После кровавой расправы, случившейся в непосредственной близости от его дома, и бомбежки, напоминавшей конец света, Крсман Теофилович впал в панику и напрочь забыл про своего гостя. Как только бомбардировщики улетели, оставив за собой пылающий город, он вспомнил, что в комнате на втором этаже должен быть Неманя Лукич. Спустя часа два-три Крсман наконец решил посмотреть, не случилось ли чего с ним. И еще его интересовало, нет ли какой связи между его гостем и растерзанными трупами, валявшимися вокруг дома. Он вышел из подвала, в котором скрывался вместе с прислугой, осторожно поднялся на второй этаж, остановился перед дверью комнаты гостя и вежливо постучался.
– Господин майор!
Ответа не было, и он, толкнув дверь, вошел в комнату. От увиденного у него перехватило дыхание.
Неманя Лукич, голый по пояс, стоял перед большим зеркалом. В его груди зияли огнестрельные раны, покрытые запекшейся кровью. Не надо было быть медиком, чтобы понять: ранения, безусловно, смертельны.
Неманя заметил отражение Крсмана в зеркале, но отреагировал на недоумение хозяина чрезвычайно спокойно. Крсман замер посреди комнаты, безуспешно пытаясь отвести взгляд от окровавленного торса Немани.
– Если пуля не задела мозг или сердце, ткани восстановятся сами по себе, – холодно и монотонно прозвучал голос гостя. – Должно пройти несколько часов, чтобы все опять стало таким, каким было до… травмы.
– Кто вы такой, господин Лукич? – спросил Крсман. По его голосу трудно было определить, владеет ли им страх или же отвращение.
– Где-то нас зовут стригоями, в других местах – бессмертными. В Сербии мы более известны как вурдалаки.
– И вы… хотите, чтобы я поверил в это?
– Вы не обязаны. Но поверьте хотя бы собственным глазам.
Неманя взял с кровати белую рубашку.
– Если уж вас это так интересует, – говорил он, надевая ее. – Я – старший офицер на службе его королевского величества…
– Короля Петра?
– Короля Георга.
Крсман закашлялся и, прочистив горло, глухо, охрипшим голосом спросил:
– И что же английский разведчик делает в Нише?
– Свое дело…
– Значит, вы служите тем, кто убивает нас бомбами?
– Тито заключил договор с Черчиллем. Тут я ничего не могу поделать. Генерал Михаилович честный человек, но… несколько нерешительный, к тому же плохо разбирается в политике.
– Да, да… Я вижу, он и многих других вещей не понимает.
Неманя помотал головой, и что-то хрустнуло в его позвоночнике.
– Что бы вы еще хотели узнать?
– Хочу знать, кого я приютил под крышей своего дома.
– Ну, что ж… Старого друга вашего бывшего делового партнера. Я, знаете ли, был в гостях у Драгутина…
– И что он вам рассказал?
– Ничего особенно умного и хорошего. Я думаю, он повредился в уме от этой своей болезни. Вас вряд ли заинтересовала бы его полудурочная болтовня. Хотя, мне кажется, вы сами должны исповедаться передо мной…
– Должен? – Крсмана явно оскорбили эти слова. – Я ничего и никому не должен!
Неманя умолк на несколько секунд. Потом, поправив бинты, спросил:
– А самому себе?
Крсман опустил глаза. Тишина в комнате слилась с мраком. Он слышал только собственное тяжелое дыхание. Он только чувствовал кровавый запах живых ран на груди у Немани.
– Я… – Голос его стал слабым и надтреснутым. – Я начал это дело с Драгутином, чтобы поскорее и полегче заработать. Но… Я ведь даже предположить не мог… Все те лекарства, которые мы контрабандой доставили из Болгарии… Они были сертифицированы, снабжены гарантийными письмами! Откуда мы… Откуда мы могли знать, что они были…
– Поддельными?
Крсман поднял голову и посмотрел своему гостю прямо в глаза. На его взгляд в темноте ответили два красных уголька.
– Да, поддельными. Я не знал этого… Моя жена принимала некоторые из них, и я…
– Понимаю!
– Нет, не понимаете!
Неманя поднял с пола сумку и вытащил из нее бутылку. Из шкафчика над кроватью достал два стаканчика и поставил их на стол. С болезненным вздохом он сел и жестом пригласил Крсмана занять место напротив него.
– Садитесь, господин Теофилович.
Крсман было заколебался, потом осторожно подошел к столу и опустился на стул.
– Думаю, вам сейчас следует немного выпить.
Крсман молча кивнул головой.
Неманя открыл бутылку:
– «Хенесси»… Отличная вещь. Драгутин обожал его. Да и у меня нет от него иммунитета.
Они чокнулись в полной тишине. Наливая по второй, Неманя холодно произнес:
– Я отпустил Анну… Мою жену… одну, на какой-то там благотворительный бал.
Потом посмотрел в сторону, словно устыдившись чего-то.
– Я устал после сложной операции, которую делал в тот день. Знаете ли, в те годы в Белграде, кроме меня, было всего только два таких хороших хирурга. В тот вечер на балу, который организовала супруга полковника Петрича, за Анной принялся ухаживать какой-то дворянчик. Она вежливо отказала ему и вернулась домой вскоре после полуночи. Я еще не спал…
Неманя сделал хороший глоток коньяка, и его лицо исказила болезненная гримаса. Придвинувшись к столу, он перенес тяжесть тела на левый локоть. Пятна крови, проступавшие сквозь белизну бинтов, были похожи на растоптанные розовые бутоны.
– Я только заметил ее тень за своей спиной. И два этих… красных зрачка. Она не обращала на меня ровным счетом никакого внимания. Подошла к фортепиано и начала играть Бетховена… Я слушал музыку. И когда она закончила играть, подошел к ней и поцеловал. Она ответила мне поцелуем. Тут я понял, что с ней что-то не в порядке. Я едва вырвался из ее, объятий… И тут она заверещала. Я тронул пальцами то место на шее, которого за секунду до этого коснулись ее губы. На пальцах оказалась кровь. Она укусила меня… Я вновь увидел ее глаза. И ряд острых зубов. Я в полном бессилии рухнул на диван. Прямо над головой висела офицерская сабля моего отца. И тут жена набросилась на меня…
Крсман смотрел в его глаза, испускающие пурпурное пламя, пытаясь убедить себя в том, что такого просто не может быть, что совершенно невозможно поверить в подобную исповедь. Но голос майора Лукича и крепкий аромат коньяка возвращали его в действительность.
– Дотянувшись до сабли, я одним взмахом отрубил ей голову, – почти шепотом произнес Неманя.
Крсману показалось, что он отчетливо видит эту страшную сцену.
Майор Лукич привычным жестом наполнил стаканчики:
– Я слышал рассказы о вурдалаках в своей родной Шумадии и потому закопал ее голову в одном месте… а тело в другом.
– Вы не боялись, что вас разоблачат и обвинят в убийстве?
– Нет. – Неманя решительно взмахнул рукой. – Боюсь другого: как бы в один прекрасный день Анна не восстала из гроба. Боюсь, что она отыщет свою голову. И тогда пожелает навестить меня. И сыграть мне на фортепиано что-нибудь из Бетховена… То, что она играла той ночью. «К Элизе». Видите… Страх – это совсем неплохо, знаете ли… И вся эта кровь. Только это и связывает меня с тем, прежним Лукичем, которым я был до этого. Только это иногда убеждает меня в том, что я… хоть каким-то извращенным, безбожным образом… все-таки остаюсь человеком.
Крсман побоялся задать еще один вопрос, но что-то нашептывало ему, что он просто обязан сделать это, несмотря ни на что. Он допил коньяк, поставил стаканчик на стол и посмотрел Лукичу прямо в глаза:
– Скажите, это вы… Это вы разорвали немецких солдат?
– Я знал, что вы спросите меня об этом. Нет, это сделал не я. Те, кто убивает немецких солдат, куда ужаснее меня. Поверите, вам лучше ничего не знать об этих тварях и их сущности.
В это мгновение двери скрипнули, на пороге появилась Данка. Она заметила окровавленные бинты, которые хорошо просматривались под расстегнутой рубашкой Немани, потом посмотрела на мужа. Через мгновение она медленно, с презрительным выражением на лице, почти с отвращением перевела взгляд на бутылку коньяка, что стояла на столе.
– Крсман. – Голос ее был исполнен презрения. – Как ты только можешь…
– Замолчи, женщина! – оборвал ее Крсман. Данку передернуло от грубого тона мужа, к которому она совсем не привыкла. Она попыталась что-то сказать, но супруг опять оборвал ее:
– Ты что, не видишь, что мы с господином Лукичем беседуем?
– Я только хотела…
– Меня не колышет, чего ты там хотела! Ступай вниз и позаботься о домашних.
Данка вновь попыталась что-то сказать, но Крсман прервал ее окриком:
– Ну, чего ждешь?
– Я…
Данка вышла из комнаты легко и неслышно, оставив после себя едва уловимый след дорогого парфюма и оскорбленного достоинства. Крсман небрежно поднял стаканчик и произнес:
– Вы не плеснете мне еще немного коньячку, господин майор?