В офисе «Аэрофлота» нам пришлось ждать своей очереди среди русских. На нас не смотрели. От нас подчеркнуто отворачивались, и я почувствовала себя очень некомфортно. Мои щеки начали пылать.

Алехандро обнимал меня за талию как ни в чем не бывало. Попытался меня поцеловать, я отвела глаза.

Девица, которая стояла перед нами, кашлянула и отодвинулась, встав в нескольких шагах от очереди.

– У нас не принято целоваться в общественных местах, – шепнула я ему.

– Я не глупый, я все понимаю. Все эти люди спали с кубинцами, но только ты этого не скрываешь.

– С чего ты взял, что все они спали?

– Я видел, как ведут себя такие люди в отелях. Поверь. Это они здесь такие – о-о-о! Важные…

Я уже отвыкла от русской речи и от волнения чуть было не заговорила со служащей по-английски.

В этот день я сдала обратный билет, вернее обменяла его на другой, доплатив полцены и продлив свое пребывание на Кубе на максимально возможный для туриста срок.

На балконе с причудливой кованой решеткой и карнизом, сплошь заросшим папоротником, большой, как бутылочная пальма, темнокожий мужчина развешивает красные простыни, которые свисают до следующего этажа. Заметив нас, он сделал знак, чтобы мы поднялись. – Это мой старый друг Ариэль. У них твой чемодан. Пойдем, я вас познакомлю.Мы зашли в арку и поднялись по раздолбанной мраморной лестнице некогда роскошного подъезда.Дверь нам открыла жена Ариэля. Меня поразило количество массивных браслетов из красного золота на ее руках. А в ушах и носу у нее было проколото несколько дырок с продетыми в них крупными золотыми кольцами, украшенными орнаментом и цветными камнями, и ее крупные черты лица терялись от такого изобилия украшений.– Они торгуют ганжей, – шепнул мне Алехандро, – очень богатые люди! У них есть телевизор и даже ди-ви-ди!Волосы женщины выбелены и заплетены в косу, торчащую вверх на макушке. Короткий джинсовый топ не скрывает живота, на котором татуировка в виде бабочки на ветке плюща скрывает шрам от кесарева. Массивные бедра женщины обтягивают джинсовые шорты.Хозяйка провела нас в гостиную с мягкой мебелью.Я уже обращала внимание, что на Кубе утеряна традиция чистки мебели. Вот и в этом доме диван и кресла, обитые гобеленом, оказались грязными и вонючими. Ариэль настойчиво предлагал мне присесть. Я, естественно, этого делать не хотела. Но, чтобы не обижать хозяев, села на самый краешек.В гостиной, кроме Ариэля и его жены, находилась еще одна женщина, тоже в джинсовых обтягивающих шортах и также увешанная браслетами. Она молча изучала меня недобрым взглядом. Оказалось, сестра жены.– Алехандро, твоя чикита – белая?! – спросила она по-испански, но я за время пребывания на Кубе научилась немного понимать этот язык.– Да та самая, о которой я вам рассказывал, – гордо ответил Алехандро.Воцарилась тишина, все воззрились на меня, а я не могла оторвать взгляд от алтаря во всю стену с композициями из костей, переплетенных бисером и ракушками. В центре алтаря возвышался коровий череп, украшенный ракушками каури и кистью из волос.Невольно вспомнился текст в нете про религиозные культы с человеческими жертвами, каннибализмом и ритуалами вуду.– Что ты такая напряженная, расслабься! – похлопал меня по плечу Алехандро.Алтарь размещался на полках стенки из полированного шпонированного ДСП. Такие стенки были в СССР в каждом доме. Здесь же стоит телевизор и DVD-магнитофон, а над ними, рядом с черепом, лежит маракас и пятибаксовая купюра.На шее у Ариэля болтается на толстых цепях крупный крест из красного золота.Алехандро поймал мой взгляд.– Эти люди, которые курят ганжу, они такие религиозные! Очень религиозные! Они постоянно молятся своим богам. – Он начал тыкать пальцем в икебаны из костей и бисера: – Это Обатала – бог, который создал людей, это Йемайа – прародительница, это Очун – женское начало, а это Чанго – мужское.– А это? – Я показала на чучело из тряпочек и палочек в виде человечка.– А это Абакуа. Ха-ха-ха! Он отвечает… э… за образование.Хозяева смастерили и закурили косяк. Передали нам.– Попробуй. Хорошая ганжа. Сорок баксов за два чистых косяка.Я не выдержала:– Сорок баксов?! Откуда такие цены? В Москве и то дешевле стоит. А у вас-то можно растить на балконе!– У нас это нелегально. Поэтому дорого.– А у нас, ты думаешь, легально?!– Такие цены. Мы не можем снижать их.– Да это как билет на шоу Мадонны! Да на хрен мне, ваще, ваша ганжа!– Для тебя двадцать!– Вы что думаете, я тупая туристка?! Я инсайдер! Я сама на подоконнике выращивала, когда помоложе была. – Ариэль и его баба вытаращили глаза от моей наглости. Но меня прорвало. Я не собиралась покупать у них ганжу, и мне надоело, что меня здесь все пытаются развести. – Короче, я знаю цены, я – человек бизнеса.Ариэль сглотнул и сказал:– Ок, десять.Но я уже догадалась, что пятибаксовка на алтаре – это и есть реальная цена.И тут я вскочила. Не потому, что собралась уйти, а потому, что мне показалось, будто какое-то мелкое существо прыгнуло с кресла мне под юбку.– Систео! Для тебя пять!– Другой разговор!Я все равно считаю, что это дороговато, но не хочется людей обламывать, у них двое детей все-таки.– Только для тебя, систер! – сказал Ариэль, кладя баксы на алтарь.Его жена принесла бутылку рома.– Ариэль семь лет отсидел за бизнес, – пояснил Алехандро, зажимая одну ноздрю пальцем и втягивая дым через нос. – У нас все мужики побывали в тюрьме. Все мои друзья сидели. Только пидоры не сидели.– Ты втягиваешь дым, как кокс.– Я не нюхаю коку. Все мои друзья нюхают коку, но я не такой. Если у меня появляются деньги, я несу их в семью.– Ты уже говорил.Ариэль открыл ром, набрал в рот и опрыскал алтарь. Так делают домохозяйки, когда гладят белье, в фильмах, снятых до появления утюгов с парораспылителями.– Респект, бразер! – Я проводила взглядом облако пыли, поднявшееся с богов.Меня беспокоит, что неопознанная мандавошка того гляди совьет у меня под юбкой гнездо. Если бы не моя стыдливость, я бы немедленно задрала юбку и изловила эту тварь.Сестра Ариэля врубила диск с клипами и начала подпевать хриплым голосом.Ариэль разлил остатки рома по стаканам. Все, кроме меня, дружно накатили. Мне ром, особенно теплый, не нравится, но я лизнула край стакана, чтобы соблюсти приличие. И выбежала в туалет.Кто прыгал под моей юбкой, мне увидеть так и не удалось из-за крайне тусклого освещения. Воды в бачке не оказалось, так же как и в кране. Судя по тому, что раковина завалена всяким хламом, воды нет давно.

Вернувшись в гостиную, обнаружила, что вся компания подпевает клипам. Алехандро пригласил меня танцевать под какой-то безумно лиричный джаз-рэп. Прижался ко мне щекой и зашептал:– Ты понимаешь, о чем эта песня? О том, что ты далеко и мы не можем быть вместе, но мы постоянно думаем друг о друге, потому что не можем перестать любить.Я почувствовала, как его горячая слеза скатилась по моей щеке. Он прячет слезы от друзей в моих волосах. А когда песня закончилась, выпил мой стакан рома залпом и шумно высморкался на пол. Затем схватил маракас и начал молиться перед Очун.

Жена Ариэля, гремя браслетами, показывает мне фотографии. На них дети, выхваченные фотовспышками из темноты каких-то дешевых ресторанов. Свадьба с Ариэлем, огромные, во весь стол, торты всех цветов радуги, толстые женщины и множество глазастых детишек. Как я поняла, свадьба состоялась, когда дети уже существовали. Ариэль на фото – совсем худой. – Только вернулся из тюрьмы, – поясняет она. – Это он после свадьбы растолстел.– Наелся тортов, – шутит Алехандро и кладет ноги мне на колени, демонстрируя этим жестом нашу близость.Ариэль, его жена и сестра посмотрели на него с уважением. Видимо, никто из них никогда не клал ног на белого человека.Видели бы меня сейчас московские друзья! Я и сама не могу поверить в происходящее. Сижу, уставившись на его жуткие растрескавшиеся пятки, и не знаю, что делать. Надо бы скинуть их и сказать, что он много себе позволяет. Но на самом деле мне почему-то нравится, что он положил мне на колени свои ножищи.– Тебе надо сходить к врачу, у тебя грибок.– Я знаю. Мне надо купить в аптеке лекарство, мне знакомый врач говорил.– Завтра же! Купишь и будешь лечиться!– Завтра! Конечно!Почему мне так хорошо с этими людьми? Почему я нахожусь в этом странном месте, на обитом грязной тряпкой кресле, в этой безумной мизансцене?Не я хочу сбросить его ноги, а мое воспитание говорит мне, что я должна это сделать. Но мне так хорошо и спокойно сейчас, что хватает сил на то, чтобы не действовать по шаблону. Я не хочу разбираться, что правильно, а что неправильно. Я подумаю об этом потом. Важно, что я, настоящая, не имею ничего против ног Алехандро. Я не хочу их сбрасывать с демонстративным негодованием. Я, настоящая, испытываю странное женское блаженство – от его самости, его доминирования и даже от его дикого грибка.Да здравствует свобода от себя и свобода быть собой! Как же это здорово – жить только по своим правилам и вести себя как заблагорассудится!И я не хотела думать о том, что будет дальше. Я гнала от себя мысли, что это всего лишь отсрочка перед принятием главного решения. Я не знала сколько еще буду наслаждаться этой странной свободой. Я не знала, сколько я пробуду в Гаване. День? Месяц? Всю жизнь? Я просто парила над бездной, как бывает в счастливых снах.И я поцеловала его пораженные грибком ноги.Ариэль, его жена и сестра замолчали и уставились на нас, как божки на их алтаре.Пауза длилась долго.

– Я хочу тебя познакомить с семьей, – сказал мне Алехандро. – Надень свое лучшее платье. По дороге мы зайдем в магазин, где продается много-много всякой еды. – Да? Такие здесь существуют?– Да. Много-много всего.– Типа супермаркет?– Да. Супермаркет. Мы пойдем в супермаркет, купим свинью и будем ее готовить.– Надеть лучшее платье, чтобы готовить свинью?– Конечно! Тебя все увидят! Много-много народу. Завтра воскресенье, никто не работает.– Воскресенье?! А какое число? – всполошилась я. – Боже мой, да завтра же Пасха! Это же очень важный праздник! Это так интересно: отметить Пасху в твоей семье! Я бы хотела приготовить что-нибудь! – Я уже порядком устала от местной ресторанной кормежки, и шанс повозиться на кухне, приготовить что-то на свой вкус меня обрадовал. – Я очень люблю готовить!

– Вы такая красивая пара, – сказала сестра Ариэля, увидев меня в новом платье. – У вас будут хорошие дети. Обычно в такие моменты у меня все силы уходят на то, чтобы следить за лицом. Я, как лампочка, вспыхиваю перед тем, как перегореть. Я собралась применить свой обычный успокаивающий прием с половодьем в лесу, но поняла, что этого не требуется. Тема детей перестала вызывать болевые ощущения.Я подумала о бесчисленном множестве улыбающихся друзей Алехандро, постоянно желающих нам счастья, о благословениях нищих, которым он подавал милостыню, объясняя, что его жизнь изменилась. О том, как быстро он расположил к себе почти всех постояльцев отеля, со всеми перекинулся парой шуток, со всеми подружился. Я вспомнила, какими вожделеющими взглядами награждают этого самца женщины, и поняла, что мысль о детях уже не кажется мне шокирующей. И если я беременна, то, может, это и к лучшему. А если я ВИЧ-инфицирована, то теперь уже не важно.Потому что с Педро я узнала легкость и бесстрашие, и покой снизошел в мою душу.Я уже давно перестала запирать мой чемодан. Не потому, что убедилась, что у меня не крадут деньги, ноутбук и айфон, а потому, что мне это стало по барабану.Я спокойно оставляю всю технику на столе. Алехандро хорошо знает, где лежит конверт со всеми моими деньгами. И он знает, что там такая сумма, которую ему, может быть, не заработать за год.А ведь, если задуматься, я для него всего лишь девочка, которую он знает две недели. Девочка, которая с легкостью проматывает в день его трехмесячную зарплату, не беспокоясь, что с ним будет, когда она отчалит.Алехандро безразличен к деньгам, но он понимает самую суть жизни. И меня, приехавшую из города, где все помешаны на деньгах, он сумел вылечить от моих страхов.

Мы отправились за свиньей и овощами для пасхального стола. День уже клонился к вечеру. Мы засиделись у Ариэля и теперь увидели лишь закрытый универмаг и пустые рыночные ряды, где один грустный нищий продавал грустные мятые помидоры. Рядом с ним в мусоре рылись дети, мальчик и девочка. Мясной ряд было легко определить по кровавым лужам на полу, продавцы уже разошлись. Мне вспомнилось, как в девяностые годы мама приспособилась варить томатный суп из помятых помидор, потому что другие были слишком дороги. Она срезала испорченные части, и получалось неплохо, если удавалось раздобыть еще хотя бы пол-луковицы.

Зато рядом с рынком я увидела работающую аптеку. И купила мазь против грибка. Потом Алехандро убежал куда-то и вернулся с мужиками, в руках у которых были длинные ножи. Они то и дело клацали лезвием о лезвие. А еще один нес свиную ногу, которую гордо бросил на мраморный разделочный стол. Нога оказалась размером с крупный хамон, что продаются у нас в правильных магазинах, только мясо здесь было сырое.Вокруг ноги разгорелся торг. Алехандро и мужики вопили как безумные. Глаза у всех налились кровью, и мне стало казаться, что продавцы сейчас прирежут Алехандро.– Все в порядке? – робко спросила я, готовая бежать за полицией.– Они хотят за свинину двадцать куков, – как бы извиняясь, сказал он.На наши деньги это шестьсот пятьдесят рублей. Столько стоит в Москве два кило мяса. Здесь его было раз в десять больше.Я дала продавцам двадцать куков, и мужики засияли как лампочки.– «Мы не жадные и не бедные!» Помнишь фразу из первого Джеймса Бонда с Дэниелом Крейгом?– Нет. У нас этот фильм не показывали.

Всю дорогу пытаюсь с карманным словариком составить фразу «мы не жадные и не бедные» по-испански. Таксист привез нас к дому, похожему на упрощенный вариант советской восьмиэтажки. Слова «жадный» так и не нашла.Выходим из машины.Вокруг рядами стоят одинаковые восьмиэтажные дома. На углу винно-водочный ларек с пластмассовым столом и стульями под тентом. Грохочет попса. Спальный район.Вокруг ларька сидят разомлевшие от пива районные доходяги. Они с нескрываемым любопытством зырят на меня, кое-кто даже показывает пальцем. Похоже, белые сюда давно не совались.Среди доходяг оказался уже знакомый мне Аледи. Он помахал нам рукой.Алехандро взял меня за локоть.– Аледи! Какая встреча! Что ты здесь делаешь?– Приехал к друзьям. – Аледи кивнул на доходяг.

Мы подошли к прилавку. На нем лежат странные корни, больше всего напоминающие картофель. Я видала такие и раньше, но никогда не понимала, что это. Алехандро купил несколько килограммов таких корней. Стоят они меньше одного песо, и продавщицы долго отказывались принимать песо конвертабль, настаивая, чтобы мы заплатили в песо насьональ.– Им нельзя торговать за песо конвертабль, но у нас нет песо насьональ, – поясняет Алесандро.В конце концов он уломал их, и женщины начали отсчитывать сдачу с одного песо конвертабль в песо насьональ. Это примерно то же, что уговорить продавщиц в московском мини-маркете дать сдачу с доллара в рублях.Продавщицы спорили между собой минут пять и никак не могли сосчитать. Образовалась очередь.Подошел старик с живым петухом в руке. Стали считать все вместе. Петух, которого держали за ноги, время от времени поднимал голову и косился на всех желтым глазом.– Скажи им, что сдачи не надо, – шепнула я Алехандро, – я устала.– Так надо, для порядка. Здесь все проверяют. Я им сразу сказал, что сдачу они могут взять себе. Но они говорят, что порядок – это важно.Алехандро сгреб горсть выданной мелочи в карман.В подъезде на стенах не имелось никакой облицовки или покраски. Лестницы, стены и потолок состояли из плит, швы между которыми были грубо замазаны цементом.Пока мы поднимались по узкой лестнице без перил, из дверей на меня таращились жильцы. Я придерживала юбку, чтобы любопытные соседи не увидели лишнего.

Площадки между лестничными пролетами не больше метра в ширину, на этаже четыре квартиры, все двери распахнуты, и видно, как у орущих на полную громкость телевизоров резвятся черномазые детишки. Пожилая женщина с бровями, вытатуированными толстыми синими линиями на смуглом лице, радостно замахала руками при виде Алехандро.– Это няня. Когда сестра на работе, она сидит с детьми. – Алехандро обнял ее. – А это моя королева, – сказал он няне по-испански.Синие брови взлетели на самый верх лба. Няня требовательно оглядела меня с ног до головы.Амая – сестра Алехандро, веселая великанша, в обтягивающих шортах и короткой маечке, похожая на брата как две капли воды, с любопытством посмотрела на мои туфли, педикюр, платье, улыбнулась во весь рот и пожала мне руку.

Трехкомнатная квартира Амаи планировкой похожа на московскую «трешку-распашонку» с той разницей, что между лоджией и гостиной вместо стены арка, а в окнах нет стекол, только железные ставни. На полу линолеум, на стенах краска. Из мебели есть только кресла, обтянутые потрескавшимся кожзамом.

Вечер выдался жаркий. Амая, мерцая огромными черными глазами, поставила передо мной два вентилятора. Но и это мне не помогло, моя кожа горела. Пока я обалдело разглядывала ее прическу, состоящую из множества косичек, плотно прижатых к голове, она, не говоря ни слова, по-английски забрала сумки со свиной ногой и овощами на кухню, махнув мне рукой, чтобы я сидела и не беспокоилась.Алехандро взял большой кухонный нож.– Пойду принесу воды, а то жарко, – сказал он и вышел.

Амая подливает мне кока-колы – других напитков в доме нет – и разговаривает со мной на испанском. Я улыбаюсь и машинально киваю, хоть и не понимаю что к чему. В обоих комнатах на полную громкость работают телевизоры. Племянники Алехандро Анхель и Мария вполглаза смотрят мультики и носятся по квартире, взволнованные моим появлением. В гостиной, в качестве звукового фона, Амая врубила телек с каким-то местным музыкальным шоу.С улицы из бара слышно заводное регаи.

Дети совершенно ошалели, обнаружив, что моя кожа от пребывания на солнце стала малиновой. Они бегают вокруг, трогают мои горящие плечи и кричат: – Лангуста! Лангуста!В ажитации выскакивают на лестничную клетку и зовут соседей посмотреть.Вокруг меня столпились любопытные. Они гладят мою кожу, качают головами и удивляются:– Действительно лангуста. Вареная лангуста.Неужели никто из них не видел раньше белых людей, обгоревших на солнце?Они все наперебой говорят со мной на испанском, задают какие-то вопросы.– Она ничего не понимает! Это она от солнца покраснела! – кричат дети.– Невероятно, – качают головами старики, – мы слышали, что с белыми такое бывает, но никогда не видели так близко!Краем глаза я сквозь проем двери наблюдаю, что на кухне какие-то люди быстро-быстро кромсают на куски кожу и сало, срезая ломти со свиной ноги. Куски они побросали в огромную пароварку и залили маслом. В большом чане замочили фасоль.

Алехандро вернулся с гигантским листом алоэ, напоминающим небольшого крокодила. В другой руке у него пакет с тремя двухлитровыми бутылками рома, бутылкой белого сухого и бутылочкой питьевой воды, которую он сразу протянул мне. Я прижала ледяную бутылку к щеке, и мне стало чуть лучше.Он ловко разделал алоэ-крокодила ножом и натер мякотью мои плечи, лицо, шею, руки и ноги под одобрительные комментарии соседей, которые тем временем разлили по чашкам ром и увлеклись телешоу. Оставшийся кусок алоэ, Алехандро положил в ванной на полочку перед зеркалом.Шоу по телеку время от времени прерывается каким-нибудь местным карибским клипом, и тогда все одобрительно комментируют исполнителя, начинают подпевать, а в некоторых случаях вскакивают и пускаются в пляс. Дети, нацепив темные очки, хором поют гангста-рэп и синхронно двигаются, размахивая пластмассовыми пистолетами, – типа подпевка.Алехандро весело болтает с сестрой, не обращая внимания на звуковую какофонию. Им приходится говорить на повышенных тонах, чтобы слышать себя и друг друга, словно они глуховатые люди. Их сильные голоса привычно перекрывают оба телевизора, ор детей и соседей.– Белый рис и черные бобы! – гаркнул Алехандро, показывая мне на кухню, где какая-то женщина засыпает рис в огромную кастрюлю, какие встречались раньше в пунктах общественного питания. – Это «белые и негры» – наше традиционное блюдо. Мы любим его!Мне странно хорошо в этой густой домашней атмосфере, рядом с большими добрыми людьми. Их ритмично льющаяся, почти лишенная согласных звуков речь успокаивает и почти гипнотизирует меня.В квартиру прибывают все новые и новые люди, видимо соседи позвали друзей. Все радостно болтают, пьют ром, включаются в песни и пляски. Меня поразило, что трехлетние крошки в ярких платьицах из люрекса садятся на корточки, вращая бедрами, трясут кудряшками и выкидывают па, которые не снились нашим заправским московским стриптизершам. Матери танцуют с сыновьями, страстно сливаясь и ритмично трепеща.Амая и еще какая-то соседка трутся попами об Алехандро, который делает сексуальные движения и, воздев руки, щелкает пальцами.Поймай мой растерянный взгляд, Амая потянула меня за руку:– Танцуй с нами! Танцуй как мы!Она знаками показала мне, что я должна тоже наклониться и потереться попой об Алехандро.Я почувствовала, что становлюсь вдвое краснее, чем была. Но спорить не было сил, и я выполнила ее желание. Дети пооткрывали рты и замерли от изумления.Алехандро привлек меня к себе и поцеловал. Дети завизжали от восторга.Амая схватила Педро за руку:– Ты что?! Какой пример ты показываешь детям!Другие женщины тоже закричали:– Вы с ума сошли! Прекратите целоваться! Здесь дети!– Ой, я забылся! Извините, извините! – Алехандро раскланялся во все стороны.И все продолжили трясти бедрами и тереться гениталиями как ни в чем не бывало.Вдруг я услышала, что в телеке исполняют рэп про пиплов Кахакинта – туповатых, но неунывающих жителей мегаполиса. Так вот откуда приятели Алехандро взяли свой речитатив! Это местный хит.Услышав знакомые рифмы, Алехандро оживился:– Эта песня о том, что все зависит от тебя. – Он встал передо мной на колени.Все расступились, хлопая в ладоши и подпевая, а он молитвенно сложил руки и повторял:– Слово за тобой! Я принял решение! Теперь все зависит от тебя!– Что? Что от меня зависит? – спрашивала я, и у меня зачесались глаза, выступили слезы: – Ничего от меня не зависит! – Я почувствовала запах гари, доносящийся из кухни. – Чем-то пахнет! – кричала я, но меня никто не слушал.Наконец Алехандро встрепенулся:– Свинина!!!Все толпой побежали на кухню.Пароварка издавала неприятный вой, вместе с которым, как из трубы паровоза, из нее вырвалось облако пара или дыма. Свинина превратилась в сухие комочки, которые хозяева высыпали прямо на стол. Я пришла в ужас.– Это нормально! Это о’кей для нас, – похлопал меня по плечу Алехандро.Жадные руки быстро разбирали свиные комочки. Не успела я опомниться, как вся свинина исчезла. По тому, как долго ее пережевывали, я поняла, что она, видимо, превратилась в жвачку.Алехандро наслаждался видом жующих родственников. Его лицо размякло в добродушной улыбке.– Ми рейна, посмотри, какие у меня прекрасные племянники! Они мне как дети! – С этими словами он блаженно развалился в драном кресле и снова закинул ноги мне на колени. – Сестра получает сорок долларов на электромеханическом заводе. Это большая зарплата у нас. Ей за хорошую работу дали эту квартиру. Но все равно денег не хватает. У Анхеля, – Педро кивнул на одного из своих «прекрасных племенников», – скоро будет день рождения, я хочу подарить ему новые кроссовки.Я посмотрела на ноги племянничка и увидела, что на них стоптанные кроссовки без задников.– А где его отец?– Моя сестра уже два года живет без мужа. Развод.– Бедные дети…– Наши родители тоже в разводе. Это типично для нас. Наша мама вышла замуж, родила моих двух сестер и развелась. Потом снова вышла замуж, родила меня и снова развелась. А потом опять вышла замуж и родила еще двоих…– Так вы с сестрой родные только по матери?– Да, но ее дети мне как родные! И вон те дети – тоже! – Алехандро показал в проем двери на трех шоколадных очаровашек, резвящихся на лестничной клетке. – Это дети моего брата, он тоже бросил жену. Вон она, в розовом платье. Мы любим ее, потому что она хорошая женщина. Она очень хорошая женщина.– В твоей семье все разводятся. И ты предлагаешь мне стать твоей женой?– Ми рейна! Мы с тобой никогда не разведемся! Поверь мне, этого не случится! Я тебя искал всю жизнь!Я машинально достала из сумки противогрибковую мазь и начала массирующими движениями втирать ее в огромные растрескавшиеся пятки.Алехандро доволен. Родственники, доедая свинину, поглядывают на него с уважением.

– Кансадо? – спросил меня Алехандро. Я уже знаю, что «кансадо» значит по-испански «устала?».Я киваю. И его широкие ладони обхватили меня, как суточного цыпленка, и перенесли на матрас, лежащий прямо на полу.К грязным матрасам мне уже не привыкать.– Нау релакс! Релакс, ми рейна! Спи!Я мгновенно заснула.

Когда я открыла глаза, было темно. Душная ночь заползала в открытое окно, несмотря на железные ставни. Через полоски металла балконной двери в комнату заглядывает любопытная бледнолицая луна. Интересно, поздравил ли кто-нибудь из моих московских друзей меня с праздником?

Я вспомнила тот вечер на Малеконе, когда огромный лунный шар из-за крепости поманил меня к себе. Рядом похрапывает Алехандро.Я выхожу на балкон подышать, смотрю на небо, в который раз безрезультатно стараясь разыскать Большую Медведицу.На соседнем балконе няня с синими бровями курит сигару. На ней белая ночная рубашка, что придает ей некоторую фантастичность.– Очун! – сказала она мне, показывая на луну.– Да, красиво! – кивнула я.– Очун – это дева, богиня любви. Такая же красавица, как ты. Такие же золотые волосы, – говорит няня на ломаном английском. – А темнота – это Чанго, мужское начало, бог огня и танцев. Он большой, как Алехандро. – Говорить по-английски ей трудно, она машет своей трубкой, подбирая слова, стараясь объяснить мне что-то важное. – Очун спасла рабов, которые хотели сбежать на лодке и начали тонуть. Она превратилась в большую деревянную статую и поплыла по реке. Рабы схватились за нее и выплыли.– А, понятно…– Когда Очун и Чанго соединяются, всем людям становится хорошо!– Да, понимаю…– Ты – Очун, ты должна спасти Алехандро!– Спасти? Алехандро?– Забрать его отсюда, спасти его! Понимаешь? – настаивала няня.– Да, да, понимаю.Няня показала на луну, со значением подняла вверх указательный палец и, царственно подобрав подол своей ночнушки, удалилась с балкона.

Я вернулась в комнату и легла на матрас. Алехандро обнял меня, не просыпаясь, и издал стон. Заснуть никак не получалось, и я стала представлять деревья в воде. Так я пролежала с закрытыми глазами до тех пор, пока тьма за окном не стала редеть.Где-то прокричал петух.– Я понял тебя, амиго, – тихо сказал Алехандро, встал и вышел из комнаты.Я видела сквозь неплотно прикрытую дверь, как он бреется, как натирает кожу головы и щеки мякотью алоэ. Потом он тихонько включил телевизор и стал смотреть повтор какого-то бразильского сериала.Я вышла в гостиную.– Милый, почему ты не спишь?– Я привык рано вставать, ми рейна.– Ты такой счастливый, у тебя есть братья и сестры, а я совсем одна.Я легла рядом с ним на диван и уткнулась лицом в его ногу. Он гладил мои волосы и смотрел в экран.Спать у меня уже не получится. Я встала, достала из потайного кармана сумки тысячу евро, положила их в конверт, написала на нем: «Любовнику, брату и другу» – и протянула конверт Алехандро.– Я хочу, чтобы ты знал: я не туристка, которая однажды уедет и которой все равно, что с тобой случится дальше. Ты помог мне сэкономить деньги благодаря своим связям, и я хочу тебе их отдать. Мне будет спокойнее знать, что на всякий экстренный случай у тебя есть эта сумма.Он не спешил брать его.– «Любовнику, брату, другу»? – прочитал он.– Как ты знаешь, у меня есть муж, и мы с ним многое пережили. Но так случилось, что мы с тобой стали любовниками. Я хочу, чтобы ты видел во мне еще и друга, и относился ко мне, как к своей сестре. Наверное, потому, что у меня никогда не было братьев. – По его лицу я видела, что он очень удивлен и не знает, как реагировать. – Эти деньги тебе понадобятся, например, чтобы оформить визу в Россию.Он сидел и просто смотрел на меня.– Здесь больше, чем потребуется на оформление визы, в любом случае ты сможешь распоряжаться этими деньгами по своему усмотрению. Можешь купить кроссовки Анхелю.«Ну, отреагируй же как-нибудь! – думала я. – Открой конверт!».Но он все сидел и смотрел на меня. Вдруг из его глаз покатились слезы.– Я ничего не могу поделать. Я, Кахакинта, плачу как ребенок. Что ты со мной делаешь? Я больше не могу быть сильным. Ты пробила мою броню, ты открыла мое сердце.– Милый, сила не в силе, а в правде. Это хорошие слезы.Он сидел неподвижно и выглядел действительно как маленький мальчик, который увеличился до двух метров в высоту.

Я собралась принять душ, увидела его бело-голубую тенниску, висящую на крючке в ванной, и решила ее постирать. Почти всю ванную комнату занимает бестолковая стиральная машина кубинского производства. Внешне она выглядит, как стиралка, какие были в Советском Союзе у моей бабушки. Корпус, похожий на бочку, и сливной шланг, опущенный в раковину.Я бы такому агрегату сейчас даже старые джинсы не доверила. Не хочу такую стиральную машину.

Вода падала из душа, мои волосы намокли, я стояла с закрытыми глазами и стирала вручную остатками своего шампуня его тенниску, от воды ставшую большой и тяжелой. Когда я протерла глаза, то увидела, что он стоит в дверном проеме и смотрит на меня. – Ми рейна, любовь – это не тысяча евро. Любовь – это если я в твоем сердце. Я постоянно думаю о тебе. Если я иду в магазин, я думаю, что ты любишь вино. Я покупаю тебе вино и даже забываю, что я шел, чтобы купить себе ром. Я уже не живу своей жизнью, я живу для тебя. Я не возьму твои деньги.Он обнял меня, и мы замерли под душем.– Ты стираешь, ты любишь готовить. Ты хорошая женщина. Как женщина стирает, такая она и есть. Хорошо стирает – хорошая женщина. Не любит стирать – плохая женщина. Я не какой-нибудь мачо, не такой, как другие мужчины. Сегодня ты стираешь – я готовлю: завтра я стираю – ты готовишь. Или ты работаешь, а я стираю. Выходные проводим вместе. Главное для меня – семья.