Глава 33

Глаза распахиваются сами собой. Я вся мокрая. Зеленые обои на стенах точно колышутся. Что меня разбудило? Что это было?

Выбираюсь из кровати и прислушиваюсь. На маму не похоже. Слишком высокий и резкий звук. Напоминает визг, будто что-то живое режут на куски.

Сидя на краю кровати, прижимаю ладонь к груди. Сердце бешено колотится.

Все пошло не по плану. Люди знают, что книга про Джексон. Как я могла забыть, что Хилли читает чертовски медленно. Наверняка привирает, что прочла больше, чем на самом деле. А теперь ситуация вышла из-под контроля. Служанка по имени Аннабелль уволена, белые дамы шепчутся о Ловинии и Эйбилин и неизвестно, о ком еще. Ирония заключается в том, что я в нетерпении кусаю ногти, дожидаясь, пока выскажется Хилли, хотя мне единственной в городе абсолютно безразлично, что она скажет.

А что, если вся затея с книгой была чудовищной ошибкой?

Преодолевая боль в груди, делаю глубокий вдох. Нужно думать не о настоящем, а о будущем. Месяц назад я отправила пятнадцать резюме в Даллас, Мемфис, Бирмингем и еще пять городов и еще раз в Нью-Йорк. Миссис Штайн сказала, что я могу сослаться на нее, и это, наверное, единственное заслуживающее внимания место на странице — рекомендации от человека из издательского бизнеса. Я включила в список свои достижения за минувший год:

Автор еженедельной колонки о домашнем хозяйстве в газете «Джексон джорнал».

Редактор Информационного бюллетеня Молодежной лиги Джексона.

Автор «Прислуги», скандальной книги о чернокожих служанках и их белых нанимателях, «Харпер и Роу».

На самом деле про книгу я не написала. Хотела, конечно. Но сейчас, даже если мне удастся получить работу в большом городе, я не могу бросить Эйбилин в этом кошмаре. Не теперь, когда все так обернулось.

Господи, мне нужно убираться из Миссисипи. Кроме мамы и папы у меня здесь ничего не осталось — ни друзей, ни нормальной работы, ни Стюарта. Как, впрочем, и где бы то ни было. Отправляя резюме в «Нью-Йорк пост», «Нью-Йорк таймс», «Нью-Йоркер» и «Харперс мэгэзин», я вновь испытала то же пронзительное чувство, что и прежде, в колледже, — мне страстно захотелось оказаться там. Не Даллас, не Мемфис, нет; Нью-Йорк — вот город, где должен жить писатель. Но оттуда до сих пор нет вестей. А вдруг я никогда отсюда не уеду? Вдруг я застряла? Здесь. Навеки.

Первые солнечные лучи проникают сквозь оконное стекло. Я вздрагиваю, внезапно осознав, что жуткий крик, который меня разбудил, — мой собственный.

В аптеке «Брент» я ищу крем «Ласте» и мыло «Винолиа» для мамы, пока мистер Роберте готовит для нее лекарство по рецепту. Мама утверждает, что ей не нужны пилюли, что от рака ее запросто излечит дочь, которая не следит за прической и носит платья выше колена даже по воскресеньям, — и неизвестно, что еще я могу выкинуть, если она вдруг умрет.

А я просто рада, что маме лучше. Если моя пятнадцатисекундная помолвка со Стюартом подстегнула ее волю к жизни, то известие о том, что я вновь одинока, добавило ей гораздо больше сил. Она, безусловно, огорчилась из-за нашего разрыва, но на удивление быстро пришла в себя. И вскоре надумала свести меня с троюродным кузеном — тридцатипятилетним красавцем и очевидным гомосексуалистом.

— Мама, — попыталась объяснить я после его ухода, поскольку не могла же она не заметить… — Он же… Э-э… Он сказал, что я не в его вкусе.

Нужно поскорее убираться из аптеки, пока не явился кто-нибудь из знакомых. И пора бы привыкнуть к вынужденной изоляции, но никак не удается. Я скучаю по подругам. Нет, не по Хилли, но порой — по Элизабет, прежней доброй Элизабет, той, какой она была когда-то в школе. После завершения книги стало еще тяжелее, потому что теперь я даже не могла навещать Эйбилин. Мы решили, что это слишком рискованно. По разговорам с ней я скучаю больше всего.

Раз в несколько дней мы с Эйбилин болтаем по телефону, но это не то же самое, что сидеть рядом в ее уютной кухоньке. «Пожалуйста, — думаю я, слушая ее рассказы о слухах в городе, — пожалуйста, пускай из этого получится что-нибудь хорошее». Но до сих пор ничего путного не получилось. Дамочки в городе только сплетничают, воспринимая историю с книгой как своеобразную игру, гадают, кто есть кто, а Хилли продолжает обвинять совершенно не тех людей. Именно я уверяла чернокожих служанок, что о них никто не догадается, и я несу ответственность за происходящее.

Колокольчик у входа весело звякает. В аптеку входят Элизабет и Лy-Анн Темплтон. Я прячусь за полками с косметикой, но все же украдкой подглядываю. Они устраиваются за закусочной стойкой, как школьницы. На Лу-Анн, по обыкновению, нечто с длинными рукавами, несмотря на летнюю жару, на лице дежурная улыбка. Интересно, знает ли она, что стала персонажем книги?

У Элизабет волосы спереди взбиты в пышный кок, а сзади прикрыты шарфом — желтым шарфом, что я подарила ей на двадцать третий день рождения. Как все же странно стоять тут и наблюдать за ними — когда мне так много о них известно. Элизабет дочитала до десятой главы, рассказала мне вчера Эйбилин, и все еще не подозревает, что читает о себе и своих подругах.

— Скитер? — окликает меня из-за прилавка мистер Робертс. — Лекарство для вашей матушки готово.

Я вынуждена пройти мимо стойки, мимо Элизабет и Лу-Анн. Они сидят ко мне спиной, но я замечаю, как в зеркале они провожают меня взглядами и тут же опускают глаза.

Расплачиваюсь за лекарство, мыло и крем, затем направляюсь в дальний конец аптеки с намерением сбежать через заднюю дверь. Но вдруг из-за стойки с расческами и щетками возникает Лу-Анн Темплтон.

— Скитер… У тебя есть минутка?

Я растерянно моргаю. Больше восьми месяцев никто не спрашивал меня даже о секундочке, не говоря уж о целой минуте.

— Э-э, да, — осторожно произношу я.

Лу-Анн бросает взгляд в окно — Элизабет, с молочным коктейлем в руках, идет к машине. Лу-Анн придвигается чуть ближе ко мне и спрашивает:

— Твоя мама — надеюсь, ей лучше? — Улыбка Лу-Анн уже не так ослепительна. Она одергивает длинные рукава платья, хотя ей явно жарко — лоб усеян капельками пота.

— Она в порядке. У нее… ремиссия.

— Я очень рада.

Повисает неловкое молчание, мы разглядываем друг друга. Наконец Лу-Анн делает решительный вдох.

— Я знаю, мы давно не общались. — И продолжает, понизив голос: — Просто я подумала, тебе следует знать, что говорит Хилли. Она считает, что это ты написала книгу… ну, про прислугу.

— Я слышала, автор анонимен, — быстро отвечаю я, хотя, возможно, следовало сделать вид, что я ее вообще не читала. При том, что весь город читает. Книга полностью распродана во всех трех магазинах, а в библиотеке на нее очередь на два месяца вперед.

Лу-Анн предупреждающе вскидывает руку, словно останавливая меня:

— Я не хочу знать, правда ли это. Но Хилли… Хилли Холбрук как-то позвонила мне и приказала уволить Ловинию.

Пожалуйста. Умоляю, не говори, что ты ее выгнала.

— Скитер, Ловиния… — Лу-Анн смотрит мне прямо в глаза. — Порой только благодаря ей я могу встать с постели.

Я не спешу отвечать. Возможно, это ловушка, подстроенная Хилли.

— Я прекрасно понимаю, что ты считаешь меня дурочкой, которая соглашается со всем, что говорит Хилли. — На ее глаза наворачиваются слезы, губы дрожат. — Врачи советуют ехать в Мемфис, на… шоковую терапию… — Лy-Анн закрывает лицо, но слезы просачиваются между пальцев. — От депрессии и… попыток…

Так вот что скрывают длинные рукава. Надеюсь, я ошибаюсь, но все равно невольно вздрагиваю.

— Генри, конечно, твердит, что нужно взять себя в руки и смело пуститься в плавание. — С вымученной улыбкой она начинает браво маршировать на месте, но тут же останавливается, и улыбка сползает с лица. — Скитер, я не знаю другого столь же стойкого и отважного человека, как Ловиния. Несмотря на собственные несчастья, она сидит рядом со мной и утешает. Она помогает мне прожить каждый следующий день. Я прочла, что она написала обо мне, как я помогала ей с внуком, и, знаешь, я никому в жизни не была так признательна. Это лучшее, что произошло со мной за много месяцев.

Не знаю, что и сказать. Это первые добрые слова о книге, мне хочется, чтобы она говорила еще и еще. Думаю, Эйбилин тоже не слышала пока ничего подобного. Но одновременно мне тревожно из-за того, что Лу-Анн многое известно.

— Если это действительно ты написала, если сплетни Хилли правдивы, просто хочу, чтобы ты знала — я никогда не уволю Ловинию. Я сказала Хилли, что подумаю, но если Хилли Холбрук вновь поднимет эту тему, я прямо в лицо ей выскажу, что она заслужила не только тот торт, но и кое-что похуже.

— Откуда ты… почему ты решила, что это про Хилли?

Наша страховка. Все пойдет прахом, если тайна шоколадного торта выплывет наружу.

— Может, про нее, а может, и нет. Просто ходят такие слухи, — усмехается Лу-Анн. — Но сегодня утром Хилли всем и каждому твердила, что эта книга вовсе не про Джексон. Кто знает почему.

— Слава богу… — шумно выдыхаю я.

— Ой, Генри скоро вернется. — Она поправляет сумочку на плече. На лице вновь сияет искусственная улыбка.

Лy-Анн направляется к выходу, но в дверях оборачивается:

— И еще кое-что. В январе на выборах президента Лиги Хилли Холбрук не получит мой голос. И, коли на то пошло, вообще никогда.

И с этими словами выходит. Колокольчик деликатно звякает вслед.

За окном мелкий дождик — сверкающие автомобили подернуты туманной дымкой, тротуар поблескивает лужицами. Провожая взглядом Лу-Анн, я думаю: «Как мало все же мы знаем друг о друге». Возможно, я смогла бы хоть немного облегчить ее жизнь, если бы попыталась. Если бы была с ней чуть приветливее. Разве не в этом основная идея нашей книги? Чтобы женщины поняли: мы просто два человека. Не столь многое нас разделяет. Между нами не такая уж большая разница. Совсем не такая значительная, как мне представлялось.

А вот Лу-Анн, она поняла это даже прежде, чем прочитала книгу. А нечто важное упустила именно я.

Вечером я четыре раза звоню Эйбилин, но линия занята. Я сижу в кладовке, уставившись на банки с консервированным инжиром, приготовленные Константайн еще в те времена, когда смоковница не погибла. Эйбилин рассказывала, что прислуга бесконечно обсуждает и книгу, и все, что происходит в городе в связи с ней. Каждый вечер человек шесть-семь звонят ей.

Сегодня среда. Завтра выходит колонка Мисс Мирны, которую я написала шесть недель назад. И у меня в запасе еще десятка два заметок, потому что больше мне совершенно нечем заняться. И думать больше не о чем, только волноваться и переживать.

Иногда я от скуки размышляю. Как сложилась бы жизнь, не напиши я этой книги. В понедельник, наверное, играла бы в бридж. Завтра вечером отправилась бы на собрание Лиги, занялась бы бюллетенем. Вечером в пятницу Стюарт пригласил бы меня на ужин, мы засиделись бы допоздна, и, играя в теннис в субботу, я чувствовала бы себя немного не в форме. Но и удовлетворенной. Удовлетворенной и… не в ладу со своей совестью.

Потому что Хилли назвала свою прислугу воровкой, а мне пришлось бы молча сидеть и слушать это. Элизабет с раздражением дергала бы своего ребенка за руку, а я отворачивалась, делая вид, что не замечаю. Я была бы помолвлена со Стюартом и не носила бы коротких платьев — только короткую стрижку, и не решалась бы на рискованные поступки вроде книги о цветной прислуге, боясь его неодобрения. Но поскольку я не собираюсь лгать и пытаться убедить себя, что мне удастся изменить таких людей, как Хилли или Элизабет, сейчас мне хотя бы не приходится больше делать вид, будто я с ними согласна.

С чувством легкой паники выбираюсь из душного чулана. Влезаю в свои мужские сандалии, выхожу в теплую ночь. Полнолуние, и на улице довольно светло. Сегодня днем я забыла заглянуть в почтовый ящик, а больше никто этого не сделает. Открыв, обнаруживаю внутри письмо. Из «Харпер и Роу» — наверное, от миссис Штайн. Странно, что письмо пришло на домашний адрес, поскольку всю корреспонденцию относительно книги я получала на почте, просто на всякий случай. Здесь слишком темно, читать невозможно, поэтому я просто сую письмо в задний карман джинсов.

Обратно к дому иду не по дорожке, а через «сад», ступая прямо по мягкой траве и аккуратно обходя упавшие груши. Вновь сентябрь, а я все еще здесь. Даже Стюарт переехал. Несколько недель назад в какой-то статье о сенаторе написали, что Стюарт перевел свою нефтяную компанию в Новый Орлеан, так что теперь он вновь может проводить свободное время на буровых платформах в море.

Слышится шорох гравия. По дорожке едет автомобиль, но почему-то с погашенными фарами.

Припарковав «олдсмобиль» около дома и выключив двигатель, сама она продолжает сидеть в салоне. Фонари на террасе ярко светятся желтым, привлекая ночных бабочек. Она склоняется над рулем, словно пытаясь разглядеть, есть ли кто в доме. Какого черта ей здесь нужно? Несколько секунд просто наблюдаю, потом решаюсь. Нападай первой. Начни раньше, чем она, — каковы бы ни были ее планы.

Тихо пробираюсь через двор. Она закуривает сигарету, спичку выбрасывает в окно.

Подбираюсь сзади, но она меня не замечает.

— Ждешь кого-нибудь? — вежливо осведомляюсь через открытое окошко.

Хилли подпрыгивает от неожиданности, роняет сигарету на землю. Выбирается из машины, захлопывает дверцу и отодвигается от меня подальше.

— Не смей приближаться ко мне! — выдыхает она.

Ладно, стою на месте, внимательно разглядываю бывшую подругу. Да, вот это зрелище. Черные сальные волосы торчат во все стороны. Блузка выбилась из юбки, жирные складки тела выпирают сквозь застежки — она еще больше прибавила в весе. Да еще и… болячка на губе. Гадкий ярко-красный струп в углу рта. Последний раз я видела такую штуку у Хилли еще в колледже, когда ее бросил Джонни.

Она окидывает меня надменным взглядом:

— Ты что теперь, вроде хиппи? Боже, как, должно быть, твоей бедной мамочке стыдно за тебя.

— Хилли, зачем ты явилась?

— Сообщить тебе, что я встречалась со своим адвокатом, Хибби Гудманом, который является в Миссисипи экспертом номер один в области законов о распространении клеветы. У тебя будут серьезные неприятности, милочка. Тебе грозит тюрьма, ты в курсе?

— Ты ничего не сможешь доказать, Хилли. — Я уже обсуждала этот вопрос с юридическим отделом «Харпер и Роу». Мы очень старательно заметали следы.

— Да я на сто процентов уверена, что именно ты это написала, потому что ты самая вульгарная девица в городе. Никто, кроме тебя, не общается так близко с черномазыми.

Непостижимо, как мы могли дружить когда-то. Хочется спрятаться в доме и крепко запереть дверь. Но в руке у нее конверт, и это заставляет меня нервничать.

— Я знаю, что об этом много говорят, Хилли, по городу ходит множество слухов…

— Меня совершенно не волнуют эти слухи. Всем в городе известно, что это не Джексон. Книга про выдуманный город, который существует только в твоей маленькой убогой головке, и мне известно, кто тебе помогал в этой гнусности.

Чувствую, как сжимаются зубы. Да, ей известно про Минни и Ловинию, но знает ли она об Эйбилин? И о других?

Хилли помахивает конвертом:

— Я приехала сообщить твоей матери о том, что ты сделала.

— Ты собираешься нажаловаться на меня маме?

Забавно, конечно, но мама действительно ничего не знает об этой истории. И я предпочла бы, чтоб так оно и оставалось. Ей было бы стыдно за меня и… Не отвожу глаз от конверта. А вдруг она из-за этого вновь заболеет?

— Вот именно. — Гордо вскинув голову, Хилли поднимается на крыльцо.

Открывает дверь и входит, словно в собственный дом.

— Хилли, я тебя не приглашала. Ты не…

Но тут навстречу ей выходит мама, и я опускаю руку.

— О, Хилли! — восклицает мама. Она в халате, опирается на трость, которая покачивается при каждом шаге. — Сколько лет, сколько зим, дорогая.

Хилли растерянно моргает. Не знаю, что больше поразило Хилли — мамин вид или его отсутствие. Густые каштановые волосы поредели и стали белыми как снег. Дрожащая рука, опирающаяся на трость, для неподготовленного человека выглядит точно рука скелета. Но страшнее всего почти полное отсутствие зубов, остались только передние. Щеки глубоко ввалились, как у покойника.

— Миссис Фелан, я… я приехала, чтобы…

— Хилли, ты что, заболела? Выглядишь чудовищно, — говорит мама.

Хилли нервно облизывает губы:

— Я… у меня не было времени привести себя в порядок, перед тем как…

Мама неодобрительно качает головой:

— Хилли, дорогая. Никакой молодой муж не захочет созерцать подобное зрелище, вернувшись домой. Взгляни на свою прическу. И это… — Мама, прищурившись, хмуро рассматривает болячку на губе. — Это абсолютно непривлекательно, дорогая.

Я смотрю только на конверт. Мама грозно тычет в меня пальцем:

— Я завтра же позвоню в «Фанни Мэй» и запишу вас обеих.

— Миссис Фелан, не…

— Не стоит благодарности, — перебивает мама. — Это самое меньшее, что я могу для тебя сделать, теперь, когда твоей мамы нет рядом, чтобы руководить тобой. А сейчас я иду спать. — Нетвердой походкой мама отправляется к себе, бросив на прощанье: — Не засиживайтесь допоздна, девочки.

Хилли стоит разинув рот. Потом злобно распахивает дверь и выходит. Письмо по-прежнему у нее в руке.

— У тебя немыслимые проблемы, Скитер, — с яростью шипит она. — И у твоих черномазых!

— О ком именно ты говоришь, Хилли? Ты же никого не знаешь.

— Я не знаю, я? Эту твою Ловинию? О, о ней я уже позаботилась, не волнуйся! Лу-Анн с ней разберется. И предупреди свою Эйбилин, пускай хорошенько подумает в следующий раз, когда захочет написать о моей дорогой подруге Элизабет, угу, — ухмыляется она. — Ты еще помнишь Элизабет? Она приглашала тебя на свою свадьбу.

Услышав имя Эйбилин, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не ударить Хилли.

— Передай своей черномазой подружке, что ей следовало быть чуть умнее и не упоминать про царапину в виде галочки на обеденном столе Элизабет.

Чертова царапина. Как я могла пропустить такую улику?

— И не надейся, что я забыла о Минни Джексон. По поводу этой негритоски у меня большие планы.

— Будь осторожна, Хилли, — цежу я сквозь зубы. — Не выдай ненароком и себя. — Голос звучит уверенно, но внутри у меня все дрожит. Не представляю, какие у нее могут быть планы.

Глаза ее почти вылезают из орбит:

— Это НЕ Я СЪЕЛА ТОТ ТОРТ!

Она разворачивается, бросается к машине, рывком открывает дверцу.

— И передай своим черномазым, чтоб почаще оглядывались. Пускай внимательно смотрят, кто идет за ними следом.

Руки дрожат, когда я набираю номер Эйбилин. Забираюсь в кладовку и прикрываю дверь. В другой руке у меня распечатанное письмо от «Харпер и Роу». Кажется, что уже полночь, но на часах всего восемь тридцать.

Эйбилин снимает трубку, и я тотчас выпаливаю:

— Сегодня приезжала Хилли. Она знает!

— Мисс Хилли? Что она знает?

В трубке слышен голос Минни:

— Хилли? Что там насчет мисс Хилли?

— Минни… тут у меня в гостях, — поясняет Эйбилин.

— Полагаю, ей тоже нужно это услышать, — говорю я, хотя вообще-то предпочла бы, чтоб Эйбилин рассказала ей все попозже, без меня. Но описываю появление Хилли, как она ворвалась в дом, потом жду, пока Эйбилин перескажет историю Минни. Из уст Эйбилин она звучит еще страшнее.

Эйбилин возвращается к телефону, вздыхает.

— Все из-за царапины на обеденном столе Элизабет… так Хилли и догадалась.

— Господи, просто царапина. Как я могла о ней написать…

— Нет, это я должна была заметить. Простите меня, Эйбилин.

— Думаете, мисс Хилли расскажет мисс Лифолт, что я про нее написала?

— Она не может рассказать! — слышится крик Минни. — Тогда она признает, что книжка про Джексон.

Вот теперь-то я понимаю, в чем прелесть плана Минни.

— Согласна, — говорю я. — Думаю, Хилли напугана, Эйбилин. Она не знает, что делать. Сказала, что пожалуется на меня моей матери.

Сейчас, когда шок от слов Хилли прошел, сама идея вызывает лишь смех. Это самое меньшее, что меня беспокоит. Если мама сумела пережить крах моей помолвки, эту историю она тем более переживет. Я сумею все объяснить.

— Думаю, мы все равно ничего не можем с этим поделать, — нервно замечает Эйбилин.

Возможно, сейчас не лучший момент, чтобы сообщить следующую новость, но я не в силах сдержаться.

— Я получила… письмо сегодня. От «Харпер и Роу». Думала, от миссис Штайн, но ошиблась.

— От кого же тогда?

— Мне предложили работу в «Харперс мэгэзин» в Нью-Йорке. Помощником редактора. Наверняка миссис Штайн выхлопотала.

— Как замечательно! — радуется Эйбилин и кричит в сторону: — Минни, мисс Скитер предложили работу в Нью-Йорке!

— Эйбилин, я не могу принять это предложение. Я просто хотела рассказать вам об этом. Я… — Как же хорошо, что можно наконец поговорить с Эйбилин.

— Что значит — не можете принять? Вы же об этом мечтали.

— Я не могу уехать сейчас, именно в тот момент, когда начинаются неприятности. Я не оставлю вас в беде.

— Но… неприятности все равно произойдут, останетесь вы в городе или нет.

Боже, при этих словах я готова разрыдаться. Вслух получается лишь долгий стон.

— Я не то хотела сказать. Мы же не знаем, что случится. Мисс Скитер, вы должны согласиться на эту работу.

Я и на самом деле не знаю, как поступить. Понимаю, что вообще не следовало рассказывать Эйбилин, потому что она, разумеется, примется меня уговаривать уехать, но мне необходимо было с кем-то поделиться. Слышно, как она шепчет Минни:

— Она говорит, что не согласится. — А потом мне:

— Мисс Скитер, я не хочу сыпать вам соль на раны, но… здесь, в Джексоне, вам жизни не будет. Вашей маме уже лучше и…

Слышен какой-то шорох, бормотание, и внезапно в трубке раздается голос Минни:

— Послушайте меня, мисс Скитер. Я позабочусь об Эйбилин, а она позаботится обо мне. А у вас здесь никого не осталось, кроме врагов в Молодежной лиге и мамаши, которая в конце концов доведет вас до алкоголизма. Вы уже сожгли все мосты. А еще у вас в этом городе никогда не будет мужика, и всем это известно. Так что поднимайте-ка свою белую задницу и не то что отправляйтесь — пулей в Нью-Йорк!

Минни швыряет трубку, и я растерянно таращусь на умолкший телефон в одной руке и письмо — в другой. Что, правда? Неужели я действительно могу это сделать?

Минни права, и Эйбилин тоже права. У меня здесь ничего не осталось, кроме мамы и папы, и совместная жизнь с родителями, безусловно, разрушит наши отношения, но…

Привалившись к полкам, закрываю глаза. Я уезжаю. Я еду в Нью-Йорк.