Следуя далее по Николаевской улице напротив средины Гостинного двора помещается двухэтажный с мезонином дом, принадлежавший долгое время купцу Ладыгину и за последнее время приобретенный местным миллионером Хусаиновым. Дом этот бесспорно заслуживает того, чтобы на нем остановиться несколько подольше, так как этот дом имеет бесспорно исторический интерес и он — если бы дело происходило не у нас в России, а за границею — был приобретен городом для открытия в нем городского музея.
Дом этот чуть ли не с основания города Оренбурга принадлежал местной известной фамилии Тимашевых. По крайней мере, когда 9 августа 1849 г. уволенный от службы гвардии штабс-капитан Николай Егоров сын Тимашев обратился к военному губернатору Обручеву за разрешением сделать пристрой, т. е. тот дом в котором теперь магазин попечительства о народной трезвости и вместо разрешения получил предписание представить доказательства, действительно ли он владелец дома, то из наведенных справок оказалось, что дом унаследован Николаем Тимашевым от отца генерал-майора Егора Николаевича Тимашева, а ему достался тоже по наследству от его отца коллежского советника Николая Иванова Тимашева, сему же последнему от их г.г. Тимашевых прадеда статского советника Ивана Лаврентьева, так что дом этот находился в их владении более 70 лет, но документов на него никаких не имеется.
Принимая во внимание, что прошение подано в 1849 году, что просители установили принадлежность им дома в течении 70 лет, т. е. с 1779 года мы заключаем, что этот дом один из наиболее старейших домов города. В настоящем своем виде дом был построен, как это видно из планов, раньше 1849 года. Конечно, принадлежность дома одним и тем же владельцам, хотя бы в течении 100 лет, еще не дает дому право называться историческим, но дело в том, что этот дом, как очевидно, наилучший из частных, долгое время служил квартирою военных губернаторов, вплоть до построения графом Перовским своего дворца — нынешнего здания казенной палаты.
Этот дом видел в своих стенах двух Императоров Александра I и Александра II. Александр I посетил Оренбург незадолго до своей кончины в 1824 г., а Император Александр II в 1837 году, в бытность свою Цесаревичем; кроме того в этом доме останавливался величайший поэт земли русской, когда он приезжал в Оренбург для собирания материалов к своей истории Пугачевского бунта. Пушкин приехал в Оренбург 12 июня 1833 года в 9 часов вечера и остановился близ базара в гостиннице Татаринова, тотчас же к нему приехал с визитом сам Перовский и собралась у подъезда кучка любопытных. После визита Пушкин переехал к Перовскому. Великий поэт ездил по городу, осматривал его достопримечательности, посетил в Бердах старуху, очевидицу Пугачевского бунта, долго, внимательно ее расспрашивал и много работал в архивах пограничной комиссии. Чиновники комиссии роптали, что поэт завалил их работою — выписками из архивных дел.
«Все в Оренбурге — вспоминает сторожил — ждут Пушкина, в особенности молодежь, которая даже бредит его стихами».
Город Оренбург дважды торжественно справлял Пушкинские дни — память 50-летия со дня пребывания его в Оренбурге (1883 году) когда по инициативе П. Распопова был устроен Пушкинский вечер и приобретен бюст поэта, находящийся в настоящее время в общественном собрании и в 1899 году память столетия со дня рождения, когда инициатива празднования принадлежала архивной комиссии и Оренбургской думе. При последнем чествовании решено было увековечить пребывание поэта в городе прибитием мраморной доски к дому, где жил поэт, но благой почин так и остался почином.
В последующих строках считаем не лишним припомнить и о других великих людях земли Русской, которых судьба добровольно и недобровольно заталкивала в город Оренбург.
Из добровольно прибывших в города Opeнбург, главным образом по приглашению графа В. А. Перовского, который, хорошо понимая смысл русской пословицы: один в поле не воин, любил приглашать к себе в помощники талантливых людей, укажем на В. В. Григорьева, Жемчужникова, В. Даля, А. Григорьева, из сосланных — на колонию поляков из которых особенно выделяются три личности: Виткевич, Зан и патер Зеленко, на А. И. Плещева и Т. Шевченко. Напомним читателям хотя вкратце судьбу этих лиц по отношению г. Оренбурга.
Василий Васильевич Григорьев, известный профессор Петербургского университета,начальник главного управления по делам о печати в 1851 г. получил приглашение Оренбургского генерал губернатора В. А. Перовского ехать на службу в Оренбург, в 1854 г. мы его уже видим председателем Оренбургской пограничной комиссии. Деятельность Григорьева в качестве председателя комиссии была в высшей степени полезна и плодотворна: при его зорком глазе киргизское население вздохнуло свободно. Оно прониклось к нему такою любовью и привязанностью, что не хотело верить когда он в 1862 году вышел в отставку.
«Что касается до меня собственно — писал Григорьеву Чулак Акбасов, один из видных киргиз, то благодеяния Ваши и милости ко мне были так велики, что я должен заповедать и детям своим до конца их жизни молиться о благоденствии вашем».
По уходе Григорьева началось в Оренбурге составление проектов один другого неудачнее; пошла ломка, переустройство в степи, а вслед за тем известный бунт 1869 года.
В. Даль — казак Луганский же служил притом, Перовском в 30-х годах чиновником особых поручений и много поработал для Оренбургского музея, к сожалению бесследно исчезнувшего с лица земли.
Апполон Григорьев один из известнейших критиков был недолгое время учителем русского языка в Неплюевском корпусе.
Ссылка поляков в Оренбург началась еще со времен Екатерины II и продолжалось после каждого польского восстания, таким образом после 1830 года в Оренбург попали Зан, товарищ Мицкевича, патер Зеленко и Виткевич. Последний был назначен в Орск рядовым без выслуги.
Известный ученый Гумбольт, по возвращении своем из путешествия по Сибири, остановился в Орске и каким то образом узнал, что в числе сосланных туда рядовых без выслуги, есть солдат Виткевич, очень образованный и отлично знакомый с восточными языками молодой человек. Переговорив с ним, Гумбольт был поражен его серьезностью и познаниями.
По приезде в Оренбург Гумбольт просил военного губернатора В. Перовского обратить внимание на Виткевича и смягчить по возможности его участь. Перовский приказал тотчас же перевести Виткевича в Оренбург и представить ему. Поговорив с ним, он оставил его у себя ординарцем, исходатайствовал у Николая I дозволения произвести сначала в унтер-офицеры, затем в офицеры и назначил его своим адъютантом.
Через два года, по представлению Перовского состоялось командирование Виткевича в Хиву, Бухару и Персию с секретным поручением.
Сделав себе восточный костюм, обрив голову, Виткевич в сопровождении приятеля своего персианина Хусейн Али отправился в назначенное путешествие. Пробыв на востоке полтора года, Виткевич вернулся в Оренбург и представил Перовскому блестяще исполненное им поручение, за которое ему был обещан флигель-адъютантский эксельбант. Приведя в систематический порядок все собранные им сведения и планы, Виткевич поехал в Петербург для поднесения их Николаю I. Приехав туда, он остановился в гостиннице, а через два дня застрелился. Его нашли сидящим против камина, в котором лежала груда пепла от сожженных им бумаг и планов. Причина самоубийства оффициально осталась неизвестною.
Будучи замешан в процессе Петрашевского, А. Н. Плещеев в 1849 году имея отроду 24 года, сослан в Оренбург рядовым в линейные баталионы с лишением прав состояния. Здесь молодой изгнанник был помещен в казармы 2 го линейного баталиона, но благодаря опять тому же В. А Перовскому, относившемуся очень снисходительно к положению «конфированных», участь Плещеева была облегчена насколько возможно. В Оренбурге ходил он в толстой солдатской шинели, службою его не неволили и большую часть времени он проводил или за чтением или посещал 5—6 знакомых домов и, где его ласково и дружески принимали.
Желая представить А. Н. Плещееву возможность выйти из тяжелого положения, граф Перовский зачислил его в свой отряд, с которым отправился в степной поход для взятия Ак-мечети. После взятия этой крепости молодой поэт за участие в этой победе русского оружия быль произведен в унтер-офицеры и оставлен на службе в горнизоне взятой крепости, где впоследствии и был произведен в прапорщики.
Живя в форте Перовском, Плещеев вел постоянную переписку с друзьями, оставшимися в Оренбурге. Письма его полны задушевности и глубокой грусти.В одном из них, написанном автору цитируемых нами вспоминаний, заключалось следующее стихотворение, в котором высказаны мысли поэта по поводу его ссылки и жизни в степи:
По возвращении из Перовского в Оренбург Плещеев поступил на службу в пограничную комиссию, где и прослужил несколько лет вплоть до 1857 года, когда он был освобожден и прерванная его литературная деятельность возобновилась. Свое пребывание в Оренбурге и отчасти некоторых из общественных деятелей города Плещеев описал в своем романе.
В 1847 году т. е. за 10 лет до освобождения А. Н. Плещеева в Оренбург прибыл другой изгнанник гениальнейший хохлацкий поэт Тарас Григорьевич Шевченко, обвиненный в сочинении пасквиля и каррикатуры на одно высокопоставленное лицо и за прикосновенность к Киевскому Кирилло-Мефодиевскому братству.
Узнав, что Шевченко привезли в Оренбург, служивший в Оренбургской пограничной коммисии Ф. М. Лазаревский, тогда еще не знавший лично поэта, немедленно отправился к чиновнику особых поручений при военном губернаторе Обручеве полковнику Е. М. Матвееву с просьбою сделать все возможное для облегчения горькой участи поэта.
«Все что можно будет сделать, будет сделано» — отвечал бравый полковник, один из благороднейших людей в Оренбурге, всегда относившийся к судьбе, поэта с истинным участием.
От Матвеева Лазаревский прошел в казармы, куда поместили Шевченко Он застал поэта лежащим ничком в одном белье на нарах и углубленным в чтение библии. Проученный горьким опытом, недавно жестоко поплатившийся за свою доверчивость, Шевченко принял посетителя весьма сдержано, но звуки родной речи и непритворное участие, светившееся в глазах вошедшего, скоро рассеяли его подозрительность и он дал слово в тот же день посетить Лазаревского. С тех пор до самого перевода его в Орскую крепость, который последовал в том же июне, Шевченко был частым гостем в доме Лазаревского, где его встречали с восторгом земляки, сделавшиеся из почитателей его таланта искренними друзьями. Благодаря хлопотам этих лиц, нашедших путь к двум влиятельным лицам Орской крепости, пребывание поэта в этом захолустье было сноснее, чем можно было ожидать. Правда, юридически он был простой поднадзорный солдат, которого не только офицер, но любой фельдфебель мог отдуть по щекам, но на самом деле он находился в исключительном положении: офицеры обращались с ним, как товарищи, и если Шевченко тем не менее страдал нравственно, то это происходило главным образом от тоски по родине, мучительного сознания бесправности своего положения и тяготившего над ним запрещения писать и рисовать. Он избегал этого запрещения, писав украдкой или по ночам, когда все спали, но рисовать при такой обстановке, рискуя ежеминутно быть захваченным с поличным, было почти невозможно, не говоря уже о том, что у него не было при себе никаких принадлежностей для рисования. А между тем новый край, куда его забросила судьба, с его оригинальною физиономией и живописным населением представлял большой соблазн для художника и запрещение рисовать являлось большим лишением. Не будучи в состоянии выносить этого лишения, Шевченко, скоро по прибытии своем в Орскую крепость обращался к шефу жандармов о разрешении ему рисовать портреты и пейзажи — но просьба его, как и должно было ожидать, была оставлена без ответа.
В Орске поэт очень страдал и мучился:
Нередко он прибегал к «горилке».
В мае 1848 года Шевченко был зачислен в число 200 рядовых, отправляющихся в степь для постройки на берегу Аральского моря Раимского укрепления. Во время этого похода, лишь только отряд перешел за Орь, с поэтом сделался солнечный удар. Впрочем, некоторые сторожилы говорят, что Шевченко пал просто от утомления, как человек тучный и не привыкший к маршировке в полной походной амуниции, под палящими солнечными лучами. Его положили в походную фуру и он мало по малу оправился. Экспедиция к Аральскому морю, которой так страшился Шевченко, оказалась далеко не такой тяжелой, как он предполагал. Начать с того, что начальник экспедиции, добрейший и благороднейший А. И. Бутаков относился к нему в высшей степени сердечно, что благодаря его ходатайству Обручев разрешил Шевченко снимать виды в степи и берега Аральского моря. Офицеры, участвовавшие в экспедиции, следовали примеру своего начальника и наперерыв осыпали любезностями поэта, а один из них, штабс капитан Макшеев делил с ним хлеб-соль и радушно предложил ему для ночлега свою палатку. В таком отдаленном походе не могло быть и речи о строгом соблюдении дисциплины: Шевченко ходил в партикулярном платье и отпустил себе большую бороду, так что совершенно перестал походить на солдата.
В 1848 году — рассказывает Шевченко в своем дневнике — после трехмесячного плавания по Аральскому морю, мы возвратились в устье Сыр-Дарьи, где должны были провести зиму. У форта на острове Кос-Аралг, где занимали гарнизон уральские казаки, вышли мы на берег. Уральцы, увидав меня с широкою, как лопата бородою, тотчас смекнули, что я непременно мученник за веру. Донесли тотчас своему командиру, а тот, не будучи дурак, зазвал меня в камыши, да бац передо мною на колени. «Благословите, батюшка! Мы, говорит, уже все знаем». Я тоже не дурак, смекнул, да и хватил самым раскольническим благословением. Восхищенный есаул облобызал мою руку, а вечером задал нам такую пирушку, какая нам и во сне не грезилась.
Тотчас после прибытия из экспедиции в Оренбург Бутаков представил главному начальнику края рисованный Шевченко альбом видов и при этом распространился в таких лестных выражениях о художественных талантах Шевченко и о пользе, которую он принес экспедиции, что Обручев обещал ходатайствовать о производстве Шевченко в унтер-офицеры.
Этому обещанию можно было поверить, ибо чуть не половине Оренбурга было известно, что Шевченко пишет портрет жены начальника края М. П. Обручевой, конечно, не без ведома последнего.
Эти несколько месяцев жизни Шевченко в Оренбурге были отдыхом для него, как вдруг он был сослан на пустынный и бесплодный полуостров Мангишлак в Ново-Петровское укрепление.
О причинах обыска, произведенного у Шевченко и о его ссылке так рассказывает нам свидетель и очевидец всего происшедшего Ф. М. Лазаревский: у одного из приятелей Шевченко, оказавшего ему много услуг, была хорошенькая жена, за которою ухаживал смазливый прапорщик Оренбургского линейного баталиона. Весь город говорил о их связи, не догадывался о ней только муж, благороднейший человек, слепо доверявший своей жене.
Такое индиферентное отношение к чужому позору возмущало честную натуру Шевченко: ему казалось, что знать и молчать — значило в данном случае самому быть соучастником обмана. Тщетно друзья уговаривали его не мешаться в это дело, уверяя, что и сам муж не скажет ему спасибо, Шевченко тем не менее решил раскрыть глаза.
Живя неподалеку, он стал внимательно следить за влюбленными и увидевши однажды, что, пользуясь отсутствием мужа, прапорщик тайком прокрался к своей возлюбленной, Шевченко съездил на извощике за мужем и прямо привел его к дверям комнаты, где происходило свидание.
Произошла тяжелая семейная сцена, с виновною женою сделалась истерика, Шевченко с мужем выпроводил с позором растерявшегося гарнизонного дон жуана, а на другой день Обручев получил донос, что Шевченко ходит по городу в партикулярном платье и вопреки Высочайшему повелению пишет стихи и занимается рисованием.
Последствием был перевод Шевченко в Ново-Петровское укрепление.
Тяжелая, скучная и однообразная жизнь, вдали от родины, вдали от друзей, жизнь бесправного фронтовика, которому опять строжайше было запрещено писать и рисовать, представляет из себя грустную картину.
Смотры, маршировки, фронтовая выправка, а после учения обильные выпивки с «мочи мордами» и нередко карцер и фухтеля — вот чем была заполнена жизнь ссыльного поэта.
Могучий, оригинальный талант точно застыл, обесцветился и потонул в мрачном озлоблении против судьбы и человечества. Немного хороших стихотворений вышло из под пера Тараса Григорьевича за период его жизни в Ново-Петровском укреплении.
Только в 1857 году т. е. после десятилетней ссылки, поэт был освобожден, но, к сожалению, это уже был больной, полуразбитый человек... Правда, свобода подкрепила его, вдохнула жизнь в его полубольное тело, но не надолго — через четыре года 26 февраля 1861 года Тарас Шевченко скончался всего лишь 47 лет от роду.