Время, отведенное мне на расследование, вышло. Никаких оправданий ни для себя самого, ни для других я найти больше не мог. Мне ничего не оставалось, как только сжать зубы и отправиться к Муусу, в самое логово льва — Бергенский департамент полиции, заново отстроенный в 1965 году.

Из телефонной будки возле него я позвонил Хансу Ховику, который подтвердил то, к чему я уже был готов как к неизбежному. Он и Марианна сошлись во мнении: теперь единственный выход — госпитализация. Марианна и один из сотрудников Ханса отвезли Яна-малыша в детское психиатрическое отделение в Хаукеланде.

— А у тебя как дела, Варг? Как ты себя чувствуешь?

— До некоторой степени чувствую себя отбивной, а так ничего.

— Ну-ну. Поправляйся.

Я поблагодарил и положил трубку.

На посту охраны мне подтвердили, что инспектор на месте, и я поднялся на лифте на четвертый этаж, где находился его кабинет с видом на Домкиркегатен. Муус восседал за своим столом, свирепый, как матрона на заседании миссионерского общества. Когда я появился в дверях, он, казалось, не мог поверить, что видит меня не во сне.

— Ну? — прорычал он. — Что угодно?

Я кротко улыбнулся и сказал:

— Пришел сделать чистосердечное признание.

— Ты тоже?

— А что, у вас много желающих?

— Выкладывай! — рявкнул он.

— Когда мы увозили Яна-малыша с места гибели Скарнеса в Хаукендален, он кое-что сказал мне перед тем, как сесть в машину.

— Так. И что же?

— Дословно: «Это мама сделала».

Ни один мускул не дрогнул на его лице.

— И что дальше?

— Я подумал, что вы захотите это знать.

— И ты два дня мучился этой мыслью, а потом решил заявиться ко мне?

— Не через охрану же передавать.

— Что же заставило тебя «чистосердечно признаться» именно сейчас?

— Так получилось… Вы ведь ее еще не обнаружили?

— А у тебя небось и соображения есть, где она может находиться?

Мы секунду глядели друг другу в глаза, а потом я сказал:

— Нет…

— Ты кое о чем не догадываешься, Веум, — перебил он и смерил меня торжествующим взглядом.

— Да?

— Она дала о себе знать.

— Фру Скарнес? Когда?

— Сегодня утром, как заявил ее адвокат, господин Лангеланд.

— Да уж понятно, — пробормотал я.

— Ее в данный момент допрашивает инспектор Люнгмо.

— Допрашивает? Так, значит…

— Да, Веум. Ничего нового ты не сообщил — она уже практически призналась.

— Призналась? — Я с трудом понимал, что происходит.

— Да, — ответил он с некоторой заминкой. — Ты что, плохо слышишь? Она заявила, что столкнула мужа с лестницы во время ссоры. Защита, естественно, будет настаивать на непреднамеренном убийстве в целях самообороны. Расследование мы, конечно, продолжим, хотя можно считать, что дело уже раскрыто. Для тебя-то наверняка ничего удивительного в этом нет, учитывая, какую новость ты нам принес. «Это сделала мама» — так ведь он сказал?

— Да… Но, раз уж она призналась, меня это, пожалуй, больше не касается.

Он насмешливо приподнял одну бровь — и это было самым ярким проявлением чувств, обуревавших его в течение разговора.

— Точнее и не скажешь, уважаемый!

— А вы знаете, что у него есть еще и родная мать? Скарнесы его усыновили.

— И кто же она? — спросил он, награждая меня уничижительным взглядом.

— Метте Ольсен. Гражданская жена вашего старого знакомого, Терье Хаммерстена.

— Хаммерстена? А она…

— И раз уж я здесь, я бы хотел…

— Нет уж, позволь, не перебивай! — Он раздражался все больше. — Она что, тоже призналась?

— Нет. Разумеется, нет.

— Вот именно! — Он откинулся на спинку стула. — Знаешь, кого ты мне сейчас напоминаешь? Этих засранцев из американских фильмов, которые трутся где попало и считают при этом, будто они чертовски круче полицейских.

— Их, значит, напоминаю?

— Ага. Так что не будешь ли настолько любезен убраться отсюда как можно скорее? У нас тут есть дела поважнее, чем частное мнение представителя службы охраны детства.

— У охраны детства тоже найдутся дела поважнее.

— Не сомневаюсь. Будь здоров. Надеюсь больше никогда тебя не увидеть.

К сожалению, он ошибся. К сожалению для нас обоих. Много позже я часто думал о том, не в тот ли самый раз меня впервые посетила мысль, что все пошло по ложному пути. С самого начала. Но я ему об этом никогда не напоминал: слишком долгий бы вышел разговор.

В тот же вечер, в девятом часу, раздался звонок в дверь моей квартиры. Я открыл дверь — на пороге стояла Сесилия. Она была тщательно накрашена и одета в короткое темное пальто, в котором я прежде никогда ее не видел. Она протянула небольшой пакет:

— Я прихватила бутылочку красного. Пустишь?