Над входом в античный некрополь был знак, который штурмбаннфюрер Канн сразу же узнал. Он замер на некоторое время, всматриваясь в него и размышляя о том, какие еще тайны хранит утроба земли, по которой некогда ходил Константин Великий. Почему властелин вернулся к месту своего рождения перед тем, как в его жизни свершился крутой перелом? Что заставило его сменить роскошь и удобства Рима на пребывание в далекой провинции, о которой только и было известно, что там происходили постоянные стычки с племенами варваров? Какие тайны покоятся под фундаментами древнего Наиса вместе с костями христиан? Что еще таится под этим городом, грешное и неотпетое?

– Вы кого-то ждете, штурмбаннфюрер? – услышал он за своей спиной чей-то голос. – Или, может быть, боитесь пройти под инициалами Христа?

– Я ничего не боюсь, Шмидт, – пробормотал он. – В особенности символики несуществующего бога.

– Этот символ принес Константину победу у Мульвиева моста.

– Не болтайте глупостей, Шмидт, – с отчетливым презрением в голосе отозвался Канн. – Победу ему принесли стратегия, проницательность и тот факт, что Максенций полагал, будто ширины понтонного моста, построенного им на Тибре, будет достаточно на случай отхода. Конечно, умный человек ни за что не забудет о том, что в тылу его армии протекает река. Но Максенций даже и мысли не допускал об отступлении. Он был настолько самоуверен, что заранее планировал триумф. Он выступил вперед, чтобы полюбоваться мощью своего войска, но вместо победы обрел смерть. Его смерть была недостойной настоящего воина. Он утонул как крыса. Позже Константин поступил как истовый христианин, пронеся по всему Риму его голову, насаженную на копье.

– А вы разве не верите в Провидение и судьбу?

– Верю. Но не в ту, которая опирается на фундамент христианских выдумок. Мы можем безбоязненно войти внутрь?

– Инженер говорит, что продолжение хода весьма надежно, достаточно лишь укрепить первые пятьдесят метров.

– Как далеко им удалось пройти?

– Метров двести. После этого коридор разветвляется.

– Перекресток?

– Можно и так сказать.

Командир взвода охраны спустился к ним по неровной тропе, отдал честь Канну и спросил:

– Что делать с рабочими?

Канн равнодушно скользнул взглядом по лицам двух десятков рабочих, выстроившихся вдоль крепостной стены: – Убейте их. Трупы сожгите.

– Слушаюсь, герр штурмбаннфюрер!

– И еще…

– Да?

– Не ждите нас.

– Как так? – Молодой эсэсовец в звании унтершарфюрера не сумел скрыть своего удивления. – Неужели вы вдвоем…

– Это не ваша забота! – грубо оборвал его Канн. – Выполните приказ и возвращайтесь со своими людьми в казарму.

– Слушаюсь!

Не произнося ни слова, затаив дыхание, словно готовясь погрузиться на большую глубину, Генрих Канн шагнул в тоннель. Шмидт, несколько поколебавшись, последовал за ним. Пройдя всего метров двадцать, они очутились в полной темноте. Канн остановился и задумчиво всмотрелся во мрак; за его спиной слышалось только шумное испуганное дыхание Шмидта.

– Скажите мне, Шмидт… – прошептал он.

– Да, штурмбаннфюрер?

– Вы боитесь темноты?

– Да, немножко.

Шмидт не мог видеть, что Канн цинично улыбнулся, прежде чем включить фонарь, который лучом озарил коридор, но зато услышал его ледяной голос:

– И правильно делаете.