Я пересек Торговую площадь и вышел к набережной. На рыбном рынке было пустынно; в это время года туристов не бывает – не сезон. Живые рыбы неизвестной породы плавали в ведрах. Большими, покрасневшими от холода руками торговцы стряхивали снег. Домашние хозяйки, задумавшись, переходили от прилавка к прилавку, подозрительно разглядывали товар, будто не веря, что рыбы настоящие.

По набережной сновал красный грузовичок, забирая один за другим какие-то ящики и перевозя их в двери пакгауза. Он был похож на крысу, делающую запасы на зиму.

На углу стоял неизменный пьянчуга, с почти пустой бутылкой во внутреннем кармане пиджака, и подпирал стену, провожая каждого прохожего грустным взглядом. Фигура эта была неотъемлемой частью пейзажа. В какой-то мере ее можно рассматривать как туристическую достопримечательность, характерную для нашего города и нашего общества. Любое время года для нее было подходящим сезоном.

Рекламное бюро «Паллас» размещалось в новом красном кирпичном здании напротив почти такого же нового здания музея старого быта. Таким образом, всего на нескольких квадратных метрах уместилось все, что нужно человеку: универсам, где можно купить больше, чем можешь пожелать, винный магазин, музей – для интеллектуалов, церковь – для верующих, кабинет зубного врача, парк со скамейками и рекламное бюро. Здесь, никуда не выезжая, можно было провести всю жизнь. За углом находился банк и отель, тут же почта, старое кладбище и зал для игры в лото: все жизненные потребности полностью удовлетворялись. Можно было послать письмо, получить извещение, сыграть в лото. Эта новая часть города – Дрегген – представляла Берген в миниатюре: эдакая удобная карманная Норвегия.

Первое, что бросалось в глаза посетителям рекламного бюро, – молодые лица сотрудников. Людей старше сорока почти не было видно, потому что они уже «прошлое» и у них нет «новых идей», а может быть, потому, что они не выдерживают темпа. Пожилой человек мог бы отыскаться в глубинах конторы, если по счастливой случайности он был держателем контрольного пакета акций компании и потому никто не осмеливался предложить ему посидеть дома.

В вестибюле, в приемной или в холле (название зависит от того, насколько модерновым является предприятие) сидит молодая женщина, чаще всего красивая (а если она некрасива, то, значит, слишком умна, чтобы там сидеть),и улыбается тебе. Она улыбается, потому что тебе нет еще сорока и ты выглядишь человеком, который пришел действительно по делу, а не для того, чтобы попросить взаймы. Но искренняя улыбка – явление редкое. В основном улыбка механическая, может, и красивая, но механическая и мимолетная: не успеешь отвернуться, как она уже погасла.

Рекламное бюро, как правило, стремится выглядеть молодым и динамичным; там всегда есть люди не только странно, но модно одетые, снующие из кабинета в кабинет. У них сверхмодные очки и хорошая шутка на устах, веселая реплика для девушек, сидящих за пишущими машинками в диктофонных наушниках. Мужчины в разноцветных рубашках с широкими галстуками в клетку. Творческие работники, однако, предпочитают джинсы и носят длинные волосы и бороду. И это свидетельство того, что они окончили художественно-прикладное училище, но пока не получили творческого признания. Это признание ждет их впереди. А может, и не ждет. После пяти-шести лет, проведенных за рисованием объявлений и рекламных проспектов, они начинают бриться и подстригаться и вскоре утешаются покупкой автомобиля последней модели и квартиры в районе Натланд-Террасе.

Рекламное бюро «Паллас» было молодым и динамичным, выполненным в ярких тонах: красном, зеленом, коричневом. Зеленый пол, красные стены и коричневый потолок. Входя, ты попадал в длинный узкий коридор с такими же узкими человечками и плакатами, рекламирующими пиво, – они висели с тех времен, когда такая реклама еще разрешалась.

Брюнетка с завитыми в африканском стиле волосами, работавшая в приемной, была облачена в тунику зеленоватого цвета. У нее были большие очки в золотой оправе с затемненными стеклами. Но, когда она улыбалась, никакого затемнения на зубах не было.

– Моя фамилия Веум, – начал я. – Я хотел бы поговорить с Юнасом Андресеном. Он у себя?

Она взглянула на световое табло и кивнула.

– Вам назначено время? За дымчатыми стеклами ее синие глаза напоминали

голубое небо, затянутое облаками.

– А разве это необходимо? – поинтересовался я. Улыбка сделалась натянутой.

– Вы клиент?

– Не совсем.

Улыбка исчезла – она холодно сказала:

– Сейчас узнаю.

Она набрала номер по внутреннему телефону и что-то сказала в трубку, доверительно и негромко, чтобы я не слышал, как она меня представила. Потом подняла на меня глаза.

– Андресен спрашивает, по какому вы делу.

– Скажите, по личному и очень важному.

Она передала мои слова и несколько секунд слушала ответ, потом положила трубку.

– Подождите минутку, он сейчас выйдет.

И тут же забыла про меня, отвернувшись к каким-то своим делам с диктофоном и пишущей машинкой. Ей еще нужно было в среднем дважды в минуту отвечать по телефону. Ровным и приветливым голосом она говорила: «„Паллас" слушает».

Я стоял и ждал. Сесть мне никто не предлагал, и я был рад этому, потому что стулья выглядели так, что невозможно представить, как с них потом подняться.

В глубине коридора молодой человек в светло-коричневых брюках и клетчатой рубашке разговаривал с пожилым мужчиной в костюме, явно сшитом на заказ. Он беседовал с ним терпеливо, как с нужным клиентом, которого, однако, пора уже выпроваживать, так как с ним все ясно.

Из одной двери вышла молодая женщина с большой зеленой папкой под мышкой. Она шла прямо на меня. Невысокая, с маленькой грудью и широкими бедрами, с приятным лицом, с ясными темными глазами и крепким округлым подбородком. Но первое, что привлекало внимание, были ее волосы – они светились. Они были не просто каштановые, они отливали рыжиной, но не той, что покупают в бутылочке по 20 крон за пол-литра и потом споласкивают ею волосы после мытья. Этот оттенок шел откуда-то изнутри. Цвет ее волос не раздражал. Ее никак нельзя было назвать рыжей, потому что волосы были каштановые, но рыжий оттенок присутствовал там, как душа в теле, как высокий голос флейты в большом симфоническом оркестре.

Одежда гармонировала с интерьером: темно-красная блузка и зеленая бархатная юбка. Проходя мимо меня, она улыбнулась. А я, заметив морщинки у ее рта, понял, что не так уж она молода. Ей было за тридцать. Улыбка ее была на редкость теплой и красивой и, так же как оттенок ее волос, шла откуда-то изнутри, из какого-то доброго и хорошего уголка, где бы я с удовольствием провел свои отпуска (если бы они были), а то и остаток своей жизни.

Больше ничего не было. Мимолетная улыбка, но у меня закружилась голова, и я не знал, куда девать глаза. Давно ты не влюблялся по-настоящему, Варьг, подумал я, очень давно. А еще я подумал про Венке и попытался услышать ее голос. Но почему-то никак не мог представить себе ее лицо и так и не услышал ее голоса.

Невысокая женщина отдала зеленую папку кому-то в приемной, что-то сказала и пошла обратно по коридору. Она исчезла за той же дверью, из которой появилась.

Вот так люди приходят в твою жизнь и так исчезают: в течение одной или двух минут.

Из другой двери вышел мужчина и пошел мне навстречу походкой, которую никак нельзя было назвать динамичной. Наверное, было уже поздно, и он немало сегодня поработал. Мужчина был хорошо одет: серо-зеленый костюм, брюки в обтяжку, слегка расклешенные книзу, и жилет. Темноволосый, точнее, темно-русый, в новых очках и с усами в стиле «Дикого Запада», но очень ему идущими (такие усы обычно легонько свисают к уголкам губ). Несмотря на это, я сразу узнал его по фотографии, которую видел дома у его бывшей жены. Это был Юнас Андресен. Так что я не удивился, когда он подошел ко мне и представился:

– Андресен. Вы хотели со мной поговорить?

Я пожал протянутую мне руку.

– Моя фамилия Веум, – и, понизив голос, добавил: – Я пришел по поручению вашей жены. Я в своем роде юрист.

Юнас тоже заговорил тише.

– Пойдемте ко мне.

Он повернулся, и я пошел следом за ним по коридору в его кабинет – небольшую комнатку с видом на колокольню собора святой Марии. Отсюда я мог увидеть даже крышу своего дома, и это меня очень растрогало.

На большом черном письменном столе аккуратными стопками были разложены бумаги, оттиски, эскизы объявлений. В коробке с надписью «Входящие» бумаг было больше, чем в другой с надписью «Исходящие». Тут же стоял пластмассовый человеческий череп, срезанный примерно на уровне лба. Из него торчали шариковые ручки и карандаши в цветовой гамме рекламного бюро: красные и зеленые. В дешевенькой вазочке стояла одинокая поблекшая роза с подсохшими лепестками, в зеленой пепельнице лежали окурки, пепел, обожженные спички. Если предположить, что утром здесь убирали и пепельница была пуста, Юнас был заядлым курильщиком.

На стенах развешаны плакаты, четыре большие любительские фотографии Роара (снятые года два назад) и доска с вырезками, газетными объявлениями, целыми страницами журналов и разными мелкими заметками.

Юнас Андресен сел за стол и показал мне на удобный, обитый кожей стул напротив. Из внутреннего кармана он достал пачку сигарет и протянул мне, а когда я отказался, закурил сам. Сигарета была длинная, белая, а рука Юнаса слегка дрожала, когда он закуривал.

Юнас вопросительно поглядел на меня.

– Я вас слушаю.

– Ваша жена просила меня… это касается денег, которые вы ей обещали, – выплата страховки. У нее сейчас трудности экономического порядка.

Ясными синими глазами он смотрел на меня сквозь свои прозрачные очки. Очки были большие в светло-коричневой оправе, слегка закругленной сверху и квадратной внизу, так что стекла имели форму колокольчика.

– Для начала, – сказал он, выпустив сквозь сомкнутые губы голубоватый сигаретный дымок, – выясним кое-что. Вы сказали, что вы своего рода юрист. Вы адвокат моей жены?

– Нет.

Он слегка наклонился вперед.

– Вы ее «друг»?

– Я вас уверяю… – начал я.

Он поднял обе руки вверх и, не вынимая изо рта сигареты, быстро заговорил:

– Успокойтесь. Я не вижу в этом ничего дурного. Наоборот, я был бы искренне за нее рад, если бы она нашла себе друга. Нового друга.

– Но в данном конкретном случае это не я. Во всяком случае, я не то, что вы имеете в виду. По профессии я частный сыщик.

Юнас помрачнел.

– Ваш сын Роар отыскал меня, когда у него украли велосипед.

– Роар? Он что, нанял частного сыщика, чтобы найти свой велосипед? Вот это ребенок! – Юнас рассмеялся.

– На следующий день, – спокойно продолжал я, – мне пришлось разыскивать самого Роара.

Теперь он смотрел на меня без улыбки.

Я коротко рассказал ему о Джокере с его компанией и о том, как я нашел связанного и похищенного Роара. Правда, я не сказал, как мне пришлось отбиваться и уходить и как я поцеловал его жену, хотя и бывшую.

Он бледнел на глазах, и голос его слегка сел, когда он наконец произнес:

– Ужасно. Эти подростки. Я должен…

. – Не заводитесь. Я уже все сделал. Так я и познакомился с вашей женой. А потом она попросила меня поговорить с вами об этих деньгах, потому что сама не в силах.

Юнас глубоко затянулся, и дым постепенно выходил из его легких, пока он говорил.

– Я… мне бы не хотелось говорить об этом здесь. Не лучше ли нам встретиться где-нибудь, скажем, через полчаса.

Я взглянул на часы, будто день мой был расписан по минутам.

– Это вас затруднит? – спросил Юнас.

Я проявил благородство.

– Нет, я готов с вами встретиться. Только где?

– В пивном баре?

– Договорились. Может, заодно и пообедаем там, по крайней мере я.

Он пожал плечами.

– Значит, через полчаса, хорошо? – закончил разговор Юнас.

Он поднялся, давая понять, что у него еще масса дел на оставшиеся полчаса. За время нашего разговора он выкурил по меньшей мере три сигареты, и медленная смерть, которая подстерегает каждого из нас с момента рождения, приблизилась к нему еще на полчаса. Он проводил меня до двери и попрощался. Женщина с африканской прической попробовала осторожно мне улыбнуться. Это означало, что она не была уверена, клиент я или нет. Но мне все-таки не было сорока, и она улыбнулась суховато.

– Встретимся в следующий четверг за библиотекой, – подмигнул я ей и вышел.