Веет истомой… Сено лежит на волшебно-туманных лугах… Тропинок изломы С лукавостью нежной играют в серьгах-светляках… Мерные стоны Птицы неспящей несутся с уснувших полей. А сада газоны Обрызганы искрами ярких, душистых огней… Кто-то срывает Звезды, заткавшие видимой вечности грудь, Звезду посылает В таинственно-скрытый и тенями призрачный путь. Взором ласкаю Мир наслаждений, трепещущий здесь предо мной, Чуть внятно вздыхаю О мире забвений, струящемся звездной волной…

Огненной настурции срываю я цветы. Огненной настурции мне дороги мечты. Хрупко-ярко-стройная скользит она, любя; Хрупко-ярко-сложная к тебе любовь моя. Засверкало искрами кольцо пугливых кос, Засверкало холодом голубоватых роз, В жизнь твою врывается костер моих очей, В жизнь твою вливается мольбы моей ручей. Не дрожи испуганно перед пожаром грез! Не дрожи страдальчески перед лавиной слез! Губы мои яркие целуют, но не лгут, — Губы, как настурции, горят, но не сожгут.

В немую ночь пред ликом снов Сидели рядом, В кольце сжигающих оков, Но с светлым взглядом. Хор снов нам пел, что до земли Мы вместе были И слитно в солнечной пыли К земному плыли. Что после смерти в странах грез Могли б быть рядом В венце священных белых роз И с светлым взглядом. В тревожную, немую ночь Обет мы дали Бежать цветов пурпурных прочь, Бежать в печали. Рассветной клятвы красота Сплела нам руки, Навеки разделив уста Мечом разлуки. Теперь глядим в былую даль Мы светлым взглядом. Нас обвенчала снов печаль, Мы будем рядом.

Тебя я пою, о любовь мировая, С холма, где мне думные внемлют дубы, Свой голос с домрой среброструнной сливая В торжественном клике весенней вещбы. Лишь Ветер – глашатай Любовных Велений На облачных конях домчится к Земле — К подснежным берлогам лесов и селений И к водам с дремой ледяной на челе, Уж Солнце склоняет лицо золотое В любви прихотливой к ланитам долин — И вдруг задрожат земляные устои — Влюбленным лучам их отверз властелин. О Солнце! Ты – первый любовник просторов Холодных и девственных, вешних и злых, Ключарь запечатанных снегом затворов, Изменчивый отрок! Вселенский жених! Причудлив твой шаг, но – в небесных законах. Дыхание смертно, но – чудо творит. Блаженно и страшно в иссушенных лонах, Где твой поцелуй неустанно горит. Опущен над водами полог парчовый, И сонно теченье лазурной руды… Вдруг шум колесницы, вдруг искры подковы — То Ветр сотрясает дремливые льды. И прыщут потоки из блещущих трещин, Ярясь и броней вороненой сребрясь, На склон оголенный, что пойме завещан, Друг с другом за ложе с Землею рубясь. Гремит для нее, обнаженной, единой, Бурливый, гулливый неистовый бой. И ей же кидает перловые льдины Из зимних ларцов их огонь голубой. Вода! Ты – твердыни дремучей и косной Оплодотворяющий, ревностный муж. Твой бег постоянен. И дар живоносный Приемлет во чрево от ласк твоих сушь. В томлении сохнут хмельные потопы… Но в недрах зачавшей от влаги земли, О, чуткое ухо! ты слышишь подкопы: То живчики вешние ввысь потекли. Любовная Воля крепчает в природе: По выгибам шири вдоль пастбищ и нив Пронесся, как трепетный конь без поводий, Безумный, великий, всестрастный порыв. Чу! Гул углубленный земных содроганий. Чу! Битва слепая звериной любви. Вот – яростный ток глухарей на поляне, И ал перегной от горячей крови. Вот – жужелиц огненнокрылых раденья В косых, проливных, неотвратных лучах, Вот – рыб икромечущих стайных круженья, Вот цветень лугов в перелетных ночах, Последних препятствий упорные звенья Стремительный бой половодья расторг — Как царь, осиянный священною ленью, Грядет он, грядет Жизнедатель-Восторг. Вода отстранила замшенные сваи, Гроза водрузила хоругви свои, Деревья постлали зеленые вайи, Земля завопила: Осанна любви! Сверкающий парус — Любовь человека С зарею весенней По хлябям летит, Чрез горестей ярус Сейчас, как от века, Под райские сени Дыханье стремит. То мужа ветрило Над женственной глубью Под бурею страсти Влечется, кренясь, Но с древнею силой На водные зубья Направлены снасти — Мышления вязь. Желанья раздуты, Как пурпур на райне. Порвутся, и гребни Поглотят пловца. Но хитрости путы Сбираются втайне И льются, хвалебней Молитвы конца. В глухие часы расцветающих суток Вьет женщина труд свой в тиши шалаша. Бестрепетен облик. Но слух ее чуток, И грудь исчисляет мгновенья, дыша. Когда же полуден лоза золотая Вдруг выжмет свой хмель на весенний пустырь, Потянется тело, стеблем вырастая, И высосет стыд в нем желанья упырь. Идет она сонно из сумрачной сени Глотать изобильной вселенной вино, Опутало бедра, и грудь, и колени Волос беловодных и душных руно. И в даль, обуянная юностью пьяной, Вопьется, простерши ладони заслон… О взор, сладострастьем слепым обаянный, Как зелен, и мутен, и сладостен он. Идет, колыхаясь… И нюхает весень… Идет, как слепая, чутьем на призыв. Ее овевает дурманная плесень… О, женщина, чуден твой смутный позыв! Мужчина воюет с землей, как оратай, Лишь солнце подаст ему медный свой щит — Сам глыба над глыбой земли красноватой, Тяжелая сила, что глину плющит. Но духом единым испивши из чары Весенним брожением полного дня, Безумеет в мареве ярого пара, Шатаясь, стреножит шального коня, Бросает, неистовый, наземь доспехи — Стальное богатство мотыг и лопат, И рыжих кудрей золотые орехи, Гнездясь, затмевают сверкающий взгляд. А челюсть вперед выдается с упорством… Дрожат его ноздри… Он сделал прыжок, Он мчится по зарослям с вызовом черствым — Лицо опаляет воздушный ожог — Крушит он, дорогой, гнилое дреколье И ревом пугает лесное зверье — Он мчится с старинною, бешеной болью. О, муж! вековечно усилье твое. Всполохнутый стрепет, Ухание мяты — И женщина в кущи Вступает, крадясь. В губах ее – трепет, Глаза полусжаты — Пучиной влекущей Она родилась. Валежника грохот, Измятые травы — И юноша в кущи, Дрожа, ворвался. В белках его – хохот, Объятия – право. Он пропасть секущей Ладьей родился. Над громами ясен, Их клик раскатился По миру от леса И в облаках стих… А шелковый ясень С шуршаньем спустился, Скрывая завесой Земная Земных. Ты – таинство счастья и пьянство соитий, Старинная греза, бродящая кровь! В клубке бытия златорунные нити, Ты – пары кольцо! Цепь существ! Ты – любовь! К тебе мы взываем, вопим и лепечем, Дикирий вселенной! Двух истин союз! К тебе, что связует по бедрам и плечам И вновь разрешает от впившихся уз. Блуждает ли муж, словно солнце на небе, Кругами исканий, хладясь и калясь, Жена ж разделяет с пустынею жребий, Любовью неплодною не утолясь, Иль он притекает, как влага земная, К единой возлюбленной, верен и щедр, Она ж пребывает святая, ночная Со сладостным бременем в пажити недр… Хвалите же любящих недр славословья, Разгром и строительство, тело и дух, Что слиты по имя любви и любовью, Что вяжут единым для третьего двух! Но встанет година иных упоений, Любовники прийдут на Пламенный Мост, И вечности взыщут их стоны мгновений — И вечность помчит их, слиянных, меж звезд.

Под грушею, лучом благословенной На бремя сладостное золотых плодов, В игре простой, но древле освященной Великих кровных ласк и умиленных слов, — Лежим мы, нежась, в лоне бытия — Мой первородный сын и я. Блеяние овец звенит далече… Отец твой, о дитя, их упасет один… Мой слух блюдет младенческие речи: Долг матери стеречь тебя со дня родин. В цветах увойчатых простерла стан я, Как новь тая в груди могущество и страх, И над собой держу свое созданье Высоко, в розовых напрягшихся руках. Рыжекурчавый, весь нагой младенец Дрожит, трепещет, вознесенный в синеву, Повит листвой зеленых полотенец, Подобен божеству! Я вижу черно-золотые зраки Пугливые, святые, словно у орлят, Волос огнистых перистые злаки, Румяный, пухлый в неисчетных ямках зад, И кулаки неистовых ручонок, И стопы крепкие, и выпуклый живот… В мою десницу дан божественный ребенок, Что, кровью алою светясь, живет. О маленькое тело! Тебя носила я, величием пьяна, В твой рот из груди юной загорелой Лила амброзию молочного вина. И ныне, гордая, я слышу лепет — Уж слово правое родил ты, человек! Блаженная, я знаю лучшую из нег — Объятий детских трепет… Мой взор крылеет, веет всё любовней На чадо милое, как херувим трубя: «Признай же, матерь, истый лик сыновний, Прозри в тобой рожденном самое себя». И разум ищет, кружится, ныряет, Как стриж в водовороте непостижных дел, Над омутом зачатья замирает, Следит круги преемственного сходства тел. Пусть этот орлий взор иного цвета! — Но, как и мой, влюблен он в бытие и строг. Уста ребячливы… Но смех привета В них, как в моих, приманчивым изгибом лег. А этот шаг упругий и строптивый! А голос звончатый, воинственный, как медь! Весь действенный в игре, во сне ленивый Сын – мой отобраз. То не счастье ль разуметь? Как молодое древо на поляне, Я знала луч и вихрь, взращала лист и цвет. Но совершу ли круг обетований? Отброшу ль сладостную тень над далью лет? И опылю ль дерзаний первых завязь Медвяной мудростью? И деянья зерно Мне выносит ли творческая зависть, Чтоб в Ниве Вечности прозябло и оно?.. Но ты еси мой продолжатель! Зародыш самости! Общины новой муж! Не я, так ты будь грозовой создатель, Восстань, разрушь! Как зверь питай любовь к живой вселенной, Как человек – к пленительной земной судьбе, Могущий, непорочный, неизменный, Схватись с самим собой в пожизненной борьбе! Беги толпы, страшись уединенья, У мудрецов, стихий и опыта учись И куй ликующих потомков звенья — Хоть в них до рая златовратного домчись! И – родшая тебя – я не исчезну, Как круча, явльшая прославленный ручей, Как жила, сплавленная в серебро ключей, Как глыба перед бездной! Под грушею, плодами отягченной, Вдали от звонкого блеяния овец, В объятье тесном плоти неделенной, Глядимся мы в бездонный студенец, Как в вещее зерцало бытия — Мой богоданный сын и я. Я вижу лик под алою повязкой Округлый, смуглый, молодой, как мак. В губах его таинственная ласка, В очах голубозарных – чистоты маяк. Колонну бронзовую гордой выи Влюбленною рукой младенец охватил, Ввысь излучая кудри огневые, Исполнен неги, созерцания и сил… О древний образ Матери с Ребенком, То величавой львицы с мощным львенком, То нежной горлицы с испуганным птенцом, Воспет ты не одним восторженным творцом. Ужели ныне в отблеске случайном, Ужель и я в преображеньи водяном Приобщена к благим вселенским тайнам И зрю двойной свой Лик сияющим над дном? На персях перекрещиваю руки, Не чую на себе былых полнощных вин, Благословляю материнства муки: Ты освятил меня, о сын!

Солнце – румяный поденщик богатого лета — Кончило ревностный труд свой на пожне пространных небес: Убрано жито дневного колючего света В темные гумна далеких, маститых, кудрявых древес. Шумно спешат батраки на радушные мызы, Кто на волах, волочащих с пшеницею воз золотой, Кто же пешком из долины душистой и сизой, Лыковый пестер неся на заплечье с травою густой. Хлопотно, весело в хлевах, жилье и на риге, Люди, животные, равно устало, гулливы, жадны, Тащат в ушатах удои, в кошницах – ржаные ковриги, Звонко бросают серпы, и цепы, и мотыги: Ждут их смиренные ласки и темные, сладкие сны. Буйно умчусь я отселе… Пирные ясли, столы обойду круговратной тропой, В дальний опасный ковыль из приюта веселий Я с похвальбою девической ринусь горячей стопой. Сзади – теней веретена прядутся на прясла — Вьют на дубравное царство хмельную, глухую дрему, А впереди – лугоморье еще не погасло! Огненноперая осень ширяет! Ее обойму! Руки мои простираются с шалой тоскою, Ширятся алчно зрачки, улыбаются дерзко уста… Стоя в челне, я плыву… Я – за славной рекою… Вот – вожделенный мой брег! Вот – простор! Подымайся, мечта! С этой расстильчивой и голубой луговины Любо тебе, о пернатая, кругом крутым запарить, Кинуть земле из-за облак привет соловьиный, В крае таинственных россов, обнявшись с ветрами, царить. Хищное око твое всё глядит – не упьется: Пашен излучины, мельницы, вязы старинные, ширь… Пламенный вечер в поднéбесье с сумраком бьется. Око, мечта моя, ширь! Ах! Бытия тебе мало, – себя же всё много… Жаждешь похитить ты весь и отдать самое себя в дар. Тягостно-спелая жизнь! Высоко над дорогой Виснешь ты, плод недоступный! Стрясет ли тебя чей удар? Я – исполинская дева. Неволи врагиня. Медным шеломом волос потрясает моя голова, Очи грозят булавой своей хладной и синей, Темным, коварным рукам не чужда ворожбы тетива. Целостный дух свой хочу, наконец, разметать я! Вас созываю, мужи, на прямой поединок с собой! Ширь – наше поприще. Смерть лишь разнимет объятья. И победителю только владеть своевластной судьбой. Ведаю древним чутьем я, что ненависть – сила, Ненависть – девья любовь, к обоюдной усладе тропа, И, богатырка, противлюсь тому, что взманило, В битве ужасна, в оружье загадочна, к страху слепа. Так я служу вековому и правому Счастью! Ибо что воинам слаще, чем девственниц вызов принять? С равномогучими биться отточенной страстью И, одолев, пировать? Руки мои, вы схватились за серп рукоятки, Зубы мои, вы сцепились, да сгинет о милости стон! Перси мои, как вы жаждете яростной схватки! Бранное ж поле пустынно… Лишь мирный лазоревый лен… Где ж ты, Попович узывчивый, мудрый Добрыня, Доблестный Муромец – скифских урочищ былые цари? Спит под курганами дух ваш – былины святыня, Перевелись в стороне заповеданной богатыри… Ты же, моя старобытная мощь, не нужна мне: Тлеют в земле целомудрие жен и отвага мужей… Я одиноко, как древняя баба из камня, Гордо и твердо стою на распутии дольних межей. Вдруг рассекает мне сердце пылающий холод, Вражий набег повергает меня в черноземную тень. Ветер – могутный, неистовый, сказочный волот Вскинул кистень. Единоборство с тобой принимаю, о витязь! Рослый, дородный, в серебряных латах – достойный ты враг. Недра земные, гудите! Горбины и рвы, расступитесь! — С девой, славянкой, сражается ветер – стихийный варяг. Днем подвизался в неслыханной битве он, славный, С чудищем злобным ветрянки – и пал побежден, шестирог. В сумрак напал на меня, неотступно-неявный — Пасть от него – это ворон, меня настигающий – рок! Грудями стиснулись мы, врукопашную взялись: О, что за мышцы железные, неуязвимая плоть. Мне о пощаде моления только остались… Но не смирюсь. Хоть бы в алое сердце стал ворог колоть! Ветр ненавистный, о ветр мой, о ветр мой любимый, Поднял ты, ястреб, меня! Умыкаешь невесту с собой… Чудно твоей полонянке немой, недвижимой, Гневны уста непорочные, радостен взор голубой. Сзади – дубравное царство, дремота и девство… А впереди – на воздушных становьях заката костер, Суженый – князь поднебесья, ночной златозвездный шатер, И богатырство – стихия! И ширь – королевство! С ветром – в простор!

Из раскопок упавших столетий, Из уловов людских изучений Мысль – кирка и цепкие сети — Обличает тьмы тем поколений. Вам, обломки от царств и законов И скелеты героев – слава! Но превыше хвалы и поклонов Ты – прабабка великого права. В деревянных речных городищах, Разукрасивших тын черепами, И в берлогах землистых и нищих Ты была как жрица во храме! Зрю тебя я мысленно, жено: Ты прекрасна. Вольна твоя поступь. Принесло тебе щедрое вено На персты янтарную осыпь, На пологие плечи – запястья, А на рыжие кудри – гребни. Подобает владычице счастья Из добычи брать, что волшебней. Потому твои губы – надменны, А чело – всегда благосклонно… Всех мужей любовию ленной Облагает священное лоно. Как зерно племенных величий Ты хранишься заботливо с детства, Дом, и утварь, и веер птичий — Всё твое, о юница, наследство. Ставши девой, обрядные взмахи Ты свеваешь на жертвенный камень. На сосцах – золотые бляхи И в очах – таинственный пламень. А потом обручаешься с тем лишь, Кто в бою свой род обессмертил, Тело, разум и дар приемлешь, Словно вепря на огненный вертел. Но зачав, передашь ты потомкам Лишь свое среброзвучное имя, Как воитель в доспехе неломком, Защитися пред будущим ими. Если вступишь в совет умудренный, Это глас твой хриплый и гордый Увлекает в простор опаленный Ненасытных юношей орды. Ты сама, свирепя́сь, как волчица, Вражье полчище древком заманишь. Горе тем, кто поздно смирится: Ты коленом на груди их станешь. Мало, мало смертей и пленений, Больше, больше рабов и сокровищ Для родных племен и селений. Так ты вóпишь, чудо чудовищ. Возвращаешься в села победно На чужой вороной кобыле, Кровь – на шее тщеславной и бледной, Волоса – как зарево в тыле. За тобой полонянников гонят И курдючных баранов стадо, Пред тобой старики взор клонят, Алчут отроки грозного взгляда. Этой властью на вечах, в сраженьях Не природа ль жену облекала? В вековых роковых зарожденьях Этой власти былой начало. Вспомни, женщина, сколькие судьбы Ты в руках держала, как вожжи. Время древнее, право, вернуть бы… Горе тем, кто смирится позже. Опери плодоносностью тело, Что без крыл зачатья хиреет, Уподобись лебеди белой: Та – красивей, коль с выводком реет. Приобресть понапрасну не тщися Роду воев присущие свойства: Плоть лебяжья, а ум твой – рысий, И роды – вот твое геройство. Но и этим ты будешь державной, Ибо вечность в тебе почила, Не мужам, но богам станешь равной Ты, жена – изначальная сила. И обстанут справа и слева Ночь созвездия, Мать свою – Дети. О великая варварка, Ева! О нетленный слепок столетий!

Как на Олимп пред облак трона Грозой венчанного отца На снежный выступ Парфенона Она сошла, затмив солнца. В сосредоточье мира встала И ныне всё еще стоит, — Святыня грека, скифа, галла, Ученых и жрецов магнит. С совиным взглядом мудрым, светлым, Богиня бодрствует века. Ее золотоносный пеплум — Пактол – фригийская река. Эгида вьется, пламенея, С вершины плеч, как некий змей. Мертва – ужасная камея! — Глава медузы бдит на ней. На кудрях – шлем крутой и яркий, Весь в сфинксах, грифах и конях, Как кряж таинственный и жаркий Восточных царств, лежащих в снах. И щит, где битвы амазонок Рукой искусной тиснены, У стоп простерт, – округл и звонок, Как понт с рельефами волны, — И пышнокрылая Победа, Что ей в десницу вручена — Всё возвещает: Смертный, ведай, Презрела смерть она одна! Вся – Вечности алмазный Разум, Вся – золото, и кость, и власть, Она глядит слепящим глазом. Она стоит. И ей не пасть! Ликуй, ликуй, великий Фидий! Нет статуи, но замысл жив: Забвенью – вековой обиде — Должно пройти, не победив. К горе священной устремились тучи, И раскололась молньей мира мгла — То, брови сдвинув мыслию могучей, Явил Кронион деву из чела. Венок его дубовый уязвили, Как жала, огненные языки… Обязан он и Прометея силе, И ловкости Гефестовой руки! Премудрости божественное лоно Они рассекли пламенным мечом — А из расщелины главы склоненной Афина острым ринулась лучом. Блестящая, разящая предстала Пред сонм богов она, его смутив. И Гелиос в равнине неба алой Свой бег сдержал, восторжен и пуглив. Как черная над ней клубилась грива! Как жгло копье – серебряный зигзаг! Такой-то дщери модной и красивой Ты восхотел, о Зевс! И создал, маг! Единодушная с тобой сплотилась, И необорным стал ваш страшный взгляд. С сынами Тартара она сразилась… Где ж вы, Алкионей и Энкелад? И в колоннаду снежную Олимпа Палладу отчее взнесло крыло, Где длинной столой солнечного нимба Победную навеки облекло. О Каллиопа, помоги мне свиток Величественной песни сей прочесть! Пусть каждый мой глагол, как злата слиток, Сияет и звенит богини в честь! Афина – девственница. В отдаленьи От Муз, Харит и Ор – небесных дев — Прекрасная почиет в размышленьи, Иные наслаждения презрев. Она постигла сфер хрустальных звоны — Лобзания вселенной, не любя. Она невиннее, чем дочь Латоны, И неприступнее, о Гестия, тебя! Афина – восприемница творений. Ее десницей ласковой повит И злак – дитя весенних наслоений, И человек, которого изверг гранит. Земной полудракон-полуребенок, Он предком стал великих ионян, Чей ум, как жезл блестящ, остер и тонок, Пасет досель культуры юных стран. Афина – древних воинов подруга, Что проносились, заковавшись в мощь, Плеядами от севера до юга По тропам волн, хребтов, священных рощ. Шла по пятам их смерть… Но подвиг влек их! И провождал Паллады громный шаг: Он вела их в огнь боев жестоких, Мирила бурный их ареопаг. Ахилл! Твоих кудрей касалась Дева. Язон! Твой рот был в пурпуре ее. Геракл! Тебя от рога, жала, зева, — Улисс! Тебя от бурь спасло копье. Богиня бранного искусства – в мирном Не уступает первенства она. Сквозь гребень солнечный, в станке эфирном Прядет и ткет из облачного льна. Зане учительница жен – Афина, Тех жен, чьи пальцы тонки, облик – строг. Все ткани рук ее – как паутина Для пурпурных хламид и белых тог. Всех олимпийцев веселя дарами, Она и прялкой в них разит врагов. И приношенья смертных женщин в храме Приемлет – труженица средь богов! Божественная пряха их наитий, Их хитрых рукоделий, дум, речей, Она следит и женских жизней нити, Как факелы мужских геройских дней. Деянья ж Девы доблестной смогу ли Исчислить языком, лишенным жал? Аттических преданий сладких улей Царицею Афину называл. Ей создана счастливая олива, Чей плод богатство выжал на страну, Узда, смирившая полет строптивый Крылатого коня, что рыл волну, И флейта – вольная утеха фавна, И войск опора грозная – труба, Под вымыслом ее встал Арго славный, А Трои в Лету канула судьба. Другие боги на кострах историй Уж сожжены. Их пепел – в урнах грез. Лишь Мудрость – как звезда, как риф на море: Вокруг нее вращается хаос! Не всё ль равно, Паллада иль София? Копье и щит иль шар и письмена? Русло познала темная стихия! И берег – мировая ширина! Тебе я поклоняюсь, о Идея — Дочь Вечности! Иных богов не вем. Не вижу полной истины нигде я, В частях она присуща культам всем. Тебе ж Платон и Робеспьер молились, Христос и Ницше предали свой дух. О, если б храмы в честь Тебя сложились, Их жертвенник вовеки б не потух! Душа – торжественный Акрополь. Богиня Мысль белеет в ней, Пряма и девственна, как тополь, С щитом наук, с копьем речей. Из мраморной огромной глыбы Ее лицо иссечено. Глаза ясны и страшны – ибо В них неба дно отражено. Улыбкой тонкой и невинной Змеятся бледные уста. В них опыт выточен старинный, В них – изощренная мечта. Афина – скульптора творенье, Что в нише лет погребена, И мысль людей без воплощенья — Ваш лик один! Судьба одна! — Свергают идолов народы, Свой горний помысл – человек. Вотще труба священной оды В раскатах пушек и телег! Но всё ж, о Муза, вниди в сени, Где в куполе сидит сова, И преклони свои колени Пред изваяньем божества.

О пастырь, золотым жезлом Из дебрей выведший народы, Весь дряхлый мир с добром и злом Поджегший факелом свободы, Как вековых дерев костер, — Ты, жертву демосу заклавший, Зри: гекатомбой запылавшей Еще дымится кругозор! О баловень хвалебных лир И юных, вдохновенных хоров, Высокая мишень сатир, Герой сердец, триумфов, споров, — Внемли: с насмешкой и хвалой Еще поют жрецы искусства, И толп порывистые чувства, Как вихри, вьются над землей. О всемогущий человек, Золотоустый идол черни, Чей лоб, сияющий как снег, Алел в венке из роз и терний, Кому молились, как богам! — Узнай: и ныне личность правит, И большинство смиренно ставит Ей благовонный лестью храм. Так. Человечество идет, Куда ты вел по знакам звездным. Но путь твой – лествица высот, Его же мол – влекущий к безднам. Напрасно перст твой указал Серебряные Пропилеи, Слепцы всё прямо, всё смелее Бредут в зияющий провал! В сей час всеобщей смуты душ, Гражданских роковых уныний Я вижу край гористых суш Над влагой изумрудно-синей. Несут триеры меч и груз Меж доблестными островами, Пылает пурпур, веет знамя — То славный эллинский союз. Превыше маленьких Циклад И мощного Пелопоннеса Стоит, владычествуя, град Из беломраморного леса. Его – вся даль морских дорог! Его – Эгина, Кипр и Парос! — Врагов разбил афинский парус Друзей оливковый венок. И ты – республики стратег Их сжал аттическою властью, Вдруг превратясь, как истый грек, Из чайки в льва с разверстой пастью. О величайший, лучший сын И ревностный слуга отчизны, Без трепета, без укоризны Ты мир поверг к стопам Афин! А днесь народы и цари Святой патриотизм забыли, — Славянской розовой зари Не зришь сквозь столб германской пыли. Что до отечественных нужд? Бойцы за мысль – космополиты! Но жив и юн Восток забытый И в немоте своей им чужд. Мой скорбный взгляд взлетает ввысь… О белые аллеи храмов! Всегда в вас пламенники жглись И тлели зерна фимиамов. Свободный муж на агоре Дела вершил, но в горний портик Благоговейно нес свой кортик И лавр, им сорванный в игре. И это ты, пророк толпы — Святилищ вдохновенный зодчий! Аканфов каменных столпы Ты насаждал рукою отчей. Ты в древних верил ли богов, О ученик Анаксагора? Но знал, удержат море горы, Народовластье – культ веков. Теперь народа водыри — Лишь каменщики общежитий. Лампад рубины, янтари, Светильников златые нити С гигантских сводов не блеснут. Их трапез хлеб черствей, чем камень, И божества крылатый пламень Не сходит в глиняный сосуд. К моим ушам доносит ветр Искусный звон сребра и меди… То – выспренний рапсодий метр! То – строфы строгие трагедий! Привет, учители! Свой дар Законом ритма вы ковали И юношам передавали Канон стиха под звук кифар. А ты, оратор, Муз привел В приют радушный Одеона. Сам Дионис в театр сошел На зов твой с голубого склона. И звезды творческих Плеяд Над небом сцены восходили, Не уронив искусства лилий За ветвь зеленую наград. А ныне вечные друзья — Певцы блуждают одиноко. Один лепечет близ ручья, Другой трубит во мгле жестокой. Надменно старшие сидят, Гирляндами увивши лиры, А младшие, дерзки и сиры, Неверной флейтой их глушат. Плачевный век! Когда народ К чужим краям, как птичья стая, Летит за тем, кто поведет. Когда бесплодно вырастая, Герой лишь заслоняет свет. Когда о слове молит тщетно, Очаг обнявши искрометный, Поэта молодой поэт. Взгляни же ты, что добр, но мал, И ты, что величав, но злобен, Назад – вот мужа идеал. Старайся быть ему подобен. Вот – Человек минувших дней Там, где твой путь теперь опасен, Стоит классически-прекрасен, Как герма пастыря людей. За ним синеют небеса, Краснеют фризы и метопы. Пред ним – на горы и в леса Лежат неведомые тропы. О путник! Приостановись У векового изваянья, Прочти на мшистом основанье То имя, что укажет высь. Любуйся на премудрый лик, Глядящий на тебя с улыбкой, Слегка под шлемом он поник На вые мужественно-гибкой. Великодушен губ изгиб, Небрежный вид брады кудрявой И взор мечтательно-лукавый — Вот эллина чистейший тип. А рядом с ним увидишь ты Жену – всю в складках покрывала, Чей облик – мера красоты От локонов и до овала Владыке некогда… и вот, Теперь близ мировой дороги, — Как странников благие боги, Они стоят, где поворот. Красноречивые уста Открой, как древле, муж безмолвный! Куда свершенья и лета Текут, как огненные волны? Скажи, куда нам повернуть, Чтоб после, как и вы пред нами, Встать гермами перед сынами, Им истинный означив путь? Глядите: мраморным перстом Восток статуя указует, Где в небе грозно-золотом Созвездье юное ликует. Пусть взоры ваши упадут Пред блеском Судеб предрешенных И на камнях, от мха зеленых, «Перикл, Аспазия» прочтут.

О девственница Иоанна! Тебя признал надменный Рим — И ныне лик твой осиянный Мы в золоченом нимбе зрим. Но век, что пели менестрели — Век злобных войн и гневных булл Тебя давно уже в капелле Своей истории замкнул. Ее за Альпами восставил Великих варваров народ, Которого Тацит прославил, Провозвестил же – Геродот. Как витро, в нем темны и ярки Сказанья северной мечты. Как готики крутые арки, Науки к небу подняты: И звездословие, как башня, И богословие, как шпиль, В хрустальный мир летят бесстрашно, Покинувши земную пыль. Но, как чудовищные звери И безобразные цветы, Ученья черных суеверий С столпами догм перевиты. А возле темного портала — Статуи пап и королей, — Английских – с розой белой, алой, Французских – с стеблями лилей. Град Юлиана, Абеляра И твой – Лютеция – Париж Манил венцы их и тиары, Сверкающие в мраке ниш. Война – столетняя Троада — Европу выжгла за него. Ты ж, христианская Паллада, Решила спор, как божество! И вот стоишь, блестя очами, Меж современников своих, — Досель осмеянная нами И непонятная для них. Одни лишь видят шлем твой ржавый, Другие – ореол волос, Те меч воздетый, меч кровавый, А эти стяг, что крест вознес. Но пусть проклятья и восторги Шумят о имени твоем! С тобою был святой Георгий, Зло побеждающий копьем! Он на девические плечи Воздвиг два пламенных крыла, И ты иных веков предтечей В средневековье снизошла. О, прозорливица! Кассандра! Как пурпурная купина, Как золотая саламандра, Ты миг жила – и сожжена. В унылой Галлии ты – северная Хлоя — Жила средь пастухов, росла среди ягнят, Но, варварка, в утрах уж знала трубы боя, На мирных пастбищах – пожар враждебных лат. Внедрялся ль посох твой у изгородных терний, Во рвах ли, розами наполненных, – всегда Ты шла и грезила… Лишь Angelus вечерний К молитве звал тебя и к отдыху – стада. И вот под куполом таинственного древа, За славу вечную презревши счастье лет, Небесной Деве ты, земли простая дева, Произнести смогла немыслимый обет. Как ангел на Содом, заклятье на инкуба И казнь на египтян, на бриттов ты неслась, И в мрамор розовый вдруг превратились губы, И в молнью синюю – зеницы грозных глаз. Ты совершила всё, что должно, что хотела: Реймс получил дофин и Францию – народ! И лишь от самого себя погибло тело, Что мнили поразить и Суффольк, и Тальбот. То был ли Вельзевул, весь в блеске красных крылий, Иль рыцарь английский в блистающих кудрях, Что содрогнулась ты средь доблестных усилий? И ужаснулася? И в рать вселила страх?.. Как высший судия двух юношей в коронах — Ты шла уж на Париж – на свой Иерусалим, Чей трон – мечта царей, а кафедра – ученых, Но, осудив себя, упала перед ним. Смятенные, тебя покинули французы. Торжественный синклит над ведьмой длань простер… Но только плоть одна для девственницы – узы! И для пророчицы одна лишь страсть – костер! Благословила ты огонь, как роза, алый, Благословила ты, как роза, белый – дым. И под надгробный стон латинского хорала, Воскреснув, сделалась – крылатый серафим. И те, что некогда ослепли, Теперь пришли к тебе, моля. Их слезы – на священном пепле, За ними молится земля. Была мудра ты, как Сивилла, И, как Минерва, холодна. И той великой женской силой Смирила брань мужей – одна. И ныне распри мир разъяли. И ныне – через пять веков — Век озлобленья и печали… Но руки дев – в тисках оков! Они покорны всем объятьям, Земных желез им сладок звон… Не обрести и не поднять им Твоих серебряных знамен! О, дева! Светлое творенье! Прекрасный миф! Ты уж не та. Где пифии в тебе прозренье? Где амазонки чистота? Дымится ль пред тобой треножник? Трепещет ли дельфийский лавр? Колено клонит ли художник? И выю гордую – кентавр? Нет! Ты – флейтистка и плясунья, Когда в толпе целуешь – всех. — Ты – еретичка и колдунья, Когда над свитком славишь – грех. Твой приговор за злые чары Объявит будущего суд. Но мир, воинственный и старый, Увы! те руки не спасут. Святая! За последней бранью Вселенский мир провижу я. Твой белый стяг нетвердой дланью Воздеть благослови меня. За мысль, прекрасную как дева! За деву, чистую как мысль! Закуй же дух мой в панцирь гнева И вздохов жалости не числь! Да грозной доли не нарушу, Вставь меч мне в перси! – Сердце вынь! — Внеси палладиум свой в душу! Сим побежду я зло. Аминь.

Сидит Василиса В оконце точеном. Коса ее вьется, Как стерлядь златая, Из глаз ее льется Река голубая. На белой рубахе — Цветные оплечья, Сребряные бряхи… И грусть человечья На лике мудреном С улыбкой слилися. Чудит Василиса В морской своей веси: Как князь полоненный Полюбится дивной За речь, за поклоны, За медные гривны На алой одежде, За лик простоватый, Румяный, пригожий, — И сад, и палаты Рукою кудесьей Ему возвелися. Пойдет Василиса В далекое царство, А друг-то лукавый Забудет, не взглянет — Голубкою, павой, Змеей она станет, Людские хоромы Слезой озолотит, Укором, утомой Супруга воротит: Волшба и лекарства Премудрой далися. Живет Василиса, А сведает горе, Взгрустнет по сусальной, Лазуревой зыби, По воле русальной, По мамушке – рыбе, И косыньку вынет Из шитой повязки, И милого кинет Без думы, без ласки… Уйдет она в море: Ее заждалися. Ты признай ее, как явится Стая девиц-лебедей — Будет мудрая красавица Из тринадцати чудней: Неулыба, Лик скуластый, Словно рыба Дышит часто, Только щеки — Белы, полны, Взор глубокий — Синь, как волны. Парчевой огромный солнечник Над цветным ее венцом, Будто вызревший подсолнечник Над узорчатым крыльцом. Серьги виснут Ей по плечи, Зуб в них втиснут Человечий Жемчужиной Дорогою, Пух утиный — Под полою. Вот – утрет ширинкой тонкою Алый, сахарный свой рот, Вот – серебряной гребенкою Вдоль пробора проведет, И завьется Рай зеленый, Где колодцы Золочены, Хвост павлиний — Возле грядок, В туче синей — Ленты радуг. А вздохнет с усмешкой грустною, С несказанною тоской, Пригорюнится искусною — В перстнях – холеной рукой, И прервется Путь, где шел ты, Развернется Бархат желтый, — Сев, не встанешь, Всё забудешь, Жив не станешь, Счастлив будешь.

В небе-окияне В золотом тумане — Солнце-камень на облаке-острове… А на камне с иголкою острою Век сидит девица, Райская царица, Сердобольная мать – Богородица: Обо всей <о> вселенной заботится. С розовым убрусом По косицам русым, В сарафане, росой узороченном, Заревой полосой отороченном, Шьет она в покровы Аер бирюзовый, Чтоб покрыть им всю землю с ложбинами — Всю тоску человечью с кручинами. Лик ее умилен, Взор слезой обилен… Где улыбка та ляжет приветная, — Там кайма побежит самоцветная. Где слеза та канет — Бисер там проглянет. И стихают болезни с хворобами, Зацветают пустыни с чащобами, Девушка – с прикроем, Старица – с покоем, Молодица – с кудрявым дитятею, И с приютом – убогая братия. Матушка-царица! Грудь моя багрится… Крепкой нитью своей рудо-желтою Ты зашей на ней рану тяжелую.

В ночь весна пришла к нам ранняя, С ней – монашки в кудрях, странние, С ними – гуси, журавли, Льды же – лебеди – ушли. Усажались крыши гнездами, Окна – розовыми звездами, Всюду куры занеслись И ракиты развились. В ночь иною стала сразу я: Скучной, нежной, светлоглазою, Поняла святую речь, Не подумала прилечь. Убрались ресницы слезами, Золотые косы – грезами. Так пошла я на крыльцо Вынуть первое яйцо.

Гроздь хмельная, золотая — Дар таинственной земли! Хороводами блуждая, Мы тебя в саду нашли. Улыбайся же, унылый! И, усталый, отдыхай! Обнимайся с милой, милый! И, влюбленный, не вздыхай! Полны светлые фиалы, Росны свежие венки. Наши губы влажны, алы, Ноги быстры и легки. Други! Други! Сблизим с лаской Пальцы верных, нежных рук И помчимся стройной пляской, Девы! Юноши! вокруг. Гроздь хмельная, золотая — Дионисов чудный дар! Пенным соком услаждая, Нас исполни светлых чар.

Выгон. Закатная роза Вянет меж дальних дерёв. Дух молока и навоза… Низкий разнеженный рев… Встав на росистый пригорок, Он, собирая, пасет, Юн, неистомен и зорок, Пестрый и шалый свой скот. Щеки алеются жарко, Первый златится пушок. Тонко он кличет овчарку, Звонко играет в рожок. День весь, держа кнутовище, Он пробродил по цветам, Вот – за ночлегом и пищей К чьим-то спешит воротам. Гонит. Пред ним, выжидая, Сел коростель за кусты, Выросла роза златая Первой вечерней звезды.

Светят звезды, ясны, ярки, На земле белеют ярки. И, любуясь, мы стоим На коленях перед Ним. Спит Он, спит Он здесь в овчарне Солнц полночных лучезарней — Белокур и белолиц Под крылом златых ресниц. Принесли мы нити пряжи, Хлеб пшеничный, пух лебяжий — Наши скудные дары, Но таимся до поры. Он проснется, крикнет тонко И потянется ручонкой, Светлым оком поглядев, К непорочнейшей из дев. Мы, играя с Ним любовно, Подведем поближе овна И к стопам босым прильнем, Грея их своим теплом. И, укрыв по снежной рани В мех серебряный бараний, Убаюкаем Его, Славословя Рождество.

Зеленеет в поле озимь, Синий, синий веет воздух. Мы неслышно пали оземь — Расстилаем шитый воздух. Синеглазый, златовласый, Перевитый пеленами, Без хитона и без рясы, Он – живой – идет меж нами! От Него землею пахнет И нетленной, нежной плотью. Он пройдет, вздохнет и ахнет, Скинет белые лохмотья… Припадем мы поцелуем К теплым стопам и ладоням, Язвы легкие почуем — Ртами ласковыми тронем. И помчимся от могилы, Скрытой колосом зеленым, Возвещать, что жив наш милый, Колокольным гулким звоном. Дрогнет синий, синий воздух, Весть серебряная грянет. И в людских, и в птичьих гнездах Пасха красная настанет.

С белым яблоновым садом Ваш радушный белый дом — С старым ласковым укладом, С милым праздничным житьем. Много лестниц гладких, узких, Много солнечных светлиц, На портретах много русских — Славных, умных, грустных лиц. И с московских всех окраин Люди к Вам идут, идут: Здесь – улыбчивый хозяин, Молодежь, стихи, уют… Здесь – Вы, легкая, как чайка, С серебристой головой, Благодушная хозяйка, Всем привет дарите свой! Как могу не вспоминать я Ваш прекрасный карий взор, Ваше дымчатое платье И жемчужный Ваш убор? Средь веселых споров, смехов Вы царите с простотой, Со стены же смотрят Чехов, Белоусов и Толстой. Пусть идут за годом годы, Пишем мы за томом том — Стой, не ведая невзгоды, Милый, милый, белый дом!

Помню, помню, родные просватали За богатого парня меня И в наряд голубой, разорватый ли Разодели средь белого дня. Я в углу затаилась и плакала Горше вешних плакучих берез, И мое ожерельице звякало Звонче девьих серебряных слез. Погорельцы тут шли с богомольцами, И об них меня жалость взяла: Ожерелье то с серьгами, с кольцами Из оконца я им подала. Чей-то голос свирелью золоченой Стал на то меня нежно нудить… С этих пор я браненной, колоченной, Словно дурочка, стала ходить. И людей я весной этой бросила, Чтоб не видеть их кривды и зла — В голубое, глубокое озеро, Улыбаясь, топиться пошла. Были ноги мои уж замочены… Вдруг я слышу – далече от вод Тот же голос свирелью золоченой Вновь меня неотступно зовет. Мне чудный сон пригрезился… Иль то не сон лишь был? Как будто облак свесился, И снег меня кропил. Я будто опечалена И нет на мне лица: Печалию ужалена, Как оводом овца. Иду к одной проталине Сквозь заснеженный лес, Иду к одной прогалине Средь облачных небес. На розовой проталине Спит овен завитой, А в голубой прогалине Стоит пастух младой. Такого лика милого Не видывала я: Как будто он умыл его Из вешнего ручья. Стоит он, кроткой силою Идти к себе веля, Жалейкою унылою Мне сердце веселя. Вдруг будто сам направился Ко мне навстречу он… Мне чудный сон представился. Иль это был не сон? Пастырь добрый, Пастырь мудрый, По весенней узкой тропке Ты идешь навстречу мне! — Безбородый, густокудрый, Мальчик тихий, мальчик робкий, И с овцою на спине. Голубеют зимородки, Голубеют незабудки — Голубеет всё вокруг. Вижу взор твой синий, кроткий, Рот твой розовый и чуткий, Пальцы смуглых стоп и рук. Помоги мне, сделай милость! Ум мой бедный помутился: Я не ведаю пути. Как овца, я заблудилась… Что же ты оборотился? За собой велишь идти? Мальчик добрый и прекрасный, Дудкой тонкой золотою Ты всегда меня мани! И во тьме ночной опасной Светозарной красотою Упаси и охрани!

Не спасаюсь я в пустыне: Мне пустыня – сад густой. В тихой лиственной густыне В честь Господней благостыни Льется голос молодой. Не пощуся я в кручине: Господин мой смугл и млад, Носит мне в своей корзине Голубой, зеленый, синий Напоенный виноград. И не каюсь я отныне: Нет в саду моем людей… Грежу я о Господине — И душа, как цвет в долине, Расцветает меж грудей. Сад мой в полдень – розовый, В полночь – голубой: Сущий рай непознанный С длинною тропой! Золотые лестницы Палого листья. Горлицы, как вестницы, Плещут, шелестя. Светлые колодези Ключевой воды. Яблони, заботяся, Ронят вниз плоды. А сама я – тихая Девушка-душа… Позабыла лихо я, Розами дыша. Так вступи в цветы мои, Милый, Милый мой! Как в места родимые, Как к себе домой. Я тебя под ивою Долго, долго жду, Я ж, боголюбивая, Дальше поведу. Милый! Весь ты – розовый С тенью голубой: Сущий ангел, позванный Верною рабой. Нагого одевала я В одежды не простые, А в розы алым-алые И в листья золотые. И юноша, зардевшийся От нежного смущенья, Стоял, царем одевшийся, Без слова, без движенья… Как к кудрям черным чесаным Пошел венец златистый! А как пристало розанам Гореть на коже чистой! Сам в озеро вечернее Гляделся долго Милый, И золотые терния Оно на нем явило. Потом пришел с улыбкою На листвяное ложе — Красой своею гибкою Залюбовался лежа… И на колени встала я — Красе той поклониться, Цветы же алым-алые Висели багряницей! Нищего под древо я сажала, Сирого поила и кормила, — И испил мой юныш изусталый, И откушал мой паломник милый. Разломил он хлебы золотые Смуглыми и узкими перстами, Тронул вина алые, густые Розовыми, пухлыми устами. Мы сидели в виноградной чаще — Только ласточки летали мимо, — И всех яств настольных был мне слаще Взор голубизны невыразимой. Мы беседовали в райской роще — А ключи далече так журчали, — И всех слов запомнилось мне проще Слово о любови и печали. А потом он дал мне, улыбнувшись, Поцелуй единственный и длинный — И зашлась я сердцем, прикоснувшись К чаше той малиновой и винной. В золотой душистой куще, Долгим странствием умаян, Господин мой опочил. Я же с веткою цветущей Лик, что полон светлых таин, Берегла от жал и крыл. Милый спал и громко грезил, И вздыхал, и улыбался Грезам сладостным своим… Вкруг его стыдливых чресел Виноградный лист сплетался Покрывалом золотым. Был он розана прелестней И блаженнее дитяти, Что не ведает о зле. С колыбельной тихой песней Гнулась я к его кровати, Мягкой траурной земле. Но осыпалась осина — И в листах ее багряных Милый весь затрепетал! Не блюла ль я Господина? Он же, бледный, в алых ранах, Как замученный лежал… С Господином мы гуляли Голубыми льнами. Голубые пролетали Голуби над нами. Был одет он лишь в сиянье, Травкой подпоясан, От росы, как от купанья, Бел и распрекрасен. Перешептывался Милый С нивою льняною: «Будьте, льны, во тьме могилы Мне вы пеленою!» Уговаривался Милый С голубиной стаей: «В час мой смертный, в час унылый Пой ты мне о рае…» Я речей не понимала, Шла лишь по дороге, А присядем – обнимала Господину ноги. Голубые пролетали Взоры между нами… Так мы с ним вдвоем гуляли Голубыми льнами. Зарей одной вечернею по розовым холмам Пасла я стадо белое овец ручных своих, И Господина встретила нечаянно я там И плач его услышала сквозь колокольцы их. Он плакал, плакал жалостно, как лебедь в смертный час, Дрожа плечами тонкими, густую хмуря бровь, — И слезы эти горькие текли из синих глаз, Зареючи, алеючи, как яхонты, как кровь… И овцам, что пришли к нему, ласкаясь и блея, Признался Милый, спрятавшись в серебряном руне: Ах! как ягненок малый ваш, заколон буду я… Ах! из любви, из жалости погибнуть должно мне… А я одна лишь Милому в печали не вняла И Милого не спрятала на девичьей груди — Его я крепко-накрепко рукою обняла И повела по алому вечернему пути. Он шел пред стадом розовым, не подымая глаз, Как агнец на заклание, и молод, и кудряв… Так с Милым повстречалась я в последний день и час, Так с ним я попрощалася среди нахолмных трав. Не плод раздавленный Роса кропила — То окровавленный Лежал мой Милый. Не цвет оброненный Трава таила — То несхороненный Лежал мой Милый. Раскинул волосы Длиннее крылий, А стебли колоса Его прикрыли. Под веки мертвые Слетели грезы, И пальцы твердые Зажали розы. Уж тело белое Охолодало… Над ним сидела я, Над ним рыдала… Вокруг озимое Дышало поле. Он мертв – любимый мой! Он мертв… Доколе?! Утренней зарею — В поле за горою Я могилу рою. Для кого ж могила? Ах! лежит мой Милый Тихий и остылый… Спать ему здесь в яме, Спать под зеленями Золотыми снами. Как слезам не литься? Ох, черна землица, Он же – белолицый… Кабы ветер – голуб, Душенька, как голубь, Вырвалась на волю б! Пела б – ворковала, Пала бы – рыдала, Друга пробуждала. Милый бы услышал, Из дремоты вышел, Встал, березок выше… Мне бы улыбался, Сам бы удивлялся: Ах! как я заспался… Холм земли набросан, Но не слышит слез он — Вялый, белый розан. Над зеленой луговиною Разлился ночной покой С горькой песнью соловьиною, С слезной звездною рекой. Над любезною могилою Без рыданий и без сна Я сидела верной милою, Стерегла его одна. И услышала в полуночи Под землею легкий вздох И почуяла, целуючи, Что могильный дрогнул мох… Поднялся, росток просунувши, Стебель лилии-цветка: Почивающего юноши Белоснежная рука. Той рукой благословенная, Я заснула до утра, А за мной земля зеленая, От росы и слез сыра. Мудрый Отрок, душу радуя, Толковал мне Божье слово — И поведываю правду я Ныне тварям в час улова. Светлых рыб мой невод выволок. Ловит сеть в кустах прибрежных Золотистых звонких иволог И соловок серых, нежных. «Рыбы, рыбы переливные! Расписные птицы, птицы! Вы прослышьте речи дивные, Вы послушайтесь девицы. Не ведите жизнь вы грешную И друг друга не губите, А всегда, как в пору вешнюю, Рыб и птиц других любите!» Слышат розовые окуни И плотицы голубые, Тихо бьются о песок они — Горько каются, немые. Слышат иволги красивые С молодыми соловьями И трепещут, молчаливые, Умиляясь меж ветвями. Их я после поучения Отпускаю в лес и воды И бегу в луга весенние, Где – Учитель безбородый. День прекрасный! День приятный! Воздух легкий, благодатный, Голубеющая даль… Розовеющая таль… Розы, розы золотые, Завитые, налитые, Из таинственной земли Поднялись – и процвели. Голубые птицы, птицы — Голубки и голубицы Из таинственных небес Солетели в тихий лес. И повеял дух нездешний, Роз томнее и безгрешней, Свет поляну облистал, Из могилы Милый встал. Молодой, живой, телесный, Как архангелы, прелестный, Только саван на челе Да рука одна в земле. В той руке его – кошница, А в кошнице той – пшеница: Совершать весенний сев, Чтоб вкушать под сенью сев. Радость в душу мне вселилась, Я о Нем возвеселилась. Милый! Чудо из чудес — Ты воскрес! воскрес! воскрес! Убежала из деревни я: Там бранят меня и бьют, И теперь землянка древняя — Сиротинке, мне, приют. Позабыла избы, гумна я, Позабыла серп с косой — И блуждаю, неразумная, С светлой, спутанной косой. То стою на косогоре я И гляжу, бедна, боса, В голубые заозерия, В голубые небеса. То сажусь на пень иль камень я И гляжу, мала, смугла, Вдаль, где розовые раменья, Вдаль, где розовая мгла. А потом ложусь под ивою, Надо мною сны плывут… Пусть же кличут юродивою! Пусть же дурочкой зовут!

От зеленых и синих раздолий Ты примчался к нам, сокол, впервые Петь босяцкие горькие доли И надежды свои буревые. Гордый, гневный, и зоркий, и хмурый, Пел ты смело, как крючник над Волгой, Как повольник с Ветлуги и Суры, И потом нас покинул надолго. Италийские белые виллы И каприйские серые скалы Ты увидел, но сердце любило, Путь на родину сердце искало. Снова, снова теперь среди нас ты! И глаза твои вновь увидали Серебристые тонкие насты, Голубые, холодные дали. Всё по-прежнему: вражки, пригорки, Кудри в скобку и клином бородки, Едкий запах крученой махорки, Крепкий запах настоянной водки. В чащах – те же голодные волки, В городах – те же бывшие люди… Только думы, как ветры на Волге, Уж о вешнем несбывшемся чуде. Дремлет Русь-королевна, повеся Плотный полог малиновой зорьки. Но колышутся снежные веси: «Здравствуй, здравствуй, желанный мой Горький!»

Век назад по воле вышней Взвеял ветр над Малой Русью — Синий Днепр протронул к устью, Развил розовые вишни. А среди беленой хаты, В люльке ивовой плетеной Спал кобзарь новорожденный, За Украйну светлый ратай. Рос он бедным свинопасом, Смуглощеким мальчуганом, — И брели стада к курганам За раздумчивым Тарасом. Там, где высь всего небесней, Где всего бескрайней степи, О свободе, о раскрепе Он свои подслушал песни. И – казак! – как с татарвою, Вел всю жизнь с неправдой брани — В шапке спутанной бараньей Над упрямой головою. Век прошел. В степях безмолвных Тень от нового кургана… Ах! повял весь мак румяный, Золотой засох подсолнух. Никнут белые черешни, Тишь стоит над Малой Русью: Нет того, кто с дивной грустью Пел утешней птахи вешней!

В вышине весенней сини, И чудны, и величавы, Как узорчатые дыни, Как цветные ананасы, Виснут древней церкви главы. Здесь – народ крикливый, пестрый, Беловерхие палатки, Шум трещоток быстрый, острый, Кудри, перья, шали, рясы, Запах лакомств пряный, сладкий… Золотые в банках рыбки, Золотые в клетках птицы, Рой шаров ярчайший, зыбкий, Сад цветов пышнейший, длинный — Здесь всё то, что только снится! То Москва или Индея? Русь ли то иль край Востока? Зеленея, золотея, Как плоды страны старинной, Виснут главы там высоко…

Розовеют облака, Голубеют купола. Мы поем, – и голубка В руки каждая взяла. Он, кудрявый и нагой, На холме средь нас стоит, Оттолкнется вдруг ногой, Улыбнется, полетит… Вслед мы пустим голубей, И, крылат от птичьих крыл, В небе, моря голубей, Долго реет тот, кто мил. Голубы его глаза, Розовы его уста. Смотрим вверх мы, – и слеза По щекам бежит, чиста. Вот он тонкою рукой Нам в последний раз махнет, И сладчайшею тоской Ветер лица опахнет. Так, веселым, вешним днем, На себе не чуя тел, Все мы, девушки, всплакнем: Он, любимый, улетел!

Когда с тобой играюсь, О юная моя, Как чернокрылый страус, Бегу и прячусь я. Когда с тобой ласкаюсь, О робкая моя, Как краснокрылый аист, Кружусь и нежусь я. Когда ж с тобою, милой, Дремлю я на суку, Как сокол белокрылый, Тебя я стерегу.

Милый! Розовая чайка Не трепещет так, как я. Словно море, укачай-ка На руках своих меня! Золотая канарейка Не щебечет так, как я. Словно солнышко, согрей-ка Вздохом уст своих меня! А лазоревая сойка Разве любит так, как я? Словно деревце, укрой-ка, Милый! кудрями меня!

Хотите золотого смеха вы? Серебряных хотите слез? Читайте же, о люди, Чехова: Он столько, столько вам принес! Творенья строгие и чистые Вам создала его рука, И книги те, на полках выстоя, Для мира не умрут века. В тех книгах всё: и трепет жизненный, И мертвенная тишина. В них – дым наш русский, дым отчизненный, В них – наша осень и весна. О, юноши в кудрях каштановых! Сверкают звезды ваших глаз… Но жребий Астровых, Ивановых Не предназначен ли для вас? О, девушки в златистых локонах! Сияет солнечный ваш взор… А не таятся ль в вас, как в коконах, Лишь доли бедных трех сестер? Да, миновали дни весенние, Вишневый белый сад опал, Но в дни грядущие осенние Он, верю! верю! будет ал. Тогда-то мы, как чайки смелые, Слетимся вновь со всех сторон, То дело радостное делая, Что лет чрез двести видел он. Любите же, о люди, Чехова! Он столько, столько перенес… В нем слышите живое эхо вы Родимых гроз, любимых грез…

Кудрявый, юный, но с бородкой, Ленивый и лесной, но славный, Он мне напоминает фавна, И я шучу с ним, хоть и кротко… Обоим нам цветов лишь нужно, Обоим – городов не жалко… Я – злая, светлая русалка. Мы будем странно, сладко дружны!

Я девичью ногу – в стремя, Золотой шишак – на темя, — И несусь В бой за Русь. По невыжатым равнинам, По некошеным долинам, Чрез овраг, В даль, где враг, Где серебряные каски… В сердце нежном нет опаски, Карий конь, Как огонь, Пика тонкая, как птица, А сама я, как зарница, — Средь полков, Ездоков, — Средь огромной, темной тучи… Очи сини и блистучи, Коротки По-мужски, Кудри круты, злато-рыжи, Грозен облик… Ближе, ближе Гордый враг! Буерак — И несемся бранным полем, Землю полем, силу колем, Мнем собой… Здравствуй, бой! Стаи дикие лебяжие С кликом по небу летят. Силы яростные вражие Уж уходят на закат. И звучат уж, их преследуя, — Чую! наши стремена… И алеются победою, — Знаю! наши знамена… Только я между убитыми. В сердце – смерть, не страх! не страх! И кидается копытами На меня могильный прах. Не звенит уж серебрёная Шпора с маленькой ноги, Сабля выпала дареная Прочь из тоненькой руки… Красоту былую девичью Смерть на лик мой навела И Егорью-Королевичу В жены, храбрую, дала. Кудри солнечные глажу я, В синезарный взор гляжу!.. Песня дальная лебяжая… Умерла… Лечу… Лежу… Я – доброволец радостный. Сраженье – пир мне сладостный. Им очи уж пьяны, И кудри уж буйны. Коня седлаю ловко я, Люблю во рву ночевку я, Опасные дела, Палаш и удила. Но я такой молоденький, На белой шее – родинки, И так нежна щека, И грудь так высока… Так дрогну в дни я свежие, Так ночью душной брежу я, Так часто, сев к огню, Одежду я чиню! И все мои соратники, — Хорунжие, урядники, — Все мною лишь живут, Хоть девицей зовут. Ах! что б они проведали, Когда б в час сна, обеда ли, Прокрались до ручья, Где тайно моюсь я… Где в зелени березовой Яснеет стан мой розовый, Свой пол уж не тая… Где впрямь девица – я! Ох, ты, жизнь девичья, сонная! Лишь – оконце занесенное, Веретёна, чугуны, Сарафаны, шушуны… Лишь шитье одно да печиво — Больше мне и делать нечего, Грудь же белая крепка, Кровь же алая жарка! Все мы, девушки, высокие, Светлокосо-сероокие, По домам должны сидеть, В даль печальную глядеть. А в дали – бои великие. Темнокудро-смуглоликие Наши милые идут, — Полегают там и тут… Я обрежу косы русые, Скину прошвы, сброшу бусы я — По-солдатски уберусь, Поборюсь сама за Русь! Гой ты, мощь девичья, донная, Красота непобежденная, Алый лик да белый клык, Да лебяжий дикий клик!

Тихие, топкие пущи, Тропы по крестикам, кладке, Дымные, дремные хатки, Подле за тыном – пустырь… Поросль год óт года пуще, Ростепель – мглой розоватой, Изморозь – мглой синеватой И постоянная сырь. Люд и невзрачный и странный, Без разговора, улыбки, С грустным нытьем возле зыбки, С пеньем унылым у гряд, Робкие – в хлеве – бараны, Серая – в платье – холстина, Серая – в хлебе – мякина; Неурожаи подряд!.. Что за чудесные сказки, Что за обряды чудные Здесь, где дитя и большие Нежитей трусят в ночи! А серебрёные связки Месячных ключиков длинных Виснут на мшистых стволинах, В тайны вливая лучи!

Гор и пригорий увалы, Вставшие в далях костелы, Домики, сползшие в долы, Всюду сады без оград… Золото дули привялой, Яблока палого зелень, И кое-где, у расселин, Черный витой виноград. Сильный народ и красивый С молвью славянской забытой, С жизнью крестьянской забитой, Вечно с мотыгой, с цепом, Конь и соловый, и сивый, Хлеб белоснежный пшеничный, Залеж молочный, яичный, И чернозем, чернозем! Что за великие силы, Что за обильные скопы Здесь, где паны и холопы Годы в раздоре живут! А серебристые вилы Гроз полуденных блистучих, Роясь в темнеющих тучах, Стоги их мечут и вьют!

Полные, плавные реки, Льдин изумрудные глыбы, Длинные, дивные рыбы, Редкое кой-где жилье… Бор, не рубившийся веки, Шорох кедровый, еловый, Мох голубой и лиловый, Злое пушное зверье… Люди без имени, рода, С ружьями в чаще таежной, С тачками в теми острожной, Цельны и вольны всегда. Порох – среди обихода, Дохи оленьи, медвежьи, Живность – в капкане иль сеже, И золотая руда! Что за житье, всё на-особь, Что за подбор многосильный Здесь, где подрядчик и ссыльный Бьются у недр земляных, А золотистая россыпь Краткого летнего солнца Сыплется в груды червонца Возле заимок лесных!

Там, в дубраве светлой рая Есть целебная трава. По холмам, ее сбирая, Бродит он, неся сосуд. Серокрылый, томновеждый, В темных кудрях – голова. С нежных рук висят одежды Зеленей, чем изумруд. Вея легкий дух лечебный, Бродит он в тумане утр, А над ним блестит волшебно Древо Жизни, всё в плодах. В час печальный общей брани В мир идет он, тих и мудр, Чтоб к багряной каждой ране Гнуться в благостных трудах. И подымет вмиг страдальцев, Полумертвых воскресит, Из своих лучистых пальцев Золотистый дав настой… А потом в раине чудной Бродит вновь, росой омыт, Лишь на ткани изумрудной Крест краснеет кровяной!

Есть на темном небосклоне Снеговерхая гора. С шаром солнца на ладони Он глядит с нее кругом. Серебрящиеся латы И шелом из серебра. Сам – высокий и крылатый, Светлый оком и лицом. Он глядит, храня и тепля Золотой, полдневный свет, А у ног – в пыли и пепле Прочь плывет полночный мрак. Видит он миров порядок. Если ж год вселенских бед, Даст то знак румяных радуг, То комет зеленых знак, Иль прикроет солнце тенью Вороненого щита, Чтоб мгновенное затменье Устрашило знавших зло… А потом с воздетым шаром Вновь глядит кругом хребта, Только лик под белым жаром Прячет в пышное крыло!

Есть высокая палата Между радуг дождевых. Возле лестницы богатой Реет он, венец держа. Рыжекудрый, огневзорый И на крыльях золотых. Риз парчовые узоры С тонких ног плывут, дрожа. Реет в солнечных морях он, Трепеща над мглой слепой, А за ним – янтарь и яхонт, Лёт павлинов и светил. Узрит жизненную битву, Узрит он военный бой — И на светлую ловитву Мчит от радужных стропил, Чтоб бойцов, со славой павших, Увести из их гробов И в венцах из звезд сиявших Посадить в святой чертог… А потом зареет снова У семи цветных столпов, Только прах со дна земного С лучезарных вьется ног!

Христосованье сладкое, Как помнишься ты мне! — Пред голубой лампадкою Огнистой Купине, В старинной, чинной горнице Родительских домов, При тетушке-затворнице Из секты бегунов. Храню я нежно в памяти Пурпурное яйцо, Киоты со шкапами те И смуглое лицо Старообрядца юного В поддевке вороной, Что кудри чернорунные Тряхнул передо мной. От тех кудрей приглаженных Шел розовейный дух, У алых уст увлаженных Темнел чуть видный пух. Глаза тут опустила я, Послушна и светла, — И поцелуи милые, Краснея, приняла. И ныне, в год воинственный, Как церковь на крови, Стоит обряд таинственный, На смерти для любви… Христосованье русское, Как нравишься ты мне! — С тобою – сердце тусклое, Что Купина в огне!

Вновь праздник красной Пасхи — Малиновые звоны… Вновь юные подпаски Ведут стада на склоны. И вновь примчит Егорий, Так верно чтимый ими. А я – склоняюсь в горе, Коль слышу это имя… А я – с яичком алым Над свежей гнусь могилой, Где спит под снегом талым В бою убитый милый… О день святой, весенний, День розово-лазурный! Ты рушишь склепов сени, Колеблешь с прахом урны! О день победы тела, День Жизни-Воскресенья! Яви мне чудо! Сделай, Чтоб зрела друга тень я!.. И меж кладбищных ветел Явился павший воин, Как духи, тих и светел, Как люди, строг и строен. Вновь радостные ласки Дарят уста и руки, Вновь поцелуи Пасхи — Малиновые звуки.

В голубой весенней сырости Как цветам не запестреть? Как на воле мне не вырасти И в полях не загореть? Лес – лазоревое кружево, Невод розовый – лучи… Ой, весна, веди, закруживай! Ой, слови и залучи! У меня лицо улыбчиво. Косы – рыжих две змеи. В глине смуглой да прилипчивой — Ноги легкие мои. Я помчусь незнамой тропкою И неведомо к кому… Стану смелой, стану робкою — Стану сладкою ему… Ой, гроза, ожги, окачивай Серебром огней и струй! Паренек пригожий, вкрадчивый, Ой, схвати и поцелуй!.. В золотой, веселой юности Как сердцам не полюбить? Как же мне красу свою нести — И любимою не быть?!

Девушка весенняя, в голубом веночке, В легкой, светлой тунике с пряжкой бирюзовой! Близки ночи белые… Огненные ночки! Ожидай, прекрасная, ласкового зова! Что все пряжки крепкие, узкие завязки, Если рощи – розовы, ароматны – ночки? Если милых юношей так приятны ласки? — Девушка весенняя, в голубом веночке!

Когда была несчастна я, Мне молвила ворожея: «Коль хочешь быть счастливою, Коль хочешь стать красивою, — Ты в ночь перед Купалою Сними поняву алую, Надень венок ты маковый И, расплетя, обмакивай Ты девичью косу В русалочьем плесу! И тело пусть полощется… Потом броди по рощице, Найдешь траву трилистника, — Сорви-ка, в пальцах стисни-ка… Потом у темных рамений Кружись в костровом пламени Средь молодцев лихих Да выбирай меж них». Я сделала, как сказано: С косой сырой, развязанной, С травой зажатой, чарою, За песней древней, ярою, Близ угольного золотца Я приманила молодца Всех краше, всех статней, — И счастье многих дней… Коли горька судьба твоя, Ты сделай, девушка, как я!

Я первая выпила кубок Вина зачарованной лозы, И вижу уж мчащих голубок! И рву уж горящие розы! О, выпей, любимый мой, выпей! Зеленая светит звезда нам… Утонем в смарагдовой зыби… Наш рок – быть Изольдой с Тристаном!

День был, знать, неведреный: Облако не минуло, — Дробный да серебряный Дождичек пошел… Бирюзой как брызнуло! Жемчугом как хлынуло! — Оросило, спрыснуло Наш лесистый дол. Вздернула запаску я, Кузовок подвесила — И тропиной вязкою Вышла по грибы. Любо мне, молоденькой… Мне, смуглянке, весело… Дождик! смой-ка родинку У моей губы! Глядь – уж подосиновый Гриб стоит – не клонится Шапкою малиновой Над травой седой. Глядь – и подберезовый Прячется-хоронится Средь брусники розовой Под клобук рудой. И белянки белые, Сыроежки алые… Брать бы – да сробела я В этот самый миг: За сосной корявою Вижу очи шалые, Голову курчавую! — Чур! То – грибовик… Я была, знать, ветреной: Мне б присесть, ухитриться, Крест казать серебряный, Я же – вглубь да вбок! Власть взяла лукавая… И досель мне видится Красота кудрявая — Дивный леший бог!

Вы послушайте, подружки! — Бросим темные избушки, Всё покинем на пороге И пойдем-ка по дороге С синей радостью во взоре Вдаль, на розовые зори… Посошки в руках неломки, За плечом легки котомки — Чистый плат да ломоть хлеба. Впереди – тропа да небо… Вы послушайте, подружки! — Кличут вешние кукушки. Поглядите, молодые! — Светят цветики лесные. Моют плоть девичью грозы, Парят белые березы. Девью душу слезы моют, Душу странствия покоят. Мы в устах улыбки носим, Христа ради рая просим. Вы послушайте, подружки! — Манят скитские макушки Золотым вечерним билом Повидаться с вечным Милым. Под старинными стенами, Над святыми воротами Чудный лик на полотенце — Лик не старца, не младенца — Молодых приветит нас: То – Жених наш светлый Спас!

Жала поле я ржаное, Урожайное, Заревое, моревое Да бескрайное! Убирала я, свозила Женской силою. Пела – песнею грозила Неунылою: «Ой, лихие чуженины, Злые вороги! Мы вам дали мужа, сына — Тех, кто дороги… А осталось всё ж довольно, Не обидьтеся! — Люд румяный, рослый, вольный, Все – как витязи! Отдадим, коль будет нужно, И заветное… Как земля, рожали дружно: Не бездетные! Нас что зерен в этом поле, В море – жемчуга. Быть ли русскому в неволе — В воле немчика?! Так всходи ж, зерно златое, Однолетнее! В бой иди, дитя родное И последнее!»

Снег сберите, девки сенные, И в ковше несите мне! Счастье, горе сокровенные, Тайны, тайности бесценные, — Всё узнаю в тишине! Снег лежит синее бисера… Ох, тоска в груди моей! Рынду рослого возвысила, Гридню русого приблизила — Только сталося скушней… Полюбился мне сокольничий, Гордый взором и душой, Как в церквах ни богомольничай, В терему ни своевольничай, А не сладить, знать, с собой! Снег лежит белее жемчуга… Ах, полюбит ли меня!? Слух идет – я переменчива, От любезных переметчива И люблю не доле дня… Толк ли слушать речи вздорные? Не пригожа разве я? Косы бархатные, черные, Очи серые, упорные, Не по-бабьи, вся – своя! Снег лежит алее яхонта… Ин! К чему еще гадать? Двери милому распахнуты, Руки белые уж взмахнуты — Шею гордую обнять!

Подойдет-придет счастливая пора, Серебрёная, ядреная да зимняя… Оживу я в заревые вечера, Как Снегурочка нарядная, спесивая. Закрасуются на тоненьких руках Шерстью пестрой узороченные варишки. Замохнатятся на легоньких ногах Мехом пышным отороченные валенки. Я пойду к подружкам ласковым своим, Чтоб послушать их затейливые россказни. Улыбнуся я дружкам их дорогим, Чтоб с любым вскочить в раскатистые розвальни… И зачнем тогда кружиться да писать В белом снеге голубые загогулины, Песни жуткие лесные распевать На дремотной деревенской нашей улице… Я шепну ему, чужому, на ушко: «Ты меня люби… Я – злая да хорошая… Обниму тебя, как вихорь, широко! Словно вихорь, обожгу и заморожу я… Хочешь щек, захолодалых на ветру? Хочешь губ моих чуть розовых? Так вот тебе! Поцелуешь – и умрешь, как я умру В предвесеннюю лазоревую оттепель…» Ты приди, пора любимая, приди — Время святочное, сказочное, зимнее! Оживу я, вся под мехом, вся в шерсти — Нежить нежная, жестокая, красивая!

Сегодня, как всегда! Пускай мой челн, Как встарь, далек забот, свой правя ровный бег, Всему смеясь, среди житейских волн, И в бурю, и в покой заветный ищет брег!.. О, милый Кормчий! Старый, вещий друг! Куда ты поведешь, не знаю никогда… С тобой иду, чуть слышу: тук, тук, тук… С тобой всегда вперед! Сегодня, как всегда.

Плат мой – белый, роспуском повязанный, Черный и посконный – сарафан. Господу обещана, обязана, Я молюсь за мир, что кровью пьян. Твердо я творю начал положенный, Истово метание творю, — С лестовкой узорчатою кожаной Предстою Небесному Царю: «Спасе! Много пленено и ранено… Защити нас, правых христиан! От царя земного – басурманина Поукрой в метели да в буран…» Полыхают небеса багровые За окном в пушистом волокне, И гудят, гудят леса кедровые, Зиму лютую суля стране… Снег падет серебряной коростою — Где-то будет ворогу пройти? Пробежит лисица златохвостая — Заметет последние пути… Думаю я думы те суровые, На молитве целый день стоя, А за мной стоят леса кондовые — Вся старосвятая Русь моя! В образнице – Спас, лазорем писанный, На меди чеканный Деисус. Слёзами убелена, унизана, Я за мiр и мир его молюсь.

Ох, помню и крепко и точно я Все сказки во дни колыбельные Про царство, где реки – молочные, Поля и болота – кисельные, На ветках – медовые пряники, Каменья – в цветах – самоцветные… Туда бы, как Божие странники, Теперь побрела беззаветно я! Гляжу – а в стекольце оконное Белеются дали покатые… Ой, родина, снежная, сонная, Не царство ли ты тридевятое? Земля вся – в серебряном сахаре, Вода – в леденцах рассусаленных, Цветистые ронжи и вяхири Порхают в еловых прогалинах. Над избами – осыпь жемчужная Да беличья опушь богатая… Ой, родина, дремная, вьюжная, Не ты ль – государство заклятое? Сыны твои борются – трудятся, Печалятся – плачутся дочери… Беда эта скоро ль избудется? Удачу узнаешь ли в очередь? Но верю и свято и сильно я: Ты будешь – то царство раздольное, Где жатва и жизнь – изобильные, Где реки и речи – привольные!

Месяц, месяц – тур золоторогий! Знаешь-ведаешь ты все дороги В вражие края… Подвези меня! Поднизью своей тебя взнуздаю, Епанчой своею оседлаю. Медом напою. Быть бы в том краю! Понесемся мы над чахлой степью… Кто бредет – звенит тяжелой цепью? То – не мой ли князь Гонит скот, томясь? Понесемся мы над полем нищим? Кто бредет – молчит под кнутовищем? То – не князь ли мой Тащит плуг собой? А помчимся над лихим становьем, Я закличу плачем тонким вдовьим: Вон – мой любый князь Спит, упавши в грязь! Кровь пятнает корзно голубое, Черный сор – на розовом подбое, Кудер сбит златой, Лик испит младой… Сядем рядышком на спину турью И назад воротимся лазурью — Месяц, я да он… Ой, прощай, полон!

В инейном роскошном серебренье Ныне север наш прекрасней юга! Молодого, дорогого друга Нынче жду я у себя, в именье… Чертятся на радужные стекла Минареты, страусы и пальмы. Я ж сижу под бабушкиной тальмой, Мягкой, теплой, пестрою и блеклой. Словно рог, трубит в камине ветер, Мышь скребется, шелестят макарты… И гадаю я, раскинув карты, Как атласистый, цветистый веер. А напротив, с темного портрета, В бархатах пунцовых и гранатах На плечах открытых и покатых, Бабка смотрит на гаданье это. Бабушка! Чего ты мне желаешь? Я – с такими ж косами, плечами, Серыми, широкими очами И, как ты, мудреная такая ж! Мне всегда выходят только червы, Юные и верные валеты… Мне не нужны нежные советы: Ах! в любви всегда я буду первой… Весь свой век, прикрыв улыбкой скуку, Ты любила строгого супруга, Но когда я поцелую друга, Бабушка! ужель осудишь внуку?

Какие дни здесь безмятежные! Какие мирные потемки! В окошке – глуби, зыби снежные В серебряной пурге, поземке… Сугробы, как медведи белые, Лежат на сучьях ели старой, С макушки ж – хлопья поседелые Летят, как пышные гагары. Здесь – кресло дедово покойное И шаль уютнейшая бабки. В углу – моя борзая стройная, На печке кот мой, черный, зябкий… Ночами лес меня баюкает — И сны глубокие я вижу, А утречком лешук аукает — И легкие стремлю я лыжи! Мне любо скок устроить заячий! Поднять сорочьи перелеты, — И я живу, тоски не знаючи И забываючи заботы… Здесь, словно зверь, меняю шкурку я — И в деревенской шубке куньей Бываю, юная и юркая, Лесною девушкой-ласкуньей!

Помню, Пасху раз встречала я В сельской церкви, средь полей. Тропы темные и талые Уводили в полночь к ней… Как торжественно, возвышенно Брезжил звездный небосклон! Как мерцал, лимонный, вишенный, Луч лампадок из окон! Девки, строги и разряжены, Шли к распахнутым дверям. Дети ж, резвы и приглажены, Торопились к звонарям. И над ветхой колокольнею Гул разлился золотой, В веси дальние и дольние С вестью канувши святой… Освещали лес осиновый Плошки, яркие в ночи, А в палатке парусиновой Освящались куличи. Там столкнулась после утрени, Помню, с парнем я одним И, ликуя сердцем внутренне, Похристосовалась с ним. Где бы Пасху ни встречала я — Помню с этих пор везде Те уста сухие, алые Друга, брата во Христе!

Этот день – Великий был четверг, — И во всех лампадах тихо тлело масло, Свет вечерний розовел и мерк… Небо вешнее бледнело, но не гасло… Яйца красила я у окна, Их укладывая на поднос овальный, И была я от любви бледна, И была от нелюбви его печальна. Вспоминала тонкое лицо, Сердце гордое его я вспоминала… И окрасить белое яйцо В алое для милого вдруг пожелала. Но казался тусклым красок цвет — Кармазиновой, шарлаховой, карминной, — Чтобы был огнем зажжен, согрет Дар любви моей, горячей и глубинной! Выбрала иглу я, всех острей, И свой тонкий палец трижды уколола, — И яйцо от крови той моей Заалело, как рубин, большой, тяжелый! День тот был – Страстной, Страстной четверг. Всем судил он просветленное мученье… Но зато любви уж не отверг Гордый юноша в Святое Воскресенье!

Ой, сестрицы во Христе! Лес – в лазоревом листе, Речки синие текут, Птахи серые поют. Полно, девушки, дремать: Нам земля сырая – мать! Вы повыбегьте, крестясь, Миру Божьему смеясь… Пусть – неприбраны, босы, Неплетено полкосы! Не круги ведь нам водить, Перед Господом ходить… Вешней радуясь поре, Мы побродим по горе, Трав целебных наберем И присядем – подождем: Не пройдет ли, наконец, Завитых гоня овец, Пастухам всем Пастушок, Белый, белый с плеч до ног?! Что пасхальное яйцо — Несказанное лицо. Где ни ступит узкий след — Встанет ландышевый цвет. Ой, сестрицы во Христе! Верим мы по простоте: Слезы сладкие текут, Души девичьи поют. Полно, милые, рыдать, С нами, с нами благодать.

Мой пламенный, мой молодой Паоло! Когда к тебе склоняюсь я, лобзая, — Ты – весь в кудрях, улыбчивый и голый, — Мне кажешься архангелом из рая! Глаза твои полны святого блеска, Трепещут руки бледные, как крылья, — И я, земная, бедная Франческа, Лечу с тобою в женственном бессилье…

Голубой морозный вечер, Путь алмазный и хрущатый… Уродилась Коляда! В шубке лисьей и овечьей Разбегайтеся, дивчата, По дворам, туда, сюда! Небо вызлатили звезды, Хаты высеребрил иней, Разрумянил холод нас, — И у всех, взнесясь на воздух, Из бумаги алой, синей, На шесте звезда зажглась! Стукнув в низкое оконце, В тесные толкнувшись сенцы, Мы колядки запоем — О хозяине и солнце, Об Овсене и Младенце, — Пирогов, колбас сберем. Вы пойдете, громко славя И тихонько балагуря О кудрявых женихах, Я ж о том, кто всех кудрявей, Всех милей и белокурей, Промолчу, бредя в снегах… Ой, святая Вечерница! Ой, богинюшка родная — Молодая Коляда! Дай венец мне с тем, кто снится… У меня в руках – большая, Семилучная звезда!

Оставили мы шумный дом В огнях, цветах, с толпою ряженых, — И мчим в снегах атласных, сглаженных, Чтоб встретить Новый Год вдвоем. Он, трепетный, ко мне приник, А черный сконс – к златому соболю… Мы у судьбы украли, добыли Единственный, но чарый миг! О, как лучи луны хмелят, Как дали пенятся, туманятся… И как уста к устам уж тянутся, И как безумится вдруг взгляд! Вот он целует на лету Меня, печальную и шалую, — И я широкой шалью алою, Откинувшись, снега мету… Так мы летели всё вперед Навстречу ветру, счастью, гибели… И в поцелуе этом выпили Наш первый кубок в Новый Год!

В окошках – пестрь и позолота Церквушек древних Китай-города. А здесь – конторки и киоты, Здесь – шали, сюртуки и бороды… Придет священник, важен, весел, Споет канон пасхальный, икосы, Присядет вглубь атласных кресел Под лакированные фикусы. Придут, торжественны и робки, Поздравить с праздником приказчики — Хрустальные повынут пробки, Поговорят про кипы, ящики. Сияет в солнце глянец чашек И серебро подносов влажное, Кулич, и сахарный барашек, И розы алые бумажные… Потом родня начнет съезжаться — Внучата, крестники, племянники, Христосуясь, меняют яйца, Потом жуют пастилы, пряники. Девичьи голубеют банты, Малиновеют канты мальчиков, Игра в веревочку и фанты, И лепет уст, и трепет пальчиков… Порой в передней полутемной, В углу, где встал диван клеенчатый, Раздастся поцелуй нескромный, Невинный, золотой и звончатый! А под вечер «Христос Воскресе» Здесь вновь щебечет хор монашенок. В окошках – зелень поднебесий И белизна кремлевских башенок…

Ты мной владела, гений-женщина, Когда я юною была, И власть та, знаю, не уменьшена Теперь, когда я уж зрела. Люблю, как раньше, лик твой женственный И мужественный твой талант. Ты – свет и мрак в миг равноденственный — Аврора Дюдеван! Жорж Занд! Пусть ты ходила в длинных локонах, Носила пышный кринолин — В твоих романах, словно в коконах, Таился вызов для мужчин! И я с твоею Индианою В рай голубых лиан влекусь И в келью белую желанную, Быть может, с Лелией замкнусь… Пока ж любовное смятение Качает легкую ладью, И друг мой, как Лоран, как Стенио, Живит и губит жизнь мою… Что ж? Вольная, не перестану я, Как ты, стремиться по волнам Вширь, где заря еще туманная Мерещилась обеим нам! В зарю ту, золотую, скорую, Все женщины вспомянут вновь И ту, что звалася Авророю, И ту, что звалася – Любовь!

Вот стариннейший образ – вглядитесь: Не напомнит ли он настоящее? — Белый конь, и оружье блестящее, И прекрасный бестрепетный витязь. Это – храбрый Георгий, мы знаем, Это – мученик из Каппадокии. Был он в годы гонений жестокие Жжен огнем и мечами терзаем. И поется нам древней былиной, Как ходил он чащобами русскими, Как светил их прогалами узкими, Как боролся со злобой звериной… Но и ныне мы знаем подобный Лику этого военачальника — Тьмы поборника, правды печальника — Бескорыстный, бесстрашный, беззлобный! Не один он… Их много, их много На просторах мятущейся родины, — И тяжеле, чем путь, в битвах пройденный, В этих дебрях родимых дорога… Витязь светлый изъязвлен, замучен Клеветой, как драконы, шипящею, — Смерть идет за ним полем и чащею, Ждет средь улиц и водных излучин! Люди русские! Встаньте! очнитесь! Стыд и скорбь не грозят ли нам в будущем, Если в схватке с неистовым чудищем Сгибнет кроткий, но доблестный витязь?!

Страна прославленных в бою полей, курганов, Я ныне на тебя поднять не смею вежд. О, сколько золотых, священнейших надежд В тебе погребено! Исчезло, в прахе канув… Ты, как боярышня, от долгих дрем воспрянув, Добычей сделалась безумцев и невежд, И что осталося от всех твоих одежд, От марев розовых и голубых туманов? Лоскутья жалкие… И трепетна, нага, Ты полонянкою лежишь у ног врага… Куда укрыть мне взор от тягостного вида? Кругом одни холмы темнеющих могил, Вверху же тонкий вопль и шелест серых крыл. Страна моя! Ты вновь спишь с Девою-Обидой?

Утро близится… В воздухе носится Кипарисов и роз аромат, — И аллеей в Иосифов сад, Озираясь, идет мироносица. Волоса, золотые и лосные, Льются, стан ее гибкий покрыв, В тонких пальцах – с елеем лекиф. Ноги босы – и росные, росные… Вот и грот, где вчера похоронено Тело друга и… сердце ее! Возле римлянин спит, – и копье Из руки его твердой уронено. Но… плита от гробницы отвалена! Пустота в ней и запах земли. «О, куда же Его унесли?» — Шепчет женщина, скорбью ужалена. И уж слышит вблизи легкий шаг она, И кого-то, кто странно знаком Ей прекрасным бесстрастным лицом, Видит взор ее, синий, заплаканный! Пала к милым стопам мироносица, Лепеча: «Раввуни! Раввуни!» Роз и утра пылают огни, В синем воздухе голуби носятся…

Русь на севере захватил в полон Царь извечный смут, богомерзкий змей, Краснокрылое Чудо двуглавое, — У столиц залег, обвил сёла он, Всех до нежных дев, до грудных детей Взял измором и властью лукавою… Но по-прежнему волен Тихий Дон С ясным зеркалом голубых зыбей И глядящими вглубь их станицами, С колокольнями, чей малинов звон, С бледным бархатом травяных степей И казачками солнечнолицыми. Там, где вьется змей, – общий вопль и стон, Полны кладбища, а дома пусты… Там на хлеб и солома измолота… Здесь, где плещется светловолный Дон, Туч пышней стога, выше гор скирды, Смех, как жемчуг, и песни, как золото. Люд на севере не довольно ль гиб? Но пополз на юг ненасытный зверь, На донецкое зарясь богачество, — И летит его ядовитый шип: Что в неволе быть и донцам теперь, Что пора расказачить казачество. Гей вы, молодцы! От невест и жен Всех вас, храбрых, в бой атаман зовет С красным змеем, отчизну поганящим, Чтоб, как встарь, и впредь оставался Дон С синевой его луговин и вод Воли истинной верным пристанищем.

Воздух легок, солнце ярко. Хлеб – в суме, в зубах цигарка. Эй, шагай, Поспешай! По дороженькам, тропинам, По изложинам, ложбинам, Где не сеян хлеб, не кошена трава. Раз – два! Враг на Русь примчал, как ворон, Разорил ее, как вор, он. Эй, сомкнись, Подтянись! Да вперед, печаль рассеяв, Ведь у нас был Алексеев, Вождь премудрый, золотая голова! Раз – два! Враг придет в село, в деревню — Глядь: ни телки в ней, ни певня. Эй, пальни, Полони! Нападай со флангов, с тылов! Не у нас ли был Корнилов — Богатырь лихой, доподлинный Бова? Раз – два! Враг стрельнет с церквей и вышек — Глядь: избу и ниву выжег… Эй, беги Да в штыки! Есть у нас герой Деникин, Побеждать давно привык он. С ним и Русь едина и жива! Раз – два! Как он, ворон-враг, ни каркай, Дух наш весел, солнце ярко! Эй, не трусь! В бой за Русь! А расчистил путь – и с Богом Вновь по долам, по дорогам! Недалече уж стоглавая Москва… Раз – два!

Странноприимный некий дом, Дарящий нам уют семейный, В его субботник юбилейный Пою нелживейшим стихом. Забуду ль этот кабинет, Где сердцем отдыхаем все мы, Где тонко вьются хризантемы И лампы сеют мягкий свет? Где новых книг раскрыт нам лист И где в примерном примиренье Свои читают сочиненья И футурист, и реалист? Забуду ль место за столом, Где с Чириковым раз в неделю Мы мирно рядышком сидели Пред сдобным с дыней пирогом? В вареник спрятанный орех И пурпурные мухоморы, Что сделаны из помидора, И веселящие столь всех? Скитальцы грустные, мы тут Глядим светлей и беззаботней И чтим не меньше день субботний, Чем наших скромных Муз здесь чтут. И вновь встает здесь, как поэт, Тавриды сумрачный работник… Цвети ж, Никитинский субботник, Не шесть, а втрое больше лет!

Твой гений был как та лазурная звезда, Что, далека земле, горит в созвездье Лиры, — И лира рук твоих сего чуждалась мира, Им еле слышима и еле понята. Глушила наших дней трескучая тщета Твои серебряно звучащие клавиры… И жил и умер ты, возвышенный и сирый, Как Лемм из твоего Дворянского гнезда. Но пусть ты здесь всю скорбь пренебреженья снес, Твоих напевов, дух, сиявший нам, как Вега, Заслушаются там… всё небо, сам Христос — Людского бытия и Альфа и Омега, — И человечески-печальная их нега У юных ангелов исторгнет струи слез!

Мой защитник, верный воин! Весел, светел и спокоен, Ты иди в горячий бой. Я, как нежная супруга, Неизменная подруга, Хоть незримо, но с тобой! Это я своей фатою — Мглицей тонкой, золотою — От врагов тебя храню Иль, застлав их взор туманом — Голубым своим саяном, — Их под твой удар маню. Травы-косы одр твой стелют, Ветер-голос колыбелит Твой недолгий отдых-сон… Скачешь ты – вослед лечу я, Пал – и я клонюсь, врачуя, Утишаючи твой стон… И любовь моя навечно! Пусть вернешься ты, увечный, Слеп, безрук или безног, Для меня, мой любый воин, Будешь всё, как ясень, строен И, как сокол, ясноок! Я приму тебя в объятья; В бело-сине алый плат я, Что ты добыл, уберусь, — И забуду ль ту услугу Я – боев твоих подруга, Я – твоя родная Русь?!