Хаукендаленский детский центр располагался в закоулках петляющей между скал улицы Хестхаугвеген, на высоком кряже прямо напротив Мюрдальского леса и Гейтанюккен — одной из гор, отделяющих Осане от моря. Этот район, который когда-то считался настоящим захолустьем, был в 1972 году при слиянии коммун присоединен к городу. Сегодня он был застроен коттеджными поселками, многоэтажками, здесь открылись торговые центры, работали школы. Окраины безудержно разрастались, а предложение расширить дорогу было признано местным управлением экономически невыгодным, и вместо этого решили строить шоссе. А пока эти планы оставались планами, мы тащились в пробке со скоростью пешехода: сначала вверх до конца Осавеген, а потом, все так же медленно, до съезда на Тертнес, так что, пока мы добрались до Хаукендален, Ханс Ховик уже несколько раз подогревал нам обед.

Ханс Ховик был здоровенным парнем лет тридцати пяти: под метр девяносто ростом, что называется, косая сажень в плечах. Вид при этом имел добродушнейший, особенно при встрече с теми, кто по разным причинам именно под его крылом вынужден был искать себе пристанище. Мечты Сесилии о еде были исполнены в лучшем виде: он накрыл стол для всех троих в столовой центра — светлом зале, серые бетонные стены которого были украшены жизнерадостными расписными тарелками. По дороге туда мы прошли мимо подростков, которые пинали мячик на парковке недалеко у входа. В игровой комнате, судя по звукам, сражались в настольный хоккей: шайба с громким стуком ударялась о борта и плоских пластмассовых спортсменов.

Угостили нас густым лапскаусом — национальным блюдом из мяса и картофеля — со свежим деревенским хлебом. Мы запивали еду водой из кувшина, а на десерт Ханс предложил горячий шоколад, кофе и домашнее печенье.

Ян-малыш ел совсем мало. Он сидел, ковырял у себя в тарелке, скептически разглядывал кусочки мяса, но кружочки нарезанных сосисок все-таки отправлял в рот. Мы старались не обращать на него внимания, но разговаривать о нем, пока он сидел с нами, конечно, не могли. Пришлось беседовать на профессиональные темы, ведь мы все были социальными работниками: у Ханса был десятилетний опыт, у нас с Сесилией поменьше, причем она начала работать года за два до меня.

Когда с едой было покончено, Ханс покосился на нас и сказал:

— Было бы неплохо, наверное, если бы кто-нибудь из вас побыл тут, пока мальчик не заснет.

Сесилия кивнула и посмотрела на меня.

— Я останусь, у тебя же…

— Она оборвала себя на полуслове.

Да, действительно. Тех, о ком она хотела сказать, больше не было в моей жизни. Дома меня никто не ждал.

— Прекрасно! — сказал Ханс.

Я посмотрел на Яна-малыша. Шесть — шесть с половиной. Томасу было два с половиной. Удивительно, что взрослый человек может быть настолько зависимым от этих крошечных существ! Вот вы общались с ним каждый день, а потом — все, пустота. Могут появиться другие привязанности, но это место в сердце никто не заполнит. Никогда.

Я вздохнул, и Сесилия взглянула на меня виновато, как бы прося прощения за свою оговорку.

— Ну что, я тогда поехал? — спросил я у нее.

В соседней комнате зазвонил телефон, и Ханс пошел снять трубку. Сесилия подошла ко мне:

— Прости, Варг. Я не хотела…

— Да брось! Все нормально.

Ханс вернулся со словами:

— Это из полиции. Просят кого-нибудь из вас.

— О'кей, я подойду, — ответил я на кивок Сесилии и вышел в коридор, где стоял телефон-автомат.

— Алло. Это Веум.

— Говорит инспектор Муус.

— Слушаю вас.

— Ситуация изменилась. Мы приехали в больницу, думали, что эта женщина, Вибекке Скарнес, пришла в себя и можно с ней побеседовать. Но ее там не оказалось.

— Что?

— Сбежала. Пустая койка, никаких следов.

— Вы начали ее искать?

— А вы как думаете? Короче, мы тут считаем, что за мальчиком надо приглядеть. Пока мы ее не найдем.

— Понимаю. Я поговорю с Ховиком. Если он не сможет, то я возьму это на себя. Держите нас в курсе.

— Хорошо.

Я повесил трубку и вернулся к остальным.

— Ну что, — улыбнулся я Яну-малышу, — не пора ли тебе ложиться спать? Как думаешь?

Он посмотрел на меня откуда-то издалека, из страны, куда взрослому дороги нет. Иногда я бы хотел там оказаться, но пути туда закрыты. Для большинства из нас — навсегда.

За те минуты, пока мы относили тарелки на кухню, я рассказал Хансу и Сесилии о том, что произошло. Мы пришли к единому мнению, что Сесилия должна остаться и даже переночевать в одной комнате с Яном-малышом, а Ханс предупредит охранников.

— Но как она может узнать, где мальчик? — поинтересовалась у меня Сесилия.

— Не знаю, но такая вероятность существует. Я вот что думаю — поеду-ка я обратно в Вергеландсосен на случай, если она вдруг там объявится.

— Но… — Она удивленно взглянула на меня. — Разве этим не полиция должна заниматься?

— Угу.

Вместо комментария Сесилия закатила глаза.

Ханс повел Яна-малыша показывать, где тот будет ночевать, а мы последовали за ними. Спальня находилась на другом этаже. Там помещались две кровати, стол со стульями посреди комнаты и двустворчатый шкаф. Окно выходило на горный склон. На стене висела одна-единственная картинка, которую я с трудом, но вспомнил: я видел ее, когда сам был маленький. Там были изображены ребятишки, прятавшиеся в лесу под гигантским мухомором, намного выше их ростом. Уж не знаю почему, но ни сейчас, ни в детстве мне это не казалось забавным.

Вид Яна-малыша вызывал у меня беспокойство. Он по-прежнему был пугающе безучастным, и я сказал Сесилии, что, если назавтра он не придет в себя, нам, видимо, придется свозить его к врачу. Она кивнула, причем довольно снисходительно, чтобы показать, что кому-кому, а ей я мог бы этого и не говорить.

Сесилия осталась с Яном-малышом наверху, чтобы уложить его спать. Сам я вслед за Хансом спустился вниз, в столовую. Звуки настольного хоккея утихли. Теперь из игровой комнаты был слышен работающий телевизор, правда, я не разобрал, что за программа.

Перед тем как уехать, я снова поднялся наверх, чтоб пожелать спокойной ночи мальчику. Ему выдали пижаму, а Сесилия нашла на полке книжку, которую уже принялась ему читать. Он лежал с открытыми глазами, но слушал или нет — было непонятно.

— Спокойной ночи, Ян-малыш, — тихо проговорил я.

Он не ответил.

Я ободряюще хлопнул Сесилию по плечу и снова спустился вниз.

Ханс проводил меня до машины и расплылся в улыбке, когда ее увидел.

— Как ты умещаешься в этой консервной банке, Варг?

— Лучше, чем ты думаешь, — ответил я. — А вот тебе тут места и впрямь не хватит.

Он стоял и смотрел, как я усаживаюсь в автомобильчик. Я взглянул на него, и мне показалось, что он чем-то озабочен.

— Что-то не так?

Он пожал плечами:

— Это можно назвать производственной травмой, Варг. Несколько лет в нашей профессии — и ты тоже почувствуешь нечто подобное.

— И на что это похоже?

— Потеря иллюзий. А еще мысль о том, с какой легкостью взрослые расстаются с детьми, которых они позвали в этот мир.

— Да.

Мы кивнули друг другу, и я завел мотор. Взглянув на него в зеркало заднего вида, я удивился, до чего он выглядел потерянным — как огромный плюшевый мишка, забытый ребенком. Ребенок давным-давно вырос и уехал, а мишка остался, и с ускользающим временем у него теперь всегда немного натянутые отношения.

Квартиру на Мёленприс я оставил Беате. Самому мне пришлось переехать в однокомнатную в районе Фьелльсиден, на Тельтхюссмёэт. Но туда я не поехал. Я, как и сказал тогда Сесилии, отправился в Вергеландсосен.