Всего за сто лет мой город трижды умирал и трижды заново воскресал из мертвых. Трижды он переставал быть самим собой: в 1920-х, потом после войны и, наконец, в 1990-х. Последнее десятилетие ХХ века принято именовать бандитским, хотя на самом деле вовсе не бандиты были самой большой проблемой того времени. Куда серьезнее, что жизнь опять менялась в какую-то совсем непонятную сторону.

Именно в Ленинграде 1990-х вновь ковалось будущее страны – сразу на много лет вперед. Под музыку рейв здесь занималась заря психоделической революции. В только-только открывшихся ночных клубах веселились самые сплоченные в стране бандитские бригады. И не за горами был тот час, когда люди, пытавшиеся этим бригадам противостоять, сумеют взять власть не только в городе, но и во всей стране.

Начало новой эры петербургской истории связано с кафе «Роза ветров», открытым некогда на углу Московского проспекта и улицы Гастелло. Район этот стал застраиваться только после войны, а до того здесь цвели яблочные сады, разбитые чуть ли не в допетровские времена. С конца 1950-х сады вырубили, а район заселили бывшими обитателями коммуналок центра. Среди новоселов попадались и звезды первой величины. Например, в радиусе пары кварталов от «Розы ветров» небольшие квартирки получили историк Лев Гумилев и фантаст Борис Стругацкий.

Само кафе до поры до времени мало чем отличалось от десятков подобных. Выложенный кафелем пол. В меню – коблеры и дешевый коньяк. Похвастать кафе могло разве что персоналом: в конце 1970-х вход охраняло несколько молодых спортсменов, среди которых были чемпион города по боксу и чемпион города по дзюдо, а также пара их приятелей, тоже крепких, хотя и не столь титулованных. Фамилия одного из приятелей была Кумарин: к началу 1990-х именно этого человека газеты станут называть «ночным хозяином города».

До начала перестройки все до единого лидеры городского криминала официально числились вышибалами в ресторанах или на дискотеках. Время было такое, что на танцах никто даже не танцевал. Туда приходили не за этим, а чтобы запереться в мужском туалете и хорошенько навалять кому-нибудь по морде. Диск-жокей заводил мелодию, парни выходили на танцпол, а через несколько минут зал пустел: публика отправлялась в уборную, откуда проигравшую сторону увозили уже на «скорой». И как в такие минуты было обойтись без крепкого вышибалы, имеющего пояс чемпиона города по боксу или дзюдо?

Крепкими парнями на входе постаралось обзавестись каждое приличное заведение. Первое время директорам ресторанов казалось, будто накачанные, но недалекие спортсмены станут всего-навсего послушными игрушками в их опытных руках. Но качки на роль статистов согласны не были. Толковый парень на входе быстро становился в заведении практически хозяином. Именно он решал, кто попадет внутрь, а кто так и останется снаружи. Именно ему теперь платили долю бармен и официанты. Именно к нему на поклон приходила молодежь из родного спортивного клуба. В общем, как только СССР пал, именно эти ребята возглавили борьбу за власть и в городе, и в стране.

Кумарин тоже потрудился вышибалой, но к началу 1990-х успел превратиться в главнокомандующего частной армии – хорошо вооруженной и спаянной железной дисциплиной. Начали его коллеги с приватизации тех самых заведений, которые некогда охраняли. Самые понятливые директора сдали дела по-хорошему, другим пришлось объяснять по-плохому. Хозяина лучшей в городе дискотеки «Вена» на улице Бабушкина обнаружили в вентиляционной трубе над стойкой бара, с отрезанной головой и следами ожогов по всему телу.

А после ресторанов братки незаметным образом прибрали к рукам и весь остальной город. Теперь те, кому нужно было решить действительно важный вопрос, отправлялись не в Смольный, где сидела городская власть, а в бар гостиницы «Пулковская», где обосновались подлинные хозяева Петербурга.

Это время оставило в городе целую кучу любопытных достопримечательностей. Будет время, загляните на набережную перед Кунсткамерой, где автомобиль одного из топливных королей Петербурга был прямо на ходу, как в кино, подбит из ручного гранатомета. Или посидите в баре неподалеку от Апраксина двора, куда каждый день ровно в три пополудни заскакивал городской смотрящий с неоригинальной кличкой Кирпич, чтобы выпить бокальчик мартини с оливкой, – и в котором как-то раз (в одну минуту четвертого) он получил-таки пулю в голову.

Однако в этой главе я не стану предлагать вам подобный маршрут. Вместо этого мы прогуляемся по нескольким окраинным заведениям, в которых ковалась история Петербурга 1990-х. Начнем же с расселенного здания, в котором как раз в те годы вершилась техно-революция.

 

1

Легендарный ленинградский сквот появился в 1988 году в доме, стоящем в самом конце набережной Фонтанки.

Сквот – это самовольно захваченное жилье. К концу советской эпохи пустующих домов в центре города хватало. Прежних жильцов отсюда выселили, а новые так и не появились, поэтому можно было выбрать понравившийся дом и просто заселиться. Вариантов было столько, что сквоттеры, порой, привередничали: подолгу решали, станут жить в апартаментах какого-нибудь великого князя или в здании с окнами на Дворцовую площадь? Или лучше поселиться на набережной, чтобы по утрам смотреть на Неву?

Один из тогдашних сквоттеров позже вспоминал:

Технология несложная: берешь фомочку, выходишь на улицу и бродишь, задрав голову и глядя на дома. Нужно было найти разбитые окна, ведь если окна разбиты, значит, дом расселен, никто же не станет жить в квартире без стекол в окнах, правда? После этого заходишь в парадную, выбираешь квартиру, вскрываешь ее фомочкой, ставишь вместо прежней двери новую, железную, – и все! Теперь у тебя есть бесплатное жилье в самом центре. Ну, может быть, еще начальнику ЖЭКа закинешь пузырь из валютного магазина «Березка», чтобы лишний раз нос не совал.

Именно по такой технологии был найден расселенный дом в самом конце Фонтанки. Места там пустынные, окраинные. В середине XVIII века именно тут был открыт самый первый в Петербурге публичный дом, укомплектованный сплошь немецкими фройляйн. Но если приехать в тот район сегодня, то возникает ощущение, будто после разгона барышень больше ничего интересного там и не происходило.

Когда подходящая квартира найдена и поставлены новые замки, сквоттеры расползались по захваченной территории. Осматривались. Обживались.

Пару недель они наблюдали, как среагируют на захват соседи и милиция. Если реакция была недружелюбной, просто искали новое помещение. Если всем было наплевать, смело начинали ремонт. В скучных советских книжных магазинах новые жильцы покупали огромные карты мира. Стоили они то ли три, то ли пять копеек за штуку. Карты печатались на хорошей мелованной бумаге, и вся оборотная сторона у них была белая. Сквоттеры рулонами скупали эти листы и оклеивали ими стены. Получалось огромное, идеально белое пространство.

В пустующих квартирах оставалась брошенная антикварная мебель. Двери часто были старинные, дубовые, с тонкой резьбой. На полу валялись дореволюционные фото прежних жильцов. На потолках сохранялась лепнина, а в комнатах – реальные камины. Сквоттеры подключались к ближайшей линии электропередач, проводили себе телефон, газ и воду. В общем, устраивались.

В 1920-х аристократические апартаменты петербургского центра перегораживали, уплотняли, приспосабливали под коммуналки. Спустя полвека сквоттеры выламывали лишние перекрытия и восстанавливали историческую планировку. Порой помещения оказывались по-настоящему огромными. Когда молоденькая художница Ольга Тобрелутс захватила квартиру в знаменитом Египетском доме на Захарьевской, то пришлось купить маленький электрокар: без машинки путь из одного конца квартиры в другой занимал почти семь минут.

 

2

Самые первые сквоты стали появляться в Ленинграде еще в конце 1970-х. Тогда художник Тимур Новиков устроил модное заведение прямо в здании церкви Святых Кирилла и Мефодия. Теперь там находится грузинский национальный приход, а тогда оно пустовало и разрушалось.

Охраняла церковь сильно пьющая женщина-сторож. За какое-то количество алкоголя с ней удалось договориться, и следующие несколько месяцев приятели Новикова жгли: устроили выставку своих полотен, провели несколько parties и масштабных попоек. Однако церковное помещение было тесноватым и неудобным. Поэтому еще некоторое время спустя парни перебрались в здание, стоящее на улице Шпалерной, ровно напротив Большого дома. Это место получило известность как галерея «АССА». Там художники смогли наконец развернуться по-настоящему.

Здесь проводились буги-вуги-вечеринки, демонстрировалось самодеятельное кино, устраивались первые в стране показы авангардной моды. Художник Энди Уорхол как-то прислал владельцам галереи банки со знаменитым томатным супом «Campbell» (и это стало первой выставкой Уорхола в СССР), а московский режиссер Соловьев снял в галерее несколько сцен фильма «АССА».

Тут собирались художники-некрореалисты – угрюмые типы, изучающие жизнь методом принюхивания к запахам кладбищ. Эти парни работали в моргах. Вечерами ездили на раскопки «подснежников» – засыпанных снегом трупов животных где-нибудь в парке. Чего стоили одни их творческие псевдонимы: Андрей Мертвый, Евгений Дебил, Алексей Трупырь… Кто-то из некрореалистов однажды приволок в галерею здоровенную дохлую жабу и, зубами отрывая от тушки большие куски, всю ее съел. Очевидно, жаба была несвежая. Запершись в туалете, художник потом долго блевал.

Еще здесь сложился собственный театр. Основной его примочкой была непредсказуемость. Заходишь в зал, а на голову тебе выливают пакет кефира – вот и спектакль! Как-то в театр пригласили генконсула США. Он был неплохим парнем: иногда привозил из Америки пластинки или книжки по современному искусству. Да и на спектакль явился без разговоров. Сперва все шло вроде бы неплохо, но посреди представления в зал вломилась толпа кагэбэшников с пистолетами и удостоверениями. Они что-то орали, махали руками, потом скрутили консула и вывели его на улицу. На следующий день американец был выслан из страны. Я же говорю: основной примочкой театра была его непредсказуемость.

К середине 1980-х «АССА» стала самым модным местом в городе. Ориентируясь на нее, и иные деятели культуры стали открывать собственные подпольные клубы и галереи. Например, шестидесятилетний аристократ Олег Сумароков.

Тогдашний ленинградский андеграунд был полон странных типов. Однако Олег Михайлович выглядел немного чересчур даже для этого мира. Его родословное древо корнями упиралось прямо в шведского конунга Рюрика. До революции его предки славились чудачествами и щедрой благотворительностью. Олег Михайлович отличался приблизительно тем же.

Внешне он был типичный советский пенсионер. Этакий добрый дедушка. Поношенное пальто. Седые вихры. Но его сердце под пальто билось в стиле хеви-метал. Как-то, уже в перестройку, Сумароков должен был выступать на очень официальном мероприятии (что-то о модной тогда молодежной культуре). Телекамеры. Отечественные академики. Иностранные инвесторы. Чиновники в строгих костюмах. Сумароков пришел тоже в строгом костюме. Сказал прочувствованную речь. Развернулся, чтобы сесть на место, и зал замер. Брюки сзади у выступавшего были разорваны пополам и не могли скрыть ни единого сантиметра старческих ягодиц.

Опыт организационной работы у Сумарокова был богатый. Еще в 1960-х Олег Михайлович организовывал радикальные акции по защите памятников старины. Такие, знаете, в стиле сегодняшних «гринписовцев». Потом занимался парашютным спортом и вроде бы даже имел почетный парашютистский значок. Стал чуть ли не первым в стране культуристом. Особых успехов не достиг, но штанги тягал до старости. При этом беспробудно пил. Допивался до того, что зимой, со шваброй наперевес и босиком, выбегал на улицу и принимал бой с армией видимых только ему гигантских крыс.

Под конец жизни он стал протестантским пастором. Правда, ненадолго: из церкви его поперли. Вместо проповедей Олег Михайлович приглашал к амвону знакомых панк-рокеров, и прихожане в ужасе затыкали уши ладонями.

Побывав пару раз в галерее «АССА», Сумароков вскоре открыл совсем рядом собственный сквот, который (в честь любимой рок-группы, где играл его сын) назвал «Клуб НЧ/ВЧ». Всего за пару лет сквот вырос в огромную неуправляемую коммуну. В рушащемся неотапливаемом здании жили сотни людей: джанки, первые кришнаиты, авангардные фотографы, рок-звезды, которые не умели играть ни на одном инструменте, безумные художники-мультипликаторы и толпы бестолковых гребнястых подонков.

 

3

Еще один анархический притон в те же годы возник в двух шагах от Невского, в здании по адресу улица Пушкинская, дом 10. Сверните с проспекта, и через минуту вы на месте. Этакий вполне себе приличный дом. Когда-то этот участок принадлежал последнему любовнику императрицы Елизаветы, графу Шувалову. Лет сто назад в гости к жильцам шикарного дома приходили Чехов и Шаляпин. Но к концу 1980-х здание полностью расселили, и шикарным оно больше не было.

Дом на Пушкинской настолько огромен, что напоминает скорее квартал. Шесть этажей, сто семьдесят квартир. К началу 1990-х обитаемыми из них были всего три: в двух квартирах глухонемые бутлегеры варили самодельную водку, а в третьей располагалась охранная контора, укомплектованная афганскими ветеранами. По остальным комнатам слонялись жуткие типы. С Московского вокзала сюда перебрались орды бомжей и малолетних токсикоманов. С разбойничьей Лиговки – беззубые проститутки, сумасшедшие старухи, бездомные дагестанские карманники. Репутация у здания была такая, что милиция не рисковала сунуться сюда и днем.

Долгими зимними вечерами даже «афганцам» было страшно в таком месте. Выл ветер, хохотали косматые бомжи. Чтобы не чувствовать себя одиноко, ветераны пустили пожить в здание двух художников. Деньги у тех были. Да и сами они выглядели людьми вполне приличными.

Это оказалось страшной ошибкой. За плечами у художников были десятилетия борьбы с режимом. Творцы превратились в сплоченного и безжалостного противника. Всего за год художники расползлись по огромному зданию, заполнили все этажи, каждую квартиру и даже лестничные площадки. Вслед за художниками потянулись и музыканты. На Пушкинской были открыты студии «Аквариума», «Наутилуса Помпилиуса» и «ДДТ». Махнув на все рукой, «афганцы» позорно бежали. Вслед за ними потянулись глухонемые бутлегеры. Это кажется невероятным, но под конец художники выжили из здания даже дагестанский криминал. И вся Пушкинская, 10, досталась им одним.

В сквот перебрались все безумцы города. Здесь работали «Храм Джона Леннона», несколько театров, дюжина галерей, книжное издательство, два танцевальных клуба и «Фан-клуб электрика Корбутова». При этом дом находился в жутком аварийном состоянии. Стены покрывались трещинами и рушились. Штукатурка отваливалась блоками весом в центнер. Жить тут было невозможно: ни воды, ни электричества, ни отопления. Зато во дворе аборигены установили памятник Сальвадору Дали, а в одной из квартир жил настоящий козел. Зимой художники выходили в огромный двор, готовили на кострах шашлыки, пили водку и горланили песни. Редкие прохожие делали круглые глаза и прибавляли шагу.

 

4

А вот Фонтанка, 145, оказалась совсем не такой. DJ Лена Попова вспоминала:

Сквотов в городе было много, но самый первый, в котором я побывала, находился в знаменитом доме на Фонтанке, 145. И помню, что меня поразило: квартира вовсе не выглядела запущенной. Там посреди комнаты стоял огромный стол – естественно, антикварный. На Фонтанке вообще вся мебель была антикварной; видимо, ребята ее где-то по помойкам, по секондам собрали. И вот на этом столе лежала чистая бордовая скатерть. А вокруг стола сидела группа «Колибри» во главе с Наташей Пивоваровой. Все в перьях и боа. В общем, это был не просто чумазый сквот, а настоящий салон.

Первыми в здание на Фонтанку, 145, въехали трое приятелей: два брата Хааса, Алексей и Андрей, и их товарищ Михаил Воронов. Захваченную квартиру они гордо именовали «мастерская». Хаасы считались художниками, а Воронцов вроде как модельером, и подразумевалось, что молодые люди станут здесь не просто жить, а заниматься искусством.

До искусства руки у парней, впрочем, дошли не скоро. Сперва они просто пили шампанское и чай из старых стаканов. Если денег не было, ели порошковое детское питание «Малыш». Если удавалось продать картину или как-то еще заработать, покупали несколько ящиков мороженых ананасов и несколько ящиков вина. От ананасов потом у всех болел рот, зато голова совсем не болела.

Они из окон смотрели на Фонтанку, слушали музыку, принимали друзей. Гости приходили каждый день и сразу большими компаниями. Все приносили шампанское. Когда от бутылок становилось тесно, их сдавали и покупали еще игристого. Сегодня уже никто не помнит, как же так вышло, что именно в их самовольно захваченной квартире стали проводиться первые в Ленинграде вечеринки с музыкой техно.

Город в те годы оказался битком забит западными знаменитостями. И не только знаменитостями, но и просто приятным космополитическим сбродом: пьяницы-скандинавы, итальянские музыканты, знаменитый британский электронщик Брайан Ино, реальные баронессы из Англии, веселые американцы, один из которых на спор ущипнул Михаила Горбачева за попу во время какой-то пресс-конференции… Сам Воронцов вспоминал:

Леха Хаас уже в те годы ездил в Швецию, сидел там какое-то время в тюрьме, ходил по клубам. Допускаю, что, может быть, у него в голове и был какой-то образ – во что же все это должно вылиться. Но остальные просто разгребали завалы мусора в доставшейся нам квартире и пытались содержать ее в порядке. Когда мы ломали стены и вообще приводили сквот в порядок, то даже не думали, что будем устраивать там танцы.

И только потом, уже летом 1991 года, у одного нашего (ныне покойного) товарища гостила группа то ли немцев, то ли еще кого-то… и он предложил:

– Слушайте, а давайте сделаем у вас вечеринку?

Так и началось. Город был битком забит иностранцами, которые желали развлечений, а у нас были для этого все возможности. Ну а потом мы стали каждую субботу устраивать техно-вечеринки. Так все и началось.

Главным инструментом рок-музыканта является электрогитара. А главное для музыки техно – это «вертушки»: два проигрывателя, соединенные в один, плюс регулятор скорости. Самые первые в СССР «вертушки» появились именно тут, в квартире братьев Хаас на Фонтанке. То ли их оставил DJ Westbam, приезжавший поучаствовать в курехинской «Поп-механике», то ли забыл кто-то из гостивших в сквоте шведских рейверов. Как пользоваться этой штукой, никто не знал: парни просто ставили пластинку, а когда она надоедала или доигрывала до конца, ставили следующую.

Несколько раз тем летом Воронцов пытался разобраться, как именно заморская диковина работает, но без особого успеха. А дом тем временем продолжал заселяться. Сперва въехало несколько художников. В комнатах у них стояли гигантские полиэтиленовые пакеты с мелко нарезанными поролоновыми кубиками. Пакеты были разного цвета и разного размера: свернул – получилось кресло, развернул – вышел диван. Если мешки не трогать, то могло прокатить за авангардную скульптуру.

Потом квартиру на четвертом этаже занял бывший барабанщик группы «Кино» Густав Гурьянов. С собой он привез три большие сумки, в которых лежали пачки крупных купюр: гонорар за последние гастроли. Потом кто-то полузнакомый занял еще какую-то квартиру. Всего через месяц на третьем и четвертом этаже выросла целая коммуна художников. Еще через полгода заняты были почти все помещения расселенного дома.

Единственным чужеродным элементом был открывшийся на первом этаже бордель. Полиция нравов иногда устраивала облавы, и это портило художникам жизнь. Голых девиц грузили в автобусы, а те разбегались и верещали. Злые милиционеры могли заглянуть и на вечеринку парой этажей выше. Могли треснуть дубинкой по лбу. Там же, на первом этаже, существовал офис странной конторы, занимавшейся китобойным промыслом в Заполярье, но эти скоро закрылись и съехали.

Квартиру ровно под Густавом из «Кино» занимал художник Инал Савченков. В то время он был женат на чемпионке мира по кикбоксингу. Как-то в его мастерской парни убили настоящую ядовитую кобру – до сих пор непонятно, как она туда попала. Труп змеи через форточку выкинули в Фонтанку.

В гости к Иналу и Густаву приходило много иностранцев. Никто уже не помнит, как звали того француза, который первым рассказал сквоттерам про шаманские грибочки.

– Читал Кастанеду? Слышал про magic mashrooms?

– Ну читал. Ну слышал.

– Во! Индейцы едят эти грибы и отправляются в полет. В реальный шаманский полет! Говорят, в Европе такие грибы тоже растут.

– Они действительно волшебные?

– Волшебнее не бывает!

Художники потеряли покой. Несколько раз Густав с Иналом ездили в Ленинградскую область, побродить по грибным лесам. Первое время возвращались как обычно, через дверь. А потом наконец влетели через окно. Но объяснять никому ничего не стали. После этого на вечеринках они только блестели носами и глупо улыбались.

Дом на Фонтанке, 145, стал штабом не только техно-революции, но и еще одного движения с большим будущим. Галлюциногенные грибы оказались даже лучше, чем писал Кастанеда. Теперь это был общий секрет сквоттеров. Квартиры художников пустели: их обитатели седлали крылатых коней и отправлялись в шаманские полеты. Впрочем, счастье долгим не бывает: всего через год Курехин разболтал тайну в каком-то телевизионном интервью, и на грибных полянах стали дежурить милицейские «уазики», а на вечеринках бандиты отнимали у веселых ребят крылатых коней, чтобы самим сожрать с трудом собранные поганки.

В СССР наркотиков, как и секса, не было. Зато теперь возможности в этом смысле открылись почти безграничные. После грибов самым популярным препаратом в те годы была анонимная штука, выпуск которой наладили химики из какого-то городского вуза. Как именно она называлась, в точности неизвестно. Кто-то считал ее LSD. Кто-то предпочитал название «кислота». Позже газеты подцепили западное словечко «экстази». Но ни LSD, ни «экстази» там и не пахло. Это была какая-то совсем другая штука.

Говорят, первыми ее научились получать совсем молоденькие студенты. И вышло это у них случайно. Парни пытались синтезировать что-то другое, более безобидное, а получили в итоге почти портал в иное измерение. Вскоре умельцев подмяли под себя бандиты, а еще позже все авторы изобретения поумирали или надолго сели в тюрьму, и уж совсем через десять лет штуку стали возить из Эстонии, и стоить она стала по 50 $ за «марку». В 1992 году это еще не было бизнесом. Просто молодые химики случайно натолкнулись на очень забавную игру.

Те, кто делал «марки», веселились сами и безо всякой платы угощали приятелей. «Кислотой» пропитывалась промокашка из школьной тетради. Сверху наносили еще и рисунок – просто так, потому что весело. Потом промокашку рвали вот на такусенькие кусочки и заворачивали в золотой фантик. И смешно, и красиво.

Делалось все это для себя. Ингредиентов не жалели. Сегодня никому и в голову не придет принимать настолько концентрированные препараты. Но тогда никто не знал, что будет, если употреблять эту штуку долго. Никто бы и не поверил, будто это может кончиться чем-то плохим. А главное, в 1992 году «кислота» еще не была включена в список запрещенных: употреблять ее можно было легально.

Как-то на вечеринке парни с Фонтанки накормили «марками» громадного мраморного дога. Тот всю ночь колбасился под техно, сходил с ума, порывался сесть за руль и поехать к телкам. А люди смеялись и радовались вместе с ним. Как возвращение в детство. Люди радовались, дарили друг другу подарки, брызгались газировкой и отлично себя чувствовали.

Лучше всего было, съев «марку», поехать на танцы к художникам на Фонтанку. Тогда это так и называлось: «поехать на танцы к художникам на Фонтанку».

Основная проблема состояла в том, что таксисту было невозможно объяснить, куда именно вы хотите попасть. Набережная Фонтанки в этом месте выглядит так, будто ее бомбили. Таксист всю дорогу выпытывал: зачем это вы едете в такое странное место? Но испортить вам настроение было не под силу даже такому идиоту, как ваш таксист.

Подъехав к месту, вы долго поднимались по лестнице. Она была завалена мусором, бутылками и кусками штукатурки. На четвертом этаже вы упирались в дверь. Дверь тоже была ободранной. Все-таки это сквот, а не просто квартира.

За дверью долбит музыка. Вы звоните в звонок… Или звонка не было и приходилось стучать?.. Черт!.. Сегодня уже никто не помнит, был там на двери звонок или не было… Вроде все-таки был… Вы звоните в звонок, а затем сквозь щелочку в приоткрывшейся двери вас долго и пристально разглядывают. Все-таки вы пришли в первый техно-клуб в стране, а не просто в гости.

– Слушаю.

– Вот. Пришли. На танцы.

– На танцы?

– Ну да. Можно к вам?

Хозяин молчал и просто разглядывал вас. Внутрь пускали не всех. Если быть точным, то на танцы к братьям Хаасам вообще никого не пускали. Однажды туда приходил известный рок-музыкант Бутусов из группы «Наутилус Помпилиус», так перед ним захлопнули дверь, и хорошо, что не надавали по шее, но именно от этого попасть внутрь хотелось просто страшно.

По городу ползли неправдоподобные слухи про тех, кто все-таки попал: ах, как славно они провели время! Рассказывали, что недавно хозяева в качестве кордебалета наняли взвод балерин в пачках и пуантах. А еще раньше заполнили целую огромную комнату тысячами надувных шаров – в них можно было с разбега прыгать и зарываться. Все-таки самые модные вечеринки в городе, а не просто попойка для пары приятелей.

Квартира у Хаасов была здоровенная. А может, и не очень здоровенная. Все равно там было темно и разглядеть ничего не получалось. Свет внутри не горел. Вернее, не горел обычный домашний свет. А дикого, норовящего впиться в горло света было навалом.

Свет мигал. Свет появлялся оттуда, откуда не ждали. Свет сворачивался удавом. Свет выворачивался наизнанку. Свет больно резал глаза.

Потом из дальней комнаты выходил бывший барабанщик группы «Кино» Густав Гурьянов. Он был одет в белоснежную рубашку и красные боксерские перчатки. Ослепительно-белая рубашка казалась в этом диком свете фиолетовой, а если плотно зажмурить глаза, то черной. А красные перчатки были самыми разноцветными красными перчатками в мире и переливались всеми возможными цветами, и даже такими цветами, которых на свете не бывает.

Глядя на эту рубашку и на эти перчатки, вы наконец понимали, что значит реальная музыка техно.

 

1

В подвале католического собора Святой Екатерины, стоящего на Невском проспекте, прямо напротив Гостиного двора, когда-то был похоронен последний польский король Святослав-Август Понятовский. Похороны прошли по высшему разряду. Тело завернули в горностаевую мантию, на голову возложили украшенную каменьями корону, на грудь – ордена. И дело тут не в королевском титуле усопшего, а в том, что, уже потеряв трон, Станислав-Август некоторое время сожительствовал с русской императрицей Екатериной. Именно она распорядилась отдать покойному любовнику все возможные в ее в державе почести.

Гроб из мореного дуба установили в церковном подвале на высокий постамент. И там он простоял несколько десятилетий подряд (сегодня гроба на месте уже нет, но постамент остался, можно зайти взглянуть). При дворе ходили упорные слухи, что наследника престола Екатерина родила не от законного супруга, а как раз от Понятовского. То есть новому императору Александру I тот приходился вроде как дедом.

Молодому самодержцу всегда хотелось посмотреть, как дедушка выглядит. После какого-то светского увеселения, в сопровождении двух дам и личного адъютанта, Александр подъехал к собору, разбудил перепуганного церковного сторожа и велел отпирать подвал. Времени было около трех часов ночи. Подвыпившие высокие гости торопили сторожа. Руки у того тряслись, но с замками он все-таки справился. Царь и сопровождающие лица спустились в подвал. Некоторое время они осматривались, а потом Александр зачем-то решил приподнять крышку и глянуть, что осталось от дедушкиного тела.

Хоть и с трудом, но сдвинуть с места тяжеленную крышку с гроба ему удалось. И оттуда наружу вывалилась истлевшая королевская голова. Грохоча насаженной по самые уши короной, теряя каменья из оправы и зубы из челюстей, голова покатилась по ступеням вниз. Сопровождающие царя дамы разом грохнулись в обморок. Адъютант упал на колени и принялся по-французски читать псалом «Из глубины взываю к Тебе, Господи!».

Сам Александр тоже струхнул. Но самообладания на то, чтобы поднять отвалившуюся голову, отряхнуть ее и вернуть на место, ему все же хватило. После этого они с адъютантом закрыли гроб крышкой, привели дам в чувство и, по возможности стараясь не шуметь, отбыли из собора домой.

 

2

Петербург, построенный итальянцами на шведских землях, всегда относился к религии приезжих с большой терпимостью. На главной улице этого города почти напротив православного Казанского собора рядком стоят лютеранская Петрикирхе, католический собор Святой Екатерины и армянская церковь приятного голубенького цвета. Четыре храма разных христианских конфессий на один квартал – подобного нет ни в одной европейской столице.

К своим неправославным подданным Романовы относились более чем толерантно. Первую католическую церковь в Петербурге построили даже быстрее, чем первую православную. Правда, веротерпимость распространялась исключительно на христиан. Прочие верующие (мусульмане, иудеи, буддисты, язычники) подвергались при царях всяческим притеснениям и рассматривались как временная аномалия, которая со временем будет ликвидирована.

Хуже всего в этом смысле приходилось иудеям. Им селиться в столице было запрещено. Исключение делалось лишь для отставных военных и очень богатых коммерсантов. И уж понятное дело, речь не могла идти ни о какой синагоге. Первые двести лет петербургской истории, до открытия Большой хоральной синагоги в 1893-м, иудеи совершали свои службы полуподпольно, на домах у единоверцев. Туда же привозили и авторитетных религиозных учителей. Например, уже после революции в квартире на улице Пестеля жил один из любавичских ребе (высший авторитет в хасидизме), пророк и чудотворец Йосеф Ицхак Шнеерсон. Интересно, что позже та же самая квартира стала последним жилищем шоумена Романа Трахтенберга.

Массовое строительство нехристианских храмов началось у нас лишь после указа о веротерпимости 1905 года. Чувствуя, как под ним зашатался трон, Николай II неожиданно поменял правила игры и объявил, что отныне его подданные имеют право поклоняться тем божествам, которым пожелают. Он в вопросы веры вмешиваться больше не станет. После этого число прихожан православной церкви разом упало на три четверти (а в армии почти на девяносто процентов), зато мусульмане и буддисты приступили к строительству собственных культовых сооружений.

Буддийский дацан (монастырь) был заложен в Петербурге в 1909-м. Англичане в тот момент активно присоединяли Тибет к своим индийским колониям. Далай-ламе пришлось бежать от них в Монголию, и оттуда он отправил в Петербург своего советника Агвана Лобсана Доржиева, носившего высокий титул цанид-хамбо.

Когда Доржиев прибыл в столицу, чиновники императорского МИДа аж присели от испуга. В своем послании Далай-лама сообщал белому царю Николаю, что тот (Николай), скорее всего, является реинкарнацией милосердного божества Цаган-Дара Эхэ, а его столица Петербург и есть земное воплощение Шамбалы. Поэтому Далай-лама хотел бы со всем своим двором переехать на берега Невы и просит помочь ему разбить коварных англичан.

Только что хлебнувшей позора в войне с Японией русской армии конфликт из-за лежащего у черта на рогах

Тибета был совсем ни к чему. Поэтому отвечали послу вежливо, но уклончиво. В том смысле, что пусть Далай-лама сидит пока в Монголии, у нас ему не понравится. Холодно, сыро, да и вообще.

А вот столичная публика послание Далай-ламы встретила с энтузиазмом. После визита Доржиева в светских салонах на буддизм и тибетскую медицину установилось что-то вроде недолгой моды. Газеты спорили, когда же можно ожидать окончательного присоединения к Российской империи земель Китая и Монголии, несколько жуликов открыли аптеки для торговли пилюлями «из тибетских трав» для улучшения потенции, а Доржиеву было разрешено выстроить на городской окраине свой дацан. Между прочим – самый северный буддийский монастырь в мире и крупнейший в Европе.

Строить храм буддисты начали почти одновременно с мусульманами, а закончили раньше. Уже в 1913-м из Китая привезли все необходимые богослужебные прибамбасики, и службы начались. У мусульман к этому времени был полностью готов лишь фундамент мечети. Причина банальна: не хватало средств. На строительство петербургского дацана деньги выделил лично Далай-лама, а когда они кончились, Доржиев продал еще и фамильные драгоценности. А вот на возведение Соборной мечети жертвовали небогатые петербургские татары, да только наскрести им удалось от силы десять процентов необходимой суммы.

Мусульман в Петербурге было немало с самого начала. Первые годы они составляли чуть не сорок процентов населения столицы. Однако, как и иудеям, молиться правоверным приходилось на дому. Построить собственную мечеть не дозволялось даже лихим горским рубакам из личного императорского конвоя, укомплектованного, как известно, сплошь мусульманами.

После Указа 1905 года дело наконец сдвинулось, хотя не сказать чтобы радикально. Постройке мечети постоянно что-то мешало. То бывшая любовница императора балерина Кшесинская начнет скандалить, что строители мешают ей спать (особняк балерины располагался впритык к мечети). То застрелился архитектор, автор проекта. Но в основном задержки были связаны, конечно, с нехваткой денег.

Солнце удачи выглянуло из-за туч бедности только в 1912-м. В Петербург на постоянное место жительства перебрался бухарский эмир Сеид Абдул-Ахад-хан. Его эмират русские тихой сапой присоединили к землям империи, а самому эмиру выделили щедрое содержание и предложили провести остаток жизни в местах поприятнее Бухары. Эмир переехал в столицу, и на петербургских правоверных тут же пролился золотой дождь.

На родине Сеид вел себя как совершенный дикарь. Схваченных преступников по его приказу за уши прибивали к главным воротам Бухары. Ворам на центральной площади города рубили руки. А согласно одной совершенно неправдоподобной легенде, как-то эмир присмотрел себе для гарема 12-летнюю девочку по имени Дарманджан, но та во время первой брачной ночи укусила его за палец. Утром Сеид приказал живьем сварить девочку, а мясо скормить псам. Впрочем, перебравшись в культурную столицу, эмир и сам сделался куда культурнее. Выстроил для своего наследника на

Каменноостровском проспекте дворец в стиле модерн, дал денег на возведение исламского храма, зачастил в театр.

Соборную мечеть в Петербурге было решено строить по образцу Гур-Эмира, гробницы легендарного завоевателя Тамерлана. Те, кто бывал в Самарканде, подтвердят: они действительно очень похожи. Только в Петербурге здание раза в полтора выше, да и украшено поярче, чем самаркандский мавзолей.

 

3

Если встать к мечети лицом, то слева от нее вы увидите скругленный фасад невысокого здания. В советские годы здесь находился бассейн какого-то из ленинградских НИИ, а после перестройки бассейн остался без финансирования и пару лет простоял пустой. Возможно, он закрылся бы и совсем, но в самом начале 1990-х модники с Фонтанки именно тут попробовали проводить веселые вечерники, получившие название «Aquadelic-party».

Первая половина того десятилетия стала эпохой бесконечных open-airs. Молодые люди желали танцевать, и опустевший бесхозный город предоставлял для этого кучу возможностей.

Поначалу техно-вечеринки проводились по сквотам. Но там не хватало места, а добираться до них было неудобно, к тому же всегда могли заглянуть милиционеры, и веселье закончилось бы, не начавшись. Так что всего через пару лет организаторы решили, что пора переходить на более серьезный уровень. Под танцы они стали официально арендовать какую-нибудь городскую достопримечательность, а с гостей брать деньги за вход.

Самую первую вечеринку с диджеем провели осенью 1991-го, сразу после падения СССР. Играл на ней DJ Янис Крауклис из Риги. Он был первым DJ Советского Союза, и для выступления прибалтийской звезды арендовали здоровенный Дворец культуры работников связи – перестроенную лютеранскую кирху, висящую над тихой Мойкой. На афишах было написано «Вечеринка с диджеем» – никто не знал, что означает это странное слово, но всем хотелось узнать.

Перед входом собралась огромная толпа. Организаторы лично стояли у дверей и на глаз определяли, кому за сколько продавать билет. Система представляла собой гибрид кассы и фейс-контроля. Выглядишь приятно – проходи даром. Выглядишь так себе – плати, и попадешь в компанию. Выглядишь неприятно – разворачивайся и уходи. Вечеринка была частная, и уже одно это казалось революцией.

Внутри посетители могли потанцевать, но танцевать под музыку техно никто еще не умел. Можно было послушать прибалтийского умельца, но без допингов его музыка воспринималась не очень. Можно было осмотреть выставку «Новых художников», но разве из-за живописи собрались здесь самые модные люди города? Веселья мероприятию придали не живописные шедевры, а то, что сюда же организаторы пригласили всех знакомых педерастов. Подразумевалось, что те придут в платьях, с накрашенными губами и в женских чулках, натянутых на волосатые икры, и всем будет весело.

Впрочем, повеселиться по-настоящему в тот раз не удалось. В полночь на сцену вышел человек из администрации ДК и крикнул в микрофон: «Время истекло! Прошу всех очистить помещение!» Но начало было положено: всего через месяц состоялась новая вечеринка, за ней еще несколько, а потом танцы в Петербурге стали устраивать регулярно и с большим размахом.

Проведение party в агонизирующем Петербурге 1992 года стоило копейки. Для вечеринки «Экстази» здание Цирка Чинизелли арендовали на всю ночь за каких-то 200 $. Причем здоровенный плакат со словом «Экстази» циркачи изготовили за свой счет и сами вывесили на фасаде. Тогда никто еще не знал, что означает это слово.

Потом танцы были устроены в Артиллерийском музее. Диджейский пульт в тот раз стоял на башне танка, на техно-музыку накладывалось пение настоящего военного хора в аксельбантах, а плясали все прямо среди пушек и самоходок, расставленных во дворе. Денег организаторам удалось заработать столько, что багажник в их «Жигулях» просто не закрывался.

Все казалось возможным. Вернее, все наконец стало возможным – вообще все! Рейвы проводились в павильонах «Ленфильма» или городке аттракционов: там можно было и потанцевать, и покататься на смешных маленьких электромобильчиках. Прямо на льду во Дворце спорта «Юбилейный» устроили «Кристалл-party», а во дворе Михайловского замка – вечеринку в стиле XVIII века, такую, знаете, с париками в буклях и дамами в декольте. Те, кто застал это безумное время, не помнит ни единого летнего дня 1992 года – только ночи! Вечеринки длились бесконечно. Круглые сутки играло техно. От него круглые сутки превращались в квадратные сутки, а потом в овальные сутки, а потом снова в круглые сутки, и конца этой прекрасной музыке не было много-много лет подряд.

Чаще всего рейвы проводились в двух местах: в бассейне напротив мечети и в городском планетарии. В планетарии было веселее, зато в бассейне организаторы положили на дно несколько лазерных прожекторов, чтобы свет бил прямо сквозь воду, и от восторга посетители пробовали заняться сексом прямо в воде. Вечеринки собирали кучу посетителей, но только до тех пор, пока один из гостей как-то прямо в бассейне не утонул.

Заметили утопленника случайно: молодой человек лежал на четырехметровой глубине, смотрел сквозь воду пьяными глазами и не шевелился. Вызвали скорую. Кто-то нырнул поглубже и подцепил утопленника за ногу. Тело вытащили и увезли, а танцы продолжались до обеда следующего дня. Правда, после визита участкового милиционера администрация бассейна все-таки объявила, что на этом веселье в их заведении окончено.

 

4

Публика не расстроилась, а переместилась на другую сторону Каменноостровского проспекта. Там как раз в это время в пустующем бомбоубежище открылся первый в стране ночной клуб «Тоннель».

Вернее, не так: «Тоннель» был не просто первым ночным клубом страны. Он был единственным ночным клубом страны. Сегодня каждый может выбрать себе место по вкусу. Но в 1993-м идти было больше некуда.

За час до открытия транс-клуба «Тоннель» район оцепляли отряды ОМОН. Многотысячная толпа все равно сметала ограждения и пыталась просочиться внутрь бомбоубежища: художники, модники, наркоманы, пьяные менты, девушки-модели, иностранцы, курсанты в самоволке, первые брокеры в нелепых галстуках, подпольные философы, рок-н-ролльные звезды и много-много бандитов.

Легендарный ленинградский криминал очень быстро превратился в очень мерзкую компанию. Однако все, кто с ним сталкивался, подтвердят: у истоков явления стояли вполне себе обаятельные Робин Гуды. Из тех, знаете, кто и кокс с кончика ножа понюхает, и спонсором первых русских хип-хоперов выступит.

Фарцовщики советской поры выходили на Невский, имея за плечами учебу в престижных школах или на филфаке университета. Среди них встречались коллекционеры авангардного искусства и знатоки иконописи, без пяти минут кандидаты наук и приятели подпольных философов. Но к началу 1990-х все эти люди со сцены сошли. Теперь их было не разглядеть из-за бритых загривков понаехавшего в город провинциального бычья.

Года до 1993-го или 1994-го крупные бандитские кланы делили город между собой. В какой-то из битв бывшему вышибале Кумарину досталось несколько пуль: с того света врачи вытащили его с большим трудом, а правую руку пришлось ампутировать. Тем не менее именно этот никогда не улыбающийся серьезный мужчина с протезом вместо одной руки вышел из долгих войн победителем.

Именно его люди контролировали теперь все, что худо-бедно приносило прибыль, от топливных компаний до рынка рекламы, а чиновников из Смольного новые хозяева города и в грош не ставили. Для тех, кстати, это стало отличной школой выживания. Первая половина «девяностых» стала очень адреналиновым периодом, зато уж тем, кто выжил в эти непростые времена, по плечу была почти любая задача. К концу десятилетия некоторые из тогдашних смольнинских обитателей стали перебираться в Москву, и после этого дни кумаринской бизнес-империи были сочтены. За первые два срока правления президента Путина все до единого лидеры «бандитского Петербурга» либо погибли, либо надолго сели. Как говорится, то, что меня не убивает, здорово потом об этом жалеет.

Впрочем, в середине 1990-х вряд ли кто-нибудь поверил бы, что все обернется так, как в результате обернулось. Главы криминальных кланов в те годы увлеченно делили бизнес-активы, а рядовое пушечное мясо ежевечерне отправлялось потанцевать в «Тоннель». Поход в этот клуб быстро превратился в смертельно опасный аттракцион.

Игравший в «Тоннеле» DJ Слон позже вспоминал:

Там были вечеринки, когда приходишь, а из публики – только бандиты плюс немного шлюх на шпильках. А рейверов всего человек десять. Нормальные люди всего этого просто боялись. Войти в клуб можно спокойно, да только никто не гарантировал, что ты оттуда выйдешь.

Помню, отличная была драка: два бандоса полезли на диджея, а я, Леха Хаас, Массальский, Кузьма и еще человек восемь пытались с ними справиться. Их было всего двое, но нас они разбрасывали как щенков.

У дверей даже в те годы, разумеется, стояли охранники. Да только что они могли сделать против нескольких сотен накачанных и вооруженных разбойников, так и прущих на конфликт?

Ты стоишь у входа, за которым бьется, пытается протиснуться внутрь громадная толпа. Потом в дверь кто-то лупит с такой силой, что едва не сносит ее с петель. Ты открываешь: снаружи – гиббон-бандит с двумя проститутками. Кулаки держит так, чтобы было видно, какие они у него здоровенные и синие. В то время бандиты специально закачивали под костяшки парафин. Бить сильнее от этого не станешь, но размером кулак будет ровно с дыню.

Зная расклад на три хода вперед, ты произносишь три предложения:

– Это частная вечеринка. Вам отказано в посещении. До свидания.

После этого ты пытаешься закрыть дверь, а гиббон сует в проем носок ботинка и одновременно достает из-за пазухи пистолет. Ствол наставляет тебе в лоб. И что ты будешь делать?

Сперва охранники пугались. Потом привыкли, и в такие минуты просто делали шаг в сторону.

– Ну хорошо. Проходите, пожалуйста.

За первый год работы клуба ребята стали большими специалистами по огнестрельному оружию. Видывали и реально экзотические модели. В гардеробе у них был особый шкафчик для стволов, и в некоторые вечера в каждую ячейку приходилось класть по два пистолета, потому что иначе не хватало места.

А один обторчанный урод приперся в клуб с динамитной шашкой. Что-то ему не понравилось, и он запалил шашку на улице перед самым входом. Ничего не соображая, он орал:

– Ты мужик?! Нет, ты мужик или конь чихнул?! Раз мужик, держись вот здесь! Кто первый шашку отпустит, тот и не мужик!

Оба они, и охранник и этот полудурок, в четыре руки держали шашку с зажженным фитилем и смотрели друг на друга выпученными глазами. Посетителей от входа сдуло, а они просто стояли и смотрели друг на друга. Потушил фитиль выскочивший из клуба администратор. От фитиля осталось полсантиметра. После этого охранник не выдержал и все-таки уволился.

 

5

Именно в этих заведениях я провел десять лучших лет собственной жизни. Вспомнить их в подробностях давно уже не удается. Если из памяти что и всплывает, то лишь какие-то странные, отдельные от всего остального эпизоды.

Например, я прекрасно помню, как пытался приударить за девушкой, которая потом стала довольно известной телеведущей. Дело было ночью. В Петербурге шел дождь (разумеется, шел). Девушка была москвичкой. Оба мы здорово напились, но все же не настолько, чтобы взять да и броситься наконец друг дружке в объятья. Мы вывалились из душного помещения на улицу, курили и пытались целоваться. Девушка хихикала и (совершенно не помню почему) требовала, чтобы я почитал ей стихи.

Над домами торчал шпиль Петропавловского собора, и я, мобилизовавшись, попытался прочесть то стихотворение последнего советского лауреата Нобелевской премии Иосифа Бродского, где он говорит, что умирать придет на Васильевский остров.

Я был пьян и несколько раз забывал слова. Но с грехом пополам доковылял-таки до конца последней строки.

Москвичка постояла молча, а потом как-то очень трезво вдруг сказала:

– Н-да. Жить-то в твоем городе все равно невозможно. Единственное, на что он годится, это красиво сдохнуть тут в промокших декорациях.

Я редко смотрю телевизор. Но если все-таки включаю иногда и натыкаюсь там на лицо этой девушки, то каждый раз думаю, что она права. Жить в Петербурге действительно невозможно. Зато умереть тут – по-настоящему красиво.

В этом городе никто никуда не спешит. По крайней мере среди людей, с которыми общаюсь я. Все срочное, что могло здесь случиться, уже случилось. Причем давно. В каком-то смысле нынешний Петербург – это давно лишь воспоминание о себе самом: перед вами мертвый и оттого особенно прекрасный город.

Те, кто строил эту легенду, давно умерли – или уехали отсюда, что по сути одно и то же. За последние лет сто Петербург несколько раз погибал и возрождался, но с каждым разом живого в нем оставалось все меньше. Нищета и рушащиеся здания снаружи. Развеселая жизнь внутри. Власть уехала и увезла деньги с собой. Зато те, кто остался, могут собраться все вместе и до утра болтать на абсолютно никому (кроме них самих) не интересные темы.

Собственно, из таких вот разговоров, из таких вот компаний и состояла вся петербургская история ХХ века. Та история, о которой я попробовал рассказать вам в этой книжке.