Голос Незримого. Том 2

Столица Любовь Никитична

ДРАМЫ В СТИХАХ

 

 

ГОЛУБОЙ КОВЕР

романтическая драма в 3-х действиях

с прологом и эпилогом

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

УЗБЕК – хан Татарии, 40 лет, гордое узкое лицо, несколько поблекшее.

АИШЭ – первая жена его, 35 лет, некогда красивая, теперь обрюзгшая.

ЭМЕНЭ – вторая жена его, 22 лет, миловидная, худощавая.

ШЕЙБАН – главный советник и правая рука хана.

СУБУДАЙ советники, члены Дивана.

КУРУЛТАЙ, НЕВРКОЙ, НОГАЙ – мамелюки.

БУРУ – евнух.

ГУЛЬСУМ – надзирательница гарема, старуха.

МНЕВЭР – нищая девушка, плясунья, лет 16, невысокая, гибкая с огромными, серо-зелеными очами.

ГЯУР – юноша пленник.

1-я, 2-я, 3-я, 4-я – прислужницы.

Рабы и рабыни, прислужницы и музыканты, торговцы базара, нищие, дервиши.

Действие происходит в Золотом-Сарае, столице Татарии, в начале XIV века.

 

ПРОЛОГ

Сцена представляет плоскую крышу ханского дворца. На ней – пестрый ковер и пышные подушки. Прямо сзади – тонкий белый минарет, четко высящийся в розовом закатном небе, на котором серебрится серп полумесяца. Дальше – причудливые улички и строения города, теряющиеся в сиреневом сумраке.

По мере наступления ночи там вспыхивают бледные огоньки.

УЗБЕК сидит, поджав ноги и задумавшись, посреди ковра. Перед ним медные блюда с плодами и другими яствами, серебряные кувшины с напитками. Справа от него – АЙШЭ, слева – ЭМЕНЭ, закутанные в покрывала. При подъеме занавеса узенькая дверца минарета мгновенно распахивается, маленький седобородый мулла в малахитовом халате выскакивает из нее и, приложив ладони кушам, протяжно-печально поет: «Алла-эль-ала-эль-ала…»

Затем так же мгновенно дверца захлопывается, и мулла исчезает.

Идут года… Но так же над вселенной Луна в свой час восходит, заблестев, И так же в воздухе дрожит священный, Как голос времени, муллы напев… Под этою луною доброликой Цветет всё так же мой родимый край. Богат я, хан Татарии великой! Богат мой город – Золотой-Сарай! Слышны издалека его базары, И минареты издали видны. Сребристого руна мои отары, Златистой – редкой – масти табуны. Мои – холмов топазовые лозы И плод их сладкий – чауш и шасла. Мои – долин оранжевые розы И ароматные из них масла. Прекрасен мой дворец, цветной, как в сказке, От радужной узорности окон, От кармазинно-кубовой раскраски Стенных рисунков: птиц, цветов, письмен… И хороши, белы иль полосаты, Мои из шелка лучшего чалмы И алые иль желтые халаты Из самой дорогой тармаламы… И недурны мои все ятаганы — В латуни, в черни, в яшме, в бирюзе, Янтарные приборы для кальяна, Хрустальные – к шербетам и бузе… Мурзы мои покорны и ретивы, Другие слуги тоже неплохи, И добр народ, простой и незлобивый, — Торговцы, пекари и пастухи… А сам я – статен, крепок, не недужен, Хоть и достиг уж середины лет. Возлюблен славою, со счастьем дружен, Хвалим молвою и зурной воспет. Ходил два раза в Мекку и Медину И раз двенадцать прочитал Коран! Всю жизнь у власти – козни ни единой! Всю жизнь в бою – и не имею ран! Разбиты мной кипчаки и киргизы, Устроена и собрана Орда. Хвала Аллаху! Я сильней Чингиза… Но нет меня несчастней иногда. Терзаюсь тайно я великой скукой, Глубинной, беспричинною хандрой… Напрасно тешусь я стрельбой из лука И развлекаюсь шахматной игрой. Скучны мне утр жемчужные сиянья, Мерцанья бирюзовые ночей, Скучны мне страсть, война и пированье, И женщины со всей красой своей!..

(Поникает опять в унынии дум.)

АЙШЭ и ЭМЕНЭ робко склоняются пред ним, предлагая одна – блюдо с плодами, другая – кубок с вином.

(Замечает и небрежно отстраняет их)

Вы, женщины! Наложницы иль жены — Вы одинаковы во всем, всегда: Покорные улыбки и поклоны, Закрытый лик, сомкнутые уста… Их знаю я. И знаю ваши ласки С немой готовностью, без слов, без слез… У всех вас – знаю! – ногти в желтой краске И запах кабарги от всех волос… Когда был юн я, вы казались тайной. Теперь забавой кажетесь пустой! Блаженство с вами слишком обычайно, И с этой ночь – не лучше ночи с той! Вы, жены, раньше в этом лунном блеске Манили, как магнолии, меня… Сейчас, как этих тканей арабески, Не замечаю вас почти что я! Твоя, Айшэ, уже былая прелесть, Твоя младая прелесть, Эменэ, — Мне равно, как и ваш инжир, приелись, Как ваш напиток, надоели мне!

АЙШЭ раболепно целует одну его руку, ЭМЕНЭ – другую.

(Гневно отдергивает свои руки)

Ничтожные, докучные творенья! Зачем вас создал праведный Аллах? Ужель, чтоб делать мне из роз варенье? Дарить мне тюбетейки в жемчугах? Запрещено вступать вам лишь в мечети, — Я б запретил вступать вам в мир земной! Вы ниже, чем рабы, глупей, чем дети, И зверя бессердечнее порой! Когда от скорби сердце охладело, Когда от мук моя остыла кровь, Даете вы плоды, вино… и тело! А мне нужна любовь! любовь! любовь! Увы. Ее в вас нет… Есть подчиненье Тому, кому вас обрекла судьба. Где ваша страсть? где ваше противленье? Любовь ценна же ими, как борьба. Я вас браню: средь вас не вижу гневных! Ласкаю: нет ревнивых среди вас! — Все ваши чувства усмиряет евнух Одними взглядами воловьих глаз… О, где созданья пламенного мозга, Виденья внутренних моих очей?.. Вот – женщины! Им нужен окрик, розга. Прочь, куклы без души и без речей!

При последних его словах АЙШЭ и ЭМЕНЭ лежат, в ужасе распростершись у ног хана, затем, скрестив руки на груди, пятятся от него и поспешно скрываются в разные стороны.

(Встает и поднимает голову к небу, которое совсем потемнело и заблистало звездами)

Когда был отроком, я ночью синей, В кибитке войлочной лежа, не спал — И маленьких, летящих нежных джиний С надеждою – наивный! – ожидал… А буду старцем, – и к ночной лазури Я с ложа смерти стану взор вздымать — И пляшущих, прекрасных гордых гурий С терпеньем, мудрый! – стану ожидать… Ночная высь! Что за тобою скрыто? Мне, хану бедному, ответ свой дай! — Густая тьма, где реют лишь эфриты, Иль впрямь лазурный Магометов рай? Ты – только купол из аквамарина, Который завершает мира свод, Иль сам дворец сапфирный Алладина, Где каждый после жизни отдохнет?..

(Помолчав.)

Да, чтобы это знать, быть мало ханом… А должно знать, чтобы достойно жить — Не поникать белеющим тюрбаном, Чело увенчанное не клонить! Спросить ученых? – Скажут: «Мир таинствен, Тоска ж, о хан, знакома мудрым всем!» Муллы ответят парой старых истин, Советники укажут на гарем. Нет! Нужно стать свободней, одиноче, Бродить вдоль улиц, у дорог стеречь, Чтоб, как былой калиф, все дни и ночи Искать простых людей, и слов, и встреч. Надену я бурнус, как простолюдин, На ханскую цветную епанчу, — И, может быть, – ведь мир Аллаха чуден — Найду и на земле то, что хочу!

ЗАНАВЕС

 

ДЕЙСТВИЕ 1

 

Ханский весенне-цветущий сад за низкой каменной оградой, у которой пролегает пыльная прохожая дорога. Персиковые и миндальные дерева в снежно-розовом цвету. В глубине – увитая шафранными розами беседка, посреди – узорный фонтан, струи которого по мраморным стокам стекают чрез отверстие в стене в простой водоем у дороги. Около него тощее гранатовое дерево и несколько маков. Знойное утро.

 

ЯВЛЕНИЕ 1

Некоторое время сцена пуста. Затем издали доносится пение женских голосов, – и появляются молодые прислужницы и рабыни, татарки и половчанки в сопровождении ГУЛЬСУМ. Грациозно покачиваясь, несут они медные кувшины, серебряные тазы и пестротканые покрывала.

И-ах! весною чародейной жить прекрасно! Резвится ветер легковейный – жить прекрасно! И распускается в густой тени садовой Цветок магнолии лилейный – жить прекрасно! И нежно шепчутся под белыми цветами Сереброструйные бассейны… Жить прекрасно… Гуляют женщины, гарем покинув, всюду, Чадрой закутавшись кисейной – жить прекрасно! И смотрят вслед им страстными очами Мужчины, сидя у кофейной… Жить прекрасно! А теплой ночью светит полумесяц Янтарной лампою елейной – жить прекрасно… И-ах! красавица! Спеши на узкий дворик — Целуй Беккира иль Гуссейна… Жить прекрасно!

Медленной и качкой походкой группа проходит по сцене к купальне и исчезает. Часть ее, преимущественно татарки, задерживаются у фонтана. Среди них – ГУЛЬСУМ.

Какое утро! Как поют цикады! Как капельки алмазные звенят — Динь-зинь! динь-зинь! динь-зинь! А вы и рады, Без дела встав, болтать часы подряд! Оставь, старуха! Всем нам и в гареме Твоя уж надоела воркотня… Гудишь, как шмель: шу-шу, шу-шу! Не время! Как? наконец-то мы дождались дня, Что выпустили нас из пестрой клетки, Из задних комнат ханского дворца, — И видим мы весну, и эти ветки, И эту синь без края, без конца! Ах, улететь бы ввысь – и петь на зорях, Став золотистой иволгой… Иль стать Козулей легкой! Прыгать там на взгорьях… Иль быть форелью, чтоб в прудах играть Иль мотыльком в садах… Ну замололи! Точь-в-точь шумливых мельниц жернова. К чему нам, женщинам, мечтать о воле? Запрячьте в рот вы глупые слова, Из головы повыкиньте-ка грезы!

(Первой.)

Тащи свой таз!

(Второй.)

Кувшин свой не свали!

(Третьей.)

Неси мыла!

(Четвертой.)

Ты – полотенца! Розы… Не для тебя, рабыня, расцвели! Для нашей старшей или младшей ханши: На сласти – первой, на духи – второй. Об этом мы знавали, бабка, раньше, Да позабыть желается порой! Им всё: чуреки нашего печенья, И покрывала нашего шитья, И песни грустные – им в услажденье, И сладостный каймак – им для питья! Мы спины гнем, а им лишь ножкой топать, Валяться в кошмах, миндалинки грызть… Да по щекам нас для веселья хлопать! Да нас со зла щипать в плечо иль кисть! Цыц, глупые! Иль захотели плетки? Давно Буру вас, видно, не учил.

ДЕВУШКИ разбегаются.

Всё ж наших ханш владенью – срок короткий: Хан светлый их обеих разлюбил! И, может быть, полюбит он, прекрасный, Меня… Нет, он, верней, меня возьмет! Я помню взор его единый страстный… А я давно им потеряла счет! Меня он обнял раз в хрустальных сенях — И нежно улыбается с тех пор… Как знать? Не завтра ль ползать на коленях Вы будете передо мною? Вздор! День ото дня Узбек наш беспечальней, И хоть в гарем давно не входит он, Но нынче, повелев им быть в купальне, Он лицезреньем осчастливит жен.

(Меняя тон)

Да, очень ему нужно вас, развратниц, Что старицы достойной не почтят, Молитвой не отметят даже пятниц. Ну-ну, вперед, вы – сборище козлят!

ДЕВУШКИ, недоверчиво перешептываясь и ритмично покачиваясь, уходят.

ГУЛЬСУМ садится на скамью у фонтана и начинает подремывать.

 

ЯВЛЕНИЕ 2

Входит БУРУ Это – безобразно-тучный, безбородый человек с хитрыми глазками и писклявым голосом.

Вставай, Гульсум! Вставай, дурная баба! Что ждешь, глаза тараща на Буру И отдуваясь? Фу, совсем ты жаба, У водоема сникшая в жару! Готово ль всё? Не долго б приготовить, Когда б девчонок слушаться меня, Не передразнивать, не пустословить Учил ты лучше… С ними – хлопотня! А ты и сам сейчас ко мне с насмешкой: Я – жаба? Я?.. Так знай: ты – жирный вол! Помалкивай! Да ковыляй, не мешкай, — Да чтобы всё в порядке я нашел!

ГУЛЬСУМ уходит.

Обидеть норовит больней ехидна! Что ж: телом – вол, умом я – скорпион.

(Смотрит вглубь сада)

Однако ханшам не терпелось, видно — Спешат сюда, краснеют, как пион, А сами рады ханскому приказу… Та – что арбуз, а эта – что ковыль! Мои бы были – не взглянул ни разу! Что в них хорошего?

(Уходит к купальне)

 

ЯВЛЕНИЕ 3

АЙШЭ и ЭМЕНЭ в сопровождении приближенных женщин, первая – пожилых, вторая – молоденьких, идут по саду и в ожидании садятся, разделившись на группы, на скамьях.

Ах, Зенжифилль! Смотри, какие у меня подвески! То – жемчужины из индийских вод. А шапочка? Цвет вишневый, нерезкий… Не правда ли, он так ко мне идет? А видела бы ты мою рубаху. То – паутинный шемаханский шелк… Сегодня, коль угодно то Аллаху, Понравлюсь хану я! Он знает толк В искусных женщинах… Ну, погляди-ка, Как притирание? Ведь хорошо? Белила – снег! Румяна же – гвоздика! Лицо мое, как в юности, свежо. А косы – золото!.. Я их, Фатима, Шафраном красила… Не отрекусь. Клянусь Аллахом, буду я любима, Как прежде, ханом!.. Он имеет вкус К роскошным женщинам… Хвались, старушка! А смоет всю красу твою вода, — Увидит хан одно: что, как подушка, Дрябла ты безобразно и толста. Не хвастайся и ты, из тряпок кукла! Разденешься – увидит хан тогда, Что выглядишь от платьев ты округлой, Сама ж, как вешалка для них, худа. Молчи же ты, гаремная неряха! Молчи ты, уличная егоза! Сырое тесто! Тыква! Черепаха! Гнилой орех! Веретено! Оса!

Они набрасываются друг на друга.

 

ЯВЛЕНИЕ 4

Те же и БУРУ Он разнимает ханш.

О, госпожи! Вы обе, без сомненья, Достойны самых искренних похвал. Прекрасные ж, вы лучше от сравненья… Сам Магомет подобных жен не знал. Одна – что солнце на своей вершине, Другая же – что месяц молодой! Одна – что розовеющая дыня, Другая же – что финик золотой! Коли одна – карбункул, роза, пава, Другая – перл, мимоза, соловей! Различные красой, равны вы, право… Так успокойтесь в ревности своей!

АЙШЭ и ЭМЕНЭ, любезно улыбаясь, приближаются друг к другу.

Я не сержусь. Какая мне охота? И так меня стомило в этот зной… И я не гневаюсь. Как можно? Что ты? Сейчас лицо подернет желтизной. Вот – души кроличьи, умы овечьи! Довольно было пары льстивых слов… Досадно даже тратить красноречье Для этих идольчиков без голов! Как мил убор твоей чадры кисейной! Как прихотлив узор твоих шальвар! Как будешь ты стройна в воде бассейна. Как будешь ты бела! Ко мне ж загар Пристал… Я знаю средство – побелеешь. Умойся лишь настоем из цветка. А я тебе совет дам – похудеешь. Лишь съешь, запекши в хлеб, три корешка.

 

ЯВЛЕНИЕ 5

Те же и ГУЛЬСУМ.

Готово всё: наполнены все чаны Водою теплой, свежей – водоем. Не прогневить бы промедленьем хана! Скорее же, скорее же идем! Вот хорошо, что чужды мне соблазны И что красавицы не для калек! АЙШЭ и ЭМЕНЭ убегают со смехом. Вслед за ними ГУЛЬСУМ. Положим, вкусы у людей всех разны, Но всё же невзыскателен Узбек!

(Уходит.)

 

ЯВЛЕНИЕ 6

Почти одновременно в саду и на дороге появляются УЗБЕК и МНЕВЭР.

Он идет медленной поступью с печально поникшей головой, она же почти пляшет с глазами изумленными и радующимися на всё.

Я иду, как будто бы танцую, Я живу как будто бы ликую, А меж тем, как птица, я бедна. Дом мой – всюду, а постель под ивой, А меж тем, о люди, я счастлива, Потому что я в себе вольна! В золотистый зной сижу я нищей Между дервишами на кладбище И пою: о праведный Аллах!.. Ночью, в серебристом полнолунье, У кофеен я брожу плясуньей И пою: возлюбленный! И-ах!.. Но возлюбленного нет доныне В городе, равно как и в пустыне, Потому что я из всех одна Быть хочу такой, как девы рая, И для вас, о люди, жить играя… Я счастлива! я в себе вольна! Я много жил, но слышу лишь впервые Из женских уст подобные слова. Какая гордость! И мечты какие! А рубище скрывает грудь едва… Богом создана земля прекрасной! И счастливый ты или несчастный, — То вина твоя, о человек! Для тебя – бананы и гранаты, Для тебя – опалы и агаты, Тени рощиц и прохлада рек. Хочешь есть – вот плод чужой, но лишний: Чрез ограду виснущие вишни. Хочешь пить – вот на пути ручьи. Хочешь ты украситься без горя? Вот – цветные раковинки взморий И цветы дорог. Они – ничьи! Вот – мудрость, что ученым и не снится! Ее слова, Узбек, лови, лови! Кто это? Дервишей ли ученица Иль продавщица странная любви? Я же лишь желаю быть прекрасной! Этот водоем простой, но ясный, — Мой роскошный мраморный гамам. Эта пыль густая – мне циновка, А рабыня, что мне служит ловко, Золотистый лучик солнца сам! Ветер голубой – мне опахало, Алые цветы – венец из лала, Серьги из гранатовых камней. Лучшее мое же украшенье — Я сама, Аллахово творенье, С красотою юною своей!

(Любуется своим отражением и нежно смеется. Затем вдруг задумывается и опечаливается.)

О, Мневэр! Но как твой жалок жребий, Если есть высоко в синем небе Настоящий Магометов рай, — Где растут лазурные платаны, Плещут бирюзовые фонтаны, Где свободных женщин светлый край!.. Там они танцуют без печалей, — И трепещет шорох их сандалий По широким голубым коврам, Там они танцуют средь веселий, И лепечет звон их ожерелий Средь садов воздушных, здесь и там… Вкруг них – гордые мужи, эфебы, Вкруг них – вечность, и любовь, и небо В солнечном иль лунном серебре!..

(Задыхается от волнения, садится на землю и горько плачет. Потом почти гневно:)

Я хочу быть средь прекрасных гурий! Я хочу, хочу плясать в лазури На широком голубом ковре! Не странно ли? С моею думой тайной Так схожа тайная ее мечта. И мнится, что меня к ней не случайно Влечет, как ни к кому и никогда… Всё в ней, с ее походкою газельей, С очами, что, как редкий хризофраз, Вот посинели, вот позеленели, И с кожей золотой, как ананас, Мне кажется невиданно-прелестным! Да, мы не знаем сердца своего: То, что вчера нам было неизвестным, Мы нынче жить не можем без того.

(Подходит к ограде)

Забудь, прекрасная, свои печали! Кто ты? Я – нищенка. А ты? Я – хан. Тебя, должно быть, лестью утешали, Мне ж утешаться малым – дар не дан! Ты хочешь многого? Всего! Чего же? Ведь из беседки слышно хорошо, Что говорит рассеянный прохожий. Но всё равно: я повторю еще.

(Экзальтированно.)

Как хотелось, как хотелось мне бы Видеть рай такой, как там у неба, В звездной бирюзе и янтаре! Быть одною из прекрасных гурий, И плясать, плясать, плясать в лазури На широком голубом ковре…

(Упавшим голосом)

Для бедной попрошайки придорожной, Не правда ли, безумные мечты И невозможные? Они возможны. О, саинхан, ужель не шутишь ты? Я не шучу, о девушка, любовью И не жалею ничего, любя. Они возможны при одном условьи: Чтоб согласилась ты… Любить тебя?! Шутить тебе, жестокий, не угодно, Тебе угоднее меня терзать! И, поманив быть гурией свободной, Рабыней трепетной в гарем свой взять. Нет, до сих пор никто не мог хвалиться, Что он Мневэр плясуньи господин! Тем больше то, что волею дарится, Нельзя купить за звончатый цехин!

(Повертывается, чтобы уйти)

Мневэр! Мневэр! Меня не поняла ты… В тебя влюблен, как не был я влюблен. Ты вступишь в ханские мои палаты Любимейшей, желаннейшей из жен! Которой? Третьей? Иль четвертой, пятой? И первою бы в них я не вошла! Застенок золотой – твои палаты! Так за какие ж скверные дела Мне там томиться? Если б ты видала То, что осмеиваешь так теперь! — Колонны из точеного сандала, Из дуба с серебром чеканным дверь, Столы из малахита, перламутра, И окна сине-алого стекла. Там розовая полутьма под утро И голубая ночью полумгла… Да, тьма, и мгла, и двери, и колонны, Наушник евнух у которых бдит! Нет, милостивый хан, в меня влюбленный, Пыль – перламутр мой, зелень – малахит, Пусть будут вечно! Мне других не нужно!

(Хочет снова уйти.)

А если б знала ты мою любовь! В ней мудро нежность с пламенностью дружны, В ней ласки, отдыхи и ласки вновь. Ты знала б игры в лунных галереях, И неги на диванах в зной дневной, И ночи на дворцовой кровле… Все их Дарил бы я тебе, тебе одной!

Девушка слушает несколько взволнованная. Хан приближается к ней.

Да, ханская любовь! И зависть, козни Соперниц неисчислимых моих! По всем углам и днем, и ночью поздней Зловещее выслеживанье их…

(Лукаво.)

Скажи же мне, великий хан, однако: Чем очи светлые пленила я? Убором ли из полевого мака, Нарядом ли из ветхого тряпья? Ты?.. Гордостью и мыслью, небывалой У женщин робких, что родит мой край. А хочешь ты, чтоб их я утеряла, Тем сделавшись подобною?.. Прощай!

(Быстро удаляется.)

Как? Иль внезапно сам утратил власть я, Чтоб девочке смеяться позволять?! Нет! Если раньше спрашивал согласья, Теперь уж стану я повелевать.

(Удерживает МНЕВЭР и хочет силой обнять ее.)

Клянусь Аллахом! Коль одно движенье Еще ты сделаешь – умрет Мневэр!

Хан застывает на месте.

Вот видишь, хан, нельзя для подчиненья Употреблять одних и тех же мер. Так что же делать мне? То, что хочу я: Устрой в садах своих лазурный рай, Не требуй от меня ни поцелуя И волю полную во всем мне дай. Тогда… Тогда, Мневэр, меня ты сгубишь! Тогда, мой хан, тебя я полюблю. Жестокая! Прекрасная! Полюбишь? Мне кажется… Когда я вдруг ловлю Твой взор, как черный месяц, осиянный, Иль вижу гордый, как у барса, шаг, Иль слышу голос, как поток, гортанный, — Уж ты мне нравишься… Да будет так. Но неужели со своей ты выси В мои объятья не сойдешь вовек? Не дашь к тебе приблизиться? Приблизься. Они сливаются в поцелуе. Моя, моя Мневэр! Да, да, Узбек!

В зелени показывается шествие жен хана и их прислужниц с евнухом.

Уйди пока и спрячься в этом зданье!

(Указывает на беседку)

МНЕВЭР скрывается в нее. В продолжение следующей сцены она, соскучившись, незаметно убегает оттуда в сад.

 

ЯВЛЕНИЕ 7

Появляются БУРУ, АЙШЭ, ЭМЕНЭ, ГУЛЬСУМ и прислужницы. БУРУ сгибается в униженных селямах перед ханом, который не замечает, глядя, как завороженный, на беседку.

Дозволь донесть Сиянью твоему: Благополучно жен твоих купанье Окончилось. Так мне что? Не пойму. Купанье ханш прошло благополучно — Блистанью твоему я доношу Спросить осмелюсь: не было ли скучно Сверканию… А я тебя спрошу: Приятно ль твоему Надоеданью Ударов двести будет получить Камышевок» тростью в назиданье?

БУРУ в страхе замешивается в толпу.

Не в духе хан! Как быть? Как быть? Как быть? Ход к королю труднее сделать пешке, А ферязь сразу шах и мат дала. Ступайте вы к нему! Словца, усмешки Умилостивят. Так я и пошла! Нет, ни за что! Хоть за словцо, понятно, Мне головы не снимет.

(Хану)

Мой глазок! Изволил ты смеяться, вероятно, Когда я ловкий сделала прыжок В бассейн из розового алебастра, Айшэ же, подражать желая мне, Споткнулася о скользкие пилястры — И заныряла в светлой глубине. Ах, в миг тот первая твоя супруга, Тебя пленить мечтавшая с зари, Была точь-в-точь огромная белуга, Пускающая кверху пузыри! Не видел! Разве было плохо видно? Нет, видеть-то хотел ли я? Вопрос! Пропали зря, как это мне обидно! — Весь блеск одежд моих, вся прелесть поз… Ну, подступлюся я.

(Хану)

Мой ротик алый! Наверно, насмеялся ты вполне, Когда я, пышная, уж возлежала, И скачиваться стала Эменэ, Взяв второпях из кувшинов налитых Тот, где была горячая вода, — На синих мозаичных пола плитах Вот заплясала-то она тогда! В тот миг вторая ханша, что украдкой Тебе предстать желала в наготе, Была, как есть, костистая стерлядка, Запрыгавшая на сковороде! Не видел. Помешала гуща сада? Нет. В этот миг другое видел я… Погибли понапрасну – вот досада! — Весь труд искусный, свежесть вся моя… Буру! Иди, да будь, пузан, поспешней — Советников моих сюда пошли! БУРУ уходит. В глубине сада слышится шум. Что там за крики? Там вон, за черешней?

ГУЛЬСУМ идет посмотреть.

Мамелюки бродяжку там нашли.

 

ЯВЛЕНИЕ 8

Те же и МНЕВЭР в сопровождении НЕВРКОЯ и НОГАЯ. Она вся в цветах, сорванных в саду.

Могучий хан! Вот – девушка-воришка, Что рвать дерзнула цвет твоих садов. Да разве нету тут в цветах излишка? Я ей и втрое больше дать готов.

Рвет розы и бросает их к ногам МНЕВЭР. Та преспокойно часть их поднимает, часть попирает ногами.

Благодари ж, дрянная попрошайка! — Пади к ногам его, у ног лежи!

МНЕВЭР не трогается с места.

Стоит, как будто здесь она хозяйка, Как будто здесь иной нет госпожи! Вот погоди… Нет, погоди ты лучше! Не пожалеть бы о словах угроз…

(Подходит к хану и говорит с ним)

Как? Хан наш дарит нищенке заблудшей Охапку целую любимых роз!.. Он дарит больше ей! Свои улыбки. Дарит ее беседою с собой… Клянусь Аллахом! Тотчас прут мой гибкий Начнет гулять над дерзкою спиной, Едва отпустит хан ее… Невежу, Бесстыдницу, что, не закрыв лица, Повсюду бродит, я уж не понежу! Уж я ее!.. Гульсум! Из поставца, Что там в беседке, принеси две чарки Ониксовых, два блюдца золотых И две хрустальных ложечки, и яркий, Ценнейший изо всех ковров моих. Беги ж! Бегу, уж ног не пожалею, Уж услужу я госпоже моей…

(Поспешно уходит)

Да принеси вино, цветов алее, Да принеси шербет, цветов белей, — Цветов, что любит эта побродяжка, Теперь же – госпожа твоя, Мневэр!

(Ханшам)

Что вы стоите здесь, вздыхая тяжко? Иль беготня Гульсум вам не пример? Помочь старухе хилой не хотите ль? Иль гостье не желаете служить? Сейчас, сейчас, сейчас, наш повелитель!

(Уходят в беседку)

Как до сих пор мог без тебя я жить, Зеленоглазая земная джинья! Как с этих пор ты сможешь жить со мной? Так, как в раю: без скуки, без унынья! Но есть страданий род еще иной: Любовь без мер и ревность вместе с нею… К кому же ревность может быть, Мневэр, Когда я всех здесь выше, всех властнее? К кому? Ко всем! Хоть к ним вот, например!

(Указывает на мамелюков.)

К рабам моим? К моим холопам, слугам? Не возводили глаз на ханш они. Но я подобна ли твоим супругам? И глаз им не свести с меня… Взгляни!

Она приближается к молодым воинам и подает одному белый, другому алый цветок. Они восхищенно смотрят на нее.

Ах! Ты прекрасней той, что только снится… И, хоть в лохмотьях, – мой пленила взор, Как райская, вся радужная птица! Тебя лишь буду видеть с этих пор… О! Ты прекрасней всех, кого я знаю. И, хоть добра, впилась мне в сердце, верь, Как кошка бархатистая, лесная… Желать тебя лишь буду я теперь!

МНЕВЭР с улыбкой отходит.

Поблек весь ханский двор, мне разонравясь… Увы, Ногай, узнал я страсть впервой! Впервой, увы, узнал я к хану зависть… И ты? И ты? Не правда ли, Невркой? Да, горе нам! Мневэр! Что значит это? Ты любишь миг и не верна, Мневэр! То знак пустячный женского привета! Ты ж любишь и не веришь, маловер?

(Обнимает его)

Вот видишь, хан, я говорила верно, Что жизнь со мной не из одних утех. Душа моя – изменчивая серна, Играющая для себя… и всех! Подумай же: теперешнее счастье Не горше ли, чем прежняя тоска? Нас свел Аллах… И им хочу заклясть я Тебя, о хан: расстанемся, пока Не поздно! Нет! Когда б и кубком желчи Мне стала новая моя любовь, Когда бы ревностью кинжала кольче Она меня терзала вновь и вновь, — Не разлучусь с тобою!.. И поверю Тебе я безраздельно, может быть… Но не дразни обласканного зверя: Он в гневе может серну погубить!

ГУЛЬСУМ и ХАНШИ приносят яства, расстилают ковер и служат, стоя, МНЕВЭР.

Как хороша ты, девушка! Блистает Твой загорелый лик, как абрикос, А тело, как банан, желтеет, тает Меж клочьями одежд и прядей кос. Так что же им не запретишь белиться? Таков обычай. Вечно ли был он? И что ж скрывать велишь им даже лица? Таков закон. Нелепейший закон! Его, коль мной любуешься сейчас ты, Сам должен бы бессмыслицей считать. Прекрасное встречается не часто, Чтоб от очей его еще скрывать. Тогда не спрятать ли в ларец каменья И не надеть ли на цветы колпак? Аллах творил красу для наслажденья, С тем спорящий глупее, чем ишак! Насмешница! Сама, как половчанки, Грязна… А мы пред ней не смеем сесть! Сама, как наши черные служанки, Смугла… А мы оказывай ей честь! Шш… Тише… тише… Глупые вы, право! Поклон не ломит спину, губы – лесть, А станет длинной ханская забава, — Пресечь ее всегда ведь средство есть.

(Проводит рукой по горлу)

 

ЯВЛЕНИЕ 9

Те же и советники с БУРУ СУБУДАЙ – приземистый, неимоверно тучный человек. КУРУЛТАЙ, наоборот, долговязый, неимоверно тощий. ШЕЙБАН – жилистый, с умным скуластым лицом. БУРУ начинает шептаться с ГУЛЬСУМ.

Фу! Кажется, умру я от одышки… Бежал, спешил, а для чего? кого? Вздремнул в гареме… Ан – беги к воришке! Что?! Ух! Умру от кашля своего… Спешил, шагал с тремя наперегонки, А спрашивается: к чему? к кому? Распарился лишь в бане… Мчись к девчонке! Что, что?! А я уж всё сейчас пойму.

(Хану, к которому трое приблизились.)

Изволил звать к себе нас, хан великий? Мы у очей твоих и между рук, — И заострили языки, как пики, И мысли туже напрягли, чем лук, Чтобы помочь тебе своим советом. Но сомневаюсь: нужен ли уж он? Клянусь, Шейбан, пророком Магометом! Ты всех умней, ты чересчур умен. Но всё же мной Дивана слово чтится, Хоть часто я творю наоборот… Чего заслуживает та девица, Вы мне скажите, что цветы крадет В садах моих? Жестокой самой казни! Ей – смерть чрез посажение на кол. Что строго так? Да при таком соблазне, Помилуй, хан, в твой сад бы каждый шел! Сначала розу скрал, потом бы груши, Потом твой перстень, а потом престол! Ох, мудрецы… Тогда бы – вас послушай — Весь мой народ посажен был на кол. Эге!

(Громче.)

Ей – наказанья вид нетяжкий: Лишь отрубить у рук виновных кисть. Не строго ль? Хан! Подумай: при поблажке Всех женщин обуяла бы корысть! Сегодня ей цветок, а завтра платье, А чрез неделю взят уж милый друг! Да – сделай так – забыли б мы объятья: Все жены наши стали бы без рук! По-моему, девицы преступленье Так велико, что смертью казнь мала.

(Помолчав.)

Лишь целой жизнью, полной угожденья, Его она загладить бы могла. Поэтому, всё взвесив, всё исчисля, — Я говорю: во власть твою дана Пусть будет дева – как тебе по мысли — Рабыня хана иль его жена! Отрадно слышать золотое слово. Еще отрадней следовать ему. Я поступлю, хотя мне это ново, Как пожелалось члену одному Из моего премудрого Дивана. Так слушайте же все, кто предо мной: Вот эту девушку в одежде рваной, Но полную красою неземной, Беру я, хан, своей супругой третьей, Но первою велю вам почитать! Пускай муллы то возгласят с мечетей, Глашатаям же – с башен объявлять!

Картина общего изумления.

ЗАНАВЕС

 

ДЕЙСТВИЕ 2

 

Базарная площадь Золотого Сарая. По бокам – тесные, пестрые и низкие здания, где помещаются пекарни, цирюльни, лавки сапожников, шелковых купцов и т. д. Всюду – тюки запакованных и груды развешанных и разложенных товаров. На заднем плане – вход в мечеть. На переднем – слева кошмовый шатер продавца ковров, справа – полотняный навес кофейни. Кроме двух-трех торговцев и группы нищих у мечети, – никого пока нет. Горячий полдень.

 

ЯВЛЕНИЕ 1

УЗБЕК входит в сопровождении ШЕЙБАНА. Он, видимо, чем-то волнуем.

Довольно нам с утра бродить бесцельно! Давай здесь кофе пить, курить, сидеть…

Садятся у кофейни.

Сегодня пятница. Сбыв труд недельный, Одни купцы отправились в мечеть, Другие, сделавши на полдень роздых, Уснули в лавках… Правда ли, Шейбан, Когда день праздничен и зноен воздух, Тех, кто не в храме, мучает шайтан? То, хан, разумная имамов басня, Чтоб леностных к богослуженью влечь. Есть кое-что шайтана поопасней… Я не пойму: к чему ты клонишь речь? Сдается мне, о хан, ты – беспокоен. Но чем – пока всё не возьму я в толк. Коли Шейбан, твой раб того достоин, Откройся! Впрочем… Что же ты умолк? Простишь ли мне, о светлый, о могучий! — Догадку эту, как совет тот мой? Мне думается… Всё прощу! Не мучай! Обеспокоен новой ты женой. Увы! Ты прав. Жалеешь о почете, Что дал ей? Да, велик был твой калым! За красоту ее он мал, напротив! Иль, может быть, не сильно ты любим? Как никогда, никем! Так что же, что же? Ах, что-то странное, как чарый сон!.. Люблю я женщину, делю с ней ложе — И обладаньем всё ж не утолен. Провел с Мневэр я столькие уж ночи! — Но до сих пор, как в первую, чисты Большие хризофразовые очи И несравненные ее черты… Я ль тоненького тела не лелею? Я ль не лобзаю этих узких уст? А думаю: была ль она моею, И не был ли покой мой ночью пуст? Так каждый день я с возрожденной жаждой Желаю, как жених, тех снов без сна, И с новым обаяньем вечер каждый Мне, как невеста, предстает она! И понял я: Мневэр моя из джиний, Что людям дарят иногда любовь И что до ласк бывают дев невинней, А после всех них – девственницы вновь… Ты счастлив, хан. Да, да, как ни единый Из смертных, о Шейбан, не мог бы быть! И всё ж, клянусь Аллахом, для мужчины Мучение так женщину любить! Да, к ней благоволи, как к милой твари, Понравилась – сторгуйся и купи, А заплатил свой золотой динарий — Ласкай, держа на золотой цепи… Не то укусит острыми зубами, Точь-в-точь лиса степная – караган, Иль оцарапает тебя когтями, Как дикий беркут… Берегись же, хан! Но от чего? От собственной же страсти? Не уберечься… И зачем, зачем? Иль ты не видишь? Да от женской власти! Ее границей уж не стал гарем. Мневэр твоя является повсюду — В Диванный зал, в кофейни, на базар, Мневэр твоя везде, где много люду, Всегда со свитой молодых татар. И скоро, чаю я, она, взяв волю, Входить в цирюльни наши и в мечеть Себе позволит. Нет! То я позволю, Чтоб всякий мог на красоту глядеть! Так веришь ей? Еще не верить мне бы, Кто стал счастливым, лишь ее любя! Но ты не молод, и твои эфебы Не стали бы счастливее тебя… Молчи ты, пес!

(Помолчав.)

Ты разве что заметил? Я хоть и пес, но верный друг, как он. Узнай: Невркой стал что-то слишком светел, Ногай же словно чем-то омрачен. О, не страшны соперники мне эти! Они друг друга уследят, Шейбан. Будь кто другой… Однако же в мечети Побыть мне должно: скоро Рамазан.

(Направляется с ШЕЙБАНОМ в мечеть.)

Аллах, Аллах над голубою твердью, О, человек! Склони же взор свой, полный милосердья, На нас, калек… Ты – крепок и богат, мы – нищи, хилы: У всех свой рок. Но всех равно ждут склепы и могилы, Час недалек… Возьмешь ли золото с собою в недра И серебро? Так рассыпай его рукою щедрой — Твори добро! Блажен тогда ты будешь после смерти В иных краях… Вознаградит тебя в лазурной тверди Аллах, Аллах!

 

ЯВЛЕНИЕ 2

Во время этого пения СУБУДАИ и КУРУЛТАЙ выходят из мечети.

Гнусавят тут о смерти, о могилах, — А всё чтоб развязать чужой кошель! Нет, я хочу пожить, пока лишь в силах. А я болезней не знавал досель. Теперь же было б прямо неудачей — Вот так покашлять да и помереть… А что? Да как же? Ханский сад висячий, Что строится, хотел бы посмотреть. Занятно, право: деревца на дерне, Тюльпаны, розочки средь цветника, И всё то в воздухе!.. Куда же корни Растенья пустят? Верно, в облака! Еще взглянуть бы любопытно было: В шарах фарфоровых и слюдяных Гореть там будут разные светила — Луна и звездочки… За что же их Прицепят сверху? Прямо за созвездья! Айда на лестницу – и вешай шар! Ох, не хотел бы за тем делом лезть я… Кого ж послать? Я – толст. А ты – поджар. Да я все звезды уроню средь кашля! Да я, пожалуй, разобью луну! Да я… Да я…

(Кашляет.)

Сказать мне слово дашь ли? А я вот с удовольствием взгляну, Как в тех садах на голубой дорожке Нам ханша будет гурией плясать. Аллах, Аллах! Ее газельи ножки Приятно будет снизу наблюдать… Две стопки маленьких, две стройных ляжки… С ума сойдем мы – все мы в пляс пойдем! Пойдем-ка лучше, поиграем в шашки! Да выпьем-ка чего-нибудь со льдом.

Уходят.

 

ЯВЛЕНИЕ 3

Площадь мало-помалу наполняется народом. Торговцы открывают лавки, приносят лотки, зазывают покупателей. Из мечети выходят богомольцы, имамы, муэдзины, дервиши. Появляются татарчата и татарки, бедные и богатые, простые и знатные.

Фисташки в сахаре! В меду каштаны! Пирожные, халва, рахат-лукум! Черешни! Красный перец! Бадиджаны! Почем товар? Затеяли тут шум… третий продавец Вот шелк сырцовый! Изарбат затканный! Чадры густые! Легкие фаты! Как хороши! Чувяки из сафьяна! Каменья ценные густой воды: Смарагды, сердолики, сардониксы…

 

ЯВЛЕНИЕ 4

Появляются АЙШЭ и ЭМЕНЭ в сопровождении БУРУ и ГУЛЬСУМ.

Эй, расступись, народ! Молчи ты, плут! Иль ты почтеньем должным не проникся? Сюда две ханши, две луны плывут! А впереди – огромнейшая туча, А позади – косматейшая тень!

(Затирается в толпу)

Что?! Захотел моей ногайки жгучей? На брюхо, смерды! Кланяться вам лень? Все простираются ниц. Как плохи что-то сделались товары! Не манит и купить чего-нибудь… Какие стали дерзкие татары — Стараются всё в лица заглянуть! Их ханша новая набаловала: Гуляет, чинный отменив селям, Приличное отвергнув покрывало… Еще бы: ведь сама – базарный хлам Была недавно! Площадная заваль! Плясунья бывшая! Товар для всех! Подумать: это – ханская забава ль? Достойно ль хана быть в объятьях тех? Ах, я с печали скоро стану хилой! А я ли не пышней махровых роз? Еще бы: все подушки окропила Я нынче в ночь потоком вдовьих слез… Велела тут миндальное печь тесто, Что так люблю – и скушать не могла… Гадаю всё: когда же надоест-то Она ему? И чем она мила? Позеленею скоро я от злости! А я ли не бела, как голубки? Сегодня гребень из слоновой кости Взяла – да изломала… Так, с тоски! Купила тут сережки из опала, Что нравились – не хочется надеть! Всё думаю: близка ль ее опала? И как бы подвести ее суметь? Я кое-что об этом уж смекнула. Скажи, Гульсум! Я дам тебе, Гульсум, Кольцо. Я – кофту. Помните ж посулы! Да не кричите… О, такой здесь шум! Всё ж лучше шепотком, тайком, в сторонке…

Отходят в сторону.

Аллах, вы знаете, мне дал чутье, Глазок преострый да слушок претонкий, — Вот и выслеживаю я ее И открываю девочкины плутни. Тому назад три дня в ночном саду Вдруг, слышу, забренчали струны лютни… Тихонько на балкончик я иду — И вижу в лунной полосе Невркоя! Глупец такой: ну стал бы хоть в тени! Однако зря он ждал, до утра стоя… А с ним и я… Мы пробыли одни, Как на свиданьице!

(Смеется.)

Да не хихикай! Она не вышла? Нет, на этот раз. Что ж хвастаешь, старуха? Всё ж – улика. Он ждал ее ведь! Иль, быть может, вас? Ай, что ты! И еще раскрылись шашни: Вчера вдруг роза – порх в ее окно! Ну, думаю, должно быть, друг вчерашний… Смотрю во дворик внутренний – темно. А гляну вверх – на караульной башне Ногай стоит, цветы бросая те! Вот этот, на мой взгляд, еще дурашней: Сошел бы вниз – весь виден в высоте! Так мы с ним и не спали до рассвета, Как новобрачные…

(Хихикает.)

Не вышла? Нет. Что ж хвалишься, карга? А мало это? Ее он звал? Иль вам был тот букет? Ой, можно ли!.. Так и молчите, помня: Не пойманный – не вор! Придет пора — Ее накрыть удастся хорошо мне… Уж я ль, Гульсум, на это не хитра? Вот так Мневэр! Два молодых мужчины… Да третий – хан! Завидовать чему? Те оба – два влюбленных дурачины, И третий тоже близится к тому. Однако… Все-таки… Любуйтесь лучше На то, что вашим может стать тотчас.

Отходят к лавкам.

Златные туфли! Пестрые бабуши! Кишмиш! Пастилы! Кисея! Атлас! Нефриты, селениты, хризолиты!.. Й-а! Чужеземцев-пленников ведут.

 

ЯВЛЕНИЕ 5

В густой толпе показывается группа невольников с купцом во главе. Он расставляет их полукругом и приготовляется открыть торг.

Чуть живы… Полунаги… Не обриты… В грязи! В рубцах, что причинил им кнут! Вон тот – в цепях – такой-то уж согбенный, Такой-то тощий: ребра все сочтешь! А этот вон – с серьгой – такой надменный И в рубище, как царский сын, хорош!

 

ЯВЛЕНИЕ 6

Появляется МНЕВЭР в сопровождении НЕВРКОЯ и НОГАЯ.

Дорогу ханше, первой меж другими — Подобной светлой утренней звезде! Небесной женщине между земными! Прекрасна, точно… Нет такой нигде! Народ простирается ниц. Аллах над вами! Что вы все упали, Как от моряны трепетный камыш? Торгуйте без тревог и без печалей, — И да пошлет вам нынче Бог барыш!

Толпа редеет.

(Смотрит на пленников)

Смотри, Ногай, что это там за люди? Босые, хмурые… Узнай скорей! И по чьему приказу иль причуде Их заковали в цепи, как зверей? Как желты лица их и очи впалы! Как жалобно звенят их кандалы! Что сделали они? Хоть одичалы, Они на вид не больше прочих злы… То – караван невольничий из пленных — Киргизов, персиан и кипчаков. Одних поймали там, на взморьях пенных, Других – среди степей, солончаков… Ужасно! Плохо верится мне даже, Что вольный и разумный человек Здесь выставлен для купли и продажи, Как тот халат, иль плод, или чурек…

(Увидела Гяура.)

А кто вон тот с кудрями золотыми И серебрящейся средь них серьгой? Он так не схож со всеми остальными… Поди же и узнай скорей, Невркой! Какой он гордый и какой он жалкий… Прекрасней же не видывал мой взгляд! — Глаза – как две лиловые фиалки, А волоса – как желтый виноград!.. Велик Аллах, что создал это чудо! О, ханша! Юный пленник тот – гяур. Как звать его? И родом он откуда? Для состраданья это чересчур! Я спрашивал об этом у торговца: Он сам не знает: пленный всё молчит. Не трогают – он кроток, словно овцы, А чуть заденут – он, как волк, сердит. Чтоб то иметь, что пожелалось чудно, Ты отступала ли когда, Мневэр? Так пусть тебя сочтут все безрассудной — Ведь ты не для людских весов и мер!

(Приближается к купцу)

Во что тобою оценен тот пленник? В полтысячи серебряных монет. Ты шутишь, о купец? Пригоршня денег За это солнце?! Устыдись же… Нет! Тебе я столько ж дам, но золотыми, Такими ж золотыми, как он сам!

(Вынимает из кошелька золото. НОГАЮ)

Отдай купцу!

(НЕВРКОЮ.)

Ты ж подели меж ними.

(Указывает на рабов.)

Да что вы хмуритесь? Не стыдно ль вам?..

(Купцу.)

Рука моя легка. Так благоденствуй! Но брось дурное ремесло скорей! Как твоему воздать мне совершенству? Вперед ценя прекрасное верней.

(ГЯУРУ.)

Иди за мной! Теперь ты мой всецело. О, нет… Ты – мой. Нет! Я на том стою: Ты, умная, – и всем считаешь тело? А душу я еще куплю твою.

(Отходит к лавкам в сопровождении НЕВРКОЯ и ГЯУРА)

День меркнет. Площадь пустеет.

 

ЯВЛЕНИЕ 7

Из глубины базара идет БУРУ и поспешно подходит к НОГАЮ, стоящему в мрачной задумчивости.

Эфеб, что здесь произошло? Покупка Раба-гяура нашей госпожой. Как?! Дерзче не знавал еще поступка! Но радуюсь ему я всей душой. О, эту девочку со властью львиной Я ненавижу так, как бы любил, Когда бы не был я полумужчиной, Когда бы не волом смешным я был… Должно быть, свойство сохраняет сердце Любовное, хоть… Что же, попытай! — Побольше кушай… Например, вот – перца… Не посмеешься скоро ты, Ногай!

(С искательством приближается к МНЕВЭР, которая вновь прогуливается возле кофейни)

О, госпожа! Ты приобресть желала Персидский голубой большой ковер, Здесь есть такой, чудесный, небывалый! Вступи лишь в эту лавку под шатер!

(ПРОДАВЦУ КОВРОВ тихо)

Есть у тебя ковер подобный, нет ли, — Мне всё равно: кошель мой – твой всегда… Но удались домой и… больше медли — Не возвращайся дольше ты сюда…

МНЕВЭР вступает в лавку.

Купец благодарит за посещенье. Он весь – к распоряженью твоему. Но извиняется, что на мгновенье Отлучится: ковер тот на дому.

ПРОДАВЕЦ с поклонами уходит.

Без скуки жди! Здесь есть на что дивиться: Ковры из яркой шерсти, пестрых шкур…

(Быстро исчезает сам)

Не долго ей одной там посидится! Пестро здесь… Но невесело… Гяур! ГЯУР входит к ней. БУРУ ловко опускает за ним ковер, завешивающий вход, так что шатер остается открытым только с авансцены. Что делаешь ты, гнусная собака? По мере разуменья своего Услуживаю ханше я. Однако Приказ дан не был?.. Разве не того Самой ей в глубине души желалось? Угадывать желанья – долг слуги. Оба удаляются на задний план. О, сердце… Что в тебе? Любовь иль жалость?

(ГЯУРУ.)

Давай беседовать! Не льсти, не лги — И говори со мной совсем свободно! Я никогда не лгу. Несчастлив ты? Не всё ль тебе равно? Ведь что угодно Со мной ты можешь делать: без нужды Замучивать трудом, дразнить с безделья, Приказывать плясать мне для забав И… голову снести, коль нет веселья! Иль хуже: сделать евнухом… Ты прав. С тобою сделаю, что мне угодно: Сначала узы с рук я развяжу, Потом с чела отру я пот холодный Своей фатой… Потом я усажу Тебя на эти кошмы меховые, Потом сама к ногам твоим скользну — И омочу амброй рубцы твои я, И розами с лохмотьев пыль стряхну…

(Делает, что говорит)

О, госпожа! За что мне эта милость? За гордые, нелживые слова. Я – как во сне… В глазах всё помутилось… Еще недавно я дышал едва, В степях горючих брел, цепями звякал, Работал днем, как буйвол, под кнутом, А ночью, как шакал, и выл, и плакал… И вдруг! О… Я не в небе ль голубом? Ковер, как облак белый подо мною, А надо мной – как звездный свод, шатер! И руки нежные под головою… И благосклоннейший у взора взор… Итак, ты счастлив? Может быть… Но всё же Уйди… Иль отклонись хоть от меня! Поет твой шепот, душу мне тревожа, И аромат твой веет, ум темня… Коварная татарская юница! Зачем ты пыткой ласки избрала? Чтоб я забыл по-нашему молиться? Чтобы взывал по-вашему: Алла? Надень же узы вновь!.. Иль скинь все чары! Не прикасайся больше!.. Иль убей! Страшны, и слов нет, ваши янычары, Но ты, ласкающая, их страшней! Что ж сам ко мне склоняешься в объятья, Прекрасный, недоверчивый пришлец? Когда бы мог себя сейчас понять я?.. Зато тебя я понял, наконец! — Владеешь ты искусством наговорным, — И юношу, что пред тобой поник, Озерным лебедем, оленем горным, Не правда ль, – обернуть ты можешь вмиг? Не тронь меня, восточная ведунья, И удались скорей, страшась креста! О, этой брови черной полулунье И полулунье розового рта… Что ж сам невольно тянешься к нему ты, Кудрявый и застенчивый дикарь? Молю тебя… Хоть косами не путай… И оттолкни сама меня!.. ударь! Ошибся ты! Не ворожейка злая, А нищенка былая пред тобой. Вот почему так горе поняла я… Не веришь мне, безумец молодой? Я ухожу… Нет. Верю: потускнели От затаенных слез глаза твои. Безумец точно я… На самом деле Тебе ль искать невольника любви?.. О, юноша! Меня ты извинишь ли? — Здесь яств, напитков нет… Так услажу Тебя я сказками…

(Задумывается.)

В этот миг БУРУ, НОГАЙ и НЕВРКОЙ приближаются к шатру. БУРУ за — глядывает в щелочку. Еще не вышли? Всё нежатся… Я к хану поспешу! Ногай, постой! Твое ли дело это? Да, и твое, ослушный мамелюк.

(Уходит.)

Забыл ее благодеянья все ты! А ты – обязанности верных слуг.

НЕВРКОЙ в печали удаляется, БУРУ за ним.

Чтоб усладить твой слух приятной сказкой, Дозволь задать тебе вопроса три, О молодой гяур! Своею лаской Ты нрав мой победила. Говори! Откуда ты? Из Северного края — Страны зеленых пастбищ, желтых нив… Что делал ты? В воловий рог играя, Я пас стада среди берез и ив. Любил ли ты? Нет, никого, ни разу. Один счастливо проводил я дни… Прислушайся ж к узорному рассказу И, если хочешь, под него усни…

(Тихо и певуче)

Там в прохладных, странных, дальних странах На зелено-розовых полянах Жил пастух и пас свои стада. Был он молодой и столь прекрасный, Что где был он, там и в день ненастный, Мнилось, светит солнце, как всегда. Раз, когда он ник во снах полночных, Пролетал над ним из стран восточных Ящероподобный злобный джин, — Позавидовал красе пастушьей, — В лапах сжав, как золотую грушу, Как белейшую из жемчужин, Юношу унес тропой надмирной В свой дворец смарагдово-сапфирный… Там, чтоб бедный узник ничего Взять не мог из блещущих сокровищ Это худшее из всех чудовищ Приковало к трем столбам его. Но однажды утром джин проклятый Улетел, и к пленнику в палаты Джинья, дочь его вошла… Она Перед ним предстала, как виденье, — В розы, перья, кисею, каменья, В красоту и юность убрана! Но была она из добрых джиний: В свой шатер, цветной, как хвост павлиний, Расковав, его вдруг привела — Голосом баюкала хрустальным И цветком качала опахальным — И по капле жизнь в него влила. (Он почти засыпает.) Ах! Ее ладонь нежней атласа… А дыханье слаще ананаса… Да воздаст за пастуха ей Бог! (Уснул, склонив голову ей на колени) А когда жестокий джин вернулся, Увидал, что всё же обманулся И сокровища не уберег. (Склоняется над спящим) Уснул, как уж давно не спал, бедняжка… Что делать мне? Уйти, боясь беды? Нет, нет, Мневэр! Ведь ты была бродяжкой И, если что… лишь ею станешь ты!

 

ЯВЛЕНИЕ 8

АЙШЭ, ЭМЕНЭ, ГУЛЬСУМ, БУРУ и НЕВРКОЙ осторожно подкрадываются к шатру. НЕВРКОЙ стоит в стороне. БУРУ подсматривает снова в щелку.

Они всё там? Да лучше быть им где же? Он дремлет сладко у ее колен, Она над ним склонилась, кудри нежа… Из одного попал в другой уж плен! Вот так бесстыдница! Вот так срамница! Как голубки! Да что же это? Год Блаженство мерзкое их будет длиться? Да что же хан так долго не идет? Во гневе все пути перезабудешь! А вот и он! И бледен, как тюрбан. О, госпожа… Тш-тш… Его разбудишь… Опомнись же! Сейчас здесь будет хан. Что ж! Хана я всегда увидеть рада.

НЕВРКОЙ убегает в отчаянии, закрыв лицо руками.

 

ЯВЛЕНИЕ 9

Те же и УЗБЕК. Он чрезвычайно бледен, но сдерживается.

Так вот отплата за любовь твою! Так вот за милости твои награда! Идите прочь! Иль с ней и вас убью!

Все убегают.

(Стремительно распахивает ковер и останавливается, как остолбенелый)

Мневэр! Приветствую тебя взаимно. Прости, Узбек, что ввстречу не иду: Коран велит мне быть гостеприимной, — И свято гостя я покой блюду. Мневэр! Ведь гость мой – чужеземец сирый, И в наших нелегко ему краях… Его ль душе не пожелаю мира? Мне заповедал доброй быть Аллах. Мневэр! Притом же гость мой – юный пленный, И тягостен его печальный рок… Ему ль не дам хоть миг один блаженный? Быть гурией мне завещал пророк!

ГЯУР просыпается и с недоумением оглядывается.

Вставай, щенок! И прочь! И прочь скорее! Помилуй! Чем тебя прогневал он? Иль кудри вместе с головой я сбрею Ему! А… так. Ступай же сам ты вон! Они меряют друг друга взглядами. УЗБЕК отводит свой. О, светлый! Ты себя стал недостоин. О, мудрый! Я тебя не узнаю…

(ГЯУРУ)

Иди же, юноша. И будь спокоен — Тебя назначу в стражу я свою.

ГЯУР уходит. МНЕВЭР хочет подойти к хану.

Не приближайся, саранча! Гадюка! Еще не вложен в ножны харалук. Я не боюсь, о хан мой, харалука. Так бойся сделанных тобою мук…

(Падает в отчаянии на ковер)

Аллах! Аллах! За что я так наказан? Та, с кем я высшей сближен был мечтой, С кем пламеннейшей был любовью связан, — Мне изменила с дикой быстротой! Ты – гурия? Ты – райская алмея? Нет! Ты – лишь женщина, каких есть тьма, Какие первому сдаются, млея… Нет! Ты – злой дух! Шайтана ты сама! Но я, Узбек, тебе не изменяла… А что ж изменой ты тогда зовешь? Но я ни разу не поцеловала. Я лишь ему услуживала… Ложь! Вон – волос золотой на ткани пестрой, — Он на твоих коленях смел дремать! Но так же приласкали бы и сестры… Но так же приголубила б и мать… Тебя любил любовью я последней, Считал лучом заката своего, И, да простит мне Солейман те бредни, В тебе живое видел божество… Ах, эта роковая страсть под старость! Она не та, что в молодых годах: В ней горечь смерти, в ней болезни ярость… Суди ж тебя за нелюбовь Аллах! Но я, Узбек, люблю тебя, как прежде… Не ложь? Клянусь! Люблю тебя… и всех.

(Склоняется к нему)

О, этот волос на твоей одежде… Быть может, это – лишь приставший мех?.. Сказала ты: «И всех»… Так, любишь, значит, И этого гяура? Да, люблю. То мой удел: всех радую, кто плачет, Кто мучается, – всех я веселю. Тогда его должна любить ты больше, Не правда ли? Я – властелин, он – раб. О, миг!.. Зато тебя люблю я дольше…

(Вкрадчиво.)

Да что, о хан, и за любовь была б, Дозволь спросить тебя мне, третьей ханше, Без редких ссор, без маленьких измен? Две первых так тебя любили раньше, — А был ли, как со мною, ты блажен? Глядят на нас в стране моей восточной, Как на домашних, глупых, робких кур. Неверной не кажусь ли я нарочно, Чтоб ты любил?! Так вот при чем гяур!

(Радостно.)

О, милая изменница! Колдунья! О, золотая спорщица моя! От горя чуть не поседел, как лунь, я — И вот, как сокол, вновь воспрянул я.

(Привлекает ее к себе)

Когда к тебе склоняюсь я на перси, Все муки забываю я, как вздор…

Продавец ковров осторожно просовывает голову в шатер и униженно кланяется.

А я забыла вот об этом персе, Что должен был мне принести ковер.

(Купцу)

Ну, покажи нам, что твои верблюды Из сказочного края привезли. Купец развертывает чудесный голубой ковер.

(В восторге.)

Вот – марево лазурное! Вот – чудо! Вот – небо, поднятое от земли! По этим-то узорам бирюзовым, По этим-то узорам голубым, При звуках зурн, звенящих райским зовом, При песнях, мчащих вздохом неземным, — Я запляшу медлительно и мерно, Вытягивая руки и дрожа… Пусть видят все – гяур и правоверный, — Что для земли я слишком хороша!

(Рассматривает ковер и делает тихие плясовые движения.)

Сказала: любит всех. Не правда это! Верней – не любит никого она И, словно золотой источник света, Самодовленья одного полна. Что ей все мы, влюбленные мужчины — Гяур иль я, Ногай или Невркой? Мы – только зеркала для жемчужины, Но манит всех она своей игрой, Затем что ей нужны их восхищенья, Чтоб ослепительнее просиять! Вот и сейчас: душа моя в смущенье, Она ж… Она ж готова уж плясать. Увы! И я смотрел на жен когда-то, Как ныне смотрит на мужей она… Так вдруг… И к ней придет тот час проклятый, Когда одним из всех душа полна?.. Что, мой хан, ты смотришь хмурей? Дай уста. Что сидишь, чело понуря? Дай уста. Лишь тебя, о повелитель, я люблю… Я забыла о гяуре… Дай уста! Ляг, любуйся, – для тебя я пропляшу На пушистой этой шкуре. Дай уста! Убралась я в розы, бусы, кисею, Чтоб похожей быть на гурий! Дай уста… Я пляшу, – и шелк оранжевых шальвар Вздулся, словно парус в бурю! Дай уста! Я пляшу – и пояс бронзовый звенит… Упадаю, взор зажмуря… Дай уста! Разве мы не в Магометовом раю? Разве, хан мой, не в лазури?.. Дай уста…

(Падает рядом с ним и протягивает губы)

Впервые женскую целую руку… Я для тебя закон наш преступил. Мневэр! Мневэр! Не множь мою ты муку, Чтоб большим я преступником не был.

ЗАНАВЕС

 

ДЕЙСТВИЕ 3

 

Широкая терраса, усыпанная мелкими камешками и усаженная стройными деревцами туй и лавров. На переднем плане – выходящая на нее галерея ханского дворца. На заднем – очень высокий занавес на столбах закрывающий пока висячий сад. Вечереет.

 

ЯВЛЕНИЕ 1

ШЕЙБАН, осторожно раздвигая занавес, выходит из-за него на террасу.

С ним – НОГАЙ.

Вот выполнена ханская затея. Да, не щадил труда я своего. Увидят все, лишь мрак падет, густея, Висячий сад – и будет празднество.

(НОГАЮ.)

Что, мамелюк, ты голову повесил? — Нас ждут забавы, песни, вина, плов… Наш хан – хранит Аллах его! – стал весел… Кому до них, а мне не до пиров! Скажи, за что постигнут ты опалой? За службу верную: за мой донос. А ханша извернулась – мне попало, — Я сделан конюшим, к ней взят тот пес, Гяур… О, прелесть женская! О хитрость! — Узбек из-за нее растряс казну, Я мысли все из головы повытряс… А я трясу попоны… Да кляну: Я честь берег чужую – и отставлен. Та ж, что ее украла, – вновь близка!.. От глупостей и умный не избавлен В любви… Но рад я: хоть тоска, Что тяготела на моем владыке, Теперь как будто бы совсем прошла. Он стал опять спокойный, ясноликий, А с ним – и я… Ох, есть еще дела!

(Уходит снова за завесу.)

 

ЯВЛЕНИЕ 2

С галереи в сад спускается НЕВРКОЙ. Спустя некоторое время появляется ГЯУР и слушает разговор мамелюков, оставаясь незамеченным.

Ну, как живешь? Ба! Ты меня печальней. Ничуть… А – ты? Ведь нам – один удел; Тебе – страдать в дверях опочивальни, Где нежный голос быть тебе велел, А мне – страдать меж стойлами конюшни, Где тот же голос приказал быть мне… Вот видишь, ханше ты служил послушней, А выиграл… Страдание вдвойне! С тех пор, как призвала она гяура, Совсем узнать нельзя былой Мневэр… Ах, то – эфрит какой-то белокурый! Ты сделался еще и суевер? Ту перемену объяснишь лишь чарой! — Ведь ханша стала горлинки грустней, Бледнее белоснежного изара, И вечно он при ней, за ней и с ней. Качает опахала, водит гребни, Иль на свирели вдруг начнет играть… Вот эти звуки-то всего волшебней! Не будет ли постель ей скоро стлать Волшебник этот?.. А не волшебство ли, — Что с нами сделала твоя Мневэр? Лишила всех отрад, покоя, воли… Да я б убил ее, как тех пантер, Что убивал когда-то на охоте! Отмстил за хана, за тебя, себя — За тех, кто у нее уж на учете, Кто сгибнет в будущем, ее любя! Но не полна еще терпенья чаша… Храни тебя от этого Аллах! Ведь без нее и жизнь повяла б наша, Как без лучей пшеница на полях. Нет, ей, такой вот, как теперь, печальной, Прощу ей и гяура… И пойдешь Любовь их охранять ко двери спальной? Да, чрез мой труп лишь ты в нее шагнешь!

Враждебно расходятся.

Недобрый край! Неистовые люди! Как страсти темные их ум мрачат! Что я для ханши? Лишь гранат на блюде: Он подан ей… Но будет ли он взят? Да, я брожу за ней, подобный тени, Готовый туфель узких след лобзать… Бледнею я от сладостных хотений… Она грустит… Но любит ли? Как знать… Зовет меня: «Мой лебедь! Мой красавец!» Полуцелует… И теряюсь я: Мневэр – лукавейшая из лукавиц? Иль – скрытное, но кроткое дитя? О, если б знать!.. На карем Карабахе Я милую бы в синь степей умчал. Догнали б – умер с радостью на плахе… Так я от этих томных мук устал!.. А тут еще – сегодня сон ужасный И дикий замысел слуги ее, И этот хан – владыка сладострастный Того, что, может быть, уже мое!.. Как душно мне! Как тяжко беспричинно! Здесь вечер – дня знойней и голубей, И так благоуханен цвет жасминный, Так томно воркованье голубей…

(Порывисто.)

Ты! Ты! Кого желаю и жалею, Ты слышишь ли мой стон немой?..

На галерее показывается МНЕВЭР.

Она! Так притаюсь и послежу за нею: С собой Мневэр быть искренней должна.

(Прячется.)

 

ЯВЛЕНИЕ 3

Близка уж ночь – и с ней осуществленье Моей почти немыслимой мечты… А я не радуюсь, о удивленье! А я не жду лазурной темноты. Во мне смущенье лишь да равнодушье… Мой взор увлажен, неулыбчив рот, И лишь свирель унывная пастушья В ушах моих звенит, зовет, поет… Иль здесь гяур – вон за завесой тою? Иль там гяур – вон там, где роз кусты?..

(Оглядывается.)

Мневэр! Мневэр! Что сделалось с тобою? Ума лишилась или любишь ты?.. Но разве не люблю я также хана? Нет, с тем не то, не то… С ним только страсть. С ним ласки тигровые… Бездыханной Мне после них хотелось бы упасть! — А с этим были б только ласки ланьи, — Но ввысь меня восторг бы их унес… Да, мой Узбек – весь в зареве желаний, А он, гяур, – весь под туманом грез. Зачем не совместит один мужчина Всего, что жаждется душе моей?! Зачем всегда при пенье муэдзина Ей верится, что счастье есть полней?.. Но, пред Аллахом говоря, я знаю, С кем раем стал бы мне тот новый сад… Вот – первая звезда. О, голубая! Что ты сулишь Мневэр? Восход? Закат?

(Помолчав.)

О высшем чуде в зодческом искусстве Теперь должна была бы думать я, Но сердце полно роковых предчувствий, И в мыслях – похоронная фатья…

(Простирается в тоске на диване)

 

ЯВЛЕНИЕ 4

К ней тихо подходит ГЯУР.

О, госпожа! Как напугал меня ты! Прости за это и за то еще, Что напугаю, может быть, стократы. Я видел сон дурной и… Хорошо. Рассказывай, но знай: богатство, почесть — Всё доброе сулит тебе тот сон, Наоборот! Я ль о себе забочусь? Лишь за тебя меня тревожит он. Так обо мне твой сон?.. Тем он дороже: И в дремах даже видишь ты меня! Но как, о светлая? Скажи.

ГЯУР молчит.

Ну, что же? Судьбы не избежать – спокойна я. Мне снился странный сад земли Китая… Деревья в нем безлистые росли, Сплетясь, как паутина золотая, Ручьи в нем алые, как кровь, текли, Болванчики из бронзы и из глины Кивали здесь и там – со всех сторон, И колокольчики в аллее длинной Качались, жалобный роняя звон… О, колокольчики ль?.. Вглядевшись ближе, Я понял, что висела меж дерев, Уста печальным лепетаньем движа, Гирлянда женских срубленных голов… Потом явилась крохотная птица, В венце алмазном, в радужных крылах, Что над ветвями начала кружиться И вдруг запуталась в них, как в силках! Я подбежал и вижу: вправо, влево, Созданье дивное глядит, дрожа Всем телом – птица, ликом милым – дева… Ах, это ты была, о госпожа! Я бросился к тебе, чтоб злые путы Порвать и улететь тебе помочь, Но взор ослеп мой с этой же минуты — Меня как будто обступила ночь… Очнулся я, а богдыханский повар, Полукабан и получеловек, Под дикий шепелявый смех и говор Тебе ножом уж голову отсек… Болванчики кивали, как живые, И пели мертвые, как бубенцы, Средь них была и ты уж… В сны дурные Лишь верят ребятишки да глупцы! Пусть я дитя! Но разве обожали Тебя так взрослые, скажи сама? Пускай и глуп я! Но не для тебя ли Все помышленья моего ума? И, зная твой всегдашний людям вызов И твой причудливый в желаньях нрав, Молю тебя я ото всех капризов Сегодня удержаться! Ты не прав. Нет, не каприз – замысленное мною. А если бы и было даже так, — Не перестану быть сама собою! Послушайся меня… Одних лишь благ Тебе хочу я! Так меня ты любишь? Еще ты спрашиваешь?! Видит Бог, Коль с ядом чашу дашь и чуть пригубишь, — Я выпью всю, благословляя рок. Люблю я беспредельно, безнадежно, Люблю я в первый и последний раз… Когда б не ты – я к грани зарубежной Мог убежать… И убежал б тотчас!.. Ведь дорог мне мой край золотохлебный, Наш быт пастуший, наш народ простой, Но для тебя, столь дивной, столь волшебной, Пренебрегаю волей золотой! Ах! Нежным состраданием сначала, Потом отличьем тонким средь других Моим ты сердцем, словно розой алой, Вдруг овладела – и в перстах своих Его зажала… О, молчи, молчи же… Я оскорбил?.. Но в помыслах я чист. Велишь мне удалиться? Нет… Сесть ближе!.. Вот здесь, у ног… Твой взор… Как он лучист! Как кожа пахнет!.. Словно цвет миндальный… Как весь ты манишь! О, печаль моя! Что?.. Мной любим ты! Мой привет прощальный Прими! Прими! Не понимаю я… Любимая! Ведь хан ревнив, как вепри, А я не лжив: блаженств не утаю… Так лучше я исчезну в степи, в дебри, Чем подвергать в опасность жизнь твою! Узбек – могуч. Но пусть бы лишь посмел он Мне запретить любить кого люблю! Гяур! Гяур! Мой выбор нынче сделан, И нынче же я всем его явлю. А там опять бродягой, вольной птицей Пойду с тобой по свету кочевать… Тогда – твоя…

Они замирают в объятии.

Пока ж должна проститься: Идут меня рабыни одевать.

ГЯУР удаляется.

 

ЯВЛЕНИЕ 5

Из дворца выходят прислужницы. Они расставляют перед МНЕВЭР зеркала и раскладывают уборы.

О, девушки! В счастливый этот день я Хочу прекрасной быть, как никогда! Давайте ж все духи, все украшенья… Мы рады угодить тебе всегда.

(Начинают одевать МНЕВЭР.)

ПЕРВАЯ Я спрысну лик твой розовой водою… Я кудри подравняю, заплету И выпущу тут прядкой завитою… Ах!..

(Падает на колени)

Что ты? Натворила я беду… Прости, прости же! Мной неосторожно Одна из трех твоих чудесных кос Обрезана… Что за беда? Возможно Убором то прикрыть. Не лей же слез! О, как ты к нам всегда великодушна! Спешите лучше: время так бежит. Твой стан я облеку в изар воздушный… Я обовью вкруг шеи маргерит… Ах!.. Что я сделала…

(Падает на колени)

Да что? Помилуй! Нечаянно твой древний амулет Мной порван… Пустяки! Я высшей силой Хранима буду верно, много лет. Как милостива к нам ты постоянно! Как нам тебя всем сердцем не любить! Спешите лишь, старайтесь неустанно! — Последняя то служба, может быть. Вот лишь к плечу – опаловую бляху… Да к груди – апельсинные цветы… Ну, и готово всё. Хвала Аллаху! Как полная луна, прекрасна – ты! Да, хороша я в этом бледном шелке, В бутонах бледных, в бледных жемчугах…

(Рассеянно толкает и разбивает зеркало)

Что ж стали вы? Сберите же осколки! Разбилось зеркало… Аллах! Аллах! Что нужды в нем, когда уж я одета? Несчастье будет! Горе ждет всех нас! Уж это – третья скверная примета… То – знаменье дурное в третий раз! Пристало ль по-старушечьи вам каркать? Смотрите, юные, судьбе в лицо!

(ПЕРВОЙ)

Возьми браслет…

(ВТОРОЙ)

Возьми вот этот бархат!

(ТРЕТЬЕЙ)

Ты – вышивки!

(ЧЕТВЕРТОЙ)

Ты – с яхонтом кольцо! Пойдите – и себя скорей украсьте. Всевышний да хранит тебя от зол!

(Уходят.)

Совсем темнеет.

Ужель и впрямь то – вестники несчастий? Да вот уже и первого посол!

 

ЯВЛЕНИЕ 6

Входит БУРУ и униженно кланяется.

О, пальма! О, звезда! Тебе заочно Со мной наш властелин лобзанье шлет И извещает, что поры полночной, Чтобы войти к тебе, он с пылом ждет. Скажи, чтоб часа подождал другого! Но отчего же, о гроза сердец? Я так взволнована… Так не готова… Да просто не хочу я, наконец! О, госпожа! Ты не смела ли слишком? Дозволь рабу напомнить твоему: В чем не отказываешь всем мальчишкам, Отказываешь хану самому?! Прочь, дерзкий сводник! Прочь, ублюдок гадкий! Я удалюсь, но помни: здесь иль там, Теперь иль после поцелуйчик сладкий, Что послан, – за тобой… Уасалам!

(Уходит.)

Он гнусен, как и всё в палатах этих! О, скоро ли отсюда вырвусь я?..

(Спускается на террасу и скрывается за деревьями)

 

ЯВЛЕНИЕ 7

Входят СУБУДАЙ и КУРУЛТАЙ.

Я догадался: на рыбачьих сетях Тот сад устроили. Земля бы вся Тогда просыпалась нам на макушки… Ты, умный человек, размысли то! Нет, понял: на огромнейшей верхушке Тот сад из прутьев свили, как гнездо. Тогда пришлось растить бы людям крылья, Чтоб в нем гулять… Подумай, голова! Тьфу! Мысленные все мои усилья, Потуги гения – скажу едва — Ты разрушаешь! Не мудря, не тужась, Дай кинем за завесу взгляд один. А вдруг какой-нибудь сокрыт там ужас, — Создавший этот сад проклятый джин?!

Они приближаются к занавесу; из-за него выходит ШЕЙБАН.

Ой-ой! Ай-ай! Скорей зовите хана!

СУБУДАЙ и КУРУЛТАЙ простираются ниц.

Сейчас, сейчас, о дух всесильной тьмы! Рехнулись вы? Ба!.. Джином мы Шейбана Сочли. Вот натерпелись страху мы! Стыдитесь, о советники! Иначе Я сам вас кое за кого сочту… Так доложите хану: в сад висячий Его и ханш, и вас всех, я уж жду.

СУБУДАЙ и КУРУЛТАЙ удаляются во дворец. ШЕЙБАН снова уходит за занавес.

 

ЯВЛЕНИЕ 8

На галерее показываются АЙШЭ, ЭМЕНЭ, ГУЛЬСУМ, их прислужницы и рабыни.

Ах, предстоит нам зрелище какое! От нетерпенья нынче днем соснуть Я не могла… Мне ж ночью нет покоя… Ах, то – диковинное что-нибудь! Висячие сады… Ну да, красиво, Что говорить! Но думается мне, Что главное нас ожидает диво, Когда Мневэр запляшет в вышине. Быть может, не надеты ей шальвары, Чтобы свободнее владеть ногой? Быть может, чтоб свои усилить чары, Она и вовсе явится нагой? Нет, кое-что полюбопытней будет. Поверьте мне: чутье у стариков… Да, зрелища такого не забудет Никто из нас и во веки веков! А вдруг ей, восхитясь, Узбек в подарок Предложит нас?.. Вот будет нам житье! А вдруг, что не бывало средь татарок, Наследницей объявит он ее? А вдруг… Совсем наоборот: расплаты Потребует за все свои дары?! Но нищая – она! А он – богатый… Ох, больно вы уж обе не хитры!

(Помолчав.)

А впрочем, подождем самих событий, Оставивши гадания о них… Но вот и хан. Как мрачен он, глядите! Как темен, хоть в одеждах и цветных!

 

ЯВЛЕНИЕ 9

Входит УЗБЕК в сопровождении БУРУ Сзади – СУБУДАЙ, КУРУЛТАЙ, другие советники, мурзы, мамелюки, среди которых НОГАЙ, НЕВРКОЙ и ГЯУР, затем – рабы с факелами и музыкальными инструментами. УЗБЕК проходит на террасу, за ним – БУРУ

Мои слова ты передал ли верно, И верно ли ее передаешь? Посмею ль лгать я? О, Мневэр, о, серна! Что ты сама сказала б мне? Всё то ж. Как?! Договор ли наш ты позабыла? Иль не узнала новости моей? Так знай, что молоты, лопаты, пилы Недаром слышались и средь ночей, — Вот под смарагдовою этой тенью Уж возведен твой бирюсовый рай… Исполнил я твое, Мневэр, хотенье, Теперь ты обещанье исполняй! Да, позабыла я, что, как меняла, Ты безвозмездно ничего не дашь! Да, я, наивная, увы! – не знала, Что ты в любви расчетлив, как торгаш! Но, коль за будущие наслажденья Расплата – он, то рай не нужен твой… За трудное ж его сооруженье Я заплатила прошлыми с лихвой! Ты, как ребенок, вспыльчива. Не хочешь — Я воле милой подчинюсь грустя… Ты ж, как дракон, хитер! Лишь дни отсрочишь — А вряд ли сделаюсь согласней я… Но, не угодно коль тебе сегодня, Угодно будет же – когда-нибудь? Нет, никогда! Лишь будет неугодней… Как мне понять? Иль шутишь ты? Ничуть.

УЗБЕК мрачно задумывается, МНЕВЭР загадочно улыбается. В этот миг из-за завесы выходит ШЕЙБАН.

Великий хан! О, кречет ясноокий! О, быстрый тур! Исполнен твой приказ. Ты – обладатель чуда на востоке. Так выслушай о чуде том рассказ. Я, получивши трудное веленье, Пришел домой и сел, повеся нос, — То к уху вместо рта носил варенье, То вместо зеркала смотрел в поднос, — Так был рассеян я и озабочен! Лил пот с меня, а ум мой всё дремал… Хотел себе я надавать пощечин, Вздел руку уж – да темя почесал. Вдруг писк услышал тонкий комариный. Разжал я горсть… И что ж, о властелин? В руке был меньше комара мужчина — Крылатый, легонький и тощий джин. Он пропищал: «Пусти меня! Пришлю я Тебе все мысли… Я – владыка их». Тотчас увидел я толпу большую Существ таких же мелких и чудных. Одни – то мысли всех изобретений — Шли тихо, пальчики уставив в лоб. Другие – это мысли выполнений — Бежали, скинув туфельки со стоп. Один шагал, взваливши куль суждений, Другой с шкатулкой замыслов летел, Тот нес златые весики решений, Тот счетики серебряные дел… Всё в голове моей они сложили, Собрались к ней, совет даря мне свой, — И так со мною жили, мне служили, Под шапкой сидя или под чалмой. Лишь с помощью их верной и горячей, С их преданностью зоркой и слепой Я создал это чудо – сад висячий, Что вы сейчас узрите пред собой, Поэтому, тем духам благодарный, Прошу я, открывая празднество: О, хан луноподобный, лучезарный! О, яркое созвездье жен его! О, цвет гарема! О, столпы дивана! Одобрите вы плод трудов больших, А коль он плох, ругайте лишь Шейбана, — Мыслишек не браните же моих!

Занавес раздвигается и открывается висячий сад. Он представляет собой лабиринт воздушных арок и вышек кружевной арабской архитектуры. Апельсиновые и розовые деревца украшают его, глицинии и ипомеи обвивают его строение совершенно. Хрустальные и фарфоровые фонари в форме месяцев и звезд горят над ним, в голубоватом небе, фонтан посреди него взлетает вверх и блистает, в синеватой зелени сияют светляки, и всюду порхают и сверкают светящиеся мухи. Над средней аркой лежит и несколько свешивается голубой ковер. Мгновение молчаливого восхищения.

Вот чудо красоты! Вот диво света! Лес апельсиновый! Дождь золотой! Ну, Курултай, придумал бы ты это? Ну, Субудай, попробуй, так построй! Как сделаны естественно светила! Как хитроумно выполнен фонтан! И как искусно скрыты все стропила… Ай да Шейбан! Уж подлинно – шайтан. Айшэ! Те светлячки – как ожерелье. Те мушки, Эменэ, – как бахрома! Эй вы, рабы! Напитков, яств, веселья! Сюда, рабыни! Зенжифилль, Фатьма! Играйте в домры, дудочки и зурны. Начинается тихая, томная музыка. Передо мной мираж мой голубой… Передо мною призрак мой лазурный… О, Магомета рай! Вот ты какой?.. Я обезумела, как от гашиша! Я опьянела, словно от вина! Хочу ж взойти туда, чтоб быть всех выше! Хочу там проплясать для всех одна!

(Исчезает и через мгновение появляется наверху)

Ах, силы пляски мною овладели, Но грубы звуки этих зурн, бандур… Молчите все! Под трель одной свирели Я буду танцевать. Войди, гяур! Но, госпожа… Я смею ль раньше хана? Не бойся. В рай не входит первым хан… Неверная! Как ты наносишь раны… Но ведь при мне – мой верный друг, колчан.

ГЯУР поднимается в висячий сад и играет.

Я – одна из гордых райских гурий. Я пляшу в садах моих, в лазури, На широком голубом ковре… Люди! Люди! Нет меня блаженней. Нет – изменчивей и неизменней В золотой любовников игре… Льется звук серебряный свирельный, Нежно, бесконечно, беспредельно… То – возлюбленный играет мой! Ах, его глаза – большие звезды! Кудри закругленные, как грозды! Он прекрасен… Равен мне самой! Медленней, всё медленней движенья, В теле у меня – изнеможенье, И желание – в моих очах… Я склонюсь, к нему, кого люблю я, — Я сольюсь с ним в длинном поцелуе И шепну: «Возлюбленный, и-ах!..»

(В экстазе наклоняется к ГЯУРУ и припадает к его устам)

Безумная Мневэр! Не всё ж возможно! Коварная Мневэр! Так умирай!

(Натягивает лук)

Прекрасная Мневэр! Будь осторожна!

Стрела попадает в ГЯУРА.

Любимая Мневэр! Прощай, прощай…

(Падает.)

Как всё темно… Один твой образ светел! Но что с тобою, о любовь моя?..

(Склоняется и видит стрелу. Грозно)

Кто это сделал? Не в него я метил, — Но всё равно. То сделал, ханша, я! Ты на божественнейшее созданье И поднял руку, темный изувер?! Какое ж заслужил ты наказанье? Прости его, прости его, Мневэр! Тебя любил он, как мы все любили, Но, может быть, страдал всех больше он…

(Забываясь)

О, милая… Изар твой легче крылий! Я поднят им… Я ввысь им унесен… И вижу мир, что был мне непостижен, А где-то там, внизу, – родной мой край. Вон – алые луга… солома хижин… Мои ягнята… О, не умирай… Нет! Твой изар туда меня уносит, Где смерти нет, как нет и разных вер… И если сам Господь меня там спросит: «Что хочешь, сын?» – скажу: «Мою Мневэр!» Какой простор! Какие здесь созвездья! — Блестят, звенят, подобно хрусталю… И ввстречу им лечу я с вечной вестью. Люблю ее, люблю ее, люблю!..

(Умирает.)

О, кроткий мой олень! О, голубь белый! О, сердце золотое… Неужель Ты – жертва неудачного прицела, Холопа лишь ошибочная цель?..

(Выпрямляется.)

Нет, я не верю!

(Указывая на хана)

Вот он – черный ворон, Вот – тигр пятнистый, что тебя убил! Но поступил как низкий трус, как вор он! — Наемнику злодейство поручил.

(НОГАЮ.)

Да, мамелюк, ты, точно, – храбрый воин: Напал на безоружного, во тьме… Ты господина своего достоин, Слуга убийцы в царственной чалме!

Общее волнение.

Поносит хана как! И как порочит! Что ж он молчит? Сидит, как истукан? Нет, скоро гром над нею загрохочет: Очами уж поблескивает хан! Стой… Лжешь ты на меня! Узбек, солгу ли, Когда открою, как ревнив был ты? Чтоб на меня случайно не взглянули, Ты мог убить всех юношей орды! Вот он дерзал лишь колебать мой веер, А втайне разве ты не скрежетал? Вот он погиб, как цвет, что ветер свеял, — А разве ты в душе не весел стал?.. Встает на мужа! Да ее в темницу! На плаху! За любовника стоит! Сейчас гроза над нею разразится: Уж судорога ханский лик кривит… А хочешь правду знать?! Вот правда эта: Когда б не ваше злое торжество, — Я нынче ж от тебя порой рассвета Ушла б с гяуром, чтоб любить его! Меня уж ждали вольные кочевья И новый, нежный, молодой мой друг, Его ж – родные кровли и деревья, И ласки этих уст и этих рук… Клевещешь на себя ты! Клевещу ли, Когда сейчас целую без конца Глаза, что веки бледные сомкнули, И щеки охладелого лица?..

(Целует страстно ГЯУРА)

Гляди! Гяур и мертвый мне дороже, Чем ты, живой! Гляди ж еще, гляди ж! — В гробу с ним слаще, чем с тобой на ложе… Что, веришь? Не злорадствуешь? Дрожишь?

(Она почти в исступлении)

Ума лишилась ханша! Помешалась! Нагайкой бы я выбил эту дурь! В ней ум смутил испуг, а сердце – жалость… На неразумную бровей не хмурь! Оставь, Шейбан! Здорова иль недужна — Ответить ханша мне за всё должна. Пусть пал он, пред стрелою безоружный, — Зато отравленными мстит она! О, пытка словом, пытка поцелуем, Ты мозг сверлишь мой, ты палишь мне кровь… Мневэр! Я лютой ревностью бичуем. Опомнись… Вспомни нашу всю любовь! Нет, нет, Узбек! Не помню… Всё забыла… А если вспомню, буду только клясть! Да, ты любил… А разве я любила? Я лишь впервые узнавала страсть… У женщины ж сильна любовь вторая, — Не первая, как у мужчин всегда, Дороже плод, что ищешь, выбирая, Попавшегося под руку плода! Вини себя: зачем же взял в объятья Почти ребенка ты, почти старик?! Молчи! Уж сам любви той шлю проклятья. Молчи! Молчи! Иль вырву твой язык! Не прежде, чем я отомщу словами! Взгляни же на него и на себя: Какое же сравненье между вами? Кого могла я предпочесть, любя? Ты – дуб дряхлеющий, он – явор юный, Ты – желтый лист, он – персик золотой! Вы оба были, может быть, и луны, — Но ты – ущербной, он же – молодой! Ха-ха-ха-ха!.. Теперь заставь – попробуй — Тебя любить, как мертвого люблю!

(Она в безумии припадает к убитому.)

Так стань такой же мертвой! Тлейте оба!.. Ему сейчас тебя я уступлю. Хвала Аллаху! Я останусь вольной Всегда, везде, жива или мертва! Гяур, люблю… О, мук с меня довольно…

(Заносит ятаган)

МНЕВЭР падает обезглавленная. Мгновение общего безмолвия.

Что сделал я?.. О, эта голова… Раскрыты хризофразовые очи, Но тайна страшная застыла в них… А губы сомкнутые стали кротче, Но странный смех в них, бледных и немых… Так вот что сталося с Мневэр прекрасной, С единственной, кого любил Узбек?.. Как кончишь без нее свой век злосчастный Ты, мощный хан и нищий человек?..

(Задумывается.)

Невркой! Подай мой кубок неизменный — Тот череп вражий, что добыл я сам… Шейбан! Отдай тот перстень драгоценный, Что мне хранил… Прости, о хан: не дам. Впервые ты, Шейбан, мне плохо служишь. Иль умереть не властен властелин? Так дай его тому, с кем годы дружишь! Вот, господин. Возьми, краса мужчин! Причудливое милое творенье! Ты умерла с проклятьем на устах, Но всё ж меня любила ты… Мгновенье! Пью за тебя…

(Выпивает кубок и падает.)

Аллах! Аллах! Аллах!

ЗАНАВЕС

 

ЭПИЛОГ

Сцена, как и в прологе, представляет крышу, но уже Эдемского дворца.

Сзади – тонкий белый минарет, смутно мреющий в жемчужном рассветном небе, на котором ярю сверкает утренняя звезда. Дальше – в дымке – перистые силуэты пальм и кружевные абрисы райских строений.

В середине, на голубом ковре, стоит МНЕВЭР, держащая в одной руке блюдо с плодами, а в другой – кубок с вином. Справа от нее – УЗБЕК, слева – ГЯУР, преклонившие колени. Лица всех трех как бы опрозраченно утончены. Вкруг шеи МНЕВЭР – странное гранатовое ожерелье.

МНЕВЭР Текут века… Но так же над вселенной Звезда любви восходит, заблестев, И от земли всё так же неизменно Несется стон влюбленных в жен и дев… Под этою звездою златолучной Живет всё так же темная земля, — И, с женщиной доныне неразлучный, Мужчина любит, славя и хуля. Ей он приносит пламенные клятвы И жгучие проклятья до сих пор, Приносит золотящиеся жатвы И румянеющий плодовый сбор… Из-за нее за голубым алмазом Он рудокопом роется в горах, Из-за нее ныряет водолазом За розовой жемчужиной в морях, Из-за нее бредет бродягой смелым Туда, где черных жителей страна, Из-за нее купцом плывет умелым В страну что желтыми населена… Чтоб всё ей дать, он новым Тохтамышем Войной несется в глубь чужих земель. Он всё ей дал, мы это знаем, слышим… Но только воли не дал ей досель… Напротив! Чтоб прекрасная рабыня Из вечного гарема не ушла, Жилище ей он воздвигает ныне Из блещущих металлов и стекла. Усовершенствует свои изделья Из тканей и мехов, камней и кож, Придумывает новые веселья, Чтоб день один с другим бы не был схож. Но что все ожерелья, перья, цитры — Ей, разгадавшей этот вольный плен? И страсть его родит лишь холод хитрый, А верность – тьму обманов и измен. Любовь земли, как прежде, – ласки, розы, Лазурный морок, розовая ложь, Потом, как прежде, – муки и угрозы, А разрешает всё… замок иль нож! А женщина – то странное созданье — Невольница и вместе госпожа, Полна, как прежде, злого обаянья, Лукавой красотою хороша! Ее объятие неизгладимо, И незабвенен запах от волос… В очах ее – ответ невыразимый, А на устах – немыслимый вопрос. В ней – сила своеволья, сладострастья, В ней – мудрость опыта и колдовства, — И ввек не изменить мужскою властью Ее изменчивого существа! И я была одной из этих женщин, И я была одной из этих жен, — И каждый мой восторг был приуменьшен, И каждый мой порыв – подстережен. Я умерла – и в странах совершенства, Как суждено то было раньше мне, Дарю возвышеннейшее блаженство Всем быть достойным в этой вышине… Но им, меня любившим в прежней жизни, Дарю я лучшее, что знает высь… О, мой напиток! Золотистей брызни! О, плод мой! Розовее разломись!

(Подает кубок УЗБЕКУ, а плод – ГЯУРУ.

Они принимают, склонившись) Когда-то в нас троих кипели страсти, Когда-то нас разъединяла плоть, — И сердце любящее на две части Должна была тогда я расколоть… А ныне, здесь, когда мы – бестелесны, Всё прошлое – как тягостные сны, И близостью духовной и прелестной Со мною оба вы утолены.

(Обращается к УЗБЕКУ)

Пусть кудри на висках твоих уж седы, — Но нескончаемо мне дороги, О, мудрый! Важные твои беседы И нежные пожатия руки…

(Обращается к ГЯУРУ)

И пусть уста твои неговорливы, — Милы мне бесконечно и всегда, О, златокудрый! – облик твой красивый И тех же уст лобзания в уста… Осталась память о кровавой были Там, в нашей усыпальнице, в степях… Мы ж дней вражды не помним… Всё забыли, Покинув бренный тлен и пыльный прах… Лишь в роковом гранатовом убранстве На горле в знак ее мне быть должно. Да, уж века в лазурном этом ханстве Я вас люблю и разно и равно.

УЗБЕК и ГЯУР целуют благоговейно ее руки.

Ступайте ж на лужайки золотые От крокусов, нарциссов и лучей, Серебряною пылью залитые Бассейнов, и фонтанов, и ключей! Садитесь под лазурные деревья Тенистых пальм, и персиков, и фиг, — Любуясь, созерцайте пляски девьи, Воздушные, как тень, как дым, как миг! И пейте вы небесные шербеты, И обоняйте райский аромат… Исполнились все древние обеты, О чем мы грезили века назад!..

УЗБЕК и ГЯУР кланяются, скрестив руки на груди, и удаляются.

(Оставшись одна и обращаясь к зрителям)

Вы разгадали ли теперь, о люди, Меня – одну из тайн всех бытия? Я – женщина… И я всегда в причуде. Я – женщина… И вся в измене я. Моя природа – вот моя разгадка. Так не считайте же меня дурной: Не стала бы любовь такою сладкой, Когда б я вечно не была иной… И жизненность моя – вот в чем вся тайна. Не называйте ж лживою меня: Не стала б ночь со мной необычайной, Коль после каждого бывала б дня… Я – птица яркая! живая серна! Я – вечная, прекрасная Мневэр! Позвольте ж быть мне верной иль неверной Там, на земле, до этих синих сфер… Иль вы, мужчины, – ястреба и тигры, Чтобы меня за то уничтожать? Я так люблю еще на воле игры! Я так хочу еще в любви играть!

(Помолчав.)

Я изменюсь потом… О, без сомненья! Но, повелители! Вот слово к вам: К обманам лишь ведет порабощенье… Рога же не приличествуют львам. Не гневайтесь, коль слово это резко. Что я? Я – тень, я – дымка на заре. Я – только тоненькая арабеска На всем восточном голубом ковре…

(Простирается на ковре и как бы совершенно сливается с ним)

Дверца минарета распахивается, маленький седобородый мулла в бирюзовом халате выскакивает из нее и, обращаясь в разные стороны, протяжно-нежно поет: «Алла-алла-эль-алла…»

ЗАНАВЕС

 

МИРИАМ ЕГИПЕТСКАЯ

пьеса в трех действиях

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

МИРИАМ – гетера 29 лет.

ХРИЗА, НАННО – Александрийские куртизанки.

ГОРГИИ – ритор Академии лет 40.

СОСФЕН – богатый купец, старик.

ГИАКИНФ – юный аристократ.

ПРЕКРАСНЫЙ ПАЛОМНИК.

ВЕВЕЯ – двоюродная сестра Мириам.

ЮЛИЯ – приближенная рабыня.

БИРРИЙ – черный раб.

ПРОКАЖЕННЫЙ.

СЛЕПАЯ.

1-й КУПЕЦ.

2-й КУПЕЦ.

1-й ЮНОША.

2-й ЮНОША.

МОНАХ.

ПАЛОМНИЦА.

ВОДОНОС.

ХЛЕБОПЕК.

ЦВЕТОЧНИЦА.

ПРОДАВЕЦ АМУЛЕТОВ.

1-й, 2-й, 3-й – Паломники.

1-я, 2-я, 3-я – Паломницы.

Белые и черные рабы и рабыни, музыканты, опахальщики, купцы, уличные торговцы, странники, носильщики, гребцы, граждане александрийские и иерусалимские.

1-е и 2-е действия происходят в Александрии, 3-е – в Иерусалиме в первые века христианства.

 

ДЕЙСТВИЕ 1

 

Загородное поместье Мириам. Широкая терраса-сад, уставленная вазами розового мрамора, полными золотистых мускусов и желтых мимоз. С одной стороны видна стена дома с низкой бронзовой дверью в ней, с другой – часть лестницы, спускающейся к Нилу, прямо сзади – широкий парапет. За ним вдали – светлые речные излучины и бледные пшеничные поля. Позднее утро.

У дверей дома дремлет БИРРИЙ.

 

ЯВЛЕНИЕ 1-Е

По лестнице робко всходит ВЕВЕЯ. У ней вид не то ребенка, не то блаженной: длинные спутанные белокурые волосы, постоянная, слабая улыбка на губах. Одета в рубашку из коричневого холста.

Вхожу как в храм… И радостно, и стыдно… Здесь плиты, словно снег, чисты, свежи! Цветы как золото!.. О, сразу видно, Что тут – жилище знатной госпожи… Вот удивился бы горшечник лысый, Что вез сюда из жалости меня! — Он счел меня за нищенку Саиса, А я, я – славной Мириам родня!

(Тихо и счастливо смеется. Затем подходит к парапету и смотрит на реку)

Вон – парус над его тяжелой баркой… Эй ты, смешной, но добрый человек! Пускай горшки твои с поливой яркой Моей молитвой будут целы век!.. Над ней проносятся несколько почтовых голубей.

(Гоняясь за ними и протягивая руки)

Голуби, голуби, голуби, — Кроткие птицы Христовы! Белы, и сизы, и голубы, Мчитесь сюда для чего вы? Не к Мириам ли несетеся Вы с благодатною вестью? Ах, она чище, чем лотосы, — Как подобает невесте! Вот, лишь подняться от пола бы, Так же и я бы летела… Голуби! Голуби! Голуби! Голубы, сизы и белы…

 

ЯВЛЕНИЕ 2-Е

Из дома выходит ЮЛИЯ. Она – женщина лет 25, египетского типа: сухощавая с плоским лицом и иссиня-черными косами. Одежды пестры.

Кто ты, что с дикой песней, не краснея Своих лохмотьев, ворвалась сюда? Безумная иль пьяница? Вевея. Я не пьяна, о нет… Глупа я, да. Быть может, ты одна из тех поденщиц, Что ежедневно в наш стучатся дом? Работа есть. Нам нужно благовонщиц И омывалыциц ног… Ну, что ж? идем! О, госпожа моя! Уж не подруга ль Ты Мириам? Да, это так… почти. Но отстранись же… Ты грязна, как уголь! Сведи ж меня скорее к ней! сведи! Тебя и к ней? Зачем бы это нужно? Ты, кажется, не сводня… Будь добра! Мы были в детстве с ней так нежно дружны… Ведь я – двоюродная ей сестра! Ха-ха! Так у изысканной гетеры, По-видимому, невысокий род. Скажи: быть может, каторжник с галеры Себя отцом ее без лжи зовет? О нет! о нет! Он жил и умер честно, А был он выдувальщиком стекла. Как? Честным надувальщиком? Чудесно! Ну, дочь в него и не в него пошла. Так Мириам?.. Гетера иль блудница. Молчи же, ты! К чему бы мне молчать, Коль это на виду у всех творится Семнадцать лет?.. И, если б только знать, Всю в пурпуре, в венках из амаранта, Что ей дары свои без счета шлет — Алмазы, розы, золота таланты — Она любила бы… А то и сброд! — Торговцев уличных, простых навклиров, Канатных плясунов… кого пришлось! Лишь встанет ночь, – и обруч из сапфиров Она снимает с огненных волос И, запахнувшись в черный свой гиматий, Выскальзывает из дверей тайком Искать случайных низменных объятий И… Лжешь! И возвращается потом Под утро – истомленной, полуголой, Неся на теле грубых ласк следы, И без единого в руках обола!

(Хохочет.)

Ты, лжешь, рабыня! Да, рабыня – ты. Из низких слов твоих я то узнала. Тем лучше знаю я ее, служа.

(Громко Биррию.)

Эй, Биррий! Расскажи нам, как лобзала Тебя однажды наша госпожа! Раб подходит, но молчит в замешательстве. Иль не было того? Ты хвастал? Было… Да, было! В том клянусь вам богом Пта! Но как, когда она меня любила, Не должен говорить я никогда Под страхом скорой и жестокой казни. Благодарю. И так довольно с нас!

Биррий отходит.

Фу! Что еще быть может безобразней?

ВЕВЕЯ, подавленная, молчит.

Но тссс!.. Она! Присядь вот здесь, у ваз.

ВЕВЕЯ скрывается.

 

ЯВЛЕНИЕ 3-Е

Из дома выходит МИРИАМ. Она прекрасна какой-то особой – жуткой и трогательной в одно и то же время – красотой. Очень длинные, бронзово-рыжие волосы и продолговатые темные глаза. Лицо несколько бледно, и под глазами – сильные тени. Движения то изнеженно-медлительные, то необузданно-порывистые. Взор то вспыхивающий, то гаснущий. Одета в длинный хитон из полосатой материи.

Перед ней идет белый раб с блюдом, на котором лежат полученные письма-свитки, сзади – черная рабыня с опахалом.

О, госпожа! Ведь не спала всю ночь ты… Что ж твой бесценный сон не стал длинней? Я грезила… И дожидалась почты. А эта ночь… Не поминай о ней!

(Гибко потягивается, как пресыщенная пантера, и подходит к парапету)

Как пахнет ветр морской свежо и остро! Как серебрится нильская вода! Вон паруса – лиловый, белый, пестрый… Куда летят они? куда? куда? О, если бы…

(Заламывает руки.)

Но разве мы зависим Лишь от себя?

(Возвращается на передний план и сразу другим тоном)

Давай же, Диодор, Мне эту гору, пирамиду писем! Прочтем напыщенный любовный вздор И посмеемся…

(Берет один свиток)

Это – от Сосфена: «Привет мой той, что золота ценней! Благоприятствует мне купля, мена С тех пор, как помыслом влекусь я к ней. Дозволь же, о моя богиня Плутос, Тебе сегодня ж принести дары

(Быть может, я средь них с тобой забудусь?):

То – тирские пурпурные ковры».

(Смеется)

Нет, старый ростовщик, и в самой страсти Не позабудешь всех расчетов ты! Ведь и меня желаешь ты отчасти, Затем, что эти косы золоты…

(Берет второй свиток)

А вот – послание от Гиакинфа: «Прими привет мой и услышь мой стон, Прелестная безжалостная нимфа! Два дня уж я в тебя одну влюблен, — И, чтоб снискать твою, о Дафна, милость, Шлю двух породистых спартанских псов, А если б ты к мольбам моим склонилась, Я третьим сам быть для тебя готов!» О, глупый юноша! Тебе угодно Мной, дорогой гетерой, щеголять, Как ценной упряжью иль тростью модной?!

(Смеясь, рабыням.)

Ну, так за что же мне себя отдать? За шерсть из Тира или шерсть из Спарты? Да если б мир тебе сулили весь, — Не отдавай себя за этот дар ты! Сестра! Вевея!..

(Сурово.)

Но зачем ты здесь?

(Делает знак рабыням, те удаляются)

Я, Мириам, теперь совсем сиротка, И страшно мне на свете жить одной… Когда-то звали нас: два зимородка, — Так неразлучны были мы с тобой! Со мною жить, поверь, еще страшнее. А почему? Твой дом красив, как храм. Вот только бы те пауки да змеи Исчезли, что гнездятся по стенам! Но ты всего не знаешь… Нет, я знаю.

(Помолчав.)

О, Мириам! Ты помнишь ли Саис И нашу жизнь там? Смутно вспоминаю. Ведь годы не напрасно пронеслись…

(Медленно и напевно, как бы вспоминая)

Помню домик из глины коричнево-розовой… Тонкий аист на кровле под пальмой кокосовой… Очага синеватый и трепетный жар… И повсюду – сосуды, цветные, стеклянные, Разновидные – узкие, круглые – странные, Словно стебли акантов, цветы ненюфар! И искусный отец мой, и мать хлопотливая, И сама я, босая, простая, счастливая, Воровавшая сладкий соседский инжир… А кругом – огороды янтарные дынные, И пески, и пески золотые пустынные… О, родной мне, навеки покинутый мир!

(Простирает руки вдаль, потом снова беспечно)

Ба! Прошлое, как тот хрусталь отливный, Разбито – и нельзя его вернуть! Хоть попытайся! А… как ты наивна! Да если мил мне выбранный мной путь? Должно быть, я уж родилась порочной. Ты ею стала. Ах, уйди! Уйди! Иль мучить ты пришла меня нарочно? Ты помнишь многое, что позади. Так неужели совсем ты позабыла О Той, чье имя носишь ты сама? Да, да и да! Мне ханжество постыло. Я чту одну богиню страсти Ма!

(Хлопает в ладоши.)

Вбегают рабы. Сегодня после полудня с ристаний Гостей александрийских здесь я жду. Поставьте ложа там, в тени латаний. — Пусть будет наша трапеза в саду.

 

ЯВЛЕНИЕ 4-Е

Входит БИРРИЙ, за ним следует ГОРГИЙ. Он уже немолодой человек с величавой, но немного тяжелой фигурой и правильным, несколько обрюзглым лицом, на котором резко выделяется бритый чувственный рот. Одет и причесан скромно, по греческой моде.

ВЕВЕЯ пристально смотрит на него минуту, затем убегает в дом.

Уж прибыл гость один. То – ритор Горгий. Привет мой вечной розе – Мириам! Ученейший мой друг! О, я в восторге… Ты предпочел всем скачущим коням Меня одну? Возможно ль тут сравненье? Что до ристалищ, – я устал от них.

(Помолчав.)

Могу ли я с тобой в уединенье Поговорить? О диспутах твоих? О новых и возвышенных идеях?

Садятся на каменную скамью с одной стороны сада. Рабы – с другой – хлопочут у стола.

Нет, я и от наук, увы! – устал… Да и забудет тот мгновенно все их, Кто Мириам такой вот увидал: Неубранной и полною соблазна… Ах, в самом деле! Как небрежна я!

(Хочет встать.)

Оставь все ухищренья – безобразной И сядь, божественная, близ меня!

(Касаясь рукой ее волос.)

О, волосы! Вы жжетесь, словно пламя… И пахнете, как апельсинный цвет… Послушай, это странно… между нами. Ты шутишь, Горгий?

Он молчит.

Отвечай мне! Нет. Нет, я люблю тебя, как скиф, как вандал, И в этой дикой, яростной любви, Что кровь мне отравила, как тарантул, Забросил я папирусы свои И Академию с ее трибуной… Сейчас же ты мутишь мой ум и взгляд И мнишься той – невинной, нежной, юной, Какой была семнадцать лет назад, Какую встретил я в глухом Саисе И научил любви… Молчи! Молчи! Хоть говорить об этом постыдися Здесь, где – цветы, и небо, и лучи, Где не корчма, не ночь и ты – не путник С двенадцатьлетней девочкой вдвоем! Вновь будь моей! Утонченный распутник! Да лучше ласки с пьяным моряком, Чем вновь с тобой! Да, это – вкус твой, верно. Его я знаю сам. По сплетням злым? Вчера, в дверях сомнительной таверны, Я повстречал тебя с одним таким. Не отрицай. Спустился плащ твой черный, — И эти косы выдали тебя. Так будь моим желаниям покорной, Иначе… твой позор открою я! Ты хочешь быть насильником вторично? Нет, не удастся, друг! Но почему Ты, ты, что всем принадлежишь обычно, Отказываешь мне лишь одному?! Да, отдаюсь я всей Александрии — Любым из знати, каждому в толпе, Но не тебе, что осквернил впервые Мой детский сон… О, только не тебе!

(Уходит.)

ГОРГИЙ мгновение стоит в мрачной задумчивости, затем знаком подзывает к себе БИРРИЯ. Ты хоть и негр, а раб хороший, Биррий. Тот радостно осклабляется. Так слушай же, что я тебе скажу: И днем, и ночью, дома и на пире, — Везде следи свою ты госпожу! Она прекрасна… О! Мир зол… Еще бы! Так от отравы иль беды иной Ее беречь с тобой мы будем оба! Да? Господин, располагай же мной!

(Кланяется и отходит)

 

ЯВЛЕНИЕ 5-Е

Входят СОСФЕН и ГИАКИНФ. Первый – тучный, плешивый старик в белой одежде с разноцветной бахромой. Второй – изнуренный юноша, одетый со всей пышностью александрийских щеголей. Глаза подведены, за ухом белая гвоздика.

Не понимаю… Эта кобылица Резвее всех. Что нынче сталось с ней? Эх, юноши! Вот вам бы поучиться У нас, богатых опытом людей!

(Заметив ГОРГИЯ)

Привет мой знатоку вещей и чисел! Привет учителю! Вам мой привет! Что ты сегодня, Гиакинф, так кисел? То – мода новая, иль денег нет? Фортуна ведь походит на гетеру И к старцам льнет… Мы бились об заклад. Он был за «Рыжую», я – за «Химеру», — И вот где денежки его звенят!

(Потряхивает кошельком, привязанным к поясу)

ГИАКИНФ с досадой отходит и заигрывает с рабынями.

Скажи, мудрец, повинны ль в дураках мы?

ГОРГИЙ пожимает плечами.

Еще б ему не строить кислых мин! — Я подкупил возницу за три драхмы, А выиграл на этом десять мин!

(Хохочет.)

Поистине, то, Горгий, справедливо: Нужнее золото для старых скряг. Лишь им милы мы женщине красивой… А юношей полюбят ведь и так! Смотри, как уж резвится он с рабыней! То – к госпоже ее ступень. Ну, нет! Та лишь ко мне благоволит отныне.

(Гордо выпрямляясь)

Да и, признаться, есть за что: я – сед, Но бодр и схож осанкою отменной С тем мудрецом… Ну, как его? Сократ? Вот именно: курносый и почтенный. Но лишь его умнее во сто крат! Тот был бедняк, а у меня – триремы,

(Почти кричит)

Верблюды, лавки, золото, товар, — Мастика, ткани, бронза, диадемы… Послушай, друг мой… Здесь же не базар, И я – не покупщик, которых манят! А что до вас двоих и Мириам, — То чьей она в конечном счете станет, Я об заклад не бился бы… Да, вам Известья важные забыл сказать я: Теперь не носят золотых перстней, А лишь платиновые и с печатью Рубиновых иль ясписных камней, Как у меня… Еще, коль верить слухам, Не принято уж надевать венки, Но лишь цветок, как у меня, за ухом… Затем – из моды вышли толстяки! Я не пойму: как так из моды вышли? Что ж мне-то делать? Не идти ж в Аид? Затем… Мой юный друг! Не замолчишь ли? Не всякий мудр, кто много говорит. Затем ученых обезьян заводят… Я выписал уж парочку. Затем Глаза вот так, как у меня, подводят И не выносят философских тем Среди бесед… Всё это очень важно. Что ж, надобно болтать, как попугай? Подкрашиваться, как эфеб продажный? Стыдись же, франт! Торгаш! Не оскорбляй!

 

ЯВЛЕНИЕ 6-Е

Появляются ХРИЗО и НАННО. Первая – белокурая, несколько увядшая женщина с развратными глазами. Вторая – черноволосая, полная, со свежим, бессмысленным лицом.

Привет, друзья! Ах, жрицы Афродиты! Харита Хриза! Нимфочка Нанно! Косятся друг на друга. Вы нам не рады? Вы на нас сердиты? Лишь потому, что ждем весьма давно! Известна ль новость вам: гетера Филлис Теперь уж начала влюбляться в дев… Еще бы! Все мужчины устрашились Ее морщин! То – с Лесбоса напев. Старо уж… А актриса Эвриала Себе купила белого осла И вот у врат Луны с него упала! Да, фреска любопытная была! Что знаю я! Про Хризу? Да, немножко Она свихнулась: в храм богини Баст Всё бегает и в дар приносит кошку, И льнет к жрецу… К тому, что так губаст! Затем, что чары, видишь ли, ослабли… Ты про Нанно? Да, так глупа… Теперь Учиться вздумала игре на набле, — Бренчит, а возле воют псы, поверь! Нет… То, что я, мои красотки, знаю, Касается прекрасной Мириам! О, Мириам порочная… И злая! А что ж хозяйка медлит выйти к нам?

 

ЯВЛЕНИЕ 7-Е

Из дома выходит МИРИАМ. Она в роскошном оранжевом одеянии, волосы искусно заплетены.

Вот и она! Любуйтесь же, но в меру, Чтоб вновь не ссориться из-за забав: Она на «Рыжую» и на «Химеру» Равно походит… Ха-ха-ха! Ты прав!

Гости окружают МИРИАМ и приветствуют ее.

Давно не посещаешь ты ристалищ… А впрочем, понимаю я тебя: Полдневный луч так беспощадно жалящ! Но, милая, тебя моложе я!

ХРИЗА отворачивается.

Ты не бываешь также в роще Дафны… О, я догадываюсь и без слов: Ведь так непостоянны наши фавны! Ну, крошка, я в них вижу лишь козлов!

НАННО отходит.

Доставлены ль тебе мои собаки? Ты получила ли мои ковры? Мне дороги вниманий ваших знаки. Благодарю. Вы оба так добры! О, Мириам! Когда ж мы будем вместе? Меня пьянишь ты, словно виноград… Скажи сначала, много ли поместий Еще не отдано тобой в заклад?

ГИАКИНФ отворачивается в негодовании.

Златой пыльцой тебя Сосфен осыпет. Ты будешь, Мириам, как махаон! Но скоро ли… А скоро ль весь Египет Твоим мздоимством будет разорен? МИРИАМ (обоим) Что благородной ревности дороже?

(СОСФЕНУ.)

Сосфен любимый! Он улыбается.

(ГИАКИНФУ)

Милый Гиакинф! Тот расцветает.

(Громко всем.)

Идем, друзья! Возляжемте на ложа, — И из кратэр, что создает Коринф, Черпнем вина пурпурного с Хиоса!

Все располагаются вокруг стола, поставленного подковой. На среднем – МИРИАМ, справа от нее СОСФЕН, слева – ГИАКИНФ, на ложе рядом с НАННО. На третьем ложе – ХРИЗА и ГОРГИЙ. Рабы прислуживают, флейтисты играют весело и томно.

Допей, Сосфен, фиал, начатый мной! Докушай, Гиакинф, пол-абрикоса! Глупцы! глупцы! Как тот, так и другой. Ты сердишься? Уж не влюблен ли так же Ты в Мириам? Тогда ты столь же глуп! Не думаю… Ну, мой философ, ляг же Ко мне на грудь и дай мне финик с губ! Я желчен и боюсь, что слишком горек Покажется тебе он… Мириам. Ведь Горгий – ритор, астроном, историк. Так пусть он что-нибудь расскажет нам! Лишь не о спорах вздорных манахеян И христиан… Полегче что-нибудь! Да, да, чтоб всякий помысл был развеян!

(Про себя.)

И чтоб не захотелося вздремнуть… Ах! о любви… И это надоело! О новых видах ласк скорей всего!.. А ты чего бы, Мириам, хотела? Вернее, не хотела бы чего? Язык твой, Горгий, вроде женских шпилек: Они остры, но, верь, не колят нас! А… так.

(Помолчав.)

Хоть я, друзья, и не идиллик, Но поведу сегодня свой рассказ В меланхолически-любовном тоне. О, не пугайтесь! Лишь начнется он Среди лугов, а кончится… в притоне!

Все смеются, МИРИАМ вздрагивает.

Была весна, и мак, и анемон, И девушка, прелестная, как Геба, Рыжеволосая, как Мириам, И он – мечтатель, как виденье неба, Ее любивший… Уж не ты ли сам? Как жрец, молящийся в куреньях кифи, Он нес ей в жертву всё… себя всего. Но, как в былых, и в современном мифе Вдруг от глупца сокрылось божество… Прошли года. Он жил, печально-светел, Храня тот образ в сердце и уме, — И вот однажды эту Гебу встретил Под утро в отвратительной корчме, Полунагою, спутанноволосой, Средь потаскушек, мимов и воров, В объятьях финикийского матроса! Рассказ забавен! И бесспорно нов! Д-а… Вот – Овидия метаморфоза! Вот Геба наших дней! Но кто она? Открой!

Мгновение молчания. МИРИАМ смотрит, как затравленная.

Вот эта золотая роза! Вот эта узколикая луна! Вот эта женщина, что всех так манит!

Все перешептываются.

Возможно ли? Конечно! Он не пьян? Как бы не так! Он только воду тянет. Она ж – смотри – бледнее, чем банан! Ужель вы верите?..

Все молчат.

А впрочем, что я?

(С вызовом.)

Он не солгал. Да, это я была! Но вам-то дело до того какое?

Раздается язвительный женский смех и глухие мужские возгласы.

О, ты бесстыдна! Более – нагла! Помилуй, но ведь ты чуму, проказу И нам из этой грязи занесла б! И с нас за то брала бы по алмазу, Что получает даром каждый раб! Презренные! Страшитесь вы болезней, В себе ж таите злей чумы разврат. Я, даже я, греша, об адской бездне Задумываюсь, – вам же жаль лишь трат!

(В исступлении срывает с себя украшения, хватает со стола утварь, бросает всё это в лицо присутствующим и на пол)

Вот ваше золото! Всё до карата! Мне мерзостен и блеск его, и звон… А с ним и вас, да, вас, аристократы, Гоню я, жалкая блудница, вон!

Все в смятении убегают, одни – по лестнице, другие – вглубь террасы, один ГОРГИЙ в сопровождении БИРРИЯ медленно скрывается за угол.

(Вслед гостям.)

Эй, вы! Трусы, скупцы и попрошайки! Бегите же, дыханье затая, И будьте благодарны мне, хозяйке, Что псами вас не затравила я!

(Остается одна, так как рабы тоже в страхе разбегаются. Немного помолчав)

Не слишком ли уж я погорячилась? Но их насмешки мне больнее ран! Мой взор померк, и сердце вдруг забилось, Как маленький бактрийский барабан… О, пустяки! Одно письмо Сосфену Другое – Гиакинфу, – и опять, Еще сильней любя за эту сцену, Они придут мне ноги целовать!

(Садится к парапету и с печалью глядит на реку)

Всё плывут и плывут этих барок флотилии… Горько пахнут сегодня прибрежные лилии, И так сладко волнует желтеющий Нил… Что печалит, пройдет, то, что манит, не сбудется, — Так зачем мне, безумной, как в юности, чудится, Что вдруг явится Кто-то, единственно-мил?.. Вон – ладья под завесой, ветрами ласкаемой, Путник, путник! незримый, незнаемый, чаемый, Если б слышал ты мой призывающий крик!

(С волнением)

Боги! Лодка свой путь замедляет… Причалила… Снежной пеной ступени надводные залило… Кто-то лестницей всходит, как день, светлолик!

 

ЯВЛЕНИЕ 8-Е

Слышится тихая, нежная музыка, похожая на прибой волн. Появляется ПРЕКРАСНЫЙ ПАЛОМНИК. Он – стройный юноша с необычно-красивым, как бы изнутри осиянным лицом. Волнистые, темно-русые волосы до плеч.

Ты звала, – и пришел я, печальная женщина. Да… Пришел ты, – и этим печаль уж уменьшена. Так прими же скорей благодарность мою! В чем нуждаешься ты? И чего ты желала бы? Мне казалось, я слышал моленья и жалобы… Оттого и прервал я дорогу свою. До сих пор я жила, ни о чем не заботяся… Но забота явилась?.. Возьми ж эти лотосы! Их тебе подарю я на память о ней.

(Протягивает ей цветы и пристально смотрит ей в глаза)

О, какие они… Голубые и свежие! Иль я раньше таких не видала? Иль грежу я? А их запах! Он – тоньше, чем смирнский елей, — И блаженное в душу с ним сходит наитие…

ПАЛОМНИК хочет уйти.

Но, увы! – ты уходишь?.. Да. Время отплытия. Солнце медленно клонится к зыби речной. Друг! Прости: любопытна доныне, как в детстве, я. Так открой: отправляешься ты в путешествие Для прогулки, торговли иль цели иной? Иль вопрос мой навязчив? Открою охотно я. Видишь, женщина, – птицы летят перелетные? Вот и путь, мною избранный, вьется вслед им. Знай: родился и вырос, как ты, в христианстве я — И предпринял теперь с восхищением странствие В отдаленный, но близкий нам Иерусалим. Ты сказал: «Как и ты…» Не встречались мы ранее… Как же это мог знать ты? Есть высшее знание. Но дослушай меня до конца, Мириам! Я поеду то морем, туманным, эмалевым, То по тихим пескам, опаленным и палевым, — И увижу вдруг горы, и Город, и Храм, И священный Поток со струями прозрачными, И таинственный Сад с кипарисами мрачными, — Все места, где, бродя, я навек надышусь Виноградом пурпурным и розами чайными, — Чудесами, преданьями необычайными, — И над мраморным Гробом с лобзаньем склонюсь… Говоришь ты о том мне, что еле мной помнится, Но хочу я пойти за тобою паломницей, Потому что мне, юноша, сладко с тобой! Но, быть может, ты этому будешь противиться? Я – охотница петь и молиться ленивица… Если мне ты последуешь, станешь иной. Скорей же в путь! В туманы и миражи! Вевея! Юлия!

Те вбегают. Из-за дома, крадучись, показываются ГОРГИЙ и БИРРИЙ и наблюдают.

Мы едем с ним.

(Указывает на юношу)

Да, Мириам. Но, госпожа, куда же? Туда, где будет он. В Иерусалим!

Вслед за ПАЛОМНИКОМ женщины поспешно спускаются с лестницы.

ГОРГИЙ мгновение медлит, затем схватывает БИРРИЯ за руку, и оба бегут за ними.

ЗАНАВЕС

 

ДЕЙСТВИЕ 2-Е

 

Сцена представляет часть палубы большой торговой триремы. С обеих сторон лежит заготовленный груз – тюки, мешки, бочки, а также запасные паруса, канаты, якоря… Посредине – возвышение, покрытое ковром. Меж высоких мачт со слабо натянутыми полосатыми коричнево-белыми парусами виднеется зеркальная вода нильского гирла и белые строения александрийского порта, еще дальше – желтеющий берег пустыни и чернеющие силуэты пальм на закатном оранжевом небе.

На палубе – несколько матросов: некоторые спят на тюках, другие играют в кости. Во время последующей сцены они уходят один за другим.

 

ЯВЛЕНИЕ 1-Е

Входят ГОРГИЙ и БИРРИЙ. Оба они переодеты в одежду странствующих дервишей с плащами, закрывающими лица.

Вот видишь, друг, мы их опередили, Добравшись к гавани сухим путем. Пусть их любуются зарей на Ниле, — Мы подождем! Мы здесь их подождем! Но, господин, на том ли корабле мы? Не сомневайся. Вызнал я, что мог: В Канопском гирле эта лишь трирема С рассветом уплывает на восток И, кажется, принадлежит Сосфену. Вот тот, что госпожу сквернит мою, Как жук навозный – нежную вербену. У! Я его когда-нибудь убью… с детьми) Да, Биррий – золотой слуга… А всё же Умом он – сущее дитя, простак!

(Понизив голос)

Нет, не Сосфен, а юный тот прохожий — Вот госпожи твоей заклятый враг. Поверь: он из халдейских чародеев, Что демонам повелевать могли б И умерщвляют женщин, сон навеяв, Иль превращают их в цветы и рыб! Проклятье! Почему ж молчал досель ты? Теперь уж госпожа превращена, — И, может быть, там, в мутных волнах дельты, Плывет, сверкая чешуей, она!?

(Садится на пол и воет)

Злосчастный Биррий! Бедный абиссинец! Как будешь ты отныне жить без той, Чей белый и безжалостный мизинец Тебя порой царапал?.. Да постой! Тогда лишь, дурачок, предайся скорби, Когда, действительно, пробьет ей час. Заранее ж не вой и стан не горби! — Не так ведь много времени у нас, Чтоб всё обдумать… Если зло свершилось… Увы! увы! Мы будем мстить. А-га! А если – нет, то, впредь чтоб не случилось, Мы устраним коварного врага, Ничем, ничем при этом не побрезгав, Но… без улик! То знает негр любой: Украв лимон, – уж не роняй обрезков! Похитив мула, – бубенцы долой! Вот только способ… О! Лишь две медянки, Две славных, скользких, желтеньких змеи, Что смерть наносят в еле видной ранке… Ты понял лучше замыслы мои, Чем ждал я… Но от этих славных тварей Не пострадали б сами мы, как знать? А флейта? А рулады – тири-тари?

(Перебирает руками, как бы играя.)

О, Биррий – мастер змеек укрощать! Не бойся, ритор. Ты умен, как белый! Ты, черномазый, больше не простак! Раб гордо ухмыляется. Но где ж достать всё быстро и умело? Не беспокойся, господин.

(Кланяется и исчезает)

Итак, Создатель нравственнейшего ученья, Философ Горгий стал клеветником И подстрекателем на преступленье…

(Невесело смеется)

Тем лучше. Кто же усомнится в нем?

 

ЯВЛЕНИЕ 2-Е

Появляется МИРИАМ в сопровождении ЮЛИИ и ВЕВЕИ. Она слегка возбуждена.

А вот и та, которой, как Цирцеей, Он, человек, в шакала превращен!

(Наблюдает из-за мачты)

Где ж спутник наш? Его ищу везде я… Ужель нас на молу покинул он? Нет, я видала, как в толпе угрюмой Носильщиков на сходни он ступил. Я ж видела его сейчас у трюма, — С гребцами он о чем-то говорил. Вот странный юноша! Молчал всё время, Пока мы были с ним почти вдвоем В завесах лодки… Здесь же на триреме Беседует с презреннейшим рабом! Да, тщетно я в пути, то руку тронув, То в очи заглянув, влекла его! — Подобно изваяньям фараонов, Глядящим с саркофага своего, Он оставался бледен, нем, недвижим И так прекрасен, что… смущалась я. Иль склонности он не имеет к рыжим? Иль грезил о другой, в волнах скользя? А! Если это…

(С гневом хрустит пальцами)

Значит, он – лишь мальчик, В такой красе не смыслящий совсем И недостойный, чтобы этот пальчик Из-за него страдал!

(Помолчав.)

Да и затем Он, госпожа, наверно, скуп иль беден, Как в год голодный полевая мышь: За весь наш долгий путь им не был съеден И финик! Что за вздор ты говоришь! А эта барка с птицей серебрёной У носа и кормою расписной? А шерсть мягчайшая его хитона? А обруч с жемчугом и бирюзой Цены огромной, выделки отличной? Но как могла взглянуть ты, Мириам, И на него с корыстностью привычной?! О, между прочим… Я сама отдам Всё, чтоб хоть раз со мной на ложе лег он! — Ах! Рот его подобен почке роз… И гиацинту – длинный, темный локон… Так неужель в твоей душе зажглось Желанье и к нему?! Что ж тут дурного? Иль он – дитя? Иль я не хороша? Да, если смеешь соблазнять святого! Не дурочка ль? На взгляд мой, госпожа, Сомненье в этом может быть едва ли… Так знайте: он – посланник нам с небес! Иль только я… А вы… Вы не видали Дорогой совершённых им чудес? Припомните: плывя по нильской зыби, Сронил кольцо он вглубь… и вмиг, нырнув, Стоящий на прибрежье робкий ибис Его принес ему, зажавши в клюв! Когда же ехали мы тростниками, Камышинку сухую он сорвал, — И вся она покрылась вдруг цветами — И этот был лазурен, тот же – ал! Поверьте в эти знаменья! Да, ловко Болтаешь ты, о правде лишь забыв! Горячая же у тебя головка! — Она какой-то вспомнившийся миф И в наши дни, должно быть, хочет видеть. Вевея – лгунья? Да? О, Мириам!

(Убегает, закрыв лицо руками.)

Куда же ты? Поверь, тебя обидеть Я не желала!

В глубине сцены показывается ПАЛОМНИК.

Я – к нему. Он там!

(Исчезает вместе с ним.)

Он там?

(Делая движение туда)

Он там? Опять ей показалось!

(Возвращается.)

Ах, Юлия! Ну, не беспечна ль я? — Ушла из дома, в дальний путь собралась, Не взяв с собой и вам взять не веля Одежд, припасов – никакой поклажи… Купи ж в портовом рынке – близок он — Мне веер пальмовый, и плащ лебяжий, И с благовоньем розовым флакон, И с померанцевым питьем амфору, Плодов, сластей – всего, чтоб чуть дыша Носильщик твой с покупками шел в гору… Иди! Иди ж! А деньги, госпожа? Ну, в этом-то не будет затрудненья.

(Ищет свой кошелек.)

Однако… Боги! Где ж мой кошелек? Да, позабыт он также, без сомненья… Поистине, преследует нас рок!

(Сразу легкомысленно.)

Что ж! Красота моя – богатство тоже. Сегодня ж на нее устрою торг, — И тот, кто даст всех больше, всех дороже, Узнает ночью ласк моих восторг! Здесь, на судне, в толпе богатой, праздной, Найдется много, Юлия, таких, Что всё дадут из сладкого соблазна — Меня, меня оспорить у других! И первым не окажется ль меж ними Он, наш улыбчивый иероглиф, Знакомец наш с глазами неземными, Что больше лицемерен, чем стыдлив?

(Удаляется в сопровождении ЮЛИИ.)

Так, стало быть, будь я, мудрейший Горгий, Глупейшим Крезом – я владел бы ей! Теперь же на постыдном этом торге, Средь жалких и счастливых торгашей, Я встану, корчась в зависти, но молча… О, это золото, красней, чем кровь! О, это золото, желтее желчи! Когда им обещается любовь, Ее любовь! – то я его добуду.

 

ЯВЛЕНИЕ 3-Е

Входит СОСФЕН, осматривая грузы. Он узнает ГОРГИЯ, который не успел еще спустить на лицо плаща.

Кого я вижу? Иль, как Диоген, Избрал наш ритор этих бочек груду Своим убежищем? Как знать, Сосфен? В наш век, как и всегда, философ – нищий. Надет уж подобающий наряд. Располагайся ж, друг, в своем жилище, — Я много дам! Как некий меценат, Мне столько ж дай до этой глупой сцены! Вот остроумец тонкий! Вот шутник! Я вовсе не шучу. Но у Сосфена Для тех, чье состоянье – кипа книг Да куча слов, и драхмы не найдется.

(Похлопывая по своему кошельку)

А между тем здесь – тысячи их есть…

(Вновь смеется)

Да, дорогой учитель, уж придется Тебе, чтоб получить их, в бочку лезть, Откинувши на время самолюбье! Не вижу я, – какой бы смысл нашел Ты в этом? О, большой! Взглянул бы вглубь я, — А мудрый Горгий, слава наших школ, С осанкой льва и взорами орлицы, Сидит, согбен и выпачкан смолой! Ну, как тут хохотом не разразиться? А смех, как поучает медик мой, Весьма полезен для пищеваренья. Итак… Плати! Помилуй, друг! За что ж? За то… хоть мыслимое униженье. Не-т, дурака во мне ты не найдешь! Плати! Послушай… Я не знал, как горд ты… Я пошутил… Ведь ты умен… поймешь… Да и клянусь, – ох, не тесни же к борту! — Я не богат… То – старческая ложь… Чтобы она… Чтоб Мириам любила! Так и плати ж за всё! Плати! плати! За то, что ты, такой обрюзглый, хилый, И возлежал на розовой груди, За то, что пил ты из того фиала, Что был к устам сладчайшим поднесен! За то, что твой ковер кроваво-алый Лелеять должен был ваш с нею сон! Но что из этого? Повсюду в мире Блудниц дарят, ласкают и… Молчат.

 

ЯВЛЕНИЕ 4-Е

Вбегает БИРРИЙ с маленькой ивовой корзинкой.

Скорей! Он госпожу поносит, Биррий! Так он умрет, как ядовитый гад!

(Наваливается на СОСФЕНА и душит его)

Что? Замолчал? Да, господин. Надолго? Да, господин. Дай кошелек его! Нет, господин. Чудак! Фанатик долга!

(Громко.)

Ведь мертвецу не нужно ничего.

(Сам снимает с трупа кошелек)

Но люди явятся сюда и вскоре… Так делай, что велю я, глупый раб! — Мы сбросим труп с приходом ночи в море — Пусть в нем прибавится гигантский краб! Пока ж тащи его скорей за плечи И на корме между тюков запрячь!

(Повелительно)

Ну, шевелись же!

БИРРИЙ уносит труп.

До приятной встречи В Аиде, хитроумнейший богач! Никто не видел, кажется… Прекрасно.

 

ЯВЛЕНИЕ 5-Е

Внезапно появляется ВЕВЕЯ и, увидев ГОРГИЯ, хочет уйти.

А эта девушка?

(Закрывает лицо)

Дитя, постой! Прими мой дар! Ты, видимо, несчастна…

(Дает ей золотой)

Что это? Листик розы золотой? Но нет… Он багрянеет… Он – пурпурный… Да это – сгусток крови, посмотри! Бери ж его назад! Ты сделал дурно, Меня им обманув… Бери! бери!

(Бросает монету и убегает)

Безумье это в ней или притворство? И не могла ль она меня узнать?

 

ЯВЛЕНИЕ 6-Е

Палуба наполняется группами путешественников – купцов, паломников, местных торговцев. ГОРГИЙ замешивается в эту толпу и исчезает. О, бог Тритон! Мольбам моим покорствуй, — И сохрани мне жизнь, а также кладь. А что везешь с собой? Мешки с пшеницей, Приятель! Я ж – слоновой кости груз.

Проходят.

Вода! Вода! В дороге пригодится. То – из цистерн… Прохлада! Пресный вкус! Ох, был бы путь наш ангелам угоден… Слаба я, авва, – опасаюсь бурь! Ты верь, сестра, – и узришь град Господень… Да и гляди: безоблачна лазурь!

Проходят.

Для странников – лепешки из маиса! Не черствеют, хоть пролежат семь лет! Откуда друг? Из старого Мемфиса. Там – скука! Где болезни этой нет? Купите же фиалки голубые! Твои глаза, малютка, голубей… Кто едет в путь? Вот – крестики святые! Вот амулет, священный скарабей!

Его окружают.

Как мир погряз в нелепых суеверьях! Но… кто это?

 

ЯВЛЕНИЕ 7-Е

Появляется МИРИАМ с ЮЛИЕЙ. За ней, крадучись, следуют ГОРГИЙ и БИРРИЙ.

Гетера Мириам. Чьи колесницы – в страусовых перьях! Чьи двери – в алых лампах по ночам! Та, что тончайшим славится развратом! Как и искуснейшим плетеньем кос! Что отдается бедным и богатым! И, разорив, равняет, водонос! Да, сын мой, эта женщина ужасна. Поистине, семи бесов полна! Не всё ль равно, старик? Она прекрасна! Вниманье! Хочет говорить она. Эй вы, купцы Сидона, Басры, Смирны, Александрии золотой моей И прочих городов! Постойте смирно Мгновение – и сотнею очей Все на меня с вниманьем поглядите, Забыв про ваши сделки и товар! —

Толпа смотрит на нее.

Красива я? Подобно Афродите! О, ты – Изида! Ты – сама Иштар! Слывет и Афродита всенародной, Ее же жрицей как такой не быть? Но, как богине, мне дары угодны, Чтоб я могла достойных лишь любить. Ну, кто из вас владеет жемчугами И бронзою? Он будет только мудр, Коль их обменит жадными руками На это золото и перламутр! (Указывает на свои косы и плечи) Я жизнь отдам тебе! Я – дом в Дамаске! Всё, что я нажил! Всё, чем дорожу! Не торопитесь с этим! Прежде в пляске Я вам себя получше покажу.

(Видит ГОРГИЯ и БИРРИЯ, расположившихся на полу под видом заклинателей змей)

А! Здесь сидит монах индийский с флейтой… Сыграй мне, друг! Ой, не посмею я… И отказаться также не посмей ты! Ой, ой, не хороша игра моя… Я знаю как змеиный укротитель Одну лишь трель. Но что ее томней?! Итак, вы все – хотите ль, не хотите ль — Увидите зловещий танец змей!

(Открывает корзину БИРРИЯ и вынимает оттуда безбоязненно двух змей)

Боюсь я, как бы этот хитрый фокус Не стоил жизни ей… Пусть! Но сейчас Она, как пышный, пряный, желтый крокус, Еще цветет для пресыщенных нас.

БИРРИЙ играет, МИРИАМ танцует со змеями на возвышении, окруженная жадно глядящей толпой и озаренная жаркими лучами закатывающегося солнца. Внезапно, еще выше ее, показывается ПРЕКРАСНЫЙ ПАЛОМНИК и пристально смотрит на пляшущую женщину. Та, до сих пор извивающаяся в движениях медлительных и рассчитанно-сладострастных, начинает метаться, то бешено кружась, как бы убегая от этого взгляда, то останавливаясь, как бы завороженная им. Наконец, с легким и жалобным криком, подобно ужаленной, падает на землю. Гул восторга. Солнце заходит.

Священнейшая кошка храма Пахты! Богиня змей! О, сколько, сколько жал Таила в маленьких своих стопах ты! Зачем он встал и взглядом мне мешал? Я вдруг почувствовала, как бесстыден Мой танец… как бесславен мой успех… И как ужасен темный лик Изидин, Обрекший жизнь мою на похоть всех! Склони в мои объятия свой стан ты! Поверь, в моих приятней отдыхать! Нет, ранее прими мои таланты! Здесь ровно два их… Здесь – четыре! Пять! А ты, мой друг печальный и прелестный, Ужель мне не предложишь ничего?

ПАЛОМНИК качает головой и удаляется.

Кто этот юный скряга? Неизвестно. Кругом здесь много слышно про него Чудесного… Он, говорят, отшельник, Что вечно юн, хоть прожил сто уж лет! Нет, просто то – обманщик и бездельник! Нет, страшный маг! Святой анахорет! Я принял сам его за иерофанта. Но… что мне в нем? Ведь Мириам – моя! Не кончен торг. Здесь трижды два таланта, — И ей, прости, теперь владею я.

(Берет МИРИАМ за руку и ведет ее за собой.)

Как? Что это? Тот дервиш? Этот нищий? Увы! Мне жаль прекрасной Мириам: Она и он… Цветок и прах кладбища! Чета странна. Но что за дело нам?

Все мало-помалу расходятся. Совсем темнеет.

Я до сих пор любила очень многих, Того не скрою, индус, от тебя. Ипархов важных и трибунов строгих Я принимала часто у себя В укромном гроте розового туфа… Там даже был один апологет И два епископские аколуфа. Но дервиша я не любила, нет! Каков ты? Вероятно, исхудавший От долгих воздержаний и постов, И с бородою, гребня не видавшей? Мне любопытно б знать! Вот я каков!

МИРИАМ молчит пораженная и подавленная.

Не правда ль, любопытно чрезвычайно? Неистовый в упорстве человек! Иль ты готов следить за мною тайно? Да. Я с тобою не расстанусь ввек. Какая мука! Солнце видеть близко — И эту тень былого влечь всегда! Взлететь, как феникс – и от обелиска Позорным дням не скрыться никогда! Пойми же ты, постигший много истин, Всего одну, простейшую из них: Твой голос, вид, весь ты мне ненавистен, Так будь же горд – уйди с дорог моих! О, никакая – слышишь? – в мире сила Меня бы не заставила любить Тебя опять… Но разве ты забыла, Что ты должна моей сегодня ж быть? — И будешь. Нет, проклятый! В том клянусь я Самою девственнейшею Танит! Скорее Нил польется вспять от устья… А золото твое… вон где блестит!

(Кидает далеко от себя кошелек)

Ты будешь, будешь, Мириам, моею, Узнавши, сколько за тебя я дал. Ведь я… ведь я… Нет, не могу! Немею…

(С усилием)

Я для тебя убийцей, вором стал! Не веришь мне?

(Показывает кошелек)

Чей кошелек? Сосфена? Такты его?.. Да, не один металл, А то, что несравненно больше ценно — И честь, и гордость я тебе с ним дал! Иль, думаешь ты, было так легко мне, Платонов дух проникнув до конца И наизусть слова Сократа помня, Душить и шарить в платье мертвеца? Но что все вымыслы об идеале Пред этим ликом женственным живым? Топчи ж добро концом своих сандалий Пурпуровых… Его я бросил к ним, О змееносная…

(Падает к ее ногам и обнимает их)

Да! две подруги В шафранной чешуе еще со мной… И танец наш в зеленом лунном круге Теперь уж будет – берегись! – иной… Я прикасаюсь к розовейшим грудям, Я пью ее полуночнейший взор… Как счастлив я! Как счастливы мы будем! Привет же вам, насилье и позор!! Не правда ли, в руках моих прохлада И гибкость змей? Узнай же, милый, их…

(Приближает змей к его шее и сразу резко)

Узнай! узнай!.. И умирай от яда! А… смерть? И смерть у самых уст твоих? И близ возможного уж наслажденья? Нет! Не хочу… Эй, кто тут?.. Все сюда!

 

ЯВЛЕНИЕ 8-Е

С одной стороны появляются ПАЛОМНИК и ВЕВЕЯ, с другой – БИРРИЙ.

МИРИАМ прячется за мачту.

Спасите! Я отравлен… О, мученье! Вся кровь в огне… Во взорах – краснота… Я гибну из-за той… плясавшей танец! Во имя Той, что не из этих стран, Живи, но жить давая! Чужестранец, Ты – лекарь? Да, я врачеватель ран. Исчезла муть и мука огневая… Я ожил! Чем тебя, спаситель мой, Мне наградить? Живи, но жить давая! Вновь чудо! чудо! Он ли не святой? Склонитесь же пред ним, слепые люди! Склоняюсь пред твоим искусством, врач, Хоть, как ученый, сомневаюсь в чуде. Но что за труд ты хочешь? Сам назначь! Живи, но жить давая… Трижды то же! Иль он как сведущ, так и прозорлив? То – ангел, ангел… Белый ангел Божий! Он видит знак, что носят, кровь пролив. Ступай ты к дьяволу!

Та в ужасе отходит.

Ты здесь ли, Биррий? Здесь. Подойди! Что встал там, дуралей, Стуча зубами и глаза расширя? Нет… Лучше самого меня убей! — Его… его я убивать не стану… Он знает всё… Он – бел, голубоок… Он излечил смертельнейшую рану… То – светлый Горус, – лотосовый бог! И мы о нем посмели мыслить худо?! И мог бы от руки моей он пасть?! Ой, страшно, страшно!.. Прочь скорей отсюда! Куда ты, трус? Хоть крокодилу в пасть!

(Убегает.)

Не удалиться ль по его примеру? Опасен этот молодой авгур! Как в тайное познанье ни не веруй, — Себя губить нелепо чересчур…

(Уходит.)

МИРИАМ отделяется от мачты, за которой скрывалась. ПАЛОМНИК сидит в отдалении, ВЕВЕЯ – у его ног. Увидев МИРИАМ, та идет ей навстречу.

Он не погиб?.. А жаль! С его утратой Не стала бы я слишком горевать.

(Заметив ПАЛОМНИКА и ВЕВЕЮ, ревниво)

Ты с ним, Вевея? С ним чуть не с утра ты! О, я почти готова ревновать! Не говори… Так говорить не нужно! Кощунство! Грех! Но здесь, в лучах луны, Что делаете вы? Иль так вы дружны? Иль, правильней сказать, так влюблены? Безумица! Бесстрастный, бестелесный, Он сам подобен лунному лучу Иль духу неба!.. Всё ж то – дух прелестный! Бесстрастный ли, – не знаю… И хочу Сама в том убедиться!

(Направляется к ПАЛОМНИКУ)

Слушай! Разве Не при тебе сейчас он исцелил Чудеснейше, не прикасаясь к язве, Того, что здесь змеей укушен был? Так как же ты дерзнешь… Мой ум помешан, Сказала ты… Да. И на нем! на нем! Что юн и соблазнительно безгрешен… Как в этом ты раскаешься потом!

(Убегает.)

Звучит далекая музыка. Отчего ты, юноша, так скучен? Иль ты не жаждешь приключений, — И тебе не весел скрип уключин, Резкий ветр и ширь морская в пене? Что такое – скука, я не знаю И привык я к шири беспредельной, А когда плывешь к Святому Краю, Рев ветров – как нежный свист свирельный! Да, не скучен ты, но ты печален! Иль грустишь ты, милую покинув? — Дом жилой – для мраморных развалин, Женский смех – для фырканья дельфинов? Нет. Печаль мне также незнакома, И немыслимо разлуки горе! На земле же этой нет мне дома: Он – далеко, средь лазурных взгорий… Да, ты не печален. Но ты скромен! Или ты не знаешь ласк любовных? О, поверь мне, их восторг огромен, — Слаще нардов и псалмов церковных! Женщина! Мне твой язык невнятен. Сам тогда мне что-нибудь скажи же! Лишь позволь вот здесь, средь лунных пятен И у белых ног присесть поближе…

(Садится.)

Я скажу: лепечешь ты о счастье, А его сама не испытала. Тяготят объятья и запястья, — И от них ты, бедная, устала… Как ты прав! И вот еще скажу я: Как стекло пред этим халцедоном,

(Указывает на ее застежку)

Так ничто – земные поцелуи Пред лобзаньем, в вечности продленным! Как ты юн! Поверь, и я мечтала О любви такой, но ставши старше… (Смолкает, потом сразу) Вспомнила! Ведь я тебя встречала: В первый раз – в полях зеленых спаржи, Улыбаясь мне, ребенку, шел ты; А второй – на темной пирамиде Ты сидел, глядя на запад желтый И меня, подростка уж, не видя… Это ты был! ты! Я помню ясно. Может быть. Теперь лишь поняла я, Отчего пылаю я и гасну, — Отчего я так тебя желаю: Я всегда любила одного лишь! Будь моим! Не ведаешь сама ты, Женщина, о чем сейчас ты молишь! Если ты забыла ароматы Лотосов, что небеса взрастили, Если близ себя не слышишь взлета Серафимских серебристых крылий, Если ты не ужаснулась, кто – ты, И, кто – я, кто – я, не постигаешь, — Между нами вечная преграда. Как красив ты! Если ты желаешь, Как Иакха, чтить тебя я рада. Голос твой глубокий – как форминга, Что звучит при виноградных сборах, И, без крыл, ты легок, как фламинго, Лотосы ж – в устах твоих и взорах Розоватые и голубые… Дай же мне дохнуть от их услады! Дай же, мне, божественный! Какие Могут между нами быть преграды?!

(Хочет обнять его и коснуться его уст)

Женщина! Твой путь отмечен Богом. Ты ж – увы! – не видишь дивных знаков… Так ищи ж меня по всем дорогам, Косы распустивши и заплакав! Лишь, для терна розы все отринув, Ты найдешь меня – и будем вместе, — И один из белых райских кринов Я подам тогда моей невесте!

Падает ослепительная полоса лунного света, юноша подымает руки, сливается с ней и исчезает воздушно и бесшумно, как бы улетая. МИРИАМ прикрывает на мгновение глаза рукой… А когда открывает их вновь, никого уже нет. Луна прячется за тучи.

А… он уже исчез, длинноволосый Женоподобный маленький эфеб?! И он отверг вот эти руки, косы… Да он – умалишенный или слеп! То – не египтянин, а варвар темный, То – мантик лживейший, а не пророк, Бродячий маг, а не паломник скромный, И уж, конечно, – ха-ха-ха! – не бог! И он хотел, чтоб так же я ослепла От чар его и покаянных слез? И полагает он, что горстью пепла Я потушу огонь своих волос? Так нет же! нет!.. Эй, Горгий, Горгий! Где ты?

Тот вбегает.

Тащи ж свою добычу в мрак, шакал! — Луны уж нет… Не надо и рассвета… ГОРГИЙ (обнимая ее в диком восторге) Ты будешь вновь моей! Я это знал.

ЗАНАВЕС

 

ДЕЙСТВИЕ 3-Е

 

Перекресток двух улиц в Иерусалиме. На переднем плане, справа меж стройных белых колонн паперть храма, слева – меж узких черных кипарисов – вход в гостиницу, у которого догорает факел, вставленный в кольцо на стене. На заднем плане – смутно-белеющие строения города и дымно-фиолетовеющие горы. Час рассвета.

На ступенях паперти, не то в дреме, не то в молитве, склонилась ВЕВЕЯ.

 

ЯВЛЕНИЕ 1-Е

Так, светлый Ангеле! Рви темный свиток Грехов ее… И ей, не мне, подай Из рук своих – лазурных лоз напиток… Сестра, войди ж! Там – пальмы… птицы… рай… Ах, как горит твой обруч трехвенечный! Как крылья длинные твои цветут! И как ты высоко уж… Бесконечно… Счастливая!

 

ЯВЛЕНИЕ 2-Е

Из гостиницы выходит ЮЛИЯ. Вевея! Где ты? Тут? О, дивный сон… Вевея! Эй, Вевея!

(Ворчливо.)

Святоша, – а едва сгустится ночь, И нет ее! Я здесь. Иди живее За госпожой в уходе мне помочь! Что с Мириам? Опять она – в припадке Болезни, что ее постигла здесь: Метанье, бред, миг просветленья краткий, — И снова то ж! О сне тут и не грезь… Да, от подобных глупых путешествий, В которых нет ни выгод, ни отрад, Возможно ожидать одних лишь бедствий! Что в этом городе, хоть он и свят? Здесь ни палестры нет, ни ипподрома, Ни терм приличных, ни веселых рощ… Клянусь, не стоило бросать и дома, Чтоб видеть этот кипарис, что тощ, Завялый мак, холодные гробницы, Да толпы нищих наглых и больных, Да странников унылых вереницы! Какая польза нам, скажи, от них? Поистине, какая в солнце польза Гиене? И в жасминах – саранче? Чем бормотать без смысла – приневолься, Сходи с кувшином взять воды в ручье! Ну, в том… что здесь святым слывет… Кедроне? Как будто… Ты не раз бывала там. В нем – влага хрусталя светлей, студеней, — И кажется безумной Мириам, Что ток ее, на лоб и грудь ей пролит, Несет ей облегченье… Из дома доносится стон. Слышишь – крик? Она воды той требует и молит! О, Господи!.. Я принесу ей вмиг.

(Убегает по одной из улиц)

ЮЛИЯ возвращается в гостиницу.

 

ЯВЛЕНИЕ 3-Е

Мгновение спустя оттуда выходит ГОРГИЙ. Он очень мрачен.

Склонилось уж созвездье Скорпиона… Уж ночь проходит… О, какая ночь! — От диких слов и жалобного стона И я бежал, готовый изнемочь… Как женщины душа непостижима И в корне нелогично существо! Ведь Мириам богата и любима, — Чего же ей недостает? чего? Нет утра, чтобы ей не подарил я, Являя выдумку и тонкий такт, Карбункул, вкрапленный в павлиньи крылья, Иль скрытый меж нарциссами смарагд! Нет вечера, какой бы я не скрасил Великолепным пиром в честь нее, — Дождь желтых роз, струи душистых масел, И лесть, и остроумие свое Я расточаю ей… Но пир окончен — И, сбыв еврейских сумрачных вельмож, Я, в сладострастье искушен, утончен, Даю ей всё возможное… И что ж? Она на ложе стынет в позе сфинкса И вдруг в завесах спрячется, моля, — В меня кидает кубки из оникса И в ужасе кричит, что дьявол – я… Библейский вздор! Иль ум ее мрачится От пламенного здешнего вина? Иль то – вина бродячего провидца, Того, что помнит до сих пор она?

(Остается в задумчивости.)

 

ЯВЛЕНИЕ 4-Е

Из дверей дома показывается МИРИАМ. Одежды ее растерзаны, волосы разметаны, походка колеблющаяся, на губах – слабая улыбка. Таится в кустах тамариска, Грустя, голубой марабу… Страшный Суд уж близко, уж близко! Бог накажет дурную рабу. Зачем за венок из тернов Розовый ты не дала? Зачем прошла, не отдернув Рук от блестящего зла? Увы, тамариски не скрыли Тебя, голубой марабу! Оттого, что нет у ней крылий, Ад поглотит дурную рабу… О, когда бы тебя, опрыскав, Омыла святая вода, — И могла от земных тамарисков Ты лететь в небеса… Туда!

(Запрокидывает голову и смотрит в небо)

Зачем не бережешь свои ты силы? Ты, Мириам, больна… Вернись же в дом! А… Вот она! Опять она… Горилла! С руками цепкими и хищным ртом. Ай, как меняется… Сейчас с пигмея, А вот гиганта приняла уж рост… Кривляется, как будто думать смея, Что человек она… А сзади хвост!.. Эй, ты! Не подходить ко мне! Не трогать! Ты, знаю, – кто… Меня не обмануть! В глазах твоих – нечеловечья похоть, А шерстка пахнет серой… о, чуть-чуть! Опомнись, Мириам! Я – друг твой, Горгий. Каков притворщик! Ну, не строй гримас! Они уместнее в час наших оргий Средь пьяных хохотов… но не сейчас. Ты – друг мне?

(В сторону.)

Как нахальны обезьяны! Я просто развлекаюсь от тоски, Тебе бросая вялые бананы И усмехаясь на твои прыжки…

(Отходит с пренебрежением.)

Я – Горгий, Горгий, цвет александрийства И некогда прославленный мудрец, Потом – преступник, сделавший убийство, И твой любовник щедрый, наконец! Была ли в мире страсть моей огромней? И был ли у тебя вернейший друг? Припомни всё! по глазам) Да, да… Теперь я помню… Крест черной мачты… белый лунный круг… И моря плеск… и блеск змеи свистящей… И погибающий, вопящий, – ты, И он, к тебе склонившийся, целящий… О, юноша, лучистее звезды И чище голубей и горностаев! Меня покинул ты моим страстям, Мечтой развеясь, облачком растаяв… Ужель навек?.. О ком ты, Мириам? О нем… О том, чьи лотосы понюхав, Я изменилась так… в миг и навек… Ведь то был дух? Не существует духов. Кого сочла ты им, – лишь человек, Как мы, поверь… Я знаю слишком много, Чтоб признавать за явь подобный бред! О, Горгий, значит… значит, нет и Бога? Что?

(Помолчав, мягко)

Бога я не отрицаю, нет! Он – Мировая Сила, Высший Разум, — И в культах всех есть истина о нем. Иль веруешь во всех божеств ты разом?! Не всё ль равно, как мы ту Власть зовем: Иакх, Христос, Ормузд или Озирис? Те имена – лишь символы весны, Как колос, гиацинт, лоза и ирис, — Растения, что им посвящены. Вся разница, что одному ифимбы, Другому же – акафисты поют, Хоть, право, лучше гимны петь живым бы! Но… Тот, Воскресший, жил когда-то тут… И вновь придет, гневясь и улыбаясь… Миф, что в ходу у византийских ряс! Так как же жить? Возможно наслаждаясь. А умирать, о Горгий?! Примирясь.

(Потом с напускной веселостью)

Но, мой очаровательный теолог, То вовсе не забавный разговор! Мы счастливы, наш век еще так долог, И ты равна с богинею Гатор Устами, что досель цветуще-алы, А косами, что солнечно-рыжи, С прекрасною святою из Магдалы, — Чего ж еще? Да, для моей души И бедного нестойкого рассудка — Отрава страшная твои слова! Оставь меня… одну. Изволь, малютка. Но всё ж ко мне ты не совсем права!

(Уходит в дом)

Я не люблю его, но как завишу! Он надо мною взял такую власть, Что – чуть его упорный взгляд завижу — Могу я, как он сам, убить, украсть… Он прав, конечно! Стану, как умру, я Лишь мумией, завернутой в шелка, Что в круг гостей, собравшихся, пируя, Приносит для веселости слуга… Нет! Если куклой тленной я разрушусь, — Жить, жить пока… хотя бы и греша! Но… кто это?

 

ЯВЛЕНИЕ 5-Е

От храма к МИРИАМ приближается ПРОКАЖЕННЫЙ, еле видный в предрассветных сумерках, за ним издали следует СЛЕПАЯ.

О, боги, что за ужас! Подай мне милостыню, госпожа… Ты – прокаженный? Да, по воле Бога, Что, плоть язвя, лишь милостив ко мне! Как ты живешь? Хваля Его убого. А как умрешь? Хваля Его вдвойне! Вот – тлен живой, едва одетый в ветошь… И всё ж доволен он своей судьбой! Ну, милый Озия, идем! Рассвет уж… А это кто? Рожденная слепой. Как ты юна и как несчастна! Я-то? Но ты не видишь… Вижу. Что же? Сны!.. Я вижу сад, где светят без заката Семь ярких солнц и полных три луны И где не блекнут розы голубые… Но роз таких ведь нет! Да… на земле. А также более одной луны я Не видела! Ты, значит, – в горшей мгле, Чем я, бедняжка! Но Господь поможет — И ты увидишь их все, все тогда! Нет этих лун и роз! И быть не может! Нет невозможного для Бога. Да.

(Берет СЛЕПУЮ за руку, и они удаляются)

Калеки… А меж тем счастливцы перед… Перед самой прекрасной Мириам! И почему?

(Задумывается.)

Ах, да… Они ведь верят! Я ж даже не была ни разу – там…

(Указывает на храм. Опускается на скамью у ворот гостиницы и закрывает лицо руками)

 

ЯВЛЕНИЕ 6-Е

Прибегает ВЕВЕЯ с кувшином воды.

Вот утро Бог послал! Да, вот так утро! — Как аметист вершины дальних гор, А Масличная как из перламутра, И воздух дышит цветом мандрагор!

(Подходит к МИРИАМ)

Эй, Мириам! Ты спишь? А я – с водицей. Дремливица! Я разгоню твой сон…

(Брызгает на нее)

Ай, как она на кудрях золотится! — Твой лик, как будто нимбом окружен…

(Силой отнимает руки от лица Мириам. Серьезно)

Опять грустишь? Скажи, по крайней мере, О чем? О, если бы то – грусть была! То – мука… Я и верю, и не верю. В кого? В того, за кем сюда пошла. Должно быть, вновь беседовал с тобою Об этом Горгий? Да. И что же? Что ж? Он тонко посмеялся надо мною, Сказав, что ангелы – наш вымысл… ложь… Оспорю ль я, что говорит философ? Но Спутник наш был, подлинно, с небес! Ведь это доказал рассказ матросов, Что видели, как дивно Он исчез: Он улетел! И я видала это… Нет, лгу! Не смела я глядеть тогда… Мой взор ослеп на миг в потоках света, А после… опустился от стыда. Я так страдаю за ту ночь, Вевея, Печальной став, как этот кипарис… И так люблю! Почти благоговея… О, если б вновь коснуться серых риз, Услышать запах лотосовый свежий И посидеть у белоснежных ног! Его могла бы вновь ты встретить… Где же? Переступи лишь через тот порог! Я? В церковь? Почему в тебе – смущенье? Скорей его, коль любишь, отгони! Вот слышишь это радостное пенье? Вот видишь – идут же туда они?

 

ЯВЛЕНИЕ 7-Е

Из одной улицы показывается группа паломников с пальмовыми ветвями в руках. Они направляются к храму.

Шли мы пустынями, морем мы плыли, Плач заглушая и стон… Ныне ж пред взорами – ты ли, о, ты ли, Светлый Сион?! Духом упали мы, телом устали… Вдруг нам замреял, как сон, В глуби гористых синеющих далей — Светлый Сион! Как жемчужина из раковин темных, Словно из чаши лимон, Он засиял для больных и бездомных — Светлый Сион! Нет, не напрасно брели мы и плыли, Братья и сестры! Вот – он, Град Иисуса, голубок и лилий, Светлый Сион!..

МИРИАМ нерешительно присоединяется к ним. ВЕВЕЯ издали следит за нею.

И эта разве с нами? Яне знаю… Впервые вижу я ее сама. Она бледнее лилий! То – больная! Юродива о Боге иль нема… Как спутаны ее златые косы! И как разметан дорогой наряд! Судя по этой ткани двухполосой, — Египтянка. Подайтесь же назад! Пусть эта женщина войдет сначала!

Все расступаются и пропускают МИРИАМ вперед.

Она, как крин твой, Боже, хороша!

МИРИАМ всходит по ступеням храма и внезапно останавливается.

Но что это? Она затрепетала! Остановилась! И стоит, дрожа…

 

ЯВЛЕНИЕ 8-Е

У дверей храма появляется ПРЕКРАСНЫЙ ПАЛОМНИК, теперь в блистающих доспехах и с мечом в руке. Никому, кроме МИРИАМ, которая глядит на него с восторгом и ужасом, он незрим и неслышим. Как всегда при его появлениях, слышится отдаленная музыка.

Тщетно, женщина, вступила На белеющую паперть ты, — Для тебя те двери заперты — Не ключами – высшей силой! Я, небесных воинств Ратник, Душу, чуждую раскаянья, В место трепета и чаянья Не впускаю, как привратник. О, таинственный Посланец! Сам увлек меня в путину ты… Отчего же я отринута, Я – одна из этих странниц? Вспомни, вспомни, как жила ты Раньше, чем пришла ладья моя: Тело, сердце, душу самую За два яблока граната, За глоточек из фиала, За пустые драгоценности, За минуты легкой лености Ты бесстыдно продавала! Я любила жизнь! И с нею Блеск сапфиров, цвет фиалковый… Пропусти же, не отталкивай! Есть еще меня грешнее!

(Бросается к дверям церкви)

Юноша подымает меч, и МИРИАМ застывает на месте.

С кем говорит она? Не понимаю… Там никого не вижу я! И я! А ты сказала, что она немая… Нет, грешная! На ней – эпитимья! Вот почему она войти не может. Кто вы, что для суда над ней сошлись? Век этой женщины еще не прожит! Помолимся о ней… И ты молись! Обе склоняются в молитве. Как впущу тебя? Во храме Будешь близ Святого Гроба ты — Места сладких слез и шепота, Ты, горящая страстями! О, мой Спутник незабвенный! Дал ты лотосы мне синие… Чем же хуже стала ныне я, Что забыта столь мгновенно? Вспомни, что ты совершила Прежде, чем покинул гавань я, И во дни, и после плаванья: Ты чуть жизни не лишила Человека… И его же, В преступленьях мира вашего И в сомнениях погрязшего, Приняла потом на ложе! Я любила страсть! И с нею Взор в тумане, губы в пламени… Не гони! Пусти туда меня! Кто не любит, тот грешнее. (Снова пытается войти, – и вновь отступает от поднятого меча)

В толпе волнение.

Она пыталася войти уж дважды! И всё в притворе, несмотря на то… Стремится, словно лань, объята жаждой! Но кто-то ей мешает! Кто же? Кто? Напев я слышу еле уловимый… Такой у ангела могла быть речь! Я вижу белый луч… Как херувима Слепительно блестящий, острый меч! Как тебе открою дверь я? — Встанешь около престола ты — Места тайн и чаш из золота, Ты, живущая в неверьи! О, единственный мой Милый! Встреча мне с тобой обещана… Пусть я всеми обесчещена, — Пред тобой я не грешила! Лжешь! Припомни всё, что было: Шла ты в странствие Господне ли? Ты скорей, чем парус подняли, — И меня в соблазн клонила… Вспомни, как при трелях флейты Искушала взор мой пляскою, Как потом смущала ласкою В круге месячных лучей ты! Я любила… И тебя лишь, О неведомый по имени! Пропусти же! пропусти меня! — Ты грехи мои умалишь… (В третий раз стремится к вратам — и снова путь ей преграждает меч) Вот грешница великая! Блудница! Отвергнутая трижды уж Христом! И нам бы от нее не оскверниться… Войдемте в храм! Идем скорей! Идем!

Все проходят в храм, сторонясь МИРИАМ, глядя на нее с ужасом и отвращением.

Что ж мне делать? Удалиться. Встречу ль я тебя когда-нибудь? Никогда. Всю жизнь в тумане быть… Боже! Боже! Иль молиться. Я ни разу не молилась… Но паду пред Чистой Девою, — Может быть, и не прогневаю, И Она мне явит милость…

(Падает на колени пред иконой, сокрытой в нише)

О, Мария! О, роза небес ароматная! Я – дурная, безумная, злая, развратная, — Нет и не было женщины в мире грешней! Я – душой прокаженная, мумия заживо… Но прости и взгляни, и глаза мне увлаживай Той слезой покаянной, что мирры светлей! Твой Крылатый Служитель, мной ныне угаданный, В царство алых лампад и лазурного ладана Справедливо мне путь заграждает… Но Ты, Ты, благая, рукой своей лилейноперстою Отвори мне ту дверь, для других уж отверстую, Ибо есть ли предел для твоей доброты?! Мириам, войди! Моленье Госпожой моей услышано: Улыбнулась в глуби ниш она… О, восторг! Сиянье! Пенье!

Юноша исчезает.

Она вошла! Она вошла, слепая! Исчез грозящий ей незримый дух… СЛЕПАЯ Мне ль говоришь ты это? Я ль не знаю? — Вновь свет в очах моих теперь потух…

 

ЯВЛЕНИЕ 9-Е

Из гостиницы выходят ГОРГИЙ и ЮЛИЯ. Он, видимо, обеспокоен.

Где госпожа твоя? Ее и здесь нет. Не знаю, господин… Я… я спала. Да не тревожься! Право, – не исчезнет… Но как ее оставить ты могла На площади, одну, в ее болезни? Я думала, – полезней воздух ей. Безумье! Ведь она тут всех прелестней! И лишь вчера Фарес, богач – еврей, Был так пленен ее красою рыжей! Уж не свела ли ты ее к нему? Пройдоха! Сводница! Ну, говори же! Чтоб я?.. Да никогда! Да ни к кому! Клянусь Гатор, Танит, Иштар, Кибеллой… Оставь! Не перечислить всех богинь!

(Отходит, про себя)

Мне снилось только что, что лебедь белый Унесся с Мириам высоко, в синь… Я взмыл за ним, став, как и он, крылатым, Настиг, но сталь кинжала моего Сломалась тотчас же, скользнув по латам, Блистающим под перьями его! Она смеялась, волосы развея, А лебедь пел, – и оба скрылись вдруг…

(Мрачно задумывается.)

Спроси-ка лучше, господин, Вевею! Всё это дело не ее ли рук? Эй ты, блаженная! Тебе известно, Куда и с кем ушла твоя сестра? Она восхичена… в простор небесный… Крылатым… под броней из серебра!.. Мой сон?..

(Ей.)

Послушай, ты! Ответь серьезно! Иначе правду силой вырву я! Какой сердитый… Но уж поздно! поздно! Она, искатель правды, не твоя. Бродяга! сумасшедшая! колдунья! Ты жизнью за нее заплатишь мне! Как тот, кого в минувшем полнолунье Похоронил ты в нильской глубине? ГОРГИЙ, пораженный, отпускает ее руку. Слышится шум многих взволно — ванных голосов, – и из храма выходят паломники. Вы слышали? Вы слышали? Вот чудо! Что, что случилось? О, скажите нам, Вы, только что пришедшие оттуда! Бог некую, чье имя Мириам, Простил! Простил гетеру из Египта! Простил блудницу! Вот как было то: Она, клонясь, как в бурю эвкалипты, Вошла во храм. Из нас же всех никто Вблизи нее не встал в негодованье… В углу, одна, она простерлась ниц, В беззвучном содрогаяся рыданье… Фонтаном слезы брызгали с ресниц На белый мрамор и порфир пурпурный! О, сколько было этих слез! Для них Поистине бы не хватило урны! И вдруг над нами, в сводах расписных, Раздался голос, мощный и приятный, Как горный ветр, как вешняя волна… И трижды произнес для всех нас внятно: «Ты, Мириам, блудница, прощена!» Велик Господь! О Мириам здесь кто-то Упомянул! О ней и этот сброд?! Клянусь я птичьей головою Тота, Тебе послышалось! Она идет!

 

ЯВЛЕНИЕ 10-Е

Из церкви выходит МИРИАМ. Глаза ее необычайно просветлены, всё преображено духовной радостью.

О милости молю тебя смиренно: Дай мне одежду чистую твою Взамен моей запятнанной, хоть ценной!

СЛЕПАЯ меняется с ней покрывалом.

Мой обруч тяжкий я тебе даю…

(Отдает его одной женщине. Второй женщине)

Освободи меня от тяжких фибул!

(Третьей.)

Ты – от кефье… Я в нем едва дышу! Благодарю. Теперь же, кто б он ни был, У каждого прощенья я прошу! Коль Бог простил, как мы бы не простили? Мы пред тобой грешны! Прости нас ты! О, Мириам! Да это ты ли? ты ли? В лохмотьях, среди этой бедноты. Да, это – я. И уж другой отныне Не буду, Горгий… Но прощай! Иду Далеко я… туда… к родной пустыне… Иль вы не видите? Она – в бреду! Она больна, безумна! Что ж вы встали? Вяжите! Иль я сам свяжу ее!

(Хочет схватить МИРИАМ)

Прочь! Не коснись и до ее сандалий…

В этот миг от храма навстречу МИРИАМ идет ПРЕКРАСНЫЙ ПАЛОМНИК. В руке его теперь не меч, но лилия, прямая и слепительно-сияющая, как <факел>. Повелительным, как бы разящим движением простирая ее к ГОРГИЮ, Он, видимый лишь ему, отстраняет того.

Ты?!. Ты с ней?!. (Повергается на землю) О, ничтожество мое… Я слышу шелест крыльев… запах кринов… Прости же, мир людей! Навек прости… Так жажду я, в песках пустынных сгинув, Возлюбленного Вечного найти!

(Видит ПАЛОМНИКА, в великой радости бросается к нему и идет вослед)

Она еще прекрасней в клочьях рубищ! Светлей, чем день! Стройнее, чем сосуд! Как взор ее таинственен… И любящ… А стопы, как по воздуху плывут!

МИРИАМ и ПАЛОМНИК удаляются.

О, люди… Как легко вам ошибиться! Я ж об египтянке скажу вам той: Она в наш век прославилась блудницей, В грядущих же прославится – святой!

ЗАНАВЕС

 

ЗВЕЗДА ОТ ВОСТОКА

драма из эпохи русского романтизма

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

СОФИЯ ЛЬВОВНА графиня ВЬЕЛЬГОРСКАЯ, вдова 31 года.

LISE – ее падчерица, девица 20 лет.

МИЛУША – ее дочь 14 лет.

ВАРВАРА ФЕДОРОВНА; княжна ХОВАНСКАЯ, 70 лет; ДАРЬЯ ФЕДОРОВНА, урожденная ХОВАНСКАЯ, 68 лет – ее тетки.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА, княжна ХОВАНСКАЯ, 65 лет.

АРСЕНИИ АЛЕКСАНДРОВИЧ ЗВЯГИНЦЕВ, гвардейский офицер, 27 лет.

Князь ПЕТР ИГНАТЬЕВИЧ МОРОКОВ – сосед графини, вельможа около 60 лет.

ВАСИЛИИ ПАВЛОВИЧ РИТТЕР, друг графини, ученый 26 лет.

АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ ГЕРЦЕН.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ ХОМЯКОВ.

СТРАННИЧЕК.

НАУМОВНА – няня, старуха.

НАСТЯ – горничная, девушка.

НАЗАР – молодой парень, дворовый.

Дамы и кавалеры, девушки и парни.

Действие происходит в начале сороковых годов прошлого века, 1-е, 2-е и 4-е в подмосковном <имении> графини – Усладном, 3-е – в Москве.

 

ДЕЙСТВИЕ 1

 

Фасад великолепного, но несколько обветшалого дома бледно-желтой окраски с матово-белыми колоннами и рельефами, в стиле, характерном для эпохи Александра I. Терраса, просторная и помпезная, с цветами в каменных урнах, двумя пологими полукругами спускается в сад, тщательно распланированный, хотя тоже слегка запущенный. Перед ней – сонно-зеленый овальный водоем. Совсем у рампы, направо и налево, в полной симметрии – две ниши, выстриженные в кустах, одна пурпуровых, другая чайных роз. В них столь же симметричные статуи купидонов, целящегося и спящего, и две одинаковые массивные скамьи потусклого уже мрамора. За домом сизо туманятся луга с серебрящимся зигзагом Москвы-реки и темно клубится только что пролившаяся грозовая туча. Идет дождь, но уже золотящийся от солнца, погромыхивает гром, но уже удаляющийся… Июль, послеполуденный час.

 

ЯВЛЕНИЕ 1

Стеклянные двери дома распахиваются, – и на террасу стремительно выбегает МИЛУША, девочка-подросток, живая и грациозная, как козленок, на длинных точеных ножках и с круглым чисто-русским лицом, обрамленным каштановыми кудрями, завитыми тугими трубками по тогдашней моде.

Дождик, дождик, перестань! Я поеду в Иордань Богу молиться, Христу поклониться… Я у Бога сирота Отворяла ворота Ключиком-замочком, Аленьким платочком!

 

ЯВЛЕНИЕ 2

Следом за ней, из дома, ковыляя, бежит НАУМОВНА.

Ай, барышня! Куда вы? Дождик прыщет! Чуть… Маленький… Как золотая пыль! Вас тетеньки по горницам всем ищут…

 

ЯВЛЕНИЕ 3

В двух окнах и стеклянной двери появляются три старушечьи головы. Людмила! Милли!.. Ах, mon Dieu! [15] Ludmille! Вон кличут вас. Извольте подчиниться! Нет, не изволю! Ишь, ведь как смела! Иди-ка, вольница! Марш, баловница! Viens, mon enfant! [16] Mes tantes! [17] Гроза прошла.

Удар грома. Старухи в страхе захлопывают окна и скрываются.

Какое!.. Свят, свят, свят!.. Оборони нас, Владычица… Грозен пророк Илья!

(Берет Милушу за руку)

Идемте-с. Ты иди, а я не двинусь. Всех – и пророка – не боюся я!

(Снова запевает серебристым своим голоском)

Дождик, дождик, перестань! Мокры розы и герань… Маменька едет, Ею сердце бредит… Я, Милуша молода, Отворю ей ворота Ключиком-колечком, Ласковым словечком!

Яркие лучи солнца брызнули и облистали всё кругом. Дождь прекратился совершенно.

(Хлопая в ладоши.)

Вот он и перестал! Дождь попослушней Моей графинюшки!.. Ну, не ворчи! Гляди-ка… Туча там уж… За конюшней! Над нами ж – синизна… Вокруг —

(запрокидывает головку)

лучи! На каждом цветике, муравке, мошке… Не мило ли? Не славно ль? Хорошо… Что говорить… Да не промокли б ножки! И так нам с вами попадет ужо От старых-то княжон, особь Варвары. Ах, эти тетушки! Всего, как есть, Они боятся: снов, грозы, пожара… И бланманже не смей холодным съесть, И книжечки, коль сочинитель русский, Взять не моги!.. Поедем в церковь мы, — Они тревожатся при каждом спуске, Свечи зажженной трусят, трусят тьмы… И-и, Милушка… Вот проживешь с век ихний, Сама, небось, затрусишь… Жизнь люта! Нет, вздор!.. По их: не побледней, не вспыхни! Живи как мертвенькая… Скучнота!

(С глубоким волнением)

И нынче вот… Ведь день такой счастливый… Ведь приезжает маменька… Они ж… Пусть – дождь… Но день какой! Да, особливый. Всё сердце рвется! Как тут усидишь, Наумовна?.. Пусть сами дремлют в креслах И под перины прячутся свои, — Я ж ввстречу маменьке и в бурю!

 

ЯВЛЕНИЕ 4

Окна и дверь снова открываются, – и появляются старые княжны.

Неслух! Enfant terrible! [18] Дочь истая Софи.

(Громко.)

Идешь ли ты? Вы лучше сами выдьте! Вон – радуга!.. Да целых две, mes tantes! Такие… Не бывает красовитей! И капли на ветвях, что бриллиант! Уж я ль не видывала всяких радуг За семьдесят-то лет?

(Однако выходит не террасу)

За ней следуют две других. ВАРВАРА ФЕДОРОВНА – очень высокая старуха, почти грузная, с нарумяненным и оттого мертвенным лицом и гордо запрокинутой серебряной головой. ДАРЬЯ ФЕДОРОВНА – столь же полная, но низкая, с подвижным и сморщенным, как печеное яблоко, личиком, с еще черными прядями в сединах. МАРИЯ ФЕДОРОВНА – наоборот, столь же высокая, но сухая, с прозрачно-восковым, обострившимся, как у покойницы, ликом. На первой – чепец с фиолетовыми, на второй – с оранжевыми, на третьей – с голубыми лентами. МИЛУША идет к ним, НАУМОВНА уходит в дом.

Да, точно, тут Приятен воздух. Аромат пресладок. От лип… То – липы, tante Marie, цветут. Охрип? Кто? Ты, Ludmille? От этих радуг Коклюш, сударыня, ты схватишь! Грипп! Да я не то… Одну из лихорадок! Я говорю, что запах тот от лип! А-а…

Все три старухи садятся на террасе. МИЛУША устраивается тут же на ступеньке.

Кто там? Настя! Евстигнеич! Кузька!

 

ЯВЛЕНИЕ 5

Вбегает НАСТЯ.

Mabroderie! [19] Мне чтой-то невдомек… Вот наш народ! Он грамоте французской Век не навыкнет… А кажись бы, мог, Служа нам…

(Насте.)

Вышиванье! Карты! Книгу!

НАСТЯ убегает и мигом приносит требуемое. Княжны склоняются, одна – работая, другая – гадая, третья – читая. Миг молчания.

Ну, что, сестра, пророчат карты нам? Ох, сестринька… Тристессы, фальшь, интригу И смерть одной из родственных нам дам. Мне то ж, mes soeurs, [20] вещает глас духовный! Да льзя ли ждать, чтоб нонешний приезд Нам радость нес?.. Графиня Софья Львовна Уж в тех годах, что члась среди невест, Была – disons entre nous [21] – столь непутевой, Столь ветреной, Esprit si mal tourné, [22] Что ко всему должны мы быть готовы.

Снова миг молчания.

Mais là, en France, [23] слыхать случалось мне, Она блестит! В краю Буонапарта? В гнезде-то якобинском?.. То не в честь! Нет, худу быть! Да, да! Не лгут нам карты. Быть худу! Худу быть… Tante Barbe! [24] Ты здесь?! Вы молвили, что… что maman… такая… Ну, непутевая! Mais qu’est-ce que çа? [25] Мала, чтоб знать! Нет, вовсе не мала я. Tiens! [26] У тебя развились волоса.

(Оправляет Милушины локоны)

Воланы смялись… Вот что значит сырость! И la manière gamine! [27] И твой каприз! Брала бы с Lise пример! Скорей бы вырость! Стать всех, всех больше!..

(Спускается в сад и исчезает.)

Кстати, где же Lise? В портретной, с женихом. Наедине с ним? Chère! [28] Lise – благоразумница. И prude [29] . (Помолчав, экзальтированно.) Свершился б брак сей! Мы душой воскреснем… Уж подлинно. Марьяж наладить труд. Не помешало б Софьино прибытье… Ох, не к добру оно! Ох, не к добру…

 

ЯВЛЕНИЕ 6

На террасу выходят LISE и ЗВЯГИНЦЕВ. LISE – девица с воздушнейшим станом и правильным цветущим личиком. Ее обильные пепельные юсы мягко колышутся на подбирающей их шелковой сетке. АРСЕНИЙ ЗВЯГИНЦЕВ – офицер в белом мундире кирасира, имеет наружность примечательную: лицо его, тонкое, белое, с нежной, легко окрашивающейся кожей, бритое, но с русым пушком маленьких бак у щек, дышит типично-славянской ласковой мечтательностью. Взгляд же выпуклых серо-стальных глаз тверд и дерзостен необычайно. Он роста очень высокого, но несколько сутул, отчего, впрочем, фигура его не кажется менее изящной. Движения его как бы нарочито замедленные, почти вялые, но в них чувствуется затаенная порывистость и с трудом сдерживаемая большая сила. За исключением тех мгновений, когда он волнуется (что, однако, случается часто), он выглядит моложе своих лет.

Безумно и способен лишь любить я, — И уж добьюсь блаженства иль умру! Неужто?

(Теткам, ласкаясь.)

Тетечки! День стал погожий… Я для maman пошла б собрать букет… Но, ежели вам неугодно… Что же, Ступай!

LISE идет в сад, АРСЕНИЙ хочет следовать за ней.

И ты уж, государь мой, вслед? И я, княжна. В угоду конвенансам, Коль так, сестру возьмешь ты! Милли! Я. Что? Вновь быть вашей ширмой, аппарансом? Ох, Матерь Божия! Пророк Илья!

АРСЕНИЙ смеется.

Что ты ворчишь? Так… Причитанье няни.

(Сестре.)

Дай мне корзину… Я нарежу роз.

(Указывает на одну розовую беседку)

А вы вот здесь

(указывает на другую)

немейте средь лобзаний!

LISE краснеет, АРСЕНИЙ смеется.

Смешная – вы… Не девка, – купорос! Тож нянино словечко!

(Встает на скамью и срезает розы)

LISE и АРСЕНИЙ садятся на противоположной.

Вы видали Что-либо лучше тех вон нив и рощ? — Тех плавных, волглых, милых наших далей, Что радуги цветят и искрит дождь? Какой в них размах, благодать, могучесть! Вы любите Россию, Lise? О, да! И всё ж нельзя глядеть на них, не мучась, — Столь их краса никем не понята! Не правда ль, Lise? О, да! Ах, Lise! Скажу ли Вам самую священную мечту?.. Когда мы женимся, как матка в улей, Я в мир крестьян моих, гордясь, войду. Он будет наново обильным, вольным И самобытным, набожным, как встарь, А я – простым и мудрым, богомольным… Их царь во ржах… Из сказки добрый царь! Вон там под листьями белеют… Срежь их! Довольно уж! И так в цветах тону. Нет! Те – с припека… Вялы… Надо свежих. Меня вы, Lise, не слушаете! Ну? Но вам так чуждо, может быть, и скушно… Mais pas du tout! [30] Да, да… И я дивлюсь, Что можно быть столь юной и бездушной К тому, что свято… Что зовется – Русь! Не грех ли Вам? Ваш вид неузнаваем! Я – в ажитации. Не утаю. Сегодня ведь maman мы ожидаем! Вы любите так мачеху свою? Я?.. Обожаю! Это – ангел!.. Это… Умна! Мила!.. Да неужли же вы Не видели хотя б ее портрета? Его ж во всем нет доме. Вы правы… Mes tantes не любят Софьи Львовны…

(Громко.)

Милли! О, Господи!.. Да будь я влюблена, Меня б и калачом не заманили На людях быть!

(Подходит.)

Зачем я вам нужна? Дай медальон свой!

Та медлит.

Ну? С миниатюрой Maman! Ты хочешь показать?

LISE кивает головой.

Ему?

(Указывает на Арсения.)

Как вы ревнивы! Я была бы дурой, Открыв, что дорого, Бог весть кому!

(Подает ему медальон.)

Он смотрит долго, молча. Затем возвращает девочке, та снова убегает.

Не правда ли? Пленительна, как Венус. Улыбка, взгляд… Да, очень хороша. Но есть в чертах какая-то надменность. Мне ж в лицах женских нравится душа, Чело без дум и взор, что так невинен…

 

ЯВЛЕНИЕ 7

Из аллеи, начинающейся у их скамьи, внезапно выходит графиня ВЬЕЛЬГОРСКАЯ. У нее тот обворожительный тип, который столь был излюблен художником Брюлловым. Проницательнейший взгляд широких темных глаз, обаятельнейшая улыбка румяных уст. Одета она по-мужски. Коричневый бархат костюма с небрежно выпущенным белоснежным воротом сорочки четко рисует ее стройный стан. Серая, свободно изогнутая шляпа надвинута на черные, блистательные кудри. С нежной шеи ее, струясь по шелковому жилету цвета «vieux rose», спускается золотая цепочка лорнета. В общем, у нее вид мальчика из парижской богемы. Лукаво улыбаясь, останавливается она пред скамьей и кланяется с неподражаемой грацией.

В продолжение последующей сцены МИЛУША приближается сзади и не сводит с нее глаз.

Осмелюсь Вас спросить, mademoiselle, Не приезжал еще дормез графинин? Не знаю… Нет… Нет, не бывал досель. А не имею ли высокой чести Я с падчерицей говорит ее?

LISE кивает утвердительно.

Она цветет, как и должно невесте, — И ей всё восхищение мое!

(Снова кланяется)

А как княжны Marie, Варвара, Дарья? Цветет… не лик, так хоть чепцов их бант? А сами кто вы, сударь? Секретарь я Ее сиятельства, и музыкант, И парикмахер… Не слуга, а чудо! Читаю ей до хрипоты Мюссэ, Играю ей Шопеновы прелюды До ломоты в руках… Но на косе Зато уж вымещаю гнев свой правый: Кручу и жгу, тяну и вверх и вниз… Мне странен этот Фигаро кудрявый. И мне… Да это – мама, мама, Lise! Милуша! Детка! Ты меня узнала?! И это после стольких лет!.. Семи. Но вы не изменилися нимало, Maman! Mon Dieu! Иди же, обними! И, Лизанька, и ты…

Они все трое обнимаются и целуются без конца.

Вот снова вместе. Ах, маменька… Зачем же плакать, друг? Да у нее глаза на мокром месте! Гляжу… un gentilhomme… [32] И вот… и вдруг… Досадно, что ль? Напротив, дивно! Боже! Уж ты почти с меня! Et si charmante! [33] Но не похожа… Нет, кой-чем похожа… Урра!.. Приехала maman, mes tantes! М-r Звягинцев.

Тот сухо кланяется.

А-а, наш Бова-царевич!

АРСЕНИЙ бледнеет от негодования и смотрит на нее в упор дерзкими своими очами.

(Мягко)

О вас я знала уж в чужих краях. Мне много говорил о Вас Станкевич Покойный… Как? Он умер? Да, на днях, На Комском озере. То для России — Утрата горькая… Яснейший ум! И не в французских шорах, как иные.

СОФЬЯ ЛЬВОВНА отвечает ему столь же вызывающим взглядом и, тряхнув кудрями, идет к террасе.

(Запальчиво.)

Mais c’est une folle! [34] Манеры… И костюм… И тон мне нестерпимого всезнайства! Вот ближе с ней сойдетесь… Никогда!

LISE хочет идти.

Куда же Вы? Мне надо по хозяйству.

(Уходит в дом, минуя террасу)

Ломака!.. Но какая красота!

(Взволнованный, удаляется по аллее направо)

Ну, где ж Sophie? Bonjour, tante Barbe, [35] tante Додди, Tante Мэри! Кто пижон сей? Я – сама.

Картина немого изумления.

Ах, Бог ты мой… Да по какой же моде Одета ты?

(Тихо Милуше)

Уж не сошла ль с ума? Скорей вы сами!.. А и в самом деле Ты – наша Софьюшка. Notre nièce? [36] Ах… ах… Да разве ноне масляна неделя, Чтобы ходить, сударыня, в штанах? Ну, в этом ваши ж русские дороги Повинны… Oui!.. [37] Не гневайтесь, tante Barbe! Мы вымокли по пояс… Платье, ноги… И я, и спутник мой. Один лишь скарб, Что был привязан на верху кареты, Остался сух! Как так? Какой пассаж! Passage a la Russie!.. [38] Речушка эта, Что – знаете? – парк огибает наш, От выпавшего поднялася ливня. Нет моста… Вброд… Вода сквозь дверцы к нам… До икр, колен… И, что всего наивней, Мы дальше, глубже!.. Браво лошадям, — До брега вывезли. Тут у калины, Любуясь на российский горизонт, Сняла парижские я кринолины И… всё dessous [39] с отделкой лильских блонд, — И, бледная, невольная наяда, Схватила, вскрыв дорожный свой сундук, То, что попалось… Тут не до наряда! А спутник твой? А кучер? А гайдук? О, все они, заботясь о дормезе, Увязшем в грязь, не подымали глаз… Я ж, об удобствах европейских грезя, Пошла пешком, но храбро, как Жиль Блаз. Признаться, с ванны сей, что и простимо, Мой пыл отечественный поостыл… Да, славно принял край меня родимый — Смыл иноземщину! Вновь окрестил! Ведь экое в ней вольнодумство! В маме? C’est du Voltaire? [40] Voltaire?.. Старо, matante. Теперь владеют нашими умами Шатобриан, Бальзак, madame Жорж Занд. Madame?.. Не слыхивала. Это что же? И женщины почли уж сочинять? Пренарочитая, должно быть, рожа, Коль не нашлось людей, чтоб замуж взять! Она замужняя, ma tante. Не вышли ж И вы ведь замуж! Значит, рожа – вы?

Та только беспомощно всплеснула руками.

Да что ж ты, мать моя, ее не вышлешь? Твоя ли речь для детской головы? Пойди, Милуша.

Та уходит в дом.

Кстати вот о браке… Ты от него не прочь была б, Sophie? Исаия ликуй? Как? Снова? Паки?..

(Серьезнее.)

Но я не мыслю брака без любви. Во мне ж чувствительность охолодела, А вольность пуще стала дорога! Да не в любви, а в партии тут дело. Представь: вельможа, ленты… И рога? То был бы от меня презент особый. Да мыслимо ль о сей особе, chère, Так говорить?! Высокая особа? Еще бы! Титул, связи, камергер… Три вотчины! А душ-то… Тысяч двадцать! Вот и довольно без моей души Над кем насильничать и издеваться! Ты этак при других-то не скажи. У нас, сударыня, не заграница! А вот тебе совет мой, люб, не люб: В твоих летах пора остепениться. В бостон играть и слуг таскать за чуб? Уж «monde» [41] фраппирован… Один из франтов При мне тебя срамил, что ты-де там Вращаешься средь наших эмигрантов Да средь писак лишь! Разве это срам? Ты одобряешь эфти… баррикады, А знай, что поведенья твоего Сам Двор не одобряет! И не надо. Мне ж, бывшей фрейлине, то каково? До всякого Ильи, Фомы, Прокофья Тебе печаль, а теток, дочь не жаль? Ах, согласись, Sophie… Подумай, Софья. А у кого есть до меня печаль?

 

ЯВЛЕНИЕ 8

Входит НАСТЯ.

Куда прикажете вносить поклажу? Ковчег-то Ноев, то бишь наш, – уж здесь! Пойду скорей – свой туалет налажу. И вы, mes tantes… Для вас там кой-что есть. Для Вас – une tabatière. [42] Играет что-то…

(ДАРЬЕ ФЕДОРОВНЕ)

Вам севр.

(МАРИИ ФЕДОРОВНЕ)

Вам – кружева.

(Уходит в дом)

Ведь не глупа, Добра, а сгибнет – тьфу! – от санкюлота. Иль от кого еще! Да, ей судьба.

Медленно, одна за другой проследовали в дом.

 

ЯВЛЕНИЕ 9

Из аллеи направо появляется ЗВЯГИНЦЕВ, из аллеи налево – РИТТЕР. У него – умное, угловатое лицо, обросшее рыжеватой бородкой. На глазах – очки. Одет хорошо, но небрежно. Выглядит значительно старше своих лет.

Ба, Риттер! Звягинцев!.. Вот, братец, встреча!

Обнимаются.

Но как ты здесь? Графиня привезла. Я чуть не месяц, свой хребет калеча, Тащился с ней до этого села.

(Оглядываясь.)

Усладным названо-с? Ну, я б Неладным Его назвал. Помилуй! Что же так? Грязища, бедность… Нет-с, не до услад нам В отчизне нашей!

АРСЕНИЙ враждебно молчит.

Да, ведь ты – мой враг. Идейный, правда… В университете ж Дружили, помню. Не забыл и я. Да, вот не ведаешь, кем друга встретишь! Военная взманила колея? Я – кирасир. Но выхожу в отставку. Вот хорошо бы, брат! Не выношу Я кивера, равно как камилавку… А я досель к науке прилежу, — Жил в Гейдельберге, Веймаре, Париже… Там встретился с Вьельгорской и…

(Запинается.)

И что? Стал ей любовником? Я? Тощий? рыжий? Да суть не в том.

(Помолчав.)

Им не бывал никто. Графиня ж – феминистка, жорж-зандистка… Сен-симонистка даже и… как снег! Как щит сребристый месячного диска! Ты заражен, знать, Шиллером навек! Ей страсти чужды. Холодна? Едва ли. Учена? Вроде синего чулка Иль как?.. семинариста в желтой шали? Умна, остра, при этом глубока… И пишет хорошо, не как все бабы, Под именем «Madame de la Montagne» [43] . С ее красою лучше быть могла бы Она – «madame d’Amour»! [44] Ах, перестань! Но вечер уж становится прохладным… Да-с, тут не Ницца. Марш, дружище, в дом!

Уходят.

 

ЯВЛЕНИЕ 10

Спустя мгновение на террасу выбегают МИЛУША, LISE и СОФЬЯ ЛЬВОВНА, теперь уже в широчайшем шелестящем платье резедового цвета, с нежно-пестреющей индийскою шалью на плечах.

Ужли же снова я в моем Усладном? Вот странно… Как мне запах сей знаком! Левкоями, туманами…

(Старается вспомнить)

Еще чем? Да сеном же! Конечно!..

Все три смеются и спускаются в сад.

Что за тишь!

(Прислушиваясь.)

Лишь косы отбивают… Мы хохочем… Да птичка чуть посвистывает… Стриж.

(Деловито.)

Высоко вьется… Значит, будет вёдро.

Идут и садятся на скамью, образуя прелестную группу: СОФЬЯ ЛЬВОВНА – в середине, LISE – возле, МИЛУША – у ног.

Ну, Lise, теперь, дитя, откройся мне: Глядишь в свое ты будущее бодро? Как Вам сказать, maman?.. Нет, не вполне. Арсений Александрыч… Чудо! Прелесть! Нет спору. Но мне кажется, что он…

(Смолкает, не решаясь договорить)

Вон тот амур, maman, стоит, нацелясь В вас, в вас прямехонько!

СОФЬЯ ЛЬВОВНА бросает туда мимолетный взгляд.

Ну, что влюблен В меня он не взаправду! Почему же Ты думаешь так горестно, mon ange [45] ? Он не рев-нив… Какого ж лучше мужа?

LISE грустно поникает головкой, СОФЬЯ ЛЬВОВНА гладит нежно ее волосы.

К твоей косе пристанет флер-д’оранж… Цвет blond cendré [46] ! Потом он так начитан… Всё Гегель, Кант… И ты их прочитай! Однако вовсе немудрен на вид он! А мыслей, мыслей… Даже через край! Нет, он – прегениальный! расчудесный! Пошли его сюда, ко мне, chérie, [47]  — Мы потолкуем.

LISE встает.

Да, романс прелестный Я привезла… Его ты разбери. Восторженный и нежный… à la Шуман! Мы ныне все от Шумана в бреду. Ах, как натуры понял сладкий шум он, — Дубрав, ручьев… И я, maman, пойду?

(Убегает с LISE, обнявшись)

СОФЬЯ ЛЬВОВНА одна тихо напевает что-то… Свет пламенной июльской зари трепещет в саду, здесь и там.

 

ЯВЛЕНИЕ 11

АРСЕНИЙ шагами как бы нарочито-замедленными спускается с террасы и приближается к ней. СОФЬЯ ЛЬВОВНА глубоко задумалась и не видит его несколько мгновений.

Явиться приказали мне? Просила. Хочу узнать вас. Да… И то не блажь. Присядьте, побеседуем, мой милый! Я, точно, чей-то милый, но не ваш. Ого! Вы, видно, пресамолюбивы И спорчивы… Сын истинный Руси! А Вы, графиня, страх неторопливы! Что вы желали б знать? Ах, да… Merci. [48] Вы мне напомнили. Так предложенье Вы сделали одной из дочерей Моих… Но Lise иль Милли? Я – в сомненье. Елизавете Юрьевне. Как? Ей? Не вижу я, чему бы тут дивиться! Милуша – милое дитя… А та? И это знать угодно?.. Та – девица, Какую создала моя мечта. В ней есть то Ewig-Weibliche [49] … А-а! Гёте! Немудрено!.. И этот стиль вам мил? Но как же женитесь, и по охоте, На полунемке вы, славянофил? Как? Lise? Ее же мать была фон-Лассен. По мне неважно, кто как ни зовись, — Но будет ли союз ваш с ней согласен, Вот важно что, мой будущий beau-fls [50] .

(Закуривает папиросу)

Я полагаю. Lise чужды вопросы Эмансипации пейзан и дам… Она цилиндром не прикроет косы И пахитоски не прижмет к устам? В себя ж саму изволите вы целить! Да, Lise не будет уж… дурная мать! Боляр начнет рожать и колыбелить Да мурмолки супругу вышивать? Отменный брак! Совсем по Домострою! Не думаю, чтоб к Lise пристать он мог. Увлечься б лучше Вам ее сестрою, — Та – самобытна, точно что!..

(Сразу другим тоном с чудесной искренностью)

Мой Бог, Зачем мы вздорим? Оба ведь Россию Так любим! Только верим ли? Я – да. Взойдет не в наши годы, так в иные Ее звезда, восточная звезда! Лазурная, похожая на эту, Что на груди у вас… Вот эта брошь? Ее всегда ношу я, как примету, Что день мой будет ясен и хорош.

(Помолчав, с улыбкой)

Вы чувствуете? Стали мы чуть ближе, Арсений Александрович… Maman! Иду!

(Встает и обернувшись.)

Не странно ль? И меня в Париже Друзья ведь звали «l'étoile d’orient» [51] …

(Уходит.)

АРСЕНИЙ остается в задумчивости. Совсем стемнело, – и вот из дома полился тонкий свет люстр, хрустальный звук клавесин и мелодичнейший голос СОФЬИ ЛЬВОВНЫ. В саду появляется МИЛУША и слушает, затаив дыхание.

Как бег олени, И ты, душа, Своих стремлений Не утишай! Люби, душа, И тай в печали, — Как снег, свеча ли, — Чувств не туша… И пой, душа, Как ключ в лилеях. Что слезы? Лей их И осушай! А выпал жребий, — И ты, душа, Зефиром в небе Лети, дыша… Ах, что за голос! Как поток весенний! Да вся необычайная она… И… что скажу я вам, monsieur Арсений? — Вот вам какая бы нужна жена!

(Убегает.)

АРСЕНИЙ закусывает губы, затем в приливе необузданной гневности схватывает свисающую над ним розовую ветку, рвет и ломает ее на мелкие части, как бы что-то на ней вымещая…

ЗАНАВЕС

 

ДЕЙСТВИЕ 2

 

Отдаленный, запущенный угол у сладненского парка на высоком, обрывистом берегу реки Москвы. С одной стороны – ближе к реке – беседка-ротонда с тускло-золотящимся виноградным гроздом на куполе. С другой – в кустах одичавших мелких алых роз и смородины – замшенная статуя Вакха, юного, женоподобного… Возле – дерновая скамья. Широчайший, несколько пожолкший уж горизонт, залитый полуденным солнцем.

 

ЯВЛЕНИЕ 1

Гуляя, медленно идут СОФЬЯ ЛЬВОВНА и РИТТЕР. На ней – сиреневые кринолины, у шеи – косынка желтоватых кружев, в руках омбрелька из них же. Лик ее бледнее и сумрачнее, чем прежде. Молча садятся у статуи, молча же созерцают даль.

Salut! bois couronnés d’un reste de verdure! Feuillages jaunissants sur les gazons épars! Salut! derniers beaux jours! le deuil de la nature Convient a la douleur, et plaît a mes regards… [52] Что слышу я?.. Стишки из Ламартина? Хандрите-с вы, мадам де-ля-Монтань… Я знаю вас. Ведь лишь в минуты сплина Вы сентиментам отдаете дань, О, жесточайшая из львиц! Оставьте, Василий Павлович, ваш странный тон! Как можно вот при этаком ландшафте Болтать, как… как московский селадон? Ага! Вот-вот. Ты сердишься, Юпитер, — Так, значит, ты неправ! Ну, да. Сержусь. На что-с? Иль на кого-с? Не знаю, Риттер… Так на меня, должно, влияет Русь. Махнем назад, в Париж? А?..

(Серьезно.)

Верно! Вам ли, В которой уйма деятельных сил, И киснуть, ныть, как прочие все мямли, В стране, что царь Горох заворожил! Я, что ни день здесь, то мрачней и старей… Княжны, их приживалки, страхи их, Оплакиванья прежних государей И сетованья о всех нас, живых…

(Помолчав минутку)

Lise сватают шальному кирасиру Мнят выдать и меня… Вас?!. Ха-ха-ха… «Иди-ка замуж, chère! Не фруассируй Своим туманным прошлым жениха». Чьего? Да Лизина ж!.. Я – в роли жертвы. Уж и жених! – Икон и сох маньяк. И невзлюбили же друг друга смерть вы! Какой-то бард старья! Крылатый рак!..

(Невесело смеется)

Нет, друг мой, хуже было бы, влюбись мы!

(Встает)

Однако мне пора в мой кабинет, —

(указывает на ротонду)

Таясь от всех, строчить статьи и письма… Хотите? Там сигары есть, кларет… А кто же тантушкин для вас избранник? Да Мороков, сосед наш… Князь, богач… Точь-в-точь раззолоченный тульский пряник, Который – ели вы? – так черств, хоть плачь!

(Скрывается в беседке)

 

ЯВЛЕНИЕ 2

Из глуби парка выходят LISE и МИЛУША. В руках у первой – корзина с персиками.

Дай персичек!.. Ну? хоть один… Для пробы! Ведь сказано – нельзя. То – для стола. Когда нельзя, так это вкус особый… Вон тот, с бочком, хоть! Да бери! Дала!

(Разочарованно.)

Ну, вот уже и кушать нет охоты…

(Помолчав, лукаво)

Ах, Лизанька, сдается мне теперь, Что вашей свадьбы не бывать! Как? Что ты? Он слово дал! А ты не больно верь! Но отчего ж? Да просто вы не к масти!

(Загадочно.)

А может, полюбил другую он… Кого же? Маменьку ль… Меня ли……Настю… Почем я знаю? Вправду уж влюблен! Ты – маленькая, Настя – крепостная, А маменька… Всё контры промеж них! Уж так всегда бывает, Lise! Я знаю… Коль влюблены… Какой он ей жених? Не слишком знатен, не в чинах, корнет лишь… А что я видела один разок… Так говори! Что мучаешь? Что медлишь? Maman тут обронила свой платок, Малюсенький, как лепесток жасминов… А он его схватил и спрятал здесь…

(Указывает на грудь)

Потом пошел в бильярдную и, вынув, Стал целовать… Да столько раз… Не счесть! O, c’est horreur!.. [53] Ax, я умру, коль свадьба Расстроится!.. Неужто?!. Lise, Лизок! Я наврала про всё… Не плачь!

(Про себя.)

Ах, знать бы! Про всё ли? Всё… И, и… И про платок. Зачем? Чтоб доказать… Вот ты узнала, Как то желанно, что не про тебя, — И, верно, крепче любишь! Я? Нимало! Да замуж я пошла б и не любя. Остаться в девах! Что сего зазорней? Как вздумалось – и зарыдала я…

МИЛУША поражена.

Сюда идет толпа крестьян иль дворни… Пойду. Не выношу я мужичья! Нет, я останусь.

LISE уходит.

(Ей вслед тихо, угрожающе)

А-а, вот ты какая! Так знай же: это правда… про платок!

 

ЯВЛЕНИЕ 3

Появляется группа дворовых женщин. Среди них 2–3 парня (между прочим – НАЗАР), НАСТЯ, НАУМОВНА. Они ведут с собой СТРАННИЧКА-лирника, древнего, маленького, сухонького, с темным, словно из дерева выточенным личиком и странно-молодыми на нем синими глазками. МИЛУША с любопытством глядит на него.

Устал, знать, дедушка? Всю жисть шагая, Прошел, чай, святорусску поперек… Маленько притомился. Отдохни-ка Допрежь всего да кой-чем закуси. Оголодал ведь? Не… Орех, брусника Да хлебец не избылись на Руси. Вот – творожок… Вот студенец бычачий… Нет, этого, красотка, не могу. Забыла, дура? Нонче – середа, чай! Да баре же… А Бог с ними! Кваску… Капустки…

(Подает ему кринку и горшочек)

Вот спасибо.

(Крестится и ест)

Работали? И то. Картофель рыли… Да пора Уж полдничать.

Все располагаются на земле и также закусывают.

Что энто? Не гора ли? Да, Воробьева, миленький, гора. Привел Господь! Еще разок до смерти Тебя увидеть, град святой Москва! На, персик… Ишь! И дедко при десерте.

Девушки тоже смеются. СОФЬЯ ЛЬВОВНА появляется у окна ротонды и смотрит, не замечаемая никем.

И непутевая ж ты голова! Вот… хочешь? Персик! Что ж! Давай, милуша! Слышь! Имя, имя-то как угадал… Чудесный плод! Не яблок и не груша. Такие ж вот – точь-в-точь – и рай взращал! Да кто ж проведал, что в раю небесном? Не о небесном – речь, а о земном. Послушайте! Здесь страшный интерес нам…

РИТТЕР показывается рядом с ней в окне.

Да… Целый диспут! Верно, о святом? Ну, а в земном раю бывал ты, што ли? Я не бывал, другим же довелось. Да, были, и едали, и в подоле Плода того, что в изобилье рос, Вспять принесли. Всерьез они иль шутят? Да я и понимаю их едва. Коль есть, так где ж ён? Рай? Что был аль будет? Их, паренек, земных-то раев – два. Что был, тот – на полдень, у речки Тигры. То – велий сад за тыном золотым. В ём кони с крыльями и сфинксы – тигры С обличьем женским… Он пропал, как дым! Грядущий же – близ нас… Вон на востоке!.. Под кумполом, пресветлый, аки храм, И он стоит на Лыбеди-потоке, Незрим покедова ничьим очам… Врата в него с крестами из сапфирин, А во дворе – ключи с живой водой, И розаны летучие, и Сирин — Пичуга-дева… Нет певучей той! Вот, впрямь, географ и зоолог рая! Ему бы раеведеннье писать! Свят-человек! Уж умница такая… Да как, дедуся, мог ты столь спознать? Н-да… Только я опять в сумленье, дедко: Незрим очам, – ты ж словно бы видал? А чрез виденья, малый! Хошь и редко, А всё бывают… Понял, зубоскал?

СТРАННИЧЕК берет лиру и начинает пробовать ее. Все смолкают.

 

ЯВЛЕНИЕ 4

Близ ротонды проходит АРСЕНИЙ.

Идите к нам! Здесь можно приобщиться Народной мудрости. Ищу я Lise. Княжны сказали, что она – в теплице, Но там уж нет… Иди и насладись. Вот сей Гомер, забредший к нам в усадьбу, Прелюбопытный! Я слыхал его.

(Однако остается, но, не входя в ротонду, садится на ее ступеньку.)

Про что ж, родимые, вам рассказать бы? Аль про Антихристов приход? Во, во!

Раздаются унывные, жутко гудящие звуки лиры; облако как раз наплывает на солнце, – и всё кругом темнеет.

А-и придут годы, годы лютые, — Замутит народы злость и грусть, Край на край пойдет с войной и смутою, — И придет Антихрист-царь на Русь… Свянет колос хлебный от пяты его, От дыханья сдохнет млечный скот… Будет тяжче власть его Батыевой, — Всех он, змей крылатый, обовьет… Ина соблазнит деленым золотом, Ина волей вредною прельстит, Ина покорит мечом аль голодом, — И возьмут всех смерть, туга и стыд… Сгаснут солнце, месяц, – токмо зарева Будут Русь родную озарять… Ан – поборет тут Небесный Царь его, Среброкрылую наславши рать!..

(Смолкает и смотрит ввысь)

Женщины, слушавшие, поддакивающе кивая головами и охая, никнут в молчании.

Чудак! Каким-то золотом деленым Да волей вредною стращает их. Сколь непонятно то и далеко нам! Жаль! Этот стих… С глубоким смыслом стих! А близко время то? Да, недалече. О, Господи… Ах, батюшки… Вот страсть! Уж объявился, слышь, его предтеча, — Весь в красном… В брюхе жирен, как карась, С лица ж, как ястребок… Тощой, недобрый!.. Одначе, милые, пора мне в путь.

(Поднимается.)

Ну, встреться мне он, – поломаю ребра! Хвались! Чай, сноровишь улепетнуть. Не слухайте ж его! Блюдитесь, братцы! Всяк, кто ни есть… А пуще всех – она!

(Внезапно оборачивается и указывает на СОФЬЮ ЛЬВОВНУ)

Та столь же внезапно выходит из ротонды.

Ай, барыня!.. Чаво ж ее пужаться? Жива душа!

(Повертывается, чтоб уйти.)

О воле, что вредна, Ты сказывал… А есть, что и полезна? Есть, ясынька, есть, звездочка… Да той У нас, в нутре-то – целый кладезь, бездна!

(Уходит.)

Вас – слышали? – и он назвал звездой!

Дворовые уходят вслед за СТРАННИЧКОМ, МИЛУША ускользает туда же.

СОФЬЯ ЛЬВОВНА, вернувшись к ротонде, присела на балюстраду, АРСЕНИЙ, сидя по-прежнему на ступеньке, что-то машинально чертит на песке, РИТТЕР, присоединившийся к ним, нервно ходит взад и вперед.

Я всё ж его не разумею воли. Что ж разуметь тут? Дичь сплошная! чушь! Народ бы свой узнали вы поболе!

(Спокойнее.)

Свобода внутренняя – мыслей, душ… А вы-то знаете народа мысли? Я хоть хочу! Иду к нему учась. Но не уча?.. Да так при Гостомысле Жилось боярам… Что ж! Благая часть. А вы научите читать Вольтера, Де-Сада, – и толкнете на разврат! Поймет он вас? А вы его? Химера! Меж им и нами пропасти лежат. Нам кажется прекрасным вот сей Бахус, — Для них он лишь нелепый истукан! Нас волновать дано Моцарту, Баху, — Сипящий их волнует старикан! Без просвещенья то ли европейцы? Помилуйте! Дате, что были здесь, Как дикари-с! Как негры, как индейцы… Считаю к ним принадлежать за честь. На деле же они принадлежат вам! Свобода внутренняя!.. Ха-ха-ха… Да, чтоб к его не подбирались жатвам Те, кто не пробовали с ним пахать! А что дадите со свободой внешней Ему хоть вы, madame de la Montagne, Вы, русская, что быт не знает здешний И шлет о родине своей же брань В чужие и надменные к ней страны?..

(Показывает на листок, упавший с окна, что успел прочесть мимолетным взором)

Да, каюсь. В вашу тайну я проник. Изумлены? От Вас сие не странно, Апостол мрака! Цензор! Крепостник!

Мгновенно наступившее тягостное молчание нарушают крики многих голосов, донесшиеся с реки.

Среди них выделяется – серебристый, Милушин.

Там крики… Милли… Что-нибудь случилось! Не тонет ли она в реке-Москве? Бегите же!.. Ах, сделайте мне милость… И вы, и вы!

РИТТЕР следует за АРСЕНИЕМ. Крики стихают. СОФЬЯ ЛЬВОВНА, ходившая сначала взад и вперед в волнении, несколько успокаивается, садится на ступеньку, с которой только что сошел ЗВЯГИНЦЕВ, и, случайно склоняясь, видит нечто, начертанное им на песке.

Ес, ве… Ес, ве… Ес, ве! Он здесь чертил мои инициалы. Меня бранить и… грезить обо мне ж? Я не пойму… Что б это означало?!

(Задумывается.)

 

ЯВЛЕНИЕ 3

Мчась стрелой, вбегает LISE, за ней, задыхаясь, ковыляет ДАРЬЯ ФЕДОРОВНА.

Maman! Sophie! Крестьянский бунт! LISE Мятеж! Князь Мороков… Сам Петр Игнатьич… Мы ли Не говорили уж?.. Вот мужички! Теперь узнала! Чуть что не убили! Сдавили грудку… шляпу всю в клочки! Милушу?.. Дочь мою?.. Мой Бог! За что же? О, soyez tranquille! [54] Какое там!

(С выражением почти ужаса)

Нет, князя Морокова!.. Ну, вельможу,

(значительно)

Того-то самого… Идет он к вам! А-а… Суженый мой? Поглядим!

 

ЯВЛЕНИЕ 4

К ней приближается некое торжественное шествие – КНЯЗЬ МОРОКОВ, человек довольно тучный, с надменным, хищным, подлинно напоминающим ястреба профилем, в ярко-алом бархатном охотничьем кафтане, коего ведут под руки княжны ВАРВАРА И МАРИЯ ФЕДОРОВНЫ с видом невыразимого, почти раболепного почтения. Костюм его, действительно, порядочно порван, шляпа же вовсе утрачена.

Мгновение спустя, с другой стороны – от реки – подходят ЗВЯГИНЦЕВ и РИТТЕР, ведущие МИЛУШУ Они остаются пока на заднем плане.

Графиня! Обеспокоить Вас мне очень жаль… Но долг велит… Чтоб наказать тех свиней Зипунных, эту лапотную шваль, Ну, словом, ваших мужиков, от коих Являюсь к вам…

(Заминается.)

Побитым. Чуть влачась. Сего событья важность не… в побоях, — В восстании! Я слушаю вас, князь. Охотник я, madame. На перепелок Днесь с соколом сам-друг поехал я. Травил изрядно… Только на проселок, Что делит ваши и мои поля, Свернул, как путь пресек мне дюжий парень И ухватил коня под удила! За ним – другой, бабье… Как зверь, разъярен, Весь этот сброд совлек меня с седла, Крича: «Вот ворог наш!.. Вот супостат-то!.. Топить его! Повесить! Сжечь живьем! То – черт», pardon, сударыни… «хвостатый!» Продерзости такие! И о ком?.. Потом рукой своей холопской, грубой Нанес мне град поноснейших обид… По шее, по спине… внизу сугубо… Ах, ах… Дивлюсь, как всё ж я не убит?

(Оборачиваясь тучным туловищем своим поочередно к каждой княжне и грозно тыча перстом)

Ведь это – бунт почище Пугачева?! C’est du Marat! N’est-ce pas? Du Robespierre! [55] Шаг – мы на гильотине все! Да что вы? Коль не пресечь!.. Не сечь, не сечь без мер, Без жалости! Хоть насмерть? Лишь в угоду Для вашего сиятельства? Peut-être! [56] Ах, так и надо этому народу! Да, ноне в головах у многих – ветр! Но я настаиваю: о сем бунте, Графиня, поразмыслите весьма И крепче их, рабов своих, приструньте! Графине хватит своего ума. Да, и потом не слишком ли приструнен Ваш раб, холоп, зипунная свинья? А-а!.. Этак учит господин Бакунин, Не правда ль, юноша? О, точно я Не ваших лет, но… и не лет учебы! Всё ж одного, признаться, не пойму: Откуда столько вот презренья, злобы У нашего дворянства и к тому, Что перед ним, как… как овча, безгласен! Но лишь пока. Боюсь, что срок придет, — И станет, подлинно, как зверь опасен! Подумайте об этом в свой черед!

КНЯЗЬ МОРОКОВ совсем онемел от ярости.

в сторону) Да замолчите же! Ах, перестаньте! но очень громко) Птенец еще, а раскрывает рот! О, он с ума сошел на этом Канте… Ну, это Вы неправду… про народ! Без-гла-сен… Нет! При вас он, да, таится, А вот при мне так страх как говорлив! C’est vous, mon cher enfant? [57]

(Другим.)

Лишь сей девице Обязан тем я, что остался жив.

Все поражены.

Oui, oui… [58] Уж храбро, как солдат на фронте, Готовился я встретить смерть, когда Пришла она и властно так: «Не троньте! Он не…» Не понял.

(Недоуменно разводит руками)

«Не Антихрист…» Да… Они же ведь Антихристом сочли вас! Меня – Антихристом?! Его?! Его?!

Все, даже сам князь, разражаются долго не умолкающим смехом, – и общее настроение из натянутого становится очень оживленным.

О, простота! О, богобоязливость! И непочтенье всё ж! Нет, отчего? Виной вы сами… Что вы так оделись? — Весь красный-красный! Сапоги и те… Ах, нет! Костюм охотничий ваш – прелесть! Вам нравится?..

(Тише.)

Я ж Вами… enchanté. [59]

LISE алеет.

Так слыть Антихристом не вовсе дурно? Ну, покажите-ка мне свой ягдташ.

Тот открывает.

А-а, с полем, князь! И с превосходным полем! Я тоже ведь охотница. На львов? Благёр!.. А что? Давайте помирволим, — Простим-ка, князь, наивных мужичков?! Для дня сего готов. Ну, а теперь я Прошу вас в дом. Madame, я так одет… Орел орлом, хоть ощипи все перья, Останется!.. Притом вы – наш сосед. Мое именьишко, и точно, – подле.

(Подает руку СОФЬЕ ЛЬВОВНЕ, и оба уходят)

Ну, дело, кажется, идет на лад!

Все три старухи следуют за графиней и князем. Сзади плетется РИТТЕР.

МИЛУША вновь сбегает к реке. АРСЕНИЙ тоже порывается идти.

Останьтесь! Ждет же чай вас? До хлопот ли Мне по хозяйству, если в сердце – ад?! Вот! Всё преувеличить – страсть девичья. От рваного кафтана – ад в сердцах, Блаженство райское от трели птичьей, От паука – до обморока страх… Мы – столь чувствительны! Да так ли? Полно! Всегда ль смешно вам, коль смеетесь вы? И мыслите ль всегда, когда безмолвны? О! Эти речи для меня новы. Вы изменилися, monsieur Арсений… Но вот что я сказать хотела вам: Впредь будьте поскромнее, посмиренней С тем, кто вас старше по летам, чинам. Как этот дуб с его «секущей» мерой? Болтай он, – я же корчи дурака? Иначе ж с Вашей кончено карьерой! — Вы даже не получите полка… Ведь у него, мой Бог! влиянья, связи… Он всемогущ! Вы изменились тож. Вот почему вы были как в экстазе Пред этим… Нет! Не может быть! То – ложь! Вы та же, Lise? Родная мне?

LISE молчит.

(С глубоким чувством.)

Скажите!..

(Обнимает ее мягко.)

Смотрите: что воздушней и теплей Того луча на желтом, тихом жите?.. Так чувство, что во мне… Не до лучей И не до чувств теперь мне!

(Закрывает лицо руками и убегает.)

Lise! Вернитесь!

(Помолчав, один)

Так вот царевна Золота-Коса, Какой искал ты, глупый русский витязь! Иль образ, что взманил твои глаза, Ничтожен и слащав, как карамелька?!

(Прислушивается.)

Вот, ежели она идет, так – нет!

(Делает навстречу несколько шагов)

 

ЯВЛЕНИЕ 7

Ввстречу ему идет СОФЬЯ ЛЬВОВНА.

Вы?! Я вернулась… за своей омбрелькой…

(Открыто взглянув на него)

А впрочем, лгать пред Вами мне не след. Пришла я, чтоб просить у вас прощенья, Арсений Александрыч, – и прошу. Отпор ваш князю вызвал восхищенье В душе моей… И, верю я, межу, Что между нами пролегла, умалил. Вот уваженье и рука моя!

(Подает ему руку)

Но, Боже мой! Какой румянец залил Ланиты вам… Иль обманулась я? Вы не от гнева ль вспыхнули? От счастья… От гордости, графиня! Наконец! Вы не поверите… Шла, так боясь, я… Не знаете же русских вы сердец! Они горят, но всё простят и стерпят, — И, как воды в кринице полевой, Любви обильнейшей их не исчерпать! Так сядем, друг… —

(Тонко улыбнувшись)

Теперь уж можно? – мой, У ног того, кто был мой утешитель В былые годы…

Садятся у статуи.

Я о них сейчас Поведала бы вам… Но вы… хотите ль? Об этом только и прошу я вас. Вот к сей же белой статуе под розовой листвою, Бывало, приходила я, чтоб погрустить одной… Была шестнадцатьлетней я, горячею, живою И… человека желчного, лет под сорок – женой! Зачем уж за него меня родной отец мой выдал, — Сказать вам не сумею я, да и не всё равно ль? За сан ли (был сенатор он), за имя ли и титул, — Но я подверглась умственной и худшей из неволь… Граф тотчас сжег стихи мои и запер клавикорды, Он не велел смеяться мне, молиться запретил! Часами он высмеивал, ученостию гордый, Природу, чувства, родину – весь мир, что был мне мил! Я жизнь любила пламенно! Блеск люстр, и цвет фиалок, И зимнюю метелицу, и вешний ледоход, Madame de Stael и Пушкина, клик иволог и галок, Звон троек и пасхальный звон, гавот и хоровод… И часто, часто плакала я здесь, в тиши усладной, Глядя в лазурь заречную и дальше, на восток… И мнилось мне, что клонится над мной, как Ариадной, С улыбкою утешною хмельной и юный бог!.. У вас же были дочери… Увы! Им в полноте ведь Я при супруге-деспоте отдаться не могла… И в этаком томлении я провела лет девять, Нет! восемь… Тут скончался он, я ж, каюсь, ожила! Мечтала, планы строила… Но Lise отдали в Смольный, Милушу тетки отняли, не доверяя мне, — И, Русь покинув с горечью, я стала птицей вольной, Кочующей! И счастливой? Отчасти… Не вполне… Чего ж недоставало вам? Да друга! Сердцу друга. Друзей уму – и подлинных – довольно у меня. Как? С этим ликом солнечным и кудрей смольных вьюгой Любимою вы не были?! Да… Но любила ль я?

(Помолчав, с улыбкою, уже другой, яркою.)

Так не дурной кажусь я вам?

АРСЕНИЙ, с откровенным жарким обожанием глядя на нее, отрицательно качает головой.

А спор наш: Русь – Европа? Пустое!.. Вы – прекрасная… Душой и телом… вся! С усмешкою порхающей, с волной гелиотропа, От узких рук струящейся, с огнем… Итак – друзья?

(Снова протягивает ему руку)

Опустившись на одно колено, АРСЕНИЙ целует ее.

Ну, вот теперь я счастлива! Как мне понять?.. За Лизу. Вы, точно, примечательный, достойный человек.

(Несколько меняя тон при взгляде на него)

Как странно чист и дерзостен ваш взор, смотрящий снизу… И весь вы – словно русский наш, хладяще-жгучий снег!

От реки доносится голос МИЛУШИ: «Гори, гори ясно, чтобы не погасло».

Милушин голос! слышите? Да, там игра в горелки. Чудесная и мудрая, коль разобрать, игра! — Кто люб, того и выбери! Здесь нет моей омбрельки… К чему она Вам, милая? Спадает уж жара. Нет… всё знойней мне кажется! Но… встаньте же, идите ж! И… и любите крепче вы мою простушку Lise! Да… Узрел странник жаждущий свой златозарный Китеж, — И снова в боры темные смиренно удались!

Издали опять слышится: «Гори, гори ясно, чтобы не погасло!»

Графиня! Я… Не знаю я… Затмит или прояснит Судьба мое грядущее… Но знаю я одно: Поистине, горит во мне, горит и не погаснет То чувство несказанное, что вами зажжено!

(Стремительно удаляется)

Нет. Лучше враждовать нам с ним, как ранее… Иначе… А коль мечты и помыслы у нас одни и те ж?! Но Lise, но Lise?.. Да мыслимо ль?!

(Поднимает побледневший лик свой вверх, к статуе)

Смотри, как встарь я плачу… О, благостный и дерзостный, как он!.. Утешь! утешь!

(Прислоняется к пьедесталу и тихо рыдает)

Горячие лучи солнца тронули каменные уста бога и, мнится, он улыбается… Вдали в третий раз звучит: «Гори, гори ясно, чтобы не погасло!»

ЗАНАВЕС

 

ДЕЙСТВИЕ 3

 

Салон в особняке ВЬЕЛЬГОРСКОЙ в Москве. То – обширная и уютная комната, разделенная аркой на две части: в первой, большей – собственно гостиная с тяжелой мебелью, обитой полосато-синим атласом, и с клавесинами. Посредине – большой круглый стол с двумя вазами толстого темно-голубого поповского фарфора. В одной из них – пышные глубоко-розовые розы, в другой – лосные ярко-румяные яблоки… В левой, меньшей части – кабинет с книжным шкафом и секретером красного дерева. В углу, у печи в виде колонны, на верху которой белеет бюст, – клетка с серо-малиновым попугаем. В салоне – три двери: прямо – входная, направо (из гостиной) – во внутренние комнаты и налево (из кабинета) стеклянная, очевидно, в сад.

СОФЬЯ ЛЬВОВНА в платье василькового шелка, с озабоченным челом сидит у бюро и пишет. МИЛУША стоит у клетки и – то играет с птицей, то наблюдает за матерью. Окна в кабинете раскрыты, – и в них широко-золотой волной вливаются закатные лучи и колокольные звоны.

 

ЯВЛЕНИЕ 1

Из двери направо входит НАУМОВНА с зажженной лампадой в руке и направляется в угол кабинета, где висит образ, как раз над бюро.

Придется, Бога для, мне средь писаний, Графинюшка, побеспокоить Вас. А-а… Ну, изволь.

(Встает.)

Иль завтра праздник, няня? Да и какой еще! Второй, чай, Спас. Какой? Да яблочный! Что разрешенье На фрухт дает… У нас же говорят — Преображенье. Ах, Преображенье!

(Задумчиво.)

Любила я сей день года назад… Как не любить! Он всё преображает, Сударыня… И радовать горазд! Да, сбросить бы весь гнет забот и сует!.. Начать жить вновь!.. Вот-вот! Он, Спас, подаст.

(Уходит.)

СОФЬЯ ЛЬВОВНА снова садится за бюро. Краткое молчание.

Ну, попочка!.. ну, умненький… ну, попка, Скажи: «Князь Петр Игнатьевич – дурак!» Пойди сюда!

МИЛУША подходит.

Какая ты растрепка!

(Оправляет ее кудри. С ласковым упреком)

Зачем ты князя называешь так? Он, может быть… Нехорошо, Милуша. Чтоб рассмешить… У вас морщинка тут.

(Указывает на ее лоб)

Я ж видеть не могу! Садись и слушай. Мне нужно мнение твое и суд.

МИЛУША садится на скамеечку у ног ее.

Вот если бы я замуж вышла снова, Как ты б, дочурка, отнеслась к тому? За Звягинцева, да? Нет… За другого.

(Вспыхнув.)

Вот глупости! Как можно? Почему? Он – Лизин же жених… Уж скоро свадьба. Вот – крест, а этого не будет дня! Да, стали летом мы в Москву скакать бы, Коль не приданое б и не родня, Что о помолвке известить пора нам? Вы знаете ж весь вздор таких причин! Не на салопе ж в этом вот приданом Он женится… Не на толпе кузин!.. А… а на Lise, что, как собаке палка, Ему мила… Ведь это ж – грех, maman! Ну, как вам, душенька, его не жалко? Оставим разговор сей, mon enfant! [60]

(Берется вновь за перо)

Нет! Нет!.. А кто ж другой-то? Вы сказали… Князь Мороков. Антихрист наш? Как? Он? Не может быть!.. Вот не было печали, Так черти накачали! Что за тон! Какие выраженья, Милли! Точно…

 

ЯВЛЕНИЕ 2

Входит НАУМОВНА с письмом на подносе.

От князя Морокова вам письмо Из Вознесенского привез нарочный. А-а, штоб его! Уже?! Опять un mot! [61] Оставь меня теперь! Ступай же… к Лизе.

МИЛУША и НАУМОВНА уходят.

(Одна)

Что ж! Примем с мужеством судьбы удар.

(Нервно разрывает конверт, читает… и тонкоочерченные дуги прелестных бровей ее поднимаются от удивления. Миг еще – и всё лицо ее из строго-озабоченного становится, как всегда, очаровательно-беспечным)

Как? Что?.. Нет, я-то при каком сюрпризе! Ее руки – и он?.. Так толст, так стар!

(Вскакивает с места, полная безудержной веселости, и начинает кружиться. Тут обнаруживается всё сходство с нею МИЛУШИ. Подбегая к попугаю)

Теперь уж можно, попка! Ну, кричи же: Князь Петр Игнатьевич – дурак, дурак!

 

ЯВЛЕНИЕ 3

Из входной двери появляется РИТТЕР и с удовольствием глядит на СОФЬЮ ЛЬВОВНУ

Вот это – вы! Такая ж, как в Париже! Но отчего распрыгались вы так? Сегодня как бы вновь я овдовела, Мой друг… И стало на сердце легко! Однако разъясните – в чем же дело? Мой кавалер… Тот… в стиле рококо, В кафтанах бархатных, столь редких нонче, С кем дружно мчались мы на зайцев, лис, Болтали нежно о борзой иль гончей, Влюблен, о срам мне! Не в меня, а в Lise… Вот здесь в витиеватой пышной фразе

(показывает письмо)

Дарит (как мне недавно ананас) Он сердце ей, не мысля об отказе… Но всё ж его получит! И тотчас.

(Направляется к бюро)

А я б так не советовал спешить вам… Чего же ради? Ради же… себя.

(Немножко помолчав)

По счастью ль вашему, его ль молитвам, Но некий богатырь, что, вас любя, Теперь стоит пред браком на распутьи, Становится свободным, если… Вы!.. С ума сошли вы! Правда. И не будь я — Ваш старый друг… Вот в этом неправы. Не стары вы… Да и не друг мне… Кто же?

(Догадавшись, со страхом)

Нет, нет, не говорите мне! А та, Та женщина, что ста друзей дороже! Молчите ж! Слушаю-с. Как и всегда.

(С горькой усмешкой)

Уж, точно, ваш я, Софья Львовна, Ritter. [62] А разве я не знаю? Не ценю?

(Протягивает ему руку, тот целует)

Я видел Герцена. Бранит он Питер И Новгород… На вашу avenue В Париже собирается… Пока же И здесь, на Знаменке вас посетит. Ах, очень рада… Ну, а с тем, в плюмаже И бархатах, как быть мне?.. Ведь сидит Его нарочный. Мой совет незлобный: Поговорите с барышней самой! Как без нее решать? Что? Неудобно? О-го! Да вы становитесь иной: Самодержавной…

(взглядывая в угол)

истинно-лампадной. А lа Арсений… то бишь a la russe! Василий Павлыч! Уязвил-с? Досадно?

(Смутившись под ее взглядом и отступая к двери)

Я… Я пока, графиня, испарюсь.

(Уходит в заднюю дверь.)

Вот декларация в любви без нужды! Неглупый человек, а нет чутья. И смелость вдруг!.. Ревнует, что ль? Неужто Так всем приметно изменилась я?

(Решительно подходит к двери направо)

Lise!

 

ЯВЛЕНИЕ 4

Я, maman? Пойди ко мне, дружочек. Сейчас. Лишь провожу мамзель Эллен.

(Через мгновение входит)

Ах, что за чепчик вышел! Оборочек И валансьен… второй и валансьен… Прелестнейшие хлопоты всех свадеб!.. Как ясен лик твой!.. Да и всё ясно. Мне, в сущности, и звать тебя не надо б И всё самой одной покончить, но…

(Сразу решительно)

Князь Петр Игнатьич просит – не чудак ли? — Твоей руки. Сам Мороков?.. Ах! ах!.. Да! сей орел… набитый ныне паклей.

(Глянув с удивлением на падчерицу)

Что за волненье, Lise, при пустяках? Конечно, притязаньям тем нет места! Почти старик – он, ты ж столь молода, Затем другого любишь – и невеста…

(Встает и идет к бюро)

Итак, пишу ему отставку. Да? Нет, обождите! Для чего ж оттяжка? Такой богач, вельможа… Так пошлем Отказ свой на веленевой бумажке И золотым заклеим сургучом. Дождешься ль этакого претендента? — Все ордена, отличья… ключ златой… Андреевская, Анненская лента С огромной бриллиантовой звездой Ведь государь не раз был в Вознесенском, И сам он принят chez lmpératrice [63] … Ну, может ли в кругу найтися женском, Кто не завидовал мне?! Слушай, Lise. Я старше, опытней тебя… К тому же Я знала уж подобную судьбу. Поверь, быть юною при старом муже, — То всё равно, что тихо тлеть в гробу! Тут важен нрав. И мой – не из железа, А исподволь над мужем взял бы верх. Я на балах плясала б вальс, англезы, Мой старец же к тем ножкам чувства верг! А Звягинцев? Вот с этим потруднее: Характерный и вспыльчивый, Бог с ним! И в голове – престранные идеи… А положенье? Смутное, как дым! Из трех имений два-то он уж продал, Чтоб заплатить по картам крупный долг. Теперь – вы знаете? – в отставку подал И грезит мужичьем… Какой в сем толк? Нет, я еще подумаю… Да, вижу — Не мне учить тебя… Я… Я – глупей. Досель храню я сердца младость… Вы же, Вы, девы нынешние, из цепей, Что нас гнели, блестящие браслеты Способны делать! Льзя ль быть вас умней? Мы только дальновидней в эти лета…

(Встает.)

Так я ответ дам вечером.

(Уходит.)

И в ней, Из сказки Гофмана бездушной кукле, Он светлый Гётев идеал любил?!. И любит, верно… Я ж… Седые букли Мой черный локон сменят, – чувств же пыл И мыслей взлет всё будут те ж, Арсений…

 

ЯВЛЕНИЕ 5

АРСЕНИЙ как раз быстрыми шагами входит в комнату. Лицо его сияет тихой торжественностью, в очах – некая светлая решимость.

Мне должно нечто вам сказать. Мой Бог! Да нынче день какой-то объяснений. Поверьте, друг мой, ежели б я мог… Чем от чела у вас так пахнет? Миром. Сейчас лишь у Николы-Красный-Звон Я был за всенощной. Чудесным миром Ваш взор, всегда мятежный, просветлен… И полн как бы решимостью. Да, принял Там, в церкви, важное решенье я. Всё лицемерье от души отринул, — Преображенным зрите вы меня!

(Глубоко и блаженно вздыхая)

Не надышался ароматом роз бы И яблоков вон тех, – так хорошо!..

(Помолчав.)

София Львовна! Вот моя к вам просьба: Не объявляйте два, три дня еще О… нашей свадьбе. Но всего дня на три Мы и приехали сюда в Москву! Послушайте… Ведь мы не на театре Играем и не грезим наяву?! Что за фантазии? Ну лишь сегодня… В сей вечер что-то да произойдет. Я верю в чудо чудное Господне! Иль он узнал?..

(Ему.)

Какой вы сумасброд! Ну день, извольте. Сколь прекрасна осень! В ней хмель отрад земных и неземных… Всё ж странно мне… Иль вы, как Подколесин, Сбежать хотите, милый мой жених? Ваш?..

(Бросается к ней)

Ваш? Pardon… Я вас должна оставить.

(Уходит.)

О, милая… Да, да, зови же так!

(Раздумчиво.)

И Лизу жаль… Но это ж навсегда ведь! И был ли б таинством подобный брак?!

(Глубоко задумывается, затем, махнув рукой, решительно направляется к двери направо и сталкивается с мчащейся и бешено прыгающей МИЛУШЕЙ.)

 

ЯВЛЕНИЕ 6

Вбегает МИЛУША.

Вот радость-то! К нам едет крестный! крестный!

(АРСЕНИЮ)

Вы к Lise? Нельзя. У ней сейчас мигрень. Да, да, и вас не пустит, фат несносный!

 

ЯВЛЕНИЕ 7

Из входной двери медленно входит ХОМЯКОВ. Он – человек лет под сорок, крепкого телосложения, чернокудрый с умными косящими глазками.

МИЛУША с визгом бросается ему на шею.

Здорово, крестница! Когда б не лень, — Вплавь по Москве-реке, не то что сушей Я к вам в Усладное давно б примчал, Так стосковался по тебе…

(Видит АРСЕНИЯ)

Арсюша? Я, Алексей Степанович. Ишь, стал Каким ты молодцом!.. Надолго ль прибыл Из града, то бишь бурга царь-Петра? Да мыслю – навсегда. То – в стан наш прибыль. За Русь поборемся… Пора! пора! Я с радостью великой… Да сгожусь ли? Есть вера? Есть любовь?

АРСЕНИЙ кивает.

А дело есть. У нас тот меч кует, то ладит гусли, А тот взялся хоругвь святую несть… Аксаковы, Киреевские… Много! И мало всё ж! – Враги со всех сторон.

(Помолчав.)

А помнится – не веровал ты в Бога? И в жизнь?.. Да ни во что! Ни в чох, ни в сон! Ведь я знавал тебя и малолетком, — Покайся же!

Садятся.

Да я и не таюсь. Благодаря житью в деревне, предкам, Всегда неистово любил я Русь.

(Понизив голос)

А во Христа не верил… И, безмерный Во всем, как истый русский, я – не лгу — Нарочно сам впадал в соблазны, скверны, А особливо очутясь в полку. Былой гусар, вы знаете… Va-банки, Дебоши, кутежи… И я дарил Перл с ризы Богородицы цыганке И, лист Евангелья скрутив, курил. Да что! Мне ныне даже вспомнить страшно… С чего же вдруг переменился ты? Такой вот…

(Заминается.)

Что? Безбожный, бесшабашный? Не от раскаянья иль простоты. О нет! Я нравен и неглуп. Тут – чудо! Узрел, узнал, поверил. Вот с чего!

(Помолчав.)

Сказать ли? Друг, я благодарен буду. А кроме нас здесь нету никого? Я… Вы, дружок, не высмеете подло.

 

ЯВЛЕНИЕ 8

Во время его рассказа входит НАУМОВНА, чтобы зажечь канделябры на столе, и, заслушавшись, остается. Мгновение спустя, из входной двери тихо, чтобы не мешать, появляются ГЕРЦЕН и РИТТЕР. Увлеченный рассказом своим АРСЕНИЙ и заинтересованные слушатели его не замечают их.

Судьбой я был заброшен в Арзамас, Чтоб закупить для эскадрона седла. Ну, глушь и сплин, снегов и карт атлас И некий лже-барон… Всё слишком просто! Я проиграл ему в пять, шесть ночей Казенные все деньги… тысяч до ста. Пришел к себе. И при одной свече, В унылой зале, в полночи метельной, Столь ощутил свой ужас, свой порок, Что в отвращенье и тоске смертельной Взял пистолет и взвел уже курок…

(Останавливается, ибо от великого волнения у него перехватило на миг дыхание… Затем, проникновенно)

Вдруг вижу, возле, вот как вы, голубчик, Сидит седой согбенный старичок, Одет в худой мерлушечий тулупчик, Косматобров, но дивно светлоок. Грозит перстом, а сам букетец ягод С улыбкой близит пред мои уста… «Вкуси-ка, – шепчет, – скорби-то отлягут… Да помолись… Да памятуй Христа!» И я вкусил… И с этой земляникой, Сладчайшей и пахучейшей, как мед, Исполнился я жалости великой К себе… ко всем… И жить остался вот! А старичок? Как облачко растаял… Я ж вдруг уснул, как с детства уж не спал… Вот Бог-то! Подсобит, когда не чаял… С зарей проснулся. Камень с сердца спал!.. Восторг – в душе моей, улыбка – в лике… Гляжу – окно заиндевел мороз, А… на столе алеют земляники, — И в зале их уханье разлилось!.. Чрез день же мне случилось быть в Сарове, — И вот в портрете старца, что там чтим, Узнал вдруг тот же стан я, очи, брови… Мой гость был он… усопший Серафим!.. С тех пор я взял священную привычку Хранить его наивно-мудрый дар. Вот он, при мне.

(Вынимает из кармана на груди увядший букетик.)

Да-с, любишь ты клубничку. Смышленый был монашек, хоть и стар!

Неописуемое волнение. АРСЕНИЙ вскакивает в высшей степени негодования, подымается и ХОМЯКОВ. МИЛУША и НАУМОВНА смотрят в недоумении, смутно чуя, что в их настроение вторглось что-то нехорошее.

Затем, качая головой, НАУМОВНА уходит.

Вы… Вы… Гнусны! Нет, хуже: некультурны. Как, Герцен? С ними – вы?

(Указывает на ЗВЯГИНЦЕВА и ХОМЯКОВА.)

Не может быть! Не уважать чужие культы дурно Не менее, чем изувером быть. Я даже вам завидую немного. Сам я не верю. Да… Мне не дано. Ведь это дар особый – верить в Бога! Как сочинять стихи… Высоко, но… Досель иным идеям вы служили… Рациональным-с! Романтизм вам чужд. Однако мой поэт любимый – Шиллер. Да, кажется, и ваш?.. Но это ж чушь! Декабрь и ягоды? Гм… Встав к барьеру, Заутра мы решим наш спор о том. Угодно драться?.. Но за что-с? За веру? Есть Бог иль нет? За сей пустяк, фантом?

(С ударением, понизив голос.)

Иль за наш общий чернокудрый фатум?! В уме ль вы, сударь? Ипоболе вас! Не чтусь славянофилом я и… фатом. А-а, фатум – у дверей?.. Так завтра. Да-с.

Расходятся.

 

ЯВЛЕНИЕ 9

У двери, действительно, стоит СОФЬЯ ЛЬВОВНА. Мгновение медлит, как бы наблюдая РИТТЕРА и ЗВЯГИНЦЕВА, затем с выражением особенной радости идет к гостям.

Вот и maman! Еще вы стали краше! Уж, подлинно, «во лбу звезда горит»! Добры ж всё так же… Мне писали наши, Как на чужбине им благотворит Une étoile [64] … Ах, Александр Иваныч! Я так вам рада… Сколько лет и зим! И вам – спасибо, Алексей Степаныч! (Окинув их обоих взором, несколько удивленно.) Но… разве ж не враждуете вы с ним? Дьяк встарь сказал уж: «Овии к востоку, А овии зрят к западу…» Вот так И мы с ним. Враждовать какого проку Коль оба родине желаем благ? Конечно!.. Знаете ли, Софья Львовна, Как ныне мы зовем их? «Nos amis Les ennemis». [65] Мы спорим, но любовно, Не расходясь с семи и до семи. У любомудров? Нет. Их круг, растаяв, Исчез, как и Станкевича кружок. Вот – у Чаадаева… Да, что Чаадаев? Умом блестящ, как нож, как он, – жесток. Как он писал: «Растем мы, но не зреем!» Зари не видит, что уж занялась! Спросите, как живется на заре им? Цензура не щадит их, как и нас!

 

ЯВЛЕНИЕ 10

Входят НАУМОВНА и лакей с большими лакированными подносами. На первом – чайный сервиз сине-золотого фарфора, на другом – граненый хрусталь с вареньями, бокалы и бутылка шампанского. Поставив всё это на стол, прислуга уходит.

Вот чай. Прошу… Не скрещивайте копий!

Все переходят к круглому столу, садятся и на мгновение умолкают.

Заря? В России?.. Мрак, как в ноябре! Как прежде, как и впредь… А что в Европе? Там? Многое… Социализм Фурье… Он всех зажег! Все жаждут фаланстера! И революция уж невдали… Там – мысль и действенность! Здесь – сон и… вера. Что ж медлим мы, мы, соль своей земли?!

(ХОМЯКОВУ)

Вот вы… С самодержавьем, православьем Дотерпитесь, покуда смерть придет! Да… Признаюсь, могильным чем-то, навьим От ихнего ученья отдает! Скажите… А от ваших революций Благоухает очень хорошо?

(Сразу серьезно и энергически)

Нет!.. Токи крови ими в жизнь вольются, А кровь… она смердит! И как еще! Власть деспотизма иль социализма — Иного выбора, поверьте, нет! А ежели иными задались мы, — И нечто новое приносим в свет? Что ж? Балалайку, лестовку да бармы? Иль самовар-с? Не гильотину всё ж! Мы правду сеем – рыщут вкруг жандармы! Пусть! Не потопчут всю златую рожь. Пожнут ее… Да кто же? Внуки? дети? Да. Лишь не съела б чуждых новшеств тля. К старинке-с? К временам кнута и плети? А днесь – шпицрутены и фухтеля! Цари московские пеклись неплохо О родине. Всё зло нанес ей Петр. Коль вновь придет, не дай Бог, смут эпоха, Потомки скажут, сделавши нам смотр, Кто был правей! Не вы ль, звонарь и постник? Да, чем дорога ваша-то права, Ответьте-ка нам, мира совопросник? Даст вам и им ответ… сама Москва!

(Взволнованно и вдохновенно)

Москву, на ней не бывши давно уж, – вечность целую! — Увидела намедни я с Воробьевых гор Столь сказочно-прекрасной – и яркою, и белою, Что замерло дыханье, слезой застлался взор!.. Уж августа ли солнце не хладно ли, не скупо ли? Она же вся сияла! Там – шпилем, там – крестом, И золотом потусклым, что на Успенском куполе, И мрамором ротонды, вершащей Пашков дом… Как бархат кармазинный, плыл звон Иван-Великого, Куранты Спасской башни играли серебром… Ах!.. Пушкина родившей, взлелеявшей Языкова, Москве ль страшиться ломки, содеянной Петром?! Москва на стенах мшистых растит сирень цветущую, Москва, как птица-Феникс, встает, сгорев дотла… В ней – вольность и заветы! Былое и грядущее! В тот миг, о незабвенный! я это поняла. А что я? Шалый листик, оторванный от дерева… Страны своей беглянка… Вы ж, русские волхвы Востока и заката, и веря, и не веря, вы Все тайно единитесь под сению Москвы! Всё общество – в сильнейшем и, действительно, объединившем всех волне — нии… Кое-кто поднимается с места, другие же, наоборот, словно прикованы к нему, не движутся. Чудесно молвили вы, Софья Львовна! В первопрестольной каждый дом и двор Мне дорог, словно я слагал их бревна! И я, быв юным, с Воробьевых гор Ей любовался… И пылал, как кратер! Да, и в реакции вольней здесь дух! Здесь – университет наш… Alma mater!

(Внезапно АРСЕНИЮ)

А что, не помириться ли нам, друг? А вы поссорились?.. Слегка. С любовью.

(АРСЕНИЮ)

Что ж, извинишь ли? От души готов.

Жмут друг другу руки.

Так за Москву! За третий Рим! Московью!

Все чокаются. К тонкому звону хрусталя примешивается густой колокольный звон.

Ишь, как распелись сорок сороков! Вот весело!.. Сплясать бы…

(Робко, матери)

Неприлично? Нет, душенька. Играйте ж, крестный… Ну! Страх как она у вас своеобычна!

(Садится за клавесин.)

Чур, подпевать мне! Ладно. Подтяну.

(Играет мелодию русской песни, удалой и нежной)

Уродилась я вольным-вольна, Словно синя Окиян-моря волна! Шлет сватов к нам старый стольничий… «Как ты, батюшка, ни вольничай, — Не пойду я в тесный терем под замок, Где лишь видят красно-солнце да Бог!»

(Пляшет всё бойчее и задорнее, сохраняя при этом всю плавность и подлинность русских плясовых движений)

Уродилась я вольным-вольна, Словно ласковая Ладушка-весна! Шлет сватов младой сокольничий… Тут, как я сама ни вольничай, А пошла в его цветистый теремок, Где нас видят лишь злат-месяц да Бог!

(Останавливается, разрумяненная и запыхавшаяся)

Да-с… Вот так барышня! Что? Царь-девица! Вся русская! И голосок какой!

МИЛУША, застыдясь, убегает.

Однако не пора ли расходиться? Да, надо и хозяйке дать покой.

Все, кроме АРСЕНИЯ, незаметно удалившегося в оставшийся неосвещенным кабинет, целуют руку СОФЬИ ЛЬВОВНЫ и удаляются. Она провожает их до дверей. Затем возвращается, медленно, полная затаенной светлой думы, берет из вазы розу, вдыхает долго аромат ее и прикалывает к груди своей.

Потом вынимает из канделябра свечу, направившись в кабинет, видит АРСЕНИЯ, стоящего, скрестив руки, у колонны и освященного ярким сиянием месяца.

Как? Вы всё здесь?..

(Нахмуриваясь)

Зачем вы здесь? Вы видите – устала я… Отдайте вашу розу мне!

Та медлит, растерявшись.

Да, эту вот, мой друг. Такая она томная, и тяжкая, и алая, Как сердце, что исполнилось до края страстных мук…

СОФЬЯ ЛЬВОВНА покорно подает ему цветок и, пройдя мимо, ставит свечу на стол.

(Тем же тоном)

Свечу ж задуйте! Что она при этом властном месяце?..

СОФЬЯ ЛЬВОВНА столь же покорно гасит свечу.

И сядьте тут!

(Указывает на диван)

СОФЬЯ ЛЬВОВНА садится, он опускается подле.

Поэзия… Совсем Жорж Занд с Мюссэ! И скажемте то, важное… Ах, да… немножко бесится, От счастья, видно, Лизанька, ma fille и votre fiancée. [66] Не то! не то! С Lise кончено, о Lise ни слова более.

СОФЬЯ ЛЬВОВНА смотрит на него пронзительным взглядом.

(Твердо.)

Да, да, теперь я вынужден, обязан с ней порвать. Арсений Александрович! То слышу, верьте, с болью я… Успела оценить я вас и полюбить, как мать. Как мать, графиня? Только-то?.. Мне ж верится, мне ж грезится, Что большей удостоен я и… иной любви! Сколь нежное лицо у вас в сиянье дымном месяца! Сколь жажду я вас, милая… любимая… Sophie!

(Приближает к ней лицо свое)

Безумец! Что сказали вы?

Он внезапно целует ее в уста.

Что делаете?.. Боже мой! Оставьте же… Да можно ли?.. А отчего нельзя? Когда мы оба дерзкие?.. Когда хотим того же мы? Но оба и столь разные!.. Я Вам чужая… Вся. Неправда! Путь один у нас… И вера та же самая От нынешнего вечера!

(Стремительно берет ее за плечи и поворачивает к себе)

Ах, что за красота! Ну отвечай, прелестная, надменная, упрямая, — Ужель всё ненавидишь ты?.. Иль любишь? Да и да…

АРСЕНИЙ с силой отнимает ее руки от лица и длительно целует их, тогда она говорит с горькой иронией на себя и даже гневом.

Я, «fort esprit» [67] – влюбленная! Да и в кого ж? В Арсения! Соперничаю с дочерью, лишаю жениха…

(АРСЕНИЮ)

А вы-то, вы-то! – Розою пленяючись осеннею, Презрели вешний ландыш вы, чуть глянувший из мха!.. Зачем, зачем? Влекусь я к вам… А почему? Не ведаю. Вы мне по слову русскому – «желанная», она ж… Гордиться, верно, сладостней нелегкою победою? Не грех ли вам, любовь моя? А я-то, я не ваш?.. Ах, ежели бы знали вы, как много аромата вы В себе таите женского, блестя умом мужским! Вы, чьи уста – малиновы, а плечи – млечно-матовы, Вы – роза, впрямь!.. Куда ж до вас и Lise. и всем другим?

(Горячо обнимает ее)

Но Вы, Sophie, дрожите вся… Колеблетесь? Не верите? Нет… Чувство, что во мне самой, мне странно и ново. Такая страсть!.. Что ждет меня? Взгляните, друг мой, в двери те: Не Кремль ли то белеется?.. Так вот в виду его Я, как царице, в верности великой присягаю вам, Своей подруге в будущем и… бывшему врагу. Клянусь! Подобно мантиям пурпурно-горностаевым, Вас обожаньем пламенным навек я облеку… (Привлекает ее на грудь к себе и нежнейше целует) Да, этим вот мгновением вся жизнь моя искуплена. Во мне – одно лишь счастие… Нет воли, нет ума… Арсений, друг сердечный мой, противник и возлюбленный, Смотри: тебя целую я, я, гордая, сама!

 

ЯВЛЕНИЕ 11

Из двери во внутренние комнаты выходит LISE со свечой в руке, в белом капоте, с косами, убранными на ночь. Осматривается, как бы ища кого, затем, слыша в кабинете шорох, направляется туда.

Я к Вам, maman, с решеньем.

(Видит СОФЬЮ ЛЬВОВНУ в объятиях ЗВЯГИНЦЕВА)

Ах!.. Простите… Тебя ли ангел мой, прощать?!. И мне ль?

(С холодным отчаянием, указывая АРСЕНИЮ на дверь)

Уйдите, сударь… Навсегда уйдите! Да, да, мой дом закрыт для вас отсель!..

АРСЕНИЙ на миг словно остолбенел… Затем лик его сперва ярко вспыхивает, потом смертельно бледнеет, – и с глубоким, но вместе с тем и надменнейшим поклоном он покидает комнату. LISE с плачем бросается в объятья СОФЬИ ЛЬВОВНЫ.

ЗАНАВЕС

 

ДЕЙСТВИЕ 4

 

Тот же удаленный угол усладненского парка у беседки «Золотой Грозд».

Круглый фонарь из алой бумаги, повешенный в зелени над статуей Вакха, светом, колеблющимся и фантастическим, освещает листву ближних дерев, ставшую уже оранжевой и багряной по-осеннему, и странным образом живит лицо мраморного бога… Порой сюда долетают звуки Ланнеровских вальсов, кажущиеся издали еще более мелодичными и печальными.

Прекрасная, бесчисленно-звездная ночь начала сентября.

 

ЯВЛЕНИЕ 1

Появляются, прогуливаясь, ДАМА в палевом кринолине и ОЧАРОВАННЫЙ КАВАЛЕР.

О, что за ночь! И сень дерев! и звезды! Да… И, n’est-ce pas, monsieur? [68] какой раут! О! Я не видывал блестящей съезда! Mais… vous savez? [69] невесело всё ж тут… Немудрено. Престранная помолвка! — Невеста – Геба, Хлоя! А жених… Un vieux satyre?!. [70] А почему размолвка С тем кирасиром вышла вдруг у них? Тсс!..

(Совсем тихо)

Чувств к нему исполнилась горячих Сама графиня… О! Да… C’estundrame! [71] С великодушьем, редкостным у мачех, Хоть сей красавец уж пылал к ней сам, Она навек прости ему сказала, — И вот страдает… Зрели, – как бледна? Как лебедь! лилия!.. Скользит средь зала С улыбкой умирающей!.. Она Злосчастнее всех Индиан и Лелий… И я боюсь…

(Вновь прижимает веер к устам)

Чу! вальс… Угодно вам?

(Подает руку)

Ах, эти губы пламенней камелий! Зачем не ваш я веер, о madame?!

Уходят к дому.

 

ЯВЛЕНИЕ 2

Входят ДАМА в голубом кринолине и РАЗОЧАРОВАННЫЙ КАВАЛЕР.

О, что за ночь! И сень дерев… И звезды… Мне, сударь, свет несносен! Здесь – и свет? Всё львы да львицы нашего уезда… Томительно!

(Притворно зевая)

Не правда ли? Ах, нет! Скорей здесь как-то жутко… Да, пожалуй. Трагическое в воздухе… Он – стар, Она ж – вся младость! Мох и розан алый?.. Где ж юный друг? О, c’est une histoire! [72] Ведь он уж руку предложил девице, Но увидал belle-mère [73] и… и погиб. Из благородства должен был сокрыться И… ежели вы зреть его могли б! Взор дик и мутен, разговор несвязен, Нестриженые кудри и… кафтан. Мой Бог! Он, как Валим иль Стенька Разин, В окрестностях с толпой своих крестьян Безумствует… И, мыслю, кончит дурно. Сколь бурны страсти на земле! А там… Когда бы мне горел ваш взор лазурный, И к небу ревновал бы я, madame!..

Удаляются вглубь парка.

 

ЯВЛЕНИЕ 3

От обрыва поднимается АРСЕНИЙ. Он имеет крайне особенный и возбужденный вид. На плечах его, действительно, кафтан, впрочем, – щегольской, накинутый нараспашку, отчего видна шелковая его, бирюзового цвета рубашка. На кудрях, значительно отросших, – парчовая, тускло-золотящаяся мурмолка, на ногах – желтого сафьяна сапоги. Нежное лицо его пылает румянцем, в очах – блеск и дерзость нестерпимые, поступь не очень тверда.

Видимо, он сильно пьян.

Тем, кто, как я, во всем пред Богом грешен, Беспутством больше ль, меньше ль – всё равно.

(Подходит к статуе)

А-а, нежной ручкой тут фонарь повешен? Что ж! Нам удобней, коль освещено.

(Пристально смотрит в лик Вакха)

Вот вы, улыбчивейший утешитель, Неуязвимейший соперник мой! Эх, не грешили ли и не грешите ль И вы, как я?.. Ведь вы, хоть и немой, Красотку утешали же при муже, А днесь, – при мне, возлюбленном ее…

(С глухой ненавистью)

Быть может, ножки, нет которых уже, Досель спешат к вам? К вам лицо свое Она подъемлет в сладком суеверье И… забывает скорбь всю и меня?! Так сих отрад лишу ее теперь я!..

(С угрозой)

А-а, ты молчишь? Смеешься лишь, дразня? Трунишь над русским влюбчивым болваном, — Над силой и ничтожеством его?..

(Опускается на скамью, достает из кармана серебряную фляжку и чарку и, налив вина, вновь встает)

Но я не зол. Попотчую стаканом Напоследях твое я божество!

(Подносит к каменным устам чарку и льет вино, алыми каплями пятнающее мрамор. Наливает еще и пьет сам. Затем тихонько свистит)

 

ЯВЛЕНИЕ 4

От обрыва подходят несколько парней, тоже не весьма трезвых, но смущенных непривычным местом и обстановкою. Они окружают АРСЕНИЯ, переминаясь и наивно тараща глаза на статую.

Коль люб я вам, так сослужите, братцы, Последнюю мне службу в эту ночь!

(Сразу повелительно)

Вот – идол. Марш к нему! Да крепче браться, Да повалить, да до реки сволочь И бух!.. А там пусть «выдыбай, Перуне!» Кричит одна…

(Проводит рукой по лбу)

Уж это, впрочем, вздор!

Парни мнутся.

Ну?!. Барин… А она не из колдуний, Вот энта… Про кого ваш разговор? Струхнули?! Бес силен… Вали, Мишутка! Я с эфтой стороны, Петруха – с той… Ишь, ровно бы в крови ён! 2-й Ажно жутко… А в роже – смех… Чаво тут? Прите! Стой! Идут… Айда опять в кустарник частый! А свистну – прибегай, ребята! Парни исчезают. Да… Шальная мысль… А вот хочу – и баста!

 

ЯВЛЕНИЕ 5

При звуках церемонно-томного гросфатера появляется длинный ряд нарядных пар. Впереди всех – СОФЬЯ ЛЬВОВНА с именитейшим из гостей, серебряно-седым согбенным старцем. Она – в пышнейшем белоснежном платье, странно убранном бабочками из черного бархата, с подобным же им черным крылатым бантом за спиной. Лицо ее кажется почти фарфорово-бледным и печальным. За ней следует сияющая самодовольною прелестью LISE в розовых тюлях об руку с МОРОКОВЫМ. В одной из задних пар – РИТТЕР

Ого! Какое шествие!..

(Скрываясь за статую.)

Сюда! Гряди, кто зван, исчезни, кто отвержен…

(Видит СОФЬЮ ЛЬВОВНУ. Взоры его как бы приковываются, а руки умоляюще простираются к ней. С силой, жарким шепотом)

Один лишь взгляд! Лишь взгляд, любовь моя!

СОФЬЯ ЛЬВОВНА, не видя и не слыша АРСЕНИЯ, однако, оборачивает голову в его сторону, со смутною тревогою всматривается в черную зелень и судорожным движением прижимает руку к груди, на которой блистает неизменная ее брошь – звезда… Затем вместе с другими в медленном танце удаляется.

(Вослед.)

Благодарю… Благоговейно-сдержан, Хотя и пьян, madame… О, если б я Любил не столь вас!

(Опускается на скамью, охватив голову руками)

 

ЯВЛЕНИЕ 6

Входит РИТТЕР с ручным фонариком. Низко склоняясь к земле, что-то ищет близорукими своими глазами. Внезапно видит АРСЕНИЯ и, подойдя, кладет ему руку на плечо.

Ты?! Я, друг любезный. Здесь?! Как же это-с? Смертная печаль… Не только что – сюда, дерзнул бы в бездны!

Оба помолчали.

А почему, скажи, тут фестиваль? Lise именины и помолвка с князем.

(С улыбочкой, впрочем, невеселой)

В отчаянье-с? Напротив… коль не лжешь!

(Про себя.)

Вот выход-то!

(Ему)

Что ты всё смотришь наземь? Ищу. Сей выход? Роковую-с брошь, Что утеряла, в танце проходя здесь, Ее сиятельство…

(С горечью)

Ведь я у ней — Aux petits soins [74] … Найди вот! угораздись! Звезду? Аквамариновых камней? Да-с… Спохватясь, расстроились не в шутку: Зовут, ломают руки, веер свой… Волненье, страх… Ну, место ль предрассудку В ней, женщине, настоль передовой? «Ах, Риттер, без нее грозит мне гибель… Ах, с ней утрачу я покой… себя…» — И Риттер, хоть не Вертер и не Зибель, Средь праха ползает! Ах, друг… Любя, И ползать сладко!.. Дай вдвоем поищем. Склоняются к земле. Как ты живешь? Средь мужичков моих. Мы с ними мир весь воскресим иль… выжжем! Ты, слышно, отпустил на волю их? Да… Но расстаться, мнится, не расстанусь. Чудишь ты!.. Вон – боярином одет. Эх! Важны ли мой вид, безумства, пьяность? Нет… Важно, что…

(Сразу обрывает)

Звезды-то нет как нет! Да, не видать. И вот встает дилемма: Где —

(указывает на запад и восток)

там иль здесь – ее нам обрести?! Во мраке ж до родного Вифлеема Как россиянам темным добрести?.. Занесся! Брось-ка, брат, сей хлам церковный Да Хомякова с братией. Нет! Вздор! Да не трави полей Софии Львовны, Не заводи с ней тяжб! Да, да! Позор.

(Кротко улыбнувшись.)

А что она? Небось, гневится? Очень. А больше мучается той враждой. Худеет… Подбородочек как сточен, И взор померкнувший… как бы пустой. О, Господи… A Lise? Страдает? Что ты? Цветет! Но, слушай… как пошла она На этот брак? С великою охотой. Молитвенно глядит на ордена, Восторженно придворным дышит тленом И… и пресчастлива! Не может быть!

 

ЯВЛЕНИЕ 7

Входят, любезничая, LISE и МОРОКОВ.

Да вот она! Не нимфа ли с силеном? И это – Lise, что мог бы я любить?.. О, что за ночь! И сень дерев! И звезды! А я немножечко устал, ma chère… Вот тут беседка Золотого Грозда, Votre Excellence [75] … Зачем?.. Зовите Пьер. Ну, Pie… Ах, никогда я не осмелюсь! Как можно Nicolas сказать царю? Вот так и вам… Ах, как наивна! Прелесть!

(Ей.)

А всё ж скажите. Я ж вам подарю Кой-что, похожее на это имя… Вы отгадали? Pi-er-re?..

Князь тотчас же подает ей сафьяновый футляр.

Ах!.. Pierreries! [76] Мои фамильные алмазы. Ими, Ma petite [77] , и точно, горд я, как цари! Mon Dieu! Сколь щедры и добры ко мне вы! Любите лишь меня вы, старика! Вас – да, но кто ж старик-то?! Дочка Евы! Столь молода, а уж в речах ловка.

(Внезапно супя брови свои.)

А не грустишь о юном сумасброде? Каком?..

(С промелькнувшей в очах печалью.)

Ах!.. Что вы?.. Он же

(с презрением)

si grotesque! [79] Гуляешь с ним, а он всё о народе, Об общине какой-то…

(Любуясь камнями.)

Что за блеск! Merci, Votre… Pierre! [80]

(Приседает.)

Ну, словно институтка!..

(Берет ожерелье.)

Дай я надену… Ангелок мой, Lise! Что за лилейна шейка! Что за грудка!..

(Хочет обнять и поцеловать ее в грудь.)

Mon prince… [81] Потом… Да полно! Не стыдись. Мой возраст уж отеческий… И ласки Такие ж… Что за локоны златы!

(Ласкает дрожащей рукой ее кудри.)

Так вот царевна милой детской сказки! Вот Золота-Коса!

(Хохочет.)

Потише ты!.. Здесь кто-то… Ежели вам так противно… Не-т… Я лишь, сызмальства лишась отца, К сим ласкам не привычна. Как наивна! Восторг! И… вообще мне до венца Mes tantes лобзаться строго воспретили… Но за bijoux мои, о mon bijou?.. [82] Вот разве что за это…

МОРОКОВ целует ее.

Лиза! Ты ли? С ума сошел ты?! Видимо… схожу. О, Ewigweibliche!..

(Хватается за голову.)

Беседка освещается снаружи и изнутри. Слышны приближающиеся шаги и голоса.

Амурчик! Идут!.. Кто там? Не сметь! Отсюда ж фейерверк, Mon prince, смотреть сбирались все, а вы тут… Да, да… Знать, от любви к тебе померк Рассудок мой. А разве был он светел?

 

ЯВЛЕНИЕ 8

Смеясь и болтая, появляются гости. Среди них – СОФЬЯ ЛЬВОВНА. Тотчас над обрывом, у Москвы-реки начинают взлетать ракеты, опоясывая небеса золотистыми радугами, рассыпаясь затем огненными каплями.

Прелестный праздник! Прямо fête galante!.. [83] Но как в сем свете все бледны, заметил? Ах, chère, гляди! Искрясь, как бриллиант, Ракеты рассыпаются… Как слезы… N’est-ce pas? [84] Что змейки с жалом золотым! Иль луки Эроса! Небесны розы!.. Как страсти, коими лишь миг горим! Вот где ты, Lise? И князь?.. J’espère [85] , – в немилость За tête-à-tête наш к вам я не впаду?.. Son Excellence [86] от танцев притомились, Maman… Притом столь хорошо в саду! — Son Excellence… И ночь, и выси звездны… И фрачных звезд довольно с вас вполне! Son Excellence… ах, до того любезны! Вот, гляньте-ка, что подарили мне! (Показывает ожерелье) Коль ты, дружок довольна, – я тем боле. Votre fille, madame, elle-même est un diamant! Si belle et si naïve! [87] Что розан в поле… Sainte rose! [88] Ха-ха… А скажете maman, Как следует примернейшей из деток, Чем отблагодарили жениха? Чем?.. Comme il faut… [89] Ну, реверансом. Этак.

(Приседает.)

МОРОКОВ улыбается.

Да-с, девочка неглупая… ха-ха!

СОФЬЯ ЛЬВОВНА вздрагивает и пристальнейше вглядывается в зелень.

Prenez garde, prenez garde! — Dame blanche vous regarde! [90] Эх, к черту дам всех! Розовых и белых, Ничтожнейших и гениальных – всех!

(Вынимает чарку и вновь наливает вино)

За Дунь и Даш, рябых и загорелых!

(Пьет и скрывается в кустах)

Чей это голос там?.. И странный смех?..

(Отходит от князя к статуе)

А вот и я-с! Кто там еще? Кто-с?.. Бахус. Без шуток! Гм… Дух некий… темноты. A la moujik! Курчав, одет в рубаху-с… Неинтересно-с! А-а…

(Другим тоном)

Что, нет звезды? Вот – женщины! Хоть воз острот рассыпь им, — Всё хмуриться изволят…

(Серьезно)

Нет, – пока. Пойдемте-ка, за нареченных выпьем! Ишь, как мрачны-то! – Вроде мотылька, Чернеющего в вашем белом тюле, Небось, душа у вас? Сейчас?.. Нет! нет! Я вновь светла! сильна!.. Я – как в июле… Что? На заре моих, о Риттер, лет… Чем объяснить?.. А… чарой духа!

(Повертывается и идет к беседке)

Лиза! Кэт, Машенька! Князь Петр Игнатьич! граф!

LISE с МОРОКОВЫМ, сиятельный СТАРЕЦ и ДАМЫ в палевом и голубом следуют за ней.

(Став на балконе ротонды, озирая кругозор и глубоко дыша)

Ах, как прекрасно!.. Там – туманы сизы, Там – Млечный Путь… Здесь – мрак родных дубрав…

(Про себя)

О, жизнь! Сколь ты еще сладка мне…

(Взяв один из бокалов, что наполнил РИТТЕР)

Други! Я пью за ищущих своей звезды… За счастье ищущих!.. Есть в нашем круге Что уж нашли ее!

LISE смущенно опускает головку.

Да, это ты, Дружок мой, Лизанька… И вы, и вы, князь.

(Тихо LISE)

Счастлива? Маменька… А вы, князь Петр? Так, что досель с блаженством сим не свыкнусь. A votre santé alors! [91]

(Чокается с LISE и князем)

И a la votre! [92]

Все окружают нареченных, чокаются, пьют, смеются… РИТТЕР вновь полнит бокалы. СОФЬЯ ЛЬВОВНА берет второй бокал и, стоя, пристально, как сомнамбула, смотрит в сторону статуи.

Что за красы! С полотен Рафаэля! А жизни в них, души!.. О, c’est Psyché! [93] Но есть, что ищут, ищут – не вотще ли? — И… гибнут с упоением в душе… За ищущих и гибнущих! Ах! Что вы? За здравие начав, за упокой Кончаете! Maman не так здоровы… Пристал ли Вам, прелестнице такой, Сей мыслей строй, превратный, преунылый? Понеже, при уме да красоте Толиких, вы сыскали б и светило!

(Тихо.)

Entre nous, графинюшка, Sa Majesté [94] Вас помнит… Quel bonheur! [95] На днях спросили, Где – вы и столь же ли пригожи… Да-с. Вы при Дворе… кхе-кхе… могли б быть в силе, Советом старика руководясь… Жаль, жаль, что Вы – on dit [96] – из фармазонок. О, quel erreur! [97] Pas çа?.. [98]

(Выразительно, протягивая ей руку.)

Так, commençons?! [99]

(Целует ее руку.)

Santé du cher Empereur! [100] Все чокаются, шумят. Какой бесенок В вас говорит? Тот… ваш! A la maison? [101] Да… росы падают… Свежеет воздух… Мой котильон? Mais, oui! [102] Votre main? [103] Merci…

Все подымаются и уходят, кроме СОФЬИ ЛЬВОВНЫ, задумчиво прислонившейся к одной из колонн, как бы слившейся с ней.

О, сколько там их… Всё-то небо в звездах!

(Грустно.)

Моя ж…

(Бодро, тряхнув кудрями)

Да нет! Она вот здесь, вблизи. Я чувствую… И знаю ж!.. Мимо воли Я обернулась там вон, у скамьи, И за сердце, что сжалось в чудной боли, Схватилась дрогнувшей рукой, – тут и…

(Направляется к статуе)

Что молвил Риттер, страж мой неусыпный? Там – Некто темный, в кудрях?.. Русский Вакх?

(С горделивым упорством)

Всё ж я найду звезду иль… пусть погибну!

(С вызовом.)

Вот я, прекрасный бес! А ты где?

 

ЯВЛЕНИЕ 9

Из-за статуи выходит АРСЕНИЙ.

Ах!..

(Оправляясь, с надменностью)

Мне было ране уж известно, впрочем, Что вы в мой парк забралися… как вор! Да, да, я знаю… Миром всем порочим И вами презираем…

(Внезапно, с силой)

Но Фавор — Вершину грез своих – в душе лелею И к ней влекусь, хоть дан запрет не мне ль? Ах! можно ль запретить любить лилею Взлюбившему и черный, ярый хмель? Оставьте, сударь, эти все юродства И, ежели не вовсе вы пьяны, Давайте изъяснимся! Благородства И снисхожденья, как всегда, полны. И… и прекрасны, Боже, как прекрасны! Что вам здесь, наконец, угодно? Мне-с? Вам, вам, конечно, скоморох несчастный! Д-а… И юрод, и скоморох, и бес…

(Внезапно, дерзко)

А вот угодно-то ему, графиня, Не более, не менее, как… вас!

(Делает шаг к ней)

Всего, всего от вас ждала б я ныне, Но… не насилья…

(У ней перехватывает дыхание)

Что?!. Я в грязь увяз, Как Святогор… Пал глубоко… в колодец, Но как сие помыслить вы могли? Вы, что я чту чуть ниже Богородиц, Люблю же горячей родной земли?! Зачем же горшее из унижений Уж столь униженному, о Sophie?.. Как вы мо…

(Голос его прерывается рыданиями)

Я не поняла, Арсений. Чего хочу?.. Да чтобы по любви, По вольной воле вы моею стали, — И розами б сплелись мечи двух воль, И мед, не кровь, закапал бы с их стали, И было б счастие! То быть могло ль? Могло! И может! может! —

(Приблизясь к ней.)

Ну, к чему нам И далее всем жертвовать для той, Что поступилась чувством первым, юным — И так легко! – для мишуры златой? Не тщетна ли… Да, да, нужна ль та жертва?..

(Тряхнув кудрями)

А коли так… А коли так, – зачем Завороженных не прейдете черт вы?! Боитесь? Я боюсь?! Ничуть! Совсем! Иль новой женщиною лишь зовусь я, А в жизни бабок наших не смелей? — Не брошу для пучины речки устья, Для диких чащ – подстриженных аллей? Быть «femme savante» [104] … и маменькой примерной, Авроры другом и… лишь «veuve honnête» [105] ! И зваться «étoile», «звезда» иль «Stern», но… Самой не вспыхнуть век огнем… О, нет!

(Решительно идя к Вакху.)

Пускай у этой статуи… ах! дивно заалелой, Я нечто утеряла уж, – но всё и обрету! Лобзай же грудь и жемчуг мой, сжимай мой тюль и тело, — Сгорай, как я сама горю… Как звезды! на лету! Я не хочу, чтоб жизнь прошла… И не хочу, чтоб плакал Как ныне, дерзновеннейший и милый человек… Не хочешь, – так иди ко мне! О, взор его как факел… Не хочешь, – так иди со мной! (Обнимает ее и увлекает к беседке) Лобзание ж как снег…

Скрываются в дверях ротонды. Некоторое время сцена пуста. Фонари догорают, звезды меркнут, наступает розовато-мглистый рассвет, в коем статуя Вакха кажется подобной призраку.

 

ЯВЛЕНИЕ 10

Входят НАЗАР И НАСТЯ. У него за спиной – ружье.

Нальются эфти яблоки и дули, — Беда нам! Все-то ночи напролет По саду шляешься, их карауля. Не то своруют! Точно. Вор – народ. А если, люба, разобрать захочем, — Как не украсть-то? Аль лишь для господ, А не для нас, – тебе ли, мне ль, и прочим, — Со Спаса поп дозволил есть всяк плод? Да ведь чужой ён! Ну, так беспременно Тогда возьмешь!.. В запретном слаще скус. Адам вон из 'гистории священной — Съел яблочко, вздел армячок да в куст… Вишь, стыдно ему стало… Ну, а я бы Так и гулял пред Богом нагишом! И срамники ж вы, парни! Ева – баба, А тож не меньше смыслила в чужом! Нет, доведись мне быть на месте ейном, Я, может, яблочко б и сорвала Да, фартучком прикрывшись, хошь кисейным, Христу, а не Адаму б отдала, Сама чуть-чуть, вот с эстолько отведав, — Он, Батюшка, бы и простил! Ишь, ишь! И девка, да умом почище дедов… Эх, Насть!

(Обнимает ее)

Кабы… Вот ты средь бар торчишь, Так не слыхала ль што насчет слободы?

НАСТЯ (жарким шепотом)

Милушенька уж обещались, д-а… «Всем вам, – грит, – волю дам, вступлю лишь в годы…» Да жди, пожалуй… Будет то когда? Другие-то… Вон Звягинцевский барин Своих ослобонил уж и с землей. Что нонче, друг, какой ты? Скушен, хмарен… Не по себе… Спасибо, что с милой… Ой, кабы воля да не ты бы, Насть, я… Делов наделал! Что ты? Бог с тобой!

Уходят к реке.

 

ЯВЛЕНИЕ 11

Совсем светает. Даль Москва-реки заволакивается опалово-молочной дымкой… Дверь ротонды отворяется и пропускает АРСЕНИЯ И СОФЬЮ ЛЬВОВНУ Он захмелел еще сильнее, но голова гордо закинута, нестерпимо-сияющая улыбка на лице. Теперь он, подлинно, похож на русского Вакха…

Она – совершенно усталая и бессильно-гнущаяся, как увядший цветок.

Что за рассвет, Sophie! И что за счастье! К чему было томить себя борьбой?

(Глянув на нее)

Как ты бледна и трепетна… Ундина! Еще меня ты любишь?.. Как «еще»?! Теперь-то и люблю, коль воедино Мы стали, душенька…

(Сладко потягиваясь)

Ах, хорошо!.. А звезды все, все до одной померкли… Люблю, как перед Господом жену, И гордо поведу заутра к церкви. Зачем? К венцу. От бури в тишину. От воли в терем? Это ж стало надо. Ты согласишься. Но… всё делит нас! — Роман твой с Lise, мой возраст, вера, взгляды… А то, что было там вон лишь сейчас?

Она опускает взор.

Любила ты – и рассуждала ль, – Софья? Увы… И рассуждая, я люблю! Так что же, друг?!.

(Снова сладко потягивается)

Не знал давно уж снов я… Дай на коленях милых подремлю!

(Опускается рядом с ней, кладет голову на ее колени и засыпает)

А много ли мной найдено?.. А сколько уж утрачено! — Свобода, уважение к себе самой и… честь!

(Взглядывая на статую)

А это изваяние… Уж видело мой плач оно, Но видит и отчаянье, которого не снесть!

(Наклоняется к спящему)

Как светел, тих!.. Походит он сейчас на духа райского… А там…

(Взглядывая на беседку)

Его безудержность в любви почти страшна! О рот сей, вздохом веющий и запахом токайского, Я вся им зацелована! – И вот раба… жена…

(Мягко сложив с колен голову Арсения, поднимается, шатаясь, идет к статуе, смотрит на нее миг и почти падает на скамью)

Ах, Боже мой… Что делать мне?!. Сплетать покорно нити ли Что жизнь мою опутали, иль сразу разрубить? Отдаться в сладкой слабости на милость победителя, Предать идею милую иль… сгинуть? Да, не быть?..

(Поднимается и смотрит ввысь)

Звезда, звезда высокая! Ты, что вела стопы мои! На запад ли блистаешь ты, иль светишь на восток? Увы… Уж не увижу я… Прощайте ж вы, любимые, Ты, человек неистовый, и ты, бесстрастный бог!

(Закрывает лицо руками и поступью колеблющейся, почти бегом, скрывается вниз по направлению к реке)

Тихо. АРСЕНИИ спит с счастливейшей улыбкой на губах… Затем эту утреннюю тонкую тишь потрясает раскатистый ружейный выстрел.

А-а? Что это?.. А? Выстрел?.. И преблизко!

(Снова закрывая глаза и улыбаясь)

Ах, Софьюшка…

(Вновь открывая их)

Здесь нет ее?!

(Странно-обеспокоенный идет в беседку и тотчас возвращается)

И там. То не она ль?

(Вглядывается в даль)

Нет, Настя, камеристка… Напрямики от брега по кустам Бежит и плачет, плачет…

 

ЯВЛЕНИЕ 12

Вот беда-то! Вот горюшко-т! Головку сняли с плеч… Нырнула, белая, как лебедята, И… всё!

(Осматриваясь.)

Да есть ли дух тут человеч?

(Раздирающим голосом.)

Клим! Кузька! Ратуйте же! Софья Львовна? Да, сударь, да! Что… Утопилась?.. Эх! Назарушка… Бог разум отнял ровно! Беги же, барин! Ин спасешь… Вот грех!

(Убегает, вопя, к дому)

АРСЕНИЙ стремглав бросается к реке.

 

ЯВЛЕНИЕ 13

Немного времени спустя со стороны, куда скрылась НАСТЯ, появляются все три княжны ХОВАНСКИЕ.

Предсказывали мы, что будет худо, — И вышло так! Не минулось! Сбылось… Вот снисходила до простого люда, Судила сильных мира вкривь и вкось, Да набралася разных лжеучений, — Перст Божий и казнил! Нашла судьба! Замешан, мню я, в деле сем Арсений… Я хоть стара, но не настоль слепа, Чтоб от меня укрылись сентименты. Я тоже вижу всё, хоть и глуха! А я и прозорливица в моменты! И в дом езжал, и слыл за жениха, Как вдруг… Да, да, мы очень дальновидны И опытом умудрены… Да, да!

(Поникают в холодной думе, проницая очами речную туманную даль)

От реки доносится нестройный гул голосов. Кричат! Мы слышим… Движутся… Нам видно… Несут!.. Мы знаем… Труп ее – сюда…

 

ЯВЛЕНИЕ 14

Дворовые (мужчины) от реки несут тело СОФЬИ ЛЬВОВНЫ. Среди них – СТРАННИЧЕК. В то же время от дома прибегают дворовые женщины, среди них – НАСТЯ. АРСЕНИЙ, держащийся неуклонно подле СОФЬИ ЛЬВОВНЫ, имеет теперь вид совершенно безумного.

Графинюшка! Да что же с ней? Утопла… Ан – нет! Подстрелена. Вон перст в крови! Голубонька… Дыханье словно б тепло… Откачивали? Всё было… Sophie! Не место, государь мой, вам в сем парке! Да удалитесь же! Ступайте вон! А-а… три сестры!.. Зловещие три Парки! Сердешные… в уме вредится он. Оставьте-ка! А кто, скажите, Парки, Лишил Софию-Мудрость бытия? Шепни-ка, девонька, скорей Назарке, Чтобы спокаялся! В бегах – ён… Я! Я – пьяница, я – пакостник великий, Я, дерзко сливший Китеж и Наксос, Ее терзал, как лебедь кречет дикий, И запятнал, как хлад одну из роз!

Все поражены, но ничего не понимают в бессвязных речах его.

Эх, баринок… Коль плоть осточертела, Всей жистью обелись! Что так, спьяна?

(Громко.)

Я, родненьки, видал всё эфто дело… В ём – воля Божья, а ничья вина!

(Княжнам)

Назар, ваш сторож верный, бдил под фрухтом, Она же, яска, к реченьке сбегла, — Умыться ль, покручиниться ль сам-друг там — Хто знает?.. А чуть заревело… Мгла… Вот тут и вышла жуткая прошибка: Ему помстилось – вор… Бац из ружья! Она же с камушка да в воду… Глыбко, Да омута, да быстрая струя, — Ну, и… погибла. Этакая жалость! Н-да, барыни такой не помнишь, дед?

(Покрутив головой)

Уж и добра была! Знать, испужалась? Вестимо – с боли! Пальчик-от задет. Ох, нет… Сдалась, но, чтоб не снять доспехов, Сама с собой…

 

ЯВЛЕНИЕ 15

Вбегает МИЛУША с НАУМОВНОЙ. Волосы ее, заплетенные в две косы, развеваются, милое лицо залито слезами. Все расступились перед ней.

Где маменька?..

(Видит.)

Ах, вот!

(Бросается с рыданием к телу матери)

Идем, mes soeurs! Все три в сопровождении женщин направляются к дому. А помните, к нам ехав, Она средь грозовых тонула вод? Да, да, мы помним… Предзнаменованье!

Удаляются.

Maman… золотенькая… мой дружок! Нет горше детского-то гореванья! Не плачь, графинюшка… Никто, как Бог! Милуша! Ежели б вы были взрослей, Я всё б сказал вам, сам себя казня. В чем я повинен… Вы поймете после… Ответьте лишь, простили б вы меня? Уж поняла. Прощаю.

(Ясно взглядывая на него)

Право… Что бы Ни сделали вы, сердце к вам лежит! Теперь хоть в ад! Ан – нет! Пойдем-ка оба Мы в Оптину, не то в Печерский скит! И хорошо же, как в раю, там, барин… Увей от всех страстей! Ну что ж! Туда. Вон, как восток-от стал уж светозарен! И утренница в ём… Она! Звезда! Звезда восточная… Всплыла над Русью… Ах, что нашла я!.. Софьюшкина брошь?! Возьми ее, дитя… Да, да, клянусь я — Ее немеркнущей ты донесешь!

(Приближается к Софье)

Прости, любимая!..

(Целует ее мраморное чело)

Ох, как премудро, Лицо твое… Несемте, братцы, в дом!

(Уносят тело)

Прости! прости! Ну, друг, покуда утро, Тихохонько да споренько пойдем. Коль встретимся еще, – взгляните кротко…

(Протягивает ей руку)

Она подает свою.

(С глубокой нежностью смотрит на нее)

Сколь схожи с ней!.. Того не знаю ль я?

АРСЕНИЙ и СТРАННИЧЕК скрываются под обрывом.

(Горько, горько.)

Вот и одна!.. Совсем, как есть, сиротка…

(Закрывает лицо руками)

И-и, Милушка… А мать сыра-земля? Она родной недаром ведь зовется! Приникни к ней – и слухай… Тихо… Рань… А там шумок сребристый, как в колодце… Нет! Знаю, что звенит в ней… Иордань!

ЗАНАВЕС