После скоропостижной смерти Ялмара Нюмарка время как будто бы остановилось для меня. Я допоздна засиживался в своей конторе. Для большинства рабочий день закончился, и город должен был вот-вот опустеть. Каким-то чудом отдельные участки неба совсем очистились от облаков, только несколько крохотных пушистых барашков нависли над островом Аск, и на них падали отсветы заходящего солнца. Золотистый свет струился по городу, заполнял пространства между каменными фасадами, создавая неожиданную игру света и тени, заставлял оконные стекла переливаться и сверкать.

Я был не в состоянии сосредоточиться на чем-либо после разговора в полиции. Пообедал в кафетерии на втором этаже, перечитал в своей конторе дневные газеты. Теперь я сидел у открытого окна на четвертом этаже и погружался в звуки угасающего дня, которые доносились отовсюду. Вечерний отдых наступил еще не для всех, для некоторых рабочий день только начинался. Внизу, на Рыночной площади, проповедник готовился к проповеди.

Я помнил его столько, сколько помнил себя. У него все то же бледное лицо, те же растрепанные волосы, все те же восторженные интонации, когда он говорит об Иисусе. Он словно бы пришел из страны доверчивого детства, где все ясно и существуют только черные и белые краски. Бог — это человек с бородой, который сидит среди облаков в отблесках солнца, а смерть — это нечто далекое, неосязаемое, тебя лично не касающееся. Это то, что происходит с бандитами и индейцами в фантастической Америке. Или это случается с дедушками и бабушками, когда они уж очень состарятся.

Проповеднику было около пятидесяти, и я прикинул, что, когда я был мальчишкой, вряд ли я мог его видеть, но мне казалось, что он был здесь всегда. Другие проповедники приходили и уходили, офицеры армии спасения и лицемерные шведы с прической под Элвиса Пресли, рано познавшие грех; белокурые девочки в юбочках в складку до колен, распевавшие на два голоса о неземном блаженстве. Но теперь их никого нет. Остался только проповедник. Последний из могикан в наше время безверия. Он улыбается, но нет ли оттенка горечи в его улыбке? Разве за его религиозной восторженностью не скрывается некоторая доля разочарования, ведь к нему постоянно цепляются подвыпившие юнцы или старые алкоголики?

Он развесил повсюду свои громкоговорители, подключил электроаккордеон, взял несколько пробных аккордов и запел:

Нет ни намека на разочарование, все та же восторженная интонация, поет с тем же пафосом, которому я всегда завидовал и который никогда не мог понять.

Он все пел и пел. Его голос доносился как будто издалека, и передо мной вставали картины.

Я увидел Ялмара Нюмарка, ковыляющего, к вратам рая в своем старом костюме, со свернутой газетой в руке, волосы у него слегка взлохмаченные и костюм слегка помятый, ведь он так поспешно отправился на небеса. Я видел перед собой врата рая такими, какими представлял их в пору наивного детства, когда слышал именно эту песню. Они стояли среди белых облаков, жемчужины на них в пронзительно ярких лучах солнца переливались и сияли так, что слепило глаза.

Я видел, как он стоит и ждет, тихо насвистывая что-то, оглядываясь по сторонам, в точности, как продавец лотерейных билетов, пока покупатель ищет деньги, чтобы купить билет. Требуется время, чтобы найти его в картотеке, если только у них уже не появилась компьютерная техника.

Перед Ялмаром Нюмарком открылись ворота, и он вошел.

Я подошел к окну и посмотрел вниз. Он начал проповедь. Никто не останавливался, чтобы послушать его. Две молодые девушки прошли мимо, корчась от смеха. Внизу на набережной, у причала, как раз под моими окнами остановилась чета японских туристов и тут же навела на него объективы своих фотоаппаратов. Подлинная находка, фольклорный эпизод, запечатленный на пленке. На Рыночной площади в Бергене обнаружен живой могиканин.

В подобные мгновения я ощущаю свое родство с ним. Он там внизу ведет свою восторженную речь об Иисусе. Я, сидящий здесь, наверху, являюсь его единственным подлинным единомышленником. А он и не подозревает о моем существовании.

Закончив, он собрал свои вещи, загрузил их в автомобиль, перекинулся несколькими словами с какими-то проходящими мимо толстушками, и укатил домой. А я остался сидеть за своим письменным столом, в то время как тьма медленно наполняла город, мою контору, меня самого, так что мы стали единой субстанцией, единой мыслью…

Наверное, я задремал, а когда снова открыл глаза, то прямо мне в лицо светил холодный узор из красных и зеленых неоновых огней.

Я медленно натянул на себя пальто, закрыл контору и поехал домой. Ничего другого мне не оставалось.