Осенью 1977 года Германия находится в каком-то шизофреническом состоянии. Так бывает, когда вдруг до удушья сгущается атмосфера, наползают, застилая все небо, хмурые тени, съедает звуки и краски сумеречная пелена и неожиданно с дьявольской высоты начинают бить молнии, будто карая землю ударами ослепительного огня.

Некуда бежать от раскатистого грома небес.

Негде укрыться от разрядов тысячевольтного электричества.

Всё пребывает в растерянности. Всё – в напряжении, предвещающем апокалиптический взрыв. Надежда мгновенно переходит в отчаяние. Шепот, едва слетающий с губ, срывается на истерический крик. Еще в апреле происходит убийство генерального прокурора ФРГ Зигфрида Бубака. Когда «мерседес» чиновника, едущего на работу по тихому Карлсруэ, останавливается у светофора, рядом с ним тормозит затянутый в кожу, прикрытый шлемом мотоциклист с пассажиром на заднем сиденье, оба они мгновенно наводят пистолет-пулеметы и всаживают внутрь салона двадцать шесть пуль. Бубак убит на месте. Также погибают двое его охранников. Личность мотоциклиста остается неустановленной до сих пор, однако уже через четыре часа ответственность за убийство берет на себя подразделение РАФ (Роте Армее Фракцион) имени Ульрики Майнхоф. Как разъясняется в его заявлении, это «операция возмездия»: именно генерального прокурора З. Бубака один из членов организации РАФ Ян-Карл Распе назвал на суде непосредственным виновником смерти Ульрики Майнхоф в тюрьме Штаммхайм.

Главные события, однако, разворачиваются с конца лета. 30 июля происходит неудачная попытка похищения президента «Дрезднер-банка» (одного из крупнейших в Германии) Юргена Понто. Ответственность за акцию берет на себя подразделение РАФ «Красный рассвет». Убивать банкира никто не планирует, его предполагается обменять на содержащихся в тюрьме членов РАФ. Однако Понто, в загородный дом которого врываются террористы, неожиданно оказывает сопротивление и получает пять пуль в грудь. Германия ошеломлена: террористов в дом Понто привела Сюзанна Альбрехт, его крестная дочь. Дети восстают против родителей. Настал конец света. Значит, уже никому верить нельзя?

А 5 сентября РАФ похищает одного из высших сановников ФРГ – президента западногерманского Союза промышленников Ганса-Мартина Шляйера. Операция поражает тщательной спланированностью и размахом. Среди бела дня в центре Кельна машину Шляйера окружают пятеро террористов в масках. Огонь ведется из автоматического оружия – нападающие прекрасно вооружены. Убиты несколько полицейских. Самого Шляйера увозят в микроавтобусе, где позже будет найдена записка с требованием освободить узников тюрьмы Штаммхайм (там содержатся арестованные члены РАФ). Несмотря на титанические усилия, обнаружить место, где прячут Шляйера, полиции не удается.

И наконец, 13 октября, будто действительно бьет с небес одна молния за другой, группа боевиков из Народного фронта освобождения Палестины (НФОП) захватывает самолет «Ландсхут» компании «Люфтганза», вылетевший с Майорки во Франкфурт с 86 пассажирами на борту. После нескольких транзитов и дозаправок лайнер приземляется в Могадишо, столице Сомали. Командир террористов, представившийся как Капитан Мученик Махмуд, также требует освободить арестованных членов РАФ. В противном случае он угрожает взорвать самолет. В прямом эфире он заявляет: «Группа, которую я возглавляю, требует освобождения наших товарищей из немецких тюрем. Мы не намерены отступать. Мы сражаемся с империалистическими правительствами по всему миру».

В высших кругах Германии паника. Только что под звон официозных фанфар немецкое правительство объявило о своей величайшей победе: все руководители «Красной Армии» арестованы согласно закону, осуждены – опаснейшие террористы отныне будут содержаться в тюрьме; кризис преодолен, в стране опять воцаряются спокойствие и порядок – и вдруг все его широковещательные декларации лопаются как пузыри. Оказывается, террористы вовсе не истреблены: на место одного арестованного встает десяток новых бойцов. У них существуют уже целые подразделения – хорошо обученные, вооруженные, не испытывающие, видимо, недостатка денежных средств. Это целая армия, скрывающаяся в непроницаемой темноте, и борьба, которая уже казалась законченной, неожиданно вспыхивает новым беспощадным огнем.

Самым же неприятным для немецкого правительства является то, что терроризм явно приобретает международный характер. Всплывает давний кошмар, мучающий политиков в потных снах: мировое террористическое подполье, объединив все силы, начинает наступление на Германию. Где будет нанесен следующий удар? Откуда вновь выскочат ангелы ночи, чтобы посеять вокруг ужас и смерть? Под угрозой все немецкие авиалинии, и у правительства не хватает сил, чтобы их как-то прикрыть. Под угрозой посольства ФРГ во множестве стран – персонал принимает срочные меры, чтобы обезопасить себя. Под угрозой банки и правительственные учреждения. Под угрозой немецкие предприятия за рубежом. Зловещим предупреждением выглядит заявление РАФ, опубликованное после акции в Карлсруэ: «Правосудие свершилось… Мы докажем властям, что убийства наших товарищей не решат никаких проблем».

Страх прокатывается по Германии. Не защищен никто. Как признак редкого идиотизма вспоминает пресса высказывание начальника полиции ФРГ, сделанное после ареста Андреаса Баадера. Дескать, «теперь любой немец может спокойно гулять возле дома со своей собакой». Какой немец? С какой собакой? Шляйера охраняло пять или шесть специально подготовленных полицейских, ему это не помогло. И никому не помог пакет чрезвычайных законов, спешно принятый парламентом ФРГ перед началом суда над членами РАФ. Опять встают заставы на немецких дорогах – идет тотальная проверка машин, ищут оружие. Опять волна облав накрывает немецкие города – идет проверка квартир, ищут подозрительных лиц. Уровень истерии непрерывно растет. Террористом считается каждый, кто хоть в чем-то противоречит властям. Во Франкфурте полицейский стреляет в прохожего – тот не сразу остановился на оклик. В Гамбурге получает ранение журналист – он пытался снимать, как полицейские избивают участника демонстрации. Инциденты происходят чуть ли не каждый день, и левая пресса задает законный вопрос: кто же, в конце концов, представляет для граждан страны истинную опасность – террористы, которые нападают на дискредитированных чиновников, или полиция, которая, не разбираясь, стреляет во всех подряд?

Не действуют больше никакие успокоительные заявления. Правительство уже показало, что все его заявления – это политический блеф. Оно бессильно перед яростными демонами темноты, и потому бюргеры, поднимаясь утром с постели, или, напротив, выключая свет перед сном, напряженно прислушиваются – не вздрогнет ли дом от взрыва, не раскатится ли по улице вой полицейских сирен, не прозвучат ли за окном автоматные очереди?

Позже этот период будет охарактеризован как «немецкая осень». Райнер Фасбиндер, режиссер крайне левого направления, снимет фильм с аналогичным названием – «Deutschland im Herbst». Фильм будет представлять собой явный артхаус: понимать, о чем идет речь, сможет только включенный в события человек – слишком много аллюзий, слишком много отсылок к деталям, о которых зритель иной страны представления не имеет. К тому же Фасбиндер – демонстративный гомосексуалист, в фильме содержится ряд откровенных сцен взаимоотношений его с тогдашним любовником. В дополнение Фасбиндер на экране пьет, нюхает кокаин, произносит путаные речи о демократии. Тем не менее атмосфера тех дней передана с трагической точностью: страх и бессилие, гнев и отчаяние, невыносимое напряжение, в котором пребывает страна. Сам Фасбиндер через некоторое время умрет от передозировки наркотиков. Фатальный в творчестве возраст – тридцать семь лет – окажется пределом и для него.

Никто не понимает, что происходит. Кажется диким абсурдом, что Германия, только что пережившая Вторую мировую войну, коричневую чуму, разгром, национальную катастрофу, только-только начавшая понемногу дышать, вновь погружается в хаос ненависти и насилия. Откуда это взялось? Почему немцы, едва начав жить, опять охвачены жаждой саморазрушения? Что за проклятие омрачает сознание нации? Какая неведомая болезнь жжет ее изнутри? Может быть, прав был средневековый хронист, писавший, что «немцы – народ, отторгнутый богом, они слишком жестоки к другим, чтобы быть милосердными даже к самим себе»?

Ответов на эти вопросы нет. Точнее, ответов множество, а это значит, что «истина где-то не здесь». Ясно только одно: болезнь, чем бы она ни была, достигла критической фазы, сердце уже захлебывается, мозг отказывается служить, меркнет в кровяных шумах сознание, шансы на выживание пациента уменьшаются с каждым днем…

Ульрика идет по «мертвому коридору». Мертвым коридор называется потому, что стены его покрыты толстой акустической изоляцией. Такой же изоляцией покрыты потолок и весь пол – шаги надзирательниц, двух здоровенных теток, следующих за Ульрикой, практически не слышны. Бесшумно затворяется дверь камеры. Бесшумно входят в пазы металлические пальцы замка. Больше – ни одного звука снаружи. Тишина – словно в одночасье умер весь мир. И она сама тоже – уже умерла. Только сердце еще чуть-чуть шевелится, не веря в загробную жизнь.

Это называется «сенсорная депривация». Человек, надолго погруженный в непроницаемую тишину, начинает постепенно сходить с ума. Искривляются пространство и время. Реальность, как гнилая ткань, расползается – не с чем себя соотнести. Если нет мира снаружи, если не существует устойчивых внешних координат, то хаос темного подсознания, внутренний искаженный мир поднимается как вода и заполняет собою все. Возникают фантомы звуков: шорохи, шуршания, писки. Образуются рыхлые сгустки то ли блеклого света, то ли тусклых теней. Странные загробные голоса начинают произносить слова на неведомом языке. Будто неудержимо проваливаешься в мир иной. Минута длится как час. Час проскакивает как миг. От одного дыхания до другого проходит год. Заключенный готов изуродовать самого себя – сломать палец, выколоть глаз, – лишь бы получить доказательство, что он еще жив.

Ульрика вспоминает об этом так. «Ощущение, будто вся камера едет куда-то во тьму… Закрываешь или открываешь глаза – разницы никакой… Невозможно с этим бороться, все время трясет – от жары, от холода, от чего-то другого, чему названия нет… Может быть, от страха, который подступает откуда-то изнутри… Чтобы что-то сказать нормальным голосом, приходится изо всех сил кричать. Все равно получается неразборчивое ворчание: в уши словно залили горячий воск… Охранники, посетители, прогулочный дворик – все это видишь будто сквозь пленку… Волнами – головная боль, кружение, приступы тошноты… Когда пишешь, то, заканчивая вторую строчку, уже не помнишь, что было в первой… То апатия, то нарастающая агрессивность, которая жаждет выплеснуться вовне… Тут же убила бы, если б было – кого… Ясное ощущение, что у тебя нет ни малейшего шанса выжить… Кругом – тихий ад, окутывающий тебя немотой… Невозможно ни с кем поделиться этим – при посещении адвоката, как ни старайся, ничего не можешь толком сказать, слова разбегаются, не в состоянии сформулировать простейшую мысль, через полчаса после встречи уже не уверена, было это сегодня или неделю назад… Чувствуешь себя так, словно с тебя сняли кожу»…

Она помнит, как выглядела Астрид Пролл в тюрьме Оссендорфа: почти ничего не видит, почти ничего не слышит, практически не может ходить. Клетка человеческих ребер, в которой едва теплится жизнь. Список заболеваний, составленный при медицинском осмотре, звучит как окончательный приговор: потеря 40 % массы тела, гипертония, сильная сердечная аритмия, болезнь вестибулярного аппарата, болезнь желудочно-кишечного тракта, аномалии печени, суставов, кожи; афазия, абазия, анорексия, аменорея… Одна из сотрудниц общественного «Комитета против пыток» воскликнет, подписывая протокол: «Такое я видела только в Заксенхаузене!».

Ульрика понимает, что то же самое ждет и ее. Если не сегодня, то через месяц, если не через месяц, то через год. Мертвая тишина в конце концов растворит ее без следа, превратит в человекоподобное существо, издающее мычание вместо слов, расчесывающее кожу до крови обгрызенными зубцами ногтей. За последнее время она прочла много литературы о последствиях одиночного заключения и хорошо представляет, как это будет происходить. Почти все авторы говорят об одном: психоз одиночного заключения – это клаустрофобия, внезапные приступы гнева, длительная депрессия, притупление эмоциональных реакций, апатия, аутизация: человек, будто в раковину, уходит в некий внутренний мир, расстройства зрения, головные боли, расстройства сна, спутанность сознания, разговоры с самим собой, руминация (многократное повторение одних и тех же мыслей и фраз), аутодеструктивное поведение, галлюцинации, бред… «Все в камере начинает двигаться и качаться, будто хочет тебя раздавить»… «Входят охранники, говорят: мы задушим тебя, сейчас ты умрешь»… «Ползают по стенам суставчатые пауки»… «Противны любая пища, любые запахи, есть ничего не могу»… «Непрерывные разговоры с людьми, которых в камере нет. Вижу их лица, даже если закрываю глаза. Полная темнота, они на меня кричат»… «Бесишься из-за звука, который издает свет лампы под потолком. Они (то есть тюремщики) специально вставили в лампочку какой-то шум. Изводит так – день за днем, день за днем»…

Главное, никакой надежды. На первом суде, полтора года назад, когда ее обвиняли в содействии побегу Андреаса Баадера, приговор гласил: восемь лет. Казалось, вечность; восемь лет в тюрьме не прожить. А сейчас на «Большом процессе РАФ», где специально для них введен «принцип коллективной ответственности» (это значит – виновны все, неважно, что именно ты совершил), ей грозит пожизненное заключение. Адвокаты считают, что этого не избежать. И словно в насмешку: через двадцать четыре года, согласно закону, она может подать прошение о помиловании. Если, конечно, все двадцать четыре года будет себя хорошо вести.

Ульрика не знает (и не узнает уже никогда), что Клаус Юншке, вместе с ней начинавший борьбу, проведет в одиночной камере целых шестнадцать лет, по выходе заново будет учиться говорить и писать, но точно так же – при слове «фашизм» будет стискивать кулаки; что Бригитта Монхаупт из второго поколения РАФ отсидит в тюрьме все двадцать четыре года, от звонка до звонка, будет освобождена только в 2007 году, никакого раскаяния, даст сдержанное интервью, где скажет, что ей надо изучить современную ситуацию, после чего исчезнет из поля зрения, вызвав тревогу немецких властей; что двадцать один год проведет в тюрьме Ева Хауле (это уже из третьего поколения РАФ), участвовавшая в нападении на американскую военную авиабазу «Рейн-Майн» во Франкфурте; что Карл-Хайнц Дельво, Кнут Фолькертс и Лутц Тауфер, даже проведя в заключении 15–17 лет, еще находясь в тюрьме, не зная, когда будут освобождены, станут по-прежнему в горячих спорах между собой обсуждать стратегию и тактику революционной борьбы. Ничего этого она, конечно, не знает. Будущее скрыто от нас непроницаемой пеленой. Не каждый способен выдержать тяжкий груз настоящего, не каждый способен жить туманной надеждой, когда не остается ничего, кроме нее.

Тем более что надежды вспыхивают и угасают. Сначала блеснул луч света во тьме, когда «Движение 2 июня» захватило в заложники Петера Лоренца. Грянуло как гром средь ясного дня. Петер Лоренц – главный кандидат на пост мэра Западного Берлина от «Христианско-демократического союза» (ХДС). Во всех газетах была опубликована его фотография с табличкой, прикрепленной к груди, «Пленник Д2И». Человек, которому осталось жить считаные часы. И ведь дрогнули, дрогнули правительственные свиньи! После Мюнхенской катастрофы на Олимпиаде 1972 года, когда при штурме погибли все спортсмены-заложники, захваченные боевиками «Черного сентября», они потеряли уверенность в своих силах: арестованные члены «2 июня» через три дня были освобождены и в обмен на Лоренца высланы в Аден. Казалось, что начинается время побед. В Штаммхайм была немедленно передана записка: «Нашим товарищам по борьбе! Мы хотели бы вытащить из тюрьмы больше людей, но пока не в состоянии этого сделать. Однако не падайте духом, мы помним о вас»… Происходит это в начале марта. А уже в апреле «Хольгер Майнц Коммандо» (на самом деле – «Социалистический союз пациентов», который к тому времени почти полностью вошел в «Д2И») захватывает посольство ФРГ в Стокгольме. В заложниках – более десятка сотрудников, которые оказались в этот день на местах. Требования «пациентов» просты: освободить из тюрем 26 политических заключенных, в том числе арестованных членов РАФ. Чтобы доказать серьезность своих намерений, они сперва убивают военного атташе барона фон Мирбаха, а затем – атташе по экономике Хиллегаарта. Дальнейшее, правда, не слишком понятно. Разрешение на штурм перепуганное шведское правительство вроде бы не дает. Однако в здании неожиданно раздается взрыв, возникает пожар, двое террористов убиты, заложники получают ожоги. По официальной версии властей ФРГ, это был случайный подрыв. Вместе с тем, когда в 1986 году при выходе из кинотеатра будет застрелен премьер-министр Швеции Улоф Пальме, то неизвестный, позвонивший в полицию, сообщит, что Улоф Пальме казнен за то, что, будучи тогда главой правительства Швеции, разрешил немецким подразделениям штурмовать посольство. Значит, штурм все-таки был?.. А в декабре, когда уже полгода длится «Большой процесс», происходят и вовсе фантастические события. Боевики «Национального фронта освобождения Палестины», которыми предводительствует Ильич Рамирес Санчес по кличке Карлос Шакал, захватывают в Вене штаб-квартиру ОПЕК, сорок два заложника, среди них – одиннадцать «нефтяных министров», собравшихся на конференцию. В числе террористов, как почти сразу же сообщает пресса, Ганс-Иоахим Кляйн, член немецких «Революционных ячеек», а в перечне требований – освободить содержащихся в заключении членов РАФ. Правда, дальше разворачивается опять-таки не слишком понятный сюжет. Самолет с заложниками вылетает в Алжир, затем – в Ливию, затем – снова в Алжир. Получен огромный выкуп, заложники освобождены, террористы скрылись, члены РАФ почему-то остаются в тюрьме. А как же братская солидарность в борьбе против империализма? Где та помощь, которую должны оказывать друг другу революционеры всех народов, всех стран? Позже, однако, доходят слухи, что Карлос Шакал никого и не собирался освобождать, целью акции было именно получение денег для финансирования палестинской борьбы. И все же для узников тюрьмы Штаммхайм – это крах.

Ульрика слышит, как у нее бьется сердце – то вдруг колотится бешено, словно будильник, то замедляется до перестука, точно умирающий метроном. Врачи этого почему-то не слышат, а она сразу же ощущает, как только остается одна. И еще она видит себя как бы со стороны: вот сидит, будто на дне колодца, ссутуленная, нечесаная, сжавшаяся в тряпичный комок, с пальцами, которые временами начинают мелко дрожать, с жирным опухшим лицом, где тонут, как в тесте, черные изюмины глаз. Стены колодца выкрашены в отвратительный белый цвет, днем и ночью горит зарешеченная лампа под потолком, сквозь окно – узкую полоску вверху – можно разглядеть лишь белесую небесную муть. Все, из этого колодца не выкарабкаться. Она представляет, как ползет вверх по стене: странное, неуклюжее существо, похожее на полураздавленного жука, добирается до потолка, тычется в него, срывается вниз, беспомощно лежит на спине, перебирая конечностями, чувствуя, как вытекает из тела едкая слизь. Кажется, у Кафки есть новелла о том, как человек превращается в насекомое? Видимо, она уже превратилась: на руках вместо кожи нарастает ломкий хитин. Вот и на суде, куда она сегодня через силу явилась, на нее таращились сотнями изумленных глаз. Словно на скамье обвиняемых никого больше нет. Впрочем, их, присутствующих, тоже можно понять. Это же сенсация на весь мир: знаменитая журналистка, богатый и влиятельный человек, бросила мужа, двоих детей, переломила всю жизнь, ушла в террор. А Гудрун передернула плечами и отодвинулась.

Или она это искаженно воспринимает? Ведь что такое суд после многомесячного пребывания в омертвляющей тишине – слишком яркое освещение, слишком много людей, слишком громкие голоса обрушиваются сразу со всех сторон. Выдержать невозможно. Точно попадаешь в обвал. Или как если бы насильно перекормить человека, голодавшего много дней. Человек сразу умрет. И ведь не просто умрет, а – после судорог и мучений.

Гудрун, кстати, не случайно отодвигалась. «Мертвые коридоры» уродуют и ее, хоть она это пытается отрицать. Как она кричала при последней их встрече, когда общение между камерами на седьмом этаже еще были разрешены: «Ты нас предала!.. Мы публично объявим, что больше не считаем тебя членом РАФ!..» Руки вытянуты, пальцы искривлены. Едва не вцепилась Ульрике ногтями в лицо. Что такого Ульрика ей сказала? Ничего, лишь процитировала известную мысль Че Гевары, что террор подрывает то, на чем держится революция, – контакт с массами. Абсолютно верная мысль. А если применить ее к нам, то – мы не можем бороться с фашизмом, используя фашистские методы. Чем мы тогда будем отличаться от них? Взять тот же Стокгольм. Лутц Тауфер (один из лидеров «пациентов»), разумеется, рискуя жизнью, боролся за нас, однако как это выглядит со стороны: вывели несчастного фон Мирбаха на лестничную площадку, хладнокровно убили, поставили Хиллегаарта у окна, под прожекторы, под объективы фотографов, выстрелили в затылок, сбросили тело на мостовую. Так фашисты убивали своих жертв в концлагерях. Можно, конечно, сказать, что всякий чиновник, занимающий в государстве хоть сколько-нибудь значимый пост, несет персональную ответственность за действия этого государства. Так считали, например, русские террористы. Даже прислуга, даже технический персонал, по их мнению, были виноваты. Помните знаменитый ответ на смерть кучера после очередного теракта? «А не вози царя»!.. И все же в глазах большинства – это убийство ни в чем не повинных людей. Разве мы с этого начинали? Мы же декларировали публично: невинные не должны пострадать!.. Следует вообще корректировать тактику нашей борьбы конкретной политической ситуацией. Сейчас уже ясно: мы самоизолировались от широкого демократического движения, из организации, рассчитывающей на поддержку обширных слоев, превращаемся в группу, в секту фанатиков, которые не столько сражаются, сколько мстят. Возможно, нам следовало бы по примеру ИРА образовать легальное политическое крыло: люди, формально не связанные с «Фракцией Красной Армии», могли бы совершенно открыто излагать наши цели, объяснять наши действия, формировать общественное мнение, наконец – одних листовок и заявлений здесь недостаточно…

Ничего Гудрун не докажешь. На любые замечания у нее ответ один – яростный взрыв. Вспыхнула, едва лишь услышав о легальной борьбе:

– Тоскуешь о своем загородном доме, о своих двух «мерседесах», о своих платьях и жемчугах!.. Мы будем делать всю черновую работу, сражаться со свиньями, сидеть в тюрьме, нас будут одного за другим убивать, а ты будешь с этого сливки снимать – ходить на приемы, по телевидению выступать, пить шампанское, жрать икру!..

Гудрун – фанатичка, фурия революции, немецкая Теруань де Мерикур, готовая растерзать каждого, кто хоть слово скажет ей поперек, она и мысли не допускает, что РАФ где-то может быть неправа, для нее такие рассуждения равнозначны предательству. Утихомирить ее не мог даже Баадер, только в растерянности орал:

– Чертовы бабы! Уймитесь!.. С вами с ума сойдешь!..

Впрочем, Баадер – что? Баадер как был, так и остался – уличный хулиган. На него любые теоретические рассуждения нагоняют тоску. Ему нужно действие – мчаться на машине, стрелять, взрывать тротил, чтобы пламя вымахивало до небес… В одном он прав: в Штаммхайме они все понемногу сходят с ума.

Однако будем честными сами с собой: в яростной ненависти Гудрун есть определенная правота. Нельзя простить свиньям многих смертей. Нельзя им простить Онезорга, нельзя простить Майнца, умершего за нас, нельзя им простить Томми Вайсбекера, Георга Рауха и Петру Шельм. А Катарина Хаммершмидт, которая погибла лишь потому, что к ней свиньи, называющие себя правосудием, не допустили врачей!.. И все равно это тупик. Не оправдалась главная мысль, поднявшая нас на борьбу. Мы выманили фашизм наружу. Мы показали, что под благопристойной маской немецкого государства скрывается тот же нацистский оскал. Коричневое чудовище вновь вынырнуло из тьмы и пожирает людей. Ну и что? Кого это хоть сколько-нибудь взволновало? Кто ощутил в себе силы встать в полный рост? Бюргеры по-прежнему жрут свой айсбан, пьют свое пиво, тупо смотрят по вечерам телевизор. Им все равно. Для них наша борьба – это шоу, которое щекочет сытую кровь. Хочется выйти на улицу и кричать: Смотрите, вот – люди умирают за вас! Вот – люди идут на смерть, чтобы вы были свободными!.. И не услышит никто… В этом, по-видимому, и состоит главный вопрос. Почему немцы не хотят быть свободными? Гитлер отшиб им мозги? А почему не захотели быть свободными русские, когда пришел Сталин? А почему так легко расстались со свободой французы, когда явился Наполеон? Инстинктивная жажда хозяина? Психика вечных рабов, которым не свобода нужна, а лишь – похлебка и кров? Вот что надо признать: революции в Германии, вероятно, не будет. Надежды не оправдались. Мы не сумели превратить уродов в людей. Они не хотят быть людьми. Они предпочитают оставаться уродами.

Ульрика поднимает руку. Рука ее удлиняется и касается противоположной стены. Тотчас же белая краска темнеет и по ней, будто рябь по воде, начинают распространяться фиолетовые разводы. Они переплетаются в сложном узоре, бегут одновременно и снизу вверх, и сверху вниз. Будто играет музыка, мгновенно перерождающаяся в цвет. И Ульрика знает, что если эту музыку ухватить, если защипнуть ее пальцами и отдернуть как ткань, то она, именно как ветхая ткань, разойдется по всей своей колышущейся длине, и стены камеры распахнутся, и откроется небесный простор, в котором не будет границ, и можно будет в него как птица взлететь и обозреть весь мир с недосягаемой высоты, и сразу же начнется новая прекрасная жизнь, и все исчезнет, точно еще не родившись, и боли больше не будет, и этот свободный полет не прервется уже никогда…

В смерти Ульрики Майнхоф много загадочного. Официальная версия, опубликованная полицией через несколько дней, гласит, что это было самоубийство. «Самоубийство удушением. Никаких признаков постороннего вмешательства нет», – констатирует протокол. Правая пресса ликует: «королева террора», как ее окрестили газеты, сама признала свое поражение. Она осознала бессмысленность и безнадежность революционной борьбы. Это окончательный приговор – и не только ей, но и всей «Красной Армии», дни которой теперь сочтены. Левые издания, напротив, пишут, что это было спланированное убийство. Они задают вопросы, ответы на которые не получены до сих пор. Почему, например, такая путаница в документах? В одних сказано, что самоубийство произошло восьмого мая, в других черным по белому утверждается, что девятого. Сначала полиция заявляет, что веревка была сплетена из нескольких носовых платков, потом – что из лоскутков разорванного полотенца. Сначала говорится, что подсудимая использовала крюк в потолке, а когда выясняется, что до потолка в тюрьме не достать (там – четырехметровая высота), объясняется, что веревка была привязана к решетке окна. Это притом что камера № 179, где содержалась Ульрика Майнхоф, обозревалась через глазок каждые пятнадцать минут, а каждые два часа в ней происходил тщательный обыск. Вскрытие, произведенное по требованию сестры Ульрики через несколько дней, вроде бы подтверждает версию самоубийства, но позже независимая комиссия британских врачей вновь ставит ее под сомнение: нет притока к голове крови, нет вывиха шейных позвонков, характерных для смерти через повешение. Была ли Ульрика жива, когда тянулась со стула к окну, или в петлю повесили уже мертвого человека? Кроме того, почему нет предсмертной записки? Знаменитая журналистка, любящая и умеющая писать, освещавшая в прессе каждое действие РАФ, почему-то оставила без объяснений этот свой, возможно, самый главный поступок.

Показательно то, что даже церковь отказывается признать Ульрику Майнхоф самоубийцей – ее хоронят на евангелическом кладбище «Альт-Мариендорф», со всеми полагающимися церемониями, в освященной земле. На похороны приходят около четырех тысяч студентов, многие в масках, чтобы их не взяла на заметку полиция, сомкнуты шеренги, подняты сжатые кулаки: «Рот Фронт!», двадцать шесть человек арестованы, доставлены в ближайший участок, несут знамена, плакаты: «Ульрика, мы будем за тебя мстить!»

Мощные демонстрации прокатываются в этот день по Германии. В Гамбурге, Ганновере, Бремене, Киле, Кёльне, Дортмунде, Любеке они перерастают в настоящие уличные бои. Демонстрации также проходят в Вене и Инсбруке, в Антверпене и Брюсселе, в Париже и Лондоне, в Риме и Генуе, во Флоренции, в Берне, в Женеве, в Белграде, в Барселоне, в Гааге и Амстердаме. Грохочет взрыв в западногерманском консульстве в Ницце (ответственность берет на себя «Коммандо Ульрики Майнхоф»), гремит мощный взрыв на базе ВВС США во Франкфурте (ответственность опять-таки берет на себя подразделение РАФ). В Испании и Италии правительственные и коммерческие представительства ФРГ подвергаются внезапным вооруженным атакам.

Кажется, что начинается всеевропейская революция. Западные правительства в панике: они не знают, как этому противостоять. Срочно усиливается полиция, приводятся в готовность внутренние войска. Идут межправительственные переговоры – необходима координация всех имеющихся в наличии сил. Масштабы гражданских протестов катастрофические. И тем не менее для самой «Красной Армии» это страшный удар. Ульрика Майнхоф – самая известная из членов РАФ, ее имя не сходит с газетных страниц уже несколько лет. Она – героическая фигура, символ сопротивления для десятков, возможно, сотен тысяч людей. Кто станет их теперь вдохновлять? Кто будет служить примером того, чему следует посвятить жизнь? Если исчезнет символ, будет ли вообще продолжаться борьба?

Многим левым идеалистам Германии представляется, что все кончено. Атака на гнетущий капитализм захлебнулась, зажженный факел угас, все жертвы, все усилия были напрасными. Новый мир, забрезживший было на горизонте, развеялся как мираж.

Разумеется, это не так.

История, как случалось уже не раз, движется непредсказуемыми путями. Поражение она неожиданно превращает в победу. Катастрофа предвещает не гибель, а последующее возрождение.

Границы будущего никогда не бывают четко определены.

Ничто еще не закончено.

Основная трагедия, главные драматические коллизии еще впереди.

Ничтожный эпизод обозначает рубеж эпохи. В апреле 1968 года четверо молодых людей приезжают из Западного Берлина во Франкфурт, намереваясь поджечь там супермаркет. Можно, конечно, воскликнуть: что за дикая мысль?! Что за хулиганство, что за юношеский бандитизм?! Однако в том-то и дело, что это не хулиганство, не бандитизм, а тщательно продуманная политическая акция.

Конец 1960-х годов – особое время. Внезапно, будто пламя из темных недр, по всему миру начинают вспыхивать протесты студенческой молодежи. Причин не понимает никто. Казалось бы, в самом деле: только-только завершилась катастрофическая Вторая мировая война, разобраны руины, отстроены разрушенные города, зализаны раны, которые, заметим, болят до сих пор, налажена жизнь, преодолен экономический хаос, и вот, когда все кровавые ужасы уже позади, когда вроде бы можно наслаждаться спокойствием и благополучием, вдруг точно трескается земля – молодежные митинги и демонстрации выплескиваются на улицы. Выходят десятки и сотни тысяч людей, несут лозунги, от которых «традиционных» политиков бросает в дрожь, произносятся речи, открыто призывающие к мятежам, издаются листовки, газеты, журналы, где фотографии и статьи звучат как революционный набат. Аналитики ломают головы над загадкой происходящего, власти заявляют о безответственных действиях экстремистов, разжигающих низменные инстинкты толпы, правая пресса кричит о руке Москвы, пытающейся расшатать западный мир. Точно возрождается шизофрения 1930-х годов, ввергнувшая человечество в геенну взаимного истребления.

В действительности все очень просто. Воплощением бэби-бума (резкого подъема рождаемости первых послевоенных лет) в жизнь вступает совершенно новое поколение. Это поколение не сельских общин, а университетов, поколение не патриархальных семей, а кампусов (студенческих общежитий и городков), поколение, которое воспитывают уже не отец и священник, а радио, телевидение, газеты, университетские профессора. И что они видят вокруг себя? Что они прозревают, вступая во взрослую жизнь? Да, фашизм сокрушен и главные нацистские преступники осуждены. Да, мировая бойня, унесшая жизни пятидесяти миллионов людей, завершена. Однако мир остается таким, как был. Политики, точно мгновенно утратив память, впадают в новую военную истерию. Начинается противостояние громадных блоков – НАТО и стран Варшавского договора. Обе стороны непримиримы, обе лихорадочно накапливают ядерное оружие. Глава Советского Союза Н. С. Хрущев стучит ботинком по трибуне в ООН и обещает показать Америке «кузькину мать». Министр обороны Соединенных Штатов в приступе паранойи кричит: «Русские идут!.. Они везде!.. Я вижу русских солдат!..» Разражается сначала Берлинский кризис, когда танки бывших союзников в полной боеготовности стоят лоб в лоб у пограничной черты, затем – Карибский кризис, и небо над обеими странами уже готовы прочертить шлейфы ракет. Вовсю полыхают малые войны. Бельгия воюет в Конго, пытаясь удержать для себя этот источник сырья, Франция воюет в Алжире, где требует независимости «Национальный фронт». Соединенные Штаты вторгаются во Вьетнам; один из американских «ястребов» заявляет: «Мы вбомбим эту страну в каменный век», другой «ястреб» требует, чтобы Вьетнам превратили в «стоянку для автомобилей». На весь мир гремит расправа американских солдат с жителями деревни Сонгми: хладнокровно убито более пятисот человек, в том числе сто пятьдесят детей, сто восемьдесят женщин (некоторые были беременными), более шестидесяти стариков. Реакция властей США такова: привлечены к ответственности восемьдесят американских солдат, двадцати пяти предъявлены обвинения, перед военным трибуналом предстают всего шесть человек, лишь один, лейтенант Уильям Келли, осужден на каторжные работы, три дня спустя решением президента Никсона он переведен под домашний арест, через три года помилован и освобожден. В ответ начинает расследование Общественный трибунал по Вьетнаму под председательством Бертрана Рассела. «Они ничего не поняли, – пишет одна из левых французских газет. – Они готовы уничтожить весь мир ради своих идиотских амбиций».

Вот против чего протестует революционная молодежь. Вот с чем они более не желают мириться. Лозунги демонстрантов просты: «Нет ядерному оружию!», «Нет насилию и угнетению!», «Нет войне!», «Нет колониальному рабству, все люди равны!». Сам протест пока носит театральный характер. В Америке студенты, борющиеся с расовой дискриминацией, устраивают «сит-ины»: приглашают своих приятелей-негров в кафе, где висит табличка «Только для белых», и требуют, чтобы их обслужили. В той же Америке они выдвигают на президентских выборах в качестве кандидата свинью – симпатичный поросенок Пигасус (по-русски Свинтус) обретает всемирную славу. Кумир молодежи Джон Леннон проводит в Монреале и Амстердаме «постельную акцию». Вопреки ожиданиям, ничего эротического в данном мероприятии нет: молодожены Леннон и Йоко Оно принимают в гостинице репортеров, сидя во вполне благопристойных пижамах. Они таким образом выражают протест против войны. И в эти же дни Леннон записывает знаменитую песню «Дайте миру шанс» – студенты поют ее на митингах и демонстрациях.

Вот чего в действительности требует молодежь: дайте миру шанс стать лучше, чем прежде. Хватит буржуазного лицемерия, хватит насилия, хватит лжи, хватит политической демагогии. Студенты вставляют в дула полицейских автоматов цветы: мы хотим жить по-новому, не в ненависти, а в любви.

Характерна в этом смысле «Декларация йиппи» по поводу съезда Демократической партии США в Чикаго. «Дух перемен охватил Америку. Новое врывается в музыку, поэзию, танцы, газеты, кино, празднества, магию, политику и театр… Все новые трайбы соберутся в Чикаго. Мы всех ждем с открытым сердцем. Мы будем всем делиться бесплатно. Берите с собой одеяла, палатки, призывные повестки, краску, чтобы расписывать ваши тела, «бешеное молочко» от мистера Лири, еду, чтоб можно было накормить тех, кто придет, музыку, ощущение радости. Угрозы Линдона Джексона (тогдашний президент США – А. С.) не остановят нас. Мы идем! Мы идем со всех концов света! Америка опасно больна: она страдает от насилия и распада духа, она подсела на бомбы и на напалм. Мы требуем Политики Экстаза! Мы – нежная пыльца, из которой родится новая, кайфовая, радостная страна! Мы создадим нашу собственную реальность. Мы – это свободная Америка. И мы не приемлем фальшивое представление на подмостках Съезда Смерти!»

Протесты вырастают до глобальных масштабов. Двести тысяч американцев выходят на демонстрацию против войны во Вьетнаме. Сто тысяч людей выходят на демонстрацию в Лондоне. Во Франции студенты захватывают Сорбонну, строят баррикады, ведут с полицией настоящие уличные бои. Молодежные волнения происходят в Бельгии и Югославии, в Скандинавии и Пакистане, в Мексике и Испании. Начинается романтическая «Пражская весна», угрожающая тем не менее расколом лагерю социализма.

Кажется, что мир действительно преображается. Кажется, что исполняется вековая мечта человечества о справедливости и любви. Однако не следует забывать об органических свойствах власти. Никакая власть никогда не хочет никаких перемен. Перемены – это новые правила жизни, это новая политическая философия, это приход новых людей, это риск для существования самой власти, и потому она противится переменам, сколько хватает сил. А что касается конкретной власти конца 1960-х – начала 1970-х годов, то она, победив фашистский тоталитаризм, сама – что на Западе, что на Востоке – страдает теми же родовыми болезнями. Она пытается удержать привычное прошлое. Она рассматривает любых протестантов как безумных смутьянов и бунтовщиков. На требования молодежи она отвечает запретами. На митинги и демонстрации – дубинками, пулями и репрессиями. В октябре 1967 года погиб Че Гевара, пытавшийся поднять на борьбу боливийских крестьян. «Чикагская семерка» (лидеры движения йиппи) по приговору суда на пять лет заключены в тюрьму. В мае 1970 года национальная гвардия стреляет по студентам Кентского университета в Америке, четыре человека убиты, девять ранены. А еще через две недели полиция переносит огонь на Джексоновский университет, тут убиты два человека, ранено – более десяти. Расстреляны студенческие демонстрации в Мексике (правительство этой страны берет пример с «большого соседа»), подавлены выступления молодежи в Бельгии и Испании. Чехословакия, требовавшая всего лишь, чтобы социализм имел «человеческое лицо», размолота советскими танками.

Это классический социальный тупик. И как всякий социальный тупик, он чреват катастрофическим взрывом. Предчувствия уже носятся в воздухе. В начале шестидесятых годов Гюнтер Грасс печатает книгу «Жестяной барабан», которая мгновенно становится бестселлером. Книга, правда, довольно скучная (как, впрочем, и все культовые книги тех лет), но она метафорически выражает дух времени: мальчик не хочет взрослеть, чтобы не жить в мире фашизма, он непрерывно колотит в игрушечный барабан из жести, но его грохота-предупреждения не слышит никто. А на другом континенте, видимо тоже ощутив некие прогностические вибрации, Рэй Брэдбери издает роман «Грядет что-то страшное»: маленький городок, типичный для тогдашней Америки, оказывается во власти жестоких сил, пришедших из тьмы, только люди с чистой душой способны спасти его жителей от превращения в зомби. Отчетливее всего, однако, звучит пророчество Микеланджело Антониони. Герой фильма «Забриски Пойнт», один из участников студенческих беспорядков, убит, его девушка, с которой он провел всего пару часов, узнав об этом, представляет, как взрывается здание фирмы, где она работает: выплескивается из окон пламя, взлетают к небу обломки бетона, дерева и стекла. Режиссер будто воочию прозрел события ближайших огненных лет.

«Больным человеком» Европы становится в этот период Западная Германия. У Германии в двадцатом веке вообще исключительная судьба: отсюда начались обе мировые войны, здесь возник немецкий фашизм, принесший Европе неисчислимые бедствия, здесь существовали концлагеря, где были уничтожены миллионы людей. Только что немцы были повелителями Вселенной, могущественный Третий рейх простер свои коричневые цвета от Африки до Москвы, и вдруг оказывается, что они – виновники всех бед, униженный, порабощенный народ, вынужденный исполнять высокомерные повеления победителей. Деструкция национальной психики колоссальная. К тому же нынешняя Германия – безнадежно расколотая страна: есть ее восточная часть (ГДР), которая входит в советский блок, есть западная часть (ФРГ), где располагаются американские военные базы. А в Берлине, на границе западной и восточной его частей, высится глухая стена, являющаяся символом мировоззренческого раскола. Кроме того, Западная Германия – это страна «взрывного образования». В послевоенные годы острейшей проблемой ее становится дефицит квалифицированных специалистов – многие эмигрировали, погибли на фронте, были умерщвлены в концлагерях – чуть ли не в каждом городе теперь открываются университеты, куда стекается молодежь. И что она опять-таки видит в той новой реальности, которая укрепляется с каждым днем? Западная Германия вступает в НАТО – теперь на американских базах тренируют «коммандос» для вьетнамской войны, западногерманские заводы выпускают бомбы, которые затем падают на вьетнамских крестьян. Правительство ФРГ запрещает демократические организации: «Культурбунд», «Комитет борцов за мир», «Объединение лиц, преследовавшихся при нацизме», «Демократический фронт Германии», «Демократический женский союз». Зато свободно чувствует себя «Братство», объединение высших офицеров бундесвера, которое открыто требует возродить немецкую военную мощь, более того – «смыть позор Нюрнберга». На многих административных постах сидят люди с нацистским прошлым, они, не скрываясь, высказываются за пересмотр результатов войны. А когда молодежь, не желающая милитаризации, начинает протестовать, правительство ФРГ принимает пакет чрезвычайных законов, ограничивающих гражданские права. Как это прикажете понимать? Ведь то же самое делал Гитлер, когда стал канцлером Германии в 1933 году!

Фашизм возрождается! Фашизм наступает! Фашизм вновь пытается развязать мировую войну! Вот ясное ощущение молодых людей – в студенческих клубах, в аудиториях, в бурлящих молодежных кафе. Клаус Юншке, один из немногих доживших до нашего времени членов первого поколения РАФ, скажет: «После войны все три начальника кёльнской полиции были бывшими сотрудниками гестапо или руководителями карательных отрядов. Они были массовыми убийцами». И он же скажет: «Каждый день мы видели по телевизору картины войны во Вьетнаме – уничтоженные напалмом деревни, сожженных детей. Мы хотели протестовать против войны, против того, что Западная Германия является союзником США. Ведь кто еще был тогда в НАТО? Диктаторская, колониальная Португалия, диктаторская Испания. В Греции к власти только что пришла военная хунта. В Италии всерьез рассматривались идеи установления военной диктатуры… И если вначале мы выходили на демонстрации с лозунгами «Ни марки, ни солдата на войну во Вьетнаме!», то вскоре мы пришли к лозунгу «Даешь победу в мировой гражданской войне!».

Политической альтернативы этому нет. Именно в конце 1960-х годов Социал-демократическая партия Германии (СДПГ), рассматривавшаяся ранее как оплот демократических сил, неожиданно вступает в союз с правым блоком ХДС\ХСС и отказывается от многих социальных идей. Как раз данное парламентское большинство и штемпелюет пакет чрезвычайных законов. Радикальная молодежь считает это предательством. Если уж крупнейшая оппозиционная партия фактически отказывается от борьбы, значит, демократические методы оппонирования себя исчерпали. Требуется нечто иное. Нужны новые формы и методы, чтобы остановить приход тьмы. В результате возникает внесистемная оппозиция (этот термин в политике появился уже тогда) – «Социалистический союз немецких студентов», координирующий молодежный протест.

Взрыв происходит во время визита в Германию иранского шаха Мохаммеда Реза Пехлеви. Этого монарха, пришедшего к власти после свержения демократического правительства Моссаддыка, очень привечают на Западе. Он провел частичную модернизацию отсталой страны, стабилизировал экономику, в политике твердо ориентируется на западные образцы. Однако есть и оборотная сторона. У себя дома Реза Пехлеви ведет себя как жесточайший тиран: всякая политическая деятельность в Иране запрещена, людей, заподозренных в критических настроениях, подвергают чудовищным пыткам – сдирают заживо кожу, сажают на кол, поджаривают на огне, бросают в ямы с голодными крысами. Может ли подобного политика принимать демократическая страна? Может ли президент Германии пожимать ему руку, давать обед в его честь? Разумеется, нет! В противном случае вся наша демократия – ложь. Начинаются протестные демонстрации, и во время одной из них убит 26-летний студент из Ганновера Бенно Онезорг.

Это колоссальный удар по репутации западногерманских властей. Бенно Онезорг – филолог, член христианской евангелистской общины, никакой политики, на демонстрацию пошел из чистого любопытства, дома у него осталась беременная жена, полицейский выстрелил ему в затылок, когда студент и без того был избит.

Вся демократическая Германия возмущена. Молодежные клубы, имеющиеся чуть ли не в каждом городе, неудержимо кипят. На собрании одного из них девушка по имени Гудрун Энсслин кричит: «Это фашистское государство, готовое убить нас всех!.. Это поколение, создавшее Освенцим!.. С ним бесполезно дискутировать!.. Насилие – это единственный способ ответить на насилие!..» Бурная овация заключает ее слова. Траурный кортеж, везущий тело Онезорга из Берлина в Ганновер, сопровождают 200 машин, на кладбище собирается более 10 000 студентов.

Но даже это не отрезвляет власти Германии. Они пытаются переложить вину с больной головы на здоровую. Бургомистр Западного Берлина заявляет, что «убитый студент является жертвой бесчинств, которые были спровоцированы экстремистами, цинично злоупотребляющими свободой, чтобы добиться их конечной цели – подрыва демократического порядка в стране». Официозная пресса неистовствует. Главный ее удар обрушивается на лидера «Союза студентов» Руди Дучке. Это яркая фигура в послевоенной Германии: великолепный оратор, блестящий организатор, инициатор протестных акций, на которые выходят десятки тысяч людей. Считается, что это он руководит беспорядками («раскачивает лодку», как выразились бы официозные газеты сейчас). Особенно ненавидит его пресса Акселя Шпрингера, которому принадлежит большинство правых газет. К сожалению, у Дучке неблагоприятная внешность: низкий лоб, огромный рот, который его противники называют не иначе как «пасть», черные волосы, нездоровая бугристая кожа. Сфотографированный в определенном ракурсе, он выглядит как дегенеративный бандит. Именно такие фотографии и печатает пресса Шпрингера. «Страшнее Маркса, растленнее Фрейда», – пишет о нем «Бильд-цайтунг». Газеты публикуют призывы к «честным немцам» «остановить врага». Последствия не заставляют себя долго ждать. Весной 1968 года некий Йозеф Бахманн, откровенный неонацист, стреляет в Дучке. Полиция находит при Бахманне вырезки из шпрингеровских газет, где Дучке называется «врагом номер один». Дучке тяжело ранен, всю оставшуюся жизнь он страдает от чудовищных головных болей, внезапных обмороков, потери зрения, приступов эпилепсии и паралича, фактически он вынужден уйти из политики. Сам Бахманн после покушения пытается отравиться, а потом при невыясненных обстоятельствах погибает в тюрьме.

Настоящая буря прокатывается по Германии. Уже через час после известий о покушении на митинге в здании Технического университета Бернд Рабель, один лидеров студенческих комитетов, кричит: «Я хочу напомнить о том, какая травля была устроена после событий 2 июня!.. Я хочу напомнить, что собирался сделать с внепарламентской оппозицией правящий бургомистр!.. Я скажу прямо: настоящие убийцы Дучке – это Аксель Шпрингер и Большая партийная коалиция!» Рабель говорит то, что думают остальные. В одиннадцать часов вечера того же дня многотысячная толпа студентов окружает здание концерна Шпрингера, расположенное недалеко от Берлинской стены, в окна летят камни, бутылки с зажигательной смесью, сожжены пять машин, предназначенных для утренней развозки газет, еще десять грузовиков перевернуты и повреждены. Группа студентов, вооруженных палками, прорывается сквозь оцепление в вестибюль, другая группа захватывает водомет и направляет его на полицию. Беспорядки продолжаются в течение всей пасхальной недели. Демонстранты блокируют издательства и типографии Шпрингера в Западном Берлине, Гамбурге, Ганновере, Мюнхене, Франкфурте-на-Майне, Штуттгарте, в других городах. Журнал «Шпигель» в эти дни пишет, что волнения «доходят до уличных битв, каких Германия не знала со времен Веймарской республики».

Всё, Рубикон перейден.

Возврата к прежнему бюргерскому спокойствию уже не будет.

«Пули, выпущенные в Дучке, покончили с нашими мечтами о мире и ненасилии», – скажет потом Ульрика Майнхоф, ставшая одним из лидеров подпольного сопротивления.

Необычная пара появляется в это время в «Союзе немецких студентов». Юношу зовут Андреас Баадер, и, по воспоминаниям его тогдашних приятелей, это был немецкий Марлон Брандо – красавчик, с задатками лидера, энергичный, раскованный, девушки были от него без ума. У него типичная для тех лет биография: вырос без отца, пропавшего на Восточном фронте, ни образования, ни какой-либо специальности не получил, с детства был вожаком хулиганских банд, и чуть позже правая пресса не без оснований будет о нем писать – «бандит с интеллектуальной подкладкой»; за ним уже тянутся драки на улицах, конфликты с полицией, колония для несовершеннолетних, угоны машин; он уже бежал из Мюнхена в Западный Берлин, чтобы не служить в бундесвере, здесь он формально числится студентом Свободного университета, но в действительности шатается целыми днями по барам, тусуется в клубах, устраивает бешеные гонки на мотоциклах. В «Союзе немецких студентов» к нему относятся не слишком серьезно. На его экстремистские заявления, что «история делается только кровью, только путем самопожертвований и убийств», особого внимания не обращают. Слишком очевидно, что Баадер все-таки не интеллектуал, его политический багаж весьма скуден: протестуя против войны во Вьетнаме, он не очень-то хорошо представляет, где находится этот самый Вьетнам, его стихия – не теория, а открытая уличная борьба, не доктрина, а ее практическое воплощение в жизнь. Здесь Андреас Баадер незаменим: в хаосе студенческих беспорядков, среди звона стекла, горящих машин, водометов, слезоточивого газа он чувствует себя как рыба в воде. Здесь он исполняет главную роль, здесь он – на сцене, а зрительный зал, ошеломленно следящий за ним, – это весь мир.

Девушка является его полной противоположностью. Ее зовут Гудрун Энсслин – та самая, что после гибели Онезорга кричала о поколении, создавшем Освенцим. Гудрун Энсслин воспитывалась в евангелистской семье и, по отзывам тех, кто ее в эти годы знал, была религиозна до фанатизма. Одно время она даже всерьез подумывала, чтобы уйти в монастырь. Такой она останется до конца своих дней. Ей нужно было ни много ни мало – Царства Божия на земле. Гюнтер Грасс, хорошо знакомый с Гудрун, писал о ней как о законченной «идеалистке с врождённой ненавистью к компромиссам, верующей в Абсолют». А по отзывам психиатров, обследовавших ее в тюрьме, Гудрун Энсслин представляет собой «сплав ненависти и насилия. Ради достижения своих целей предаст даже родного брата. У нее отсутствует всякое чувство вины… По сути дела, это фанатик, верящий в то, что более справедливое общество может быть создано лишь путем насильственных действий»… Сама о себе она говорила так: «Я верю в бога потому, что я экстремистка». На мужчин она производит неотразимое впечатление: хрупкая, эффектная, темпераментная блондинка, готовая, как фурия, броситься на любого, кто не разделяет ее пламенных взглядов. Даже муж, которого она хладнокровно оставила, скажет через несколько месяцев на суде, что «если уж такой человек, как Гудрун, в которой нет ничего отрицательного, смогла совершить этот антисистемный акт, значит, плоха вся ваша система». Впрочем, муж ее, писатель Бернард Веспер, – типичный интеллигент: он ненавидит общество, в котором живет, – общество обывателей, общество потребления и накопительства, общество доносчиков, общество убогих мещан, где «не только подсчитывают, сколько минут ты провел в туалете, но и сколько листков туалетной бумаги ты при этом использовал». Его гложет непрерывное чувство вины: его отец – крупный нацистский поэт, много лет искренне прославлявший фашизм; в 1971 году Веспер покончит с собой… А Гудрун Энсслин учится в Тюбингенском университете, изучает философию, социологию, германистику, педагогику, пишет докторскую диссертацию, после «предательства социал-демократов» демонстративно выходит из состава СДПГ. Она придает интеллектуальную форму хулиганским порыва Баадера, превращает его необузданную энергию в действие, обретающее социальный смысл. Сходятся они в одном – хватит болтать, хватит трепать языком, когда наших товарищей убивают одного за другим. Необходимо открытое действие, необходима решительная борьба, которая только и может остановить надвигающийся фашизм.

Так полагают не только они. После гибели Онезорга идея революционного праксиса начинает обретать популярность. Действительно, сколько можно отступать под натиском бесчинствующих свиней? Неужели нет в Германии сил, способных нанести сокрушительный удар по Системе?

Общественные ожидания материализуются в соответствующих концептах. Еще в 1950-х годах Альбер Камю печатает работу «Бунтующий человек», где исследует смысл восстания личности против абсурдного и бессмысленного существования. Далее Франц Фанон пишет о мистике революционного насилия, которое очищает нацию и через коллективный катарсис возрождает ее. В свою очередь Сартр заявляет об электоральной комедии, разыгрываемой буржуазными партиями, и том, что на смену ей неизбежно приходит «иллегальная легитимность». Ги Дебор говорит о «революции сознания», которая должна стать основой революции социальной. Жан-Люк Годар выпускает фильм «На последнем дыхании», героем которого является молодой бунтарь. Леннон пишет песню с характерным названием «Революция № 1», и она мгновенно разлетается по всему свету. А Джерри Рубин, один из лидеров йиппи, провозглашает доктрину «спонтанного сопротивления». «Сначала действуй, а потом думай», – призывает он, что, заметим, не помешает самому Рубину стать впоследствии вполне буржуазным и преуспевающим бизнесменом. Однако это произойдет значительно позже, а тогда красивый романтический лозунг вызывает в сердцах молодежи немедленный резонанс.

Супермаркет же в качестве цели акции выбран далеко не случайно. Колоссальные магазины, как мухоморы, вырастающие по всей стране, сразу же становятся для молодежи негативным символом общества потребления. Это – чудовищные «машины порабощения». Здесь человек низводится до «одномерного состояния», как называет это Герберт Маркузе. Одномерные люди – закономерное следствие капитализма. Одномерное мышление направлено исключительно на приобретательство и комфорт. Производительность в современном мире побеждает чувственность, ложные потребности, культивируемые Системой, порождают новое рабство. Бунт против вещей – это духовная гигиена. Противопоставить обществу потребления можно только одно: Великий отказ от примитивного обывательского благополучия.

В общем, что делать, понятно. К Гудрун и Андреасу присоединяются Торвальд Пролл, студент факультета искусств, и Хорст Зонляйн, давний приятель Баадера. Четверка едет во Франкфурт, который Энсслин презрительно именует «центром капиталистической эксплуатации». В качестве целей назначаются два крупных универмага: громадный склад-магазин «Каухоф» и магазин модной женской одежды «Шнейдер». Одну из самодельных зажигательных бомб Энсслин, прикинувшаяся посетительницей, прячет в кипах костюмов на стеллаже, а другую Баадер, также незаметно для продавцов, засовывает в большой деревянный шкаф. Таймер из батареек и маленького будильника установлен на полночь, это обсуждается предварительно: ни персонал магазинов, ни посетители не должны пострадать. Баадер, правда, легкомысленно заявляет, что чем больше жертв, тем выше внимание прессы. Мы же хотим, чтобы о нашем протесте услышали миллионы людей. И Андреас знает, о чем говорит. Недавно грандиозный пожар вспыхнул в крупнейшем Брюссельском универмаге, погибло около трехсот человек, новость вышла на первые страницы европейских газет. Однако Баадера никто не поддерживает. Более того, его замечание встречает резкий отпор. Нет, мы воюем не против людей, а против вещей!

Ровно в полночь Гудрун звонит в «Немецкое агентство печати» и сообщает, что поджог двух универмагов – это возмездие, целенаправленный политический акт. Мы выступаем против лицемерного буржуазного общества! Мы выступаем против грязной вьетнамской войны!..

Сами начинающие террористы уже сидят в это время в молодежном клубе «Вольтер» и, когда начинается шум, выходят вместе со всеми, изображая случайных зевак. Они видят пламя и дым, вырывающиеся из-под крыши, наблюдают паническое скопление полицейских машин, слышат истеричные завывания пожарных сирен. Для них это грандиозный спектакль, они преисполнены гордости, что такое шикарное представление – дело их рук. Вероятно, у них начинается эйфория. Они не понимают еще, что такое настоящая революционная конспирация. Они еще не догадываются, что путь, на который они ступили, это канат, протянутый на головокружительной высоте. Один неверный шаг – и разбиваешься насмерть. Гудрун Энсслин, захмелевшая не столько от пива, сколько от радости, которую рождает успех, намекает одной из подруг, кто в действительности организовал этот веселый спектакль. Никаких имен она, естественно, не называет, но и нескольких неосторожных слов оказывается достаточно. Приятель подруги – тайный осведомитель полиции, информация достигает соответствующего отдела буквально через пару часов. Уже утром следующего дня все четверо арестованы, а в квартире, где они ночевали, и в «фольксвагене», на котором приехали, найдено такое количество очевидных улик, что отпираться бессмысленно.

Грохочут засовы камер, топают тяжелые башмаки, падает занавес, меркнет в зрительном зале свет. Веселое представление завершилось, теперь его постановщикам требуется заплатить по счетам. Правда, платить им, кроме своей жизни, нечем. Они банкроты. Теперь их удел – тоскливая тюремная тишина. Борьба закончилась, фактически еще не начавшись. В первой же схватке с Системой они потерпели сокрушительное поражение.

И тут происходит удивительная метаморфоза. То, что, на первый взгляд, выглядит как поражение, внезапно превращается в блистательную победу. История любит различные хронологические сюрпризы. Практически в тот же день, когда запылали универмаги во Франкфурте, на другом конце света, в Мемфисе, США, был убит лидер движения чернокожих американцев, доктор теологии Мартин Лютер Кинг. 3 апреля, выступая на митинге, доктор Кинг произносит знаменательные слова: «Я не знаю, что случится сейчас. Впереди у нас тяжелые дни. Но это не имеет значения. Потому что я побывал на вершине горы… Я посмотрел вперед и увидел Землю обетованную. Может быть, я и не буду там с вами, но я хочу, чтобы вы знали сейчас – все мы, весь народ эту Землю увидит. И я так счастлив сегодня! Я ни о чем не волнуюсь! И я не боюсь ничего»… А 4 апреля в 18 часов гремит выстрел снайпера (по официальной версии – одиночки), через пятьдесят пять минут доктор Кинг мертв… Черная буря прокатывается по Америке. Пылают подожженные здания в Вашингтоне, Балтиморе, Луисвилле, Чикаго – более чем в тридцати городах. Бушующая толпа находится всего в двух кварталах от Белого дома, на лужайках вокруг него размещаются и возводят укрепления пулеметчики. А еще через несколько дней, уже в Берлине, совершено покушение на Руди Дучке…

Все меняется буквально в считаные секунды. Из хулиганов – а именно так «франкфуртскую четверку» первоначально пытаются именовать – они превращаются во вдохновенных героев, которые в самом сердце Европы подняли знамя революционной борьбы. Значит, еще не все потеряно. Значит, есть еще люди, готовые жертвовать собой ради других. На одном континенте свеча погасла, но на другом она загорается – и светит всем. Сами «франкфуртцы» это быстро осознают. В первом же выступлении на суде Андреас Баадер заявляет: «Мы зажгли факел в честь Вьетнама, в знак протеста против равнодушного согласия общества потребления с массовыми убийствами мирного населения в этой стране». О том же говорит Гудрун Энсслин: «Мы поняли, что без реальных действий слова бесполезны. И мы решили к этим действиям приступить»… Их заявления перепечатывают все газеты. Час пробил, таинственные звездные знаки сошлись. Молодежное сопротивление получает своих кумиров. Выражая общее мнение, Фриц Тойфель (тот, который позже создаст подпольное «Движение 2 июня») провозглашает на пресс-конференции в «Союзе немецких студентов»: «Лучше поджечь супермаркет, чем управлять супермаркетом!» А один из адвокатов, указывая на подсудимых, объясняет суду: «Если их отправят в тюрьму, значит, тюрьма – это единственное место для приличных людей».

Они становятся не просто героями. Они становятся суперзвездами, непрерывным источником ярких медиановостей. Суд находится в центре внимания всей Германии, и «четверка», интуитивно или осознанно, делает все, чтобы этот интерес поддержать. Они сидят на скамье, развалясь, точно в театре, они курят сигары и перебивают судей внезапными репликами, они то и дело вскакивают и кричат: «Свиньи!.. Фашисты!.. Вы не имеет права нас судить!» Они превращают судебное действие в фарс. Когда судья впервые вызывает Андреаса Баадера, вместо него поднимается Торвальд Пролл и судья, не замечая подмены, допрашивает его до тех пор, пока государственный обвинитель не указывает на ошибку. За это Баадера и Пролла удаляют из зала суда, но вместе с ними в знак солидарности уходит и Хорст Зонляйн. А когда тот же судья за вызывающее поведением приговаривает их всех дополнительно к трем дням ареста, Зонляйн во весь голос кричит: «Да чего там! Давай сразу четыре!» Процесс над «франкфуртскими поджигателями» открытый, зал полон сочувствующих, сюда стекается студенческая молодежь. Их защищают известные немецкие адвокаты – Отто Шили, который в 1998 году сам станет министром внутренних дел, Хорст Малер, весьма состоятельный и авторитетный юрист, преподаватель Гудрун – профессор Хайниц. Тем не менее всех четверых приговаривают к трем годам заключения. Суд есть суд, и поджог, чем бы ни мотивировали его, есть поджог. Однако общественное негодование оказывается настолько сильным, что уже к лету вся «франкфуртская четверка» выпущена под подписку. Важную роль тут играет и апелляция, поданная их адвокатами в Федеральный Конституционный суд. Условия же временного освобождения таковы: обвиняемые обязуются не покидать пределов Германии, более того – сразу же вернуться в тюрьму, если апелляция будет отклонена.

Вместе с тем – это свобода. И она особенно сладостна тем, кто обретает ее в ореоле мучеников и героев. Выйдя на волю, четверка «франкфуртских хулиганов» мгновенно чувствует, как изменилась вся ситуация вокруг них. Из обычных людей они превратились в политические фигуры. Из безвестных анархиствующих студентов они стали символом революционного сопротивления. Они всем интересны. Они – в фокусе всех дискуссий, сплетен, легенд. Популярные газеты берут у них интервью, молодежные клубы приглашают их на вечеринки и выступления. Множество людей почитает за честь поговорить с ними хотя бы пару минут. Радикальные интеллектуалы, которые раньше презрительно смотрели на недоучек, теперь с уважением выслушивают мнение людей действия, не побоявшихся преступить черту. Они непрерывно получают денежные пожертвования: «шикарные левые», как их иронически называют, тоже хотят быть причастными к революционной борьбе. А некая богатая дама, владелица магазина модной одежды (подожгли они, кстати, именно такой магазин) даже дарит им в порыве восторга новенький «мерседес». Жизнь становится похожа на красочный фейерверк. Тем более что после покушения на Руди Дучке поднимается новая волна молодежных протестов. Непрерывно идут по улицам демонстрации, студенты, вдохновясь примером Сорбонны, начинают уже не обороняться, а наступать: летит зажигательная бомба в Министерство внутренних дел Западного Берлина, летит бомба в здание, где находится ректорат Западноберлинского университета, летит бомба в кортеж президента США Ричарда Никсона, когда тот посещает Берлин, горит подожженная неизвестными библиотека имени Джона Кеннеди. А когда одного из адвокатов «четверки» – Хорста Малера – вызывают в суд, чтобы предъявить ему обвинение в осаде концерна Шпрингера, вокруг здания суда разыгрывается сражение, сразу получившее название «Битвы на Тегелер Вег». Уличных боев такого масштаба Западная Германия еще не знала: ранения получают 130 полицейских и 22 демонстранта. Именно после «Битвы на Тегелер Вег» немецкую полицию начинают экипировать специальными щитами и шлемами, а также снабжают дубинками большей длины.

Конечно, и речи не может быть, чтобы после такого успеха покорно вернуться в тюрьму. Это значило бы развеять весь тот блистающий ореол, в лучах которого они уже привыкли сиять. Не покорности и смирения от них ждут. От них ждут новых подвигов, новых экстравагантных поступков. А потому, когда, наконец, приходит известие, что апелляция Конституционным судом отклонена, в полицию, чтобы отсидеть назначенный срок, является только Хорст Зонляйн. Не будем за это его осуждать: не каждому дано зачеркнуть всю прежнюю жизнь и ринуться в водоворот неизвестного. Не всем быть героями, особенно в ситуации, когда героизм и злодейство еще друг от друга не отделены. Кто был тогда прав, а кто нет, станет ясно лишь по прошествии множества лет. А может быть, что вероятнее, не станет ясно вообще никогда. Во всяком случае, ни Баадер, ни Энсслин, ни Пролл в полицию не идут. Узнав об отклонении апелляции, Гудрун лишь пожимает плечами: «Ладно, значит, нам придется продолжать в том же духе». А затем они просто садятся в машину и уезжают в Париж. Зачем им тесные клетки? Зачем им долгая и унылая, как рахит, тюремная жизнь? Они – свободны. Перед ними открыт весь мир. Их ждут новые горизонты, сияющие зарницами новых побед.

И вот тут их постигает жестокое разочарование. Нет, поначалу все складывается как нельзя более благополучно. Французские радикалы, с которыми они заранее связываются, разумеется, готовы помочь немецким товарищам по борьбе. Они предоставляют им квартиру в Париже, принадлежащую, кстати, Режи Дебре, соратнику Че Гевары, французскому журналисту, отбывающему ныне тридцатилетний срок заключения в боливийской тюрьме, снабжают их определенными средствами, налаживают контакты с лидерами молодежного сопротивления – с Красным Дени (Даниель Кон-Бендит), с Жаном-Марселем Бугеро, активистом «Национального союза студентов Франции». Удается даже раздобыть фальшивые документы – теперь им не грозит задержание со стороны французской полиции. Правда, из группы неожиданно уходит Торвальд Пролл, который по примеру Зонляйна решает сдаться, но зато к ним присоединяется его младшая сестра, Астрид Пролл, и она пойдет по дороге сопротивления до конца.

На первый взгляд, вроде бы все нормально. И вместе с тем здесь, во Франции, где до сих пор бродят величественными тенями Дантон, Робеспьер и Марат, «франкфуртские мятежники» впервые начинают осознавать истинные масштабы революционного возрождения. Ураган «майского бунта», конечно, уже идет на спад, но все равно кажется, что воздух Парижа еще пахнет слезоточивым газом. Непрерывно анализируются эпизоды недавних боев. Непрерывно обсуждается тактика и стратегия прошлогоднего сопротивления. Ведь тогда студенты фактически захватили весь Латинский квартал. Висел огромный плакат: «Этот квартал живет при коммунизме!». Центр Парижа был перегорожен заторами баррикад, горели машины, дым, полный копоти, проникал в окна буржуазных квартир, к студентам почти сразу же присоединились рабочие: трехнедельная забастовка, в которой приняли участие восемь миллионов человек, парализовала страну. Власть была полностью деморализована. Один из полицейских начальников даже предложил Кон-Бендиту ключи от префектуры, на что Кон-Бендит ответил: «Нет, это категорически исключено. Мы не хотим брать власть в свои руки». Чего стоили одни лозунги восставших: «Запрещается запрещать!», «Вся сила – воображению!», «Оргазм – здесь и сейчас!», «Ни бога, ни господина!», «Нельзя влюбиться в рост промышленного производства!», «Ты нужен шефу, а он тебе – нет!», «Границы – это репрессии!», «Распахните окна ваших сердец!», «Секс – это прекрасно!», «Университеты – студентам, заводы – рабочим, радио – журналистам, власть – всем!». И наконец, потрясающий результат: вынуждено уйти в отставку правительство генерала Де Голля. Де Голль – герой антифашистского сопротивления, человек-легенда, национальный французский герой, вместе с частями «Сражающейся Франции» вошел в Париж, дал свободу Алжиру, когда понял, что невозможно его удержать, подавил военный мятеж ОАС, вышел из блока НАТО, пережил около тридцати покушений, и вот – пал под напором восставших студентов. Это вдохновляющая победа! Никто, даже герой, не имеет права становиться тираном. Никто, тем более президент, не может отнять у нас нашу свободу!..

В растерянности пребывают беглецы из Германии. Только что они сами были героями, которым рукоплескала вся немецкая молодежь, только что они были в статусе ослепительных кинозвезд, и вдруг выясняется, что таких героев во Франции – тысячи и десятки тысяч. Что, собственно, сделали эти мальчики и девочки, именующие себя революционерами? Подожгли пару универмагов? Сбежали из-под суда? Что ж, молодцы, всякая искра годится, чтобы распространить мировой революционный пожар. Всякий, кто встал в строй бойцов, – это герой. Им пожимают руки, их снисходительно похлопывают по плечу, и тут же забывают о них, возвращаясь к более серьезным проблемам. Никто ими особо не восхищается, никто не стремится взять у них интервью, никто не интересуется, что они собираются далее предпринять. Для тех, кто уже вкусил нектар славы, это невыносимо: быть на вершине известности и вдруг соскользнуть во всеобщую неразличимость толпы.

Именно в эти дни их находит Хорст Малер (тот адвокат, который защищал «франкфуртскую четвертку» в суде). И не просто находит, а у него есть очень конкретный план: надо создать настоящую революционную организацию, надо сформировать боевую группу, которая начала бы систематическую борьбу против фашиствующей буржуазии. По его мнению, момент исключительно подходящий: в Германии по-прежнему все кипит, причем накал гражданского противостояния возрастает, волна за волной идут митинги и демонстрации, одна за другой происходят ожесточенные схватки с полицией, обычные методы уже исчерпали себя, правительство, как растерянный бегемот, бессмысленно тычется мордой то туда, то сюда. Нужен лишь центр, который возглавил бы сопротивление, нужны лидеры, которые повели бы бушующие массы на штурм. У Малера уже и название есть. Он предлагает считать себя «Фракцией Красной Армии». И это вовсе не потому, что Хорст Малер с почтением относится к СССР. Напротив, Малер, как и большинство европейской социалистической молодежи, считает, что в Советском Союзе давно победил ревизионизм. СССР отказался от идеалов мировой революции, обуржуазился и готов пойти с капитализмом на стратегический компромисс. К тому же неприемлема тирания советской власти, которая поставила общество под тотально-репрессивный контроль. Нет, «Красная Армия» – как символ той силы, что победила фашизм.

Малер в этом отношении не одинок. Через год возникнут «Красные бригады» в Италии, а еще через год – «Японская Красная Армия» (Нихон сэкигун), которая пойдет по тому же пути. У Советского Союза нет монополии на красный цвет. Красное знамя – это знамя общемировой революции.

Предложение возникает как нельзя кстати. Им самим, особенно Баадеру и Энсслин, до зеленой тоски надоедает нынешняя полубогемная жизнь: бесконечные блуждания по кафе, переезды из города в город, бесплодные разговоры о том, что следовало бы что-то делать. Зерно падает на богатую почву. Не пора ли и в самом деле сделать решительный шаг? Не настал ли час, когда следует собрать все силы в кулак? Революция не намерена ждать. Она придет, хотят они этого или нет. Довольно пребывать за кулисами. Надо вновь выйти на сцену и сыграть там главную роль.

Буквально через несколько дней они возвращаются в Западную Германию. Однако они все еще романтические подростки, абсолютно не сознающие правил смертельной борьбы. Им все еще кажется, что это эстрадное шоу, веселое представление, где под цветными софитами, мигающими, как в кабаре, их ждет лишь буря оваций. Они все еще намереваются сыграть красивый спектакль. В результате первая же их попытка достать оружие заканчивается провалом. Человек, к которому обращается Андреас Баадер, оказывается провокатором. По дороге к месту, где якобы находится искомый тайник, «мерседес» Баадера прижимают к обочине машины криминальной полиции. Документы у Баадера достаточно крепкие, но по легкомыслию он не потрудился выучить данные, которые в них внесены. В результате он не может ответить ни на один вопрос «крипо». Его задерживают, опознают и отправляют в Тегельскую тюрьму отсиживать назначенный срок. Это колоссальный удар по РАФ. Их всего несколько человек, и теперь они фактически остаются без лидера. Группа разгромлена, еще не успев ничего предпринять. Авантюра с игрой в революцию завершилась. Детей взяли за ухо и посадили в темный чулан.

Кажется, что для «Красной Армии» все кончено.

Но тут в эту трагическую ситуацию вмешивается судьба.

Судьбу зовут Ульрика Майнхоф. Она известный всей Германии журналист, главный редактор молодежного журнала «Конкрет», талантливый полемист, участник многих телевизионных шоу, завсегдатай тусовок, имеющая связи и авторитет в немецкой интеллектуальной среде. У нее высокий доход, дом в престижном районе Гамбурга, о каком может только грезить во снах любая бюргерская семья, два «мерседеса», муж Клаус Рёль, издатель того же весьма популярного среди молодежи журнала (кроме того, он с большой выгодой перепечатывает в Германии шведскую порнографическую литературу), две дочери-близнеца, модные платья, приемы с дорогими итальянскими и французскими винами – идиллия воплощенной мечты, прекрасная площадка для жизни, несомненный карьерный успех, свидетельствующий о том, что в обществе равных возможностей всякий может взойти на вершину.

Об этом же вроде бы свидетельствует и ее биография. Отец Ульрики – скромный немецкий служащий, директор музея, умирает после мучительной болезни в 1940 году. Ульрике тогда всего шесть лет. Ее мать – служительница того же музея, умирает в 1948 году. Ульрика еще учится в школе. Девочку берет на воспитание Рената Римек, даже не родственница, просто подруга матери, тем не менее безоговорочно принявшая ребенка, оставшегося сиротой. В этом отношении Ульрике повезло. Рената Римек – теолог, доктор наук, известный деятель христианского социализма в Германии, председатель «Немецкого союза мира», сочувствующая коммунистам. В доме у нее царит интеллектуальная атмосфера, и неопределенные порывы юности, по крайней мере на первых порах, обретают гармоническую направленность. Ульрика поступает в Марбургский университет, а затем переводится в Мюнстер, где изучает психологию, педагогику, историю искусств. Правда, были до этого девичьи мечтания о монастыре, об отрешенности от скуки и суетности мещанского быта, о том, чтобы стать воплощением истины, сошедшей на землю с небес. В жизни, однако, побеждает университет. Ульрика становится членом студенческого «Движения за ядерное разоружение», она посещает молодежные клубы, которые возникают в те годы в Германии на каждом шагу, у нее неожиданно обнаруживается несомненный ораторский дар. Первая же ее речь производит на слушателей ошеломляющее впечатление, и, по свидетельствам очевидцев, даже опытные политики жаловались на то, как трудно выступать после фройляйн Майнхоф – такой мощный смысловой и эмоциональный тон она задает. Она сразу же оказывается в водовороте событий. Сразу же обретает десятки и даже сотни соратников, приятелей и друзей. Ничего необычного в этом нет. Многие политические деятели Германии начинали свой путь именно так – в неформальных тусовках, в пекле студенческих мятежей, – что не помешало им впоследствии занять высокие государственные посты. Одновременно Ульрика начинает писать статьи для газет и через некоторое время получает очень лестное предложение. Журнал «Конкрет», пользующийся популярностью среди молодежи, приглашает ее в число постоянных сотрудников. Этот шаг становится одним из решающих в ее жизни. Именно здесь начинающую журналистку ждет внезапный грандиозный успех.

Следует отметить, что журнал «Конкрет», который действительно читает в основном студенческая молодежь, пребывает в этот момент в жестоком кризисе. Первоначально, что не очень скрывалось, он субсидировался из ГДР и был задуман как рупор молодого коммунизма в Германии. Однако к концу 1960-х годов отношения между Советским Союзом и ФРГ заметно стабилизировались, Западная Германия даже официально признала существование ГДР (хотя бы в виде тезиса о «нерушимости послевоенных границ»), а правительство Германской Демократической Республики (разумеется, с санкции СССР) решило отказаться от наиболее одиозных мер, могущих помешать этой взаимовыгодной перспективе. Финансирование журнала прекращено, высокие гонорары сотрудников остались в прошлом, «Конкрет» тонет, он вот-вот захлебнется в рыночных волнах масс-медиа, где почти безраздельно царит желтая шпрингеровская пресса.

И вот тут новый сотрудник, только что появившийся в штате, делает гениальный ход. Две темы интересуют сейчас читающую молодежь. Два направления, сфокусированные в едином луче, доводят до кипения молодые умы. Во-первых, это политика – как протест против душного лицемерия западногерманских властей, а во-вторых, это секс – как протест против душного лицемерия буржуазной семьи. Пожалуй, впервые в европейской истории и о том и о другом можно говорить совершенно открыто. Можно открыто подвергать критике власть, не опасаясь репрессий, на которые был богат гитлеровский режим, и можно так же открыто говорить и писать о преимуществах свободной любви, не стесненной ничем, кроме собственных спонтанных желаний. Последнее для молодежи особенно привлекательно. «Секс без границ» уже практикуют в различных сообществах хиппи. В Германии в эти годы возникает «Секс-коммуна № 1», которую создает будущий террорист Фриц Тойфель. Свободная любовь там следует принципу «никто не отказывает никому». И почти сразу же образуется «Коммуна № 2», показывая, что это явление вовсе не единичное. К тому же именно в шестидесятые годы происходит колоссальный прорыв на рынке фармакологических контрацептивов: начинается массовое производство таблеток, предотвращающих нежелательную беременность. По цене они доступны даже самым бедным слоям. Секс, таким образом, отделяется от деторождения, эротика становится самостоятельной отраслью рыночной экономики, барьеры пуританства начинают рушиться, Ульрика Майнхоф чувствует это раньше других.

Последствия новой журнальной политики поразительны. Буквально за год журнал, которому недавно грозило банкротство, становится одним из самых читаемых в ФРГ. Его тираж достигает сначала ста, а потом двухсот тысяч экземпляров. Он продается во всех газетных киосках, в университетах, на всех вокзалах, в метро. Журнал яростно обсуждают, на его материалы ссылаются, опубликованные там статьи перепечатывают за рубежом. Ульрика Майнхоф становится одним из самых известных журналистов страны.

Однако это еще не судьба. Это лишь исходный рубеж, с которого судьба начинается. Тем, по-видимому, и отличаются «люди судьбы» от «людей обыденности», что внезапный успех не заставляет их почивать на лаврах. Он не становится для них источником самоуспокоения, напротив – это как удар гонга, обозначающий лишь самое начало пути. Кризис на вершине успеха – это жестокая закономерность. Он свидетельствует о том, что жизнь из умиротворенного быта превращается в тревожное бытие. Видимо, не случайно Ульрика в детстве мечтала о монастыре, и, видимо, не случайной чуть позже, в юности, была ее попытка найти смысл жизни в деятельности «Братства святого Михаила», странной организации, которая представляла собой то ли философскую группу, то ли мистический религиозный орден. Служение не себе, а тому, что выше тебя, вероятно, и превращает «человека обыденности» в «человека судьбы».

Не следует забывать и о Мюнстере, где находился знаменитый университет. Города, как и люди, тоже имеют свою судьбу. Во времена Реформации, когда вся Германия погрузилась в кровавый хаос, именно Мюнстер, символизируя огнедышащий вселенский разлом, поднял над руинами мира знамя раннего коммунизма. Анабаптисты («перекрещенцы» – те, кто считал, что крестить следует не младенцев, а исключительно взрослых людей) Ян Матис, пекарь, и Иоанн Лейденский, портной, захватили в городе власть и объявили о наступлении истинного Царства Христова. Впрочем, Ян Матис вскоре погиб, зато Иоанн, провозгласивший себя царем, начал строить тысячелетний Новый Израиль – отменил деньги, любые долги, ввел равенство, общность имущества, принудительное распределение, многоженство (согласно некоторым сведениям – вообще общность жен) – по всей Германии расходились его апостолы, призывающие к восстанию. Полтора года просуществовала эта коммуна. Ни осада, ни голод не могли сломить дух защитников веры. Знаменательный факт: Ульрика Майнхоф родилась ровно через 400 лет после мюнстерского эксперимента, и хотя мистическая нумерология вряд ли может здесь что-нибудь прояснить, но для личной реальности, для самого человека это, разумеется, имеет значение. Ведь это тот самый Мюнстер, где началась борьба: тайный воздух истории, память средневековых камней. На церкви святого Ламберта сохранились железные клетки, в которых были выставлены тела казненных анабаптистов. Есть от чего почувствовать головокружение. Вы думаете, что человек рождается для того, чтобы есть, пить, работать и совокупляться? Вы думаете, что счастье – это сытый и благоустроенный хлев? Нет, человек рождается для свободы. Он рождается для того, чтобы искоренить все зло на земле… В этом угадывалась перспектива, как угадывается весна, когда ее еще нет: в слабой просини неба, в запахе почек, где уже начала пульсировать насыщенная ферментами кровь…

Так или иначе, но в конце 1960-х годов Ульрика Майнхоф действительно пребывает в тяжелом кризисе. И вряд ли причиной этого, как считают некоторые биографы, являются участившиеся конфликты в семье. Скорее уж сами конфликты являются следствием более глубоких причин. Во всяком случае, она внезапно покидает «Конкрет», разводится с мужем, забирает обоих детей и, словно ныряя в темную воду, переезжает в неофициальную столицу Германии – Западный Берлин. Это опять-таки еще не судьба, но это, несомненно, дорога, которая к ней ведет.

У Западного Берлина совершенно особое географическое и политическое положение. После разгрома фашизма он был оккупирован войсками союзнических держав. Каждая из сторон имела в городе собственный сектор, и каждая, соответственно, осуществляла в нем верховную власть. Однако когда Германия разделилась на ФРГ и ГДР, три западных сектора (английский, американский, французский) были объединены и составили «западный островок в восточном море». А в 1961 году, после известного кризиса, власти ГДР возвели Берлинскую стену, наглухо блокировавшую западную часть города – бетонным ограждением, колючей проволокой, контрольно-следовой полосой. Было разделено и метро: станции западных линий, находящиеся на территории ГДР, были забетонированы и превратились в станции-призраки, где ни войти, ни выйти было нельзя, то же было сделано и со станциями восточных линий, которые находились на территории «западного островка». Берлинская стена стала символом холодной войны. Президент США Дж. Кеннеди назвал ее «пощечиной всему человечеству». Теперь свободное перемещение с востока на запад (или с запада на восток) было запрещено. Как на настоящей границе, встали вооруженные блокпосты. Даже окна домов в ГДР, находящиеся выше стены, были наглухо закрашены белой краской: «социалистическим немцам» незачем было смотреть на «чуждый им западный мир». В отместку Аксель Шпрингер, западногерманский медийный магнат, возвел буквально впритык со стеной громадное по тем временам двадцатиэтажное здание, штаб-квартиру концерна, в верхней части которого располагался электронный экран, транслировавший новости Запада «немцам, порабощенным коммунистической тиранией». Возникло весьма специфическое государственное образование, по крайней мере формально не входящее в состав ФРГ. У Западного Берлина свой сенат и свой бургомистр, однако верховную власть в городе осуществляет трехсторонняя военная комендатура союзников. Конституция ФРГ в Западном Берлине не действует, однако денежной единицей его является западногерманская марка. Граждане Западного Берлина могут не служить в армии ФРГ, но на его территории располагается военная база НАТО. Возникает нечто вроде «вольного города» – республика, со всех сторон окруженная завистливо-враждебной средой, – именно в таких городах в период Средневековья зрели и вспыхивали предвещающие Новое время яростные гражданские мятежи.

Здесь Ульрика оказывается в самом пекле громокипящих дискуссий. Это, конечно, не Мюнстер времен осады его армадой католических войск, но ощущение, что «враг у ворот», почти такое же, как тогда. Атмосфера в городе раскалена до предела. Что делать, ведь фашизм действительно наступает? Вот вопрос, который обсуждается в клубах, на улицах, на площадях. Фашизм уже оправился от военного поражения, зализал нанесенные ему раны, набрался сил, и теперь, как чума тех же Средних веков, бесшумно и незаметно захватывает одну позицию за другой. Нынешняя немецкая власть не собирается ему противостоять. Еще правительство Аденауэра критиковали за то, что в составе его присутствует ряд явных нацистов: Ганс Глобке, юридически оформлявший фашистские расовые законы, по которым евреи лишались всех прав, Теодор Оберлендер, оберштурмбанфюрер СА, член «Черного рейхсвера», участник гитлеровского «пивного путча», руководитель спецбатальонов «Бергман» и «Нахтигаль». В Министерстве иностранных дел ФРГ бывшие нацисты вообще составляли 2/3 сотрудников. Какую политику будут они проводить?.. И что тогда ответил на критику Аденауэр? А ничего, сказал, что «пора прекратить бессмысленное вынюхивание нацизма», и тут же был принят закон, восстанавливающий все имущественные права членов гитлеровской НСДАП. Восемь миллионов фамилий оказалось в кадровой картотеке нацистской партии, которая попала в руки союзников после войны. И кто был осужден? Фактически только самые отъявленные главари. Но даже те, кого отдавали под суд и заключали в тюрьму, отбывали свой срок далеко не полностью. Альфред Крупп (член НСДАП, президент фонда Адольфа Гитлера, разграбление оккупированных стран, использование рабского принудительного труда), например, вместо двенадцати лет, назначенных по приговору суда, отсидел всего два с половиной года; Йозеф Дитрих, оберстгруппенфюрер СС, приговорен к пожизненному заключению, негласно освобожден уже в 1955 году; Карл Оберг, группенфюрер СС, и его ближайший помощник Гельмут Кнохен, руководившие фашистским террором во Франции, получили от французского суда смертные приговоры, были выданы властям ФРГ, тут же освобождены; Иоганн Кремер, врач-палач из Освенцима, заочно приговоренный к смертной казни польским судом, тоже освобожден; «палач Дании» Вернер Бест, лично виновный в убийстве около восьми тысяч людей, не был осужден вообще, спокойно жил, занимая высокооплачиваемую должность юристконсульта в концерне Стиннеса; нацистские судьи, выносившие смертные приговоры антифашистам, сотнями и тысячами отправлявшие на виселицы «паникеров» в последние недели войны, не понесли наказания вообще – никто, «ни один-единственный человек», как с горечью писал немецкий драматург Рольф Хоххут; из тысячи двухсот палачей Бабьего Яра, чья вина была документально подтверждена, перед судом предстали только двенадцать (сотая часть): один был повешен в Нюрнберге, еще одиннадцать человек судили лишь в 1967 году – все они отделались символическими наказаниями.

С точки зрения демократической молодежи, в ФРГ проходила не денацификация, а целенаправленная ренацификация. В 1955 году парламентская комиссия во главе с Ойгеном Герстенмайером, председателем бундестага и другом небезызвестного Отто Скорцени, принимает решение, которое открывает путь в бундесвер всем бывшим гитлеровским офицерам вплоть до оберштурмбанфюрера СС, причем каждому из них сохраняется прежний воинский чин. Принимается закон об изменении 131 статьи конституции ФРГ: теперь все бывшие нацистские чиновники подлежат восстановлению в своем прежнем статусе, а если это невозможно, государство должно выплачивать им внушительный пенсион. А в 1961 году к этому закону принимается дополнение, которое распространяет его и на членов СС – организации, официально признанной на Нюрнбергском процессе преступной. Процветают промышленники, чье соучастие в преступлениях против человечества было доказано: и владелец концерна Флика (принудительное использование труда на оккупированных территориях), и глава фирмы «Дёгусса», занимавшейся при нацизме переплавкой золотых коронок людей, умерщвленных в Треблинке. Шоковое впечатление производит на немцев роман Димфны Кьюсак «Жаркое лето в Берлине», где рассказывается о том, как вольготно чувствуют себя высокопоставленные нацисты в послевоенной Германии, о том, что их вовсе не гложет чувство вины и что они готовы начать все сначала.

Свидетельствует об этом не только писательница из Австралии. Советский журналист Юлиан Семенов, создатель знаменитого Штирлица, приводит в одной из своих статей мини-опрос, проведенный им в те дни на улицах Западного Берлина: «Вы спрашиваете, где выставлены фашистские ордена? Я провожу вас, неподалеку открыт специальный магазин»… «Марки с портретом Гитлера? Это рядом, в «Европейском центре». Там вообще большой выбор марок с портретами наших национал-социалистских вождей. Марки отменного качества, печать просто великолепна»… «Как достать грампластинки с речами Гитлера и Геббельса? Хм-хм… Есть, конечно, определенные трудности. Приходится, знаете ли, учитывать ситуацию. Подождите до завтра, я постараюсь все устроить, мой господин»… «Майн Кампф»? Речи Гиммлера? Можно, конечно, купить, но зачем? В библиотеке это прекрасно систематизировано. Что бы там ни говорили, а это наша история»…

Тысячи задокументированных свидетельств собирают левые силы Германии о нацистских военных преступниках. Тысячи обращений представляют они в соответствующие правительственные инстанции и суды. Реакции властей – практически никакой. Денацификация завершилась. Такова официальная политика ФРГ, и благодаря своим связям и своему положению Ульрика Майнхоф понимает это лучше других. Все острее становятся ее статьи, все более крайние политические позиции она занимает. Она пишет, что «война в ХХ веке недопустима. Потери – как материальные, так и человеческие – не могут быть компенсированы никакими территориальными завоеваниями, никакой военной добычей». Она пишет, что демократия и ядерное оружие несовместимы: «гонка вооружений и ликвидация демократии обусловливают друг друга». Она пишет, что «не фашизм, а основа для его преодоления вновь вытравлена из немецкой истории» и что «из всех свобод нам остается только одна: свобода беспрекословно поддерживать власть». Она возмущена жестоким подавлением молодежных протестов: «Ну конечно, преступление – не бомбы с напалмом, сброшенные на женщин, стариков и детей, а протест против этого. Не уничтожение посевов, что для миллионов людей означает голодную смерть, а протест против этого. Не разрушение электростанций, лепрозориев, школ, плотин, а протест против этого. Преступны не террор и пытки, применяемые частями специального назначения, а протест против этого. Недемократично не подавление свободного волеизъявления в Южном Вьетнаме, преследование буддистов, запрещение оппозиционных газет, а протест против этого в «свободной» стране. Считается дурным тоном бросать в политиков пакеты с творогом и пудинговым порошком, а не официально и с почестями принимать тех, по чьей вине стираются с лица земли деревни и уничтожаются города. Считается дурным тоном проведение публичных дискуссий об угнетении вьетнамского народа, а вовсе не колонизация целой страны под знаком антикоммунизма»… Она напоминает, что ради благополучия Запада множество людей в Третьем мире умирает от голода. Она считает, что в борьбе за свободу и справедливость никто не должен стоять в стороне. Она дает четкие определения, которые повторяет потом немецкая молодежь: «Протест – это когда я заявляю: то-то и то-то меня не устраивает. Сопротивление – это когда я делаю так, чтобы то, что меня не устраивает, перестало существовать. Протест – это когда я заявляю: всё, я больше не участвую в этом. Сопротивление – это когда я делаю так, чтобы в этом не участвовали – все». И наконец, видя, что правительство не считается ни с какими митингами и демонстрациями, ни с какими обращениями, кто бы их ни писал, она прямо призывает к вооруженной борьбе: «Ответное насилие должно превратиться в такое насилие, которое соразмерно насилию, осуществляемому полицией, в такое насилие, где бессильную ярость заменит продуманный и четкий расчет, в такое насилие, которое на использование полиции в качестве вооруженной, военной силы тоже даст вооруженный, военный ответ». «Шутки кончились, – заявляет она. – Когда право обращается бесправием, сопротивление становится долгом!»

Время шуток действительно завершается. Безвозвратно уходит та романтическая пора, когда Клаус Юншке вклеивал себе в паспорт фотографию Мао Цзэдуна и убеждал полицейских, что это и есть его истинное духовное «я». Или когда последователи «Бомми» Баумана, («Секс-коммуна Западного Берлина») шатались по улицам голыми, надев лишь венки, сплетенные из колючей проволоки. Всеобщая шизофрения, которую Бауман хотел сделать оружием революционной борьбы, начинает приобретать зловещие очертания. В молодежных клубах звучит уже не джаз, «музыка забытья», как это было по окончании Первой мировой войны, звучит рок – музыка протеста, тревоги и пробуждения.

Это доминирующие настроения тех бурных лет. Разочарование в демократии среди немцев почти такое же сильное, как и перед Второй мировой войной. Впрочем, демократией это уже никто не считает. Карл Ясперс, например, характеризует политическую систему, сложившуюся в ФРГ как «олигархию партий», конкретизируя известное высказывание Маркса о том, что на выборах буржуазия подхватывает одной рукой то, что выпускает другой. Ему вторят Сартр, называющий выборы «электоральной комедией», и Маркузе, говорящий как о манипулятивности медийной среды: обыватели верят телевизору и более ничему, так и о «репрессивной толерантности» современного буржуазного общества: оно способно терпеть и даже поддерживать любую, самую экстравагантную оппозицию, не угрожающую его основам, вместе с тем оппозиция, намеревающаяся реально трансформировать мир, будет подавляться самыми жестокими методами. Более того, полемизируя с классиками марксизма, Маркузе пишет, что пролетариат перестал быть революционной силой истории, сейчас эту роль играют интеллигенция и молодежь – либо используя рабочий класс как инструмент для воплощения своих идей, либо вовсе обходясь без него. Главной же целью молодежных протестов Герберт Маркузе провозглашает тот самый Великий Отказ – отказ от любого сотрудничества с существующими общественными институтами, борьбу ради самой борьбы, разрыв «со всеми рутинными способами видеть, слышать, ощущать вещи и познавать», «тотальную революцию» как переход от настоящего к будущему, между которыми связи нет. Еще радикальнее выражается Джерри Рубин: «Международная молодежная революция начнется с массового разрушения авторитетов, с массового восстания, с тотальной анархии в каждой клеточке, в каждом сегменте, образующем западный мир». И как венец всего – «В задницу выборы! Да здравствует революция!» Тактику же протестов формулирует Руди Дучке, предлагающий в качестве основного метода революционной борьбы «субверсивные действия» – постоянное нарушение законов буржуазного государства: «Санкционированные демонстрации должны быть превращены в проходящие нелегально. Надо обязательно искать конфликта и столкновений с государственной властью. Один удар полицейской дубинкой просвещает сознание масс больше, чем сто теоретических кружков». Ульрика Майнхоф, призывая к активной борьбе, ничего не придумывает. Она лишь как талантливый журналист подхватывает из воздуха ментальные вибрации общества и воплощает их в горячих словах.

Личный кризис тем не менее продолжается. Журналистская деятельность, пусть даже обеспечивающая высокий доход, больше не удовлетворяет ее. Ведь что такое, по сути говоря, журналистика? Статья в газете живет один день и потом сгорает как мотылек, развеиваясь легким пеплом. Конечно, журналистика создает определенную общественную атмосферу, но никакая атмосфера сама по себе не способна ничего изменить. Где та сила, которая могла бы остановить надвигающийся фашизм? Где те люди, которые бы рискнули открыто поднять знамя революционной борьбы и повести за собою других? Она чувствует себя принаряженной куклой, выставленной в витрине напоказ равнодушным гостям, той самой «прирученной оппозицией», которая колеблет воздух, но не сотрясает основ. Это, по-видимому, непрерывно мучит ее, и тем сильнее оказывается эффект, когда, попав в качестве журналиста на процесс «франкфуртских поджигателей», она вдруг видит на скамье подсудимых людей, которые предпочли силу действия бессилию слов. Происходит нечто вроде прозрения. Это, разумеется, не тот случай, когда Симон, пронзенный внезапной верой, поднял крест и пошел вслед за Христом. На Иисуса Христа лидер «четверки» Андреас Баадер похож меньше всего. И не в конкретном человеке здесь дело. Звучит призыв истории, указывающей истинный путь. Внезапно озаряется тьма, проступает дорога, по которой можно идти. Звонят вдохновляющие колокола. Девочка, грезившая о монастырском служении, видит расширенными глазами огонь нетленной свечи.

Это в ней уже не угаснет. Пламень, вспыхнувший в сердце, превращает тусклую жизнь в творческое житие. Уже ничто не может ее удержать, ничто не пугает, никакие испытания ей не страшны. И потому, когда весной 1970 года к Ульрике обращаются с предложением помочь освободить Андреаса Баадера из тюрьмы, она не колеблется ни секунды. Хватить болтать! Хватит играть по правилам, которые навязывает нам фашистско-буржуазный истеблишмент. Настало время конкретных и решительных действий.

План отличается идиллической простотой. Ульрика Майнхоф обращается к тюремной администрации с просьбой разрешить ей встречу с заключенным Баадером в библиотеке Института социальных исследований – она якобы готовит книгу о людях, не сумевших вписаться в нормальную законопослушную жизнь. Ей необходим соответствующий материал. Тюремная администрация не возражает. В ее глазах Баадер – мелкий политический хулиган, который особой опасности не представляет. Утром 14 мая – этот день считается днем рождения «Красной Армии» – двое охранников привозят Баадера в институт. С него даже снимают наручники. Ульрика Майнхоф уже ждет его там. Через некоторое время раздается дверной звонок: в библиотеку заходят две девушки, якобы тоже собирающие материал о подростковой преступности. Никаких подозрений они у охраны не вызывают. В действительности это Ингрид Шуберт и Ирэн Гёргенс, члены зарождающейся РАФ. Через некоторое время раздается еще звонок: в библиотеку врываются женщина в парике и мужчина в маске. Все четверо выхватывают пистолеты: «Не двигаться!.. Руки на голову!.. Лицом к стене!..» Выглядят они, впрочем, не слишком серьезно, и дежурный библиотекарь Георг Линк пытается выбежать в зал – в него стреляют, библиотекарь ранен, растерянные охранники особого сопротивления не оказывают. Все разворачивается в считаные секунды: распахивается окно, налетчики вместе с Ульрикой и Баадером бегут через сад, на улице их ждет машина, за рулем которой сидит Астрид Пролл. Мотор включен, «альфа-ромео», угнанная незадолго до этого, скрывается за углом. На следующий день газеты сообщают о сенсационном побеге. В статьях особо подчеркивается, что организатором его является Ульрика Майнхоф – это действительно «бомба», которая взрывает поток обыденных новостей. Все, теперь возврата к прежнему нет. Решительный шаг сделан. Пересечена граница, отделяющая жизнь от судьбы. Театральный занавес поднимается. Вспыхивают софиты. Оркестр играет бравурный марш. История, блистательная и жестокая, получает своих героев.

Однако это еще не все. Конечно, красивая увертюра исполнена, внимание зрительного зала привлечено. И вместе с тем теперь, когда актеры вышли на сцену, им нужен яркий драматургический жест. Необходимо с первых же мгновений взбудоражить аудиторию, встряхнуть ее, сфокусировать эмоции на себе, продернуть сквозь нее такой силы разряд, чтобы она с неослабевающим напряжением смотрела спектакль до конца – забыв обо всем, смиряясь с неизбежными в каждом сюжете медлительностями и пустотами.

Трудно сказать, осознают ли это бойцы «Красной Армии» или сама история, которая по природе своей есть выдающийся режиссер, создает эффектные мизансцены, где им остается только точно сыграть, но буквально в первые же дни после побега они совершают именно то, что придает всей пьесе нужный акцент.

Прежде всего они выпускают политическое заявление, где темпераментно объясняют, какие задачи ставят перед собой. Выдержки из заявления перепечатывает большинство немецких газет – оно написано таким ярким и выразительным языком, что не может не привлечь общественного внимания. Чего стоит, например, следующий пассаж, принадлежащий, по некоторым сведениям, Гудрун Энсслин: «Неужели эти свиньи поверили, что мы позволим товарищу Баадеру два или три года гнить в тюрьме? Неужели они поверили, что мы будем только болтать о развертывании классовой борьбы и не будем в то же время вооружаться? Неужели эти свиньи, которые начали стрелять первыми, поверили, что мы безропотно позволим убивать себя, словно скот? Тот, кто не защищается, умирает; тех, кто не умирает, хоронят заживо в тюрьмах, в исправительных колониях, в заводских трущобах, в каменных гробах спальных районов, в переполненных школах и детских садах, в новомодных кухнях и спальнях с невообразимой мебелью, приобретенной в кредит»… И заканчивается заявление громогласным призывом: «Начни вооруженную борьбу! Создай Красную Армию!».

Но еще до публикации заявления, напечатанного в анархистском журнале «Agit 883» (под заголовком «Die Rote Armee aufbauen!»), РАФ совершает действия, которые свидетельствуют о том, что это не просто слова. Ведь сколько уже было слов! Сколько было громких призывов, пламенных манифестов, шокирующих заявлений, обнаруживших через короткое время свою деятельностную пустоту. Словам уже не верит никто. И РАФ осуществляет акцию, показывающую, что в данном случае все будет всерьез. Акция выглядит парадоксальной. Казалось бы, после громкого побега Баадера группе по всем правилам конспирации следует затаиться, спрятаться в темноте, закопаться в придонный ил, подождать, пока схлынет первая волна полицейской активности, быть тише воды, ниже травы. Вместо этого уже на следующий день «Красная Армия» совершает дерзкое ограбление «Банк фюр Индустри унд Хандель». Это пока еще времена детских игр. Немецкая полиция неплохо умеет бороться с обычными уголовниками, но она понятия не имеет, как нужно действовать против политических террористов. Баадер, Малер и Майнхоф, участвовавшие в налете, без особого риска берут 200 тысяч дойчмарок, огромная сумма, если учесть, что среднестатистическая бюргерская семья могла бы безбедно жить на эти деньги несколько лет. Однако тут важнее другое. Тезисы, провозглашенные в заявлении, теперь подкреплены конкретным революционным действием. Это уже не хулиганские поджоги универмагов, с чего они начинали два года назад, и не бросание шариков с краской в мелких политических прощелыг. За ограбление банка грозит многолетнее тюремное заключение. Этой акцией «Красная Армия» сразу же ставит себя вне закона. Теперь пути назад у них нет: корабли сожжены, они могут либо победить, либо погибнуть в борьбе. Во всяком случае, завязка драмы, которая далее превратится в трагедию, блистательно осуществлена. О «Фракции Красной Армии» пишут все газеты Германии, и зрители, не подозревающие еще, что скоро они сами станут участниками спектакля, ждут новых необыкновенных чудес.

Правда, для чудес нужна материальная база. Как бы ни были молоды бойцы первого поколения РАФ, как бы ни были они опьянены своими фантастическими успехами, но даже им совершенно понятно, что невозможно надеяться исключительно на везение в смертельной схватке со спрутом полицейского государства. Повезет один раз, как в Институте социологии, повезет другой раз, как в случае с «Индустриальным банком», а затем – провал, черная яма, из которой будет не выкарабкаться уже никогда. Нужны навыки революционного действия, нужен опыт подпольной борьбы, который нарабатывается десятилетиями. И такой опыт, как они полагают, может им дать Организация освобождения Палестины (ООП), уже много лет ведущая отчаянную борьбу против Израиля. ООП финансируется богатыми арабскими странами, у нее есть деньги, оружие, сеть военно-тренировочных лагерей, она располагает целой армией прекрасно подготовленных боевиков, которые уже совершили ряд громких террористических акций. В 1968 году палестинцы под руководством Лейлы Халед захватывают самолет «Эль-Аль» и, угрожая оружием, сажают его в Алжире; в результате освобождены 12 террористов, содержавшихся в израильских тюрьмах. В том же 1968 году боевики палестинцев обстреливают и забрасывают гранатами самолет той же «Эль-Аль» в аэропорту Афин. А осенью 1970 года они захватывают сразу четыре авиалайнера, которые посажены в Иордании, и в обмен на заложников освобождены палестинцы из тюрем различных западных стран. Блестящий результат с точки зрения РАФ. Здесь есть чему поучиться.

Не последнюю роль играет и то, как это воспринимается левым европейским сознанием. Палестинцы встречают в Европе всеобщее сочувствие и поддержку: народ, изгнанный со своей земли израильскими оккупантами, народ, вынужденный жить во временных лагерях, мужественный народ, сражающийся за свое право быть. Левые европейские интеллектуалы удивительным образом не замечают, что евреи имеют в Палестине точно такие же исторические права, как и арабы, поскольку древний еврейский народ сформировался именно здесь, что нарушено не только решение ООН об образовании арабского Палестинского государства, но и решение той же Организации Объединенных Наций об образовании государства Израиль. Уже в первые дни после его провозглашения арабские страны заявили, что никакого государства евреев в Палестине не будет, они сбросят Израиль в море, ни одного еврея не останется на священной арабской земле. Это же подтверждает и «Палестинская хартия» 1968 года, где говорится о ликвидации государства Израиль, устранении всякого сионистского присутствия в Палестине и провозглашается создание Палестины в качестве «неделимого регионального образования в границах, которые определил Британский мандат» – то есть в тех старых колониальных границах, когда еще никакого Израиля не было.

Так или иначе, палестинцы готовы помочь «товарищам по борьбе». Устанавливаются контакты с неким швейцарским банкиром по имени Франсуа Жэну (был лично знаком с Гитлером, в годы войны являлся нацистским эмиссаром в арабских странах, издал дневники Геббельса, где в предисловии отозвался о нем как о великом мыслителе; не единственная сомнительная фигура, блуждающая в темных закоулках террора), а этот банкир в свою очередь сводит РАФ с одним из лидеров палестинцев Вадей Хаддадом. Летом 1970 года две группы «красноармейцев» вылетают в Бейрут, чтобы оттуда добраться до тренировочных лагерей палестинцев, расположенных в Иордании. Здесь происходит показательный инцидент. Ливанские таможенники их задерживают, поскольку не у всех членов группы есть необходимые документы. Их даже временно заключают в тюрьму. Ситуация становится угрожающей. Информация о поездке членов РАФ на Ближний Восток уже потекла, и правительство Федеративной Германии в любой момент может потребовать их выдачи. Ведь они – преступники, находящиеся в розыске. Согласно международным законам, их надлежит арестовать и судить. Но тут появляется вооруженный палестинский отряд, вызванный Хорстом Малером, избивает таможенников, освобождает из заточения членов РАФ и без каких-либо формальностей переправляет их через границу. Вот как все просто! На «Красную Армию» это производит сильное впечатление. Выросшие в законопослушной европейской среде, они теперь своими глазами видят подтверждение известного тезиса председателя Мао о том, что «винтовка рождает власть».

Однако на этом взаимные восторги заканчиваются. Кросс-культурный контакт очень быстро перерастает в непримиримый кросс-культурный конфликт. Обе стороны фатально не понимают друг друга. Для палестинцев, которые сражаются уже почти двадцать лет, на первом месте стоит военная дисциплина – безусловное подчинение командирам, готовность без рассуждений выполнить любой боевой приказ. Их шокирует демонстративная анархия членов РАФ – их вечные пререкания между собой, споры, желание возразить в самый неподходящий момент. А у членов новорожденной «Красной Армии» именно дисциплина вызывает психологическую идиосинкразию. Это ведь как раз та тирания, против которой они восстали. Европейское представление об индивидуальной свободе сталкивается с арабским представлением о предопределенной судьбе. Ни тех, ни других, разумеется, не переубедить. Конфликт достигает высшего напряжения в тот момент, когда немецкие девушки начинают загорать обнаженными на крышах казарм. Для арабов это уже больше, чем шок: большинство из них никогда не видело обнаженной женщины. Комендант лагеря алжирец Ахмед, который читал рафовцам курс по ограблению банков, кричит в бешенстве: «Что вы себе позволяете? Здесь вам не пляж!», на что Баадер высокомерно отвечает ему: «Антиимпериалистическая борьба и сексуальная революция идут рука об руку. Стрельба и секс – это одно и то же». Нашел кому объяснять. Заканчивается это тем, что ночью палестинцы проникают в немецкий барак и аккуратно забирают у РАФ оружие. Тем не менее соглашение о военном сотрудничестве подтверждено: палестинцы гарантируют безопасное и конспиративное возвращение членов РАФ в Германию.

Перед отъездом Ульрика Майнхоф обращается к арабам с неожиданной просьбой. У нее есть две дочери, объясняет она, и ей хотелось бы, чтобы они воспитывались в палестинском лагере для детей-сирот. Пусть они вырастут среди тех, кто борется за свободу. Палестинцы взять детей соглашаются, но честно предупреждают, что больше она не увидит их никогда. Ульрика, в свою очередь, это условие принимает, и позже данное обстоятельство будет квалифицировано как необычайная жестокость фрау Майнхоф, как ее патологический фанатизм, как готовность пожертвовать ради идеи даже детьми. В действительности это, вероятно, те же романтические иллюзии – когда мир за чертой мещанства воспринимается исключительно в пастельных тонах, когда не видны ни его боль, ни его страдания, ни его ядовитая грязь, когда каждый борец за свободу одет в сияющие доспехи.

К счастью, детей в последний момент удается спасти. Один из бойцов «Красной Армии» – Питер Хоман, уже разочаровавший к тому времени в идеологии РАФ, вернувшись в Германию, сразу же сообщает об этой бредовой идее Штефану Аусту, который знаком с Ульрикой по журналу «Конкрет» (позже он напишет подробную монографию о деятельности РАФ). Тот немедленно летит на Сицилию, где девочки находятся в колонии хиппи, неподалеку от Этны, забирает их и возвращает отцу.

Самим членам РАФ, как выясняется, тоже везет. Через несколько дней после их высылки из Иордании там начинается так называемый «черный сентябрь»: король Хусейн, раздраженным тем, что ООП, контролирующая двухсоттысячный контингент палестинских беженцев, претендует на политическую власть в стране, двинет против нее правительственные войска. Начнутся ожесточенные столкновения. Почти весь состав тренировочного лагеря палестинцев, где пребывала РАФ, погибнет в междоусобной войне.

Вместе с тем поездка на Ближний Восток оказывается не напрасной. Кое-какие навыки владения оружием члены РАФ все-таки получают. Теперь можно применить их на практике. Но главное, что необычайно укрепляет революционный дух, они обрели международную солидарность в своей борьбе. Они уже не одни, у них есть союзники, они стали частью той силы, которая пробуждается по всему миру, чтобы мечом веры и правды поразить империализм в самое сердце его.

У них нет сомнений, с чего начинать. Как раз в 1969 году бразильский революционный деятель Карлос Маригелла пишет книгу с характерным название «Краткий учебник городской герильи». Книга мгновенно становится бестселлером в революционных кругах, переводится на множество языков, по ней учатся будущие партизанские командиры. Конечно, тезис великого Мао о том, что для победы в революционной борьбе «следует окружить города деревней», то есть поднять восстание в сельской местности, а потом, опираясь на народную армию, сокрушить столицу страны, своего значения не потерял. Это подтверждается и победой самой китайской социалистической революции, озаряющей ныне собой весь азиатский восток, и блистательным маршем Фиделя Кастро, который во главе кубинских повстанцев вошел в Гавану. Однако ситуация в современном мире меняется. Стремительно, даже в беднейших странах, разрастаются и революционизируются города, беднейшая часть крестьянства непрерывно перетекает туда. Возникает принципиально иная – мегаполисная – среда, которая требует совершенно иной тактики и стратегии. Так вот, Маригелла считает, что в каменных джунглях города войну можно вести точно так же, как в сельской местности. Более того, городская герилья, если ее правильно организовать, может принести сейчас быстрый успех, поскольку город с его окраинами нищеты – неисчерпаемый ресурс для пополнения революционной армии.

Маригелла в своем учебнике дает и практические рекомендации. Городская война должна вестись небольшими мобильными группами, считает он, куда желательно включать автоматчика, снайпера, гранатометчика, огневой контакт должен быть преимущественно коротким: группа появляется и исчезает внезапно, не пытаясь удерживать временно захваченную территорию, борьба на стационарных баррикадах бессмысленна: правительственные войска могут блокировать их со всех сторон, особенно эффективны действия в громадных спальных районах, где герильерос имеют возможность раствориться среди десятков и сотен тысяч людей. Он также пишет о методах выявления провокаторов, о быстрой смене одежды и умении после акции мгновенно исчезнуть в толпе, о нанесении лака на пальцы, чтобы не оставлять компрометирующие отпечатки, о нападении на ночные конвои и полицейские патрули, об организации локальных очагов возгорания (покрышек, автомашин), которые отвлекают внимание правительственных сил. Главной же целью герильи Маригелла считает вовсе не формальную победу в войне, а затягивание ее, психологическое изматывание противника, рост недовольства среди мирного населения, дестабилизацию политической обстановки в стране – это даст возможность армии герильерос продиктовать власти свои условия. «Долг революционера – во что бы то ни стало делать революцию, – пишет он. – Быть сегодня террористом или боевиком – качество, которое делает честь любому человеку доброй воли, потому что это акт, достойный революционера, занятого в вооружённой борьбе против позорной капиталистической диктатуры и чудовищ, которые ее охраняют».

Кажется, первым книгу Маригеллы читает Хорст Малер, и она приводит его в бурный восторг. Такой же восторг испытывают и многие другие члены РАФ. Ведь теперь все понятно. Маригелла в простых словах конкретизировал то, что красиво, но слишком абстрактно провозглашали левые европейские интеллектуалы. Поди догадайся, что означает «иллегальная легитимность». Или «превентивная контрреволюция, вырабатывающая у общества амбивалентный социальный иммунитет». Зато мысль Маригеллы о том, что фашизму можно не только сопротивляться, но и уничтожить его, абсолютна верна. Сам Маригелла погибает в том же 1969 году. В июне он, находясь в подполье, пишет свою знаменитую книгу, а уже в ноябре убит в перестрелке с бразильской полицией. Что ж, революция невозможна без жертв. Мы помним тебя, товарищ! Маригелла погиб в том числе и за нас. Однако он успел сказать главное. Революция – это не семейное дело группы отчаявшихся людей. Революция – это великий всемирный процесс, разворачивающийся в том числе и с нашим участием. Призыв Че Гевары «создать два, три, много Вьетнамов» сейчас актуален как никогда. Где бы ни сражался революционер, он сражается за общее дело. «Умереть под флагом Вьетнама, Венесуэлы, Гвинеи, Боливии одинаково почетно для американца, азиата, африканца и европейца».

Вот о чем не следует забывать. Мы сражаемся не за власть в конкретной стране, мы ведем всемирную борьбу против агрессивного империализма. Кон-Бендит не случайно отказался взять ключи от префектуры. Мы сражаемся против Системы, которая уродует человека.

Система – это термин, который они постоянно употребляют. Впрочем, не только они – здесь фокус всех политических дискуссий тех лет. Данный термин так обычно и пишется с заглавной буквы – Система, и означает он тот механизм, с помощью которого власть подавляет революционное сознание масс. Это главное оружие порабощения, отвратительный гигантский спрут, просовывающий свои щупальца во все ткани общества. Он незримо опутывает собой человека, превращает его в мертвую куклу, в обезличенное существо, которым можно, дергая за ниточки, управлять. На это, собственно, и направлена индустрия сознания: примитивные комиксы, массовая культура, тотальное господство рекламы, уродующей зрение, слух и мозг. Человек, порабощенный Системой, не способен понять ни своего места в обществе, ни своего экзистенциального предназначения. Для него нет ничего выше собственного благополучия: его дома, его машины, его счета в банке, в действительности представляющего собой пустой набор цифр. Бюргер полностью подчинен Системе: его мысли, его желания не выходят из тех границ, которые навязывают ему рекламные образцы. Он принимает исключительно то, что есть, даже не пытаясь задумываться о чем-то другом. В его сознании «должное» полностью подавляется «сущим». Он живет как дрессированное животное, выполняющее наборы примитивных команд. В таких условиях уже не работают когда-то успешные средства и методы просвещения – единственный выход заключается в том, чтобы инициативное меньшинство, те, кто уже отверг догматы общества потребления, с помощью дерзких вооруженных акций прервало гипнотический транс, в который он погружен. Мы – за то, чтобы люди снова стали людьми.

Конечно, это будет непросто. Система чрезвычайно сильна, и она, несомненно, будет яростно сопротивляться. Мы знаем, как было свергнуто в Иране правительство Мосаддыка и как на смену ему пришел коронованный «прогрессивный палач». Мы знаем, какие провокации устраиваются против Кубы, где гордо поднято знамя свободы и революционной борьбы. Мы видим ковровые бомбежки Вьетнама – в огне напалма сгорает будущее этой страны. Мы знаем, что Че Гевара погиб в джунглях Боливии – торжествующие ублюдки отрубили ему кисти рук. Мы наблюдаем, какому злобному натиску подвергается ныне социалистическое правительство Сальвадора Альенде. Сможет ли оно устоять?.. Скорее всего, мы тоже погибнем в борьбе. Силы ужасающе неравны, и мы отчетливо представляем, на что идем. Но даже если нам суждена близкая смерть, если революции потребуется возложить нас на священный алтарь, погибнуть мы должны так, чтобы за нами во вдохновенном порыве встали тысячи новых бойцов.

Что же касается конкретно Германии, то цель борьбы здесь можно сформулировать так: «мы должны выманить фашизм наружу», чтобы он сбросил либеральную маску и продемонстрировал свою звериную суть. Эта мысль принадлежит Хорсту Малеру. Хотя Руди Дучке тоже не раз говорил, что антиавторитарные формы деятельности, должны заставить буржуазное государство прибегнуть к массовому насилию, которое структурно присуще ему. «Организованная иррегулярность» (так Дучке классифицировал спонтанно-экстремальный протест), систематическое нарушение правил буржуазного государства должны спровоцировать его ответную насильственную реакцию и политизировать сознание масс. «Революционер должен революционизировать себя сам: это является необходимым условием для революционизирования всех».

Говоря проще, своими действиями мы должны создать ситуацию, при которой немцы другими глазами увидят окружающий мир.

Миру нужно дать шанс.

Вот этот шанс мы ему и дадим.

Шквал сенсационных новостей обрушивается на Западную Германию. Одна за другой гремят по стране вооруженные акции, проводимые группой людей, которые называют себя «Фракция Красной Армии». Ошеломляющее впечатление на немцев производит операция в конце сентября, когда в течение всего десяти минут были ограблены сразу три крупных берлинских банка. Позже выяснилось, что предполагалось совершить налет и на четвертый, но его отменили, так как в этот день в здании банка начался капитальный ремонт. Общая сумма экспроприированного – более 200 тысяч дойч марок. Через некоторое время происходит налет на два банка в Касселе. Там террористам удается взять 115 тысяч дойчмарок. В банке Кайзерлаутерна они берут еще 285 тысяч, и примерно такую же сумму приносит им налет на банк в Людвигсхавене.

Становится ясным, что это не разрозненные эксцессы – это стратегическая борьба, имеющая целью смену власти в стране. В Германии образовался «внутренний фронт», началось что-то вроде гражданской войны, масштабы которой стремительно расширяются. Также становится ясным, что террористы прекрасно вооружены, у них военная дисциплина, они прошли соответствующую подготовку. Поражает тщательное планирование операций: боевики в масках и с автоматами выныривают ниоткуда и после акции, будто демоны ночи, проваливаются в никуда. Полиции не удается обнаружить никаких концов. Тем более что при попытке задержания боевики тут же начинают стрелять, и делают они это явно лучше, чем сотрудники той же полиции.

Однако вовсе не банки являются их главной мишенью. Зимой 1971 года появляется в нелегальной печати программный документ РАФ, озаглавленный «Концепция городской герильи» (Das Konzept Stadtguerilla) и написанный, судя по всему, Ульрикой Майнхоф. Здесь точка зрения «Красной Армии» четко определена. «Городская герилья выступает логическим отрицанием парламентской демократии, давно уже подорванной ее собственными представителями. Это единственный и неизбежный ответ и на чрезвычайные законы, принятые правительством ФРГ, и на правило «ручной гранаты», используемое полицией; это готовность сражаться с Системой теми же методами, которые выбирает Система для уничтожения своих оппонентов… Городская герилья начинается с признания того факта, что время революционной борьбы пришло. В стране, чей аппарат насилия так велик, а революционные силы так слабы, каковой является ФРГ, без открытой революционной инициативы не будет даже нацеленности на революцию… Городская герилья означает вооруженную борьбу, безусловно необходимую в данный момент, так как полиция без ограничений пользуется огнестрельным оружием – убивает нас, заживо хоронит наших товарищей в тюрьмах. Быть «городским партизаном» – означает не позволять насилию со стороны Системы деморализовать себя… Цель городской герильи – атаковать государственный аппарат в ключевых местах, вывести его из строя, разрушить миф о вездесущности, всевластии и неуязвимости буржуазного государства»…

И более простыми словами: «Нам нужен мир без частной собственности и диктата банкиров, без садизма полиции, парламентского балагана и клинического идиотизма прессы, без семей, калечащих наше сознание, без тюрем и армейских шеренг».

Манифест РАФ становится одной из самых популярных публикаций в стране. Его перепечатывает множество немецких газет, его цитируют, на него ссылаются, его обсуждают в бурных дискуссиях левые и правые интеллектуалы. Этому способствует и яркая эмблема организации: на фоне пятиконечной красной звезды – черный, как зловещая смерть, автомат Калашникова (через некоторое время его заменит пистолет-пулемет марки «Кох») и крупными буквами – RAF (Rote Armee Fraktion).

Декларации манифеста немедленно подтверждаются действиями. Вот хроника только так называемого «майского наступления» РАФ. 11 мая взорваны бомбы во Франкфурте около входа в штаб 5-го корпуса армии США: здание разрушено, погиб лейтенант, воевавший, кстати говоря, во Вьетнаме, ранено тринадцать американских солдат, ущерб оценивается в миллион западногерманских марок. 12 мая взорвано здание полицай-президиума в Аугсбурге: пострадали пять полицейских, выгорело несколько этажей. Через час гремит взрыв на государственной автостоянке для автомобилей чиновников: уничтожено и серьезно повреждено более шестидесяти машин. 15 мая в Карлсруэ взорван автомобиль судьи Будденберга, который подписывал большинство ордеров на арест членов РАФ. В тот же день в Гамбурге несколько бомб взрываются в офисе концерна «Шпрингера», в результате чего пострадали около двадцати человек. 24 мая мощный взрыв раздается в главном штабе армии США в Европе: погибают трое американских военнослужащих, двое офицеров и рядовой. Через прессу РАФ сообщает, что эти взрывы – ответ на американскую агрессию во Вьетнаме… А ведь была еще попытка взорвать поезд канцлера ФРГ в Гейдельберге, разрабатывались планы вооруженного нападения на ряд крупных военных баз.

За вторую половину 1970 года боевики РАФ осуществили около восьмидесяти поджогов и взрывов – административных, военных и общественных учреждений. Ударам подверглись объекты в Берлине и Франкфурте, в Дюссельдорфе и Мюнхене, в Эссене, в Глодбахе, в Кёльне. Характерными чертами атмосферы Германии становятся копоть и гарь. Характерными приметами звукового фона – стрельба и вой тревожных сирен. А к концу 1971 года РАФ осуществила уже более пятисот акций, экспроприировав при этом два миллиона марок.

Это великолепное представление, полное драматизма, неожиданных поворотов, эффектных сцен. С напряженным вниманием следит вся Германия, как крохотная когорта революционных бойцов сражается с могущественным государством. «Шестеро против шестидесяти миллионов», – скажет о них лауреат Нобелевской премии Генрих Белль. Это уже не студенческие демонстрации, которые можно разогнать дубинками и слезоточивым газом. И не «шизофреники» Бомми Баумана, которых можно просто арестовать. С первого же момента боевики «Красной Армии» дают понять, что они будут сражаться не на жизнь, а на смерть. Они объявили буржуазному государству войну, и, как на всякой войне, они не дают пощады врагу, но и сами ее от врага не ждут.

Уже в декабре 1970 года, когда полиция останавливает машину, где находятся два члена РАФ, один из них, Али Янсен, выхватывает пистолет и начинает стрелять. Правда, Янсена все равно задерживают, а за попытку убийства приговаривают к десяти годам тюрьмы. Тем не менее начало положено. Важная психологическая граница пересечена. Через пару месяцев, когда полиция пытается арестовать двух других членов РАФ, пистолет выхватывает уже Манфред Грасхоф. В этот раз ему и Астрид Пролл, той самой младшей сестре Торвальда Пролла, которая пришла в «Красную Армию» вместо него, удается благополучно уйти. Однако в начале лета изумленные немцы наблюдают сцену, будто сошедшую с экрана американского боевика: погоня по улицам на машинах, завывание сирен, мигалки, стрельба – это полиция пытается задержать Ральфа Райндерса и Альфреда Марландера. При этом один полицейский ранен, и новость об этом проходит по страницам всех немецких газет. А в июле, во время проведения очередной из облав, «БМВ», в котором находятся Вернер Хоппе и Петра Шельм, неожиданно набрав скорость, прорывает полицейский блокпост на окраине Гамбурга. Описания дальнейших событий сильно разнятся, но, вероятно, Петра Шельм, выскочив из машины, начинает стрелять, и ее саму убивают ответным огнем. Это первая настоящая жертва беспощадной войны. Петре Шельм было всего девятнадцать лет. После этого никакое снисхождение уже невозможно. Осенью двое полицейских серьезно ранены, когда пытаются проверить автомобиль, припаркованный как-то не так. Позже выяснится, что стреляли Маргрит Шеллер и Хольгер Майнц. Вскоре происходит перестрелка в Гамбурге, где один из полицейских, пытавшихся задержать ту же Маргрит Шеллер, был убит. А вслед за этим убивают Георга фон Рауха, члена РАФ, который при аресте попытался выхватить пистолет. Далее при попытке задержания стреляет в полицейских Андреас Баадер, еще один полицейский убит при налете «красноармейцев» на банк, убит Томми Вайсбекер, тоже, как и фон Раух, попытавшийся при аресте выхватить пистолет, а Манфред Грасхоф, которого таки настигают в подпольной типографии РАФ, где изготавливаются фальшивые документы, пистолет выхватить успевает и убивает офицера полиции.

Война идет не только в физическом, но и в информационном пространстве. Правая пресса немедленно создает крайне негативный ярлык «Банда Баадера и Майнхоф». Никакой «Красной Армии», никакого «сопротивления», никаких «революционных бойцов» – это обыкновенные уголовники, наркоманы, распоясавшееся от безнаказанности хулиганье, их деятельность – «запугивание мирного населения», «провокации», «безжалостные убийства и грабежи». С фотографиями, печатающимися в этих газетах, делают то же, что и с фотографиями Руди Дучке: Баадер с челкой под Гитлера выглядит именно как отпетый бандит, а портрет Ульрики Майнхоф отретуширован так, что в глаза бросается прежде всего зверообразная тупая упертость.

«Фракция Красной Армии» стреляет из своих пропагандистских орудий. После взрыва американской базы во Франкфурте «Петра Шельм Коммандо» (военное подразделение РАФ) выпускает Коммюнике № 1: «Западный Берлин и Западная Германия больше не будут безопасным тылом для организаторов войны во Вьетнаме. Они должны знать, что преступления, совершенные ими, превратили их во врагов – нигде в мире они не укроются от возмездия революционных партизанских отрядов… Мы требуем немедленного прекращения минной блокады Северного Вьетнама! Мы требуем полного вывода американских войск из Индокитая! Победу Вьет-Конгу!» О том же говорит и Коммюнике № 5: «За последние семь недель ВВС США сбросили на Вьетнам больше бомб, чем на Германию и Японию, вместе взятые, за всю Вторую мировую войну. Пентагон пытается остановить наступление Северного Вьетнама с помощью миллиона бомб. Это геноцид, убийство целого народа, уничтожение, новый Освенцим!» А после взрывов в офисе Шпрингера, где пострадало больше десятка служащих (здание не было эвакуировано, хотя РАФ предупредила об акции специальным телефонным звонком), выходит яростное Коммюнике № 4: «Шпрингер скорее рискнет жизнью своих работников, чем несколькими часами рабочего времени, ведь это принесет ему прибыль. Для капиталиста прибыль – это все, а люди, которые ее приносят, – дерьмо. Нам искренне жаль, что пострадало столько людей. Мы старались этого избежать».

И эту войну, принципиальную войну за умы, РАФ, по крайней мере на первом этапе, несомненно, выигрывает. Вокруг них сразу же возникает легенда. Как бы ни старались официозные СМИ представить их исключительно «уголовниками», «бандитами, сорвавшимися с цепи», «грабителями», «убийцами невинных людей», «сумасшедшими анархистами», «клоунами», «девочками-монашками и мальчиками с замашками кинозвезд», но факты, которые немедленно раскапывают журналисты, свидетельствуют об обратном. Ошеломляющее впечатление производит на немецкое общество то, что Ульрика Майнхоф мало того что известная журналистка, главный редактор популярного журнала «Конкрет», все бросила, оставила даже детей, ушла в террор, но она еще, оказывается, и потомок великого поэта-романтика Гёльдерлина, Ян-Карл Распе – потомок знаменитого писателя Распе, автора книги о приключениях барона Мюнхгаузена, Гудрун Энсслин – прямой потомок самого Гегеля; Хорст Малер, собственно, он и придумал РАФ, – родственник великого композитора Густава Малера. И даже Андреас Баадер, вроде бы единственный среди них «хулиган», – потомок Франца Ксавера Баадера, выдающегося немецкого философа-идеалиста. Это уже не социальное дно, не ущербные маргиналы – это нечто совершенно противоположное.

Вот чего не могут объяснить официозные СМИ: почему молодые люди, в большинстве своем высокообразованные, в большинстве своем из достаточно благополучных социальных слоев, отринули эту жизнь и начали рискованную борьбу. Значит, что-то неблагополучно в королевстве датском. Муж Гудрун Энсслин не случайно заявит судье: «Плоха вся ваша система».

К тому же революция всегда имеет преимущество перед традиционной реальностью. Любая революция, какой бы ад она впоследствии ни принесла, всегда провозглашает исключительно высокие цели: свободу, справедливость, братство, равенство всех людей. Она возвещает, что идет новый мир, что наступает эпоха, где больше не будет места уродливым явлениям прошлого. Она призывает к тому, чего человечество стремится достичь уже тысячи лет. А что может предложить молодежи капитализм? Машину престижной марки? Дом в пригороде? Счет в банке, который требуется ревностно пополнять? Тратить на это драгоценную жизнь, которая дается человеку всего один раз? «За уверенность, что не умрешь с голоду, платить риском умереть со скуки?» – так писали восставшие французские студенты на стенах парижских домов. А потом этот жалкий мирок, который ты так тщательно вокруг себя создавал, из-за алчности и лицемерия продажных буржуазных политиков снова провалится в очередную мировую войну?

Вот в чем заключается преимущество революции. Она дает молодежи романтику, которою не в состоянии предложить старый капиталистический мир, – романтику восстания против вопиющей несправедливости, романтику Робин Гуда, романтику Вильгельма Телля, романтику Че Гевары, романтику победоносных красных знамен.

Члены РАФ первоначально и ведут себя как романтики. Во время налетов на банки – так «Красная Армия» добывает средства, необходимые для борьбы, – они читают банковским служащим краткие лекции о марксизме, угощают их крекерами и шоколадом, которые специально захватывают с собой. Они оставляют листовки: «Конфисковано у врагов народа». Они пишут, что берут по праву лишь то, что принадлежит не капиталистам, а всем. Всю прессу Германии облетает история, как во время одной из экспроприаторских акций РАФ Андреас Баадер, заметив старушку, испуганно воскликнувшую в дверях: «Что здесь происходит?», – вежливо, под локоть, проводит, усаживает ее и объясняет, что ничего особенного: «Мы грабим банк». Это напоминает эпизод из известного фильма «Бонни и Клайд», где герои на вопрос обывателя, чем они занимаются, тоже вежливо отвечают: «Мы грабим банки. Разве в этом есть что-нибудь плохое?», – и зачуханный американец тут же соглашается, что ничего плохого в этом, разумеется, нет, потому что, несмотря на весь свой стихийный либерализм, несмотря на благоговейное уважение к собственности, привитое ему американской культурой, даже несмотря на свою тайно лелеемую мечту самому стать банкиром, в душе он ненавидит проклятые банки так, как ненавидит дьявола протестант, чувствующий мерзостный запах серы во всем, что мешает ему праведно жить.

Бонни и Клайд – это тоже легенда. Тоже – отчаяние, тоже – кошмарный кризис, взрыхливший всю прежнюю жизнь. Только это, конечно, не социальная революция, а криминальная, воплощающая романтику по-американски: разбогатеть немедленно и любой ценой.

Можно сказать и проще. Эпоха потребовала героев, и герои пришли. Буквально за несколько месяцев бойцы «Красной Армии» становятся культовыми фигурами для молодежи. Ими восхищаются, им завидуют, им пытаются подражать. РАФ формирует топ немецких новостных лент. Известность их выходит далеко за пределы Германии. «БМВ», излюбленную машину РАФ (эту марку они угоняют чаще всего), теперь расшифровывают как «Баадер – Майнхоф – Ваген», кожаные куртки, темные очки (униформа РАФ) приобретают необычайную популярность. Рок-музыканты предоставляют им свои квартиры. «Шикарные левые» организуют сбор в их пользу денежных средств. Король немецкого поп-арта Герхард Рихтер вывешивает в галерее огромные цветные портреты Баадера и Майнхоф, скопированные с плакатов «Они разыскиваются». А когда в солидном западногерманском еженедельнике «Шпигель» появляется специальный раздел «Б – М», никому ничего не требуется объяснять: здесь будут печататься материалы о «Красной Армии». Один из будущих историков скажет: «Радикальный блеск РАФ-террора подтолкнул многих вполне благополучных молодых людей вступить в организацию и стать на тот же рискованный путь». А судья, ведший процессы РАФ, с раздражением пояснит: «Вот они (молодежь) приходят на суд, видят своих кумиров, с восторгом внимают им, а потом через год, через два сами оказываются в тюрьме, потому что пытаются им подражать».

Это действительно так. Подвиг гипнотизирует молодежь своим порывом за пределы реальности. У каждого поколения возникает своя метафизическая мечта. У американцев – это миллион долларов. У русских – светлое будущее, коммунизм. У немцев, по крайней мере в 1970-х годах, – освобождение от проклятья фашизма. «Красная Армия» задела самую больную струну: коричневый дурман прошлого должен быть развеян полностью и окончательно. Поражают данные социологических опросов того времени. Выясняется, что почти четверть граждан Германии в возрасте до тридцати лет в той или иной степени симпатизируют РАФ, это более семи миллионов людей, а каждый десятый готов им помочь – например, дать денег или приютить террористов на ночь.

Причем слова здесь не расходятся с делом. Во время попытки ареста Манфреда Грасхофа его спасает совершенно незнакомый ему человек: вывозит на своей машине из опасной зоны и даже, поскольку у Грасхофа денег нет, покупает ему билет на пригородную электричку. Еще одного члена РАФ, «Бомми» Баумана, также выводят из полицейского оцепления две совершенно незнакомые девушки. Ему достаточно было подойти к ним и назвать себя.

Множество людей сочувственно относятся к «Красной Армии». Печатники изготавливают для них фальшивые документы, техники делают механизмы для зажигательных бомб, механики перелицовывают угнанные машины: прячут их в гаражах, перекрашивают, вешают фальшивые номера. В последнем случае вообще складывается целая индустрия. Обычно следят за каким-нибудь многоквартирным домом, пока не подъезжает к нему подходящий автомобиль, далее звонят хозяину машины, представляются работниками социологических или муниципальных служб, беседуют и получают всю необходимую информацию. Затем угоняют аналогичную марку, делают для нее такой же техпаспорт и регистрационные номера. Таким образом создается точная копия автомобиля: в случае проверки он у полиции никаких сомнений не вызывает.

В общем, как на спортсмена, ставшего чемпионом, работает специализированный коллектив – невидимая команда тренеров, психологов, менеджеров и врачей, – так на компактное ядро рафовских боевиков, зачастую бесплатно и добровольно, работают сотни людей.

Это то, что позволяет «Красной Армии» ставить один рекорд за другим.

Результаты не замедляют сказаться. Весной 1972 года в общественном сознании Федеративной Германии начинает складываться ощущение, что РАФ побеждает. Доказательством здесь служат не только непрерывные акции «Красной Армии», грохочущие одна за другой, но и то, что за короткое время в стране возникает множество самых разных подпольных террористических групп, раздувающих пламя революционной борьбы. Возникают «Тупамарос Западного Берлина», названные так в честь уругвайской организации, начавшей применять – и весьма успешно – тактику городской герильи еще в 1960‑х годах; возникает грозное «Движение 2 июня», увековечившее в своем имени дату гибели Бенно Онезорга; возникает «Южный фронт действий», образованный «мюнхенскими коммунардами»; возникает довольно странная организация «Социалистический коллектив пациентов» – его создают психологи, считающие, что болеет общество, а не человек; возникают «Революционные ячейки» («Revolutionare Zellen») и их женское крыло «Rote Zora», провозгласившие своей целью «создание нелегального аппарата, делающего возможным новые формы борьбы». Кажется, что надвигается неудержимый девятый вал, вздымается шторм, готовый смести собой все. Полиция пребывает в растерянности: она не представляет, как этот хаос остановить. В растерянности пребывает и правительство ФРГ: все его громкие обещания «немедленно восстановить порядок», «вернуть обществу спокойствие и закон» оказываются сотрясением воздуха. Чуть ли не каждый день ошарашивают Германию известия об очередной акции террористов. Чуть ли не каждый день возникает новая трещина в монолитном, казалось бы, фундаменте власти. Еще немного – и рухнет все здание. А безнадежность ситуации, по мнению многих, усугубляется тем, что в таком положении оказывается не только Западная Германия. В соседней Франции возникает «Революционная коммунистическая лига», призывающая к борьбе, в соседней Италии выходят на сцену «Красные Бригады», которые тут же развертывают жестокий антиправительственный террор, скоро начнут действия «Революционные ячейки» в Бельгии и даже на далеком и вроде бы благополучном Острове Хризантем организуется «Японская Красная Армия» («Нихон сэкигун»), выпустившая соответствующий манифест. Да что там Япония! В такой твердыне западной демократии, как США, подпольные группы сопротивления возникают одна за другой: «Черные пантеры», провозгласившие, что «войну можно остановить только войной и, чтобы отложить оружие, нужно сначала взять его в руки»; «Республика Новая Африка», имеющая целью создать независимое государство с преобладающим афроамериканским населением на территории южных штатов Америки; «Везермены» («Синоптики»), ставящие своей задачей уничтожение буржуазного истеблишмента и осуществившие около тридцати взрывов в студенческих городках; «РМД-1», выдвинувшее лозунг «Принести войну домой», то есть распространить герилью на территорию Соединенных Штатов; чуть позже – «Симбионистская армия освобождения» (те, что захватили в заложники и заставили сотрудничать с ними внучку миллиардера Патрисию Херст).

Представляется, что в огненный катаклизм попал весь Запад. Колеблется почва, раскалывается материковый гранит. Пророчеством звучит фраза, которой заканчивался Манифест РАФ: «Зацвели сотни цветов! Это начали действовать сотни вооруженных революционных групп!» Миг торжества близок, до крушения отвратительного капиталистического мироустройства остаются считаные часы.

Через двадцать пять лет после гибели первого поколения РАФ на экраны уже объединенной Германии выйдет фильм «Красный террор («Baader»), повествующий об этих событиях. Фильм, надо сказать, весьма примитивный, в частности, Андреас Баадер изображен там как самодовольный и туповатый бандит, изрекающий время от времени карикатурно-революционные фразы. Он и внешне, по сытой своей, тяжелой, малоподвижной физиономии очень похож на российских «быков» образца бандитских 1990-х годов.

В фильме есть удивительный эпизод. Высокопоставленный чиновник криминальной полиции ФРГ, глава федерального Центра по борьбе с терроризмом – это единственный в правительственных кругах человек, кто с пониманием, а может быть, и с определенным сочувствием относится к целям РАФ, а потому втайне от начальства и подчиненных он встречается с Андреасом Баадером и предлагает ему прекратить бессмысленную борьбу. Мотивировка проста: плоха та идея, ради которой приходится убивать. В ответ Баадер тоже изрекает что-то банальное: дескать, его дело правое, победа будет за ним. Пусть лучше он сам погибнет, но его смерть вдохновит миллионы людей.

Эпизод, разумеется, совершенно неправдоподобный. Эта психологическая находка целиком лежит на совести режиссера. И вместе с тем она отражает реальный факт: в сентябре 1970 года некий Хорст Герольд, до того скромный чиновник немецкой криминальной полиции, неожиданно становится Верховным комиссаром БКА и тут же, преодолевая все бюрократические препоны, начинает превращать эту службу в аналог американского ФБР.

Данный карьерный взлет Хорста Герольда можно объяснить лишь тем отчаянным положением, в котором пребывает правящая верхушка Германии. Настроения, царящие там, близки к панике. На правительство давят промышленники и банкиры, высокопоставленные чиновники администрации, полиции и суда, политические деятели даже из числа близких союзников, члены парламента, представители различных общественных групп – весь тот тесный, но чрезвычайно влиятельный круг людей, от которых зависит само существование власти. Снижается международный авторитет Германии. Собственно, какой может быть у страны международный авторитет, если в ней непрерывно гремят взрывы, происходят убийства, поджоги и грабежи, а правительство не способно противопоставить этому ничего, кроме судорожных движений и громких слов. Разумеется, никакого авторитета. Тот, кто не в состоянии навести порядок у себя в доме, не может претендовать на серьезную роль и при наведении порядка в международных делах. Все требуют мер. Все требуют решительных и эффективных шагов. Однако никто не может сказать, что именно следует сделать. Никто не может предложить хоть сколько-нибудь приемлемый план. И вдруг в обстановке хаоса и смятения появляется человек, который заявляет, что знает, как покончить с террором. В обычных условиях Хорсту Гарольду потребовалось бы, вероятно, служить еще много лет, медленно одолевая ступеньки карьерной лестницы, чтобы занять этот пост, но тут разбушевавшиеся волны событий мгновенно выбрасывают его на самый верх.

Роль отдельного человека в истории то переоценивается, то недооценивается. Карлейль полагал, что историю творит одинокий герой. Марксизм, по крайней мере в его классической версии, напротив, в роли творца истории рассматривает народ. Частично правы, по-видимому, и те, и другие. А если сформулировать эту проблему в самых простых словах, то можно сказать, что историю, пусть даже микроскопическую – в локальных временны́х областях – творит тот, кто, обладая для этого необходимыми данными, оказался на нужном месте в нужный момент. Тогда происходит что-то вроде короткого замыкания: трещат искры, дергается весь механизм, электронный пробой поворачивает громоздкую государственную колесницу на новую колею.

Хорст Герольд оказывается точь-в-точь на своем месте. Одержимости террористов, считает он, следует противопоставить еще бóльшую одержимость, фанатизму революции – еще больший, более отчаянный фанатизм. Хорст Гарольд наделен обоими этими качествами в полной мере. Он давно уже осознает, что старые методы, используемые для борьбы с уголовниками, здесь не годятся. Требуются принципиально новые технологии, которые в те годы только-только еще начинают завоевывать мир. Преодолевая опять-таки все вязкие бюрократические препоны, он за короткие сроки создает в Висбадене, где расположена штаб-квартира БКА, мощнейший для того времени компьютерный центр: теперь 70 000 линий связывают в единое целое полиции всех федеративных земель. Одновременно такие же электронные линии он прокладывает в полицейские ведомства Европы и США и через министра внутренних дел Геншера, который поддерживает его, добивается, чтобы между ними происходил непрерывный информационный обмен. Параллельно он начинает накапливать гигантскую базу данных, куда заносятся все детали, все сведения, хоть как-то связанные с немецкими террористами. Он не пренебрегает никакой информацией, сколь бы незначительной она ни была. В базу данных включаются не только лидеры и бойцы различных террористических групп, но – их родственники, друзья, приятели и сочувствующие, их привычки, склонности, особенности поведения. В скором времени эта база включает в себя около пяти миллионов имен, а также сведения более чем о трех тысячах легальных и нелегальных организаций, коллекция отпечатков пальцев насчитывает два миллиона оттисков, фотоальбом – два миллиона качественных фотографий, коллекция почерков – более шести тысяч четко классифицированных образцов. Одна только папка «Контакты/Слежка за заключенными» содержит список из 6632 людей, когда-либо переписывавшихся с террористами, находящимися в заключении, или хоть раз посещавших их.

Конечно, с точки зрения наших дней это все достаточно элементарные вещи. Аналогичные базы данных существуют сейчас в любой квалифицированной полиции мира. Однако тогда это был принципиальный прорыв: многофакторный анализ, ставший возможным благодаря компьютерной технике, позволял теперь создавать достоверные профили и событий, и организаций, и миллионов отдельных людей, а мощные алгоритмы, обрабатывающие информацию, сортирровали фигурантов и ситуации по уровням общественной опасности/безопасности. Именно Хорст Герольд первым начал вносить в электронные полицейские картотеки данные о банковских переводах граждан, об аренде ими квартир или машин, об их письмах, поездках, об их телефонных звонках – обо всех тех электронных следах, которые оставляет в своей повседневной жизни любой человек.

Гигантская информационная сеть накрывает Германию. По эффективности слежки она не уступает тотальному просвечиванию инакомыслящих, организованному в свое время гестапо. Хотя сам Хорст Герольд болезненно обижается, если кто-нибудь, хотя бы в шутку, называет его Старшим Братом – он чрезвычайно гордится своей системой и не раз высказывается в том смысле, что с ее помощью можно было бы истребить преступность вообще. Идея, разумеется, фантастическая. Преступность, как доказывает уже наше время, растет даже там, где видеокамеры повешены практически на каждом углу. Правда, в те дни это кажется вполне достижимым. Более того, это начинает работать, что позволит Герольду позже гордо сказать, что терроризм в Германии победил именно он. Он вообще испытывает к «Красной Армии» нечто вроде любви и, по воспоминаниям современников, чувствует себя крайне польщенным, когда узнает, что Андреас Баадер внимательно изучает его статьи и заставляет делать это других членов РАФ. Он полагает, что Андреас Баадер – единственный, кто его по-настоящему понимает, а он, Хорст Герольд, – единственный, кто по-настоящему понимает его. Она оби – люди одной идеи. Они оба поставили перед собой фантастически трудную цель. Чтобы не отвлекаться по мелочам, Герольд даже переезжает жить в свой компьютерный центр, а несколько позже, когда он все-таки приобретет собственный дом, оборудует там бетонированный подвал с терминалом, где будет проводить целые дни. До конца жизни, куда бы он ни пошел, его будут сопровождать два автоматчика из БКА, и через несколько лет он станет жаловаться, что единственная разница между террористами, пребывающими в тюрьме, и им, обреченным на добровольную изоляцию, заключается только в том, что ему, в отличие от политических заключенных, никто не сочувствует.

Последствия этих мер сказываются почти сразу же. Уже в декабре 1970 года полиция арестовывает Карла Руланда, который начинает давать показания на известных ему членов РАФ. Не следует думать, однако, что это чистая трусость или предательство. Карл-Хайнц Руланд – механик, и до того занимавшийся полукриминальной перелицовкой машин, к «Красной Армии» он присоединился не столько из политических убеждений, сколько, по-видимому, соблазненный щедрой оплатой своих профессиональных услуг. Кроме того, здесь, вероятно, сыграли роль личные отношения: недавно в группе появился ветеран западноберлинской Коммуны № 1 Ян-Карл Распе, очень быстро ставший одним из лидеров РАФ и – сформулируем это так – вытеснивший Руланда из сердца Ульрики Майнхоф. Руланд знает довольно много, конспирация у «красноармейцев» пока еще не на высоте, и полиция тут же начинает прочесывать явочные квартиры РАФ во Франкфурте, Гамбурге, Бремене и Гелсенкирхене.

Той же ночью в Нюрнберге при попытке угнать машину арестованы Али Янсен и Ули Шольц. Шольц ведет себя сдержанно, и позже его отпускают, а Янсен, как уже говорилось, выхватывает пистолет, стреляет и получает за попытку убийства десять лет тюремного заключения. Зимой 1971 года арестован Ганс-Юрген Бэкер, а в мае в Гамбурге полиция задерживает Астрид Пролл. Ее уже пытались задержать в феврале, но тогда им с Манфредом Грасхофом удалось уйти. Далее арестованы Томми Вайсбекер и Георг фон Раух, а в июле во время блокады полицией всех основных дорог ФРГ задержан Вернер Хоппе и убита в перестрелке недавно пришедшая в РАФ Петра Шельм. Почти сразу же после этого арестован Дитер Кунцельман, который за организацию поджогов, взрывов и покушений получает впоследствии девять лет.

«Красная Армия» начинает терять бойцов одного за другим.

Однако самый страшный провал происходит уже в начале. Еще в октябре 1970 года полиция получает сведения о подозрительной квартире на Кнезебекштрассе 89, Западный Берлин. Полиция вламывается туда и арестовывает Ингрид Шуберт, при которой находят заряженный пистолет. Кроме того в квартире обнаруживают еще один пистолет, коктейли Молотова и фальшивые автомобильные номера. Вскоре в квартиру звонит Хорст Малер и, зайдя внутрь, видит направленные на него двенадцать оружейных стволов. При Малере тоже находят заряженный пистолет. Через полчаса там же арестована Моника Берберих, а затем в капкан попадают Ирэн Гёргенс и Бригитта Асдонк.

Особенно тяжелой оказывается для РАФ потеря Малера. Хорст Малер – известный в общественных кругах Германии, весьма преуспевающий адвокат, его уход с этих позиций в террор производит не меньшее впечатление, чем аналогичный шаг Ульрики Майнхоф. К тому же Малер – прекрасный администратор, именно он организовал поездку двух групп «Красной Армии» в тренировочные палестинские лагеря; организация «тройного ограбления банков», которое вызвало невероятный шум в прессе, также принадлежит ему. И вот после первых блестящих шагов – внезапный идиотский провал. Все последующие операции РАФ, которые принесли им подлинную известность, все последующие драматические перипетии осуществляются уже без него. Он – в тюрьме, он оторван ото всего, про него забывают, он отодвигается на задний план. Для человека честолюбивого, каковым Малер, несомненно, является, это совершенно непереносимо. Кто знает, как бы сложилась его судьба, а также судьба всей «Красной Армии», если бы не этот дурацкий арест. Тем более что Хорст Малер – настоящий интеллектуал. В конце концов, саму идею создания РАФ высказывает именно он. И именно он, пожалуй, единственный из всех членов группы, за исключением, может быть, Ульрики Майнхоф, понимает, что политическая стратегия революционной борьбы не менее важна, чем эффектная революционная практика (Андреас Баадер, например, понять этого так и не смог). Однако все рушится буквально в один момент: жизнь переламывается и далее представляет собой уже не восходящую линию, а ломаные зигзаги, ведущие в никуда. Малер проводит в тюрьме десять лет, пишет собственный манифест «Новые правила дорожного движения», который категорически отторгается всеми членами РАФ, в 1980 году досрочно освобождается (чему способствовал его адвокат, будущий канцлер Германии Герхард Шрёдер), еще в тюрьме становится членом маоистской партии DKPML, затем некоторое время состоит в СвДПГ (свободные демократы), а далее внезапно вступает в правоэкстремистскую Национально-демократическую партию Германии, которую многие считают преемницей гитлеровской НСДАП, и начинает откровенно фашистскую и антисемитскую пропаганду, за это его вновь приговаривают к шести годам заключения. Странная жизнь, странная идеологическая судьба пламенного революционера.

Правда, все это еще впереди. А пока «Красная Армия» ощущает боль первых потерь. В ее рядах то и дело падают сраженные вражеской пулей бойцы. Причем вряд ли это можно считать исключительной заслугой западногерманской полиции или той информационной работы, которую неустанно проводит Хорст Герольд. Сама РАФ в этот период проявляет удивительное легкомыслие. Настоящего опыта подпольной работы еще ни у кого нет. Романтика революционной борьбы заслоняет такие скучные вещи, как конспирация и дисциплина. Пару раз «Красная Армия» оказывается на грани полного уничтожения. Во время налета на мэрию в городке Ланггёнс (там РАФ взяла полторы сотни чистых бланков для документов, государственные печати и станок для изготовления паспортов) полиция останавливает машину Ульрики Майнхоф. Ульрика уже начинает паниковать, но полицейские, не опознав, отпускают ее, несмотря на то, что фотография «королевы террора» с надпечаткой «разыскивается» расклеена по всем городам Германии. В другой раз ее и Астрид Пролл едва не задерживают при попытке угнать «мерседес». Однако им тоже удается благополучно уйти. Так же легко ускользает и Андреас Баадер. Сначала он по каким-то случайным причинам не является на квартиру, где полиция организовала засаду, а затем, когда его все-таки останавливают, сразу же начинает стрелять и, пользуясь растерянностью полицейских, скрывается.

Лидерам «Красной Армии» необычайно везет. Они даже подтрунивают над тупостью и неповоротливостью немецкой полицейской машины. Вместе с тем бесконечно везти не может. В тупом занудстве, в унылом упорстве непрерывно работающих рычагов как раз и заключается сила государственного репрессивного механизма: десять раз он по-глупому промахнется, а на одиннадцатый попадет. И этот одиннадцатый удар будет смертельным.

К тому же полиция тоже многому учится. Министру внутренних дел ФРГ, на которого с фанатичным упрямством давит Хорст Герольд, наконец удается собрать разрозненные полицейские части федеральных земель Германии в единый кулак и подчинить их единому центру. Начинается грандиозная операция «Кора», цель которой – полное и окончательное уничтожение РАФ. Блокированы все главные дороги Германии, закрыты ее границы, вокруг городов воздвигаются временные блокпосты, взлетают полицейские вертолеты, движутся бронетранспортеры, выходят на улицы вооруженные патрули. Идет тотальная проверка документов, машин, квартир, сотни людей доставлены в участки полиции для выяснения личности, аресту подвергается каждый, на кого падает хоть тень подозрения в причастности к акциям РАФ.

Ничего подобного Западная Германия еще не знала. Кажется, что действительно возвращаются коричневые времена гестапо. Однако правительство категорически отвергает все подобные аналогии. Демократия должна себя защищать, заявляет оно. Против бандитствующих анархистов будут приняты самые жесткие меры.

Это, вероятно, переломный момент. Становится ясно, что власть больше не собирается отступать. Она намерена проявить твердость любой ценой. На несколько дней вся Германия, как оглушенная мышь, замирает. А когда немцы вновь приходят в себя, выясняется, что они живут уже в совершенно иной реальности.

Правда, ожидаемых результатов эта грандиозная операция не приносит. По итогам тотальной зачистки, как назвали бы данное мероприятие в наши дни, обнаруживается, что подавлено (неизвестно насколько) уличное хулиганство, арестовано (что, кстати, можно было сделать давно) множество мелких и крупных уголовных преступников, камеры переполнены, задержанных просто некуда помещать, но главные цели акции, вопреки колоссальным усилиям, не достигнуты: лидеры «Красной Армии», будто призраки, просочились сквозь все полицейские бредни, тщательно прочесывавшие страну.

Правительство Германии разочаровано. В сердца высокопоставленных западногерманских чиновников вселяется страх. Если уж даже такие чрезвычайные меры не приносят плодов, то может быть, «Красная Армия» в самом деле непобедима? Может быть, в Германии действительно начинается революция – надо спасаться, пока красный шторм, как когда-то в России, не перевернул все вверх дном?

Разочарование проступает буквально во всем: немецкая марка колеблется, на биржах воцаряется тревожная неуверенность, деловые индексы падают, замедляется экономический рост – непонятно, что будет в самые ближайшие дни. Правда, заметим, что это вовсе не результат террористической деятельности РАФ, аналогичные явления отмечаются во всем Западном мире. Тем не менее растерянность властей ФРГ очевидна: они сделали все, что могли, никто не знает, что можно было бы еще предпринять.

И вот тут выясняется, что зачистка все-таки дала неожиданный результат. В Германии начинают ощутимо меняться общественные настроения. Бюргеры, несомненно, встревожены. Одно дело – находясь в безопасности, наблюдать по телевизору эффектный спектакль, и совсем другое – самим стать участниками трагических действий. Одно дело – услышать по радио, что РАФ ограбила очередной банк, подожгла магазин, напала на чиновника, устроила взрыв на американской военной базе, и совсем другое – когда бюргера, едущего, например, в офис или домой, внезапно останавливает полиция, наводит на него автоматы, приказывает выйти из машины, обыскивает, требует предъявить документы, открывает багажник, портфель, а в случае хоть каких-нибудь подозрений задерживает для дальнейшей проверки. Вся романтика революции тут же развеивается как дым. Никакие идеалы не действуют, если дело касается драгоценных личных удобств. «Миру погибнуть или мне чаю не пить? Так вот: мир пусть погибнет, а мне чаю все-таки пить!» В данном случае – есть любимые сосиски с капустой.

Через много лет Биргит Хогефельд из второго поколения РАФ скажет, что тяготы от обысков и проверок, от кошмарных облав и арестов невинных людей бюргеры возложили не на государство, проводившее их, а на «Фракцию Красной Армии». А другой член РАФ пояснит: «Это все равно как если бы вину за гитлеровские репрессии возлагать на тех, кто боролся с фашизмом. Дескать, если бы не боролись, то не было бы и концлагерей».

Немцы ошарашены истерией насилия, которая вдруг выплескивается на улицы городов. Полицейские тоже люди. Им тоже не хочется умирать. И если полицейский знает, что в ответ на свое, в общем, безобидное требование предъявить документы он может получить пулю в грудь, то пальцы его при любом подозрительном жесте, пусть даже воображаемом, непроизвольно давят на спусковой крючок.

На всю Германию гремит история, как в Тюбингене очередью из автомата был убит семнадцатилетний подросток Ричард Эппле, который никакого отношения к РАФ не имел: он просто не остановился по требованию полиции, потому что у него не было водительских прав. Или другая история, как был задержан профессор социологи, поскольку полицейский решил, что он «учит молодежь не тому». Облавы, которые теперь идут чередой, уже называют в прессе «расстрельными». Подсчитано, что за период 1971–1978 годов в них погибло более ста сорока ни в чем не повинных немецких граждан. Одни «недостаточно быстро подняли руки вверх», другие, по мнению полиции, «подозрительно оглядывались по сторонам», третьи также «подозрительно держали руки в карманах, можно было предполагать, что собираются выхватить пистолет». Вот случай, типичный для тех сумасшедших дней. «Мы шли мимо «Кауфхофа» (название крупного магазина в Кельне), Клаус тащился сзади: он держался за щеку, у него болел зуб. Вдруг мы услышали очередь, крик. Мы обернулись – Клаус уже лежал, одежда у него была в крови. К нему бежали полицейские с автоматами. Мы закричали: «Что вы наделали! Он ни в чем не виноват!» Полицейский крикнул в ответ: «Он террорист! Он закрывал руками лицо!» «Посмотрите, какой же я террорист?!» – простонал Клаус. Он хотел обратить их внимание на свои очки – у него была сильнейшая близорукость. «А по-моему, ты типичный террорист», – сказал полицейский и выстрелил в него еще раз». Несколько лет родственники и приятели Клауса обращались в суды, пытаясь добиться хоть какой-нибудь справедливости. Вместо этого они получили обвинения в помощи террористам, увольнения с работы, слежку и обыски со стороны полиции.

Безумие тотальных репрессий достигает предела. Левая оппозиция, пусть слабая и раздробленная, все чаще и чаще ставит вопросы, ответить на которые не так-то легко. Что у нас – демократия или полицейское государство? У нас правит закон или, как в гитлеровские времена, произвол? Что является истинной причиной насилия – действия полиции или единичные акции РАФ?

Правда, эти вопросы практически не слышны. Концерн Шпрингера контролирует почти 80 % западногерманских газет, и шизофреническая истерия, которую он развязывает, еще больше подливает масла в огонь. Удар наносится не только по террористам. «Ковровой бомбежке» подвергаются все представители левых движений в Германии. Появляется даже специальный термин «симпатизант» – это тот, кто осмеливается высказывать критические замечания о западном обществе. Критикует Запад – значит на стороне террористов. Критикует полицию – значит сочувствует РАФ. Против «симпатизантов» идет непрерывная кампания травли и клеветы. Их запугивают, их увольняют с работы, организуют давление на их родственников и друзей. Один из немецких учителей, например, будет уволен только за то, что ознакомит учеников с текстом Заключительного акта международного Совещания в Хельсинки, который, между прочим, подписан был и правительством ФРГ. Как видим, «за Хельсинки» преследовали не только в СССР.

Особую ненависть Шпрингера вызывает интеллигенция. Немецкий истеблишмент не без оснований считает, что именно вечно фрондирующие интеллектуальные «леваки» виноваты в том, что молодежь взялась за оружие. Это их безответственные высказывания раздули пожар. Их подстрекательская философия оправдывает кровавый террор. Шквал негодования обрушивается на немецких писателей. К числу «симпатизантов» относятся самые примечательные фигуры немецкого литературного мира: Генрих Белль, Гюнтер Грасс, Гюнтер Вальраф, Макс фон дер Грюн, Зигфрид Ленц – те, кто в своих произведениях выступал против фашизма. Их обвиняют в измене, в ненависти к народу, в неприкрытом стремлении установить в Западной Германии коммунизм. Ситуация накаляется до того, что председатель Союза писателей ФРГ Бернт Энгельман вынужден сделать официальное заявление, в котором предупреждает, что если эта кампания травли и клеветы не будет прекращена, то многие немецкие писатели будут вынуждены эмигрировать из страны. Большинство газет отказывается печатать его заявление. Зато теперь к «симпатизантам» отнесены даже швейцарские писатели Фридрих Дюрренматт и Макс Фриш, поддержавшие своих немецких коллег, а также кинорежиссеры Райнер Фасбиндер и Маргарет фон Тротта. Более того, выходит из печати книга «Терроризм в ФРГ», где в пособники террористов зачислены даже новый министр внутренних дел Майхофер и федеральный канцлер Западной Германии Гельмут Шмидт. А представители ХДС в бундестаге официально требуют, чтобы всех «симпатизантов» немедленно поставили на учет (как ставили на учет евреев во времена фашизма). Пострадал даже рок, объявленный «музыкой, пропагандирующей наркотический бред», «музыкой насилия», «музыкой упадка и разрушения». Интересно, что аналогичное отношение к року было и в Советском Союзе.

Лидеры левых сил попадают в трудное положение. С одной стороны, они действительно призывали к сопротивлению, к масштабным протестам, к непрерывной революционной борьбе, с другой – это выглядит совершенно иначе, когда начинают звучать реальные выстрелы и литься настоящая кровь.

Единства в среде немецких интеллектуалов нет. После захвата активистами РАФ немецкого посольства в Стокгольме Герберт Маркузе, кумир левой молодежи тех лет, в интервью каналу ARD говорит, что он по-прежнему остается марксистом, однако настоящий марксизм отвергает террор как средство революционной борьбы. «Если смотреть субъективно на деятельность РАФ, – продолжает он, то можно прийти к выводу, что террористы считают свои действия политическим инструментом. Если же смотреть объективно, то это совсем не так. В том случае, если политическая акция влечёт за собой смерть невинных людей, то политическая акция, в её объективной интерпретации, перестаёт быть таковой и превращается в преступление». А Руди Дучке, чей авторитет в Германии по-прежнему очень высок, вообще заявляет, что терроризм – это глупость, он ни к чему хорошему не приведет.

Не может РАФ рассчитывать и на помощь из ГДР или СССР, хотя подобные обвинения будут преследовать «Красную Армию» вплоть до нашего времени. Как раз в эти годы ситуация в мире принципиально меняется. После долгого периода недоверия начинается улучшение отношений между Советским Союзом и ФРГ: заключен Московский договор 1970 года, где зафиксирована нерушимость послевоенных границ, объявлен отказ от всяких территориальных претензий и даже продекларирована (на словах, разумеется, в отдаленном будущем) возможность объединения ФРГ и ГДР. Провозглашена «политика разрядки», что означает нормализацию отношений с Западом вообще, и Советский Союз вовсе не склонен осложнять этот важный процесс, поддерживая каких-то сомнительных анархиствующих бунтарей. Когда в начале 1990-х годов произойдет объединение обеих Германий и будут открыты многие документы восточногерманских спецслужб, выяснится, что власти ГДР предоставляли убежище лишь тем членам «Фракции Красной Армии», которые стремились выйти из вооруженной борьбы. Отказ от всякой революционной деятельности был обязательным условием предоставления права на жительство в ГДР. Это вполне естественно. Ни одна страна Восточного блока, разумеется, не хотела, чтобы и там начался стихийный революционный процесс. Более того, когда Тиль Мейер, один из членов «Движения 2 июня», только что совершивший сенсационный побег из тюрьмы «Моабит», оказался в Болгарии, где рассчитывал некоторое время передохнуть, то он вместе со своими соратниками был негласно выдан болгарскими спецслужбами властям ФРГ. «Красная Армия» не случайно много раз выступала с критикой СССР, утверждая, что там победил не социализм, а тоталитарный бюрократизм.

Нет в этот период единства и внутри самой подпольной организации. Неожиданно для большинства членов РАФ Ульрика Майнхоф заявляет, что им нужна совершенно иная политическая стратегия. Мы проигрываем войну за сознание масс, говорит она. Немцы видят в нашей борьбе исключительно террористическую составляющую. Они наблюдают только взрывы и выстрелы. Они видят лишь грабежи, насилие, кровь. Им непонятно, чего мы хотим. Буржуазные медиакраты, контролирующие газеты, радио и телевидение, изображают нас хищниками, дикими зверями, вырвавшимися на свободу и сеющими вокруг себя только ужас и смерть. Нам необходимо легальное представительство – люди, которые, будучи формально с подпольем не связаны, могли бы выражать нашу точку зрения на революционный процесс.

Это вызывает взрыв ярости со стороны Гудрун Энсслин. В ход идут такие тяжелые обвинения, как идеологический оппортунизм, трусость, предательство, свойственное мелкобуржуазным, вечно колеблющимся слабакам, которые только играют в революционные лозунги, а в действительности не готовы ничем пожертвовать ради других. Полицейские свиньи нас убивают, наши товарищи прямо сейчас мучительно умирают в тюрьме, а ты тоскуешь по своему шикарному дому, по своим двум «мерседесам», по французским винам, по платьям, которые ты заказывала модным портным. Тебя вообще следует исключить из РАФ!..

Существуют и личные причины для подобного накала страстей. Прошли те времена, когда только что вернувшиеся в Германию «поджигатели», Гудрун и Андреас, скрывались на квартире у знаменитой журналистки Ульрики Майнхоф и она с высоты своего социального положения снисходительно выслушивала их запальчивые директивы о необходимости вооруженной борьбы. Ныне положение изменилось. Они вместе в подполье, вместе сражаются, рискуют плечом к плечу, но для всего мира Ульрика Майнхоф по-прежнему известная общественная фигура, человек, чье лицо напечатано на обложке журнала «Штерн», ее называют «королевой террора», считается, что это она вдохновляет и организует все силовые акции РАФ, остальные члены организации как бы в тени, даже левая пресса именует «Красную Армию» «группой Баадера – Майнхоф». Это жутко раздражает Гудрун, впрочем как и многих других.

Нападки Гудрун тем более обоснованны, что Ульрика по складу характера совершенно не вписывается в подпольную жизнь. Она плохо переносит всплески экстремального напряжения, она нервничает, она путается, она допускает непростительные ошибки. Во время налета на Сберегательный банк на Альтонауэрштрассе группе, которой руководит Ульрика Майнхоф, удается взять всего около восьми тысяч дойчмарок – они не заметили (это позже выясняется из газет) коробку, где лежало почти сто тысяч. А когда уже с другой группой они грабят мэрию городка Нойштадт, чтобы взять государственные печати, чистые бланки паспортов и идентификационных карт, Ульрика при отправке добычи в Берлин что-то путает в написании адресов и бандероли намертво тонут в недрах почтового сортировочного узла. Операцию приходится повторить.

Она вообще боится стрельбы. Члены РАФ потом вспоминали, что Ульрика всякий раз была рада, если дело обходилось без жертв. Она выступает против проведения крупных «взрывных диверсий», поскольку это может повлечь за собой гибель людей, и даже – о ужас! – шокирует членов РАФ, высказываясь за прекращение всякой террористической деятельности.

Самое интересное, что она тут совершенно права. В ретроспективной оценке понятно, что именно сумасшедший террор оттолкнул от «Красной Армии» тех, кто ей первоначально сочувствовал. Клаус Юншке через двадцать лет подтвердит, что «да, после взрывов мы начали терять симпатии населения». О том же незадолго до суда скажет и Биргит Хогефельд (в 1995 году за участие в терроре она будет приговорена к пожизненному заключению): «В этом состояла одна из наших главных ошибок, начиная, по крайней мере, с конца 1970-х годов. Мы в своих рассуждениях исходили из идеи разрыва – не только с Системой, но и со всем западным обществом. Мы считали, что «принадлежим этому обществу лишь постольку, поскольку выступаем против него»… Мы преступили все мыслимые границы: наша революционная практика изменилась до неузнаваемости, общество нас отторгло, мы потеряли все точки соприкосновения с ним».

Не имеют значения конкретные цифры. Например, то, что во всех акциях РАФ за два десятилетия напряженных революционных боев погибли чуть более ста человек (в подавляющем большинстве – представители западногерманского истеблишмента), а в результате действий полиции по обезвреживанию террористов погибли за тот же период более двухсот невинных людей. Арифметика здесь вообще ни при чем. По мнению немцев, войну начала «Красная Армия» и вина ее в жертвах и разрушениях очевидна для всех.

Вот когда ощущается разрыв с Хорстом Малером. Вместе они, вероятно, могли бы противостоять и неистовому напору Гудрун, требующей не останавливаться ни на миг, и темпераментному хулиганству Баадера, который к тому же сильно подсел на амфетамин, и желанию большей части «красноармейцев» взрывать, взрывать и взрывать. После «майского наступления» РАФ в организации вообще царит эйфория. «Красной Армии» кажется, что отныне она пойдет только вперед. Ведь цель так близка! «Бумажный тигр», как окрестил капитализм Мао Цзэдун, поджал хвост и в растерянности отступает. Еще одно усилие, еще удар – и он побежит. Проклятая Система развалится. Революция победит, наступит счастье и освобождение всего человечества.

Со своей стратегией легальной политики Ульрика остается в удручающем одиночестве. Никто не хочет этого всерьез обсуждать. Никто даже не интересуется тем, что выходит за рамки эффектного «деструктивного противостояния». В организации, ради которой она пожертвовала всем, у нее нет больше союзников и друзей. Тем более что Ульрика сама ни в чем не уверена, в ней нет спасительного для жизни в подполье «крестового фанатизма» Гудрун. Нет у нее и мировоззренческой ограниченности Баадера, который, не заглядывая ни в какое будущее, живет только «здесь и сейчас». В отличие от них она вечно в сомнениях, у нее непрерывный кризис идей, чем, собственно, и отличается творческий человек, она легко поддается идеологическому давлению и потому, сидя на одной из конспиративных квартир, наговаривает на диктофон призывы к пламенной ненависти. «Мы говорим: существо в униформе – это наш враг. Мы говорим: существо в униформе – тот, кто убивает людей. Мы говорим: существо в униформе – это не человек, а свинья, и поступать с ним следует соответственно. С ним нельзя разговаривать. В него надо только стрелять!»

Между тем эйфория РАФ преждевременна. Конечно, «Красная Армия» может еще обсуждать грандиозные планы: например, похитить сразу всех военных комендантов Западного Берлина (эту операцию РАФ уже не успевает осуществить). Конечно, Андреас Баадер может еще заявлять (в ответ на слух, что он готов на определенных условиях сдаться полиции): «Я никогда не сдамся. Ни один из пленников РАФ, находящихся ныне в застенках, не высказывался за прекращение нашей борьбы. Остановить нас нельзя. Нас можно только убить. Сила нашей герильи – это наша решимость. Мы вовсе не пребываем в бегах, как иногда кто-то считает. Мы скрылись в подполье, чтобы организовать вооруженное сопротивление против существующего порядка. Борьба только началась!» Однако в действительности положение РАФ критическое. По ее следу идут сотни оперативных работников. Информационная сеть, наброшенная Хорстом Герольдом на страну, стягивается все туже. Проскальзывать сквозь ее сужающиеся ячейки становится все трудней. За любые сведения о террористах объявлено высокое вознаграждение, и на служебных операторов связи обрушиваются тысячи телефонных звонков, которые полиция с методичной дотошностью проверяет.

В конце мая 1972 года Хорст Гарольд начинает очередную масштабную операцию, названную им «Водный удар». Суть этого названия он объясняет так: если взорвать в воде бомбу, то оглушенная рыба всплывет. Снова объединяются все полицейские силы Германии, снова выводятся бронетранспортеры, выходят на улицы многочисленные вооруженные патрули. Именно в этот момент из тысяч тех самых гражданских телефонных звонков компьютер вылавливает сообщение, что возле гаража одного из районов Франкфурта замечены несколько подозрительных молодых людей. К счастью, силы полиции отмобилизованы. Сотрудники ее, одетые в штатское, немедленно блокируют весь район. В гараже обнаруживается взрывчатка, которую тут же заменяют костяной мукой, а во дворе и на ближайших улицах скрытно располагаются несколько вооруженных групп. На следующий день около шести утра к гаражу подъезжает машина, сиреневый «порше», в которой сидят трое мужчин. Двое из них, как выясняется Баадер и Майнц, заходят в гараж, а третий, Ян-Карл Распе, остается снаружи. Через некоторое время он замечает вокруг подозрительное движение. Распе выхватывает пистолет, но поздно – все выходы из двора перекрыты военными транспортерами. Попытка отстреливаться ни к чему не приводит, уже через пару минут Распе схвачен и, скованный наручниками, усажен в полицейский фургон.

Осада самого гаража длится более двух часов. Стреляют полицейские, стреляют террористы – из темноты полуоткрытых ворот, перемещаются по двору и вокруг дома бронированные машины. Все это в прямом эфире передает бригада Франкфуртского телевидения, предвещая тем самым последующие сенсационные репортажи, которые через несколько лет начнет транслировать на весь мир американское CNN. Полицейские бросают в гараж гранаты со слезоточивым газом. Баадер и Майнц ловко выбрасывают их обратно. Стреляет снайпер, Баадер ранен в бедро. Из окон осторожно выглядывают взбудораженные обыватели. Наконец, около восьми утра Хольгер Майнц выходит из гаража с поднятыми руками. Полицейские в бронежилетах с оружием наизготовку врываются внутрь. Андреас Баадер лежит за земле, истекая кровью. Все очень быстро, выстрелить еще раз он не успевает. Репортерам, которых к тому времени уже чуть ли не больше, чем полицейских, удается сделать эффектный кадр: главного террориста Германии несут на носилках. Волосы Баадера обесцвечены, он блондин, он в черной кожаной куртке и черных очках. У него еще хватает сил поднять скованные наручниками руки и показать на пальцах латинскую V – «победа».

И все же это победа полиции. Причем удача, как водится, никогда не приходит одна. Как «Красной Армии» в начале ее деятельности сопутствовал «тройной успех», так теперь тройного, а может быть, даже и четверного успеха добивается Хорст Герольд. Всего через неделю после штурма франкфуртского гаража в Гамбурге арестована Гудрун Энсслин. Она заходит в магазин модной одежды, чтобы в очередной раз сменить внешний вид, и продавщица вдруг замечает в ее небрежно брошенной сумочке пистолет. Полиция приезжает в бутик немедленно. Когда Гудрун появляется из примерочной, на нее набрасываются четверо здоровенных мужчин. Гудрун отчаянно сопротивляется, но силы, разумеется, неравны. Скованную наручниками, ее доставляют в полицейский участок. Весть об этом вызывает нескрываемую радость властей. Еще через пару дней в Западном Берлине задержана Бригитта Монхаупт (в РАФ она отвечала за оружие, логистику, связь). А еще через неделю уже в Ганновере полиции удается арестовать саму Ульрику Майнхоф. Поскольку основные конспиративные квартиры РАФ провалены, она просит убежища у Фрица Родвальда, своего школьного друга, человека левых воззрений, председателя местного Союза учителей. Родвальд квартиру предоставляет, но тут же сообщает об этом полиции. Та сначала арестовывает Герхарда Мюллера, скрывающегося вместе с Ульрикой, который выходит на улицу к телефону-автомату, чтоб позвонить, а потом вежливо стучит в дверь. Ульрика настолько ошеломлена провалом, что впадает в истерику. Распухшее от слез, отечное лицо ее в синяках, у нее другая прическа, другой цвет волос. Она абсолютна не похожа на фотографию, которая имеется у полицейских. Подтвердить ее личность удается лишь через пару часов. А 7 июля в Оффенбахе арестованы Клаус Юншке и Ирмгард Мёллер. Их под полицейским нажимом сдает один из молодых членов РАФ. Любопытно, что Фриц Родвальд, выдавший Ульрику, даже получает вознаграждение, обещанное за донос, которое, правда, позже передает в Фонд защиты содержащихся в тюрьме бойцов «Красной Армии». Таковы причудливые извивы революционного сознания тех лет.

В общем, власти Западной Германии могут торжествовать. Изолированы, и как представляется навсегда, главные лидеры террористов. Демократия устояла, изнурительная война победоносно завершена. Принимаются поздравления, раздаются награды, денежные поощрения и чины. Кажется, теперь можно облегченно вздохнуть. И ни у кого даже тени догадки нет, что эта полицейская эйфория так же преждевременна, как и террористическая эйфория РАФ, что надежды на мир обманчивы, что жестокая война вовсе не завершена, что она будет длиться еще почти двадцать лет и что второй этап этой войны, который только что начался, окажется для правительства ФРГ значительно тяжелее первого.

Штуттгарт – один из древнейших городов Германии. Уже во II веке нашей эры здесь находилась римская крепость, охранявшая важные перекрестки торговых путей. Однако собственно город основан был в 950 году швабским герцогом Людольфом, сыном императора Священной Римской империи, который построил здесь конный завод и возвел первые укрепления. Тогда город назывался Stutengarten («кобылий сад») и лишь впоследствии превратился в Stuttgart. Гербом города стал черный конь на желтом фоне.

Штуттгарт последовательно был столицей графства, герцогства, королевства, в бурном 1918 году, когда в Германии вспыхнула революция, он был даже провозглашен столицей Свободного народного государства Вюртемберг, а после Второй мировой войны вошел в состав ФРГ и превратился в главный город объединенной земли Вюртемберг – Баден.

Здесь родились знаменитый немецкий сказочник Вильгельм Гауф и великий немецкий философ Георг Вильгельм Фридрих Гегель. Здесь же возникли мощные промышленные концерны – «Мерседес-Бенц» и «Порше». В ХХ веке Штуттгарт становится «автомобильной столицей» Германии.

Вполне естественно, что в Штуттгарте множество достопримечательностей. В Старом замке находится богатейшая археологическая экспозиция, также здесь есть отделы средневековой иконописи и скульптуры, в Новом замке – Римский лапидариум, где демонстрируются образцы древней письменности, выполненной на каменных плитах; музей «Фрухткастен» представляет собрание музыкальных инструментов, а музей Линдена – громадные этнографические коллекции. Есть также музеи «Мерседес-Бенц» и «Порше». Однако ни в одном рекламном справочнике, ни в одном путеводителе не указан комплекс строений, благодаря которому Штуттгарт становится известен по всей Европе в период 1970-х годов. Это тюрьма Штаммхайм, расположенная на окраине города.

Выстроена она была в конце 1960-х годов и предназначалась для содержания особо опасных преступников. Все здесь было подчинено этой цели: стены из сверхпрочного бетона, который не поддается никакому сверлению, прозрачные перегородки, позволяющие непрерывно следить за узниками, особый «Судебный корпус», чтобы процессы можно было вести, не вывозя обвиняемых за пределы тюрьмы, высокая сплошная стена, опоясывающая весь комплекс, за ней – контрольно-следовая полоса, затем – сетка с колючей проволокой наверху, ряд мощных светильников. Немецкие архитекторы превосходно справились с созданием сугубо функциональных строений. «Более холодную архитектуру трудно себе представить», – скажет об этом комплексе один из его летописцев. Штаммхайм – символ того, чем в действительности является власть. Ницше ведь не случайно назвал государство «самым холодным из всех холодных чудовищ».

Соответствует жестокой функциональности и система содержания заключенных. Именно здесь, сразу же после водворения в главный корпус арестованных лидеров РАФ, вводится так называемая «система мертвых коридоров». Это означает – полная изоляция каждого узника, абсолютная тишина, минимальные и предельно формализованные контакты с внешней средой.

Разумеется, такая система не есть изобретение западногерманских тюремных властей. Еще в начале XIX столетия в пенитенциарных учреждениях Европы и США возникла концепция, согласно которой абсолютная изоляция считалась лучшим способом перевоспитания любого преступника. Предполагалось, что заключенные, оставленные наедине со своей совестью и, разумеется, с Библией – в каждой камере непременно имелся соответствующий экземпляр – предадутся благочестивым размышлениям (поскольку ничем иным все равно заняться нельзя), пересмотрят свою прежнюю жизнь, осознают ошибки, раскаются и станут законопослушными гражданами. О сенсорной депривация тогда слыхом не слыхивали. Никому в голову не приходило, что тем самым на людях ставится долгий и кошмарный эксперимент. Лишь значительно позже и, в частности, благодаря тому резонансу в мире, который вызвали протесты членов РАФ, заключенных в Штаммхайм, было осознано, что здесь что-то не так. Новые, «правильные» и весьма дорогие тюрьмы вовсе не способствовали раскаянию преступников. Более того, оказалось, что абсолютная изоляция дает скорее обратный эффект – она чрезвычайно пагубно действует на психику заключенных. Уже в конце того же XIX столетия появились медицинские наблюдения, где говорилось о том, что у людей, помещенных в специальный блоковый изолятор, появляется неконтролируемое чувство страха, психомоторное возбуждение, галлюцинации, бред, довольно часто – резкая психическая деградация (одни заключенные превращаются в буйно помешанных, другие сворачиваются и «становятся как эмбрион»); заключенные жалуются на расстройства памяти, зрения, головные боли, бессонницу, у них развиваются клаустрофобия и длительные депрессии, переходящие в суицид, возникает апатия, сменяющаяся иррациональными приступами агрессии, их преследуют навязчивые кошмары – непрерывно проворачивающиеся в сознании циклы одних и тех же мыслей и чувств. Причем сами заключенные, как правило, не понимают, что с ними происходит и, не отличая иллюзии от реальности, не могут этому противостоять. Для возвращения к нормальному состоянию им требуется длительная реабилитация, хотя некоторые последствия изоляции могут сказываться еще много лет.

Все это было названо «психозом одиночного заключения». В исследованиях Европейской комиссией по правам человека, осуществленных в 1980–1990 годах, указывается, что одиночное заключение уже само по себе, даже в отсутствие открытого физического насилия, пищевой недостаточности и очевидной антисанитарии, может стать причиной серьезных психологических травм, привести к снижению умственной деятельности, деперсонализации, крайним формам психопатологических девиаций. Сейчас множество экспертов из медицинских и правозащитных кругов требуют, чтобы одиночное заключение, особенно в условиях принудительных сенсорных ограничений, было признано одним из видов пыток, унижающих человека, и исключено из практики пенитенциарных систем.

Однако это только сейчас. А тогда, в начале 1970-х годов, власти ФРГ в строгой изоляции арестованных членов РАФ видят единственный способ прервать их связи с соратниками, оставшимися на свободе. Поэтому «красноармейцев» в Штаммхайме размещают так: на каждом этаже тюрьмы содержится лишь один заключенный, более в этом секторе – никого; также пусты смежные с ними камеры вверху и внизу. В самой камере – минимум необходимых вещей, мебель привинчена, пол, стены и потолок окрашены в изнуряющий белый цвет, круглые сутки, без перерыва, горит лампа вверху, и от этого монотонного освещения кажется, что время остановилось. Даже не остановилось, а превратилось в единую вязкую массу вместе с заполняющей камеру убийственной тишиной. Ульрика Майнхоф проводит в акустической изоляции почти год и описывает свои ощущения в следующих словах: «Чувство, что твоя голова взрывается… Чувство, что позвоночник медленно вдавливается в мозг… Страшная агрессия, которая не находит выхода… Мы еще живы – вот все, что можно о нас сказать»… Не менее темпераментно пишет об этом и Гудрун Энсслин: «Разница между «мертвыми коридорами» и «изолятором» – это разница между Освенцимом и Бухенвальдом. Все очень просто: после Бухенвальда выжило больше людей… Те из нас, кто уже давно находится здесь, могут лишь удивляться, что они еще не пускают в наши камеры газ».

Кроме того, и это совершенно очевидно для всех, тюремная администрация надеется сломать хотя бы нескольких членов РАФ, чтобы получить свидетелей на Большом процессе, который сейчас готовится юридическими инстанциями ФРГ. Делается это разными способами. Например, в камеру второстепенного члена РАФ Герхарда Мюллера (того самого, что был арестован вместе с Ульрикой Майнхоф) каждый час, как по будильнику, врываются надзиратели, ставят заключенного смирно, производят тщательный обыск камеры и личный досмотр. Продолжается это круглые сутки, день за днем, в течение многих недель. Мюллер в конце концов не выдерживает и соглашается дать требуемые признания. Его свидетельства на процессе РАФ станут главными аргументами обвинения.

Арестованные члены РАФ попадают как бы в темное чрево Левиафана. Разумеется, не в том смысле, как библейский Иона попал в чрево чудовищного кита, а в том, более страшном, более безнадежном, как об этом писал Томас Гоббс, называвший Левиафаном громаду современного государства. Иону спас бог; бойцы «Красной Армии» могут рассчитывать только на свои силы. Уже в первые дни заключения они разрабатывают кодекс поведения революционера в тюрьме – в нем каждая фраза звучит как выстрел тех, кто не сдастся, лучше умрет: «Ни слова свиньям, под каким бы видом они ни являлись к вам, даже если под видом врачей. Никакой помощи – мы даже пальцем не пошевелим, чтобы им в чем-то помочь. Ничего, кроме ненависти и презрения… Мы защитим себя только непримиримостью, только неумолимостью – теми человеческими качествами, которые нам доступны».

Декларациями дело не ограничивается. У заключенных, даже лишенных всех прав, есть средство борьбы, которое они использовали во все времена. Это политическая голодовка. «Красная Армия» не замедляет этим средством воспользоваться. В январе 1973 года заключенные тюрьмы Штаммхайм начинают всеобщую голодовку, требуя вывода из «мертвых коридоров» Ульрики Майнхоф и Астрид Пролл, состояние которых внушает особенно серьезные опасения. Через адвокатов о голодовке узнает немецкая пресса, закипают эмоции, поднимается невероятный скандал, в правительство летит множество критических стрел, возмущаются парламентарии, поступают запросы международных общественных организаций, под этим давлением тюремная администрация вынуждена отступить: Ульрику переводят в обычную одиночку, а Астрид Пролл после обследования врачей, признавших ее недееспособной, освобождают вообще – уже через месяц полиции приходится локти кусать: как только Астрид Пролл поправляется, она сразу уходит в подполье, чтобы продолжить борьбу.

Впрочем, это ничего не меняет. Через некоторое время РАФ вынуждена объявить голодовку вновь. Начинается процесс над Ульрикой Майнхоф и Хорстом Малером, которых обвиняют в том, что в 1970 году они организовали побег Баадера из Института социальных исследований. Западногерманская Фемида действует очень жестко: процесс объявляется закрытым, туда не допускают ни родственников, ни журналистов, вообще никого, суд отказывается вызывать свидетелей, на которых указывает защита, подсудимые и адвокаты превращены в безгласных статистов. В ответ на протесты председатель Верховной судебной палаты Западного Берлина, где проходит процесс, Гюнтер фон Дренкман имеет глупость сказать: «Демагогия этих подонков опасна для окружающих. Они, как бешеные псы, могут заразить своей ядовитой слюной всех остальных»… Разумеется, такого оставить нельзя. Члены РАФ полны решимости идти до конца. Андреас Баадер сообщает на волю: «Голодовку мы не собираемся прекращать. Это значит, что кто-то из нас умрет»… Не собирается отступать и тюремная администрация. Она во что бы то ни стало пытается уничтожить волю к сопротивлению – причем сразу и навсегда. Начинаются процедуры принудительного кормления: узника привязывают к кровати, открывают ему плоским ломиком рот, запихивают туда резиновую кишку, через которую накачивают жидкую пищу. Тем не менее через 83 дня умирает от истощения Хольгер Майнц. Незадолго до смерти он скажет (и адвокаты передадут прессе его слова): «Это мой последний бой за освобождение человечества. С любовью к жизни, презирая смерть, я служу своему народу»… Газеты печатают кошмарные фотографии: вот улыбающийся молодой парень, студент института кинематографии, вся жизнь впереди, и вот высохший труп, скелет, обтянутый кожей, похожий на те, что сбрасывали во рвы в фашистских концлагерях. Так вот что происходит в тюрьмах демократической свободной страны! Так вот чем заканчивается гарантированный конституцией гражданский протест! По всей Германии прокатываются уличные беспорядки. На похоронах мученика революции две тысячи человек скандируют: «Месть!.. Месть!.. Месть!..» Руди Дучке, так и не оправившийся после ранения, поднимает над головой кулак: «Хольгер, борьба продолжается!» Начинаются стихийные поджоги судов и нападения на машины полиции.

Ответ самой «Красной Армии» следует незамедлительно. 9 ноября приходит известие о смерти Хольгера Манйца, а уже 10 ноября убит председатель Судебной палаты Гюнтер фон Дренкман. В дверь его квартиры, где судья празднует день рождения, звонят две симпатичные девушки. Одна из них, ослепительная блондинка, вручает Дренкману букет алых роз, а вторая, брюнетка, вытаскивает автомат и стреляет в упор. В поздравительной открытке, оставленной террористами, сказано: «С днем рождения, Гюнтер! Помни: РАФ никогда не прощает врагов». Ответственность за данную акцию на себя берет «Движение 2 июня», которое к тому времени уже полностью солидаризуется с РАФ.

Настроение немецкого общества опять меняется. Только что после взрывов и выстрелов «Красная Армия» пребывала в политической пустоте: и правые, и левые, и «болото» дружно осуждали террор. Хорст Герольд тогда имел все основания говорить: «Никогда прежде я не видел такого единодушия между гражданами и полицией». И вот, чуть ли не в одночасье, происходит трансформация эмоциональных координат. Из недавних преступников члены РАФ превращаются в жертв; низвергнутые во тьму заключения, они становятся мучениками жестокой системы.

Власти Федеративной Германии совершают ту же ошибку, которую в упоении всемогущества совершает почти каждая власть. Чрезмерной жестокостью, тупым полицейским давлением на любой гражданский протест они создают своим оппонентам социальный авторитет. Очевидец тех дней вспоминает, что «оказавшись в тюрьме, группа (лидеров РАФ) обрела ранее недостававшее ей политическое влияние. Беспрецедентные меры предосторожности наделили заключенных политической значимостью, не идущей ни в какое сравнение с тем, чего они смогли добиться с помощью своих публикаций и террористических актов».

Известность РАФ в Германии и Европе непрерывно растет. Образуется «Красная помощь» – объединение адвокатов, защищающих узников тюрьмы Штаммхайм. Туда входят многие авторитетные немецкие юристы, представляющие собой сообщество, с которым не считаться нельзя. Причем они не только налаживают обмен информацией между арестованными членами РАФ и их соратниками, пребывающими на свободе, но и проводят собственные протестные акции, привлекающие внимание радио, телевидения и газет, – то пресс-конференции, где рассказывают о положении дел в тюрьме, то однодневные голодовки у бетонной стены, опоясывающей Штаммхайм, то демонстративный отказ участвовать в судебных процессах, где ограничиваются их права. В Англии, Франции и Голландии возникают комитеты защиты прав заключенных, ориентированные в первую очередь на помощь РАФ. В Гамбурге образуется немецкий Комитет против пыток, который публикует в легальной и нелегальной прессе один сенсационный материал за другим. Теперь в определенной мере оправдывается даже террор, поскольку казнь Дренкмана, несомненно, повлияла на поведение судей. Хотя в дальнейших процессах над членами «Красной Армии» также было множество нарушений юридических норм, но демонстрировать такую откровенную ненависть к подсудимым больше не осмеливается никто.

Кульминацией общественной популярности РАФ становится поездка в Штаммхайм Жан-Поля Сартра, признанного в те годы лидера философствующей Европы. Правда, содержательного разговора Сартра с Баадером не получается – слишком разных политических взглядов они придерживаются. Сартр считает, что открытый левый террор можно использовать как средство борьбы лишь где-нибудь в Гватемале, но в Европе, имеющей давние демократические традиции, он совершенно не применим. Баадер же, в свою очередь, полагает, что Сартр как философ от нынешнего времени безнадежно отстал и потому просто не видит перспективной революционной реальности. Сказывается на разговоре и физическое состояние собеседников. Сартр к тому моменту уже перенес два инфаркта, временами в нем ощущается острый упадок сил, а Баадер, только что закончивший голодовку, выглядит истощенным и, теряя нить разговора, то и дело хватается за голову, будто испытывая сильную боль. Тем не менее по окончании встречи Сартр печатает в «Либерасьон» статью, где категорически протестует против пыток «мертвыми коридорами», применяемых в тюрьме Штаммхайм. «К заключённому должны относиться как к человеку. Он лишён свободы, но он не должен быть объектом каких-либо пыток или чего-либо, имеющего целью деградацию человеческой личности или смерть. Эта же система направлена именно против человеческой личности и разрушает её».

Позиция Сартра – это еще один плюс. Находясь в заключении, «Красная Армия» обретает ту подлинную магнетическую притягательность, которой недоставало ей в фазе террора. Прав был судья, сказавший, что молодежь, видя своих кумиров, начинает им подражать. Правительство ФРГ явно проигрывает важнейшее идеологическое сражение. Согласно полицейской статистике, с 1970 по 1972 год (лидеры «Красной Армии» на свободе) в розыске находилось около сорока человек, подозреваемых в причастности к деятельности РАФ. К 1974 году (лидеры РАФ в тюрьме) их число возросло до трехсот. А в списке сочувствующих «Красной Армии», то есть тех, кто составляет ее потенциальный резерв, находятся уже более десяти тысяч человек. Опросы также показывают, что в середине 1970-х годов Ульрика Майнхоф является самой популярной женщиной Федеративной Германии.

Ситуация становится и вовсе критической, когда в мае 1975 года начинается Большой процесс РАФ. Целых три года готовится к нему правительство ФРГ, и все это время оно отступает под сокрушительными ударами «Красной Армии».

Самая масштабная трагедия происходит еще осенью 1972 года на мюнхенской Олимпиаде. Террористы из палестинской организации «Черный сентябрь» захватывают 11 членов израильской олимпийский сборной. Двух они убивают сразу, поскольку те оказывают сопротивление, а в обмен на оставшихся требуют освобождения 234 палестинцев, находящихся в израильских тюрьмах, а также освобождения лидеров РАФ – Андреаса Баадера и Ульрики Майнхоф. В противном случае они грозятся убивать по одному заложнику каждый час. Начинаются мучительные переговоры. Террористам предлагают громадный выкуп, но они отвечают: «Деньги ничего не значат для нас, наши жизни тоже ничего не значат для нас. Мы требуем освободить наших товарищей из тюрьмы». В конце концов Министерство внутренних дел ФРГ принимает решение вызволить заложников вооруженным путем, однако опыта контртеррористических операций такого рода у него нет – попытка штурма на аэродроме в Фюрстенфельдбруке, куда привезли спортсменов якобы для отлета в Египет, заканчивается полным провалом: не было специальной подготовки ни у одного из снайперов, часть полицейских из оцепления неожиданно отошла, не поставив об этом в известность свое командование, опоздали с прибытием бронетранспортеры, не вовремя и не согласованно открыт был огонь, неудачно сел вертолет, закрывший собой траектории прицельной стрельбы. В результате все заложники погибают. Трое оставшихся в живых террористов арестованы и попадают в тюрьму. Предполагается, что их будут публично судить. Однако уже через полтора месяца они оказываются на свободе – после того как очередная палестинская группа захватывает «Боинг-727», принадлежащий «Люфтганзе», с тринадцатью пассажирами на борту. «Я не видел иного выхода, – объяснит свое решение канцлер ФРГ Вилли Брандт. – Пришлось принять ультиматум, чтобы избежать новых смертей». В ответ премьер-министр Израиля Голда Меир заявит: «Похоже, за решеткой уже не осталось ни одного террориста. Всех отпустили. Все капитулировали перед ними. Все, кроме нас». Голда Меир имела право так говорить. В эти дни Израиль начинает секретную операцию «Гнев божий», которая продолжалась более двадцати лет и привела к уничтожению почти всех террористов, причастных к трагедии в Мюнхене.

Однако этим дело не ограничивается. В марте 1973 года та же палестинская организация «Черный сентябрь» захватывает посольство Саудовской Аравии в городе Хартум (Судан), убиты секретарь посольства, бельгийский дипломат, посол США. В числе требований террористов – освобождение всех членов РАФ. В ноябре 1974 года убит судья Дренкман. Ульрика Майнхоф по этому поводу заявляет: «Мы не будем жалеть о смерти Дренкмана. Мы рады его казни. Это необходимая мера, чтобы каждый судья или полицейский знал, что ему не избежать ответственности за свои поступки». Начинает активные действия «Движение 2 июня». В июле они грабят крупный западноберлинский банк и уносят оттуда 200 000 дойчмарок. В августе, каким-то образом обезоружив охранников, совершают фантастический побег из тюрьмы Габриелла Рольник, Джулиан Пламбек, Моника Берберих и Инга Витт. В ноябре совершает сенсационный побег из тюрьмы другой член этой организации – Тиль Мейер. А в феврале 1975 года «Движение 2 июня» похищает Питера Лоренца, кандидата на пост мэра Западного Берлина от ХДС. Напуганное катастрофой на мюнхенской Олимпиаде правительство ФРГ после коротких и путаных переговоров капитулирует: пять ранее арестованных членов «Движения 2 июня» оказываются на свободе. Далее эта же группа захватывает немецкое посольство в Стокгольме, и, несмотря на провал данной акции, закончившейся грандиозным и бессмысленным взрывом, впечатление на немецкие власти она производит: складывается ощущение, что террористы всесущи, они могут нанести удар в любой точке планеты.

Впечатление это усиливается во много раз, когда в июне 1976 года боевики из Народного фронта освобождения Палестины при содействии немецких «Революционных ячеек» захватывают очередной самолет, в данном случае – авиакомпании «Эйр Франс», и сажают его на аэродроме «Энтеббе» близ столицы Уганды. Требования террористов стандартные: освободить палестинских заключенных и арестованных лидеров РАФ. Здесь, однако, происходит перелом в ожесточенном сражении. Израильтяне (а они составляют подавляющее большинство заложников), которые уже многие годы живут в обстановке непрекращающегося террора, после трагедии в Мюнхене принимают стратегическое решение: никогда больше террористам не уступать. Хватит компромиссов и соглашений: война есть война. Осуществляется уникальная операция – израильские коммандос на четырех самолетах тайно вылетают в Уганду. В обстановке строжайшей секретности они преодолевают четыре тысячи километров пути, высаживаются на аэродроме Энтеббе, уничтожают всех террористов и освобождают заложников. Попутно они отбивают атаку подразделений президента Иди Амина (те потеряли в ночном бою около пятидесяти человек) и уничтожают практически всю угандийскую авиацию – тридцать МиГов, поставленных в эту страну Советским Союзом. Это колоссальный успех. Оказывается, террористам можно противостоять.

Вместе с тем настроение у заключенных Штаммхайма приподнятое. Разумеется, провал в посольстве в Стокгольме и последовавший за ним провал на аэродроме в Энтеббе их сильно разочаровал. Надежда на свободу было забрезжила, но горизонт опять потемнел. И тем не менее опускать руки рано. Сопротивление продолжается. Не вышло в этот раз – получится в следующий. Сама ситуация в мире работает на «Красную Армию». Соединенные Штаты Америки проигрывают войну во Вьетнаме. Они вынуждены признать поражение и вывести оттуда войска. Подтверждается прогноз теоретиков революционной борьбы: крохотная страна при международной поддержке может противостоять могущественной державе. А ведь в этом есть и наша заслуга! Авторитет США скатывается чуть ли не до нуля. Тем более что одновременно на них обрушивается еще один мощный удар. После очередной войны на Ближнем Востоке, которую арабы называют Октябрьской, а израильтяне Войной Судного дня, нефтедобывающие арабские страны накладывают эмбарго на поставки энергоносителей тем государствам, которые поддерживают Израиль, это опять-таки в первую очередь США. В четыре раза взлетают цены на нефть, и энергетический кризис мгновенно перерастает в кризис всей западной экономики. Содрогаются самые основы существования. Громовые раскаты следуют один за другим. Невооруженным глазом заметно, что мир меняется, и изменения эти чувствуются даже в темном чреве Левиафана.

В такой обстановке начинается в Штаммхаймской тюрьме Большой процесс РАФ. Власти Федеративной Германии напрягают все силы, чтобы данное публичное действо обрело необходимый пропагандистский формат. Они учитывают опыт предыдущих судебных процессов, которые «Красная Армия» и, главное, ее адвокаты превратили в эффектный спектакль, в политическое представление, рекламирующее всемирную революцию. Больше они такого допускать не намерены. «Фракция», по их мнению, это сборище бандитов и закоренелых убийц, и судить их следует именно как бандитов и закоренелых убийц. В три дня принимается пакет чрезвычайных законов, которые сразу же получают название «Законы Баадера и Майнхоф». Согласно им суд получает право вести слушание дела без присутствия обвиняемых, если те нарушают формальные процедуры суда. Более того, суд получает право отстранять от процесса всех адвокатов, «заподозренных в поддержке преступной группы, осуществлявшей террор». Законы сразу же вводятся в действие. Отстранен от процесса адвокат Штробеле – только за то, что он придерживается социалистических убеждений (хотя социал-демократы, то есть умеренные социалисты, входят в состав правительства ФРГ), отстранены адвокаты Круассон, Грюнвальд и Ланг – тоже в качестве заподозренных и сочувствующих. Давление на них непрерывно растет. Ганс-Христиан Штробеле, в частности, вспоминал: «Газеты устроили мне настоящую травлю. Меня оскорбляли, мне угрожали. По почте анонимные авторы присылали мне патроны с запиской: «Ты приговорен к смерти! Готовься к ней». Я постоянно находился под наблюдением спецслужб. Впоследствии я узнал, что Федеральная служба по защите конституции даже завербовала секретаря в моем офисе». Затем «мне было предъявлено смехотворное обвинение, что я «слишком сильно» защищаю своих подсудимых. Меня тут же исключили из СДПГ. А в 1980 году даже сумели приговорить к десяти месяцам тюрьмы условно за «поддержку преступной организации». В качестве доказательств моей вины фигурировало, например, то, что после начала голодовки заключенных я собрал пресс-конференцию. Или что я перевел на счет заключенных пятьдесят марок и на них они купили себе сигарет. Или что вместе с другими я организовал систему обмена информацией, чтобы десять обвиняемых и от десяти до двенадцати адвокатов могли эффективнее готовиться к защите».

Результаты такого давления оказываются парадоксальными. Часть адвокатов, разуверившись в возможностях легальной защиты, действительно уходит в подполье и пополняет ряды «красноармейских команд». Власть, по обыкновению, сама создает себе непримиримых врагов.

Однако даже этого мало. В уголовный кодекс Федеративной Германии вводится особая, очень специфическая статья (129-а), согласно которой наказуемым является не только деяние, но и просто членство в террористической организации. Таким образом преодолевается недостаточность доказательной базы, составлявшей главную трудность всех предыдущих процессов над членами РАФ. Видеокамер еще и в помине нет, свидетели операций «Красной Армии», если таковые оказываются, наблюдают просто неких вооруженных людей, лица которых скрыты под масками. Опознать их впоследствии не может никто. Конечно, после каждой акции РАФ делает специальное заявление, в котором берет ответственность на себя, однако как доказать вину конкретного человека? «Принцип коллективной ответственности», как немедленно была квалифицирована эта статья, позволяет теперь осудить любого «за членство в преступной группе». Данная статья существует в немецкой юстиции до сих пор.

Вместе с тем суд – оружие обоюдоострое. Гласность, свобода слова, которых власти ФРГ отменить не могут, работают в этом случае против них. Суд превращается в трибуну протеста, откуда «Красная Армия» делает заявления на весь мир. Члены РАФ выступают на процессе один за другим. Они говорят, что террор для них вовсе не цель, а трагическая необходимость. Они говорят, что обратились к вооруженной борьбе лишь тогда, когда на собственном опыте убедились в бессилии легальной демократической оппозиции. Они говорят о фашистских и полицейских методах действий властей ФРГ, чему приводят многочисленные примеры. Они обличают, они негодуют, они призывают к подлинной справедливости и свободе.

Любопытно посмотреть фотографии, сделанные на этом процессе. Суд хоть и проходит в специальном корпусе тюрьмы Штаммхайм, в изолированном внутреннем помещении, практически не имеющим окон, но обстановка, по современным представлениям, очень вольготная: нет ни железных клеток для обвиняемых, ни «аквариумов» из пуленепробиваемого стекла. Подсудимые, одетые в джинсы и свитера, сидят на скамье, огороженной лишь невысоким барьером, под охраной, конечно, но – совершенно открытые и доступные общению с публикой. И они этой возможностью непрерывно пользуются. Фидель Кастро на аналогичном процессе скажет: «История меня оправдает». Андреас Баадер в ответ на все обвинения громко заявит: «Нас будут судить следующие поколения». Зал эти заявления бурно поддерживает. Пресса, даже нисколько не сочувствующая «левакам», без промедления разносит их речи по всей Германии. Вопреки намерениям властей процесс сразу же обретает не уголовный, а ярко выраженный политический и революционный характер.

Причем обвиняемые выглядят явно убедительнее, чем судьи. Когда эксперты оглашают характеристику терроризма, данную министром внутренних дел ФРГ – «Основная цель терроризма – убить как можно больше людей. Очевидно, что террористы хотят вселить в сердца людей по всему миру ужас и страх», – то Баадер немедленно отвечает: «Я бы сказал, что это очень точное определение той политики, которую проводит Израиль по отношению к палестинскому освободительному движению, это очень точное определение политики, которую проводили США во Вьетнаме… И именно немой ужас пытается вселить в сердца людей прокуратура ФРГ, когда строит в тюрьмах новые «мертвые коридоры». А Ульрика Майнхоф тут же дополняет его: «Терроризм – это разрушение таких объектов, как дамбы, каналы, больницы, электростанции. Начиная с 1965 года США систематически подвергали бомбардировке в Северном Вьетнаме именно такие объекты. Терроризм действует среди всеобщего страха. Городская герилья, которую мы ведем, напротив, внушает страх только государственной машине».

Суд ничего не может с этим поделать. Разумеется, он использует все возможные методы, которые содержит его исторический арсенал: подсудимых одергивают, лишают слова, удаляют из зала или, наоборот, принудительно доставляют туда, отклоняют все их протесты, требования, тем более по составу суда, – полиция в свою очередь откровенно преследует их адвокатов: задерживает, устраивает обыски в офисах, конфискует рабочие документы. Однако приводит это только к тому, что обвиняемые отказываются признать законность такого суда и перестают отвечать на самые простые вопросы. Даже для установления личностей подсудимых (необходимая процедура) судье Принцингу требуется целых 26 дней. Часто суд попадает в идиотское положение. Например, когда Ульрика Майнхоф, выведенная из себя тем, что одно и то же приходится говорить несколько раз, называет судью Принцинга задницей, тот разъяренно требует повторить эти слова, чтобы данное оскорбление можно было занести в протокол, и Ульрика, к восторгу зала, громко и отчетливо повторяет. Аналогичным образом поступают Баадер и Энсслин. Уже вечером их ответы цитируют на собраниях, в клубах, в молодежных кафе. Не вызывают доверия свидетели и обвинения. Даже Герхард Мюллер, на которого суд возлагает особенные надежды (ему обещано досрочное освобождение и денежная премия, составляющая, по некоторым данным, 500 000 марок), дает показания путаные, а зачастую просто бредовые, не могущие никого ни в чем убедить. Правительство ФРГ терпит очевидное поражение в информационной войне против РАФ. Процесс находится в центре внимания и западногерманской, и европейской прессы, политический авторитет «Красной Армии» непрерывно растет. Обезоруженные, брошенные в тюрьму, измотанные голодовками и пребыванием в «мертвых блоках», лишенные нормальной защиты, ограниченные во многих правах, рафовцы тем не менее явно выигрывают, возможно, главную свою битву и выглядят вовсе не побежденными, а – авангардом, только еще завязывающим решительный бой. Из этого делаются соответствующие выводы, и в борьбе со следующими поколениями «Красной Армии» полиция уже предпочитает не арестовывать членов РАФ, а при малейшем сопротивлении – уничтожать. Сила слова, как это часто бывает, оказывается опаснее силы пуль.

И все-таки государственную машину не остановить. Она подобна жерновам господа бога, которые крутятся медленно, но перемалывают все до конца. Так происходит и на процессе РАФ. Вращаются судебные шестеренки, цепляются зубчики, поворачиваются штифты, надвигается неумолимый финал. Обвиняемым удается несколько затормозить это действие: так, слушание дела по существу начинается только через восемь месяцев после начала суда. Им удается сделать публичным компрометирующий администрацию Штаммхайма скандал, связанный с незаконным прослушиванием бесед обвиняемых и адвокатов. Им даже удается свалить судью Принцинга, доказав, что тот передает следственные материалы в прессу с целью дискредитировать РАФ. Однако это ничего не меняет. Колесики по-прежнему крутятся, валы вращаются, машина перемалывает один протестный аргумент за другим. Сменивший Принцинга в кресле председательствующего судья Фот с тем же механическим упорством движет процесс в заранее намеченный пункт.

Положение «штаммхаймской группы» становится почти безнадежным. Уже четыре года пребывают они в мучительной изоляции, четыре года надежды на скорое освобождение рушатся одна за другой. Все труднее становится им преодолевать отчаяние. Все сильнее сгущается мрак, готовый их окончательно поглотить. Тем более что по темпераменту своему лидеры «Красной Армии» вообще не способны долго пребывать в бездеятельности, им требуется воздух сражений, им нужен горячий оперативный простор. Стены Штаммхайма почти физически давят на них, и энергия, не находящая выхода, прорывается в неприятных бытовых инцидентах. Баадер то и дело устраивает драки с охранниками, за что к нему применяют штрафные санкции, лишая свиданий и книг. Устраивает грандиозную драку и Ян-Карл Распе, заражая этим безумством всех остальных, – однажды целых тридцать охранников штурмуют коридор, где содержатся члены РАФ, чтобы навести там порядок. Фанатизм Гудрун Энсслин достигает такого накала, что она уже не в состоянии разговаривать – только кричать. Самое безобидное замечание отвергается ею с пеной у рта. Все чаще вспыхивают конфликты внутри группы. Все выше температура эмоций, разгорающихся из-за пустяков. Все больше опасных трещин появляется в обычных человеческих отношениях.

Хуже всего обстоит дело с Ульрикой Майнхоф. «Мертвые коридоры», куда она попадает одной из первых (даже еще не в Штаммхайме, а в тюрьме Оссендорф), явно сказываются на психике. Она то начинает пугать собеседников совершенно бессвязной речью, то у нее вдруг ни с того ни сего прорывается беспричинный и бессмысленный смех, то она целую неделю как проклятая молчит – перестает причесываться, умываться, отказывается от встреч, не реагирует ни на что. Есть подозрения, что ей дают сильно действующие психотропные вещества. Это попытка тюремной администрации дискредитировать самую известную фигуру революционного сопротивления. Бывают, правда, и периоды просветления, и во время одного их таких она, выступая на суде, говорит, что у человека «в одиночном заключении есть только два пути: предательство или смерть. Нас хотят сломить, вынудить стать предателями. Этого у них не получится никогда».

9 мая 1976 года появляется официальное сообщение, что Ульрика Майнхоф совершила самоубийство. Она якобы сделала веревку из разорванного полотенца и, встав на стул, привязала ее к решетке окна. «Никаких признаков постороннего вмешательства», – гласит протокол. Правда, официальному сообщению никто не верит. Сомнение в нем выражает даже нобелевский лауреат Генрих Белль, за что подвергается яростным нападкам в правой прессе. 10 мая на решетке одной из камер тюрьмы Штаммхайм появляется сплетенный из полотенец большой белый крест. На похороны Ульрики Майнхоф в Мариендорфе приходят тысячи человек. Студенты несут траурную ленту с эмблемой РАФ (черный автомат на фоне красной звезды), лозунг, выписанный крупными буквами, гласит: «Товарищ Ульрика, революция отомстит за тебя». Заключенные члены РАФ требуют независимого расследования, но судья Принцинг, который еще председательствует на процессе, просто вычеркивает имя Майнхоф из документов суда. Ничто не может остановить бюрократическую машину. На сто девяносто второй день слушаний выносится приговор: подсудимые члены РАФ признаны виновными в совместном совершении четырех убийств, в двадцати семи убийствах, являвшихся результатами нападений, в грабежах и поджогах, в организации преступной террористической группы, подрывавшей общественную безопасность страны. Все они приговорены к пожизненному заключению. Седьмой этаж тюрьмы Штаммхайм срочно реконструируют, и после очередной голодовки находящимся там членам РАФ разрешают ограниченное общение между собой. Никто не может сказать, надолго ли это. На волю попадает записка: «Мы знаем, что существует четкий план нашего убийства. Сдаться мы не можем. Поторопитесь. Больше сказать нам нечего».

Всем понятно, что это еще не финал.

Итак, осенью 1977 года Западная Германия находится в шизофреническом состоянии. Ее бросает то в холод, то в жар, она то впадает в ступор, то бьется в истерических судорогах. Ее терзают кошмары, как бы выползающие из снов: кровожадные монстры щерятся ей прямо в лицо. Правда, когда она открывает глаза, оказывается, что это не сон, а явь.

Сокрушительные удары следуют один за другим. Сначала происходит убийство генерального прокурора ФРГ Зигфрида Бубака: он был приговорен с того момента, как РАФ сочло его виновным в смерти Ульрики Майнхоф, затем, всего через три месяца, убит Юрген Понто, президент крупнейшего «Дрезднер-банка»: террористы всадили в него пять пуль, а еще через месяц, средь бела дня, похищен Ганс-Мартин Шляйер, президент Союза промышленников ФРГ. Не помогли ни охрана, ни чрезвычайные меры предосторожности, ни многочисленные полицейские патрули.

Никто не знает, что делать. Никто не понимает, как «Красная Армия», вроде бы уже разгромленная, лишенная главных своих вождей, нашла в себе силы для нового мощного наступления. Неужели ее ресурсы неистощимы? Неужели титаническое напряжение последних лет было напрасным? Неужели вся полиция Федеративной Германии, все ее службы, все ее колоссальные государственные рычаги не могут остановить ничтожную группу людей?

В известном смысле так оно и есть. Позже, когда грохот ожесточенной битвы утихнет, выяснится, что в это время начинает борьбу так называемое «второе поколение РАФ». Очень многое в истории зависит от личности. В феврале 1977 года выходит на свободу Бригитта Монхаупт, которая ранее была в «Красной Армии» на вторых ролях. Однако последние месяцы заключения она провела в Штаммхайме, где интенсивно общалась с Баадером, Энсслин и Распе. Неизвестно, о чем они там говорили, но на воле Бригитте Монхаупт удается сплотить вокруг себя группу очень серьезных бойцов – они немедленно приступают к активным действиям. Причем это уже не возвышенные романтики, как в первом поколении РАФ, а жестокие профессионалы, не боящиеся смертей. Революция невозможна без жертв, считают они, в лайковых перчатках вооруженную борьбу не ведут. Бригитта Монхаупт становится, пожалуй, самым опасным террористом Германии. В следующий раз она попадет в руки полиции только в 1982 году и будет приговорена уже к пятикратному пожизненному заключению. Плюс пятнадцать лет – за организацию девяти убийств.

Однако это еще впереди. А пока многим в Западной Германии кажется, что складывается ситуация, аналогичная временам Веймарской республики, когда страну тоже захлестывал правый и левый террор, когда эпоха тоже разламывалась и сквозь бессильное настоящее просвечивало коричневое фашистское будущее.

Правда, нынешняя ситуация все же немного иная. Срочно созданный Кризисный комитет, который возглавляет лично канцлер ФРГ Гельмут Шмидт, принимает негласное решение – ни на какие уступки террористам более не идти. На этом особенно настаивает Хорст Герольд. Во-первых, считает он, уже есть негативный опыт: все члены РАФ, освобожденные в обмен на Петера Лоренца, немедленно вернулись в террор. Во-вторых, в случае капитуляции перед террористами правительство будет настолько дискредитировано, что будет вынуждено подать в отставку, это усугубит хаос в стране. И в-третьих, хотя прямо об этом не говорится, но кем-кем, а Шляйером вполне можно пожертвовать. Очень уж это одиозная личность даже по низким стандартам послевоенных элит ФРГ: кадровый офицер СС, проводил чистку Гейдельбергского университета, по его рапортам десятки людей были уволены, отправлены в тюрьмы и концлагеря, далее чистил Инсбрукский университет в Австрии, затем точно так же – Парижский университет. Кроме того, руководил разграблением Чехословакии во время войны, строительством «секретных объектов» на ее территории: тысячи заключенных по окончании работ были «утилизованы» – что это означает, не надо объяснять никому; был внесен в список военных преступников, заочно приговорен к смертной казни чехословацким судом, Чехословакия безуспешно требовала его выдачи: правительство ФРГ ответило, что Шляйер «является слишком ценным кадром для промышленности страны». Имеет значение еще одно обстоятельство: и Гельмут Шмидт, и Хорст Герольд в прошлом были офицерами вермахта. А вермахт испытывал традиционную неприязнь к СС.

Под давлением Шмидта и Герольда Кризисный комитет вырабатывает стратегию: затягивать переговоры всеми силами, любой ценой, что-нибудь неопределенное, например денежный выкуп, террористам пообещать, а в действительности – дать полиции время, чтобы нащупать место, где прячут Шляйера. Это, так сказать, первый пункт. Пункт второй: после провала немецких спецслужб на мюнхенской Олимпиаде и после блестящей операции израильтян в Энтеббе, когда заложники были освобождены, в самой Федеративной Германии уже сформирован специальный отряд по борьбе с терроризмом – ГСГ‑9 (Grenzschutzgruppe), который возглавляет подполковник Ульрих Вегенер. Как только место укрытия Шляйера удастся установить, ГСГ‑9 пойдет на штурм. Ульрих Вегенер, лично участвовавший в угандийской операции израильтян, полон решимости смыть позор Мюнхена.

Первая часть стратегии правительству ФРГ вполне удается. Лидеры «Красной Армии», содержащиеся в Штаммхайме, полностью изолированы и разобщены, им оставляют только транзисторные приемники, но никаких контактов ни друг с другом, ни с внешним у миром у них больше нет. Они вынуждены верить тому, что сообщает им представитель властей. От похитителей в свою очередь требуют представить свидетельства, что Ганс-Мартин Шляйер до сих пор жив, а когда такие свидетельства появляются, в них отыскивают неточности и требуют дополнительных доказательств. Одновременно министр иностранных дел ФРГ начинает переговоры со странами, которые могли бы предоставить убежище арестованным членам РАФ. Переговоры, разумеется, дело долгое. Дипломатия требует исполнения множества формальных муторных процедур. Через некоторое время похитителям сообщают, что Йемен и Ливия принять террористов отказываются (хотя никому неизвестно, проводились ли такие переговоры вообще), затем сообщают, что также отказываются от содействия Алжир и Вьетнам, составляется новый список предполагаемых стран, куда входят Ангола, Гвинея-Бисау, Эфиопия и Мозамбик. Для большей правдоподобности Кризисный комитет выдвигает условие: террористы, если их обменяют на Шляйера, должны обещать, что они уже никогда в Германию не вернутся. Хотят воевать – пусть воюют не здесь. После некоторых дискуссий Баадер, Энсслин и Распе отвечают, что это условие они согласны принять.

Таким образом удается оттянуть время до октября. Полиция ФРГ получает целый месяц на поиски. Развертывается грандиозная операция по прочесыванию: идет проверка документов, машин, подсобных строений, квартир, на всех вокзалах, в аэропортах, на перекрестках главных дорог встают усиленные полицейские блокпосты, задерживаются и проверяются сотни людей, отслеживаются и обрабатываются сотни тысяч телефонных звонков, идет интенсивное взаимодействие со спецслужбами других европейских стран, которые, испытывая те же проблемы, готовы помочь. Правда, результаты всей этой лихорадочной деятельности ничтожные. В начале октября полиции лишь удается найти дом и квартиру в Кельне, где, видимо, первое время содержали Шляйера, в подземном гараже обнаруживают автомобиль, на котором его после акции увезли. Однако квартира уже давно пуста. Никаких следов оттуда к похитителям не ведет. Удается также установить, что большинство звонков, сделанных террористами, исходит из телефонных будок именно в районе железнодорожного вокзала в Кельне. А кроме того, в конце сентября, после перестрелки в одном из баров Утрехта (в центральной Голландии), где двое полицейских получили ранения, а один был убит, удается арестовать второстепенного члена РАФ, возможно причастного к похищению. Однако женщина, которая с ним была, скрылась. Позже в ней опознают Бригитту Монхаупт, и Клаусу Герольду останется только локти кусать. Компьютерный центр явно не оправдывает возложенных на него надежд. В отчаянии полиция обращается даже к знаменитому экстрасенсу – по его указанию прочесывается громадный кельнский район, где «необычно взбудоражен астрал»; результатов, разумеется, никаких.

Положение Кризисного комитета осложняется тем, что в конце того же сумасшедшего сентября «Японская Красная Армия», последовательница и союзница РАФ, захватывает самолет местных авиалиний со 159 пассажирами на борту и требует освобождения шести своих заключенных. «Японская Красная Армия» – это очень серьезная террористическая организация. В 1972 году она уже устроила подлинный апокалипсис в аэропорту израильского города Лод (ныне аэропорт имени Бен-Гуриона), где погибло 26 пассажиров и еще 72 человека были ранены; в 1974 году она захватила французское посольство в Гааге, а в 1975 году – посольство США в Куала-Лумпуре. Члены ЯКА ни на мгновение не задумываются, если нужно стрелять. В аэропорту Лода они открыли огонь по людям, скопившимся в терминале. Японское правительство, опасаясь новой кровавой бойни, капитулирует и выполняет требования террористов. В списке тех, кто подлежит освобождению, узников Штаммхайма нет, но сама победа очередной «Красной Армии», сразу выскочившая в топ мировых новостей, резко ухудшает ситуацию для правительства ФРГ.

Однако выясняется, что это только начало. Пока немецкая пресса следит за судьбой Шляйера и печатает его фотографии с подписями «31 день в плену», драматические события разыгрываются на другом конце света.

13 октября Боинг-737 «Ландсхут» взлетает с Пальма-де-Майорки, направляясь во Франкфурт. На борту его находятся 86 пассажиров плюс экипаж, в основном это немцы, возвращающиеся из отпусков. Как только самолет набирает маршрутную высоту, двое вооруженных мужчин врываются в кабину пилотов. Одновременно в салоне вскакивают с мест две женщины, которые вздымают гранаты над головой. Главарь террористов представляется по интеркому как Капитан Мученик Махмуд, объявляет, что самолет захвачен группой бойцов «Народного фронта освобождения Палестины» и обещает, что если их требования будут удовлетворены, никто из пассажиров лайнера не пострадает.

Начинается трагическая эпопея, за которой в режиме онлайн (хотя такого термина еще нет) напряженно следит весь мир. Через два часа самолет приземляется в римском аэропорту Фьюмичино, где его тут же окружают бронированные автомобили и цепь солдат. Министр иностранных дел ФРГ звонит своему коллеге в Италию и настаивает, чтобы самолету ни в коем случае не дали взлететь. «Прострелите ему шины!» – требует он. Немецкая полиция не хочет выпускать лайнер за пределы Европы. Однако итальянское правительство, ведущее сейчас отчаянную борьбу против «Красных бригад», вовсе не жаждет брать ответственность на себя. У него и без того хватает забот. Самолет после некоторых препирательств все-таки заправляют, и он перелетает сначала в Ларнак, потом – в Бахрейн, а затем – в Дубай. Правда, правительство Эмиратов тоже не хочет ввязываться в эту историю. Более того, оно вообще не намерено принимать этот грозящий непредсказуемыми опасностями самолет, аэродром в Дубае по его распоряжению заблокирован, лайнеру удается сесть только лишь потому, что один из служащих аэропорта на свой страх и риск убирает препятствие с посадочной полосы. Опять начинаются долгие и сложные переговоры. Министр обороны Дубая приезжает в аэропорт и просит Капитана Махмуда освободить хотя бы женщин, детей и больных. Однако Капитан Махмуд непреклонен. Никаких компромиссов не будет, категорически заявляет он. Более того, Капитан угрожает, что если требования его не будут выполнены в назначенный срок, то он начнет убивать по заложнику каждые пять минут. В результате самолет опять заправляют, и он перелетает уже в аденский аэропорт. Здесь лайнер находится сутки, окруженный йеменскими солдатами, которые, как представляется, готовы открыть огонь. Обстановка на борту самолета ужасная. Заложники привязаны к креслам, на стенах салона размещена пластиковая взрывчатка. Узнав, что среди пассажиров есть несколько израильтян, Капитан Махмуд избивает одного из них (женщину), а потом обещает, что завтра их всех убьет. По его требованию пассажиры отправляют послание Гельмуту Шмидту, канцлеру ФРГ, оно написано на открытке с изображением самолета и гласит: «Мы отдаем свои жизни в ваши руки и умоляем вас спасти нас всех». А чтобы подкрепить данное послание аргументами, Капитан Махмуд убивает пилота Юргена Шуманна, которого еще раньше заподозрил в предательстве. Шуманн единственный, кто на стоянках покидал самолет, чтобы, как ему полагается, проследить за заправкой, и действительно, несмотря на строжайший запрет, передал местным властям информацию о численности и вооружении террористов. Наконец лайнер перелетает в аэропорт Могадишо. Здесь Капитан Махмуд заявляет, что никаких переговоров больше не будет. Все, это предел – до тех пор, пока немецкие заключенные, их соратники по борьбе, не будет освобождены. И в завершение добавляет: «Больше нам не нужна еда. Срок нашего ультиматума истекает через три часа. После этого все будут или свободны, или мертвы». А в подтверждение своих слов террористы выбрасывают на взлетную полосу тело пилота Шуманна.

Все это как лавина обрушивается на правительство ФРГ. Проблема освобождения Шляйера тут же отодвигается на задний план. На авансцену выходит другой вопрос: что делать с «Ландсхутом»? Дебаты в Кризисном комитете достигают немыслимого накала. В ночь с 14 на 15 октября они длятся без перерыва с вечера до пяти утра, а потом – с небольшими промежутками – весь следующий день. На правительство давят со всех сторон. Давят промышленные круги Германии: судьба Шляйера – это в какой-то мере их собственная судьба. Давят похитители Шляйера, которые сообщают, что группа, удерживающая «Ландсхут», находится под их контролем. Давит правая пресса, публикующая истерические письма «простых немцев», требующих публично казнить арестованных членов РАФ. В стране внезапно воцаряется атмосфера средневековой охоты на ведьм. За информацию, которая приведет к аресту кого-либо из террористов, объявлена премия в 800 тысяч дойчмарок. Сообщения поступают тысячами, их все необходимо проверить. В одной только области Северный Рейн – Вестфалия за одни только сутки арестовано по подозрению более 80 человек. Потом их всех приходится отпустить. По количеству полицейских и военных на улицах Западная Германия напоминает оккупированную страну. Верят самым фантастическим слухам. На полном серьезе воспринимается заметка одной из газет, что, дескать, «Красная Армия» завладела атомной бомбой, которую угрожает взорвать в ближайшие дни. Нервы у всех на пределе, сознание не выдерживает потока сокрушительных новостей. Кажется, что сейчас немцы просто сойдут с ума и не разбираясь, кто виноват, кто прав, начнут убивать друг друга.

Самое же неприятное для немецких властей заключается в том, что захват «Ландсхута» превратился в грандиозное реалити-шоу. Толпы журналистов с диктофонами, микрофонами, мониторами следуют за самолетом из страны в страну, и комментарии их, зачастую совершенно безумные, тут же безо всяких ограничений транслируются на весь мир. В ситуации, где требуется трезвый и холодный расчет, преобладают паника и взрывные эмоции.

Колоссальное впечатление на западногерманское общество производит обращение стюардессы Габи Дильман, переданное из захваченного лайнера 17 октября. Габи говорит: «Мы знаем, что это конец. Мы знаем, что мы все скоро умрем. Нам будет очень тяжело, но мы постараемся сделать это с достоинством. Мы все слишком молоды, чтобы умирать, даже старики… Мы только надеемся, что это будет быстро и не очень больно. Но может быть, лучше действительно умереть, чем жить в мире, где возможно нечто подобное. В мире, где важнее оставить в тюрьме несколько человек, чем спасти девяносто одну жизнь… Пожалуйста, передайте моей семье… Пожалуйста, передайте моему другу… я его очень любила… Я не думала, что существуют такие люди, как те, что входят в наше правительство, это они будут нести ответственность за нашу смерть. Я надеюсь, их совесть позволит им жить дальше»…

Это абсолютный тупик. Если будет еще один неудачный штурм, правительству ФРГ – конец. Ему не простят, что ради задержания считаного числа террористов оно пожертвовало жизнями почти сотни невинных людей. С другой стороны, если в обмен на заложников освободить арестованных членов РАФ, это будет выглядеть как позорная капитуляция. Это будет признанием собственного бессилия: гражданскую войну, которую уже считали оконченной, придется начать с нуля. Более того, поднимется новая мощная террористическая волна – в «Красную Армию» хлынут сотни бойцов, вдохновленных этой победой.

В правящих кругах ФРГ начинают осознавать, что пока лидеры РАФ живы, покоя в стране не будет. Узники Штаммхайма стали легендой, ярким символом революции, притягивающим к себе тысячи глаз. Само существование их, пусть даже в темных недрах тюрьмы, является непрерывной угрозой для государства. И потому не вызывает особого удивления документ, опубликованный именно в эти напряженные дни. Врачебная комиссия, обследовавшая заключенных тюрьмы Штаммхайм, пришла к выводу, что Ян-Карл Распе находится в состоянии сильнейшей депрессии, не исключающей суицид. В таком же состоянии, как полагают врачи, находятся и остальные пленники РАФ. Это заключение вызывает резкий протест у штаммхаймской группы. Андреас Баадер немедленно печатает опровержение: «Если суммировать все те меры, которые были приняты по отношению к нам за последние шесть недель, то можно сделать единственный вывод: администрация тюрьмы хочет спровоцировать нас на совершение самоубийства. Или хотя бы сделать наше самоубийство правдоподобным. Я заявляю, что ни у кого из нас нет никакого желания убить себя. Если же, говоря официальным языком, мы будем «найдены мертвыми», значит, мы были убиты в лучших традициях юридических и политических мер, которые применялись к нам все это время».

Весомость данного заявления станет ясной уже через несколько дней. А пока Кризисный комитет, раздираемый противоречиями, все же приходит к единому мнению, которое можно сформулировать так. Капитулировать перед террористами невозможно, следует попытаться освободить заложников вооруженным путем. Пусть даже риск этой акции чрезвычайно велик. Тем более что соответствующая подготовка уже произведена. С самого начала за захваченным «Ландсхутом» тенью, держась за пределами видимости, следует другой самолет, на борту которого находятся тридцать коммандос из подразделения ГСГ‑9. Штурм предполагался еще в Дубае, но правительство Дубая, карликового эмирата, разрешения на операцию не дает. Зато под сильным международным давлением его дает президент Сомали Сиад Барре. Самолет со спецназом под прикрытием темноты тоже приземляется в Могадишо.

Ситуация в самом «Ландсхуте» – на грани трагедии. Капитан Махмуд понимает, что его водят за нос, и назначает крайний срок ультиматума на 15 часов по немецкому времени. Правительство Сомали предлагает террористам убежище: их не выдадут ФРГ, если, конечно, они отпустят заложников. Капитан Махмуд отвечает, что это ничего не меняет: «Мы взорвем самолет, как только истечет срок ультиматума. Это произойдет через тридцать четыре минуты… Если вы окажетесь в это время где-то неподалеку, то увидите, как самолет разлетится на сотни кусков»… С громадным трудом, гарантируя, что заключенные Штаммхайма уже освобождены, что все в порядке и что скоро они прибудут сюда, удается убедить его продлить срок ультиматума до часа ночи. Спецназ начинает осторожное продвижение к самолету, в то время как представитель правительства ФРГ отвлекает Капитана Махмуда рассказом о том, как штаммхаймские узники специальным рейсом летят в Сомали. Как ни странно, Капитан Махмуд этому верит, хотя мог бы потребовать подтверждения данных сведений от самих лидеров РАФ. Видимо, в сознании террористов тоже царит сумбур. Вместо этого он заявляет, что «дальнейшие переговоры будут вестись вместе с нашими немецкими товарищами».

Это последние в его жизни слова. Рядом с кабиной пилота взрываются два магниевых пакета, которые оглушают и ослепляют тех, кто внутри. Пока действует эффект взрыва (это, по расчетам специалистов, пять-шесть секунд), полковник Вегенер успевает вскрыть переднюю дверь. Одновременно спецназовцы врываются внутрь самолета – и через аварийный выход, и через заднюю дверь. Сначала они стреляют холостыми патронами, чтобы заложники успели спрятаться под защиту кресел, затем в дело идут боевые. Двое террористов убиты сразу же, третий (женщина) ранен и остается в живых. Капитан Махмуд убит в кабине пилота. Пластическая взрывчатка грохочет, но практически не причиняет вреда. Легкое ранение получает лишь стюардесса Габи Дильман, и это все. Через шесть минут операция успешно завершена, подгоняют лестницы, пассажиров выводят из самолета. Министр иностранных дел ФРГ Ганс-Юрген Вишневски, присутствовавший при акции с начала и до конца, отправляет успокоительное сообщение в Бонн: «Дело сделано»…

Между тем странные события разыгрываются этой же ночью в тюрьме Штаммхайм. В одиннадцать вечера охранники запирают камеры на седьмом этаже и дежурный делает в журнале последнюю запись о том, что Баадеру и Распе даны лекарства. «Никаких происшествий», – констатирует он. А утром выясняется, что трое заключенных мертвы.

Официальная реконструкция событий выглядит так. После полуночи Ян-Карл Распе слышит по приемнику, который кто-то нелегально ему передал, сообщение из Могадишо о том, что террористы убиты, а заложники «Ландсхута» освобождены. По тайному интеркому, использующему проложенные между камерами электрические провода, он передает это сообщение остальным. В результате короткого совещания принимается решение о коллективном самоубийстве лидеров РАФ. Находящийся в камере 719 Андреас Баадер достает хранившийся в тайнике пистолет, делает несколько выстрелов, разбрасывает вокруг гильзы, чтобы создать видимость ожесточенной борьбы, а потом приставляет пистолет к затылку и нажимает на спусковой крючок. В это же время в камере 716 Ян-Карл Распе тоже вытаскивает из-за плинтуса спрятанный пистолет и стреляет себе в висок. В камере 720 Гудрун Энсслин выдирает электрический шнур из проигрывателя, привязывает его к решетке окна и просовывает голову в петлю. В камере 725 Ирмгард Мёллер, которую тоже теперь содержат на седьмом этаже, четыре раза ударяет себя в грудь украденным столовым ножом. Она единственная, кто остается в живых. Считается, что это был акт отчаяния. Узники Штаммхайма решили покончить самоубийством, когда рухнула последняя надежда на освобождение. Канцлер Шмидт делает заявление: «Трое умерших пополнили собой длинный список напрасных жертв… Господство террора еще не окончено… Однако волю германского народа никому не сломить, террористы будут побеждены»…

Правда, официальной версии о самоубийстве мало кто верит. А кто верит выводам комиссии Уоррена, расследовавшей убийство президента США Дж. Ф. Кеннеди? Это насчет того, что покушение без какой-либо помощи со стороны совершил Ли Харви Освальд. А кто верит, что убийство Мартина Лютера Кинга совершил не имевший соратников Джеймс Эйл Рей? Вам сказали, что это был террорист-одиночка? Вам объяснили, что не было никаких заговоров, никаких тайных организаций, никаких действий спецслужб? Всё, пейте пепси и ешьте гамбургеры. Единственная проблема, которая вас может тревожить, – избыточный вес.

Это, разумеется, полная ерунда, что правительства, называющие себя демократическими, не имеют никаких дурно пахнущих тайн, что они абсолютно прозрачны, абсолютно честны и готовы каждое свое действие представить на суд избирателей. Это сказка для дураков. Власть есть власть, и пока она будет существовать, у нее всегда будут скрытые ото всех кротовые норы. Иногда такую земляную нору удается разрыть; прессе, в основном поддерживаемой оппозицией, удается выворотить наружу куски отвратительного дерьма. Тогда возникает колоссальный скандал. Никсону после Уотергейта пришлось уйти. На Клинтона из-за его Моники вылиты были ушаты грязи. Однако это исключения, а не правила. Большинство «кротовых ходов» так и остается скрытым от наших глаз. Все, что мы можем, – это ставить вопросы и надеяться, что когда-нибудь на них будет получен ответ.

О самоубийстве в тюрьме Штаммхайм неприятные вопросы возникают мгновенно. Левая пресса тут же начинает интересоваться, как вообще могли попасть пистолеты в одну из самых охраняемых тюрем Германии. Кто и каким образом мог их пронести? Где заключенные, непрерывно находящиеся на виду, могли их хранить? Ответы полиции, что пистолеты были спрятаны в стенных тайниках, ничего, кроме усмешки, не вызывают. Как можно продолбить стену, основу которой составляет сверхпрочный бетон? Чем продолбить – авторучками, карандашами? И почему охранники не обнаружили тайники, если камеры регулярно обыскивались, иногда даже по два раза в день? Далее, что это за «интерком», проложенный по электрическим проводам? Теоретически это возможно, но требует некоторых специальных технических средств. Где заключенные могли их достать? Как мог Баадер завести руку назад и выстрелить себе в затылок с расстояния сорока сантиметров? Человеку так руку не повернуть. Почему в случае с Гудрун Энсслин не был проведен известный гистаминовый тест, который позволяет определить, был человек, повисший в петле, жив или уже мертв? Кстати, гистаминовый тест не был проведен и после «самоубийства» Ульрики Майнхоф. Почему не нашли предсмертных записок? Все-таки лидеры РАФ должны были осознавать, что их самоубийства – это политический акт и его следует соответствующим образом объяснить. Как самоубийство согласуется с недавним заключением Андреаса Баадера, «что ни у кого из нас нет никакого желания убить себя»? И наконец, как могла Ирмгард Мёллер нанести себе четыре опасных удара в грудь сделанным из мягкого сплава тупым столовым ножом да еще с закругленным концом?

Впрочем, насчет Ирмгард Мёллер случай особый. Единственная оставшаяся в живых участница «коллективного самоубийства» пыталась зафиксировать свои показания, как только пришла в себя. Однако тогда эти свидетельства не были учтены. Лишь в 1992 году, уже незадолго до освобождения из тюрьмы, она дала интервью журналу «Шпигель», которое освещает события той загадочной ночи совсем с другой стороны. По словам Мёллер, сразу после одиннадцати часов она легла спать, но «проснулась от странного шума, который так и не смогла распознать. Шум был достаточно сильным. На выстрел он не был похож, скорее напоминал падение шкафа или что-то типа того. Затем у меня вдруг потемнело в глазах, и я очнулась уже лежащей на полу в коридоре, вокруг меня стояли какие-то люди и проверяли мои зрачки. Затем я услышала чей-то голос: «Баадер и Энсслин мертвы». Потом опять все померкло». Очнулась она через три дня в реанимации тюремной больницы. На свободу вышла лишь в середине 1990‑х годов.

«Пять лет подряд я занимаюсь этой темой, – скажет в 1980-х годах. Кристиана Энсслин, сестра Гудрун, – но до сих пор не представляю, что тогда произошло… Я хотела бы знать. Но я не знаю»…

Вопросов, связанных с этими загадочными самоубийствами, множество. Однако задавать их в раскаленной атмосфере тех дней просто опасно. Клаус Круассон, адвокат обвиняемых на Большом процессе РАФ, собирает громадный материал, свидетельствующий о том, что это были убийства, а не самоубийства. Круассона немедленно обвиняют в пособничестве террористам. Он бежит во Францию, где публикует новые факты, но длинные руки западногерманских спецслужб достают его и в этой стране: Круассон как уголовный преступник выдан властям ФРГ и осужден за «принадлежность к террористической организации». Генриха Белля, нобелевского лауреата, обвинить по такой статье, конечно, было нельзя, но стоило ему высказать в печати сомнения по поводу официальной версии, как на него обрушиваются потоки ненависти и клеветы. Шпрингеровская газета «Бильд», например, без стеснения сравнивает Белля с Геббельсом и в одной из статей пишет, что «Белль опаснее, чем Баадер и Майнхоф». Вспомним, что примерно в таком же тоне истеричная «Бильд» писала о Руди Дучке.

Даже церковь, как и в случае с Ульрикой Майнхоф, не рассматривает «штаммхаймскую тройку» в качестве самоубийц. Их разрешают похоронить в церковной, освященной земле. Епископ Вюртембергский, когда к нему обращается пресса, отказывается комментировать это решение, ссылаясь на тайну исповеди. Значит, какие-то неизвестные факты обо всей этой истории есть.

Смерти в Штаммхайме вызывают невиданную волну протестов по всей Европе. В Риме марш молодежи на посольство Федеративной Германии превращается в настоящую битву, длящуюся несколько часов. Ранены четверо полицейских, арестованы двадцать пять демонстрантов. В Италии, где находится на подъеме деятельность «Красных бригад», происходит более двадцати взрывов на предприятиях, принадлежащих западным немцам. Во Франции в свою очередь сожжены два немецких автосалона и множество автомобилей западногерманских фирм. В Лиможе уничтожена станция техобслуживания «Мерседес-Бенц» – на единственной уцелевшей стене кровавыми буквами начертано слово «Возмездие». В Тулузе разрушен немецкий бумагоделательный комбинат. В Версале на фабрике, принадлежащей немецкой фирме, гремит мощный взрыв. В Греции «герильерос» пытаются подорвать крупное немецкое предприятие, расположенное в предместье Афин. В перестрелке с ними двое полицейских получают ранения.

В тот же день приходит известие, что тело Ганса-Мартина Шляйера обнаружено в «ауди-100» зеленого цвета, припаркованной около магазина в Мюлузе неподалеку от франко-германской границы. Расследование показывает, что Шляйер был убит где-то в лесу.

«Коммандо Зигфрида Хауснера» (подразделение РАФ) печатает заявление:

«Мы вовсе не удивлены фашистской драмой, организованной империалистами, желающими уничтожить освободительное движение. Мы никогда не простим канцлеру Шмидту и поддерживающим его буржуазным кругам кровь наших товарищей. Борьба только началась»…

Эта декларация не остается лишь на словах. Напрасно правительство ФРГ надеялось, что со смертью в Штаммхайме лидеров первого поколения РАФ гражданская война будет завершена. Знамя подхватывает второе, а затем третье поколение «Красной Армии». На смену арестованным или погибшим бойцам «городской герильи» приходит новая и новая молодежь.

Более двадцати лет длится изнурительное противостояние. Более двадцати лет гремят взрывы, звучат выстрелы, горят здания, выпускаются пламенные воззвания, идут политические процессы, объявляются голодовки, происходят налеты и грабежи, совершаются самоубийства.

Вот краткая хроника этой вооруженной борьбы.

В 1979 году совершено покушение на главнокомандующего силами НАТО в Европе генерала Александра Хейга. В 1981 году – покушение на командующего вооруженными силами США в Европе генерала Фредерика Крейзена. В том же 1981 году убит министр экономики федеральной земли Гессен – Хайн-Херберт Карри, гремит взрыв на базе ВВС США в Рамштайне, ранения получают 18 солдат. 1984 год: попытка подрыва школы для офицеров НАТО в Оберанерграу. 1985 год: на американской базе во Франкфурте взрывается начиненный взрывчаткой автомобиль, двое военнослужащих гибнут, ранено более тридцати. В том же 1985 году под Мюнхеном убит председатель правления концерна МТУ («Моторен унд турбинен уньон») Эрнст Циммерман. В 1986 году в пригороде Бонна застрелен руководитель политического департамента МИД ФРГ Герольд фон Браунмаль. В том же 1986 году убит член правления концерна «Сименс» Карл Хайнц Бекуртс. В 1989 году убит глава «Дойче банка» Альфред Херрхаузен. В 1990 году совершено покушение на статс-секретаря МИД ФРГ Ганса Нойзеля. В 1991 году на окраине Дюссельдорфа застрелен председатель берлинского Попечительского совета Детлеф Роведдерт.

Причем теперь «Красная Армия» не одинока. В Италии расширяется борьба «Красных бригад», кульминацией которой становится похищение и убийство в 1978 году бывшего премьер-министра Альдо Моро. Во Франции возникает «Аксьон Директ», которое начинает с того, что обстреливает из пулеметов Государственный профсоюз французских предпринимателей, далее следуют взрыв в аэропорту Орли (восемь человек получили ранения), убийство генерала Рене Одрана и топ-менеджера французской компании по торговле оружием. Совершают несколько громких акций «Борющиеся революционные ячейки» Бельгии, приводя в панику и смятение всю страну. Продолжает боевые действия «Японская Красная Армия» и будет вести их тоже более двадцати лет. Одновременно гремят акции португальских «Народных сил 25 апреля» и греческой организации «17 ноября». РАФ обретает союзников и в самой Западной Германии. «Революционные ячейки» проводят атаку на представительство американской корпорации ITT в ФРГ, поскольку она замешана в подготовке путча против Сальвадора Альенде, а позже взрывают бомбу в здании Федерального Конституционного суда в Карлсруэ. Берлинская организация «Класс против класса» совершает в это время более пятидесяти поджогов и шесть взрывов. Группа «K.O.M.I.T.E.E.» в 1994 году поджигает корпус контрактной воинской части в Бад-Фрейенвальде. «Группа Барбары Кистлер» в том же 1994 году взрывает бомбу в помещении штаб-квартиры ХДС.

Одно время кажется, что вся Европа – да что там Европа, весь мир – охвачен революционным сопротивлением. Дымится почва, до самого неба всплескиваются порывы огня. И все же на исходе ХХ века становится очевидным, что террористическая волна идет на спад. Связано это во многом с тем, что в начале 1990-х годов распался Советский Союз. Коммунизм оказался дискредитированным. Исчезла мировоззренческая альтернатива миру капитализма. Говоря иными словами, разрушить старое общество можно, но что вместо него предложить? «Сообщество свободных коммун»? «Экономический коллективизм»? «Конфедерацию гражданских кластеров», в которых по типу Швейцарии доминировать будет самоуправление на местах? Это пока чисто умозрительные концепты.

К тому же Система, как ее называли лидеры первого поколения РАФ, тоже сделала выводы из этой двадцатилетней войны. Заметно укрепилась ее защита. Многократно возросла ее полицейская мощь. Если в начале 1970-х годов вездесущность государства-левиафана была в значительной мере мифом, то теперь, когда дым сражений рассеялся, оказалось, что этот миф полностью воплотился в реальность. Сканеры на вокзалах и в аэропортах, камеры видеозаписи на улицах, в учреждениях и подъездах, новое снаряжение для полиции, в котором она выглядит наподобие марсиан, создание электронных баз данных на миллионы граждан, просвечивание их переписки, расходов, перемещений, занятий, вкусов, интимных пристрастий, кредитных и медицинских карт. Регистрируется чуть ли не каждый вздох, чуть ли не каждая мысль, мелькнувшая в подсознании. А это в свою очередь закладывает основу контекстных манипуляций: ощущая себя свободным, человек покорно идет туда, куда его незримо ведут. «Самое холодное из чудовищ» превращает его в управляемый манекен. Да и так ли уж нужна нам свобода? Разве мы готовы платить за нее ту цену, с которой она неизменно сопряжена? Не проще ли обменять ее на вкусный и сытный социальный паек? Не разумней ли быть «как все», чем пытаться отстаивать принципы личного человеческого достоинства?

К счастью, «все» – это еще не все. Мир, разумеется, изменился, но проблемы, раздирающие его, остались прежними. Цена свободы никогда не бывает слишком высокой, и всегда будут рождаться люди, готовые платить за нее. Тьма истории не способна их поглотить. Свет погасшей свечи продолжает светить – как свет давно умерших звезд. С чу́дной легкостью преодолевает он пространства беспамятной пустоты и воспламеняет собой души тех, кто готов видеть его.

Ничто на земле не проходит бесследно.

Слова, сказанные однажды, продолжают звучать.

К ним вновь прислушиваются миллионы людей.

И начинают трепетать их сердца.

Дайте миру еще один шанс!..

Благодарности:

Автор благодарен исследователям истории РАФ – Александру Брассу, Сергею Сумленному, Александру Тарасову, Тому Вэйгу и многим другим, чьи материалы, опубликованные в различных изданиях, помогли при написании этого произведения.