Когда мы вошли в приемную полицейского управления, Хамре попросил меня подождать. Я занял один из стульев напротив барьера, за которым сидел согнувшись пожилой полицейский в очках и читал в газете свежие спортивные новости. Взгляд у него был рассеянный, что ничуть меня не удивило. Местная футбольная команда незадолго до этого крупно проиграла и теперь, перейдя во вторую лигу, снова начала проигрывать.

Проходная полицейского управления очень напоминает приемный покой. Большинство посетителей здесь хоть и не больны смертельно, но, как правило, выглядят именно так. Одни сидели и нервно ломали пальцы. Другие что-то бормотали про себя, как будто бы повторяя длинные устные уроки, наподобие толкования десяти заповедей, которые в прежние времена необходимо усвоить при подготовке к конфирмации. Эти разного рода заблудшие создания появлялись в приемной и вновь уходили, некоторые явно расстроенные, другие не без бравады. Целый парад представителей изнанки жизни. И в первом ряду партера — живучий парень Веум, воплощение никогда не меркнущей надежды. Чем-то это походило на очередь к зубному врачу. Приглашали то одного, то другого из сидящих рядом со мной, потом эти люди выходили обратно. А я все сидел и ждал, временами совершенно один.

Несколько раз в приемной появлялся Хамре, но на меня он не обращал никакого внимания. У него была быстрая походка: живой, энергичный молодой мужчина в зените своей карьеры. Я силился представить себя на его месте. Нет, я-то уж никогда не забирался так высоко. Возможно, я бы этого даже не вынес. Боюсь, голова закружилась бы.

Йон Андерсен позволил себе еще больше: он подошел ко мне и перебросился со мной парой слов:

— Дел у нас по горло, — пробормотал он.

— Каких? — переспросил я.

— Сам знаешь, — он бросил настороженный взгляд на дежурного и зашаркал дальше.

Прошла мимо Эва Енсен, не обратив на меня никакого внимания. Я посмотрел ей вслед. Двигалась она очень легко. Вполне возможно, что она играла в гандбол или бегала за команду полицейского управления. Вадхейма нигде не было.

Наконец снова вышел Хамре. Поискал меня взглядом и пальцем указал следовать за ним.

Я поднялся на четвертый этаж, прошел по коридору к его кабинету. Он закрыл за мной дверь и кивнул на стул. Я взглянул на часы. Прошло уже целых два часа. Я почувствовал, что голоден. Надеялся, что разговор не займет много времени.

Хамре сел за письменный стол и прямо приступил к делу.

— Мы поговорили с теми двумя санитарами, которые сопровождали Ялмара Нюмарка домой из больницы.

Я кивнул.

— Ну и?..

— Они ни в чем не уверены. Поднялись в квартиру вместе с Нюмарком. Вообще-то они не обязаны это делать, но сам бы он не справился.

Внутри у меня екнуло.

— Могу себе это представить. А они просто проводили его наверх и оставили одного. Как по утрам выставляют мусорное ведро за дверь.

Он развел руками.

— Мне тоже это не нравится, Веум. Но эти ребята не могли сделать для него ничего больше. Ведь так им было сказано, и администрация больницы ни в чем не виновата, она связана по рукам низкими окладами, трудовым законодательством, скудными ассигнованиями, нехваткой ставок. К тому же сейчас время летних отпусков. Они просто были вынуждены выписать его.

— Да, они были вынуждены, — я повторил с горечью. — Зажравшиеся администраторы, которые соглашаются на жалкие ассигнования, предоставляемые им зажравшимися политиками. Разве ты слышал когда-нибудь, чтобы какой-нибудь политик умер с голоду, или чтобы его навещала сиделка всего пару раз в неделю, или чтобы кто-нибудь из них лежал и разлагался в своей крохотной квартирке только потому, что никто не навещает его и не может вовремя обнаружить, что он уже умер? Ты когда-нибудь слышал, чтобы нечто подобное случалось с кем-то из политиков?

— Нет.

— Бедолаги, которые имели несчастье состариться в этом так называемом «обществе всеобщего благоденствия». Бедняги, они начинают считать, сколько денег из своего заработка они выплатили за все эти годы в качестве налогов, и что они с этого имеют теперь, когда им понадобилась забота общества.

— Сам знаешь, как обстоят дела, Веум. Каждый чего-то хочет. Знал бы ты, сколько мы работаем сверхурочно.

Я устало возразил:

— Знаю, знаю. Но есть люди, которым гораздо хуже вас. Например, пенсионеры. Или молодежь, которая стоит в очереди на получение работы в самый ответственный для них период жизни. Старики кончают с собой, видя в этом единственный выход. Молодые люди начинают пьянствовать или становятся наркоманами, слишком много таких. Нашей вины в этом нет, Хамре. Все наши с тобой проблемы связаны с личной жизнью или расписанием сверхурочных. А ведь это проблемы людей благополучных. Ведь иметь такие проблемы — роскошь, Хамре, ты меня понимаешь?

Он взглянул на меня мрачно и сказал:

— Вот и ты тоже отнимаешь у меня время, Веум. Мне придется остаться после работы. Давай-ка вернемся к тому, где мы с тобой остановились.

— Ну, извини, я…

— Ладно. Все в порядке.

— Понимаешь, Ялмар Нюмарк и я, мы…

— Ладно, Веум. Я могу продолжать?

Ну что мне оставалось? У людей нет времени слушать о дружеских чувствах, у них нет времени вникать. Иначе им придется работать сверхурочно.

Он продолжал:

— Итак, санитары проводили его наверх и помогли войти в квартиру, на что ушло довольно много времени. Предложили принести еды. Но он поблагодарил за все и сказал, что лучше полежит и подождет сиделку. Они помогли ему лечь в постель. А потом ушли.

— Ясно. И оставили дверь открытой, как им было сказано.

— В этом-то и все дело. Они не уверены. Ты ведь знаешь, как бывает, когда поручение дают двоим. Одному кажется, что это уже сделал другой, а другому кажется, что сделал первый. Они не могут утверждать наверняка, но одному из них кажется, что он поставил замок на предохранитель и потом просто прикрыл за собой дверь.

— Так, — вздохнул я и добавил: — Но мы в любом случае должны исходить из того, что дверь была открыта, а когда сиделка и я пришли, — была заперта на замок.

— Первой пришла она?

— Да, я встретил ее на лестничной площадке, она… Скажи, вы ведь ее не подозреваете?

— Мы никого не подозреваем, Веум.

— И она рассказала, как ты уже знаешь, что, подходя к дому Нюмарка, видела, как из подъезда вышел какой-то человек. Этот человек хромал.

Он поморщился.

— Честно говоря, Веум, давай не будем драматизировать. Я понимаю твое огорчение по поводу смерти старого друга, и могу тебя уверить, что нам тоже не нравится, что наши почтенные коллеги таким вот образом уходят из жизни.

— Дело не в этом. Вся цепь событий выглядит подозрительно. Сначала его сбивает машина, а в первый же день после выписки из больницы его находят в постели мертвым.

— В первую очередь мы должны выяснить причину смерти.

— Бьюсь об заклад, что его задушили. Он пожал плечами.

— Подушка. Она была на полу. С чего бы это ей быть там, а не у него под головой? — продолжал я. — Старый человек лежит в постели, а подушка на полу. Кто угодно мог лишить его жизни — ребенок, женщина.

Он потер лоб.

— Вскрытие покажет. А пока мы, само собой, займемся другим. Квартира будет тщательно осмотрена. Основательно допросим сиделку, не исключено, что составим словесный портрет этого хромого; тогда и объявим розыск. Уверяю тебя, сделаем все возможное. Будь покоен.

— А коробка с газетными вырезками? Он не мог никуда ее спрятать, помимо квартиры. Машина сбила его неожиданно. Если бы он перепрятал коробку, он бы мне сказал. Раз коробки в квартире нет, это и есть мотив преступления.

— Но, насколько я понимаю, ты единственный, кто знал о существовании этой коробки.

— Должны быть и другие. Расследуйте!

— Конечно, о чем говорить… Но ведь ты знаешь, как обстоят дела: устное заявление, не подкрепленное доказательствами, в папку не подошьешь.

Я рассеянно кивнул. Все это звучало не очень ободряюще. Надо было мне раньше думать. Как только Ялмара Нюмарка сбила машина, надо было тут же взять ключ от квартиры и спрятать коробку в надежное место. Материалы в ней были исключительные. Если она исчезла, то теперь афера с пожаром на «Павлине» навсегда останется покрытой мраком, личность Призрака никогда не сможет быть установлена. Последние крохи интереса к этому делу Ялмар Нюмарк унес в потусторонний мир, туда, где уже никто не роется в архивных папках, ибо там подводится последняя черта всему и срываются покровы со всех тайн.

— Тебе нечего больше добавить? — спросил я Якоба Е. Хамре.

— Нечего.

— Сообщишь, когда получишь протокол вскрытия?

— Да. Ради, старой… дружбы.

Я заметил, как он запнулся перед словом «дружба». Эта заминка сказала мне о многом.