1

Фиговая штука — одиночество. Сидеть и знать, что в мире никому нет до тебя дела. А самое обидное, что даже поболтать об этой проблеме бывает не с кем.

По одному мы приходим в этот мир, и дальше тоже всю жизнь — по одному. Даже те, кто вроде бы должны тобою интересоваться (родители, одноклассники, коллеги, супруги, дети), — все равно чужие люди. Любой диалог — просто два параллельно идущих монолога. Каждый занят собственной биографией. Найти таких же, как он сам, человеку необходимее, чем есть и дышать, да только где их, таких, найдешь? Людей, которые смогут тебя понять, тех, с кем тебе будет по-настоящему хорошо, а?

Жизнь так и строится: в попытках сломать хребет одиночеству и отыскать тех, кто будут тебе «свои». Только отыскиваться они не желают. Со временем к этому привыкаешь. Взрослые редко верят, что найти тех, кто станет тебя любить, возможно. То есть, может, где-то такие люди и есть, просто тебе они, скорее всего, никогда не попадутся.

Лично я таких людей искал тоже долго. На поиски у меня ушло ох как много времени. Об этом я и хотел вам рассказать.

Начну же издалека.

 

2

В тот день в палаты князя Красно Солнышко ввалился странный визитер. Князь давал обед для особо приближенных персон и членов двора. Кого попало на такие мероприятия не пускали. Гости вели себя чинно. Так что, когда на пороге появился здоровенный, пахнущий болотом и лесной хвоей оболтус, все замерли с открытыми ртами.

Невежа согнулся в неловком поклоне и пробубнил, что прибыл из-за восточных лесов. Это многое объясняло. За собой он тащил связанного пленника… странное существо… то ли человека, то ли жуткую болотную тварь… даже связанный, этот пленник выглядел смертельно опасным. Княжеские дружинники посматривали на пленника с интересом. В теплом, солнечном Киеве не часто сталкивались с порождениями смертельно опасных восточных чащ.

Князь Красно Солнышко встал из-за стола и оглядел визитера.

— Ты храбр, воин, — резюмировал он. — Откуда ты родом?

— Из Мурома, княже.

— Из Мурома? Это ведь по ту сторону лесов, да? И какой же дорогой ты прибыл в Киев?

На самом деле вопрос был риторический. Ответ на него и так был ясен: чтобы из Мурома попасть на юг, в Киев, сперва нужно было долго-долго ехать на север, потом еще дольше пробираться по верховьям Волги на запад и уже только оттуда двигаться вниз по Днепру к древнерусской столице. Этот путь был объездным, неудобным и в три раза более длинным, чем прямая дорога через леса. Да только сунуться в леса тысячу лет назад означало верную смерть.

И как же были оскорблены все собравшиеся, когда прибывший воин стал уверять, будто именно через леса он и проехал.

— Ты лжец! — не выдержав, воскликнул князь. — Проехать напрямик через леса — подвиг, непосильный человеку! Тропы там усеяны костями христиан, а сами чащобы заселены племенами, не признающими человеческих законов! О природе тех краев я и не говорю! Она столь сурова и не приспособлена для жизни, что от начала времен никто еще не слыхал, чтобы отыскался смельчак, способный сунуться в леса и остаться после этого в живых!

Весь этот эпизод изложен в самой известной русской былине «Илья Муромец и Соловей-разбойник». Решив послужить князю, а заодно и лихими подвигами прославить свое имя (утверждает былина), богатырь Илья отправляется из Мурома в Киев. Случай проявить себя представился почти сразу. Едва отъехав от дому, Илья оказался в мрачном, дышащем тысячью опасностей лесу. Непроходимые чащи, смертоносные трясины, — но самую большую опасность представляли местные жители. Путь через леса блокировал жуткий Соловей-разбойник. Причем не один, а во главе целого клана Соловьевичей. Эти порождения тьмы были опаснее лесных зверей, смертоноснее ядовитого испарения трясин. Именно поэтому путь из Мурома в Киев вполне тянул на богатырский подвиг.

Если в детстве вы читали эту былину, то, должно быть, помните: Илья доказал-таки князю, что не врет. Он велел Соловью свистнуть, и тот свистнул, да так, что князю сразу расхотелось сомневаться в словах богатыря, а потом еще и рассказал, как именно попал в плен, и пораженный князь тут же признал Илью первым среди своих храбрецов. Короче, закончилось все хорошо.

Единственное, что остается непонятным современному читателю: о каких таких лесах шла речь? Где именно жил Соловей-разбойник? Впрочем, найти ответ на этот вопрос тоже не сложно. Если у вас под рукой есть карта, то просто возьмите ее и пальцем проведите прямую линию из Мурома в Киев. Может быть, это вас удивит, но вообще-то речь идет о самом сердце современной России. Жуткие края, куда никогда не рисковали сунуть нос русские богатыри, — это те самые земли, что сегодня считаются сердцем моей родины: от Москвы до Рязани и от Ростова до Брянска.

 

3

До Ярославля я добрался к пяти утра. Вылез из вагона, сказал проводнику «спасибо», прошел по перрону до здания вокзала. Дальше идти не хотелось. Да в такую рань было и некуда.

В здании я отыскал круглосуточное кафе. Внутри играло радио. Не русский шансон, а что-то человеческое. Заспанная девушка-бармен сварила мне эспрессо. Я сел возле громадного окна. Положил на стол свои сигареты, попробовал кофе. Он был прекрасный. Утро тоже. Народу в кафе, считай, не было — только мужчина за три столика от меня. Музыка играла совсем тихо. Я пил кофе, курил свои сигареты, смотрел в окно. За то время, пока сидел, снаружи успело приехать и отправиться дальше несколько поездов.

Русская глубинка выглядит уютно. При этом жители столиц ездить сюда боятся и не любят. Молодой петербуржец о Стамбуле и Гоа знает больше, чем о Вологде или Костроме. Жизнь в провинции представляется ему нищей, круглосуточно пьяной и полной агрессивных аборигенов. Забавно здесь то, что для самих аборигенов непонятным и опасным выглядел как раз петербургский я, со всеми своими странными футболками, растатуированными руками и подозрительным резким запахом афтешейва. Разница между большими и маленькими городами есть в любой стране. Но только в России она выглядит так, будто в одной стране живет два совсем разных народа.

 

4

После десяти утра на улицах стало даже и оживленно. От вокзала до главной ярославской площади я доехал на маршрутке. Прежде я никогда здесь не бывал, но площадь узнал сразу. Памятник Ярославу Мудрому на фоне крепостных зубцов — вы бы тоже узнали этот вид, потому что именно он изображен на купюре в тысячу рублей.

Считается, будто Ярославль получил свое имя в честь князя Ярослава Мудрого. Ни об одном древнерусском городе не известно, кем и когда он был основан. Ни дат, ни имен — ничего. А насчет Ярославля сообщают даже кое-какие подробности. Согласно легенде город был заложен на месте, которое называлось Медвежий Угол. «Угол» — потому что здесь в Волгу впадает речушка Которосль, а «Медвежий», потому что местные язычники поклонялись священной медведице. Придя на это живописное место, князь Ярослав капище язычников разорил, идолов сжег, а медведицу собственноручно зарубил.

Правда это или нет — Бог весть. Историки сомневаются, что Ярослав Мудрый когда-нибудь бывал в этих краях. Киевские князья предпочитали теплые украинские степи, а не суровые, населенные соловьями-разбойниками восточные леса. Там, в Киеве, тепло, и тихие облака ползут над прогретой сонной степью. Просторы, солнце и земля, дающая два урожая в год. А здесь, на севере, хмурые хвойные леса, тьма, холод и свинцовые реки с названиями — будто наводящие порчу заклинания: Брембола, Тетрух, Унжа, Ксегжа, Москва, Тверь, Нерль, Которосль. Когда в Киеве еще отцветает бабье лето, по берегам Волги уже выпадает снег. Даже спустя столетие после Крещения Руси здесь процветало дикое язычество, и жизнь человеческая стоила меньше беличьей шкурки.

Между Москвой и Киевом чуть ли не восемьсот километров. Даже сегодня это сорок часов езды. А во времена Ярослава Мудрого это были восельсот километров непролазных болотных топей плюс два самых дремучих леса на континенте: Брянский и Оковский. Здесь, далеко в стороне от цивилизованных мест, лежал громадный край, размером с Францию. Киевляне назвали его «Залесье», а новгородцы — «Низовская земля». И те и другие имели в виду, что это «не наша», «чужая» земля.

Залесье было дикой страной. Бесконечной, почти безлюдной, смертельно опасной. Но при этом — очень богатой. Здесь были драгоценные меха и выход к Волге — главной торговой трассе того времени. А вот никаких славян в тогдашней России еще не было. Земли были населены финскими племенами, родственниками современных марийцев или мордвы.

Странно звучит, но вообще-то по-русски в России говорить стали не так давно. Каких-то пятьсот лет назад путешествовавший через Залесье имперский посол Сигизмунд Герберштейн писал, что вдали от городов жители говорят не по-русски и не по-татарски, а на «собственных племенных наречьях». А когда родственники знаменитого костромского гида Ивана Сусанина решили написать письмо московским царям, то для этого им пришлось нанимать толмача: «государевым русским языком» родственники не владели.

В древности Залесье принадлежало мелким финно-угорским народцам, у каждого из которых имелось по собственной княжеской династии. Мордовские фольклорные ансамбли до сих пор распевают былины про древнего князя-язычника Инязора Тюштя, который единственный во всем Залесье отважился поднять меч против русских и, ясное дело, сложил головушку в бою. Шансов против закаленных киевских дружин у местных вождей не было. Их княжества постепенно были уничтожены, в их крепостях посажены иные гарнизоны. Век за веком, племя за племенем восточные леса переходили в руки русских князей. Каждый из них старался обзавестись в Залесье собственной колонией. Князья Чернигова захватили Рязань и Муром. Князья Переславля — Ростов и Суздаль. Что-то захватили новгородцы, что-то досталось смолянам.

В Залесье, которое тогда еще не называлось Россией, отважные воины проживали интересные, хотя и очень недолгие жизни. Отойдешь от крепости чуть дальше, чем стоило, и твой череп будет очень красиво смотреться на кольях перед избушкой местного шамана. Зато если тебе все же повезет вернуться домой, то слово «бедность» можешь забыть навсегда. Сегодня Россия живет за счет экспорта природных богатств (газа и нефти). Точно так же дело обстояло и тысячу лет назад.

В дремучих восточных лесах воины собирали с племен дань. Платили те драгоценными мехами: «мягкой рухлядью», твердой валютой Средневековья. Даже шкурка белого зайца давала до шестисот процентов прибыли, — что говорить о песцах или куницах? Князья отправляли в Залесье до зубов вооруженные отряды, а потом перепродавали привезенные оттуда шкурки и жили на вырученные деньги.

Поселиться тут надолго, обзавестись здесь постоянными резиденциями никто из князей, разумеется, не собирался. Восточные леса были Диким Западом того времени: здесь воины могли проявить свою удаль и сколотить капиталец. Но после этого все они, разумеется, мечтали, вернуться домой. На Русь. Туда, где только и возможна нормальная жизнь. Вернуться и долго хвастаться невероятными приключениями.

 

5

Из Ярославля я уехал на междугороднем автобусе. Было жарко. Окна в автобусе были плотно закрыты, одежда прилипала к телу, и всю дорогу громко кричали задыхающиеся дети. Рядом со мной сидел православный священник. Борода у него была длинная, но редкая. Подрясник пах пылью, хотя, возможно, это просто был такой экстравагантный одеколон. От нечего делать батюшка резался во встроенные в мобильный телефон игры. Звук, чтобы мне не мешать, он выключил.

Иногда я засыпал и во сне бился головой о твердое оконное стекло, а когда просыпался, то все равно не чувствовал себя отдохнувшим. Сидеть было тесно, откинуть спинку кресла не получалось. Снаружи смотреть было тоже особенно не на что. Серая хвоя. Черные торфяные болота. Корявые стволы старых деревьев. Даже в разгар лета зеленая листва казалась выцветшей, осенней.

Около часу дня автобус проскочил село Угоды. Согласно местным преданиям, тысячу лет назад жители села первыми во всем Залесье согласились принять крещение и тем угодили князю-крестителю Владимиру Красно Солнышко. Отсюда, мол, и название села.

Врет местная легенда. Никогда князь Владимир не бывал в этих диких краях. Да и христиан в его время тут не было. И сто лет спустя после Крещения Руси не было, и двести лет спустя. Далекая киевская власть пыталась хоть как-то облагородить земли нынешней России, но те не желали облагораживаться. Креститься местные язычники отказывались, русский язык знали плохо, княжеских сборщиков дани убивали и упорно держались собственных дикарских обычаев.

В прошлом году я ездил в Переславль. Город лежит на берегу Плещеева озера. При этом к самому озеру выйти нельзя: природоохранная зона. В озере водится особая, очень редкая, пресноводная селедка, и, чтобы этот вид не исчез, город отпихнули немного прочь от воды. Но в одном месте выход на берег не зарастал никогда. Это кусочек пляжа, на котором лежит знаменитый «Синий камень».

На переславской автостанции я сел в такси и спросил водителя, знает ли он, как добраться до «Синего камня»? Водитель ответил, что, ясен пень, знает. Об этой достопримечательности у них тут все знают. Молодожены, прежде чем сесть за стол, прямо из загса отправляются возложить к камню цветы. Да и из других городов люди приезжают.

Древних священных камней в нынешней России сохранилась целая куча. «Велесов камень» под Ростовом, о котором даже в серьезных путеводителях говорится, что он подрастает в среднем на четыре сантиметра в год. «Петушиный камень» в Угличе, изнутри которого накануне больших несчастий каждый раз слышится громкое кукареканье. «Кувалдин камень» под Рыбинском, на котором в ясную ночь можно видеть отдыхающих русалок. Многотонный «Берендеев камень» недалеко от Ярославля, под которым спрятан клад серебряных монет, да только, кто попробует тот клад взять, — не доживет и до следующего полнолуния. Еще один, тоже «Берендеев», под Борисоглебом, насчет которого древние язычники были уверены, будто он — самый первый камень всего мироздания. Но самый известный из всех — переславский «Синий».

Таксист оставил машину на дороге, спустился вместе со мной на берег озера и показал пальцем:

— Вон он, наш красавец!

На самом деле синим камень не выглядит. Ну, может, совсем незаметный оттенок — как на крыльях мух. Вокруг красавца были натыканы прутики, к которым кто-то привязал белые ленточки. Прежде такое я видел только где-нибудь в глубокой Азии, рядом с буддийскими монастырями. Здесь, на фоне беленых переславльских церквей, картинка смотрелась дико.

Тысячу лет подряд двенадцатитонному валуну приносили жертвы. Не человеческие, конечно, но рыбаки никогда не забывали кинуть камню рыбку, а бабы весной специально высыпали на камень лукошко ягод.

В местной летописи сообщалось:

Бысть во граде Переславле камень на месте, именуемом Ярилина Плешь. В камень же вселися демон, мечты творя и людей из Переславля к себе привлекая. Летом, на праздник верховных первоапостолов Петра и Павла, переславские мужья, жены и дети стекахуся к нему и творяху ему почесть.

Чтобы данный непорядок пресечь, четыреста лет назад настоятель соседнего монастыря велел дьякону Онуфрию закопать камень в землю. Монахи выбивались из сил, обливались потом, — но откатили-таки огромный валун к самому озеру и зарыли в песок. Ежегодные языческие хороводы у камня прекратились. Однако очень скоро валун опять вылез наружу.

Сперва из-под песка показалась его макушка. Через несколько лет — бока. Еще десятилетие спустя «Синий камень» уже возвышался над землей в полный рост, и поклоняющиеся ему вновь потянулись на берег озера.

Тогда камень решили утопить. В 1788-м монахи все того же монастыря дождались зимы, сумели подтянуть под валун санные полозья, оттащили его как можно дальше от берега и там подрубили под ним лед. Стоит ли говорить, что всего через семьдесят лет камень сумел самостоятельно выбраться на берег и занять прежнее место?

Выглядело это настолько неправдоподобно, что накануне Первой мировой на страницах губернской печати развернулась дискуссия. Кто-то предполагал, будто дело в магнитном притяжении берегового грунта. Другие, что в причудливом рельефе дна озера. Окончательный вывод сделал местный ученый-самоучка, заявивший, что камень был вытолкнут на берег ледяными торосами. Версия была дурацкой, но спорить никто не стал. Пусть так и будет. Торосы так торосы.

 

6

С одного рейсового автобуса я пересел на другой, потом на третий, а потом, так и не дождавшись маршрутки, плюнул и последние сто десять километров проехал все-таки на такси. Снаружи смеркалось. Водитель молчал и я тоже. Только минут через сорок он по непонятной ассоциации спросил, пил ли я местную, владимирскую водку? Я ответил, что не доводилось.

Водитель рассказал, что водка у них очень вкусная. Принялся что-то объяснять про местный винно-водочный и даже продекламировал:

Мы еще помолчали. Потом я спросил:

— Большая она? Эта ваша речка Лыбедь?

— Не знаю.

— Не знаете?

— А ее у нас никто и не видел. Потому что закрыли эту речку. Убрали в трубу и засыпали землей.

— Она действительно была вонючая?

— Не знаю. Наверное.

— Почему у нее такое странное название, Лыбедь?

— А у нас тут все странное. Тюрьма наша знаешь как называется? Владимирский централ, вот как! Будто вокзал. Хотя на самом деле уехать-то оттуда и некуда.

Я подумал над тем, что сказал водитель. Потом полез в карман за сигаретами. Сигарет в пачке осталось совсем немного. На самом деле Лыбедью называется не убранный в трубу владимирский ручей, а теплая киевская река, на которой у древнерусских князей была пристань. Так она по-украински и пишется, через «ы»: не Лебедь, а Лыбедь. Свое название речка получила в честь сестры основателя Киева, князя Кия. Просто, когда с Руси на территорию нынешней России стали приходить первые славяне, им хотелось принести с собой хоть что-то родное. Хотя бы название речки.

Воины из богатых русских городов, типа Переславля, Владимира или Галича, уходили далеко-далеко на восток и там, в негостеприимном и холодном Залесье, основывали Новую Русь, «Русь-номер-два». Точно так же, как голландские мореплаватели основывали в Америке Новый Амстердам и называли Австралию Новой Голландией, князья Руси давали новым крепостям старые русские названия. Сегодня Владимир, Переславль и Галич считаются райцентрами Западной Украины, зато в России имеются собственный Владимир (Залесский), целых два Переславля (Залесский и Рязанский), Галич (Мерянский) и еще дополнительный Новгород (Нижний). Плюс чуть ли не каждая крупная крепость здесь стоит на собственной Лыбеди. Во Владимире ее, вонючую, убрали в трубу, но, например, в Рязани тамошней Лыбедью можно полюбоваться и сегодня.

И все равно: смена имен ничего не давала. За знакомыми названиями здесь все равно стояла чужая реальность. То, что мы сегодня называем Россией, тысячу лет назад было чем-то совсем иным. Переименованная земля так и осталась чужой. Дикие племена, норовящие воткнуть в спину костяное копье. Леса, болота и зеленые от сырости избы.

Мы, наконец, доехали до места. Я расплатился с водителем, вылез из машины и огляделся. Снаружи было душно и скучно.

 

1

У пожилого профессора был нос цвета вечернего моря и маленькие бегающие глаза. Этими глазами он рассматривал стоящую перед ним рюмку и параллельно развлекал меня историей из богатого археологического опыта:

— Несколько лет назад у нас в лагере произошел пожар. Загорелась бытовка, где мы хранили находки. Полыхало так, что было видно даже в соседних селах. Примчались пожарные, а вслед за ними и милиция. Офицеры стали осматривать место происшествия и разинули рты. Вся трава вокруг пожарища была усеяна обугленными человеческими костями. Причем на большинстве черепов были видны проломы и рубленые раны. То есть налицо не просто следы преступления, а что-то такое, за что можно и генеральские погоны получить.

Аспирант профессора слышал эту историю раз сто. Но все равно послушно захихикал. Да и я тоже улыбнулся из вежливости. Вокруг гудели комары.

— Мне стоило… э-э-э… больших трудов объяснить милиционерам, что это не преступление, а останки людей, погибших почти восемьсот лет назад, во время татаро-монгольского набега.

На раскопки к профессору я приехал записать последнее интервью. Все было уже ясно, картина сложилась. То, что я искал, было найдено, и тайна перестала быть тайной. На интервью можно было бы плюнуть и не записывать. Но я все равно купил билет из Петербурга до Ярославля, ночь провел в поезде, а день в автобусах и такси и все ради того, чтобы сидеть теперь и слушать старые несмешные байки.

Профессор жил в арендованном у местных деревянном домишке. Аспирант с женой тоже. Остальные участники экспедиции жили прямо в палатках. Вечерами все пили: руководство водку, рабочие — купленный в деревне самогон. Нарезаться удавалось неслабо. Профессор рассказывал, что за день до моего приезда кто-то из землекопов влез в палатку к поварихе и, размахивая ножом, требовал от насмерть перепуганной тетки телесных утех.

— В советские времена копать я привозил студентов. Они, конечно, тоже не сахар, но все-таки не такие упыри, как эти рабочие. Да и бытовые условия у нас тогда были куда приличнее. В те годы мы жили прямо в церкви.

Он подбородком указывал в сторону небольшой, выстроенной у самой реки церквушки. В наступившей темноте ее было почти не разглядеть. Тишина стояла такая, что было слышно, как догорает моя сигарета.

— Прямо в церкви?

— А чего такого? Других помещений тут все равно нет. Вон то окошечко видите? Там у меня был кабинет. Потом храм передали епархии и в эту глушь даже назначили попа. Только от такой жизни он всего за пару лет спился да умер. Перед этим все ходил к нам в лагерь, высматривал, что именно мы находим. Один раз мы выкопали из земли кости коровы. Так он, пока никто не видит, пришел и отпел ее. Уверял, что раз кости такие здоровенные, то никакая это не корова, а древние защитники земли Русской.

Аспирант с женой снова засмеялись. Аспирант был тощий, а его жена — кокетливая. От нечего делать я рассматривал ее лицо. Тонкие губы. Жирно накрашенные глаза. Дурацкая прическа. Зачем я вообще сюда приехал?

 

2

Полгода назад я был в Александрии (Египет) и там умудрился заблудиться в катакомбах Ком-эль-Шукафа. Более глупой истории трудно представить: дело в том, что александрийские катакомбы совсем крошечные.

Открыты катакомбы были случайно: как-то на этом месте под землю провалился осел с тяжелой поклажей. Владелец осла заглянул на дно провала и принялся икать от испуга. Там виднелось кладбище двух-с-чем-то-тысячелетней древности. Рельефы с собакоголовыми древнеегипетскими божествами. Старинные гробы с разбитыми крышками. На место тут же подъехали специалисты из службы охраны древностей. Вскоре дырка в земле превратилась в популярный туристический аттракцион. Перед кассами катакомб всегда очередь.

Я тоже купил билет. По винтовой лестнице долго спускался вниз, рассматривал рельефы и пальцами трогал оскалившуюся пасть каменного Анубиса. В зале для пиров в честь усопших выкурил сигарету. Дело было уже к вечеру. Сколько именно времени я бродил по катакомбам, не знаю, но только сверху мне вдруг послышался лязг запираемой на ночь двери. Оглядевшись по сторонам, я обнаружил, что остальные туристы давно ушли, в катакомбах, кроме меня, никого нет. По сторонам расходились одинаковые тесные коридорчики. Какой из них ведет к выходу, я не знал. Клаустрофобия вонзила мне в затылок отточенные зубы.

Впрочем, кончилось все благополучно. Припустив так, как сам не думал, что могу, до выхода я успел добежать куда раньше, чем раздолбаи-билетеры заперли двери. Ночевать в подземном египетском кладбище мне не пришлось. Уже утром об этом эпизоде я вспоминал разве что с улыбкой. Хотя там, внизу, ситуация вовсе не казалась мне смешной.

В Египет я ездил написать о поисках гробницы Александра Македонского. Вообще-то гробницу ищут уже полторы тысячи лет, но тут в сюжете возник новый поворот. Археологи давно предполагали, что склеп завоевателя скрыт под нынешней мечетью ан-наби-Даниэль. Но прихожане наотрез отказывались впускать людей с лопатами в подвалы мечети. А той весной вдруг согласились. Сообщение об этом разместили все новостные сайты планеты. Газеты каждый день писали, что, возможно, мы стоим на пороге невиданного археологического открытия.

Правда, самого открытия так и не случилось. В Александрию я успел прилететь как раз к тому моменту, когда археологи детально изучили подвалы и заявили, что никакого Александра Македонского отыскать им опять не удалось. Рассказ руководителя поисковой группы был показан во всех выпусках новостей. Иллюстрированные еженедельники опубликовали фотографии подвала мечети. Я от нечего делать тоже слазал в эти подвалы. Там было душно и тесно.

Египетская Александрия — археологический рай. То ученые объявят, будто наткнулись на след исчезнувшей Александрийской библиотеки. То извлекут из-под воды статуи, украшавшие Фаросский маяк (четвертое из семи чудо света). То бедуины притащат продать какую-нибудь старинную мумию. Каждый раз оказывается, что след ведет не туда, статуи украшали вовсе и не маяк, а мумия не представляет никакой исторической ценности. Но газеты все равно об этом пишут, телевидение комментирует, а новостные сайты помечают сообщение пометкой «Срочно!».

Вернувшись из Египта, я сходил на интервью к пожилому профессору, руководителю археологической экспедиции в русской глубинке. После того как я выключил диктофон, тот долго приглашал к себе в лагерь. Древнерусские могилы дядька копал уже лет сорок. Дольше, чем я живу на свете. Но, судя по всему, я был первым и единственным журналистом, который проявил интерес к тому, чем он занимается. Ни одна газета никогда не напишет о нем на первой полосе, и ни один новостной сайт не снабдит рассказ о том, что профессор извлек из земли, никакой, даже самой захудалой пометочкой.

 

3

Прошло несколько месяцев, и я все-таки воспользовался приглашением профессора. Приехал взглянуть на его раскопки. Теперь я сидел на берегу древнерусской речки, и страна вокруг казалась мне совсем незнакомой. Беленая церковь, в которой когда-то жил профессор, а потом служил спившийся поп, выглядела на фоне окружающего пейзажа чем-то совсем чужим.

Первый раз территория нынешней Российской Федерации упомянута в древнерусских летописях в связи с большим восстанием язычников. Второй раз — в связи с еще одним языческим восстанием. На Руси христианство было установлено быстро и, в общем, безболезненно. Но эти хмурые земли отказываться от кровавых древних ритуалов не желали еще очень долго.

Говорят, всего девять веков назад прямо посреди Ростова стоял здоровенный идол кого-то из местных богов. Единственный во всем Залесье христианин Авраамий мечтал сокрушить истукана, но побаивался реакции аборигенов. Думаю, Авраамий был тоже ужасно одинок. Никто вокруг не понимал, во что он верит, на что надеется и зачем, вообще, живет. И вот, как-то во сне, Авраамию явился апостол Иоанн.

— Молитва твоя услышана! — сказал он. — Я дам тебе свой посох: смело принимайся за то, что задумал!

Прямо на следующий день Авраамий отправился к языческому капищу и ударил идола полученным посохом. Тот рухнул, будто подрубленный, а жители города без разговоров согласились принять от чудотворца крещение. После этого посох почти тысячу лет подряд хранился в местном Авраамиевом монастыре. Правда, в советские времена в обители устроили вытрезвитель, и на этом следы святыни теряются. То ли посох выкинули милиционеры, то ли пропили ростовские алкаши.

В тот раз казалось, будто язычеству нанесен смертельный удар. Однако каким-то непонятным образом древняя вера умудрилась выжить. И тогда, и несколько раз после этого случая. Священный переславский камень не желал ни уходить в землю, ни тонуть в воде. Точно так же не желало сдаваться и все местное язычество.

Крестить земли нынешней России пытались древнерусские князья, потом — московские князья, потом — московские цари, потом петербургские императоры. Время от времени казалось, будто свист последних соловьев-разбойников в этих лесах наконец-то смолк. Но каждый раз оказывалось, что это только кажется.

Я выковырял из пачки еще одну сигарету. Последнее большое языческое восстание в этих краях случилось всего лет двести тому назад. В тот раз некто Кузьма Алексеев, больше известный как «Кузька, мордвинский бог», объявил по селам, что русская вера вся кончилась и в Залесье восстанавливается поклонение старым богам. Церкви тут же опустели, а к священным камням потянулись пилигримы. Откуда что взялось? Мигом позабыв о церковных таинствах, население Центральной России тут же вспомнило и имена дедовских божеств, и то, как именно им следует поклоняться.

Сам Кузька-бог для укрепления авторитета провел несколько показательных казней (говорят, жертв разрывали надвое, за ноги привязывая к согнутым дубам) и обзавелся гаремом. Для ублажения божества годились только самые красивые местные девицы. Причем перед тем, как Кузька к ним нисходил, особые старухи убеждались, что в смысле телесной нетронутости девицы безукоризненны.

Кончилась вольница в 1810-м. Паренек Пахом, чью невесту Кузька забрал себе в гарем, донес на бога властям. Подлого предателя язычники успели растерзать, но было поздно. Сперва из Нижнего прибыл отряд во главе с капитаном. С ним язычники еще справились: солдат перебили, капитана живьем закопали в землю. Но, когда село Малое Сясино, в котором укрывался Кузьма, окружили серьезные военные силы, защитники Кузьмы предпочли бежать.

Самому богу прописали сто ударов хлыстом, вырвали ноздри и сослали в Иркутск, а его пастве было официально велено возвратиться под руку православной церкви. И на какое-то время всем опять показалось, будто в сердце язычеству вбит последний осиновый кол.

 

4

Профессор доливает водку по стопкам, и все чокаются.

— «Древнерусская археология», — звучит нелепо. Никто не понимает, чем мы занимаемся. Люди смеются: у нас ведь гробницу Тутанхамона не откопаешь. Зато откопать можно собственную страну. О которой средний человек знает куда меньше, чем о Тутанхамоне.

Долгая пауза. В воздухе ноют комары. Профессору нравится, что ни я, ни аспирант даже не пытаемся его перебивать.

— Это совершенно особое ощущение. Ты вонзаешь лопату в землю, и навстречу тебе выходит прошлое. Мир, которого больше нет. Мы ведь все живем в стране, которую совершенно не знаем. Но достаточно взять лопату, отъехать от города на несколько километров и начать копать, и вскоре ты встретишься с прошлым. Оно никуда не делось. Лежит у тебя прямо под ногами. Ждет. И постепенно ты понимаешь, что этот исчезнувший мир на самом деле более реален, чем все, что мы видим вокруг…

В темноте пьяный профессор сам выглядит как археологический экспонат. Не сложно представить, что на этом же самом берегу он сидел еще во времена татаро-монгольского нашествия и уже тогда казался здорово потрепанным жизнью.

— Недавно я ездил на конференцию в Чернигов, и там коллеги показывали мне келью в подземном монастыре. Лет шестьсот тому назад ее засыпало землей. Когда в наши дни вход расчистили, посреди помещения лежал скелет скрючившегося древнерусского мальчика. Вход завалило, и мальчик не смог выбраться. Зато сама обстановка в келье неплохо сохранилась. Прошлое ведь никогда не уходит бесследно. Оно все еще здесь. Готово открыть тебе свои секреты. Только и ты должен соблюдать правила. Любой, кто копает, в курсе: если ты что-то из земли взял, то что-то другое взамен положи. Таков закон.

— И что вы кладете?

— Кто что может. Кое-кто кладет в землю собственную душу.

— Душу?

— А как вы думали? Земля, по которой мы ходим, — это ведь одно большое кладбище. Где бы ты ни копал, непременно наткнешься на могилы. На мертвых людей, понимаете? И в этом смысле археология — это тоже что-то вроде язычества.

 

5

Язычество на территории нынешней РФ пытались извести административными мерами, истребить войсками, пробовали купить лояльность язычников за деньги. Но, чем чаще его побеждали, тем яснее становилось, что так никуда древняя вера и не девалась. Даже сегодня язычество является официальной религией сразу в трех приволжских республиках: Мордовии, Чувашии и Марий-Эл. А уж лет сто тому назад религия принимала в этих краях и вовсе причудливые формы.

5 мая 1892 года молоденькая деревенская девчушка по фамилии Головизина, собрала корзинку гостинцев и отправилась к бабушке в соседнее село. Шагать нужно было через лес и болото. Напевая веселую песенку, Красная Шапочка бодро углубилась в лес, но буквально в полукилометре от села увидела незнакомого мужчину, лежавшего поперек дороги. На нем был крестьянский кафтан, полосатая рубаха и лапти. На спине — котомка. Лица было не разглядеть, потому что кафтан был накинут на голову, будто лежащий им укрылся.

Ну, мужик и мужик. Напился да лег отдохнуть. Проспится — дальше пойдет. Девушка не стала обращать внимания, обошла незнакомца стороной и навестила-таки бабушку. Там она хлопнула чайку, обсудила новости, переночевала и утром двинула обратно. Мужик все еще лежал поперек тропы. За истекшие сутки он даже не сменил позы. Это выглядело странно, и девушка тронула его за плечо. От этого движения ворот кафтана съехал на сторону, и крестьянка обнаружила, что у лежащего отрезана голова.

Добежав до дому, девушка рассказала все тяте. Тот сходил посмотреть на труп, почесал бороду и, взгромоздясь на телегу, двинул в город за полицией. Двое суток спустя в деревню, наконец, прибыл пристав и двое младших чинов. Дело в результате вышло чуть ли не самым громким в дореволюционной юриспруденции. Репортажи о нем публиковал писатель Короленко, а адвокатом на процессе выступал модный юрист Кони. Но это позже, а пока, осмотрев труп и место преступления, пристав сел составлять протокол:

На тропе, ведущей через болото к селу Старый Мултан, лежит труп. Голову погибшего, несмотря на проведенное прочесывание окрестностей, обнаружить не удалось. Судя по тому, что в трахее образовался тромб, наподобие кровяной пробки, отделение головы было еще прижизненным.

Также при осмотре тела установлено, что из грудной полости вынуты сердце и лёгкие, для чего у шеи и спины топором разрублены основания рёбер. Лапти погибшего чисты, хотя и мокры. Это свидетельствует о том, что погибший не пришел сюда самостоятельно, а был принесен. Одежда также скорее всего была надета уже на бездыханное тело.

Пристав отложил перо и вытер пот. Увиденное им в окрестностях деревни Старый Мултан подтверждало то, о чем все давно догадывались, но о чем мало кто говорил вслух: вдали от столиц население продолжает приносить древним богам человеческие жертвы. Как бы нелепо это ни звучало.

Аккуратным почерком пристав вписывал в протокол:

В котомке удалось отыскать справку, выписанную на имя Конона Дмитриевича Матюнина. Скорее всего, этим Кононом Матюниным убитый и является. Судя по внешнему виду трупа, местные жители напоили его, подвесили пьяного и добыли из него внутренности и кровь для общей жертвы в тайном месте.

Вздохнув, пристав дописал последнюю строчку:

Можно предположить, что крестьяне села Старый Мултан принимали эту кровь и внутрь. Дата. Подпись.

 

6

Часы на экранчике мобильного телефона показывали, что пора закругляться. Тем более что водку аспирант с женой давно допили, а сигареты мои кончились. Но профессор все говорил, и прерывать его мне казалось невежливым.

На столе между стопками валялось несколько старинных, перепачканных в земле монеток. Я порассматривал одну из них. Интересно, в этой глуши продаются сигареты той марки, которую я курю?

За последние несколько лет я не поленился и съездил в каждый древнерусский город. Побывал даже в совсем никудышных, типа Гдова или какого-нибудь Овруча. Я просил об интервью каждого более или менее внятного специалиста по Древней Руси. Ездить в русскую глубинку — так себе занятие, а все эти археологические черви вовсе не были приятными собеседниками. Но я ни разу не пожалел о том, чем занимаюсь. Потому что знал: когда-нибудь я обо всем этом напишу. Уже давно я решил, что это будет детектив. Как в каждом хорошем детективе, шансов у сыщика и читателя будет поровну. Я не стану скрывать улики, по-честному поделюсь всем, что известно мне самому. Вопрос лишь в том, кто все-таки сообразит насчет разгадки первым? Читатель или сыщик? Успеете вы понять, что к чему, прежде чем на последней странице этой книги я объявлю, что дело закрыто?

Профессор продолжал что-то говорить, а я все еще думал о том, где с утра стану брать свои сигареты. На всякий случай сотый раз подряд похлопал себя по карманам куртки. Сигарет там не было, зато обнаружился диктофон. Все то время, пока я шлялся по раскопу и слушал байки профессора, я так ни разу его и не включил. Еще одно интервью ничего бы не прибавило к тому, что я и так знал. Дело в том, что разгадка всей этой истории была известна мне уже давно.

 

1

Рано утром я натянул кеды, сел на рейсовый автобус и двинул дальше. Уже к обеду был в Ростове. На крошечном ростовском вокзале кинул вещи в камеру хранения, купил, наконец, сигарет и пешком дошагал до белых стен красивого местного кремля. В газетном ларьке перед входом продавались открытки с видами и буклетики, рассказывающие, каким именно маршрутом артисты Яковлев и Куравлев бегали по кремлю во время съемок фильма «Иван Васильевич меняет профессию».

Сам кремль выглядел роскошно. Луковки церквей, могучие стены, тесные арки, строгие лики на фресках. Казалось, будто даже воздух тут пахнет чем-то древнерусским, хотя на самом-то деле кремль был выстроен не так и давно: достраивали всю эту лепоту всего лет триста назад, уже после основания Петербурга.

Единственное исключение: стоящий посреди кремля Успенский собор. Вот он — да, настоящая всамделишная старина. Поговаривают, будто это вообще самый древний христианский храм на территории России и даже былинный богатырь Алеша Попович получил свое прозвище потому, что был сыном попа — настоятеля этого самого собора.

Чтобы сомнений насчет богатыря ни у кого из экскурсантов не возникало, прямо напротив собора имелась дорогая пиццерия «Алеша Попович». Вход в нее украшал смешной мультипликационный Алеша с курносой рожицей и тяжелым мечом в руках.

В некоторых былинах отчество богатыря указывается конкретнее: не просто «Попович», а Леонтьевич. Оно и понятно: Леонтием звали крестителя Залесья — самого первого ростовского епископа. Кем он был и когда конкретно жил, на самом деле не известно. О том, что творилось на территории нынешней Российской Федерации до прихода татаро-монголов, вообще известно лишь из малоправдоподобных легенд. Ясно лишь, что лет через девяносто после крещения Киева Леонтий попытался крестить еще и залесских язычников. Те в ответ вроде бы подняли восстание и епископа убили.

Еще лет через семьдесят на гроб с мощами святителя случайно наткнулся князь Андрей Боголюбский. По местной легенде, князь велел отлить епископу красивую раку из чистого золота весом в несколько пудов. Понятно, что история насчет золотого гроба — такая же байка, как и все, что сегодня рассказывают о началах русской истории, но в древности кто-то явно пытался ее проверить. Когда уже в наше время археологи разобрали пол собора, под которым был похоронен владыка Леонтий, то обнаружили, что саркофаг вскрыт, крышка его расколота и валяется на полу, а мощи искрошены в труху. Выглядело все это так, будто древние расхитители гробниц пробрались сюда, расстроились, что гроб оказался вовсе не золотым, и с обиды просто надругались над похороненным телом.

 

2

В Ростов я приехал, чтобы поговорить с директором тамошнего музея-заповедника. Директора звали Андрей Евгеньевич. Даже дверная ручка в его кабинете была не простой, а этакой древнерусской: лев, держащий в пасти кольцо. Зато стоящий на столе компьютер был дорогим и вполне себе современным. Сам директор производил очень приятное впечатление: спортивная осанка, короткий ежик седых волос, мужественный подбородок. В пальцах Андрей Евгеньевич постоянно крутил незажженную сигарету. Индиана Джонс на пенсии.

Вверенный ему музей отмечал какой-то круглый юбилей. На директорском столе лежала поздравительная телеграмма из Кремля от президента РФ. Стоит ли удивляться, что, прежде чем согласиться со мной поговорить, господин директор попросил предъявить журналистское удостоверение?

Никакого удостоверения с собой у меня не было. Если быть совсем честным, то удостоверения у меня не было не только с собой, но и вообще никогда в жизни. Директор выжидающе на меня смотрел. Чтобы хоть как-то вырулить из ситуации, я набрал свою фамилию в Яндексе и показал Андрею Евгеньевичу пару собственных фоток с подписью «журналист». Фотки были дурацкие, но директора это устроило. Он сказал, что у меня есть полчаса.

— Мне рекомендовали вас как главного в стране специалиста по Алеше Поповичу.

— По Алеше Поповичу?

— Ну да. Я слышал, вы опубликовали статью о том, что этот былинный герой вроде как существовал в реальности и коллеги-археологи подняли вас на смех.

— Да нет. С чего вы взяли? Кто это поднял меня на смех? Никто не поднимал меня на смех. Эта моя статья вышла лет тридцать тому назад. В ней я проанализировал сведения относительно богатыря, известного как Алеша Попович, и в конце действительно сделал вывод, что поводов сомневаться в его реальном существовании вроде бы нет.

— А их нет?

— Почему я должен сомневаться в том, в чем не сомневаются даже сами древнерусские летописцы? То, что о нем рассказывается, это, конечно, легенды, но эти легенды неплохо соотносятся с данными археологии. Известна биография богатыря. Известно, какому именно князю он служил. Называется место, где он погиб. Об Александре Поповиче сведений у нас больше, чем о многих деятелях той поры, которые считаются вполне историческими.

Передо мной сидел серьезный ученый. И высокопоставленный администратор. Я еще раз посмотрел на лежащую у него на столе телеграмму от президента.

— Вы назвали его «Александр»? Разве он не Алеша?

— Летописи называют его Александр.

— Я читал, вы даже откопали его замок?

— Ну, откопал. На замке не написано, что он принадлежал именно богатырю. Просто тысячу лет назад на месте Ростова существовал довольно большой город, выстроенный местным финским племенем меря. Как он назывался, кто там правил и даже кто именно в нем жил, историкам не известно. О том, что творилось здесь в те времена, не существует даже неправдоподобных легенд — вообще ничего. Известно лишь, что вскоре после прихода на эти земли славян город вымер и исчез. О том, как это происходило, сказать нам тоже нечего. Зато известно, что еще лет через двести на руинах древнего поселения был выстроен небольшой деревянный замок. И летописи утверждают, будто хозяином замка был ростовский боярин Александр Попович.

 

3

За окном директорского кабинета бабы в кокошниках торговали сувенирами: матрешками и балалайками. Именно так, считается, и должна выглядеть русская старина. Притом что кокошник — финно-угорский головной убор, неизвестный в древней Руси, балалайка — татарский музыкальный инструмент, официальное название которого — «бас-домбра», а матрешек русские военнопленные навострились строгать в Японии после поражения в войне 1905 года.

Я поблагодарил Андрея Евгеньевича за то, что он нашел время пообщаться, вышел на улицу и огляделся. Пора было подумать о том, где бы перекусить. Выбор в центре Ростова был невелик: либо пиццерия имени богатыря, либо ресторан, который в фильме про Ивана Васильевича играл роль московского Кремля. Я вытащил из нагрудного кармана куртки оставшиеся деньги, три раза подряд пересчитал их и сделал выбор в пользу ресторана.

Администратор, провожавший меня до столика, был немного пьян. На ногах у подошедшей официантки виднелись подзажившие синяки. Зато в меню я отыскал такой изыск, как медвежьи лапы. Правда, рядом с лапами ручкой было приписано «Временно отсутствуют», и поэтому официантку я попросил принести всего лишь окрошку, какой-нибудь салат, блины с брусникой и в самом конце — кофе.

Официантка подняла бровь:

— Водочки?

Я сказал, что, пожалуй, воздержусь. Тогда она посоветовала хотя бы попробовать знаменитую переславскую селедку. Я согласился.

Кухня ресторана позиционировалась как «русская». Русская кухня в русских палатах самого русского города России. Я курил сигареты, смотрел в окно и думал: кто бы объяснил мне, что означает это слово? Тысячу лет назад на том месте, где я сидел и ждал свою селедку, находился городок племени меря. В лесах вокруг лежало еще несколько городков, принадлежащих другим финским племенам. Где в тот момент была Россия? Или эти городки, населенные черт знает кем, и были Россией?

Каждое из местных племен говорило на собственном языке. У каждого имелись собственные вожди или князья. Столица племени эрзянь называлась Рязань, столица муромы носила имя Муром, а у большого племени меря было аж две столицы: Ростов да Суждаль. Выглядело все это неплохо, да вот беда: у племен будущего нет. Приходит момент, когда им все равно придется стать частью более могучей империи. И единственное, что от них зависит, это выбор, к какой именно империи присоединиться. Чью именно сторону принять.

Шансов на спокойную жизнь у залесских язычников было не больше, чем у каких-нибудь бедуинов, в наши дни населяющих нефтеносный район. Эти берендейские леса были слишком богаты и слишком беззащитны, чтобы не достаться более сильным соседкам. Всего соседок было две. К западу от будущей России лежала могучая Киевская Русь. К востоку — еще более могучая Волжская Булгария. Державы были похожи, как близнецы, но посматривали друг на друга безо всякой симпатии.

Ростов и пара соседних княжеств признали над собой власть далеких русских князей. Иго их было легко: раз в год из Киева или Чернигова приезжали сборщики дани, вроде богатыря Алеши Поповича, и племена сдавали им положенные меха. В остальное время в жизнь подданных никто не вмешивался. А если находились те, кто, как епископ Леонтий, решал проявить лишнюю инициативу и попробовать крестить залесских дикарей, то для такого случая у племен всегда находилось зазубренное копье.

Однако большинство племен предпочло подчиниться не Киеву, а Булгару. Тут простой уплатой дани новые хозяева не ограничивались. От вчерашних язычников требовали полного подчинения, зато и взамен давали приобщиться к наиболее свежим достижениям цивилизации. Прекрасные храмы и дворцы. Возвышенная литература. Доля от участия в прибыльной торговле. Впрочем, известно об этих племенах мало. Почти совсем ничего. Раскапывать их города толком еще никто и не начинал. Где-то около Нижнего лежит известная лишь по древним сказаниям столица языческого царя Пургаса. Ближе к Арзамасу — еще несколько ушедших под землю городков. Рядом с Пензой было открыто (и тут же зарыто обратно) громадное городище Мохша. Исследовать все это некому. И некогда. И незачем.

Странное дело: оглядываясь назад в поисках предков, современная Россия сразу же отыскивает там Киевскую Русь. Притом что то, давнее, государство на то ведь и киевское, что располагалось на территории современной Украины. Ее города лежали далеко на западе. А первым государством, сумевшим объединить земли сегодняшней России, была как раз Волжская Булгария. И если путь до Киева из современной Москвы занимает больше двадцати часов, то дорога до Булгара — всего восемь.

Осматривать древний Булгар я ездил пару лет назад. Когда-то это был самый большой и самый богатый город Восточной Европы. Но вот то, что осталось от него сегодня, можно обойти минут за пятнадцать. Руины мечети. Здоровенный восстановленный минарет. Погрызенные временем фундаменты. Два склепа, в одном из которых реставраторы грудой свалили собранные по территории надгробные плиты. Крепостные валы. Перед входом на городище стоит ларек, в котором сонная продавщица торгует выкопанными из земли булгарскими монетками восьмисотлетней давности. Покупателей нет.

По винтовой лестнице я забрался на самый верх минарета и просидел там несколько часов, просто любуясь на окрестности и иногда украдкой выкуривая еще одну сигарету. В те годы, когда в Киеве жило двадцать пять тысяч человек, а в Суздале полторы тысячи, здесь, говорят, жило целых пятьдесят тысяч. Вон там стоял громадный дворец правителя. За ним начинался бесконечный торговый квартал. Восемьсот лет назад в Булгаре имелось несколько дюжин бань и полтора десятка учебных заведений. Сегодня от всего этого остался пустырь и пасущиеся на пустыре гуси.

Я прикуривал еще одну сигарету. Когда-то в этом городе жил поэт Кул Гали. На Руси собственных поэтов никогда не было, а в Булгарии — пожалуйста. Этот Кул Гали написал поэму о библейском красавце Иосифе, который всегда помнил: как бы прекрасна ни была жизнь, за ней обязательно последует смерть. В этой поэме девушка говорит Иосифу, что у него красивые глаза. «Глаза — это первое, что сгнивает после смерти», — отвечает Иосиф. Она восторгается его волосами, но Иосиф в ответ сообщает, что в могиле волосы не разлагаются, так и лежат поверх пустых черепов. Она говорит, что его лицо — будто лицо ангела.

— Через три дня после того, как я умру, открой мой гроб, — говорит возлюбленной Иосиф. — И с отвращением взгляни на то, что казалось тебе таким красивым.

Мораль: ничто не вечно под луной. Волжская Булгария блестяще подтвердила мысль своего уроженца. Это государство было богатым, но при этом мирным. Как вы понимаете: не самое выгодное сочетание. Полтысячелетия подряд Булгарию грабили все кому не лень. И даже после того, как ее столица наконец опустела, этот уже мертвый город еще долго разбирали на стройматериалы. Так что в наши дни от Булгара остался лишь пустырь размером в четыреста гектар. Но главное даже не это, а то, что сегодня никто уже и не понимает, почему от этого города вообще должно было хоть что-то остаться? Какое отношение он имеет к нашему с вами прошлому?

Официантка, наконец, принесла мне обещанную селедку. Та оказалась, и вправду, ничего. Я расплатился и вышел из ресторана. Мой поезд уходил через сорок минут, а нужно было еще успеть дойти до вокзала и забрать из камеры хранения рюкзак.

 

4

Из Ростова я двинул еще дальше на восток. Там, под Саранском, на этой неделе проводился праздник, который его организаторы позиционировали как главное событие года в календаре каждого уважающего себя язычника. Несколько дней назад я звонил из Петербурга в головной офис приволжского язычества и пытался выяснить, какова будет программа. Жрец, или кто уж там взял трубку, неразборчиво бубнил и не понимал, чего я от него хочу.

— Что значит «программа»?.. Ну, у нас ведь это каждый раз одинаково… Чего?.. Нет, человеческих жертвоприношений не будет… Ну, потому что у нас так не принято… Чего?.. Ну там, древние обряды, моления, прыжки через костер… Разврат с деревенскими девками?.. Ну, это уж как договоритесь.

Кондиционер в вагоне, как обычно, не работал. Дышать было нечем. Соседями по купе были какие-то неприятные люди. Мне будет трудно объяснить, в чем именно состояла их неприятность, но поверьте, вам бы они тоже не понравились. Вместо того чтобы валяться в купе, я стоял в тамбуре, прикуривал одну сигарету от другой и просто смотрел в окно. Там мелькала моя страна. С людьми в купе у меня был общий язык. И паспорт одного и того же цвета. И даже похожая форма носа. Но считать их «своими» было выше моих сил. Почему — пытался понять я.

Из Саранска до места, где язычники устраивали свои камлания, нужно было еще довольно долго ехать на машине. Дорога была чудовищная. Я сидел спереди, рядом с водителем. В одном месте вылетевший из под колес встречного грузовика камешек ударил нам в лобовое стекло. По стеклу поползла причудливая трещина. Водитель негромко матюгнулся, но руль из рук не выпустил и даже не стал останавливаться.

Сам праздник проводился на берегу озера. Оно было необыкновенно красивым. На такой декорации хотелось снять какое-нибудь дорогое кино. Язычников было от силы человек тридцать. Ну, может быть, пятьдесят. Сначала все долго готовили угощение и обнимались с прибывающими на «жигулях» единоверцами. Женщины рубили курам головы. Куры принимали смерть безропотно. Кто-то наперегонки лазал по вкопанному в землю бревну, кто-то кричал, что пора идти искать цветок папоротника. Я сидел в стороне и пытался угадать, дойдет ли дело до обещанного разврата или не дойдет? Шансов, что дойдет, было немного: молодежи на праздник прибыло мало. Подрастающее поколение язычников осталось в самом Саранске, потому что там в ту же ночь проходила дискотека с участием модного столичного DJ. Вот где, наверное, било настоящее веселье.

Когда-то давным-давно людей объединяла религия. Приходи в храм и там отыщешь тех, кто станет тебе «своим». Да только последнее время религии что-то вышли из моды. Сегодня ближним принято считать не тех, с кем у тебя общая вера, а того, кто принадлежит к одной с тобой национальности.

Странная штука, эта «национальность». За этим словом каждый раз скрывается что-то совсем не то, что обычно подразумевается. В больших городах, типа моего Петербурга, никакой национальности у людей ведь нет. Там живут «обычные люди»: те, кто говорит на понятном языке, ест то же, что и все, одевается без особых выкрутасов и следует общепринятым правилам поведения. А национальность, это когда ты не похож на «обычных людей». Отыскать ее можно лишь где-нибудь на окраинах: в горах, тайге, на дальних хуторах. Вот там живут те, у кого есть эта самая «национальность». Они говорят на «национальных» (непонятных) языках, соблюдают «национальные» (странные) обычаи, носят «национальные» (не такие, как у нормальных людей) костюмы, едят «национальные блюда» (всякую гадость) и отмечают свои странные праздники. Типа того, на котором под Саранском присутствовал я.

Помолившись богам, язычники сели, наконец, за стол. Готовили его больше трех часов, но главным блюдом оказалась все равно водка. Первый тост был за процветание родной земли. Закусывали мясом принесенных в жертву куриц. Руководил застольем жрец в самодельном облачении. Под мышкой он держал книжку, обернутую в газетку. Мне все хотелось подойти поближе, взглянуть, что за книжка. За последние лет пятнадцать чуть ли не каждая область, чуть ли не каждая республика Центральной России обзавелась собственным священным писанием. За время, пока я катался по стране, дома у меня собралась вполне приличная библиотека таких вот языческих библий. Мансийская «Янгал-Маа», коми-зырянская «Му Пуксьм», эрзянский «Свияжар», хантыйский «Так Молупси». В России живут представители ста сорока национальностей, и трудно вспомнить хоть одну, представители которой не отыскали бы у себя древней, но сокрытой до поры до времени священной книги.

Русский белогвардейский офицер случайно нашел допотопную «Велесову книгу», вырезанную рунами на деревянных табличках. Оттуда русские узнали, наконец, о древних тайнах своей истории. Татарский краевед напал на след выкраденной КГБшниками тысячелетней летописи «Джафгар-тарих». Из нее о древних тайнах своей истории узнали, наконец, и татары. В Республике Коми сокровенное языческое знание «Курыд Збыль» удалось отыскать в сундучке у местной пенсионерки, а в соседней Мордовии подходящей пенсионерки не нашлось, и там древний эпос сочинил лично дядя президента республики. Дядина книжка тоже открывала читателям некие древние тайны.

Каждая из этих священных книг объясняла: главная ценность на свете — это родная земля. Священная родная земля. Ее следует любить, ей поклоняться, в нее верить. И если понадобится, то за нее следует пожертвовать самой жизнью. Потомки навсегда сохранят память о тех, кто пошел на такую жертву. О них споют песню и, может быть, напишут еще одну поэму, типа тех, что я только что перечислил.

Ночной воздух пах скошенной травой, хотя, может быть, это была просто трава. Я — горожанин, в таких вещах разбираюсь не очень. После полуночи на берег с озера потянуло прохладой. Ряженый колдун пускал по воде листики кувшинки, на каждый из которых он поставил по зажженной свече. Несколько бабок в допотопных купальниках плескались у самого берега. Угрюмые языческие мужчины смотрели на них, но сами оставались на берегу.

Столы с объедками они сдвинули в сторону. Под столами обнаружились горкой наваленные куриные головы. Все, что осталось от принесенных в жертву птиц. Один из мужчин взял лопату, выкопал ямку и закопал головы. Вряд ли кто-нибудь споет об этих курицах хоть какую-нибудь песню. А уж поэму и точно никто не напишет.

Уже уходя с праздника, я подумал, что тот, кто верит в святую землю, скорее всего, будет просто закопан в этой земле — вот и все.

 

1

Озеро Пловучее лежит совсем рядом с городом: минут сорок ходьбы. С трассы его не сразу и заметишь — лужа лужей. Между тем репутация у водоема во все времена была не очень. Средневековый летописец как-то назвал Пловучее «гноем земли», а дореволюционный краевед писал:

Народное суеверие сплело из давней случившейся здесь трагедии страшную басню, которую простолюдины и по сей день рассматривают за истину. Утверждают, будто земля не приняла убийц святого князя, и плавающие по поверхности озера торфяные островки, суть те самые короба, в которые были забиты тела их. Раз в год, на день святых Петра и Павла, можно слышать их стоны и причитания: унылый вопль заключенных злодеев слышен и в соседних селах. Колеблются от сего звука короба, и волнуется вода обычно тихого озера…

Вода в Пловучем и вправду совершенно черная, а дна у озера, говорят, нет вовсе. Вернее, конечно, есть, да только оно укрыто двадцатиметровым слоем жидкой грязи, через которую не в состоянии пробиться никакой радар. По легенде, на этом самом месте были утоплены люди, совершившие страшное преступление: убийство собственного князя.

Всего убийц было трое. Осенью 1174-го они ворвались в спальню Андрея Боголюбского и принялись махать в тесном помещении мечами. Для начала спьяну отрубили Андрею руку, а потом забили его, истекающего кровью, до смерти. И вот пришло время расплаты. Схваченным злодеям срезали кожу на ступнях и босяком заставили шагать к берегу по шишкам и колючкам. Там убийц уже ждали гробы: земля не желала принимать их презренные тела, и поэтому в качестве наказания было решено живыми заколотить их в сосновые ящики и бросить в озеро.

На грудь каждому убийце положили тяжелый камень. Однако гробы так и не смогли утонуть в черной торфяной воде Пловучего. Со временем они обросли мхом и все еще плавают по поверхности. Злодеи внутри до сих пор живы и все еще стонут по ночам, а собаки в деревнях слышат эти жуткие звуки и подвывают от ужаса.

 

2

В Муроме на вокзале я поговорил с таксистом, но тот предупредил сразу: довезти до места не сможет. Там, куда я хочу попасть, просто не проложена дорога. Доехать я хотел до Карачарово. Раньше так называлась деревня под Муромом, а теперь — городской район на берегу Оки.

— Как это нет дороги?

— Да так. Не проложили.

— Но хоть приблизительно в тот район отвезти меня вы сможете?

— Могу отвезти до старой церкви. А там уж пешком пойдешь. Устраивает?

— Это далеко?

— Да как сказать? Кому-то, может, и далеко. Да только ближе туда все равно не подъедешь.

Я сел в машину. У таксиста было два золотых зуба и здоровенный золотой перстень на руке. Смотрелось все это роскошно. Крошечный муромский центр мы проскочили быстро. Дальше дорога шла вдоль берега Оки. Иногда встречались перетянутые через улицу билборды: «Мурому — 1125 лет». Они были такие выцветшие, будто висели здесь с самого основания города.

На самом деле Муром — один из трех древнейших русских городов. В летописи он впервые упомянут под тем самым годом, когда на Русь прибыл конунг Рюрик, — куда уж древнее? Однако достопримечательностей той поры в городе не сохранилось. Если не считать пары дореволюционных монастырей, то большая часть Мурома выстроена при Хрущеве.

Древние русские города вообще не очень любят демонстрировать собственную древность. Как девушки, стесняющиеся целлюлита: намучаешься, прежде чем докопаешься до того, что на самом деле тебя интересует. В Твери самые древние постройки возведены при государыне Екатерине Великой. В древнем Ярославле нет ни одного зданьица старше четырехсот лет. Смотришь на все это и не понимаешь: если русская история такая древняя и богатая, то почему от нее ничего не дошло?

Машина обогнула старинный, развалившийся от времени собор и съехала под горку. Дальше асфальт действительно кончался. Я расплатился и вылез наружу.

Адрес нужного места у меня был записан на бумажке: улица Приокская, дом 279. Мне казалось, что если есть улица и там живут люди, то дорога тоже должна быть — хоть в каком-то виде. Теперь я понимал, что имел в виду таксист. Путь в нужном мне направлении представлял собой просеку, усыпанную ровным слоем битого кирпича и коровьих какашек. Я достал сигареты, щелкнул зажигалкой и зашагал по идущей вдоль Оки бесконечной улице Приокской.

Было тихо и пусто. Только шелестела река и иногда из травы выглядывали любопытные куры. Номер дома, возле которого я вылез из машины, был двадцать-какой-то, а мне был нужен 279-й. То есть идти предстояло долго, но я был и не против прогуляться. Единственное, что беспокоило: судя по фильмам из деревенской жизни, в таких местах обязательно должны быть собаки. Громадные, спущенные с цепи сторожевые псы со слюнявыми пастями.

 

3

В древности территория современной России принадлежала не древнерусским князьям, а булгарским каганам. Вернее, князьям она тоже принадлежала, но недолго. Первый князь Андрей Боголюбский появился на землях нынешней России всего лет за восемьдесят до прихода монголов. Летописец утверждал, будто, набрав отряды из местных жителей («булгар, мордвы и югры»), Боголюбский выстроил в лесах несколько крепостей и объявил Залесье самостоятельным княжеством.

До Боголюбского никто из русских князей не собирался здесь задерживаться. Точно так же, как сегодня вряд ли кто-нибудь всерьез рассматривает перспективу выстроить себе для жизни уютный домик в тундре под Тюменью. Эти земли годились на то, чтобы выкачать отсюда все, что можно, но потом — обязательно вернуться домой. На Русь: в теплый Киев, в теплый Чернигов, в теплый и солнечный Галич. Да только Русь оказалась уж слишком тесна. Очень скоро там сидело по собственному князю уже в каждой деревне, и возвращаться оказалось просто некуда.

Русь постепенно становилась тем, чем и должна была стать: тихой и скучной христианской державой. Сестричкой Венгрии или Чехии. Жизнь в тамошних княжествах теперь текла размеренно, неспешно: князья воевали, крестьяне пахали, попы служили. Места для алчных и энергичных на Руси больше не было. И те, кто хотел серьезной наживы, все чаще переселялись на восток окончательно.

Первым из князей порвать с Русью как раз и решился Андрей по прозвищу Боголюбский. В нескольких битвах он разбил булгар, которым прежде принадлежали земли Центральной России. Мелкие племена Андрей обложил крупной данью, а с крупными попробовал договориться. Раз не удалось закрепиться в Киеве (думал князь Андрей), то можно возвести в лесах собственную Русь, Русь-номер-два, и вдоволь править ею.

Жители края по-прежнему говорили не по-славянски, а на собственных языках. И поклонялись не княжескому Богу Боголюбского, а родным мохнатым богам. Однако понемногу, очень медленно, на миллиметр в год, но ситуация все же стала разворачиваться. В лесах появились первые города. В городах немецкие мастера, присланные Фридрихом Барбароссой, выстроили несколько очень красивых храмов, которые в нынешних путеводителях обычно именуются «шедеврами древнерусского зодчества». В храмах начали служить священники, и никто их за это не убивал. В общем, жизнь как-то налаживалась.

 

4

Улица Приокская была прямой и длинной. Говорят, такой прямой и такой длинной ее сделал местный уроженец Илья Муромец. Согласно преданиям, отлежав на печи целых тридцать лет и три года, после этого богатырь поднялся на резвы ноженьки и принялся облагораживать окрестности.

Первым делом Илья истребил в окрестностях села Карачарово всех драконов. Те расплодились до неприличия и мешали нормальной жизни горожан. Потом выкорчевал дубовые деревья, среди которых драконы любили прятаться. Именно с тех пор дубы в окрестностях Мурома и не растут. Под конец изменил русло Оки: теперь в черте города река не петляла, а текла прямо, как и положено приличной водной артерии. По слухам, в дальнейших планах Муромца было еще хорошенько утрамбовать проезжую часть улицы Приокской, на которой некогда стояла изба богатыря, да только тут завертелась вся эта история с Соловьем-разбойником, и руки как-то не дошли.

По непролазной Приокской я ковылял уже почти сорок минут. Весь перепачкался и пару раз чуть не сломал ногу. Когда-то хижина богатыря стояла в самой что ни на есть гуще дубового леса. Поэтому и фамилия у современных потомков богатыря не Муромцы, а Гущины. Трудно поверить, но потомки Ильи живут на Приокской и до сих пор.

Богатырская силушка передавалась в этом роду из поколения в поколение. Лет сто пятьдесят назад один из потомков Ильи работал на Оке бурлаком. Местный богатей нанял его ватагу достать со дна реки затонувший тяжеленный якорь. Мужички выполнили все, как договаривались, а богатей задушился и выплатить обещанный гонорар отказался. Тогда могучий Гущин ночью в одиночку притащил якорь к дому скупердяя и повесил ему на ворота. Весила болдовина столько, что снять ее поутру не смогли и несколько здоровых мужчин. Чтобы убрать якорь с ворот, богатей заплатил Гущину и его мужичкам втрое против первоначально обещанного.

Дом № 279 легендарную богатырскую избу напоминал мало. Обычный крашенный в зеленое дачный коттеджик. Правда, на стене можно было разглядеть мемориальную доску: «По преданию, на этом месте стоял дом славного богатыря, святого Ильи Муромца». Доску на дом Гущиных под выборы 2000 года вешал сам муромский мэр. Событие было шумное: с прессой, официальными лицами и почетными гостями из столиц. Я перечитал надпись и пару минут подумал над тем, как, интересно, вся эта ватага досюда добиралась? На вертолетах?

Перед домом несколько подростков копались во внутренностях старого мотоцикла. У старшего из них на футболке был изображен Барт Симпсон. Я поздоровался и спросил, есть ли дома кто-нибудь из взрослых?

Подростки равнодушно на меня посмотрели. Потом один, не поворачивая головы, громко крикнул:

— Мам! Тут к тебе пришли!

Из-за избы вышла пожилая женщина. Она выглядела усталой. Старая чумазая кофта. На ногах — перепачканные в грязи галошки. Женщина вовсе не была рада моему визиту. Да, действительно она — потомок Ильи Муромца в двадцать седьмом поколении. Я спросил, уделит ли она мне полчаса? Женщина все так же равнодушно пожала плечами:

— Уделю.

— Может быть, мы могли бы поговорить в доме?

— Пожалуйста. Проходите. Только снимите обувь, ладно?

Пока я вставлял батарейки в диктофон, она сказала, что журналисты приезжают к ним постоянно. Летом, пока тепло, съемочные бригады могут приезжать и по две штуки в день. А у них — огород. За которым, между прочим, ухаживать нужно. Потому что городские власти, кроме доски на избу, ничем другим помогать не желают. Дорога — вон какая. Осенью, когда дожди, к ним даже на тракторе не проехать.

— Неужели бывает так, что две бригады в день?

— Ага. Бывает. Недавно японцы снимать приезжали. А позавчера люди на велосипедах аж из Уфы приехали и ночевать попросились. Мальчишек из-за этого в школе дразнят.

— Они же потомки богатыря. Навешали бы обидчикам — и делу конец.

Женщина даже не улыбнулась. Ей хотелось не отвечать на мои вопросы, а вернуться к своему огороду.

 

5

Перебив по берегам Оки драконов, Илья Муромец уехал в Киев. Как это обычно и бывает у бывших провинциалов, сумевших сделать карьеру в столице, больше на малую родину Илья не возвращался. А между тем один, не добитый им, дракон выжил и здорово доставал горожан.

О том, как была убита вредная тварь, рассказывается в старинной муромской «Повести о Петре и Февронии». Поразить змея-оборотня можно было только чудесным мечом, вроде бы принадлежавшим когда-то древним колдунам, а потом еще и самому Илье Муромцу. Отважный князь Петр ударил этим мечом дракона, и тот в мучениях издох, да вот беда: перед смертью тварь успела обрызгать Петра своей зловонной кровью. От этого юный и прекрасный собою князь разболелся. Кожа его покрылась неприятными струпьями и болячками.

Исцелить князя взялась простая девушка Феврония, дочь местного пчеловода. Но — с одним условием: выздоровев, князь должен на ней жениться. Связывать свою молодую и красивую жизнь с простушкой князю не хотелось. Правда, болеть столь отвратительной болезнью ему хотелось еще меньше. В общем, дальнейшие повороты сюжета, думаю, вам понятны. Обещание жениться Петр хоть и через силу, но все же дал. Феврония вылечила его, но князь ее обманул: жениться отказался, и тогда болезнь вернулась, а Петр бросился снова искать чудесную целительницу, и она снова его исцелила, а потом с ними произошло еще много-много чего — в общем, история это долгая, и утомлять ею я вас не стану.

Полтысячи лет подряд роман о принце, дочери пчеловода, драконе и чудесном мече воспринимался так, как и должен был восприниматься. Любой читатель «Повести» понимал, что исторической правды в ней не больше, чем в фильмах о Конане-варваре. Но вот в начале XXI века отечественные политтехнологи решили хоть что-то противопоставить чуждым русской молодежи праздникам, типа Дня Святого Валентина или Хеллоуина. И день памяти святого князя Петра и его благоверной супруги святой инокини Февронии стал отмечаться официально как День русской семьи. Ходят слухи, что со временем он станет общенациональным выходным. В учебниках теперь не только указаны годы правления князя Петра, но даже объясняется значение всего этого эпизода для истории русского государства.

Прошлое моей страны — это такой рукав, в котором можно отыскать туза на любой вкус. Любой, самый возвышенный пример для подражания. Вот бесстрашные воители. Вот их верные жены. Вот святые, совершающие невиданные подвиги. Истории о великих предках преподают в школах, о них снимают кино. Вот примеры битв, примеры жертв, примеры чудес, примеры любви и примеры самоотверженности.

В прошлом страны есть что угодно — нет только реальной истории. Потому что, если вам захочется копнуть хоть чуточку глубже, вы обязательно обнаружите что-нибудь вроде неправдоподобной легенды об убийце дракона, который не желал жениться на дочке пчеловода.

 

6

Нормально поговорить с женщиной из рода святого Ильи Муромца мне так и не удалось. Было видно, что все эти визиты смертельно ей надоели. Она продемонстрировала мне портрет того самого крепыша, который повесил на ворота обидчику якорь, пересказала несколько баек о своих предках и понемногу начала прощаться. За последние годы женщина выучила весь этот репертуар наизусть.

Снаружи подростки все еще возились со своим мотоциклом. Иван и Антон. Двадцать восьмое поколение потомков святого богатыря. Я попробовал им улыбнуться:

— Пока, Гущины!

— А мы не Гущины!

Я повернулся к их маме: как не Гущины? Женщина смущенно махнула рукой.

— Ну да. У них фамилия другая. Это ведь до замужества я была Гущиной. А как замуж вышла — фамилию сменила. Настоящих Гущиных на свете больше нет. Кончился богатырский род.

Подумала и добавила:

— Может, оно и к лучшему.

Брести назад, к автостраде, было долго и скучно. Солнце пекло вовсю, и, может быть от этого, привычная картина русского прошлого начинала противно двоиться. Вот древний и славный город Муром. Когда-то в нем правили мудрые князья, а границы его защищали отважные воители. Но почему от этого города не дошло вообще ничего, а археологи не в состоянии отыскать под фундаментами местных пятиэтажек хоть что-то, кроме следов деревушки с финским населением? Стоит приглядеться, и муромские князья оказываются литературной фикцией, а богатырь, место рождения которого отмечено официальной мемориальной доской, — выдумкой краеведов от силы столетней давности.

Что-то не так с моей страной. Где-то в самом фундаменте спрятана трещина, но где — никто не знает. Все эти «умом Россию не понять» и «загадочная русская душа» — это ведь об этом. Каждый русский чувствует эту трещину внутри собственной грудной клетки. Взять бы да спокойно разобраться с трещиной с самого начала. Да вот беда: никто не может отыскать это «самое начало».

 

1

Ранним ноябрьским утром 1236 года под стенами Рязани появились монгольские всадники. Армия Батыя была несметна, а сам хан надменен. От жителей города монголы требовали покорности и выплаты дани. Но те ответили гордо:

— Когда нас не станет, все ваше будет!

Каждый из рязанцев готов был умереть за родную землю. Тем более что требованиями одних только денег пришельцы не ограничились. Снедаемый похотью Батый пожелал, чтобы местные князья отдали ему на ложе своих жен и дочерей. Особенно ему хотелось жены благоверного князя Федора Рязанского — кто-то донес мерзкому кочевнику, что девушка «лепотою тела красна бе зело» и вообще — диво как хороша.

Молодой и бесстрашный князь только рассмеялся, блеснув белоснежной улыбкой:

— Ой, да не полезно нам, христианам, тебе, нечестивому царю, водить жен своих на блуд! Вот нас одолеешь — тогда и женами нашими владеть станешь!

Ответ привел Батыя в ярость. Вышедшего для переговоров князя он велел схватить и предать ужасной казни. Тот принял смерть, как и подобает герою: не издав ни единого стона. Его красавица-жена Евпраксия стояла на высокой стене и все видела. Чтобы не доставаться похотливому монгольскому животному, она бросилась со стены вниз и разбилась.

На этом переговоры были окончены — дальше начались сами боевые действия. Сперва горожане возрыдали громко о своем князе и его жене. Плач длился много часов подряд, а потом рязанское воинство выступило против врага и полегло все, до единого человека. В городе не осталось ни единой живой души — перебиты оказались даже новорожденные младенцы, и некому было оплакать павших. Пораженный отвагой рязанцев, Батый испуганно сказал, что лучше ему было и вовсе не ходить на Святую Русь.

Еще больше испуг Батыя увеличился после того, как в арьергард ему ударил отряд рязанского боярина Евпатия Коловрата. В момент разорения Рязани тот уезжал, а когда вернулся, то обнаружил, что город сожжен, а близкие Евпатия и его воинов мертвы. Забыв обо всем на свете, русский богатырь ринулся в бой. Когда затупился его меч, он продолжал рубить монголов их собственными саблями, а когда затупились и сабли, стал хватать за ноги тела мертвых врагов и уже ими продолжал наносить удары. Победить Евпатия удалось лишь после того, как хитроумные китайские инженеры из обслуги Батыя забросали богатыря гигантскими валунами, и эти груды камней до сих пор видны в окрестностях Рязани.

Приблизительно в таком вот виде историю о начале татарского ига преподают сегодня в русских школах и институтах. Подразумевается, что рассказ основан на старинных летописях, хотя на самом деле — нет, не основан. Сведения о походе Батыя на Русь авторы учебников черпали ни в каких не в летописях, а у историка Карамзина. А у того на руках имелся один-единственный источник: книга под названием «Житие Николы Заразского». Потому что ни в одной другой книжке о том монгольском походе ничего не рассказывается. Да и в «Житии» говорится тоже совсем не о Батые, а о чудесах, связанных с одной местной иконой, но некоторые из чудес вроде как происходили как раз в момент Батыева похода. Именно в «Житии» Карамзин вычитал всю историю героической обороны Рязани. Оттуда же родом белозубый князь Федор, его верная жена и боярин со странным прозвищем Коловрат.

Как установили исследователи, «Житие Николы Заразского» было составлено на основе дедовских побасенок лет через двести — триста после самого похода. То есть его историческая ценность ненамного выше, чем у былин о Змее Горыныче. Реальные рязанские князья погибли не тогда, когда описывает «Житие», не так, да, в общем-то, и не там.

Все вообще было немного иначе.

 

2

Древняя Киевская Русь возникла прямо на границе с Великой степью. С самого начала это была большая проблема.

Степь была бурлящим котлом. Огромное количество племен, тысячи родов и кланов, множество языков. Все воевали против всех плюс постоянно грабили соседей. Раз в сто лет кому-то из вождей удавалось ненадолго объединить весь этот пестрый хаос, ввести его хоть в какие-то в рамки. И тогда пусть ненадолго, но Степь сжималась в единый кулак. Однако сразу после смерти очередного великого хакана, Повелителя Вселенной, кочевники седлали своих скакунов и опять разбредались по Степи.

В 1206-м далеко на востоке появился еще один такой повелитель. В тех краях обитал небольшой кочевой клан, именуемый «монголами», во главе которого стоял Чингиз-хан. Сами монголы — народец в смысле происхождения темный. Жили они в краях, где и сегодня-то не каждый скажет, что происходит. Так что до появления Чингиза о них вообще ничего не известно. Зато потом их хан смог подчинить своей власти несколько таких же крошечных соседних племен. А потом с их помощью — несколько уже не соседних и не крошечных. А потом слава о его воинской удаче распространилась по всей Степи и племена стали сами переходить под руку очередного Повелителя Вселенной.

Чингиз быстро стал единственным господином Степи. Но в личной жизни он был несчастен. Бортэ, любимая жена Чингиза, родила первенца не от мужа, а от его заклятого врага. Во время одного из набегов красотку-монголку угнали в плен. Чингиз быстро добился ее освобождения, — но вернулась она уже беременной. Родившегося ребенка назвали Джучи.

Отец признал сына, но заноза в сердце осталась. Мерзкий член его врага побывал-таки между белых ляжечек любимой. Когда Джучи вырос, Чингиз брезговал даже смотреть в его сторону. Братья и дядьки при каждом удобном случае выказывали принцу свое презрение. Дома, в Монголии, он был лишним. Когда зашла речь о выделении детям хана собственных уделов, Джучи был сослан далеко на запад. Там ему досталась не до конца покоренная Половецкая степь на самой границе с Русью.

На самом деле двигать к западу монголы совсем и не собирались. Единственное, что их интересовало, это собраться в большую ватагу и ограбить Китай. Вторгнуться неожиданно, пронестись на обезумевших конях по тесным улицам, поджечь дворец, перенасиловать душистых китайских женщин, похватать шелк и фарфор и свалить, пока не подошла грозная китайская армия. Китай кочевники грабили уже полторы тысячи лет подряд. Ни начала, ни конца у этой истории видно не было. Напасть, схватить все, до чего дотянешься, вернуться нагруженным добром в родную Монголию и зажить припеваючи — дальше этого планы кочевников не шли.

Этим занимались древние гунны и средневековые тюрки. Этим занимался сам Чингиз-хан, а после его смерти этим же занимались и несколько поколений его потомков. О том, что помимо Китая на свете существуют еще какие-то богатые страны, никто из них и понятия не имел. И прорыв моголов на запад был, по большому счету, случайностью.

В 1222-м Чингиз отправил против мусульман Средней Азии небольшую карательную экспедицию. Те повадились грабить караваны дружественных купцов и заслуживали наказания. Вылазка шла ровненько: монголы сожгли несколько не очень крупных городков, истребили несколько десятков тысяч человек, а если встречали серьезные укрепления, то просто обходили их стороной.

И вдруг, неожиданно для себя самих, всадники вышли к какому-то замечательному новому миру. Это тоже была Степь, но совсем не та, к которой они привыкли.

Родина Чингиз-хана была суровой, холодной и безводной. Монголия — это ведь почти пустыня: унылый безводный пейзаж. По сравнению с ней сочащиеся медом Половецкие степи поражали. Солнце здесь светило круглый год. Трава была сочная, а вода вкусная. Совсем рядом, в Крыму и на Волге, были города, которые можно было грабить не хуже, чем Китай. В общем, это была не земля, а земной рай.

Говорят, когда Джучи впервые увидел эти благословенные земли, он воскликнул:

— Во всем мире не может быть ничего лучше этой земли, этой воды и этого воздуха, ибо вода здесь слаще молока, а пастбища бесконечны!

Выпросив у отца благословение, Джучи с несколькими самыми близкими соратниками откочевал на запад. В Монголию он не возвращался больше никогда. Да в общем-то, никто его туда и не звал. Даже если бы принц погиб у себя на западе, родственники бы совсем не расстроились.

Но Джучи не погиб.

 

3

Все империи мира начинаются одинаково. С того, что откуда-то издалека прибывают воинственные чужаки, которые силой меча объединяют нежелающих объединяться аборигенов. Так возникла Киевская Русь. Так возникла Волжская Булгария. Теперь в Половецких степях точно так же возникло еще одно государство с большим будущим.

Степи, в которых поселился Джучи, вовсе не были необитаемы. Тут жило огромное количество кочевых кланов. Современные историки называют всех их именем «половцы», а как они сами себя называли, нам не известно. Не стоит думать, будто речь идет об упившихся кумысом дикарях: край был вполне себе цивилизованный. В Степи у половецких князей имелись свои богатые столицы. Через их владения были проложены торговые трассы, с которых половцы собирали налоги. Породниться с половецкими владыками почитали за честь европейские монархи.

От прочих христианских народов тогдашней Европы половцы вообще отличались не сильно. Часть степняков приняла православие, перешла в подданство русских князей, и очень скоро Русь уже состояла из тюрок настолько же, насколько и из славян. Часть крестилась по латинскому обряду и перешла в подданство венгерских королей. В переписке с грузинскими царями половецкие каганы утверждали, будто грузины и понятия не имеют о подлинном православии. Подразумевалось, что имеют его лишь они, половцы. В библиотеке итальянского поэта Петрарки исследователи обнаружили молитвенник, в котором христианские гимны и отрывки из отцов церкви были написаны латинскими буквами, но на половецком языке.

Одна беда: последние полвека-век Степь пребывала в состоянии клинической смерти. Вся она развалилась на множество враждующих друг с другом мирков: бесконечные битвы, война всех против всех, горящие города и монастыри, гниющие под открытым небом трупы. И конца усобицам видно не было.

Летописей от половцев не дошло, но, насколько можно судить, Степь была поделена между несколькими большими княжествами, каждое из которых норовило развалиться на еще более мелкие части. Всего таких крупных княжеств было где-то от пяти до десяти. Правитель каждого мечтал перебить конкурентов и объединить под своей рукой всю Степь. Ближе всех к этой цели подошел хан Котян, который даже сумел объединить весь запад Половецких степей. За руку его дочери спорили между собой могущественнейшие из русских князей.

Вот в такой момент тут и появляется Джучи. Из далекого далека прибыл тот, кому было суждено вновь собрать половцев в единый кулак. Его отрядец был совсем крошечным: вместе с царевичем на запад переселилось лишь несколько тысяч семей — считай, ничего. На землях Чингиз-хана даже не очень знатные вельможи могли выставлять армии размером в три-четыре тумена (30–40 тысяч всадников), А силы Джучи не дотягивали даже до полтумена. Ясно, что первое время монгола тут всерьез никто не воспринимал.

Бок о бок с половецкими кланами он кочевал по степи. С кем-то рубился, с кем-то заключал соглашения. Ни союзников, ни заклятых врагов на этих землях у Джучи не было. В Половецких степях он всем был чужим. И именно в этом, как оказалось, состояло его огромное преимущество. Подчиниться монголу для половецких племен было вовсе не унизительно. В их склоках Джучи всегда оставался над схваткой. И половцы начали понемногу переходить под его руку.

Подробности не известны, ясен лишь общий ход событий. Вот Джучи уезжает от нелюбимого отца. Вот несколькими годами позже он умирает. Власть после этого переходит к его сыну Батыю. Клан за кланом, кочевье за кочевьем Батый упрямо сгибал окружающих в бараний рог. Пусть Чингиз-хан и его потомки тешат свое самолюбие властью над нищей Монголией. Половецкие владения Батыя будут больше и богаче владений прославленного деда. Его половцы ничем не хуже монголов, а богатых городов по Волге и в Крыму даже больше, чем в Китае.

Война за объединение Степи продолжалась несколько лет. Батый сумел подчинить довольно большой участок Степи. Кто-то из племен пробовал сопротивляться, кто-то просто бежал. Именно в это время половецкие беженцы толпами появляются в Венгрии, в Византии, на землях русских родственников и даже в Египте.

В общем, дело продвигалось, но как-то очень уж медленно. При таком темпе работы Батыю хватило бы до конца столетия. Царевич понимал: ему все равно понадобится помощь далеких родственников. И в 1229-м он отправился в Монголию.

 

4

В том году потомки Повелителя Вселенной съехались в монгольскую ставку, чтобы решить важный вопрос: как делить отцовское наследство? За свою жизнь Чингиз наприсоединял столько всего, что теперь можно было остановиться, перевести дух, разделить награбленное и всю жизнь в ус не дуть. Если не допускать глупых ошибок, добра должно было хватить даже внукам внуков.

Курултай продолжался несколько месяцев. Серьезные монгольские мужчины не спеша решали серьезные политические вопросы. Китай остался недозавоеванным. С этим нужно было что-то делать. На востоке бурлили корейцы, а на западе тюрки. И к тем и к другим было бы неплохо отправить войска. Младшее поколение принцев требовало долю в дедовском наследстве. Их претензии нужно было хорошенько обсудить, разобраться что к чему и постараться сделать так, чтобы недовольных не осталось.

А кроме того, во время курултая под ногами постоянно вертелся сын Джучи, молодой Батый. По идее, его ветвь рода была самой старшей, да только жил Джучи далеко, с отцом ладил плохо, а к моменту начала съезда и вовсе помер. Так что принимать в расчет претензии Батыя монгольские родственники, разумеется, не собирались. Один дядя, Угэдей, оттяпал у племянника земли нынешнего восточного Казахстана. Другой, Чагатай, забрал богатые города Самарканд и Бухару. Батый пробовал возмущаться и взывал к родственным чувствам. Чтобы успокоить племянника, дядьки пообещали выделить ему войска и помочь завоевать новые владения. Но не сейчас, а потом. Как-нибудь потом.

Некоторое время Батый живет при дворе Великого хана. Участвует вместе с ним в набегах на Китай. Годы шли, Батыю было уже к тридцати. При каждом удобном случае он напоминает: ему обещали помочь. Обещали выделить деньги и войска, но ничего так и не выделили. Наконец Великий хан сдался. И на очередном съезде было принято решение готовить еще один поход. Речь, разумеется, не шла о том, что Батыю выделят хоть какую-то часть монгольской армии, — воины хану были нужны и самому. Все было скромнее: хан всего лишь объявил, что младшие члены «золотого Чингизова рода» могут (если захотят) поучаствовать в грабеже, который организовывает Батый.

На предложение откликнулись пятеро кузенов Батыя, один его дядя, один племянник… Всего набралось одиннадцать принцев, каждый из которых привел собственный отряд. Единого командования надо всей этой ордой так и не было установлено: принцы не желали подчиняться приказам и двигали воинов лишь туда, куда пожелают сами. Время от времени между их отрядами возникали кровавые междоусобицы. Еще до начала основных боевых действий Батый тысячу раз пожалел, что связался с этой неуправляемой публикой.

Технология вторжения у монголов к тому времени была отточена до блеска. Перед основной армией каждый раз высылались отряды, которые должны были занять все доступные пастбища. Нет пастбищ — нет сильной конницы. Поэтому, пока армия не пройдет, ступать на эти земли жителям мест, через которые двигались монголы, запрещалось. Следом шли строительные бригады, наводившие мосты и паромы. Параллельно двигались отряды пастухов, гнавших перед собой миллионы овец: самостоятельно передвигающийся провиант.

Путь из Монголии в Половецкие степи занял несколько лет. Принцы, прибывшие на место первыми, маялись от безделья и в ожидании отставших истребляли местные племена. Батый пытался объяснять, что это еще не вражеская территория, что племена являются их общими подданными. Принцам было плевать. К половецким приближенным Батыя они высказывали лишь презрение. Летом года огня-курицы, а от Рождества Христова в 1236-м, к началу вторжения все наконец было готово, и Батый, облегченно вздохнув, дал сигнал к началу боевых действий.

 

5

Основным направлением удара он избрал Волжскую Булгарию. Это был богатый и цивилизованный край. Прибыли он обещал приносить даже больше, чем отобранный у Батыя Самарканд. Именно там находились города и торговые трассы, за счет которых Батый собирался богатеть всю оставшуюся жизнь. Поэтому вторжение на Волгу он возглавил лично. Столица Булгарии, город дворцов и фонтанов Булгар, был взят и сожжен. Вслед за ним были разграблены и остальные булгарские города: Биляр, Кернек, Жукотин, Сувар…

Вся кампания уложилась меньше чем в четыре месяца. Сил булгарских правителей не хватило даже на одно приличное сражение. Это было хорошо. В степи монгольская конница была почти непобедима, но только в степи. В горах, пустынях, лесах, болотах монголы моментально становились беззащитны. Каждая монгольская лошадь съедала в сутки пятнадцать килограммов травы. А у каждого воина с собой было минимум пять таких лошадей. За собой монгольская армия оставляла только вытоптанную пустыню и многометровые горы навоза. Именно поэтому каждый отряд передвигался самостоятельно, а в единый кулак монгольская армия собиралась лишь перед основными сражениями. Иначе коней и людей было просто не прокормить.

Бросок в сторону Булгарии был хорошо подготовлен. Конница стремительно вошла в леса и так же стремительно из них вышла. Серьезных потерь монголы не понесли. Теперь Батый стал так же тщательно готовить бросок на юг, туда, где лежал богатый Крым и еще более богатые города Кавказа. Но на это было нужно время, а принцы ждать не желали. На захваченных землях они зверствовали по полной. У убитых врагов их воины отрезали по правому уху, а потом сваливали уши в кучи выше большой юрты и смотрели, чья куча больше. Или, собираясь вечером попить кумыса, велели рассадить пленных детей рядами по двенадцать и забавы ради сносили им головы лихими сабельными ударами: а вот кто срубит за раз больше голов? Детей было не жалко: они все равно не выдержали бы изнурительного пути до рынков рабов.

Вам будет сложно даже представить, как все они Батыя достали. Единственное, чего ему хотелось, это поскорее начать наводить на завоеванных землях порядок. Но, пока под боком оставались принцы, об этом нечего было и мечтать.

Двух самых беспокойных родственников Батый уговорил вернуться назад, в Монголию. Еще нескольких сплавил погоняться по степи за последними непокорными племенами. После этого с ним осталось лишь несколько родственников, но это были самые неприятные родственники, каких только можно себе представить. Конфликты возникали чуть ли не ежедневно. Лето кончилось, и со скуки принцы принялись пить, а напившись, обзывали половцев «бородатыми бабами» и обещали вставить всем им в зад по деревянному хвосту. Самому Батыю они прямо на пиру как-то бросили в лицо: «Сын незаконнорожденного!» А ведь впереди была еще зима. О предстоящих месяцах Батый думал с ужасом.

Принцев нужно было по-любому куда-нибудь из Булгарии убирать. И тут кто-то из подданных дал Батыю дельный совет: совсем рядом лежит несколько ничейных, но довольно богатых городков. Может, отправить принцев туда? Летом через леса и болота не проехать, а зимой в самый раз.

Идея Батыю понравилась. И вот ранним ноябрьским утром 1236 года под стенами Рязани появились монгольские всадники.

 

6

О монгольском походе на города Залесья написаны не десятки и даже не тысячи, а десятки тысяч книг и исследований. Но вот что странно: о том, что на самом деле происходило той зимой, историкам по-прежнему не известно почти совсем ничего. Летописей нет, археология бесполезна, легенды все врут.

Первой вроде бы пала Рязань. Это княжество было основано последним из всех древнерусских колоний. Вернее, никакого внятного княжества на месте Рязани русские основать так и не успели. Тех, кто отправлялся из Руси в далекие леса за мехами, трудно назвать симпатичной публикой. Это были жадные и жестокие люди, заливавшие в глазницы пленным расплавленный свинец и никогда не державшие данного слова. Но даже на их фоне рязанские князья выглядели редкими подонками. Родом эта династия была из Чернигова. По берегам Оки они заложили несколько пограничных крепостей и, обосновавшись там, принялись грабить все, что движется. Местные племена эрзя постоянно восставали, жгли крепости (Рязань умудрились сжечь четыре раза за шестьдесят лет) и бежали от их власти как можно дальше.

Кто именно правил в Рязани на момент прихода монголов, в точности не известно. Но точно не белозубый князь из «Жития Николы Заразского». Подойдя к крепости, монголы потребовали от ее правителей вовсе не женщин себе на ложе, а выполнения двух условий: признания власти монгольского хана и уплаты десяти процентов со всех видов прибыли. Эти требования были стандартными: именно десять процентов собирали за право торговли на Волге сперва хазары, а потом булгары. Но последние годы власть в этих краях так ослабла, что рязанцы решили, будто можно не платить вовсе. Монголам они ответили дерзко:

— Когда нас не станет, все ваше будет.

Ну а коли так, то не о чем и разговаривать. Рязань была взята штурмом, разграблена и сожжена. Эта крепость лежала слишком близко к новым владениям хана. Поэтому расправа над ней оказалась показательно жестокой: все охотники за мехом были поголовно перебиты. Жителям лесов (и язычникам, и уцелевшим булгарам, и редким русским дружинникам) Батый давал понять: на границе своих новых владений никакой непокорности он не потерпит.

После этого монголы переправились за Оку и стали думать, что дальше. Поскольку местность была абсолютно незнакомая, вперед выслали небольшой отряд разведчиков. Те нарвались на деревянную крепость Коломну и порубали застигнутых там жителей. Дальше начинались совсем густые леса. Это пугало привычных к степи монголов. Глядя на клаустрофобические местные пейзажи, первое, о чем они думали, это о том, что дорогу назад можно будет просто не найти. Тем не менее отряды принцев продвинулись еще немного вперед: удальцы не желали показывать остальным, будто способны испытывать страх.

Позже воины вспоминали, что двигались они через «леса, столь густые, что между деревьями не протиснется и змея». По берегам замерзших рек степняки, боязливо поглядывая по сторонам, продвинулись на несколько дней вглубь территории. Все, что они там отыскали, было сожжено и разграблено, однако отыскали монголы далеко не все. Многие городки и крепости пришельцы, похоже, элементарно не заметили.

Ни о каких несметных полчищах речь не шла: в леса осмелились углубиться лишь личные отряды принцев. Разделившись на небольшие ватаги, они действовали каждый на свое усмотрение. Рассказы о всесметающем нашествии и отважном сопротивлении сложились через несколько столетий, уже при Иване Грозном. Тогда авторы летописей пытались сохранить лицо и представить дело так, будто предки государя не щадя живота отбивались от ужасных супостатов. Но на самом деле и супостат был не очень ужасный, и самих князей в лесах было не так много. Все, кого встретили в Залесье монгольские конники, это шайки охотников за мехами.

Сопротивляться они даже и не пытались. Князья либо сразу бежали, либо (если бежать было поздно) пробовали откупиться. Держать за стенами крепостей оборону они бы по-любому не могли: выстроенные в Залесье укрепления были рассчитаны не на защиту от хорошо вооруженной армии, а на то, чтобы хранить там награбленную добычу. Историк Рашид ад-Дин так и рисует эту кампанию: узнав о приближении принцев, еще один князь пытался бежать и спрятаться в лесу, но был пойман и убит. А потом еще один пытался спастись, но его тоже схватили и убили. А потом еще один…

Первым бежал старший из местных князей Юрий. Едва заслышав о приближении страшных монгольских отрядов, он бросил свою столицу, бросил собственные отряды, бросил семью и сбежал за Волгу. Оборонять Залесье князь, разумеется, не собирался. Это была богатая колония, но все же лишь колония. Хмурые леса на месте будущей России можно было грабить, но умирать за них было глупо.

За Волгой Юрий планировал отсидеться, а потом, когда монголы уйдут, вернуться и вновь заняться тем, к чему привык. Однако отсидеться не удалось: монголы князя все-таки достали. Насчет того, как именно это произошло, летописец флегматично отмечает: «Бог же весть, како скончался, — разное о том глаголют». Летописца мало интересовали события, творившиеся у черта на рогах, в далеких колониях, о которых не каждый русский мог вообще сказать, где это. Пусть в Залесье переубивают хоть всех тамошних князей. К Руси это не имеет никакого отношения.

После бегства Юрия оборонять его столицу остались двое сыновей князя. В сегодняшнем Владимире есть красивая диорама, показывающая штурм крепости. Тучи стрел, грозные монгольские осадные орудия, умирающие, но не сдающиеся защитники. Правдоподобия во всей этой картине не больше, чем в фильме «Аватар». На самом деле старший из княжичей решил от монголов откупиться, но был ими убит. Тогда младший пробовал бежать из города, но тоже погиб. После этого владимирцы просто открыли монголам ворота — вот и вся героическая оборона.

Всего в течение февраля монголы взяли четырнадцать крепостей. В среднем выходит по крепости каждые два дня. Такое возможно, только если крепости сдавались сами, безо всякого сопротивления. Однако, пройдя Залесье насквозь, к марту принцы уперлись в цепь пограничных городков, за которыми начиналась уже собственно Русь. И вот тут встречать их стали совсем иначе. Потому что теперь русские воины защищали не колонии, на которые всем было плевать, а Родину.

Один из монгольских отрядов наткнулся на новгородскую крепость Торжок. Осада крепости длилась больше двух недель. Именно под стенами Торжка монголы впервые понесли серьезные потери. Другой отряд попробовал взять черниговскую крепость Козельск. Тут осада и вовсе затянулась на полтора месяца. Жители погибли все до единого, но пройти монголам дальше так и не позволили. Потому что где-то за Козельском как раз и проходил психологический рубеж — русская граница, за которую степняков не пустили бы никогда.

 

7

Вся вылазка в Залесье длилась что-то около двух с половиной месяцев. Причем месяц из этого времени монголы простояли в районе Рязани, пытаясь разузнать, что тут вообще стоит грабить. Дольше вдали от степи монголы задерживаться не могли: чем бы они здесь стали кормить лошадей? Когда привезенные с собой запасы провианта кончились, а удаль была продемонстрирована, принцы развернули коней.

Зимнее развлечение было окончено, пора было вспомнить о серьезных делах.

 

1

Машина, на которой я пытался пробраться в Дербент (Дагестан), доехала только до первого блокпоста, а там нас остановил милиционер в бронежилете и каске:

— Всем выйти из машины и приготовить документы.

Глаза у него были черные, недобрые. Каждую ночь в окрестностях этого города убивали милиционера, а бывало и двух. Поэтому днем от людей в форме стоит держаться как можно дальше. Нервные, вздрагивающие от любого резкого движения, ведут себя они совершенно неадекватно. Я вылез из «жигулей», и, подойдя поближе, милиционер для начала разговора ткнул ствол своего автомата мне в живот. Ствол был холодный, жесткий. К магазину изолентой был прикручен еще один рожок патронов. Что типу вроде меня делать в Дагестане, милиционер не понимал. Было видно, что нажать на курок и сказать потом, что я, мол, пытался закидать его пост гранатами, казалось ему куда более простым выходом, чем задать вопрос и потом долго слушать мои объяснения.

Между тем в Дербент я ехал всего-навсего побродить по здешней старинной крепости. Просто время для поездки выбрал, похоже, не самое удачное. Где-то за неделю до моего приезда республику начало не по-детски лихорадить. Все, с кем я разговаривал, утверждали, что со дня на день сюда введут войска.

— Документы есть? — наконец спросил милиционер.

Я кивнул: «Есть».

— Показывай. Только без резких движений, ладно?

Утром я был в Махачкале и обедал в кафе, на выходе из которого снайпер недавно застрелил кого-то из особо важных дагестанских милиционеров. Как ни странно, после этого кафе стало пользоваться особой популярностью. Неподалеку от кафе начиналась городская набережная, а за ней пляж. Женщины стояли в воде в особых купальных платьях для мусульманок. Парни качали пресс и подтягивались на турниках. Из динамиков неслась противная песня Айдамира Мугу «Черные глаза». За рядами переодевательных кабинок было огорожено место для тех, кто захочет совершить намаз прямо на пляже. Введут войска или не введут, люди как-то приспособились и к этой жизни тоже. Думаю, желающие искупаться в теплом Каспии найдутся, даже когда на пляже будут идти полномасштабные бои.

Доехать до Дербента я нанял водителя. Теперь он, бледный и заикающийся, что-то по-русски объяснял напарнику моего милиционера. Бросить эти края Россия все равно не может: регион стратегически важный. Как в солнечное сплетение, сюда сходится слишком много вен, артерий и прочих сосудиков. Держава, которая их не контролирует, великой считаться не может. Поэтому, как бы горячо ни было на далекой окраине, с Кавказа Россия не уйдет. Будет до последнего терпеть то, что здесь творится, и отправлять в Дербент все новые отряды.

Милиционер все еще рассматривал мое лицо. Чуть выше и левее его каски мне был виден краешек Дербентской крепости. Грозные башни нависали над городом. Эти края всегда были неприятными, беспокойными, но при этом дико важными. Так было и при русских царях, и при золотоордынских ханах, и даже еще раньше. Сегодня это самая южная точка русской границы, а восемьсот лет назад именно Дербент был самым южным и самым беспокойным владением великого Батыя. Какие-то вещи (подумал я) с годами совсем не меняются.

 

2

Карл Маркс в свое время сказал красивую фразу насчет того, что, истекая кровью, Россия, мол, прикрыла собой Европу. Если бы не она — монголы дошли бы до самой Атлантики, пустили бы белых братьев на мясо, и негде потом было бы родиться прекрасной европейской культуре. Но, обливаясь кровью, русские организовали в тылу у Батыя партизанское сопротивление, так что на бросок к Атлантике у варвара просто не осталось сил.

Мало кто сегодня сомневается в том, что монголы завоевали Русь и планировали точно так же завоевать Европу. Даже «Британская энциклопедия» в статье «Батый» четко указывает: «завоеватель Древней Руси». Вот удивился бы, узнав об этом, сам монгольский царевич! Чего точно не стояло в его планах, так это завоевания Руси и уж тем более похода до Атлантики. Чем бы в Европе, вдали от любимых степных просторов, он стал кормить своих скакунов?

На самом деле земли Киевской Руси затронуты монгольскими рейдами почти не были. Несколько далеких и богатых колоний, вроде той же Рязани или, скажем, Владимира-Залесского, степнячки действительно уничтожили. Но тут уж поделать ничего было нельзя. За соседство с вечно бурлящей Степью приходилось платить. Раз в двадцать лет кочевники все равно сжигали приграничные крепости. Но ни Новгород, ни Псков, ни Смоленск, ни Полоцк, ни Туров, ни Владимир-Волынский, ни тем более Галич (новая, после Киева, столица Руси) от Батыя совсем не пострадали. И вообще: из двадцати пяти крупнейших русских городов монголы сумели разграбить только три.

Летописи, из которых мы узнаем о тех давних событиях, писали горожане. И, разумеется, им казалось, будто переселиться в города, это главное, о чем мечтает любой варвар. Хотя для самих кочевников это было не привлекательнее, чем для вас переселиться куда-нибудь в джунгли. Разграбить — да. Сжечь, изнасиловать, запугать показными жестокостями — сколько угодно. Но насовсем переселиться в неведомые земли? Стать заложником оседлого населения? Жить не в юрте, а во дворце, не в степи, а в тесном и небезопасном городе? Отказаться от всего родного ради неизвестно чего? Вряд ли такая перспектива казалась монголам уж очень заманчивой.

Батый хотел не завоевать Русь и тем более не завоевывать Европу, а всего лишь стать единственным господином Половецкой степи. Эта цель была простой и понятной. Он, степняк, желал жить в степи и повелевать степняками. Именно на это были направлены все его усилия. Война за то, чтобы покорить и объединить половецкие кланы, шла чуть ли не двадцать лет, но своего Батый добился. Никакой раздробленности, никаких князей-конкурентов. Лишь одно солнце сияет в небесах над степью, и точно так же Батый должен был остаться единственным господином этих прекрасных земель.

К северу от Степи лежали русские леса, и ходить туда монголы боялись. К югу начинались Кавказские горы, соваться в которые они тоже не рисковали. Но все пространство между лесом и горами, между Залесьем и Кавказом, должно было принадлежать одному Батыю. Несколько лет непрекращающихся сражений — и эта цель была наконец достигнута. Оставалась совсем маленькая проблема: последний половецкий князь по имени Котян сбежал в Венгрию и оттуда продолжал монголов дразнить. Венгры считали половцев родственным народом и вроде бы даже собирались поддержать Котяна в его претензиях.

С Котяном прибыли сорок тысяч половцев. Прямо на границе его торжественно встретил венгерский король Бела. Двое правителей породнились: сына Бела женил на дочери Котяна и присвоил ему титул «герцога всей Половецкой степи». Такая ситуация устроить Батыя, разумеется, не могла. У Степи мог быть только один хозяин, а теперь выходило вроде как два.

К венгерскому королю монгол отправил послов:

— Узнал я, что рабов моих, половцев, ты принял под свое покровительство. И вот я приказываю: не держи их на своих землях, а то придется тебе встретиться со мной. Половцы-то сбегут, а куда денешься ты, когда я приду за тобой?

Батый предлагал королю решить дело миром: Котяна выдать, власть монгольского хана признать, от вмешательства в дела Степи отказаться. Венгры ответили дерзко и надменно. Дошло до того, что их всадники даже осмелились напасть на передовые монгольские отряды. Терпение Батыя лопнуло. Передать королю Беле ответную открыточку он поручил бешеным монгольским принцам. В Венгрии те устроили такую мясорубку, что при слове «монгол» европейцы ежились от ужаса еще несколько веков подряд.

Собственно, это и все: никаких других целей ни на Руси, ни в Европе у монголов не было. Никто не собирался хоть что-то тут присоединять. Батыя интересовало наказать бунтовщиков и обеспечить у себя в Золотой Орде прочный мир. По пути в Венгрию их армия задела и несколько русских городов. Опустевший Переславль был сожжен, а Киев, через который давно уже ходили все кому не лень, пограбили какие-то второстепенные монгольские отряды. Но завоевывать Русь Батый совсем не собирался. Тем более что русские сами, добровольно, вызвались помочь ему против венгров: выделили проводников и кое-какие отряды.

После вылазки в Венгрию ничто больше не угрожало ни Батыю, ни созданному им величественному государству. Доставучих монгольских принцев Батый наконец спровадил домой, а сам занялся тем, чем давно мечтал: обустройством завоеванных территорий.

 

3

Получить власть над племенами и объявить о рождении нового государства — это было только полдела. Теперь предстояло понять, с каких таких средств это государство станет существовать. Батыю нужны были богатые соседи, которых он мог бы грабить, и торговые трассы, которые он смог бы облагать налогами. За то, чтобы поставить под свой контроль города и трассы, Батый воевал даже дольше, чем за объединение Степи.

Думать, будто Батый, это такой средневековый Доктор Зло, который воюет просто потому, что ему нравится убивать людей, было бы все-таки не совсем верно. Монгольская армия вовсе не металась по степи в кровожадной истерике. Батый действовал логично и последовательно. Самым состоятельным соседом новорожденной Золотой Орды была Волжская Булгария. С похода на нее Батый и начал самостоятельное правление. Кроме того, богатенькие города имелись в Крыму и на Кавказе. Эти земли были завоеваны сразу после Булгарии. В поход монголы отправлялись только тогда, когда видели впереди четкую цель: подмять торговую трассу, и дальше пусть денежки текут сами, а мы будем всю жизнь валяться на шелковых подушках с белокожими женщинами и курить кальян. Кто скажет, будто мотивы Батыя ему уж совсем непонятны?

За четыреста лет до Золотой Орды по берегам местных рек выросла Киевская Русь. Хребтом, позволившим ей распрямиться во весь рост, стала торговая трасса, которую называют «Путь из варяг в греки». С севера на юг по этому «Пути» шли меха, с юга на север — серебро, а четыре процента того и другого забирали себе киевские князья. Именно с этих доходов князья нанимали себе дружины, выписывали из Византии архитекторов и книжников, строили палаты для себя и храмы для своего распятого Бога.

Теперь приблизительно тем же самым приблизительно на тех же землях планировали заниматься ханы Золотой Орды. Только дорога, вдоль которой расположилось их государство, шла не с юга на север, а с запада на восток: это был путь, по которому итальянцы возили из Китая шелк. Все главные города Орды — это перевалочные базы на этом пути: Сарайчик в нынешнем Казахстане — Сарай неподалеку от нынешней Астрахани — Азов рядом с нынешней Анапой — Феодосия в Крыму, а дальше Стамбул и Европа.

Батый умер в 1256-м. К этому времени его Золотая Орда превратилась в одно из самых прекрасных государств Восточной Европы. Впервые за полтысячелетия в Степи был установлен мир. Соседи заискивали перед новой степной династией. Европейские монархи присылали к монголам послов, Папа Римский и византийский император — миссионеров, а Русь какое-то время платила небольшие отступные. Старинные города были быстро восстановлены, а кое-где по приказу Батыя были заложены и совсем новые города.

Современные учебники уверяют, будто главное, о чем мечтал Батый, это покорить Залесье, которое в те годы еще даже не называлось Россией. Да только зачем Повелителю Вселенной нужен был этот нищий, Богом забытый край? О краткой вылазке в сторону Рязани Батый давно забыл.

 

4

Вечером в Дербенте я сходил в старинную, еще шахских времен, восточную баню. Пожилой банщик с седыми усами долго мял мне спину. Сама парилка была выложена красивым мрамором. Больше заняться в городе было нечем. С наступлением темноты на окраинах слышалась довольно оживленная пальба. Из Дагестана нужно было как-то выбираться.

В железнодорожных кассах я купил билет на ночной поезд. Ждать его пристроился в привокзальной чайхане. Вокруг прогуливались смешные дагестанские дедушки в кепках-аэродромах. Хозяин принес мне чай в крошечном стамбульском стаканчике. За соседним столиком двое посетителей играли в шахматы, и некоторое время я следил за их партией. Потом стемнело, и разглядеть фигуры я больше уже не мог.

Вагон, в который у меня были билеты, оказался совсем пустым. Не знаю почему: остальные вагоны были забиты довольно плотно. А в моем ехала всего одна пожилая мусульманская женщина да еще русский проводник. Женщина, не раздеваясь и не разбирая постели, лежала на нижней полке. Во сне ее балахон задирался, и были видны ноги в синих тренировочных штанах. А проводник всю дорогу пил водку. В полпятого утра поезд надолго остановился прямо посреди степи, и я решил вылезти наружу, выкурить сигарету. Проводника я обнаружил лежащим на полу, поперек прохода. Пьян он был до невменяемости. Я с трудом взгромоздил его на полку, но, как только поезд двинулся дальше, он опять грохнулся на пол и в кровь разбил себе лицо.

В Махачкале к нашему составу прицепили еще и столыпинский тюремный вагон. В полной темноте вокруг него суетились военные в камуфляже, тявкали собаки, топали тяжелые подкованные ботинки. Уже засыпая, я подумал, что будет обидно, если братва арестованных попытается отбить их и для этого шарахнет из гранатомета ровнехонько в то место, где лежу я.

Иногда поезд останавливался, и снаружи слышались крики на незнакомых языках. Я даже не пытался понять, на каких. Просто лежал и рассматривал собственные валяющиеся на полу кеды. В Дагестане живет больше полусотни национальностей. Каждая со своим языком, обычаями, религией, кухней и национальным костюмом. Правда, отыскать всю эту экзотику последнее время можно лишь в совсем уж диких горных селах. А в городах национальностей у людей, как известно, не бывает. В столичной Махачкале дагестанцы предпочитают разговаривать по-русски и ведут жизнь, которая не сильно отличается от той, что веду я или ведешь ты, мой читатель. Думаю, не за горами момент, когда все они забудут национальные языки и станут обычными русскими. Такими же, как я или ты, мой читатель.

Принято думать, будто сменить национальность невозможно. Это как цвет глаз или группа крови — с рождения и на всю жизнь. Хотя на самом деле большие человеческие коллективы только и делают, что меняют обычаи, названия, языки и традиции. Меняют, находят новые и снова меняют — и так без конца. Происходит это куда чаще, чем вы можете себе представить.

Мой пустой вагон с пьяным проводником, стуча колесами, двигал через степь. Когда-то она была населена множеством половецких племен. Под властью монгольской династии вчерашних половцев стали называть татарами, а половецкий язык — татарским. Потом часть племен оказалась перебита, часть откочевала на восток, а насчет того, что случилось с остальными, историки спорят до сих пор. И на этой стадии татарами стали называть уже не самих бывших половцев, а тех, кто перешел на их язык: жителей Крыма и жителей бывшей Булгарии, а если вся эта чехарда с названиями покажется вам сложной, то поверьте, история того, откуда взялись люди, которых принято сегодня называть «русскими», намного запутаннее.

 

5

В Астрахани я остановился в комнате отдыха на вокзале. Калмычка-дежурная отказалась сдать мне отдельный номер, так что расположиться пришлось в общей семиместной комнате. Правда, кроме меня там жило всего трое молодых чеченцев. По ночам они пили коньяк, курили канабис и ножом ковыряли здоровенный спелый арбуз.

Я курить свои сигареты выходил на улицу. На привокзальной площади тусовались чумазые шлюхи. Одна из девушек спросила, не хочу ли я пригласить ее с собой? Я сказал, что, к сожалению, сегодня это ну никак невозможно. Может быть, во время следующего приезда в их славный городок.

Девушка посмотрела на меня серьезными глазами и уточнила:

— Это из-за того, что у меня передних зубов, что ли, нет? Так пусть вас, молодой человек, это не смущает. Без зубов, между прочим, сосать даже удобнее.

Утром я всполоснул лицо в привокзальном туалете и на рейсовом автобусе уехал в поселок Селитренное. Когда-то на месте поселка располагался главный город Евразии: Сарай-Бату, столица ханов Золотой Орды. Арабский путешественник Ибн Баттута вспоминал, что однажды решил проехать из конца в конец этого города. Утром спозаранку он сел на коня, двинулся в путь и противоположной окраины смог достичь только после полудня. Одних только соборных мечетей тут было больше дюжины. На перекрестках проспектов имелись бассейны с холодной питьевой водой.

При дворе хана жили грузинские цари, сельджукские султаны, русские князья, европейские рыцари, армянские купцы и монахи католических орденов. Жилье, стол и развлечения находились для каждого. Залесским князьям тут принадлежал целый отдельный квартал: здесь князья жили, здесь пировали, здесь находили себе жен, здесь рождались их наследники, а когда князья умирали, то здесь же в Сарае их и хоронили. В своих нищих владениях бывать они старались как можно реже. В Сарае же в те времена располагался и центр всей православной церкви Залесья.

Первым государством, возникшим на месте нынешней России, была Волжская Булгария. Но она была очень слабой, очень маленькой, да и существовала не очень долго. По-настоящему сплотить бескрайние территории, входящие сегодня в состав РФ, удалось только Золотой Орде. Именно ханы стянули железным обручем нынешние русские земли: от Карпат на западе до Алтая на востоке и от Балтики на севере до Кавказа на юге. А сердце этого мира билось здесь, в нынешней чумазой деревеньке Селитренное. Когда-то на самом высоком холме здесь высился ханский дворец. Стены его были облицованы зелеными изразцами, а крыша была позолочена. Именно из-за крыши дворца столицу и стали называть «Золотая Орда».

Лет двести назад руины первой столицы России были еще неплохо видны. Путешественники времен Пушкина описывали торчащие из-под земли массивные стены — все в изразцах. Но сегодня от Сарая не осталось ничего: только гигантский, размером с Калугу, пустырь. Полтысячи лет подряд этот город использовали как каменоломню, и даже бараки в местном колхозе до сих пор построены из ханских стройматериалов. Всего лет сорок — пятьдесят назад рядом с каждым большим городом южной России виднелись золотоордынские руины: Бельджамен рядом с Волгоградом, Укек в центре Саратова, Азак под Азовом, Маджар на месте Буденновска. И вот все эти города полностью утонули в черной местной земле.

На остановке «Селитренное» я вылез из автобуса. У самой дороги стоял кособокий сельский магазин: чипсы, консервы, эротические газетки, семнадцать видов водки. На фасаде имелась облупившаяся надпись: «Наш город основан в 1242 году великим ханом Батыем». Холмы вокруг выглядели будто обглоданные ребра умершей цивилизации. Я дошагал до берега, сел прямо на землю и достал сигареты.

 

6

В 1946-м в Казань с проверкой прибыла столичная комиссия. Полномочия у нее были очень серьезные. На бумагах стояли печати аж из ЦК. Татарское руководство заранее глотало валидол.

Проверить предстояло состояние пропаганды. И буквально с первых шагов ревизоры стали обнаруживать черт знает что. В Казанском университете аудитория, в которой когда-то учился сам Ленин, используется как кладовка. Скульптура вождя за время войны так обветшала, что ее пришлось демонтировать и кинуть на свалке. Преподавание основ ленинизма ведется спустя рукава. Все это вместе попахивало вредительством.

После осмотра внешнего вида города ревизоры приступили к изучению местной прессы. И в самой первой прочитанной газете наткнулись на патриотический стих о войне. Автор призывал воинов-татар бить врага изо всех сил и ориентироваться в этом на богатыря Идегея.

Проверяющие нахмурились:

— Идегей, это кто?

— Герой. Наш национальный герой.

— Что-то я никогда не слышал про такого героя.

Затребовали справку. И то, что ревизоры в ней прочли, тянуло уже не на вредительство, а на целую государственную измену. В присланной из Москвы справке объяснялось, что Идегей — золотоордынский феодал, военачальник хана Тохтамыша. Совершал опустошительные набеги на русские города и селения. Водил татар на Москву, сжег Нижний Новгород, Переславль, Ростов, Серпухов, взял с москвичей огромный выкуп, разрушил на обратном пути Рязань и увел в рабство десятки тысяч русских людей.

Глаза ревизоров полезли на лоб: так вот, значит, с кого предлагалось брать пример воинам Советской армии! Докладная записка с результатами проверки легла на стол лично наркому Маленкову. На тот момент Маленков был вторым человеком в партии. Записку он перечитал несколько раз, а потом наложил резолюцию: «Обсудить на секретариате ЦК». Для руководства Татарской Республики дело принимало очень нехороший оборот.

К заседанию ревизоры подготовили полный перевод старинного сказания об этом самом Идегее и составленную академиками-историками «Справку», в которой подтверждалось: о русских средневековый мурза отзывался крайне неуважительно. Положив документы перед Маленковым, проверяющие зачитали свое предложение: руководство Татарии следует показательно выпороть за полный развал пропагандистской работы.

Маленков полистал справку и нахмурился. Да, действительно, как-то нехорошо получается.

— А что, — наконец спросил он, — татарским товарищам и правда нравится Золотая Орда?

— Похоже, что да.

— Это же были какие-то дикари и кровопийцы… Или я ошибаюсь?

— Никак нет. В точности как вы сказали: дикари и кровопийцы.

— Так почему же эта Орда до сих пор не убрана из советских учебников?

— Не могу знать.

— Ну так разберитесь, черт возьми! Что там у вас в Татарии вообще творится?

Первый секретарь Татарского обкома был тут же освобожден от занимаемой должности. Несколько его заместителей тоже. Все археологические исследования Золотой Орды после этого были свернуты и в советское время больше уже не велись. Выяснилось, что археологи отлично умеют не только откапывать, но и закапывать древние цивилизации. А рассказ о временах татаро-монгольского ига в отечественных учебниках был очень скоро переписан заново. В очень-очень странном виде.

 

1

Позже об этом случае был составлен отчет, в котором указывалось:

Осенью 1808 года, находясь в кустарнике для щипания орехов, рязанская крестьянка Ларионова усмотрела близ орехового куста, в кочке, что-то блестящее. Женщина наклонилась и разглядела находку. Там при раскопании обнажились части ржавого железа с блиставшей на них кое-где позолотой. Предметами, очищенными от травы и грязи, оказались шлем с серебряной пластинкой и ком слипшихся от ржавчины колец, составлявших когда-то кольчугу или панцирь.

Найденное добро весило под пуд. Но крестьянка Ларионова оказалась бабой крепкой: выковыряв доспехи из грязи, она снесла их в деревню и передала старосте. Тот хотел было сдать находку в переплав, но разглядел на шлеме изображения святых и не решился. Вместо этого почистил шлем песком и за пять рублей продал его ярославскому чиновнику. Чиновник подарил шлем местному епископу. А тот переслал находку в столицу, царю-батюшке Александру I.

Рассматривать подарок царь отправился вместе с петербургским эрудитом Олениным. Тот считался докой по части всяких диковин. Шлем и доспехи произвели на обоих впечатление. Оленин долго вертел реликвию в руках и даже заметил на шлеме надпись: «Великые Архистратиже Господен Михаиле, помози рабу своему Феодору».

— Федор это имя хозяина шлема?

— Да, государь.

— И кто он?

— Насколько я помню, государь, «Федор» это крещальное имя переславского князя Ярослава.

— Отца Александра Невского? Это шлем отца Александра Невского? Но как тот умудрился его потерять?

Другие воины берегли доспехи пуще зеницы ока. А Ярослав шлем с панцирем просто взял и потерял. Обронил и не стал подбирать. Как такое возможно? На исследование странной реликвии царь пожаловал Оленину сто рублей. Но как получилось, что Ярослав посеял шлем, выяснить эрудиту все же не удалось. Хотя сам факт потери вовсе не должен вас удивлять. Бывают люди, которые испортят, сломают, запорют все, к чему ни прикоснутся. Ярослав был как раз из таких.

По биографии этого князя можно было бы снять комедию, уморительнее, чем «Монти Пайтон», и никто бы не поверил, что в основе сценария лежат реальные факты. Из потомства великого князя Всеволода Большое Гнездо его род был самым захудалым. При разделе наследства кому-то достался столичный Владимир, кому-то древний Ростов, а Ярославу всего лишь нищий глухоманный Переславль-Залесский. Там и сегодня-то единственное развлечение — поглазеть на стаи гусей, а уж восемьсот лет назад…

Историкам не известна ни одна битва, которую бы Ярослав выиграл. Хотя участвовать пытался во многих. Четырежды он становился новгородским князем, но, как тактично пишет летописец: «не смога удержать город». Многократно Ярослав предлагал услуги богатым соседям: типа, не желаете ли, господа хорошие, нанять лихого рубаку в комплекте с бесстрашной дружиной? Но каждый раз дело заканчивалось тем, что рубаку с позором изгоняли, и его унылая дружина пешком брела домой.

Сорокапятилетний князь в холщовых портках по-прежнему сидел у себя в Переславле и чесал бороду. Вокруг бродили вечные переславские гуси. У Ярослава подрастали сыновья: Федор, Александр (будущий Невский), Андрей, Константин и несколько совсем малышей. Так же, как и отец, ребята попробовали наняться в Новгород или куда еще. Да только их выгоняли отовсюду даже быстрее, чем батю. Постепенно за переславской династией закрепилась настолько дурная репутация, что непонятно было, с каких средств они вообще станут жить дальше.

И тут случился поход Батыя.

 

2

Древняя Киевская Русь возникла прямо на границе с Великой степью. Это была большая проблема. Земледельцам нужны были эти земли, чтобы пахать и сеять, а кочевникам, чтобы пасти скот. Русские давили с севера на юг, степняки давили с юга на север, а достаться земли могли лишь кому-то одному.

Жить рядом с половцами было хуже, чем на сейсмическом разломе. Древние города пустеют и обращаются в руины. Их жители собирают пожитки и перебираются на запад, поближе к Карпатам. Их можно понять: вот вы смогли бы жить в городе, где не успеваешь потушить тлеющий дом, как из Степи уже приходят те, кто желал бы поджечь его заново?

Когда-то сердцем Руси были три величественных мегаполиса: Киев, Чернигов, Переславль-Южный. Теперь черниговские князья перенесли центр княжества как можно дальше на запад и обосновались в Брянске. Переславль превратился просто в большое село. Собственных князей тут уже давно не было. Киев запустел и управлялся второразрядными чиновниками. Город грабили все кому не лень. Сюда ходили и степняки, и сами русские князья — каждый жег церкви и угонял жителей на продажу. Было время, когда полтора десятилетия подряд Киев переходил из рук в руки чуть ли не по два раза в год. Ну кто вынесет такой ритм?

Новыми столицами Руси стали Галич и Владимир-Волынский. Сегодня эти земли считаются самым западом Украины, почти Польшей. Но восемьсот лет назад именно здесь и располагалась Русь, которая давно уже не была Киевской. Там строились самые прекрасные храмы и дворцы. Там князья давали самые богатые пиры. Там, укрывшись от кочевников за неприступными укреплениями, богатели купцы и горожане. Там было рукой подать до союзников: венгров, поляков, византийцев. А Киев… ну что Киев?.. в этом городе пахло славным прошлым, но жить в Киеве было невыносимо.

 

3

На столе передо мной стояли рюмка водки и чашечка с эспрессо. Кофе пил я, а водку — мой собеседник, человек, отвечающий на Украине за всю древнерусскую археологию. По-европейски прихлебывая водку небольшими глоточками, он рассказывал:

— В 1968-м археологи проводили обследование одного из участков в центре Киева. Вскоре на этом месте должно было начаться строительство, ну и перед этим в земле дали покопаться нам. Сотрудники института заложили несколько траншей. Сенсационных открытий сделано не было: несколько древнерусских жилищ, гончарная печь, осколки глиняных горшков. Вот только в подполе одного из домов археологи наткнулись на странную могилу.

— Да?

— На глубине четырех метров лежал истлевший деревянный гроб, внутри которого находился скелет женщины. Обычно древнерусских покойников закапывали на метр, ну от силы на полтора. А здесь — в три раза глубже. Но еще более странным было то, что в крышку гроба во время похорон вколотили толстенный железный гвоздь, который насквозь пробил покойнице грудь, вышел с нижней стороны и был там загнут. Вы понимаете?

— Пока нет.

— Чересчур глубокая могила. Гвоздь, торчащий из крышки гроба. Пробитые ребра. Что все это означает?

— Не знаю. А что это означает?

Собеседник смотрит на меня с укоризной.

— Так хоронили вампиров. Скорее всего у похороненной дамы при жизни была плохая репутация. И, закапывая ее тело в землю, древние киевляне постарались сделать все, чтобы она не смогла достать их с того света.

За окном виден центр Киева. Он нашпигован древностями. Все до единого здания здесь построены на древнерусских фундаментах. Тротуары поверх дорог, протоптанных еще при Владимире Красно Солнышко. Стоит начать строительные работы, и из земли тут же полезет такое, что учебники истории придется опять переписывать. За последние сто пятьдесят лет в центре Киева найдено больше ста пятидесяти кладов: в среднем по одному в год. И это притом, что последнее время здесь почти не копают: у государственных археологов нет денег. Зато раньше кладоискатели ходили сюда как на работу.

Говорят, первыми поиск кладов в этом районе затеяли местные студенты. В 1842-м неподалеку от руин Десятинной церкви они отыскал клад золотых и серебряных ювелирных украшений. Правда, той же ночью главный счастливчик был зарезан собственными компаньонами, но новость о том, что земля здесь прячет сокровища, успела распространиться. Цены на недвижимость моментально взлетели. Отставные военные, предприимчивые вдовушки, мелкопоместные дворяне — каждый стремился купить себе участочек и, делая вид, будто роет погреб, начать собственную археологическую экспедицию.

То, что когда-то было древним Киевом, теперь было просто пустырем. Величественные церкви давно превратились в груды раскрошившегося кирпича. По остаткам крепостных валов скакали козы. В усадьбе, принадлежащей помещикам Трубецким, было обнаружено приблизительно пятьдесят могил языческой эпохи. В усадьбе мещан Петровских — дворец и древнее святилище. В усадьбе вдовы Королевой — монастырские подземелья. Кое-где из земли торчали фундаменты огромных построек, но что это были за здания, кто и когда их строил — об этом жители Киева давно позабыли.

Иногда из Петербурга приезжали столичные умники и просто любопытные. Они бродили между руин, заглядывали в провалы, носком ботинок пинали кирпичи тысячелетней давности и пытались хоть как-то соотнести увиденное с тем, что говорила летопись. Получалось у них так себе. На каком холме стояли языческие идолы древних славян? Где именно со своими богатырями пировал князь Владимир? В какой из разрушенных церквей стоит искать могилы первых русских князей? Через какие ворота в Киев ворвались всадники Батыя?

Археологический туризм быстро входил в моду. Среди киевских руин можно было наткнуться на что угодно. Даже на такое, на что, кажется, невозможно наткнуться. Киевский митрополит Петр с очень подходящей фамилией Могила как-то взялся восстанавливать здесь самую первую киевскую церковь. Называлась она Десятинная и была построена крестителем Руси, князем Владимиром.

Каждую субботу владыка Петр приезжал сюда помолиться. Вокруг церкви по-прежнему высились груды древнего кирпича и зияли ямы древних подвалов. И как-то весной, выйдя из храма, митрополит обнаружил, что дождь размыл землю прямо рядом с фундаментом. Были вызваны рабочие.

Благочестивый пастырь повелел расчистить провал, и в глубине обнаружился обложенный камнем подземный ход. Когда остатки земли были оттуда удалены, то взорам присутствующих предстали две мраморные гробницы. По свидетельству надписей на гробах, один из них принадлежал святому равноапостольному князю Владимиру, а второй — супруге его, греческой принцессе Анне.

Митрополит Петр повелел сбить крышку гроба, аккуратно вынул оттуда череп крестителя Руси и показал присутствующим. Остальные кости митрополит трогать не стал. Найденные саркофаги он велел вновь засыпать землей.

Святую главу князя Владимира митрополит унес с собой. «Исподнюю кость с зубами» (в смысле, нижнюю челюсть) он отправил в подарок в Москву, а остальной череп приказал красиво оковать серебром. Триста лет реликвия хранилась в Киево-Печерской лавре, а потом, уже при Сталине, ее передали для исследования медикам. Те увезли череп в Ленинград — и там потеряли. Где сегодня хранится голова князя Владимира, неизвестно. Зато сохранилась московская челюсть. При президенте Путине ее в торжественной обстановке подарили Украинской православной церкви.

Потерялся и гроб княгини Анны. Некоторое время спустя заново отыскать могилу князя Владимира попытался местный археолог-любитель Лохвицкий. На том же месте, где и митрополит Могила, он выкопал яму и действительно наткнулся на гроб — правда, всего один и не мраморный, а из красного шифера. Внутри лежали кости князя (все, за исключением черепа и правой руки), а также остатки истлевшей парчовой одежды, золотая пуговица и мужские башмаки. Куда делось тело принцессы — так до сих пор и не известно.

 

4

— Глупости все это. Не верьте. Как только мы находим хоть какие-то кости, газеты тут же начинают кричать: это Ярослав Мудрый! Или князь Владимир! Или Юрий Долгорукий! Притом что реально-то, вы же понимаете: на костях никогда не бывает написано, кому они принадлежали.

На украинской пачке сигарет большими буквами было написано: «Курци умирають рано». Я допил свой эспрессо и все равно закурил. Собеседник продолжал рассказывать:

— В Киеве изучен один процент площади города. Даже пятачок вокруг Десятинной церкви, который копают почти четыреста лет, — и тот исследован не до конца. Что говорить про другие города? И в России, и на Украине профессионалов-археологов раз в десять меньше, чем, например, в Польше. И раз в пятьдесят меньше, чем во Франции. Притом что территория у нас намного больше. Наше прошлое просто некому изучать.

Странно: мне казалось, что русское прошлое изучено неплохо. Но вот передо мной сидел специалист по этому прошлому, и в глазах его читалось отчаяние.

— Мы никогда не знаем, что можем встретить. Наводнение смыло почву, и обнажились какие-то развалины. Прокладывают газопроводы, строят коттеджи — и везде что-то находят. А у нас не хватает сил, даже чтобы съездить посмотреть: что там.

Собеседника зовут Александр Петрович. Он — член-корреспондент Академии наук Украины. Встретиться мы договорились в кафе, на четвертом этаже развлекательного комплекса. С одной стороны там располагался боулинг, и на диктофонной записи потом было слышно, как, рокоча, катаются тяжелые шары. С другой был вход в кинотеатр. Киевляне покупали билеты и шли смотреть кино «Сокровища нации», про то, как Николас Кейдж распутал все тайны американской истории.

Еще глоток водки. Я закуриваю еще одну сигарету. У Александра Петровича небольшие усики и круглое лицо. Наш разговор его расстраивает. Он говорит, что в Украине двадцать пять больших областей. А в его отделе всего шестнадцать сотрудников. То есть не получается даже по одному человеку на область.

— Древняя Русь — это до сих пор совершенно неизвестная цивилизация. В позапрошлом году мой ученик выезжал в старинный город Новгород-Северский. Казалось, будто там все исследовано еще пятьдесят лет назад. Никаких новостей быть не должно. Ну и решили посреди города построить пятизвездочный отель. Заложили траншеи и сразу же нарвались на каменную кладку: неизвестный древнерусский храм. Роскошная архитектура, не имеющая аналогов в Восточной Европе. Когда монголы штурмом брали город, они подожгли храм, и каменный купол обвалился. А когда мы его подняли, там лежали шесть женщин, трое детей и две собачки. У женщин на шеях даже бусы сохранились. И все это семьсот лет пролежало на глубине всего двадцать сантиметров.

Или вот еще пример. Александр Петрович рассказывает, что уже лет пять или семь у них в институте стоит коробка из-под почтовой посылки. А в коробке аккуратно сложены кости князя Юрия Долгорукого. Того самого, что заложил Москву. Их обнаружили несколько лет назад, но, что делать с костями дальше, до сих пор непонятно.

Когда Юрию было два года, его папа, князь Владимир Мономах, отправил его в лежащий у черта на рогах Суздаль. Детей у Мономаха было довольно много. Отослать одного на верную смерть было не жалко. Юрий, впрочем, выжил. Выполняя волю отца, в лесах он провел больше тридцати лет. Вокруг лежало море диких, вечно непокорных, вечно замышляющих недоброе племен, и главное, чем занимался Долгорукий, — строил в лесах военные базы и склады для награбленной добычи. Например, такие как Москва. За ее стенами можно было отсидеться, когда племена, наконец, восстанут. Современники поражались его терпению. Но, как только представился случай — из Москвы на Русь тут же сбежал и он. Провести жизнь в диких лесах он, может быть, и согласился бы, но вот умереть Юрий желал лишь в приличных христианских краях.

Шли разговоры о том, что останки Долгорукого будут переданы московским властям. Мэр Лужков вроде бы уже стал подыскивать место для захоронения, режиссеры массовых праздников составили красивый сценарий похорон. Но тут украинские власти сообразили, что отдавать князя за просто так — расточительство. И Лужкову было отправлено встречное предложение: мы вам основателя Москвы, а вы взамен прах классика украинского кино Александра Довженко. Мэр ответил, что об этом не может быть и речи. И кости Долгорукого остались в Киеве. Может быть, им казалось, что уж лучше здесь в почтовой коробке, чем в роскошной гробнице в Москве. Суровой северной почвы боялись даже кости древнего князя.

— Вы считаете, что это действительно останки именно Долгорукого?

— Пятьдесят на пятьдесят. Вы же представляете, как это бывает.

— Нет, если честно, совсем не представляю.

— Ну, смотрите: еще перед войной в Софийском соборе нашли чей-то гроб. Чей именно — неизвестно. На самом гробе надписей не обнаружено. И вообще, гроб это не русский, а античный. Изготовили его еще полторы тысячи лет назад на территории современной Турции. А потом зачем-то привезли в Киев. И вот, когда гроб вскрыли, внутри обнаружились чьи-то кости. Их исследовали и пришли к выводу, что при жизни человек страдал заболеванием тазобедренного сустава. А поскольку в летописи про Ярослава Мудрого сказано, что он был хромец, — значит, это и есть кости Ярослава!

Александр Петрович залпом допивает водку:

— И восстановленный по черепу портрет князя теперь опубликован во всех учебниках.

 

5

Не только в учебниках, думаю я. Он опубликован даже на тех украинских купюрах, которыми я расплачиваюсь за свой кофе. На купюре в одну гривну изображен портрет князя Владимира. На купюре в две гривны — портрет Ярослава Мудрого. Кажется, будто с русским прошлым все более или менее понятно. Летописи прочитаны, древние церкви отреставрированы. Вот ведь — известны даже портреты отцов-основателей. А начни разбираться, и выяснится, что с купюр на тебя смотрят никакие не князья, а анонимные древнерусские покойники.

Лет восемьсот назад Киев был самым огромным городом Руси. И одним из крупнейших городов Европы. А потом этот город погиб. Первым его разграбил пришедший из Залесья Андрей Боголюбский. С собой он привел степных кочевников и диких воинов из восточных лесов. Грабеж длился три дня, и после этого в городе не осталось ни единой несожженной церкви, ни одной неизнасилованной женщины.

Киевлян вязали по трое и уводили, чтобы перепродать в Волжской Булгарии. Арабские путешественники писали, что на невольничьих рынках после этого похода появилось столько светловолосых русских рабынь, что за стоимость ношеных брюк можно было прикупить сразу двух девок. Сокровища, скопленные в Киеве тамошними князьями, были вывезены: все до единого колокола, все иконы, все старинные рукописи. Печерскую лавру (главный монастырь Руси) Боголюбский разграбил так, как позже не решались никакие татаро-монголы.

Современные историки не могут понять такого отношения. Почему русский князь Андрей Боголюбский так странно поступил с русской столицей Киевом? Хотя чего уж тут непонятного… Просто правивший в Залесье Андрей совсем не считал себя русским князем. Русь, с которой он навсегда уехал, была ему чужой, почти вражеской территорией. Далеко на востоке, на землях нынешней РФ, Боголюбский стал строить совсем иное государство, и что ему были все эти древнерусские святыни?

Восстановленный по черепу портрет князя Андрея тоже любят печатать в современных учебниках. Высокие скулы, далеко выдающаяся вперед челюсть, раскосые монгольские глаза. Отец Андрея, князь Юрий Долгорукий, был женат на дочери половецкого хана Аепы. Так что его сын был половцем куда больше, чем русским. Один из братьев Андрея ушел в степь навсегда и остался кочевать там вместе с тюрками-огузами. Другой пытался стать грузинским царем, а третий, Всеволод Большое Гнездо, взял в жены осетинку. Сам князь Андрей женился на волжской булгарыне. С каждым поколением славянской крови в жилах залесских князей оставалось все меньше. Залесье лежало слишком далеко от русских земель. Почему Киев нужно считать родиной, тут никто не понимал.

С годами на месте одной Древней Руси появилось несколько. Ничего необычного в этом нет. Сегодня на свете существует целая куча государств, в которых говорят по-английски. И несколько, жители которых считают родным языком, скажем, немецкий. Да и государств, в которых говорят по-русски, сегодня тоже несколько. Помимо России, это Украина, Белоруссия, Латвия, Казахстан… Точно так же дело обстояло и семьсот лет назад.

Одно русскоязычное государство тогда возникло на западе: богатое и по-прежнему грозное христианское королевство, не сильно отличающееся от соседних Польши или Венгрии. Одно, наоборот, на севере: торговые республики Новгород и Псков, вступившие в Ганзейский торговый союз и сами давно не считавшие себя частью какой бы то ни было Руси. Что-то появилось в районе белорусского Полоцка, что-то теплилось в древних городах на границе со Степью.

Своя, отдельная держава возникла и в диких восточных лесах, лежавших на месте современной России. Постепенно и здесь тоже появились городки, князья, грамотные священники и какие-никакие признаки цивилизации. Однако прежнюю Киевскую Русь это государство не напоминало даже отдаленно.

 

6

Если у Залесья и имелся шанс превратиться со временем в обычное русское княжество, то вылазка монгольских принцев этот шанс уничтожила. Регион погрузился в хаос: степняки сожгли крепости, разогнали лесные племена и уничтожили инфраструктуру. Все, что русские строили здесь восемьдесят с лишним лет, теперь нужно было восстанавливать с нуля.

Прежде дань с местных язычников собирали князья из рода Всеволода Большое Гнездо. Однако большинство птенцов этого гнезда монголы выловили и передушили. Всего погибло от пятнадцати до двадцати князей. Истреблены были не только мужчины, но даже принадлежащие к роду женщины, вплоть до новорожденных дочек. Некоторые из выживших охотников за данью махнули рукой и вернулись домой, на Русь. А князю-растяпе Ярославу ехать было некуда. На русских землях его никто не ждал.

Когда набег закончился, Ярослав взглянул по сторонам и неожиданно обнаружил, что дела-то, оказывается, не так и плохи. Монголы истребили всех его родственников, и захудалый род Ярослава неожиданно стал первым по старшинству. Сюрприз, но какой приятный! Да, разгром, учиненный Батыем, был страшен. Из Рязани жители просто ушли, а в остальных местах перепуганные аборигены попрятались в чащах. Но в конце концов монголы, как появились, так и исчезли, а Залесье — вот оно. Править здесь он станет единолично, а ведь этот край, несмотря ни на что, был все-таки очень богат.

Ярослав развил лихорадочную активность. Он заново отстроил сожженный Переславль и бросился нанимать воинов. Однако, если уж человек родился лузером, то это надолго. Уже к зиме стало ясно: ничего-то у князя не выйдет. Он пытался обложить данью местные племена, а оказалось, что обкладывать некого: чудь и меря массово уходили на север и восток. Куда угодно, лишь бы подальше от Степи. Он пытался разговаривать с родственниками как лидер клана, а те лишь смеялись ему в лицо: в новых условиях старые правила не работают. Теперь каждый сам за себя.

Настроение у Ярослава падало даже быстрее, чем зимняя температура. Признавать его старшинство родственники не желали. В Суздальской да Ростовской земле по собственному князю теперь сидело в каждом селе. Вдобавок в лесах появились отряды головорезов, которые и вовсе не соблюдали никаких понятий.

Кое-как перезимовав, следующей весной Ярослав попробовал начать все сначала. И опять неудачно. Денег не было, и взять было неоткуда. Нищие княжьи дружинники бродили по лесным заимкам и грабили все, на что падал взгляд. Казалось, будто хуже, чем сейчас, быть уже не может, но следующей весной все стало намного хуже.

И вот тогда князь вдруг предпринимает странный шаг. Настолько странный, что те, кто о нем слышали, просто отказывались поверить. Весной 1243-го Ярослав отправляется к хану Батыю и просит, чтобы тот подтвердил его право на княжеский престол.

В этот момент история России вдруг развернулась в очень неожиданном направлении.

 

1

Прямо с новгородского вокзала я на такси уехал в Юрьев монастырь. Было поздно, совсем ночь. Монастырь расположен хоть и недалеко от Новгорода, но все-таки за городом. Водитель был нестарый молчаливый блондин. Чем-то похожий на Чака Норриса. Думаю, иногда ему звонят из восьмидесятых, просят вернуть прищур и выпяченный подбородок. Я спросил, можно ли курить в машине, и он просто кивнул. Разбитая дорога кривлялась вдоль брошенного военного аэродрома, а потом и вовсе исчезла в траве.

Сам монастырь был огромен, пуст, страшен. Я вылез из машины, подошел к настежь распахнутым монастырским воротам. Темно, черное небо, и пахнет водой: рядом гигантское озеро Ильмень. Слева с трудом различался вросший в землю трактор. За ним — монастырские кельи. Свет во всех окнах погашен. Еще дальше был виден черный силуэт древнего и огромного Георгиевского собора. План состоял в том, чтобы попроситься на ночлег в монастыре, но похоже, все, с кем нужно было на эту тему говорить, уже спали.

Когда я вышел назад, к такси, из-за белой монастырской стены в небо вырвалась ослепительная огненная струя. Через три секунды она взорвалась большим зеленым шаром: фейерверк. Таксист объяснил: там, за монастырем, у них шашлычка. Люди кушают, купаются.

— Видел машины оттуда поехали? Это они баб на пляж повезли. Тебе, кстати, не нужно? Бабы тут недорогие. Правда, и не очень симпатичные.

 

2

Юрьев — самый древний и самый богатый из новгородских монастырей. Основан он был чуть не тысячу лет назад и с тех пор знавал хорошие времена, знавал не очень хорошие, знавал откровенно плохие, а потом просто развалился от времени. Стены монастыря обрушились, крыши сгнили и провалились, древний состоял заколоченным, монахи разбрелись кто куда. Скорее всего, Юрьев исчез бы окончательно, и лишь груды щебня напоминали бы, что когда-то на этом месте располагалась древнейшая в России обитель, — но в 1823 году настоятелем сюда был назначен архимандрит Фотий.

Это был странный настоятель. В те годы христианство в России почти умерло, и даже высшие церковные чины считали хорошим тоном скрывать свои религиозные убеждения. В салонах вовсю болтали о спиритизме и масонских обрядах. Аристократия валом валила на концерты приезжавших из Европы колдунов и духовидцев. Низшие чины вступали в секту скопцов или предавались по ночам староверским камланиям. На этом фоне Фотий выглядел чуть ли не последним оплотом православия. На пороки света он обрушивался будто ветхозаветный пророк. Под одеждой носил тяжелые железные вериги, до кости разъедавшие плоть. По слухам, когда архимандрит умер, въевшееся в тело железо врачи не смогли даже вырезать.

Современники боялись его и называли сумасшедшим фанатиком. При этом даже последний поваренок в Петербурге был прекрасно осведомлен о романтических отношениях, связавших Фотия с самой богатой невестой империи, графиней Анной Орловой.

Анна была единственной наследницей знаменитого рода Орловых. Ее состояние оценивалось в какую-то абсолютно фантастическую сумму. Анне были открыты все пути, но стоило юной графине услышать проповеди молодого священника Фотия, как жизнь ее переменилась. Балы и пустая болтовня были оставлены, толпившимся у парадного подъезда женихам был дан отлуп. Отныне графиня проводила время в постах, молитвах — и свиданиях с возлюбленным монахом.

Крикливые тетки-экскурсоводки, привозящие в монастырь туристические автобусы, любят цитировать пушкинскую эпиграмму: «Благочестивая жена: душою Богу предана (а грешной плотию — архимандриту Фотию)». Орлова бросила все и перебралась в новгородскую глушь. Там она прожила пятнадцать лет. Дядя Анны когда-то своими руками свернул шею императору Петру III и теперь все деньги, полученные за то давнее убийство, Анна пустила на восстановление Юьева монастыря. Держась за руки, влюбленные вместе наблюдали, как восстает из пепла обитель. За голову императора Орлову заплатили щедро. Средств теперь хватило на все.

А потом Фотий умер. Говорят, заморил себя голодом. Графиня пережила его почти на десять лет. Те же тетки-экскурсоводки любят рассказывать, что Орлова была отравлена следующим юрьевским настоятелем, который боялся, что графиня заберет из монастыря драгоценные вклады.

Вряд ли эта версия правдива, но туристам нравится. В путеводителях специально для них сообщаются подробности:

Когда в 1930-х могила Анны была вскрыта, тело графини оказалось в странном положении: одно плечо лежало выше другого, руки разбросаны, седые волосы растрепаны. Черное платье на груди порвано в клочья. Не оставалось сомнения, что Орлова проснулась и пыталась выбраться наружу. Видимо, отравители не рассчитали дозу яду и обрекли несчастную на мучительную смерть в гробу от удушья.

 

3

Гробы Фотия и Орловой простояли рядом лет сто. Потом большевики стали вскрывать могилы и выбросили их кости на свалку за Георгиевским собором. Утром я вернулся в монастырь и специально обошел собор кругом. Строительный мусор лежал там громадными грудами. Но разглядеть среди помоев черепа влюбленных мне не удалось.

В самом соборе было холодно и сыро. В наших широтах каменные храмы не успевают прогреться даже в самый жаркий день. Туристы толпились у входа, а попав внутрь, тут же задирали головы, чтобы рассмотреть высоченные своды. Под ноги никто из них не смотрел. Хотя главные достопримечательности расположены как раз там.

За восемь с половиной столетий в Георгиевском соборе было похоронено людей, как на небольшом кладбище. Археологи исследуют эти могилы уже лет восемьдесят, но никакой уверенности в том, что им известны все местные захоронения, у них нет.

Справа от входа в собор под полом был найден саркофаг. Внутри лежали перемешанные кости двух детей. Судя по черепам — одному было лет пять, второму около восьми. Что это за дети, неизвестно. У противоположной стены под полом нашлось сразу несколько могил. Некоторые скелеты лежали в каменных саркофагах, а некоторые — в дубовых гробах. Почти у всех сохранились остатки шелковых одеяний, кожаных ремней и обуви. Но кто это такие, опять-таки неизвестно. У одного из похороненных ноги были почему-то скованы длинной железной цепью. У другого на груди лежала дорогая брошка с двадцатью восьмью жемчужинами и рубином. Череп еще одного был насквозь пробит острым орудием: острие вошло в правый висок и вышло в районе левой челюсти, выбив при этом два нижних зуба. В соседней гробнице кости почему-то усыпаны рыбьими костями и чешуей.

Еще до археологов гробницы пытались вскрывать грабители. Лет четыреста тому назад здесь стоял шведский гарнизон, и вечерами солдаты от нечего делать потрошили могилы. Как-то они вскрыли одну из гробниц и отшатнулись: лежащий в гробу человек вовсе не выглядел мертвым. То есть тело, конечно, слегка потемнело и съежилось, — но в целом древняя мумия выглядела лучше, чем многие из живых. Слухи о чудесных мощах дошли до новгородского митрополита, и в монастырь тут же был организован крестный ход. Анонимного покойного с почестями уложили на носилки, отнесли в город и перезахоронили в Софийском соборе.

Видевшие его вблизи поражались: ну чисто как живой! Сложно и представить, какой святостью отличался при жизни сей угодник! Нетленные мощи пользовались почитанием несколько веков подряд. Верующие, которым удавалось их облобызать, светились от счастья. А потом, уже в наше время, академик Янин выяснил, что покойный — никакой не святой, а наоборот, отлученный от церкви князь Дмитрий Шемяка. Не разложилось же его тело всего-навсего потому, что Шемяка был отравлен и для верности ему дали слоновью дозу мышьяка.

Если присмотреться, то обнаруживаешь странную штуку. Выясняется, что русская древность, которая кажется нам спокойной, неподвижной, вечной, это одна сплошная суета. Мертвые, которые должны спокойно лежать в могилах, скачут из храма в храм порезвее живых. Положение могил меняется по нескольку раз за век, а некоторые кости и вовсе никогда не обретают покоя.

Два последних захоронения у правой стены собора принадлежат маме Александра Невского и его брату. Скелет княгини, все еще лежащий в каменном саркофаге, сохранился неплохо. А в ногах у нее стоит саркофаг сына, юного князя Федора, от которого, к сожалению, сохранилось всего несколько ребер. Это был очень красивый и, судя по всему, крайне положительный молодой человек. Когда ему исполнилось пятнадцать, родители надумали Федора женить. К свадьбе все было готово, в Новгород съехались гости, слуги начали накрывать на стол. Федор причесался, надел свою лучшую рубаху, собрался было идти встречать невесту, но ни с того ни с сего упал на пол и умер. Свадебный пир пришлось срочно переоформлять в поминки.

Брат Федора, юный Александр, еще не получивший тогда прозвище «Невский», тоже присутствовал на странной свадьбе. В тот момент Александр бы совсем ребенком. Говорят, он сильно горевал по Федору. Часто вспоминал его. Пытался как-то помогать невесте, ставшей вдовой еще до брачной ночи. Правда, через несколько лет после всех этих событий на Залесье обрушился удар монгольских принцев, а вслед за ним еще и княжеская междоусобица, а потом папа Александра обнял выживших сыновей и уехал к грозному Батыю, и все так завертелось — в общем, Александру стало не до сентиментальных воспоминаний.

 

4

В 1243-м Батыю доложили о прибытии странного визитера. Откуда-то с севера в его ставку прибыл человек, уверявший, будто является повелителем богатых мехами и прочим богатством лесов.

— И чего он хочет? — спросил Батый.

— Он хочет изъявить покорность и попросить о принятии в подданство, мой господин.

— Да? Это хорошее желание. Сообщите ему, что мы его примем. Как зовут этого раба?

— Сейчас, повелитель… э-э… Какое-то странное имя. А, вот: Ярослав, мой господин.

— Ярослав? Хорошо.

Всю жизнь непутевый князь Ярослав искал возможности приткнуться к кому-нибудь побогаче. Не стоит его за это винить: по-другому в нищем Переславле было просто не выжить. Тем более с такой большой семьей, как у него. Не осталось ни единого соседа, которому бы князь не пытался продать свой меч. Ярослав воевал за Новгород (неудачно), участвовал в междоусобицах в Залесье (неудачно), пробовал занять бесхозные города на Руси (каждый раз бывал изгнан). Удача улыбнулась ему всего один раз: монголы перебили в Залесье его более старших родственников, и ничто вроде бы не мешало Ярославу стать единственным господином этих богатых земель. Однако и тут все пошло не гладко: когда не осталось старших, Ярослава стали теснить уже младшие родственники. И даже вообще не родственники, а всякие проходимцы.

Прежние князья в таких случаях сразу же ехали на Русь. Там они искали себе союзников и воинов, которые станут за них сражаться. А вот Ярослав решил, что Бог-то с ней, с Русью. Раз родственники кинули его самого разбираться с проблемами, то он станет просить помощи у степняков.

Другие русские князья тоже ездили к Батыю. Из Чернигова приезжал князь Михаил, из Галича — верховный правитель всей Руси, князь Даниил. В конце концов, их княжества располагались по соседству со Степью, а единственным господином Степи теперь был именно Батый. Визитерам в Золотой Орде оказывались почести, как и подобает государям независимых соседних государств. Сами князья вели себя надменно: для них, христиан, хан-язычник, каким бы блестящим ни был его двор, все равно не сильно отличался от животного.

Ярослав приехал совсем иначе. Господином независимого княжества он не был, но собирался стать. Пав ниц перед Батыем, он молил Повелителя Вселенной принять под свою милостивую руку все Залесье и позволить ему, Ярославу, лично покарать тех, кто не признает власти Батыя.

Брови на монгольском лице Батыя непроизвольно поползли вверх. Инициатива Ярослава выглядела странно. Князь просил разрешения от имени хана править на тех землях, которые вообще-то Батыю не принадлежали. Впрочем, возражать против этой идеи монгольский владыка, разумеется, не стал.

В Степи монголы чувствовали себя уверенно — это был их дом. Сложнее было с землями, управлять которыми напрямую монголы не могли. С горами, болотами или лесами: тут степная конница бесполезна. Даже крошечный отряд местных перебьет ее из засады как детей. Без посторонней помощи установить свою власть над территориями типа Залесья татары все равно бы не смогли. Максимум, что им светило: грабить время от времени затерянные в лесах крепости. Да и то: много ты награбишь в незнакомой пересеченной местности, где вдобавок нечем кормить лошадей? В лесу татарам были необходимы какие-то союзники, и в этом смысле Ярослав со своей инициативой появился очень кстати. Он предлагал вполне внятную схему: аборигены сдают Ярославу меха, а если возникает проблема, хан пришлет карательный отряд.

Визитером Батый остался очень доволен. В виде особой милости Ярославу даже было позволено полакать по-собачьи с Батыевой ладони. Канцелярия хана в темпе оформила необходимые документы, подтверждавшие, что отныне Ярослав не просто залесский оборванец, а самый что ни на есть подданный Великого хана. Не оказавший ему покорности будет иметь дело с половецкими саблями.

 

5

Края, которые сегодня мы называем Россией, в тот момент были всего лишь спорной территорией. Кому именно они принадлежат, до конца ясно не было. Финские племена считали их своими, русские княжества пробовали тянуть одеяло на себя, волжские булгары — на себя. Полностью поставить эти земли под свой контроль не удавалось никому: слишком уж далекими и непокорными они были. Нужна была сила, которую безоговорочно признали бы все. И вот Ярослав вроде бы отыскал такую силу.

Для самого Ярослава это был, может быть, единственный удачный маневр за всю биографию. Через три года князь умер — зато эти три года ни одна собака не рисковала оспаривать его первенство. От Батыя в Залесье он вернулся с отрядом конницы и при ярлыке, в котором простым и понятным языком объяснялось: тот, кто не захочет склонить голову, тут же ее потеряет. Все, о чем Ярослав мечтал на протяжении десятилетий, наконец-то становилось реальностью.

Плюсы новой системы были налицо. Позже изобретенную Ярославом схему назовут «татарским игом», — но сперва это было не иго, а спасение. Опираясь на монгольские сабли, Ярослав наконец-то смог нейтрализовать всех до единого конкурентов. Дань, сбор которой прежде оборачивался большими проблемами, теперь сдавалась молча и в любом количестве. А главное: кем Ярослав был раньше? Отпрыском второстепенной княжеской семьи, правящей в захолустье и не имеющей никаких видов на будущее. Теперь он был подданным великого хана. За ним стояла вся мощь бескрайней империи. Странно, но при всем этом Ярослав вовсе не чувствовал себя счастливым.

Религия говорила ему одно, а национальность совсем другое. Что предпочесть, князь не понимал. По крови он был наполовину осетин и еще на четверть половец, а женат был на половецкой княжне, внучке хана Кончака. Считать себя подданным татарского хана для него было вполне естественно. И все равно: единственное, что ощущал князь, — чувство вины. Он мучился, маялся, но так и не мог решить, что важнее: быть тем, кем велит кровь, или оставаться христианином?

Русь всегда была крайней восточной частью христианского мира, но все-таки частью. Князья Киева и Галича никогда не забывали, у кого при вступлении на престол им следует просить благословения. Разрешать конфликты они ездили в Рим, к папам, сватались к европейским принцессам, содержали при дворе монахов католических орденов, военные блоки заключали только с христианскими государствами и иногда вместе с единоверцами участвовали в крестовых походах. Теперь Ярослав со всем этим рвал. Разворачивался совсем в ином направлении.

Впрочем, самого-то себя князь утешал тем, что на самом деле это не более чем тактический маневр. Принести присягу на верность, нарушить присягу — для любого из тогдашних князей это было плевое дело. Он, Ярослав, просто увидел шанс попользовать степняков в своих интересах, ну и постарался этот шанс не упустить. Обращение к монголам было просто кратковременным трюком — не больше.

Так бы оно, скорее всего, и вышло. Скорее всего, добившись от монголов помощи, со временем Ярослав кинул бы их точно так же, как кидал всех прежних благодетелей. Но не успел. Во время следующего визита в ставку хана он заболел и умер. Исповедь перед смертью принимал у него францисканский монах Иоанн Плано Карпини. Немеющими губами князь все повторял: передайте Римскому Понтифику, что мои клятвы язычникам ничего не значат… разумеется, ничего не значат… он просит у Бога и вселенской церкви прощения… он жил христианином и желал бы умереть как христианин… что же до голоса крови… что теперь про него вспоминать?.. у умирающих национальности не бывает, да и родина у них лишь одна: небесный Иерусалим.

Карпини отпустил князю его прегрешения, вольные и невольные. Мертвое тело Ярослава было предано земле. После этого залесские старики попробовали решить вопрос о наследнике так, как это было издавна принято на Руси. Князем они объявили следующего по старшинству потомка княжеского рода. Да только новое поколение на все эти дедовские обычаи чихать хотело. На могиле Ярослава еще не успела утрамбоваться земля, а по Залесью уже бушевала междоусобная война. Все тут же вернулось к домонгольскому состоянию: братья и сыновья Ярослава рубились между собой и не желали признавать ничьей власти. Князь, который смог собрать дружину хотя бы из тридцати — пятидесяти воинов, тут же начинал грабить села, атаковать соседей и, выжигая все на пути, бродить по берегам местных рек.

Выносить все это становилось невозможно. И через несколько лет в Сарай прибыла очередная делегация: ростовский князь Борис, суздальский князь Андрей и его старший брат Александр, которого в современных книжках любят называть Невским, хотя при жизни его никогда так не называли. Их план состоял в том, чтобы повторить маневр Ярослава и уговорить монголов вмешаться в залесские дела.

Рядом с монголами князья жили уже почти два десятилетия. Они прекрасно видели: Батый объединил Степь, установил в своих владениях прочный мир и процветает. Вместо того чтобы губить друг дружку в кровопролитных стычках, степняки теперь богатели и отлично себя чувствовали. На подвластные земли хан назначал баскаков (своих личных представителей). Те должны были надзирать за порядком, содержать в порядке дороги, наладить почтовую службу, ну и все в таком роде. А главное — баскаки должны были своевременно привозить хану собранную дань.

Александр Невский и его спутники просили у хана именно этого: возможности стать его верными баскаками. Пусть хан даст им воинов, а взамен они гарантируют бесперебойное поступление в Сарай мехов и рабов. Князья обещали: Залесье может стать такой же частью монгольской державы, как Степь.

Правители Орды привыкли к таким просьбам. С тем же самым к ним приезжали грузинский Царь Давид, армянский царь Гетум, сульджукский султан Кей-Кавус, несколько иранских шахов… Чего странного, если за этим же приехали и безземельные князья из Залесья?

 

6

Хан продержал у себя делегацию почти год, но даровал-таки Невскому то, чего тот добивался. Александр все-таки стал генеральным баскаком всего Залесья. Честно говоря, другого выхода у хана все равно не было. Кто бы еще согласился отправиться для него в эти непролазные чащи? На востоке для управления покоренными землями монголы использовали умненьких китайцев. В самой Золотой Орде — мусульман и еврейских купцов. Но желающих ехать на земли будущей России, кроме Невского и его брата, не нашлось.

Это был взаимовыгодный обмен: хану нужен был свой человек в лесах, Невскому нужны были сабли. Домой братья Андрей и Александр вернулись в сопровождении татарской конницы и со всеми положенными документами на руках. Крупных отрядов ни у кого из залесских князей не было, а у братьев теперь были.

Как писал летописец: приведенные Невским татары «овому нос урезаша, иному очи выимаша, кого казни, а кого конями потопчи». Своего пожилого дядю Святослава Всеволодовича братья согнали с престола пинками, а его земли поделили между собой. Прочих претендентов на власть и вовсе вышвырнули из Залесья вон. Теперь ничто вроде бы не мешало им править дружно и поровну делить полученную прибыль. Однако всего через три года Александр неожиданно оказывается на пороге большой войны с собственным братом Андреем.

Что уж там между братьями случилось, понять довольно сложно. Но, судя по всему, Андрей повторил ошибку своего отца: так и не смог понять, что старые правила кончились и теперь все будет иначе. Андрей завел разговоры о том, что негоже князьям-христианам принимать власть из рук языческого хана. Побаловались и буде. Жить он предпочитал в христианском княжестве, а не в процветающем. Вон, на Руси князь Данила Галицкий собирает против татар рать. Отряды ему прислали европейские рыцари, а Папа дал благословение. Не пора ли, брат, и нам присоединиться к Даниле?

Невский хмурил брови и щипал редкую половецкую бороденку. На современных рисунках его изображают русоволосым и голубоглазым, но историческая ценность этих портретов равна нулю. Славянской крови в жилах Александра, считай, и не было, а родным языком был кипчакский. Он наклонялся к самому лицу Андрея и не мог понять: тот что, все это всерьез? Какое христианство? О чем вообще речь? Европейские рыцари — это, конечно, хорошо, и благословение Папы тоже неплохо, да только земли, которыми Александр собирался править, лежат ближе к Сараю, чем к Риму, и опираться им с братом лучше на реальные татарские сабли, чем на мифические европейские мечи.

Каждый человек представляет счастье по-своему. Александру казалось, будто его счастье, это копить деньги, одерживать победы над врагами, пировать с друзьями, оставить наследникам процветающую державу. Это было очень простое счастье: ему хотелось всего того же, чего, скорее всего, хочется и тебе, дорогой читатель. Растить детей. Строить дома. Жить долго и обеспеченно. А тут без татарских сабель не обойдешься.

Брату он приводил конкретные доводы. Вот смотри: до того как пришли татары, в Залесье правило полтора десятка князей, выходы к Волге блокировали булгары, а Ярослав и его дети занимали в местной табели о рангах предпоследнюю строчку с конца. Теперь конкуренты были перебиты, выходы к Волге открылись сами собой, а Андрей с Александром занимают почетное место в окружении хана. Что будет, если победят христиане? Снова разброд и шатание? Зачем?

Медлить (объяснял он) смерти подобно. По проторенной ими дорожке в Сарай уже ринулись толпы безземельных залесских княжат. Всего через год после Ярослава к хану прибыли трое князьков из Ростова. Свой город они планируют превратить в основную татарскую базу в Залесье. Еще год спустя приехали сразу семь князей. До появления монголов все они были лишь охотниками за мехами. Нищими, алчными, безжалостными и коварными. Свой меч они готовы продать любому, кто заплатит, и вот выяснилось, что в Сарае платят лучше, чем где бы то ни было. И теперь каждый из князей обещал: если ему будет дана такая же бумага, как у Ярослава, то он станет привозить в Орду самую большую дань.

Невский успел ощутить всю прелесть ситуации, когда за спиной у тебя стоит лучшая конница мира, и только тебе решать, куда двинуть эту конницу. Отказываться от почетного звания ханского раба ради неизвестно чего он, конечно же, не собирался. Разговор между братьями закончился тем, что Андрей просто сбежал в Швецию и в нашем дальнейшем повествовании больше не появится. А Александр, съездив еще разок в Сарай, получил там новый ярлык на правление — и войска. Много войск.

Именно в этот момент Залесье, наконец, превратилось в Россию. Именно Александр Невский отточил систему, по которой моя страна живет и до сих пор. Все вообще получилось так здорово, что лучше нельзя было и представить. Когда из Европы к Александру прибыли христианские послы с предложением принять участие в крестовом походе против монголов, князь лишь рассмеялся им в лицо. Рубить сук, на котором он так здорово уселся? С какой стати? Любые проблемы Александр теперь решал руками как раз татар. В ответ на любые попытки сопротивления он просто приводил в Залесье монгольские отряды и топил бунты в крови. И единственная религия, которая была ему нужна, это та, которая объясняла бы подданным: только так все и может быть.

Александр Невский наконец остался единственным владыкой всего Залесья. Князь по праву гордился делом своих рук. Система, которая позже будет названа «татаро-монгольское иго», была, наконец, отстроена.

 

1

С Юрием Константиновичем мы договорились встретиться в кафе «Абрикосов», прямо на Невском. Он пришел первым, а я чуть опоздал. Очень пожилой, очень интеллигентный, очень приятный. Я заказал эспрессо и закурил. Юрий Константинович сказал, что у него диабет и пить кофе он не станет.

На колени он положил потертый кожаный портфель. Рассказал, что ровно напротив того места, где мы сидим, в подвалах Публичной библиотеки, хранится большая коллекция древних славянских манускриптов. Просто огромная коллекция.

В кофейне пахло молотыми зернами и уютным клубничным вареньем. В витрине истекали соком жирные ломти вишневых тортов и круглые чиз-кейки.

— Вы когда-нибудь слышали о Реймсском Евангелии? В соборе французского города Реймса хранится рукопись, древнее Евангелие. Во время церемонии коронации французские короли клали на эту книгу правую руку и приносили положенные клятвы. При этом никто на свете не мог ее прочесть. Все знали, что это древнее и священное Евангелие, но непонятно было даже, на каком языке оно написано. Странные нечитаемые закорючки.

Девушка-официантка принесла мой кофе. Я сказал ей «Спасибо». У девушки была татуировка в виде бабочки прямо на шее. Кофе был прекрасен.

— А потом книгу показали путешествующему по Европе русскому самодержцу Петру Алексеевичу. И тот играючи стал ее читать. Потому что он знал эти письмена: Реймсское Евангелие переписано всего-навсего славянской азбукой. Вот так и была обнаружена первая книга из легендарной библиотеки Ярослава Мудрого. Летописи утверждают, что Ярослав любил книжную премудрость и именно за это получил свое прозвище. Но ни единой книжки тех времен до нас не дошло. Самая древняя русская рукопись, которую пока что сумели отыскать историки, была переписана ровно в год смерти Ярослава. Резонный вопрос: куда ж они делись?

— Да, куда?

— Еще век спустя после Петра старинные рукописи во Франции принялся скупать некто Дубровский. Он служил дипломатом и оказался в Париже как раз в момент Великой Французской революции. Восставшие жгли храмы и уничтожали произведения искусства, а Дубровский, пользуясь случаем, скупал, что мог. В Россию он вывез несколько огромных ящиков с манускриптами из разоренных монастырей. Его коллекция как раз и легла в основу всей нашей Публичной библиотеки. Там есть настоящие раритеты: множество действительно уникальных книг. Но вот что интересно: один из ящиков так и стоит до сих пор невскрытым. Почти двести лет! Как вы думаете, что там?

— Не знаю. А что там?

Юрий Константинович вздохнул и выдержал паузу. Эту историю он рассказывал уже много лет подряд. Все изгибы сюжета были отточены до такой остроты, что теперь пожилой профессор боялся, как бы история не порезала ему язык. Юрий Константинович мне правда нравился: милейший дядька. И в отличие от многих коллег толково излагает свои взгляды. Одна беда: все, что он рассказывал, являлось чистейшей воды сумасшествием.

 

2

Каких-то двести — триста лет назад никто не мог сказать, откуда на свете взялась странная страна Россия. Петербургские аристократы прекрасно разбирались во французской комедии и греческой мифологии. Но ответить на простой вопрос: с чего началась их собственная история, они были не в состоянии.

В Египте уже вовсю велись раскопки. В джунгли Юкатана отправлялись археологические экспедиции. Ученые расшифровали с полдюжины допотопных письменностей. А о происхождении гигантской России не было известно вообще ничего. Выезжаешь за последнюю петербургскую заставу — а там тоскливые бескрайние просторы, о прошлом которых не написано ни единой книжки. Руины разрушенных городов (кто и зачем их разрушил?)… Потрепанные рукописи на непонятном языке (о чем все это? кем и когда написано?)… Словно улики давно забытого преступления… И ни единый Шерлок Холмс не желал браться за расследование этого запутанного дела.

Нельзя сказать, чтобы подданные российской короны очень уж сильно из-за этого переживали. Во главе их государства стояла немецкая принцесса, а родным языком для большинства аристократов был французский. Сами аристократы вели род, как правило, от крещеных мурз и эмиров Золотой Орды, а наиболее боеспособными частями империи являлась казачья и калмыцкая конница. Почти половину населения страны составляли мусульмане, а оставшиеся на вопрос, какова ваша национальность, отвечали: «Мы — крестьяне!» (В смысле не «басурмане», а «христиане».) Людей, которые считали бы себя русскими, в тогдашней Российской империи просто не было. Да и само слово «русский» стало обозначать национальность только после Октябрьской революции.

Как-то в Петербург заехал немец Готлиб-Зигфрид Байер. Он собирался транзитом проследовать через территорию империи в Китай. Однако для немцев того времени Россия была не меньшей экзотикой, чем Дальний Восток. Поэтому до Китая Байер не доехал, а застрял у нас и занялся изучением русской истории. Именно он отыскал в архивах самую-самую первую русскую летопись и даже перевел ее на немецкий и латинский языки.

В таком виде с летописью смогли ознакомиться образованные жители России: на европейских языках читать они умели, а по-древнерусски нет. Прочитанное их поразило. Оказывается, у России имелась собственная история. Причем довольно древняя. Князья со странными прозвищами, величественные сражения… кто бы мог подумать? На какое-то время летопись стала модной темой для разговоров в салонах. Большинство собеседников, впрочем, склонялось к мысли, что все это розыгрыш. Скорее всего (считали они) летописные байки были уже в наши дни выдуманы кем-то из хитрых украинцев.

Впрочем, начало было положено. Коллекционирование российских достопамятностей постепенно входит в моду. Обер-прокурор Синода Мусин-Пушкин распорядился, чтобы все более или менее ценные манускрипты из подмосковных монастырей были срочно доставлены к нему. В Москву потянулись телеги с тюками древних книжек. Мусин-Пушкин был непосредственным начальником монастырских настоятелей, и ослушаться те не могли.

Еще одним коллекционером был граф Уваров. Он тоже воспользовался служебным положением и силами казенных крестьян за три года срыл в окрестностях Москвы все до единого древние курганы общим числом в несколько тысяч штук. Древние могилы потрошились, кости извлекались из гробниц, погребальная утварь выбрасывалась, как мусор. Именно после этих раскопок древняя история Северо-Восточной Руси превратилась в сплошное белое пятно. Зато граф сумел собрать большую коллекцию сувениров типа старинных сережек и бус. Позже из этого собрания вырос московский Исторический музей.

Первые отечественные археологи описывали свои открытия в книжках, в которых не было ни грамма исторической правды, зато был адреналин: смотрите-смотрите! Представляете, что удалось отыскать?! Ничем не хуже Европы! Всего за несколько лет на свет Божий была извлечена целая исчезнувшая культура: книги, храмы, песни, битвы… Это было все равно, что прямо у себя в ванной открыть затонувшую Атлантиду.

Самый же большой кабинет древностей был собран графом Румянцевым. Тот коллекционировал предметы, связанные с прошлым страны, больше двадцати лет. Одних только древних рукописей у графа имелось больше семисот штук. Он отправлял людей в шведские архивы, чтобы скопировать древнюю переписку тамошних королей с московскими князьями. Выкупал у торговцев-староверов потрепанные богослужебные рукописи. Соглашался спонсировать археологические раскопки. И в результате собрал самую богатую коллекцию куриозностей в империи.

Образованные современники графу завидовали. Правда, недолго. После того как свою коллекцию публике явил Александр Иванович Сулакадзев, все достижения остальных антикваров стали выглядеть бледненько.

 

3

По национальности Сулакадзев был грузин, но — полностью обрусевший. Некоторое время служил в гвардии, но потом оставил службу и сосредоточился на науке. Александр Иванович интересовался воздушными полетами, писал пьесы, восхищался графом Калиостро, следил за политикой, состоял членом научных и масонских обществ. Уверял, будто проводил раскопки в бывшей татарской столице городе Сарай и отыскал там посуду великих ханов, с которой теперь кормит гостей. В общем, выдающийся был человек.

Собирать библиотеку начинали еще его дед и отец. Они скупали частные коллекции, выменивали манускрипты в монастырях. Так что очень скоро библиотека Александра Ивановича оказалась крупнейшей в столице: до пяти тысяч книг, причем большей частью редкие инкунабулы по оккультизму, магии, алхимии, каббале, вампиризму и всему в таком роде.

Один из современников так описывал легендарный сулакадзевский кабинет:

Признаюсь, по страсти своей к археологии я не утерпел, чтобы не побывать дома у этого прославленного исследователя. Древние рукописи хранились у него в кабинете в стеллажах до самого потолка. Здесь же хранились разные диковины, вроде камня, на котором отдыхал Дмитрий Донской после Куликовской битвы, и кипы старинных бумаг, о которых владелец говорил, что они писаны руническим письмом. В углу были навалены археологические достопамятности: черепки и бутылки, а под потолком привешено было набитое чучело крокодила.

Интересующимся Сулакадзев показывал тетрадочку, в которую неразборчивым почерком были вписаны сокровища фамильной библиотеки. Озаглавлен каталог был цветисто: «Книгорек, то есть каталог древним книгам, как письменным, так и печатным, из числа коих, по суеверию, многие были прокляты на соборах, а иные в копиях сожжены, хотя оные одной истории касались, большая ж часть оных писаны на пергаменте, иные на кожах, на буковых досках, берестяных листах, на холсте толстом, напитанном составом, и другие».

Наименование каталога сулило невиданные тайны, и содержание оправдывало эти ожидания. Сулакадзев уверял, что в его распоряжении имеются:

«Криница» (IX века), Олега Вишерца, — книга о переселениях старожилых людей и о первой вере.

«Жидовин», рукопись одиннадцатого века, киевлянина Радивоя, о жыдах-самарянах и других, кто от кого произошел.

«Патриарси». Вся вырезана на буковых досках, числом сорок пять и довольно мелко. Сочинение Ягипа Гана, смерда, написана в Ладоге в IX веке о варяжских переселенцах и жрецах, и письменах. Хранилось в Моравии.

«Ексох». Рукопись VIII века о видениях и чудесах. Есть с нее и копия у раскольников волховских.

«Лоб Адамль». X века рукопись смерда Внездилища о холмах новгородских, тризнах Злогора, о Колядке вандаловой и округе Буривоя и Владимира. Написана на белой коже.

«Молниянник» (VII век). Рукопись Яна Окулы о чудных сновидениях и наветы о доброй жизни.

«Месяц окружися» псковита Лиха.

«Коледник» V века дунайца Яновца, писанный в Киеве о поклонении Тройским горам, о гаданиях в пещерах и Днепровских порогах с русалками и кикиморами.

«О Китоврасе»: басни и кощуны, вырезанные на буковых досках и связанные железными кольцами. 143 доски пятого века. Написаны на славянском языке…

Всего в каталоге было перечислено 63 древних памятника. С годами их число росло, и под конец жизни Сулакадзев утверждал, что в его распоряжении имеется уже чуть ли не полторы тысячи диковин. Включая даже обгоревшие рукописи из знаменитой Александрийской библиотеки.

Такой безудержный полет фантазии все-таки вызвал у современников сомнения. Историки пытались отыскать хоть какие-то следы древнерусской литературы больше ста лет подряд. И не нашли ничего, кроме «Слова о полку Игореве», насчет которого до сих пор нет уверенности, что это не фальшивка. А тут такое… Пусть Сулакадзев нашел сто древних манускриптов… ну пусть даже несколько сотен… но не полторы же тысячи! А уж с Александрийской библиотекой, это он и вовсе загнул.

Газеты, которые еще вчера восторгались им, как главным светилом русской археологии, начинают ехидничать и издеваться. Эксперты утверждали: фокус прост. К действительно древним рукописям Сулакадзев собственной рукой приписывал целые страницы и пытался выдать получившуюся рукопись-мутант за произведение немыслимой древности.

— Ну а дальше разбираться никто не стал. Все, проходившее через его руки, теперь считалось фальшивкой.

Юрий Константинович нервничал и заглядывал мне в глаза. Было видно: судьба сулакадзевской библиотеки для него — дело личное. Наверное, этот старичок так же одинок, как и я… как и каждый из нас. И нет ничего плохого в том, что он решил выдумать себе семью: святой народ, испокон веку живущий на своей святой земле.

— А они не все фальшивые?

— В том-то и дело, что нет. Пусть кое-какие рукописи Александр Иванович собственной рукой испортил. Но почему нужно считать, будто в его коллекции не было ни единого подлинного раритета? Куда делись подлинные сокровища наших библиотек?

— А они существовали?

— Конечно! Древняя Русь была одной из самых культурных держав планеты. При Ярославе Мудром в Киеве были скоплены огромные книжные сокровища. Требники древнерусских волхвов, древнейшие хроники, священные писания язычников. Однако после Крещения Руси хранить все это в христианских монастырях становится опасно. И когда дочка Ярослава Мудрого Анна выходит замуж за французского короля, она просто увозит библиотеку с собой. Там, во Франции, сокровища нации и хранятся почти восемь веков. До тех пор, пока Дубровский не выкупает их и не возвращает на родину. Здесь, в Петербурге, часть древнейших манускриптов он продает Сулакадзеву, а часть передает в дар Публичной библиотеке.

— И в этом заколоченном ящике, о котором вы говорили, хранится библиотека Ярослава Мудрого?

— Ну, те крохи, которые от нее дошли.

Я допиваю кофе и достаю из пачки новую сигарету. Кофе в «Абрикосове» один из лучших в городе. С этакой приятной пуэрто-риканской кислинкой. Представить, будто в киевских монастырях хранились языческие книги, и что потом все это добро Анна Ярославна еще и перла на себе через всю Европу во Францию, у меня все равно не получается.

 

4

Сулакадзев умер в 1832-м. Не старым, в общем-то, человеком. Библиотека по наследству перешла к его вдове. Та пыталась продать собрание в казну, но чиновники покупать фальшивые реликвии отказались. Тем более что вдова зарядила за них совершенно несусветную сумму в 25 тысяч рублей. Букинисты пытались сторговаться подешевле, но вдова стояла на своем, как утес. И тогда покупатели просто объявили ей бойкот. Библиотеку никто так и не купил. Несколько десятилетий подряд книги Сулакадзева и коллекция артефактов (включающая такой раритет, как личный костыль царя Иоанна Грозного) провалялись на чердаке, а потом их купил кто-то из старьевщиков. Рукописи новый владелец выставил на продажу в петербургском Апраксином дворе, а архив продал на оберточную бумагу в мясную лавку.

К этому времени картина древнерусской истории худо-бедно оформилась. Сулакадзевские манускрипты вряд ли смогли бы что-то добавить к этой картине. Несколько поколений исследователей сумели-таки сложить рассыпающиеся факты во внятный пазл. Каждая глава этой истории была подкреплена яркими археологическими открытиями.

Одно из первых совершил украинский архиепископ Иоанн Теодорович. Объезжая свою епархию, в одном из дальних приходов он наткнулся на старинную книжицу, рукописный молитвенник. Владыка полистал блеклые страницы, а когда разобрался, что именно там написано, то чуть не выронил книгу из рук. На полях книги имелись пометки, выведенные рукой самого первого русского епископа Иоакима из Корсуни плюс неких Урсы, Гука и чернеца Наленды-псковита. Но главное, свои автографы там оставили киевский князь Владимир Красно Солнышко и его дядя, богатырь Добрыня Никитич. Рукопись тут же была выкуплена у прежних владельцев. Сообщения о находке опубликовали столичные журналы. Через два года «Молитвеннику» был посвящен специальный доклад на серьезной научной конференции. И только со временем выяснилось, что это опять подделка. На действительно древнем манускрипте XIV века кто-то пририсовал автографы Добрыни и его августейшего племянника.

После архиепископа Теодоровича вклад в изучение отечественной истории решили внести и миряне. Некто Древлянский выпустил исследование, в котором описал и проанализировал религию древних славян. Читатель терял дар речи: как выяснялось, мифы наших предков были прекраснее, чем у античных греков, а богословские концепции допотопных волхвов затыкали за пояс любого индусского брахмана. Книга Древлянского была переведена на несколько языков и везде вызывала фурор. Но только до тех пор, пока не выяснилось, что это всего лишь шутка. Написал ее студент, родом откуда-то из Польши. Все приводимые факты он просто выдумал.

За дело пора было взяться серьезным исследователям, и они не заставили себя ждать. Самый первый русский археолог Доленга-Ходаковский объявил, что собирается провести детальное археологическое обследование страны — полную инвентаризацию того, чем богата Россия в плане допотопных руин. По его прикидкам, на это должно было уйти года три-четыре. Засучив рукава, Доленга взялся за дело и, хотя полного обследования страны он, допустим, не провел (такое обследование не проведено в России и до сих пор), зато сумел отыскать следы высокоразвитой древнерусской цивилизации: курганы, крепостные валы, остатки городов, величественные языческие храмы. Правда, очень быстро выяснилось, что храмы эти были не русскими, не древними да, в общем-то, это были и не храмы, но к чему обращать внимание на такие мелочи? Главное, изучение прошлого России шаг за шагом продвигалось вперед.

 

5

Юрий Константинович продолжал говорить. В руках он по-прежнему сжимал свой потертый профессорский портфель. Мне все хотелось спросить, что в нем? Рукопись, которую с минуты на минуту выкрадут инопланетяне? Почему он так бережно держит портфель на коленях и не поставит, к примеру, на пол? Но я, разумеется, не спросил.

Когда-то мой собеседник был любимым учеником академика Лихачева. Изучал под его руководством шедевры древнерусской литературы. Выпустил несколько серьезных монографий. Одну из них я даже пробовал читать: каждая пересыпанная специальной терминологией строчка свидетельствовала о том, что передо мной труд серьезнейшего ученого. А потом с Юрием Константиновичем что-то случилось.

Я просто вдыхал сигаретный дым… выдыхал его… а потом вдыхал снова. Безумие может ведь постучаться и в самую светлую из голов. Мой собеседник перестал считаться учеником академика и махнул рукой на древнерусские шедевры. Теперь с той же самой научной тщательностью он изучал какие-то нелепые произведения: выкраденные из архивов Ватикана листки с доказательствами того, что Россия — древнейшая цивилизация планеты… Засекреченные КГБ хроники булгар, живших накануне Всемирного потопа… История Древней Руси, это вообще совершенно особый жанр. Специалисты по этой науке дотошно и беспристрастно изучают то, что никогда не существовало.

Я раздавил в пепельнице докуренную сигарету и почти сразу вытащил из пачки еще одну. Последнее, о чем мне хотелось расспросить Юрия Константиновича, это о его отношениях с академиком Лихачевым. Но он пропускал мои вопросы на эту тему мимо ушей. Сказал, что его работы очень ценит совсем другой академик: недавно скончавшийся Борис Рыбаков. А между прочим, Рыбаков был главным в мире спецом по русской истории.

— Глав-ней-шим! И перед смертью он хотел встретиться со мной. Благословить, так сказать, на продолжение начатого им дела. Но не успел.

Юрий Константинович улыбается. Этот милый старичок давно превратился в посмешище для всех бывших коллег. Да только признанные авторитеты в области древнерусской истории по степени вменяемости не так далеко от него и ушли.

Вот, скажем, академик Рыбаков. Он и вправду считается чуть ли не основным экспертом по истории страны, в которой я живу. После окончания Второй мировой, когда на Украине неожиданно поднял голову национализм, именно молодого, но перспективного ученого Рыбакова вызвали в соответствующий кабинет и поделились планами: надо бы что-то этому национализму противопоставить. Может, провести какой-нибудь большой юбилей Киева, а? Нет ли на подходе какого-нибудь праздника? И когда он, вообще, основан, этот Киев?

Разговор приходилось вести, вытянувшись по стойке «смирно». В глаза собеседнику историк старался не смотреть.

— Дата основания Киева никому в точности не известна. Тысячу двести — тысячу триста лет тому назад на месте города был практически пустырь. Никаких следов славян обнаружить здесь не удается. И вообще: откуда взялись славянские народы — это громадная загадка. Решить которую историки вряд ли когда-нибудь смогут.

— Как же так, товарищ Рыбаков? Неужели советской науке это не по зубам?

— Да нет… Вы неверно меня поняли… То есть… Конечно, по зубам… Просто не хватает данных. Самое древнее, что пока удалось найти археологам в Киеве, это следы костра, который горел на одном из холмов приблизительно 1280 лет назад. Но, кто зажег этот костер, неизвестно. Может быть, славяне, может, тюрки, а может, и вообще германцы.

— Германцы? В Киеве?

— Да. То есть нет. Вернее, да. Ну, просто древние германцы когда-то обитали на этих землях.

Человек, с которым разговаривал академик, недовольно поморщился. Молодой ученый все отчетливее понимал: для него лично этот разговор может закончиться неприятно. Кроме того, от неудобной позы затекала спина.

— Так не пойдет, товарищ Рыбаков. Какие-то германцы на советских землях… Что вы такое говорите? И потом: что это за дата? Тысяча двести восьмидесятилетний юбилей — не звучит, а? Может, советские археологи отыщут дату покруглее?

— Покруглее? Может, тысяча триста лет назад, а?

Собеседник хмурился все сильнее. Рыбаков судорожно сглотнул и сделал последнюю попытку:

— Может, тогда тысяча пятьсот лет? Как вам кажется? Тысяча пятьсот лет — это вполне круглая дата.

— Тысяча пятьсот? А что, неплохо. Полуторатысячелетний юбилей матери городов русских! Совсем неплохо! Я думаю, такую дату можно и отметить. Давайте на ней и остановимся, товарищ Рыбаков.

На прощание собеседник пожал Рыбакову руку. Молодой историк вышел из кабинета, аккуратно прикрыл за собой дверь и вытер покрывшую лоб испарину. Теперь он знал главный секрет своей профессии: никакого отношения к прошлому история России не имеет. История — это оружие. Что-то вроде очень опасного топора. Им можно рубить врагов. С его помощью можно вырубить ступеньки своей карьеры.

Некоторое время спустя за открытие подлинного возраста Киева Рыбаков получил звание академика. И несколько высоких государственных наград. То, что раньше казалось ему загадкой, теперь стало яснее ясного. Въехав в обширную квартиру, расположенную в лучшем районе Москвы, он уже больше не сомневался: история славян насчитывает не тысячу, а тысячи лет. Многие-многие тысячи лет. Об этой славной истории Рыбаков написал несколько книг — таких же толстых, как у Толкиена, но куда менее правдоподобных. Он воспитал целую плеяду учеников, каждый из которых тоже написал несколько книг и воспитал несколько учеников. Причем некоторые ученики тоже получили высокие награды и большие квартиры и сразу после этого совершили еще несколько важных исторических открытий, ну и так далее.

Все мы склонны доверять ученым, ведь считается, будто их выводы беспристрастны: раскопки, анализ, сравнение источников. Но вот к науке о прошлом моей родины это точно не относится. В книжках, рассказывающих о прошлом России, перечислены тысячи событий, каждое из которых годится для того, чтобы отметить его масштабными государственными торжествами. Жаль только, что о самом прошлом в этих книгах вы не найдете ни слова.

 

1

1428-й стал для Русского государства годом наивысшего расцвета.

Рассыпавшаяся когда-то давно на тысячу осколков страна была, наконец, вновь собрана в единый кулак.

Немцы не рисковали высовываться из своих прибалтийских замков, а татары, разбитые в битве у Синих Вод, забыли путь к русским границам.

Все плохое осталось в прошлом. Отныне можно было процветать да радоваться. А главное, император Священной Римской империи, пораженный такими успехами, решил даровать русскому великому князю королевскую корону и для этой цели собирался сам лично прибыть в его столицу.

 

2

О городах типа Юрьева-Польского в путеводителях обычно пишут: «На осмотр достаточно одного дня». Я вылез из рейсового автобуса, окинул внимательным взглядом здание колхозного рынка и лужу на центральной городской магистрали и подумал, что день, это, пожалуй, даже слишком много.

Помимо рынка и лужи в Юрьеве имелась всего одна достопримечательность — зато какая! Я закурил сигарету и зашагал в сторону торчащей из-за деревьев церковной маковки с крестом. Пешком идти из центра Юрьева до самой его окраины занимало минуты четыре, а там, на окраине, стоит древний собор из белого камня. Летописец писал когда-то, что постройка эта «чюдна велми». По стенам храма строители вырезали множество фигур: целый комикс в камне. Десятки барельефов: смеющиеся львы, свившиеся в клубки драконы, фантастические птицы, странные маски, индийские слоны.

В Средние века, рассматривая в церкви фрески или рельефы, неграмотные прихожане узнавали о событиях священной истории. Вот Бог сотворил мир… вот грех испортил замечательное творение… вот Бог взялся за спасение мира… вот Его Сын умер за людей и тем восстановил изначальный порядок. Сегодня Юрьевский собор — это самая странная достопримечательность России, а когда-то он был, наверное, самой прекрасной достопримечательностью. Узорами покрыт каждый сантиметр от карнизов до фундамента. Трудно поверить, что весь этот торт с кремом сделан из твердого, неподатливого камня. Бродить вокруг и рассматривать картинки можно часами, и это совсем не надоест.

Несколько веков собор простоял в целости и сохранности, а потом развалился от старости. Будто игрушечный домик, взял да и рассыпался на отдельные блоки. Обычно после таких обрушений старинные постройки просто разбирали, но здесь случай был особый. Резная игрушечка, Юрьевский собор, уже тогда воспринимался как национальное достояние. Из Москвы к месту аварии царь тут же выслал бригаду реставраторов. Все обломки они тщательно собрали, аккуратно пронумеровали и стали заново выкладывать из фрагментов каменный пазл. Но вот что странно: теперь это был совсем другой пазл.

Я все еще бродил вокруг собора, разглядывал каменное кружево. Пляшущие фигурки на стенах завораживали. Прежняя, древнерусская картинка была, конечно, странной, но то, что слепили из нее московские строители, и вовсе ни в какие ворота не лезло. Смысл проведенных перестановок непонятен: складывается впечатление, будто строители пытались что-то зрителю сообщить. Будто вместо древней истории они хотели рассказать какую-то свою: одни сцены переносились поближе к началу, другие, наоборот, поближе к концу, третьи и вовсе развернули изображением внутрь, словно не желая, чтобы их хоть кто-то увидел.

Разгадать получившийся каменный ребус историки пытаются уже несколько веков подряд. Пока, правда, без особого успеха. Перемешав картинки, переставив кадры, перевернув некоторые изображения вверх ногами, строители составили из древних фрагментов совсем другую, никем прежде не слыханную историю.

Я еще раз обошел храм кругом и пошагал назад, к автостанции. Русская история (думал я) очень похожа на этот странный собор.

 

3

Древнюю Русь называют Киевской, потому что считается, будто столицей этого государства являлся город Киев. Так оно, в общем-то, и было. Но только первые пару веков. После того как залесский князь Андрей Боголюбский разграбил и сжег древнюю столицу, Киев свое значение потерял. Он по-прежнему был самым большим и самым богатым русским городом. Но реальная политика ковалась уже не здесь.

Прежние центры свое отжили. На первые роли выходили города помоложе, правители поэнергичнее. Русь развалилась на множество независимых княжеств, которые постоянно друг с другом враждовали. Всего таких княжеств было где-то под сорок, но сильных и влиятельных среди них было всего несколько: Галицкое, Волынское, Полоцкое, Смоленское. Все они лежали на крайнем западе русских земель.

Десятилетие за десятилетием центр Киевской Руси смещался с востока на запад. Жизнь на востоке, на границе со Степью, стала слишком уж напоминать кульбиты на раскаленной сковороде. А на западе проходили прибыльные торговые трассы. Сюда не могли дотянуться степняки. Та роль, которую раньше играли князья Киева или Чернигова, теперь принадлежала правителям Галича, Луцка, Перемышля, Владимира-Волынского и Львова. Сегодня все эти земли называются Западной Украиной, но семьсот лет назад это и была Русь.

Годы шли. Та история, которая когда-то началась с Рюриком, была дописана до самой последней строчки. Дальше должно было начаться что-то совсем другое. И первым признаком перемен стало то, что на Руси сменилась династия. Ничего необычного в этом нет: время от времени династии менялись в любой европейской стране. За тысячу лет французской монархии на троне там успели посидеть представители шести королевских домов. В Англии сменилось пять династий, в германских землях приблизительно семь. Вот и на Руси время Рюриковичей тоже подошло к концу.

В Новгороде и Пскове князей не осталось вовсе: горожане там предпочли республику. В Переславле и Киеве правили не князья, а наместники. Перемышль прибрал к рукам некий боярин Григорий. В новой русской столице Галиче за престол боролись Лазарь Домажирец, Ивор Молибожич и некто «попов внук» Доброслав Судеич. Откуда взялись все эти люди, что они собой представляли — совершенно неясно.

Сменилась династия и в старинном Полоцком княжестве. Это княжество всегда вело себя очень самостоятельно. По легенде, даже в самой что ни на есть древности местные князья считали себя потомками никакого не Рюрика, а отдельного варяжского князя Рогволода. Сегодня Полоцк лежит почти на границе между Белоруссией и Российской Федерацией, а семьсот лет назад он лежал на границе Руси и дремучих лесов, населенных прибалтийскими язычниками. Именно из лесов Полоцк и получил новую династию.

Когда-то, на заре истории, варяжский конунг Рюрик объединил племена славян, финно-угров, балтов и тюрок. С этого (утверждает летопись) и началась история Руси. Теперь все было почти так же: в 1247 году откуда-то с Балтики в Полоцк прибыл язычник по имени Миндовг. Он обосновался на русских землях, а население и не возражало. Предыдущий хаос русским до смерти надоел. Всего через несколько лет после переселения Миндовг был убит, однако у его дела нашлись продолжатели.

Вместе с Миндовгом на Русь приехали несколько его ближайших родственников. По национальности они были кем-то вроде литовцев, но обрусели моментально. Уже сын язычника Миндовга стал православным монахом. А следующее поколение династии и вовсе не говорило по-литовски: предпочитало язык подданных. Лет через пятьдесят — семьдесят это был просто еще один русский княжеский род, который отличался от остальных разве что немного необычными именами. Да еще, пожалуй, удачливостью в делах. Именно потомки язычника Миндовга и взялись за возрождение величия Киевской Руси.

Самый первый князь этой династии сумел закрепиться на западе современной Белоруссии. Его ближайшие наследники присоединили то, что лежало рядом: часть оттяпали у поляков, часть у смоленских Рюриковичей, часть у князей Волыни. Вся вместе эта территория стала именоваться «Великое княжество Литовское и Русское». И пусть слово «Литовское» не вводит вас в заблуждение: никакого отношения к современной Республике Литва эта держава не имела. То, что мы называем Литвой сегодня, семьсот лет назад именовалось Жемайтией и принадлежало Тевтонскому ордену. А Великое княжество Литовское и Русское было просто русским княжеством. Самым могущественным из всех существовавших тогда русских княжеств.

Следующего здешнего правителя звали князь Гедемин. В его честь и вся новая династия стала называться Гедеминовичи. Этот князь расширил подвластную территорию еще в четыре раза. Под власть Гедемина перешли украинские земли на юге и новгородские на севере. Для того чтобы объявить об окончательном возрождении древней Киевской Руси, князю не хватало только власти над самим Киевом, и в 1321-м Гедемин отправляется в поход на Киев. В городе к тому моменту сохранилось от силы двести обитаемых зданий. Кучка киевлян встречала русскую армию восторженными криками и подбрасыванием шапок в воздух. Город перешел под власть Гедемина без единого выстрела.

Следующий князь Ольгерд уже считался единственным законным правителем всех православных земель. Он продолжил дело отца и дособирал-таки русские княжества. Под его власть перешли Чернигов, Брянск и северские княжества. Кое-где там еще уцелели последние князья-Рюриковичи, но сопротивляться новой династии сил у них уже не было. Да и желания тоже. Князьки понимали: установленный новой династией мир выгоден всем.

Разобравшись с внутренней политикой, можно было подумать и о внешней. На западе опасность для Руси представляли немцы. На востоке — татары. Начать Ольгерд решил с татар. Решающая битва с ними произошла в 1362 году у Синих Вод: русские просто вырезали всю татарскую армию. Сразу после этого западная часть Орды и богатый Крым перешли в зону, подконтрольную Руси. Больше нападать на русские земли татары не пробовали никогда. Наоборот — отныне именно русские князья по своей воле меняли мелких эмиров и вмешивались в политику Золотой Орды.

Понимая, куда теперь дует ветер, окраинные татарские княжества стали по одному переходить под власть русского князя. Сперва перешла Тверь. Потом Рязань. Переговорщиков прислал Нижний Новгород. Некоторое время колебалась Москва, но сомнений в том, что и она со временем перейдет под власть Руси, ни у кого не возникало. За московского правителя русский князь даже отдал замуж свою дочь. Та не очень хотела ехать в далекую и плохо известную русским Москву. Болтали, будто тамошние князья носят длинные басурманские халаты и мохнатые степняковские шапки, а шпили церквей на Москве украшены мусульманскими полумесяцами. Но ехать все равно пришлось. И эти дикие земли русские князья тоже собирались присоединить к своим владениям, а брак годился для этого куда лучше, чем затяжная война с Ордой.

При следующем князе Витовте Русь стала наиболее могучей державой Восточной Европы. От тяжелой поступи его воинов в ужасе ежились соседи. Родственные связи Витовта опутали окрестные державы так, что не продохнешь. Его брат стал королем Польши, его внук правил Москвой. Крымский хан смог занять престол лишь с разрешения Витовта, а магистры прибалтийских рыцарских орденов, как мальчишки, галдели, приглашая грозного владыку погостить в их резиденциях.

Над западной частью Золотой Орды Витовт установил тяжкое русское иго и требовал от степняков регулярной уплаты дани. Когда хан Темир-Кутлук присылал к нему послов с предложением разделить сферы влияния и никогда больше не вмешиваться в дела друг друга, князь лишь рассмеялся в ответ:

— Бог покорил мне все земли и твою покорит! Назовись моим сыном, поклонись мне, как отцу, плати мне ежегодную дань, а не захочешь быть сыном, станешь рабом, и вся твоя Орда будет предана мечу!

Финальным аккордом стало то, что сам император Священной Римской империи Сигизмунд предложил короновать князя Витовта королевской короной. «Князь» — это ведь очень скромный титул. Не сильно отличающийся от титула племенного вождя. А «король» — это уже серьезно. В свое время королевскую корону из рук императоров получили правители Польши, Венгрии, Чехии. Теперь пришло время короновать и государя всея Руси.

Торжества по поводу предстоящей коронации проходили в 1428-м в Луцкой крепости. Император Сигизмунд лично прибыл во владения Витовта и был поражен роскошью, царившей при дворе русского князя. Пиры продолжались почти две недели подряд, и казалось, будто процветанию возрожденного русского государства не может помешать ничто.

Но это так только казалось.

 

4

Из Юрьева-Польского я уехал в Суздаль и там остановился в дико дорогом отеле, расположенном прямо в православном Покровском монастыре. Номера тут назывались «кельями», ресторан — «трапезной», секьюрити носил бедж «стрелец», а во дворике лузгали семечки реальные монахини.

Курить я каждый раз выходил за монастырские ворота. Не из уважения к святой обители, а просто чтобы прогуляться. Ничего святого в Покровском монастыре никогда не было: с самого основания монастырь использовался исключительно как женская тюрьма. Сюда ссылали нелюбимых царских жен, а также надоевших любовниц. Некоторые постригались в монахини добровольно, и взамен им обеспечивали сносные условия жизни. Кое-кто из дамочек обзаводился в монастыре даже чем-то вроде собственного штата фрейлин и парой-тройкой молодых любовников. Некоторые пострижению отчаянно сопротивлялись, и вот уж их гноили в монастырских карцерах по полной.

Самая известная узница русской Бастилии — это Соломония Сабурова — жена московского князя Василия Третьего. Эта роскошная русоволосая красавица была выбрана в царские жены на самом первом русском конкурсе красоты. Специальные дьяки провели кастинг и из пятисот конкурсанток определили десять финалисток, а уже среди них Василий приглядел себе суженую.

Говорят, Соломония была диво как хороша. Высокая грудь, пушистые реснички, коса до попы. Правда, с годами высокой грудь быть перестала, а попа раздалась так, что ее было не скрыть никакой косой. И вот тут начались проблемы. Годы шли, но Василий был вполне еще крепкий мужчина, а государыня поседела, располнела, да и вообще. Короче, от жены князь решил избавиться. Тем более что недавно его познакомили с очень игриво настроенной Еленой Глинской. Той было всего тринадцать, но взгляд девушки обещал такое… такое… в общем, судьба Сабуровой была решена.

Пострижение Соломонии превратилось в сплошной скандал. Вместо того чтобы послушно исполнить мужнюю волю, княгиня орала, спорила и громко причитала. Дошло до того, что надзиравшему за обрядом чиновнику пришлось ради восстановления порядка плеткой ударить бывшую княгиню по лицу. Но даже после этого она сорвала с головы монашеский головной убор и принялась топтать его ногами. С грехом пополам Соломонию доподстригли и увезли в Суздаль. И там она (по слухам) родила ребеночка, вроде бы окрещенного именем Георгий, который вроде бы тут же и помер, хотя, по иным версиям, не помер, а совсем наоборот, вырос и всем отомстил.

В 1934-м гробницу Соломонии вскрыли. В ногах инокини было обнаружено крошечное детское захоронение, в котором лежала деревянная кукла в роскошных царских распашонках, шитых жемчугами и золотой нитью. Что это означает, до сих пор непонятно. То ли Соломония инсценировала роды, чтобы запугать бывшего мужа, а потом сделала вид, будто ребенок умер. То ли ребенок все-таки был, и его удалось спрятать у надежных людей, а в могилу вместо него положили чучело. Короче, сплошные загадки.

Распашонка до сих пор хранится в суздальском музее. На второй день жизни в монастыре я не поленился, сходил на нее посмотреть. Ну да, маленькая детская рубашечка. Которую надели не на ребенка, а на деревянный манекен. Женщины-экскурсоводы любят рассказывать, что на самом деле сын Соломонии выжил и, когда вырос, стал разбойником Кудеяром, о котором в знаменитой песне поется, что «Кудеяр-атаман пролил немало крови христиан». Пятьсот лет назад этот разбойник и пират, будто Робин Гуд, грабил по берегам Волги все, что движется, а золото, как капитан Флинт, закапывал в пещерах. Об этих кладах тут помнят и до сих пор. Вооруженные металлоискателями чудаки все еще не теряют надежды их отыскать.

— А почему Иван Грозный не трогал Кудеяра? — хитро щурясь, задают вопрос суздальские экскурсоводы. — Ведь мог выловить его шайку за неделю, но не выловил. Почему?

— Да, — киваю головой я. — Почему не выловил?

— Да потому, что Кудеяр был его сводным братом. Грозный, который вырос без отца и без матери, берег его, ведь Кудеяр, он же царевич Георгий, был его единственным родственником, понимаете?

— Понимаю, — говорю я. Через окно музея мне видно, как перед входом в собор выстраивается очередь из желающих поклониться чудотворным мощам старицы Соломонии Сабуровой. Говорят, это помогает тем, кто желал бы исцелиться от бесплодия.

 

5

Восток Европы — это дремучие леса и бесконечные степи. Два совершенно разных мира, объединенных двумя совершенно разными династиями. Монгольский род объединил племена Степи — так возникла Золотая Орда. Литовская династия объединила тех, кто жил в лесах, — так было восстановлено Русское государство. Дальше эти два мира существовали каждый сам по себе. Почти не соприкасаясь и мало друг другом интересуясь. Что русскому хорошо, то степняку смерть — и наоборот.

Да, чуть не забыл. Еще между двумя этими грозными государствами существовало что-то вроде санитарного кордона. И не лес, и не Степь, и не Русь, и не Орда. Буферная зона: земли, на которых специально сохраненные монголами Рюриковичи правили финно-угорскими племенами. Теперь эти земли чаще именовали не «Залесье», а «Московия».

Со времени Батыева вторжения прошло уже почти триста лет. Первым князем крошечной деревянной Москвы стал младший сын Александра Невского. После него тут правили четыре Ивана, три Василия, один Семен и один Дмитрий. Самостоятельными владыками никто из них себя не считал. Ясно было, что земли эти — приложение к чему-то большему. Споры возникали лишь насчет того, к чему.

Каждая из великих держав того времени считала, будто дань Московия должна платить ей. Правители Золотой Орды говорили о том, что именно с разрешения «доброго хана Батыя» баскаки из рода Александра Невского подчинили тамошние племена, да и где бы все они были, если бы степняки постоянно не помогали бы им своей конницей? Русские князья только пожимали плечами: мало ли чего там наразрешал давно забытый всеми Батый! В Московии живут говорящие по-русски православные, а значит, эти земли должны принадлежать нам. Да, это очень странные православные, и русский язык у них такой, что без переводчика и не поймешь, но какая разница?

И все то время, пока Русь спорила с Ордой, московские князья копили силы, миллиметр за миллиметром присоединяли землицы, покупали союзников, уничтожали конкурентов.

Они выжидали.

А потом подходящий момент, наконец, настал.

 

1

Запах внутри здания сразу говорил: это морг. Да еще и идти к нему нужно было через старое советское кладбище с покосившимися надгробиями. Я сверился с записанным на бумажке адресом. Ну да. Все вроде бы верно.

Поднявшись по ступенькам, я выкинул едва прикуренную сигарету и потянул на себя тяжелую дверь. Зашел внутрь, поднялся на второй этаж, свернул пару раз по длинному коридору. Неприятный запах стал чуть слабее, но все равно чувствовался.

На двери была табличка: «Профессор Михайличенко Б. В.». Я постучал.

 

2

Золотая Орда была огромным и процветающим государством. Но при этом все равно немножечко государством второго сорта. Дело в том, что и население, и правители Орды долго оставались язычниками. В мире, где именно религия давала ответ на вопрос, кто ты такой, быть язычником считалось неприличнее, чем публично мочиться в штаны.

Монголы поклонялись собственным божкам, жившие в лесах финно-угры — другим, у поволжских племен боги были свои, а у кавказских горцев — свои. Эта ситуация сохранялась довольно долго, хотя с каждым десятилетием становилось все очевиднее: вечно сохраняться она все-таки не сможет. Хоть и медленно, но дело шло к тому, что Орда станет, наконец, христианской.

Основным населением Орды были давным-давно крещенные половцы. В столичном Сарае у них имелся кафедральный собор и собственный епископ. Из Рима к ханам приезжали католические миссионеры, а из Константинополя — православные. Пока ордынские мужчины демонстрировали удаль в военных походах, их оставшиеся дома жены крестили сыновей и исповедовались монахам-доминиканцам. Папам в Рим летели депеши: готические соборы возводятся на землях современной Туркмении, а первые крещеные уже появились в Сибири и Китае.

Определиться с религией в те годы означало урегулировать отношения не только с Богом, но и с ближними. Принимай крещение и об одиночестве можешь забыть навсегда. Сегодня люди пытаются решать вопросы, кто им свой, а кто враг исходя из национальности. Я русский, и значит, любой гражданин РФ мне родня, а любой иностранец нет. Иногда это срабатывает, хотя бывает и так, что согражданин — тупая скотина, а иностранец вполне себе ничего. А вот прежде все было куда логичнее: тогда своим считали не тех, кто случайно родился со мной в одном государстве, а людей действительно на меня похожих. Тех, кто одинаково со мной верит.

Агонизирующая Византия понимала это прекрасно. И поэтому на ордынские удачи Римских Пап посматривала с ревностью. Когда-то ей уже удалось крестить грозных соседей с севера. В тот раз скандинавская династия обосновалась в Киеве и повадилась грабить имперские земли. Набеги рыжебородых дегенератов, каждый из которых норовил прибить на ворота Царьграда свой щит, доставляли кучу хлопот, а одолеть их силой меча византийцы не могли. Им оставалось лишь дождаться, пока Русь примет крещение и изменится сама. Потому что, принимая от греков святое крещение, киевские дикари признавали: отныне греки им ближе, чем родственники. Роднее, чем те, с кем у киевлян одинаковый язык и похожий цвет глаз.

Теперь Византия надеялась, что этот трюк прокатит у нее и еще раз. На то, чтобы обратить Орду в православие, были брошены все силы. И кое-каких успехов хитроумные греки все-таки добились. Крещение у них из рук приняли несколько принцев, вельмож и полководцев. Грозный татарский темник Ногай признал свою Орду княжеством Византии, принял на себя обязательства до последнего вздоха защищать империю и в качестве ответной милости получил в жены константинопольскую принцессу. Точно такую же, как когда-то получил креститель Руси князь Владимир Красно Солнышко.

Византийцы верили, что Ногай это только начало. Скоро вслед за ним поклониться царьградским святыням придут и другие татары. В ханской столице, городе Сарай, для православных ордынцев была срочно основана особая Сарайская епархия (именно ее наследницей является современный Московский патриархат). Да только Византия была уже не та, что прежде. И то, что у греков получилось с Русью, с Ордой уже не прокатило. Довести дело до конца не удалось. При хане Узбеке было объявлено: вовсе не христианство станет государственной религией Орды. Отныне и вовек могучая держава принимает ислам.

 

3

В каждом вагоне киевского метро под потолком висел здоровенный телемонитор. Пассажиры, задрав голову, смотрели клипы и рекламные ролики. А я вот предпочитал глядеть в окно. По сравнению с петербургской подземкой, станции в Киеве лежали совсем не глубоко: метров на восемь — десять ниже уровня тротуаров. Говорят, метростроевцы так и не смогли докопаться до конца культурного слоя. Свои тоннели они копали прямо сквозь древнерусское прошлое. Их землеройные машины и экскаваторы в труху смололи остатки теремов, фундаменты крепостных стен, саркофаги вместе с костями и вообще все, что попалось на пути. Зато теперь сквозь все это проложена удобная подземная дорога. А прошлое… ну что прошлое?.. оно так и осталось лежать под киевским асфальтом. Целая цивилизация, утонувшая в украинском черноземе.

Иногда из земли выкапывают осколки этой цивилизации. Осколки выглядят странно. Черепа, черепки, сожженные кирпичи, чьи-то могилы, которые, оказывается, еще и принадлежат не тому, кому ты сперва подумал. Поезд выныривал из тоннеля и несся по высоченному мосту над Днепром. Оттуда был виден весь киевский центр. Он был зеленый и холмистый.

Уверяют, будто когда-то здесь родилась моя страна. Хотя теперь это столица совсем другого государства — Украины. Русская история, вся — как здание без первых этажей. Видно, что крыша у здания лежит кривовато. Да и вся постройка кажется крайне неустойчивой. Но почему — не поймешь, пока не спустишься к фундаменту, а спуститься туда невозможно. Первые этажи засыпаны, скрыты под завалами, утонули в земле — в общем, не доберешься.

В Киев я приехал, чтобы пообщаться с профессором, который в последние годы СССР занимался исследованием хранящихся в Киево-Печерской лавре мощей богатыря Ильи Муромца. По основной профессии дядька был судебно-медицинским экспертом. Говорили, что главным на Украине специалистом по колото-резаным. Кому, кроме него, могли отдать на экспертизу тело древнерусского рубаки?

Позавчера днем у себя в Петербурге я купил железнодорожный билет. Сутки промаялся в душном купе, переночевал в дурацкой украинской гостинице для командировочных (называлась она «Готель Жорж»), а утром третьего дня принялся названивать в дядькин институт. Там никто не брал трубку. Я пил пятую подряд чашку эспрессо и продолжал жать на кнопки телефона.

Первым о пещерах Киево-Печерской лавры еще полтысячи лет тому назад упомянул посол Священной империи Сигизмунд Герберштейн. Он писал, что «под Киевом существуют подземелья, а в них видны саркофаги. Эти пещеры огромны и тянутся под землей на десятки миль. В них имеются древние погребения и тела людей, давно похороненные, но не истлевшие, в том числе двое князей в дорогих языческих облачениях». Еще полвека спустя француз Гийом Левассер д’Боплан писал, что в лавре имеются мумии возрастом старше, чем полторы тысячи лет, и ему вроде бы даже показывали тела античных героев Ахиллеса и Гектора.

Толком обследовать пещеры удалось только после Второй мировой. Осыпающиеся ходы укрепили цементными стяжками, каждого покойника снабдили табличкой, перед входом посадили бабушку-контролершу. С тех пор коридоры подземной святыни вечно забиты экскурсантами. Самая большая очередь возле могилы древнерусского богатыря Ильи Муромца. По легенде, тот прибыл в лавру прямо с поля боя, уже смертельно раненным. На боку у богатыря до сих пор видна здоровенная рана с рваными краями.

Всего в лавре хранится приблизительно сто двадцать мертвых человеческих тел. И все они относительно неплохо сохранились. То есть никто из древнерусских святых, конечно, не выглядит так, будто умер вчера, но черты лиц рассмотреть можно. Что, согласитесь, неплохо для людей, переставших дышать почти тысячу лет тому назад.

Средневековый поляк Андрей Целлариус утверждал, что мумии, похороненные в Лавре, защищены от осквернения страшными заклятиями. Краеведы позапрошлого века считали, будто дело в особом местном микроклимате, при котором тела просто не гниют, и все. Внятного же ответа на вопрос, почему тела монахов, похороненных в пещерах, остаются нетленными, у современных ученых нет. В девяностых годах рядом пытались хоронить украинских авторитетных бизнесменов. Так вот от их тел ничего не оставалось уже через год-другой. А тела монахов лежат десятое столетие подряд.

Правда, к концу 1980-х нетленные мощи начали почему-то покрываться плесенью. И киевский горком Коммунистической партии распорядился принять меры. Была сформирована особая бригада ученых, которым предстояло вмешаться и устранить непорядок. К работе подтянули лучших специалистов. Первый раз за тысячу лет мощи извлекли из пещер и развезли по медицинским институтам: обмеры, взвешивание, рентген, всевозможные анализы…

 

4

Первой об этой истории мне рассказала сотрудница Музея Московского Кремля. Сухонькая еврейская женщина в вязаной кофте. Сама она занималась приблизительно тем же самым, но не в Киеве, а в Москве. Скажем, именно она последней вскрывала гробницу Иоанна Грозного и держала в руках его пустой череп.

— И как он вам?

— Что «как»?

— Ну, череп. Наверное, это очень необычное ощущение, заглядывать в глазницы, которыми Иван Грозный смотрел на мир. Пальцами трогать зубы, которыми когда-то он жевал пищу.

— Да нет. Чего тут может быть необычного? Ощущения как ощущения.

Женщина утверждала, что, судя по скелету, царь был минимум на полголовы выше любого из современников. Это был дородный лысеющий мужчина. Широкоплечий, пузатый, с крупными чертами лица и большим размером ноги. Но при всем при этом где-то в глубине души Иван так навсегда и остался затравленным мальчишкой-сиротой.

Насчет его отца люди шептались, будто смерть тот принял стыдную и непотребную — прямо на молодой жене. Потеряв разум, пожилой Василий III постриг законную супругу Соломонию в монастырь, а сам повадился каждую ночь ходить к Елене Глинской. И ладно бы каждую ночь: бывало, заглядывал к ней и днем. Елена была молодой, да ранней: под князем она голосила так, что слышно было по всему Кремлю. Женщины краснели, мужчины похабно хмыкали в кулак. Ради бесстыжей девки государь сбрил бороду, стал принимать корешки для улучшения потенции и забросил дела. Ну и помер вскоре. Править стал его новорожденный сынок Ваня. Вернее, конечно, не он сам, а от его имени — молодая царица.

Глинская никому на Москве не нравилась. Поэтому всего через несколько лет бояре ее отравили и править стали сами. Иван остался круглым сиротой. Прежде каждый московский князь долго учил наследника собственным примером. Но Ивана научить было некому: отец умер, а боярам дела до него не было. Никто не объяснил злому ребенку, как устроен мир, которым он станет править. Целыми днями Иван слонялся по Кремлю, забавы ради вешал собак и лет с двенадцати стал лезть под юбку каждой встреченной бабе. «Ну, весь в отца!» — умилялись бояре.

Несколько лет спустя заниматься воспитанием бесхозного княжонка взялся-таки митрополит Макарий. К тому времени центр православия в Орде уже переместился из Сарая на Москву. Макарий как раз и был главой всех ордынских православных. По его указанию специально для Ивана было составлено несколько учебных пособий. Например, историю юноша изучал по так называемой «Степенной книге». В ней прошлое Московии излагалось как рассказ о династии мудрых и могущественных Ивановых предков. Эта династия началась от римского императора Августа и через князей Киевской Руси вела к нему — молодому князю Ивану.

Митрополит подчеркивал: земля, которой станет править Иван, — это не просто одно из множества государств, а Святая Русь. Другой такой нет. Люди здесь как-то по-особому набожны. Небесные силы по-особому благосклонны к этим лесам и холмам. А посему и править такой державой — большая честь. Хорошо бы Ивану соответствовать. Вести себя так, как и подобает православнейшему самодержцу.

Под пером митрополитовых дьяков татарская периферия, где еще сто лет назад не было ни единого каменного здания, превращалась в величественную и древнюю империю. И если бы папа Ивана был жив, он, конечно, объяснил бы сыночку, что верить митрополиту не стоит: вся картина на коленке слеплена из первых попавшихся под руку побасенок. Но объяснить все это Ивану было некому: парень рос круглым сиротой.

На самом деле более или менее приличные религии в те годы лишь начали распространяться среди языческих подданных Орды. Часть племен как раз тогда переходила в ислам. Сегодня потомков этих людей обычно называют татарами. Часть племен предпочла православие — эти стали предками современных русских. Но изначально это были никакие не татары и не русские, а испокон веку живущие по лесам язычники совершенно одинакового финно-угорского происхождения.

Сперва тех, кто предпочел ислам, среди них было больше. Стремясь сделать карьеру при ханском дворе, в ислам переходили многие православные священники и монахи. Но ханская власть слабела. И ислам слабел вместе с ней. Ко времени Ивана Грозного маятник качнулся в другую сторону и уже наоборот татары стали массово принимать крещение. Но тут стоит понимать важный нюанс. Из священных берез вчерашние язычники нарубили себе досок под иконы, да только жизнь их от этого мало изменилась. И татарский ислам, и русское православие очень мало напоминали то, что под этими словами обычно подразумевается.

Тверской путешественник Афанасий Никитин как раз в те годы написал книгу «Хождение за три моря». Закончил он ее словами «Бисмилля Рахман Рахим, Иса Рух Уалло», что в приблизительном переводе означает «Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного, а также Иисуса Христа и Святого Духа». Не подумайте дурного: Афанасий был вполне себе набожным православным. Просто с самого детства он жил бок о бок с мусульманскими соседями, ну и привык к их оборотам речи. В Орде такое встречалось постоянно.

Люди разных вероисповеданий смотрели на то, что творится у соседей. Чему-то учились у них, чему-то учили сами. Русские православные научили татар и башкир строить мечети: на Волге их не отличишь от церквушек. Те же беленые стены, те же луковки наверху, но увенчаны они не крестом, а полумесяцем. Мусульмане в ответ научили соседей носить платки и соблюдать гигиену: отправляясь в церковь, русские женщины и до сих пор укрывают волосы красивыми хиджабами, а во время месячных к таинствам не подходят. Ни одному другому православному народу мира эти причудливые обычаи не известны.

Две разные религии создали из одних и те же племен два различных народа. Тот, кто желал править этими народами, просто не мог не являться одновременно и христианским самодержцем и мусульманским ханом. Задача не из легких, но Иван Грозный умудрился с ней справиться. Каждое воскресенье он по-честному отправлялся в церковь, и даже вроде сочинял какие-то хоралы ангельским воинствам. Но при всем этом вел он себя чисто как Тамерлан. Когда случайные возлюбленные рожали ему детишек, царь каждый раз собственными руками их душил: а потому что выблядки Небесному Царю неугодны!

Не стоит его за это винить: как веришь, так ведь и живешь. Иван верил, что Бог, во имя которого он был крещен, это суровый Небесный Владыка. Этот Бог был страшен, потому Иван и стал Грозным. Молодому царю никто не сказал, что на самом деле эта его вера не имеет к христианству никакого отношения. Пока из Царьграда ему везли религию, та успела здорово расплескаться по дороге. Страшные и ничего не значащие слова о Божьем гневе до царя дошли, а самое главное (то, что Бог христиан это Любовь, гвоздями прибитая к кресту) где-то потерялось.

 

5

Зато в плане политики дела у московского князя шли просто отлично.

Предки оставили ему в наследство обширную державу. Первым делом московские князья объединили под своей властью татарское Залесье. Ростов они купили, во Владимир ввели войска, Тверь руками степняков разорили, Нижний внаглую объявили своим, против Рязани интриговали, пока под корень не извели всех тамошних князей. Покоренные княжества были разными. Не похожими друг на друга. То, что мы сегодня называем единой Россией, когда-то было огромным количеством совсем разных россий. Где-то жители безоговорочно покорялись своим князьям, а где-то царила развеселая вольница. Где-то люди не верили ни во что, кроме собственного топора, а рядом народ был редкостно религиозен. Но отныне эти различия не имели никакого значения: в Московии правила были для всех одинаковы.

Богатства из покоренных городов до копейки вывозились, монастыри пылали, священников пытали, жители разбегались, а местная знать переходила на службу новому господину либо гибла на плахе. Откусив новый кусочек, предки царя Ивана каждый раз подолгу переваривали приобретение, а потом рот разевался на следующий удел. За собой Москва оставляла только идеально закатанный асфальт.

Эта династия, конечно, позабыла последний страх, да вот поставить князей на место было некому. Их непосредственное начальство из Золотой Орды уже почти столетие пребывало в глубоком параличе. Великая степная держава распалась на множество мелких орд. Правители спорили между собой, сражались за право вновь объединить то, что когда-то принадлежало Батыю. Иногда казалось, будто вперед вырвется Ногайская Орда. Иногда — что Крым. Но, чем дальше, тем яснее становилось: наиболее могущественным наследником Золотой Орды является все-таки Москва.

Прочим осколкам Орды шансов повзрослевший Иван не оставил. Теперь его полагалось именовать не Ванюшей, а государем Иоанном Васильевичем. Вешать дворняжек ему давно надоело: лет с семнадцати государь перешел на людей.

Первым делом армия Грозного разгромила выскочку Казань. Эта молодая держава была слишком богата и слишком беззащитна, чтобы не достаться Москве. Потом Иоанн официально объявил, что присоединяет к своим владениям Хаджи-Тархан (Астрахань) — древнюю столицу Батыя. Отныне правители выживших татарских орд должны были обращаться к нему в своих письмах как к «Великого улуса хану». А на своих монетах Иван стал чеканить арабскую надпись «белого царя деньга» — в смысле «монеты правителя всей Западной Орды».

На самом деле никаких прав на ханский титул Грозный не имел. Господами Орды могли быть исключительно потомки великого Чингиз-хана, и никто другой. Правило соблюдалось строго. Неважно, каково твое реальное могущество: править ты можешь только от лица какого-нибудь потомка Чингиз-хана. Ведь только им бескрайнее Синее небо вручило власть над землей. Грозные степные полководцы Ногай, Мамай, Тамерлан и Идегей мановением руки отправляли на смерть десятки тысяч человек, но и они правили не сами по себе, а только от лица какого-нибудь марионеточного Чингизханова праправнука. Потому что иначе быть просто не могло.

Иван подобным происхождением похвастаться, увы, не мог. Наиболее знатным из его предков был татарский полководец Мамай, который был не полноценным ханом, а всего лишь «гургеном» — ханским зятем. Место Ивана в ордынской табели о рангах было, считай, предпоследним с конца. Поэтому номинальным правителем всей своей державы Грозный объявил царевича из рода Чингиз-хана — непутевого мужичонку по имени Симеон Бекбулатович. Того короновали и неподалеку от нынешнего Мурома выстроили для него собственную столицу — городок Касимов. Если вы там не бывали, то очень рекомендую. Касимовские пейзажи здорово помогают понять какие-то важные вещи насчет страны, где все мы живем. Типичная русская глубинка: березки, кузнечики, деревянные избушки. А над крышами — белые шпили русских храмов, но не церквей, как вы могли подумать, а мечетей.

Восстановить величие древней Орды пытались многие. Но удалось это одному только Ивану. Прежним московским князьям отцы каждый раз объясняли: особо не высовывайся, и дольше проживешь. Пусть большой политикой занимаются те, кому положено, а мы тут, на Москве, люди маленькие. Но Иван вырос сиротой, и некому было объяснить ему, как устроен мир. Никто не сказал ему, что это невозможно, и Иван просто взял, да и объединил Орду под собственной властью.

Волга теперь принадлежала ему от истоков до устья. На руинах ханского Сарая Иван водрузил свой бунчук. После этого по одному, по два, мелкими ордами и племенами под власть Москвы стали переходить кочевники с земель нынешнего Казахстана. Рано овдовев, Иван женился на кабардинской принцессе, и вскоре московские чиновники уже обкладывали данью племена Кавказа. Под конец татарский род Строгановых нанял казачью орду некоего Ермака, чтобы те разгромили последнего Иванова конкурента — самозваного хана Кучума. Напомню: казаками в те годы называли не то, что принято сегодня, а мелкие отряды степных кочевников — именно от этого слова происходит современное название «Казахстан».

После похода Ермака земли Золотой Орды наконец были объединены — от Кавказа до Сибири. Величие Батыевой державы было восстановлено. Непокорным оставался Крым, но это были уже нюансы. В целом именно при Грозном моя страна стала самой собой. За следующие пятьсот лет в ней очень мало что изменилось.

 

6

Дозвониться мне удалось только к полудню. Профессор Михайличенко сказал, что я могу приезжать. Полчаса на метро, минут двадцать пешком через кладбище, по лестнице на второй этаж, постучаться в дверь:

— Вы позволите?

— Да, проходите, пожалуйста.

Профессор был высоким, сухопарым. Улыбался он, будто немного стесняется. Сразу и не догадаешься, что на жизнь этот человек зарабатывает, препарируя недавно умерших людей. Или не недавно. Было время, когда Борис Валентинович входил в спецгруппу по комплексному исследованию нетленных мощей Киево-Печерской лавры. Поздоровавшись со мной, он вышел из кабинета и принес из другой комнаты старую бумажную папочку.

— Здесь все материалы. Вскоре после окончания работ руководительница нашей группы умерла. Еще через некоторое время скончались и все другие члены той комиссии. С тех пор я эту папку даже не открывал. Господи, сколько пыли!

В папочке лежали через копирку отпечатанные на машинке медицинские справки. Я взял почитать одну. Там очень канцелярским языком говорилось, что исследованию было подвергнуто тело, предположительно принадлежавшее Илье по прозвищу «Муромец». В графе «Год рождения» стоял прочерк. В графе «Место рождения» значилось «предположительно село Карачарово».

— Ну а что-нибудь конкретно удалось установить?

— Много чего. Например, былины утверждают, что Муромец тридцать лет просидел на печи. Не знаю насчет тридцати лет, но, судя по состоянию позвоночника, двигаться этот человек какое-то время явно не мог.

— Да?

— Еще в боку у него есть рана. Здоровенная дыра от зазубренного колющего оружия. Он пытался прикрыться рукой, но оружие пробило и руку и грудь. Скорее всего, это было копье. От этой раны человек и умер. Кроме того, по черепу было восстановлено лицо. Мы смогли выяснить, как конкретно выглядел богатырь.

— Да, я видел реконструкцию. Такой бородатый мужчина с носом-картошкой.

— Нет, бородатым он точно не был. Да и нос у него довольно тоненький.

— Не был бородатый? Но раньше, я так понимаю, все носили бороды.

— А этот не носил. Можете мне поверить, ведь я держал то, что осталось от его головы, вот этими руками. Бороды русские ведь стали носить, лишь оказавшись под властью мусульман. В Древней Руси брились почти все.

Я подумал над тем, что сказал профессор.

— Столько лет прошло. Может, борода просто сгнила?

— Волосы не разлагаются. Если бы борода была, то она бы сохранилась. У Ивана Грозного, например, сохранилась. И у лаврских монахов тоже.

— Мне как-то трудно представить богатыря Илью Муромца с бритвой перед зеркалом.

— Тем не менее так, скорее всего, это и выглядело. Богатырь намыливал щеки и скоблил их бритвой. У меня, кстати, есть его фотографии. Хотите посмотреть?

Профессор вынул из внутреннего кармана пачку старых фото. На карточках был изображен прикрывший глаза богатырь Илья Муромец. Действительно гладковыбритый. Святой русской церкви и герой народных песен. Выглядел он ужасно усталым.

 

1

Лет пять назад, когда я только-только начинал всем этим заниматься, кто-то из экспертов рассказывал мне:

— «Черные» археологи ведь только называются археологами. А по сути это гробокопатели. Уроды без стыда и совести. В заброшенных деревнях, если на кладбище придешь, то шагу ступить невозможно: все кости вытащены из могил и разбросаны. Да и в незаброшенных деревнях тоже. Как можно называть археологами людей, которые плоскогубцами выдирают у покойников золотые коронки? Драгметаллы в переплавку, хорошо сохранившиеся черепа — на сувенирные пепельницы.

Теперь я стоял на Рюриковом городище под Новгородом. Если бы я не был на сто процентов уверен, что передо мной вполне официальная экспедиция во главе с замдиректора главного археологического института страны, то решил бы, будто как раз на лагерь гробокопателей и нарвался. Раскоп начинался в полуметре от современного деревенского кладбища. Здоровенная ямища, забытые с вечера лопаты, а сразу за ними — ажурные оградки и венки «Незабвенной бабушке Марусе».

Я вытащил сигареты и подумал: удивительно, что деревенские до сих пор хорошенько археологам не навешали. За незабвенную-то бабушку Марусю.

Времени было что-то около десяти утра. Но в лагере все еще спали. Я сидел на траве, курил и просто ждал, пока они наконец проснутся. За раскопом и кладбищем торчал деревянный забор, за ним — развалившийся древний собор, а еще дальше — серая река Волхов. Все вместе смотрелось живописно. Прежде чем приехать на раскопки, я несколько раз звонил руководителю экспедиции, но встречаться он отказался. Сперва сказал, что нет времени, а потом вообще перестал подходить к телефону.

Названивать надоело. Вчера вечером я одолжил у знакомых машину, доехал до Новгорода, переночевал в гостинице, с самого утра приехал к археологам в лагерь, но оказалось, что руководителя на месте нет, уехал, а остальные спят. По идее, нужно было возвращаться на шоссе, заводить машину и двигать домой в Петербург. Но сидеть и разглядывать новгородские небо и речку нравилось мне куда больше.

Минут через сорок проснулась повариха. С удивлением посмотрела на меня, но спрашивать ни о чем не стала. Мы в Петербурге все такие: улыбнуться незнакомому человеку и первым начать разговор нам сложнее, чем долотом выбить себе передний зуб. Докурив очередную сигарету, я поднялся с земли, подошел поближе, поздоровался, сказал, что журналист и приехал, типа, по делу. С собой у меня была банка кофе. У поварихи я попросил горячей воды и сахара.

— Это очень хороший сорт кофе. Хотите?

— Нет, спасибо.

— А ваш руководитель экспедиции не сказал, когда вернется?

— Не сказал. Но думаю, не раньше чем послезавтра. Он вам нужен?

— Я хотел попросить его хотя бы в общих чертах рассказать о том, что вы тут находите.

— Поговорите с аспирантом. О находках он может рассказать и без профессора.

Пока аспирант не проснулся, я пил свой кофе, а повариха пыталась сообразить хоть какой-нибудь завтрак. Иногда из палаток вылезали молоденькие археологини. По их рожицам было видно, чем именно они тут занимались в отсутствие руководства. Девушки терли глаза, щелкали застежками лифчиков и глупо хихикали.

— А как у вас отношения с местными?

— Ничего. Нормальные отношения.

— Они не возражают, что вы копаете почти на кладбище?

Повариха повернулась и внимательно на меня посмотрела.

— Официально это кладбище давно закрыто. Хоронить на нем нельзя. Но они все равно хоронят. И тем разрушают уникальный культурный слой Рюрикова городища.

— Понятно.

— Вы хотите писать об этом?

— Да нет. Просто спросил.

Наконец из палатки выбрался и обещанный аспирант. Он сходил на речку умыться, а потом подошел и задал вопрос в лоб:

— Что вам здесь нужно?

Я повторил свою историю. Сказал, что раз уж его шеф уехал, то, может, я мог бы задать пару вопросов ему?

— У вас есть журналистское удостоверение?

— Зачем вам мое удостоверение?

— Значит, удостоверения нет. Ясно.

Парень был таким молоденьким, что на лице у него совсем не росла борода. Глядя мне прямо в глаза, он сказал, что отвечать на мои вопросы не собирается.

— Почему?

— А зачем? И вообще: кто вы такой? Зачем вы сюда приехали?

— Давайте попробуем с самого начала. Я журналист. Приехал поговорить с вашим руководителем, но его нет.

— Я тоже не могу вам ничем помочь. Да и оставаться вам здесь незачем. Всего доброго.

 

2

Я поблагодарил повариху за кофе и пошагал к реке. За последние несколько лет я повидал огромное количество археологических экспедиций. Но эта была самой странной из всех. Сперва мне два месяца не отвечали по телефону. Теперь еще этот безбородый хам. Что там, на этом городище, может быть такого, что ни руководитель экспедиции, ни его аспирант — вообще ни один человек, имеющий отношение к раскопкам, не желает рассказывать о результатах своей работы?

Река была тихой, неторопливой, северной. Над ней висело такое же неторопливое северное небо. За рекой виднелись стены новгородского детинца и золотой купол Святой Софии, увенчанный крестом. На поперечной перекладине креста сидел неподвижный голубь. Новгородская легенда гласит, что пятьсот лет тому назад птичка присела на крест отдохнуть, но посмотрела вниз, увидела, что творят в Новгороде воины Ивана Грозного, и окаменела от ужаса. Так с тех пор там и сидит.

На тот момент город входил в пятерку крупнейших столиц Европы. Он был величественнее Парижа, богаче Амстердама. Его полным называнием было «Господин Великий Новгород», потому что, обращаясь друг к дружке, новгородцы никогда не забывали добавить слово «господин». Это в Московии жители считались собаками своего хозяина и даже в официальной переписке обязаны были называть себя уничижительно: «Мы, недостойные рабы твои, столбовые бояре Ивашка, Васька да Кузька, челом бьем». В Новгороде рабов не было — только господа.

Новгород был самым русским из всех русских городов. И именно этим был совсем не похож на все, что под «русским» принято понимать сегодня. Правда ли, что русская система правления — чуть ли не самая централизованная в мире? Конечно правда, но не стоит забывать, что в русском Новгороде возникла и древнейшая в Европе парламентская республика. Правда ли, что Россия, как писал Пушкин, всегда была «страной рабов»? Правда, ведь крепостное рабство у нас рассосалось даже позже, чем американцы отменили рабство негров, — вот только на новгородских землях крепостного права не было вообще никогда. Правда ли, что женщины в России по-азиатски сидели дома и носу из терема показать не смели? Правда, — но только не в Новгороде, где посадница Марфа Борецкая правила громадным государством куда успешнее, чем ее младшая современница, английская королева Елизавета. Правда ли, что до самой революции Россия была совершенно безграмотна? И снова правда: в 1913-м читать умел один русский из шести, а по степени владения иностранными языками русские и до сих пор отстают даже от государств Африки. Но вот в Новгороде, судя по тому, что находят археологи, грамотность была почти поголовной, и даже дети малые здесь свободно владели парой-тройкой европейских наречий.

Жители города были набожны: специально приглашенные из Европы монахи-доминиканцы переводили для новгородцев Библию. Именно этим переводом, кстати, до сих пор пользуется Русская православная церковь. Жители города были богаты. Причем не просто богаты, а показательно, назло всем вокруг богаты. Каменных храмов здесь и до сих пор в два раза больше, чем во всей остальной России. Жители города вели себя надменно и независимо. Известен случай, когда двух новгородских купцов живьем сожгли в Прибалтике за то, что они, не соблюдая никаких норм приличия, демонстрировали всем вокруг свои гомосексуальные пристрастия. История этого странного города была закончена жуткой зимой 1570-го. Рождество Новгород встретил еще богатым и процветающим. А сорок дней спустя, к Сретению, это были уже одни дымящиеся руины. И только окаменевший голубь смотрел с креста разоренной Софии на эти руины.

 

3

Иван Грозный выступил в новгородский поход в начале декабря. Чтобы раньше времени не спугнуть добычу, дороги на север были перекрыты. Никто не должен был знать о конечной цели похода. По пути Грозный уничтожал все живое. Первая остановка войска произошла в Твери. Здесь жили несколько сотен переселенцев из Пскова. Все они были схвачены и вместе с семьями перебиты. То же самое произошло на следующей остановке в новгородской крепости Торжок. Когда-то монголы надолго застряли под ее стенами, но теперь все было иначе, и Грозный двигался на север почти не встречая сопротивления.

Новгородцы узнали о прибытии московитов слишком поздно. Город был стремительно окружен татарской конницей Грозного. Осада происходила по всем правилам военного искусства. Выходы были перекрыты («кабы ни един человек с граду не сбежал»), наиболее состоятельные горожане и городские чиновники сразу же арестованы, на перекрестках и площадях встали московские караулы.

6 января к Новгороду подошел сам Грозный. Его лагерь расположился на том самом месте, где теперь лежит деревенское кладбище и копают странные археологи. Вокруг лагеря были сразу же возведены укрепления. Русские земли московский самодержец рассматривал как враждебную территорию, а на таких землях предосторожности лишними не бывают. Никогда не знаешь, что именно спасет тебя от стрелы в спину.

Через три дня Иван торжественно въехал в Новгород. На мосту через Волхов его встречал новгородский архиепископ Пимен. Владыка пригласил московских гостей в свои палаты на торжественный ужин. Угрюмые гости молча сели за стол и принялись жевать еду. Посреди ужина царь вскочил и «возопил гласом великим». Это было сигналом: москвичи повскакивали с мест и бросились резать хозяев. Большая часть новгородских бояр была перебита на месте, выживших связали и увели.

«Царь повеле архиепископлю казну и весь двор его пограбити». Святую Софию, самый древний русский храм, до которого за всю его историю не смог добраться ни один враг, воины Грозного разорили подчистую. Были вынесены все священнические облачения, содраны оклады с икон, украдены драгоценные сосуды и даже старинные резные двери москвичи не поленились снять и увезти с собой. Грабеж и убийства в детинце продолжались до утра. Добычу Грозный велел свозить к себе в резиденцию на Рюриковом городище.

На следующий день над захваченными пленниками был устроен показательный суд. Православного архиепископа завоеватели нарядили в скомороший колпак, задом наперед посадили верхом на белого осла и отправили к себе на Москву. А с боярами и купцами Грозный решил разобраться прямо на месте. «Царь сед на судилище и повеле приводити к нему владычных бояр и приказных людей, а жены и дети их повеле перед собой люто мучити».

За следующие два дня городская верхушка была истреблена поголовно: все бояре, все чиновники, все главы купеческих корпораций, все зажиточные горожане, все, кто хоть что-то собой представлял. Казни старались изобретать необычные, зрелищные. Сперва «царь приказал телеса новгородцев некой составной мудростью огненною пожигати». Потом голых и обожженных людей привязывали к саням, по снегу волокли к реке и там заталкивали под лед. Никакого сочувствия к русским москвичи не испытывали. Маленьких детей они привязывали к телам матерей и баграми забивали поглубже в воду.

Самых богатых пленников перед смертью пытали: заставляли отдать накопленное. Купца Федора Сыркова привязали за руки и стали топить в проруби. Сам Грозный с интересом наблюдал за происходившим. Когда голова несчастного ненадолго появилась над водой, он спросил, что там на глубине видать? Федор ответил, что видел нечистых духов: они готовят царю место в аду. За такую дерзость Сыркова тут же вытащили из воды и живьем сварили в котле, а потом вареное тело разрубили на мелкие кусочки и скормили свиньям.

Ограбив купцов, царь перешел к богатым новгородским монастырям. В окрестностях города было несколько десятков православных обителей. Все они были закрыты, ценности оттуда были вывезены, а арестованным монахам москвичи заявили, что каждый из них должен сдать по 20 рублей. После этого точно так же были ограблены и все приходские церкви Новгорода. Священников безжалостно «ставили на правеж»: привязывали к столбам и железной палкой били по ребрам до тех пор, пока те не выплатят, что велено. Избиения продолжались каждый день, несколько месяцев подряд. В основном священники не выдерживали побоев и умирали. Зато именно на деньги, добытые в новгородском походе, были отстроены самые красивые московские церкви — все сорок сороков.

После этого царь, наконец, взялся и за простых новгородцев. Все товары, обнаруженные в лавках, были конфискованы и сожжены. Весь скот перерезан, а запасы хлеба царь велел сжечь. По новгородским улицам текли реки расплавленного воска, на перекрестках чадили груды горящих тканей. По улицам ездили отряды татарской конницы в полном вооружении и саблями рубили каждого, кого встречали. Дошло до того, что москвичи топорами изрубили все самые красивые дома — «быть Нову граду пусту!».

Толпы обезумевших людей бродили по пепелищам. Новгородцы сбивались в кучи на перекрестках, пытаясь хоть немного согреться, теснее прижавшись друг к другу. Перед тем как покинуть город, московский князь велел выжившим жителям собраться на Ярославовом дворище: царь окажет им милость. Новгородцы решили, будто речь идет о бесплатных раздачах еды, и послушно собрались. Татарская конница окружила толпу и, не торопясь, начала отконвоировать людей на юг, к Москве. Дело было в самые лютые крещенские морозы. Из одежды на новгородцах были только легкие рубахи. Через два дня в живых не осталось никого.

Я все еще сидел на берегу Волхова. Историки, писавшие о новгородском походе Грозного, в растерянности разводят руками: что, черт возьми, произошло тут полтысячелетия назад? Почему русский царь так странно вел себя в русском городе? Им очень трудно представить, что Грозный вовсе не был русским царем. «С чего бы это православное московское воинство разоряло новгородские монастыри?» — удивляются они не в силах допустить мысли о том, что москвичи попросту не были православными. Картинка двоится: словно на один экран проецируют сразу два кинофильма. Русь напала на Русь, и Русь сопротивлялась Руси, но в результате долгой борьбы Русь все-таки победила.

Новгородский поход царя Ивана длился шесть недель и увенчался полным успехом. До похода в городе жило приблизительно пятьдесят тысяч человек. Спустя семь лет обитаемы в Новгороде остались 283 жилых двора. Внутри Святой Софии выросла трава высотой по пояс. Присевший на крест Святой Софии голубь окаменел от ужаса. Господин Великий Новгород навсегда перестал именоваться «Господином».

 

4

Подробности этого похода историки выуживают из мемуаров немецких наемников, помогавших Грозному решить новгородский вопрос. Русские летописи рассказывают о том, что творилось в Новгороде, сбивчиво. Оно и понятно: грамотных, которые могли бы всю эту красоту описать, во время похода либо зарезали, либо угнали в Москву. Там, где проходила армия Грозного, даже трава вырастала лишь спустя поколение. Все, что можно было увезти, увозилось, остальное подлежало уничтожению. Так поступали ордынские правители, начиная с Чингиза и Батыя. Так же поступал и белый царь Иван.

Свою столицу Грозный отстраивал по той же схеме, что строились Самарканд или Сарай-Бату: вся она была возведена руками пленных. Образованные чиновники, опытные инженеры, умелые строители — все они подлежали переселению в Москву и дальше обязаны были без разговоров выполнять заказы нового господина. Не очень гуманно, зато из ордынского захолустья Москва скоро превратилась в действительно симпатичный городок.

Нужных людей московские князья каждый раз находили на стороне. Потому что собственных у них просто не было. Кремль им построили пленные псковичи и нанятые итальянцы. Летописи составили пленные новгородцы и нанятые украинцы. В бой за Москву шли татары, башкиры, казаки, позже калмыки, еще позже дикие горские дивизии, а офицерами русской армии до самой революции были в основном прибалтийские немцы.

Принято думать, будто моя страна многострадальна. Мол, соседи только и делали, что нападали на нее, грабили и уводили жителей в полон. Хотя реально за первые полтысячелетия своей истории Московия ни разу не вела войн на собственной территории — только на сопредельных. От держав, расположенных по соседству, ее армия не оставила камня на камне.

Сперва были покорены второстепенные татарские княжества. Потом кавказские ханства и кланы. Потом Вятка, Пермь и княжества остяков. Языческие державы Сибири и Дальнего Востока. Мелкие пограничные княжества Украины. Молдавия и Валахия. Прибалтийские замки, Русь и Польша. Казахские жузы и эмираты Средней Азии. Каждое из этих государств имело свою собственную историю, — но в тот момент, когда на границе появлялась армия Москвы, эта история заканчивалась навсегда.

Воинов в свою армию московские князья нанимали за деньги. Иногда даже за очень большие деньги. Да и на тех, кто мог бы описать эти победоносные походы, средств тоже не жалели. Толк в хорошем PR князья понимали за полтысячелетия до того, как появился сам термин PR.

 

5

Земли, которые сегодня я называю своей Родиной, впервые были объединены ханами Золотой Орды. Посмотрите на карту: то, что когда-то завоевал Батый, до сих пор входит в состав РФ. А то, до чего дотянуться он не смог (Украина, Закавказье, Прибалтика, Средняя Азия), — в наши дни опять заграница.

Созданная Батыем держава оказалась крепче гранита. Да, время от времени она трещала по швам и даже распадалась, но потом ее части все равно соединялись — как сливаются воедино шарики ртути из разбитого градусника. Самого яркого расцвета эта держава достигла при Иване Грозном. Московский царь дал Орде новую жизнь, а заодно и новую историю. Вести род от степных ханов Ивану уже не хотелось. Да и кто бы поверил, если безродный москвич объявил бы себя потомком божественного Чингиза? Нужно было что-то совсем из другой оперы. И, осознав задачу, приближенные царя засучили рукава.

Перепробовано было несколько вариантов. Род Грозного возводили к римским императорам, византийским базилевсам и паре совсем вымышленных народцев. Но в результате остановиться решили на русском прошлом. А чего? Вполне приличное прошлое, и нынешним хозяевам оно, похоже, ни к чему. Можно забирать и пользоваться. Идея Ивану понравилась. Историю соседней Руси, к которой его держава не имела никакого отношения, царь взял штурмом так же, как прежде его воины штурмом брали стены Казани и Новгорода.

Впервые новую схему отечественной истории внятно изложил ушлый украинский грамотей, которого звали Иннокентий Гизель. В своем сочинении «Синопсис» он объяснял: на прекрасных, медом и молоком сочащихся землях Руси издавна обитает православно-российский народ. Это совершенно особые люди: набожные, смиренные, никогда не нападающие на соседей, но и себя в обиду не дающие. К чему лишние слова? Если говорить откровенно, то именно русские, а никакие не евреи и есть избранный Богом народ. И точно так же, как когда-то Бог посылал Своих пророков библейским евреям, теперь Он посылает особых посланцев уже на Русь. Только теперь это не пророки, а князья и цари. Избранный народ управляется избранной династией, и, пока у власти остаются русские самодержцы, силы ада могут сколько угодно скрежетать зубами: шансов у них все равно нет.

Следующие двести лет «Синопсис» был единственным трудом по русской истории, доступным простонародному читателю. Книга выдержала больше тридцати изданий и переписывалась от руки чуть ли не до начала XX столетия. Купцы, крестьяне, деревенские попы и прочие низы общества читали Гизеля взахлеб. А для читателей пообразованнее все то же самое излагал официальный историк империи Николай Карамзин. Схему он позаимствовал у Гизеля, но стиль для ее изложения подобрал уже совсем другой.

На глазах у Карамзина Российская империя стала чуть ли не главной державой планеты. Турки дрожали, британцы заискивали, французы разевали рты от восхищения. Посольства с изъявлением полнейшей покорности присылали правители никогда прежде не слыханных стран. Петербургские императоры достойно продолжили дело Батыя. Их воины присоединяли к империи все новые территории. Непокорные вырезались, над остальными ставились надзиратели. А след в след за воинами шли историки, в задачу которых входило присоединить покоренные территории окончательно. Намертво пришить мясом к мясу. Переписать местное прошлое таким образом, чтобы покоренные жители сами, по собственной воле склонили бы головы перед далеким белым царем. С благодарностью припали бы к его руке и отныне желали бы лишь одного: служить. Отдать дарованную им Богом жизнь великой цели… великой и грозной державе… ну, то есть тем, кто во главе державы стоит.

Блеск империи слепил Карамзину глаза. Свою собственную жизнь он тоже желал бросить на этот же алтарь. Двадцать лет подряд из обломков героического прошлого он лепил примеры для еще более героического будущего, но справился-таки с задачей. Факты — это ведь такая штука… вы ведь понимаете: расставить их можно в любой последовательности… это как кирпичи: можно построить церковь, а можно ватерклозет. Карамзин расставил факты, как считал нужным. Он писал не беспристрастный труд, а новую библию новой веры: Русь свята, народ ее — мудр и непобедим, династия ее — богохранима.

Поколения историков рисовали картины никогда не бывалого прошлого, и эти картины в моей стране до сих пор помнят как «Отче наш», а если быть честным, то даже лучше, ведь «Отче наш» у меня в стране как раз никто и не помнит.

Последний раз картину немного подправили при позднем Сталине, в 1946-м. В тот раз упоминания о Золотой Орде были запрещены окончательно, и после этого взгляды на русскую историю больше уже не менялись. Да и вряд ли когда-нибудь изменятся.

 

1

Уйдя с Рюрикова городища, я заскочил в Новгород выпить кофе, а потом доехал до Перыни, оставил машину на обочине и дальше пошел пешком.

У дороги стоял огромный, но необитаемый особняк. Почти замок — с собственной крепостной стеной и башенками охраны. Выстроен он был каким-то не очень крупным местным бандитом, да только несколько лет назад тому, говорят, пришлось бежать в Голландию, и с тех пор вокруг тишина. Я обогнул особняк и прошел через небольшой сосновый бор. Впереди заблестела вода. Невысокий пригорочек, красивый вид на озеро Ильмень, на пригорке — старинная церковь. Все вместе называется «Перынский скит».

«Перынский» означает «посвященный древнему божеству Перуну». Сегодня место выглядит не ахти, хотя история у него такая, что закачаешься. Четыреста лет назад любознательный европейский путешественник Адам Олеарий посетил скит и записал потом в дневнике:

Когда еще русские были язычниками, они имели на этом месте идола, называвшегося Перуном, то есть богом огня. Божество это имело вид человека, с кремнем в руке, похожим на молнию, «громовую стрелу». В знак поклонения идолу жрецы жгли на этом месте неугасимый ни днем ни ночью огонь, поддерживаемый дубовыми дровами. И если кто-то из служителей по нерадению допускал, чтобы огонь погасал, то за этот проступок его карали смертью.

Как часто в жертву языческим божествам приносили людей, Олеарий не говорит. Но в том, что такие жертвы приносились, можно не сомневаться. Во-первых, археологи иногда находят тут обгорелые черепа и все такое, а во-вторых, любое язычество устроено так, что просто не в силах обойтись без человеческой крови. На то оно и язычество. Лишь Бог христиан желает поделиться с людьми всем, что имеет. Идолы желают, наоборот, лишь отобрать.

Пейзаж вокруг был чисто былинный. По колено в холодной воде стоят деревья. Воздух пахнет водой. Прежде чем идти дальше, я постоял, выкурил сигарету. Представить, как когда-то здесь горело пламя язычества, не получалось, хотя искры давних костров, думаю, тлеют тут и до сих пор. Вон, в бывшем бандитском замке окна светятся трупным фосфором: обитатели смотрят телевизор. А тот объясняет: каждый из людей обязан, просто обязан сделать то-то и то-то. Что это, как не апгрейд-версия древней веры? И неважно, чего именно ТВ станет от вас требовать, — купить ненужный хлам или жизнь отдать за родину. Суть от этого совсем не меняется: Бог желает что-то вам дать, идолы способны лишь требовать.

Я зашел в монастырские ворота. Гавкнула и задергалась на цепи мохнатая сторожевая собака. Возле келий сидел монах в черной рясе. Собаке он сказал, чтобы она замолчала, и та послушалась. Подойдя поближе, монах внимательно на меня посмотрел.

— Хотите осмотреть монастырь?

— Если вы не станете возражать.

— С чего бы это я стал? Проходите. Сейчас отопру храм. Этой церкви больше восьмисот лет. Она одна из самых древних в Новгороде.

Из келий показался еще один мужчина — теперь в гражданском. Он крикнул монаху, что ужин готов, ждут только его.

— Начинайте без меня, тут люди пришли.

Солнце спустилось довольно низко. Мы обошли церковь кругом, постояли на берегу. Монах еще что-то рассказал мне о своем монастыре. Иногда он снимал с головы свою бархатную монашескую шапочку и вытирал ею пот со лба. Под шапочкой у монаха была блестящая лысина.

На берегу озера стоял громадный деревянный крест. Я спросил:

— Это то место, где когда-то стоял идол Перуна?

— Говорят, да.

— Насколько я знаю, на месте срубленного идола потом был похоронен Добрыня Никитич…

— Тот самый? Богатырь? Никогда не слышал.

Монах объяснил, что при Сталине монастырь переоборудовали в армейскую базу. Под храмом выкопали громадный бункер. Чем там занимались военные, неясно. Местные утверждают, будто в лабораториях там разрабатывали бактериологическое оружие. Двери подземного бункера давно сгнили, но внутрь монахи на всякий случай все равно не ходят. И вообще, без лишней надобности стараются ничего здесь не копать. Так что ни о каком Никитиче он лично ничего мне не расскажет.

— Да и бессмысленно здесь копать. На берегу пески ведь, почти зыбучие. Все вглубь уходит. На пляже кинь металлическую гайку — через два месяца ее никаким металлодетектором не отыщешь. Как в трясину все засасывает — хоп, и без следа исчезла. Тут раньше вокруг скита кладбище было. С княжеских времен существовало. Маленькое — а никогда не переполнялось. Гробы в землю клали, а их засасывало так, что через несколько лет на том же месте можно ставить новую могилу.

Мы помолчали.

— Там, под песком, этих гробов столько, что и не представишь. Если когда-нибудь тут и был гроб Добрыни, то он давно уже лежит на дне озера.

«Как вся история моей страны», — подумал я. Что-то было, что-то происходило, а потом — хоп, и без следа исчезло…

 

2

По воскресеньям, после церковной службы, мой младший сын ходит в воскресную школу. А я (чтобы не болтаться по улице), бывает, хожу с ним. Сижу на самой задней парте, слушаю, как монашки на смешных примерах рассказывают детям о том, во что верит моя церковь. В прошлое воскресенье монашки рассказывали притчу про человека, который умер и, оглянувшись, увидел, что вся его жизнь это как цепочка следов на песке. Причем рядом всегда была вторая, параллельная цепочка, потому что, куда бы ни шел этот человек, Бог всегда был с ним. Молча, как верный друг, шагал рядом.

Однако, приглядевшись, человек заметил странную штуку: там, где ему было особенно тяжело, следы были всего одни. Вторых рядом не было. И в гневе обернувшись к Богу, человек вскричал:

— Как Ты мог? Почему там, где мне была особенно нужна Твоя помощь, Ты оставил меня?

Дети слушали, открыв рот. Да и я, честно сказать, тоже. Потому что точно такой же вопрос Богу может задать каждый из нас. Ведь главное, что можно о Нем сказать, это то, что Бога никто и никогда не видел. Где Он? Почему я не вижу Его? Что бы ни говорили о Нем, мы всегда говорим о том, чего не знаем. О том, чьего присутствия в свой жизни совсем не ощущаем. И иногда я думаю, что это худшее из того, что могло со всеми нами случиться.

Каждый из людей создан для того, чтобы кто-то мог его любить. Это нужнее человеку, чем еда, кислород и солнечный свет, которого в моем Петербурге и так никогда не бывает. Каждый из нас создан, чтобы быть любимым, да только не видно что-то в мире никакой любви. Совсем-совсем не видно. Мир не жесток — всего лишь равнодушен. И, оборачиваясь на свою жизнь, мы видим всего одну цепочку следов. Рядом должна быть вторая, но ее нет.

Бог есть любовь, да только где Он, этот Бог? Где она, эта Его любовь? Веками и тысячелетиями человек вопил, обращаясь к намертво запертым небесам:

— Как Ты мог? Почему там, где мне была особенно нужна Твоя помощь, Ты оставил меня?

Тысячу лет назад русские впервые получили внятный ответ на этот вопрос. Из Византии ко двору князя Владимира прибыли те, кто рассказал: на самом деле Бог все-таки здесь. Пусть Его не видно, но Он рядом, а значит, цепи разорваны. Хищные боги язычества могут сколько угодно требовать новых жертв — больше мы не обязаны их приносить.

— Воистину, это добрая новость! — воскликнул князь Красно Солнышко. В Киеве христианство он установил сам, а крестить Новгород отправил Добрыню, который приходился ему дядей по матери. С заданием Добрыня справился неплохо: горожан крестил, языческих жрецов разогнал, а Перуново изваяние срубил и бросил в реку Волхов. Неугасимый огонь впервые за несколько веков погас. Единственное, что Добрыня оставил себе на память, это палицу древнего бога. Еще несколько веков подряд эта здоровенная, окованная оловом дубина хранилась в новгородском детинце, а потом во время очередной кампании по борьбе с языческими пережитками ее торжественно вынесли вон и сожгли. А на месте, где стоял идол, построили маленькую Перынскую церквушку.

Впрочем, как именно Добрыня крестил Новгород, историкам тоже известно не очень хорошо. О самом событии рассказывает всего одна древняя летопись, да и ту никто не видел в глаза уже лет триста.

Когда-то ее, эту летопись, отыскал крупный чиновник петровских времен Василий Никитич Татищев. Человеком он был серьезным: воевал со шведами и турками, был ранен в Полтавской баталии, руководил уральскими заводами, усмирял башкир и калмыков, основал город Тольятти и впервые описал кости мамонта. А под конец жизни сел за написание «Истории государства Российского».

Материалы для этой книги Василий Никитич выискивал, считай, всю жизнь. Один его знакомый архимандрит служил в те годы настоятелем небольшого монастыря. И как-то упомянул, что видел у себя в обители летопись немыслимой древности. Хозяином ее является монах по имени Вениамин. Всю жизнь он собирал по монастырям старинные книги. И в результате собрал довольно большую коллекцию.

Татищев заинтересовался и спросил, нельзя ли на все это взглянуть? Из монастыря ему ответили, что можно, и через некоторое время прислали рукописи. Татищев внимательно их осмотрел. Сразу было видно: монах-коллекционер пожадничал и подлинники оставил себе, а Василию Никитичу отослал переписанные от руки копии. Но и это было неплохо, потому что сами летописи производили впечатление дико древних. Ничего подобного прежде Татищев не видел: текст, который он держал в руках, был составлен куда более древним автором, чем самый первый русский летописец Нестор.

Ознакомившись с содержанием древних летописей, Татищев отослал их хозяину а в сопроводительном письме настоятельно просил тут же выслать взамен подлинники. Ничего на свете он не ждал с таким нетерпением, как этой посылки. Однако не дождался: в следующем письме ему сообщали, что его знакомый архимандрит умер, а его пожитки были розданы другим монахам. Татищев схватился за голову: копии он отослал, а подлинник исчез.

«Бог с ним, с архимандритом!» — снова и снова писал он в монастырь. Отыщите мне монаха Вениамина, которому принадлежали манускрипты! Ему отвечали, что в монастыре есть всего один монах с таким именем. Это казначей монастыря — человек приличный и, разумеется, совершенно неграмотный. Никаких рукописей он с роду и в руках-то не держал.

 

3

Так всегда и выходит. Кажется, будто прошлое известно тебе до мельчайших подробностей. Будто ты чуть ли не видел все своими глазами, и дым горящих перед идолами костров щекотал чуть ли не твои собственные ноздри. Вот же она, прекрасная и героическая история, усомниться в которой сможет лишь полный болван! А копни чуть глубже, и выяснится, что нет никаких рукописей, и сведения вовсе не так достоверны, как казалось, да и вообще, с детства знакомая картина вся состоит из натяжек, недоразумений, ошибок и сознательного обмана.

Почти совсем стемнело. Над озером начинал собираться туман.

Уходя, монах спросил, не хочу ли я с ними пообедать? Я поблагодарил, но отказался. Вышел за монастырскую ограду, спустился к воде, вытащил сигареты. Ильмень тихонечко плескался у меня возле самых ног. Лето закончилось — еще одно лето моей жизни.

Честно сказать, я не люблю природу и никогда в жизни не ездил с друзьями на шашлыки или рыбалку. Но тут было другое: тусклое северное небо, озеро, цветом похожее на свинец, и берег, на котором стоит маленький храм. Так хорошо, как в эту ночь, мне не было, наверное, еще никогда.

Я сел на песок. За последнюю тысячу лет все на этих берегах многократно изменилось. Даже озеро уже не совсем то, что было во времена былинного Садко. Не изменился только крошечный перынский храмик, стоящий на том самом месте, где когда-то горел посвященный Перуну костер.

С места, где я сидел, мне был виден крест, торчащий из-за кустов, и кусок беленой стены. Внутри храм настолько тесный, что зайдешь, и места хватит только на то, чтобы задрать голову и посмотреть на небеса. И еще на то, чтобы оттуда кто-то посмотрел бы на тебя в ответ.

Жить в этом мире одному — невыносимо. Да вот альтернативы этому, к сожалению, нет. В лучшем случае с тобой будет семья, да и то… Главное, чего всегда хотелось людям, это отыскать тех, кто будут им «свои». Найти то, что сможет связать отдельных людей между собой. Как быть, если в одиночку невыносимо, а не в одиночку — нереально? Может, своими мне будут те, кто принадлежит со мной к одному и тому же социальному классу? Или одной и той же расе? Или кто говорит со мной на одном и том же языке?

Ночью у озера было довольно холодно. Я кутался в джинсовую куртку.

Все это не работало. То есть вообще. Пролетарии всех стран не желали соединяться, арийские народы закидывали друг друга бомбами, а то, что по телевизору принято называть «нациями», в реальности все равно оставалось набором одиноких атомов. Стену не пробить. Каждый из людей с рождения приговорен к одиночному заключению. Совсем-совсем одиночному.

Но если меня никто не любит, то проще умереть, чем тянуть этот кошмар дальше. И люди умирали: бессмысленно проживали свои жизни, ранили всех, с кем сталкивались, посвящали жизни великим целям, которые вовсе не были великими, а потом умирали — словно животные, безо всякой надежды на что-то еще. Умирали, оборачивались на свои жизни, и им казалось, будто каждая биография, это как цепочка следов на песке.

В прошлое воскресенье я сидел с младшим сыном в воскресной школе и слушал, как монашки рассказывают детям о том, во что верит моя церковь. Детям хотелось узнать, что же ответил Бог тому человеку, который оглянулся и увидел позади всего одну цепочку следов. Не две, как должно было быть, а одну.

Я тоже слушал внимательно, ведь важнее этого ответа на свете ничего и нет:

— Где Ты был, когда мне была особенно нужна Твоя помощь?

Улыбнувшись, монашка сказала:

— В такие минуты Я нес тебя на руках.

Ильмень все пытался лизнуть мне кеды. Лето кончилось, а жизнь продолжалась. Детектив мой был дописан, и теперь я знал: ни у кого из нас нет другой родины, кроме Его объятий. И никакой национальности, кроме как быть рядом с Ним. Зато уж эта родина — навсегда. И национальность эта такова, что другой не нужно.

Часов приблизительно в шесть утра я замерз окончательно. Встал, отряхнул брюки от песка и через лес побрел назад к машине.