Сцена первая
Макс и Шарлотта.
На вид Макс вовсе не силач, но задирать такого на станешь. Шарлотта не красавица, но располагает к себе с первого взгляда.
Гостиная. Возможно, кульман. Приоткрытая дверь ведет в невидимую для зрителя прихожую к невидимой входной двери. Еще одна-две двери ведут в другие комнаты.
Макс один, сидит в удобном кресле, рядом – бокал с вином и открытая бутылка. Из колоды, игральных карт он строит на кофейном столике пирамиду в несколько ярусов. Сейчас он как раз складывает две карты шалашиком, собираясь поставить наверх последний ярус. Слышно, как отпирают входную дверь. Она открылась – в прихожей меняется освещение. Макс не обращает внимания, он сидит почти спиной к двери.
Макс. Не хлопай…
Дверь захлопывается – не слишком сильно. Карточная постройка рушится.
(Продолжает весьма философски)…дверью.
Шарлотта, еще в пальто, заглядывает в комнату.
Шарлотта. Это я.
Снова исчезает в прихожей.
Макс не собирает разлетевшихся карт. Отпивает, не поднимая глаз из бокала.
Шарлотта, уже без пальто, входит в комнату, в руках у нее чемоданчик и полиэтиленовый пакет с аэропортовской надписью «Без пошлины». Ставит чемоданчик на пол, подходит к Максу сзади и целует в макушку.
Привет.
Макс. Привет, любовница.
Шарлотта. О, как приятно. Ты меня раньше так называл.
Кладет пакет ему на колени и идет обратно к чемодану.
Макс. А, это ты. Я думал, любовница. (На подарок не смотрит. Перекладывает пакет на пол, возле своего стула.) Где была?
Шарлотта удивлена. Нагнувшись было за чемоданом – хотела отнести его в спальню, – она распрямляется. Чемодан остается на прежнем месте.
Шарлотта. Как – где? В Швейцарии. Забыл, что ли?
Макс наконец поднимает на нее взгляд.
Макс. Хорошо выглядишь. На пользу пошло.
Шарлотта. Что – один день в Швейцарии?
Макс. Что-то пошло… Уж не знаю – что!.. Как там Бзель?
Шарлотта. Кто?
Макс секунду молчит – притворяется, будто задумался.
Макс. Бзель, говорю. А по-твоему, «Базель»? Я всегда произношу «Бзель».
Шарлотта. А… да… По-моему, «Базель».
Макс (дурашливо напевает). Давввай все отменим, Давввай все забу…
Шарлотта недоуменно смотрит на него.
Шарлотта. Выпить хочешь? (Оценивает бутылку, бокал и поведение Макса. С нажимом, но без укора). Еще выпить хочешь?
Он улыбается, допивает вино, протягивает бокал. Она берет, находит второй, наливает, отдает Максу его бокал.
Макс. Так как старина Бзель? Скрипит потихоньку?
Шарлотта. Ты что, слегка навеселе?
Макс. Еще бы.
Шарлотта. Я не была в Базеле.
Макс проявляет к ее словам сдержанный, но явный интерес.
Макс. Разве? А где ж ты была?
Шарлотта. В Женеве.
Макс (удивленно хихикает). В Женеве! (Отпивает вино.) Ну и как, в таком случае, старушка Женева? Как франк поживает?
Шарлотта. Кто?
Макс (притворно удивлен). Швейцарский франк. Держится пока?
Шарлотта. Ты здоров?
Макс. Как бык.
Шарлотта. Как справлялся без меня?
Макс. Неплохо. Рекорд поставил: у домика одиннадцать пролетов в нижнем ярусе. Жаль, не достроил – карт не хватило.
Шарлотта. А проект твой как? Что там нынче?
Макс. Гостиница.
Шарлотта. А, помню. У тебя еще лифты не вписывались.
Макс. Я все придумал.
Шарлотта. Молодец.
Макс. Опрокину гостиницу набок – будет одноэтажная, вот и лифт не нужен. Только непонятно, что с бассейном делать: сейчас он на кровле, а переверну – вода вытечет. Кстати, как озеро?
Шарлотта. Какое озеро?
Макс (изображает крайнее удивление). Женевское. Ты же не на Лох-Несс ездила. Женевское озеро. Ведь оно возле Женевы? Наверняка. Его б Женевским не назвали, будь оно возле Бзеля, то бишь Базеля. Его б так и назвали: Бзельское, то бишь Базельское. Сама знаешь, швейцарцы народ надежный. Как швейцарские часы. И, что самое потрясающее, без всякой электроники. Не поддались они на этот обман. Помню первые электронные часы. Чтоб цифры увидеть, надо было рукой трясти, будто градусник стряхиваешь. И продавались только в Токио. Но ведь вытеснили пятнадцать камешков, напрочь вытеснили! На мировом рынке только и слышно: «Конец зубчатой передаче!» Впрочем, швейцарцы в панику не ударились. Сперва, для отвода глаз, тоже электронные часы выпускать стали – чтоб японцам вовсе голову заморочить. На этом себе тоже мошну набили. А теперь японцы не знают, куда деваться со своей электроникой. Волосы на голове рвут. Да ничего не попишешь – моде этой конец, вышло электронное время! Такие часы просто обречены на гибель, у них это в схеме заложено, помяни мое слово. Я про моду всегда скажу: когда придет, когда уйдет. И насчет этой доски на роликах. И нувель кюизин – все эти выверты кулинарные – я тебе тоже предрекал. Вот увидишь: и с электронными часами не промахнусь. Нет в них изысканности, породы нет. Сухо, технологично… Даже с приличными запонками не наденешь. И швейцарцы давным-давно это поняли. А твой товар как – ходкий?
Шарлотта смотрит непонимающе.
Шарлотта. Что?
Макс (изображает удивление). Товар, говорю, ходкий? Как шел? Хорошо в Женеве поторговали?
Шарлотта. Что с тобой?
Макс. Проявляю интерес к твоей работе. Я думал, тебе нравится, когда я интересуюсь твоей работой. Нравится, чтоб интерес проявлял! Для тебя это играет значение. Тьфу, черт, имеет… Помню, как же ты рассердилась, когда я сказал кому-то: «Моя жена работает не то у Сотби, не то у Кристи, точно не помню». Ты меня тогда неверно поняла. Думала, хочу остроумцем за твой счет прослыть. А я и вправду забыл. Кстати, как там старина Кристи? Доволен женевским спросом? Небось отлично брали?!
Шарлотта ставит бокал и подходит к Максу вплотную.
Шарлотта (пытаясь остановить поток его слов). Хорошо.
Макс. Хорошо? И только-то? Ох уж эти швейцарцы. Страшно консервативный народец. Им бы у японцев уму-разуму набраться. Давно б уже китов в Женевском озере промышляли. А, кстати, как склоны? Покатались? Снегу много?
Шарлотта. Замолчи… Замолчи… Замолчи… Что стряслось?
Макс. Ты забыла паспорт.
Шарлотта. Что?
Макс. Съездила в Швейцарию без паспорта.
Шарлотта. С чего ты взял?
Макс. А я его нашел в ящичке для рецептов.
Шарлотта. Боже милостивый!
Макс. Вот и я так думаю.
Шарлотта отходит и глядит на него с изумлением.
Шарлотта. Что ты там искал?
Макс. Паспорт.
Шарлотта. В жизни бы не додумалась – среди рецептов…
Макс. Я тоже не сразу додумался.
Шарлотта. Зачем тебе мой паспорт?
Макс. Я не знал, что попадется именно паспорт. Понимаешь?
Шарлотта. Похоже, понимаю. Значит, когда меня нет, ты роешься в моих вещах?
Пауза.
(Озадаченно). Но зачем?
Макс. Мне нравилось ничего не находить. Ну что тебе стоило положить паспорт в сумку? Мы бы так и остались идеальной парой. В кавычках.
Шарлотта. Но тогда ты, очевидно, проверял бы таможенные печати?
Макс. А вот это в точку! Я уже видел, что, когда ты была в Амстердаме, ни в каком Амстердаме ты не была. И знаешь, я перед тобой даже преклоняюсь! Ведь изловчилась привезти матери салфетки с Рембрандтом! Воистину есть мелочи, которые возвышают прелюбодеяние из сферы моральной до высокого искусства.
Шарлотта. Я бы на твоем месте замолчала.
Макс. Подумать только! Салфетки с репродукциями Рембрандта! Интересно, у кого оригиналы? Наверно, у какого-нибудь богача араба. «Обед готов, Абдул. Клади Рембрандтов на стол».
Шарлотта. Словно нас опять обокрали… Опять вторжение, опять насилие. Только хуже.
Макс. Я тебе не вор. Я тебе муж.
Шарлотта. Я и говорю. Хуже.
Макс. Ну… Прости. Надо же – прошу прощения за то, что тебя во лжи уличил. Все с ног на голову. И как ей это удается?
Шарлотта поворачивается, хочет уйти.
Ты куда-то идешь?
Шарлотта. Спать.
Макс. И не скажешь, кто он?
Шарлотта. Кто – он?
Макс. Любовник твой, любовник.
Шарлотта. Который?
Макс. Я думал, у тебя один.
Шарлотта. Разве?
Макс. О, так ты их вместе принимаешь или порознь? Простите за дерзость. Ну, давай так – если по отдельности, кивни.
Она лишь смотрит на него.
Бог мой. Ну, может, у тебя сегодня остался свободный вход? Так и я не занят. Найдется мне место? Любовников же всего два, правда? Ну, кивни!
Она смотрит на него.
Господи, да ты темная лошадка! И как же они втроем справляются? Вместе работают, как Марксы-циркачи? Надеюсь, я тебя не расстраиваю?
Шарлотта. Ты меня недооцениваешь.
Макс (с интересом). Ого! Значит, струнный квартет? Ничего себе история! (На миг задумывается.) А четвертый-то что делает?
Шарлотта замахивается.
А, понял. Сам с собой играет. Ну, ударь меня, ударь. Я тебя не трону. Терпеть не могу штампов. Поэтому и верен тебе до сих пор.
Шарлотта скрывается в прихожей и появляется уже в пальто.
Шарлотта. Если не возражаешь, я все-таки пойду. (Делает шаг к двери.)
Макс. Чемодан забыла.
Пауза.
Шарлотта возвращается, берет чемодан. Несет к двери.
Шарлотта. Ты переволновался. Очень сочувствую. Только сделал ты все не так. Впрочем, еще не поздно сказать что-то уместное. Если знаешь – что. (Ждет.)
Макс думает.
Макс. Я его знаю?
Шарлотта. Я тебя не знаю.
Хлопает дверью.
Слышно, как открывается и закрывается входная дверь. Макс сидит неподвижно. Потом тянется за пакетом, кладет его на колени, заглядывает внутрь. И хохочет. Вынимает стеклянный сосуд с миниатюрными Альпами. Встряхивает, и в вазе поднимается снежный вихрь. Постепенно он заполняет сцену.
Музыка – запись поп-группы – служит переходом к следующей сцене.
Сцена вторая
Генри, Шарлотта, Макс и Анни.
Генри обаятелен, добродушен, но может за себя постоять. Шарлотта не так обаятельна, но постоять за себя может еще лучше. Макс приятен, лишен самоуверенности, говорит примиряюще. Анни как раз такая женщина, какой Шарлотта была в молодости.
Гостиная. Проигрыватель и стойка с пластинками. Воскресные газеты. Из динамиков слышна музыка. Генри ищет какую-то пластинку, вокруг разбросаны конверты.
Двери ведут в прихожую, в кухню, в спальню. Входит Шарлотта, босиком, в слишком просторном для нее халате Генри. Шарлотта растрепанна и неумыта – она только что проснулась. Генри на миг отрывается от пластинок.
Генри. Привет.
Не отвечая, Шарлотта проходит вперед, садится и окидывает комнату безнадежным взглядом.
Шарлотта. О Боже…
Генри. Может, тебе лучше лечь? Кофе хочешь?
Шарлотта. Не знаю. (Следующие ее слова можно отнести к чему угодно, хоть к раскиданным пластинкам.) Все вверх дном.
Генри. Не волнуйся… Не волнуйся.
Продолжает искать пластинку.
Шарлотта. Пожалуй, я правда лягу.
Генри. Знаешь, я позвонил Максу.
Шарлотта. Что? Зачем?
Генри. Мне перед ним совестно. Он сейчас зайдет.
Шарлотта (резко). Не хочу его видеть…
Генри. Ну извини, так вышло.
Шарлотта. Генри, я всерьез.
Генри. Погоди-ка. По-моему, нашел. (Снимает с проигрывателя прежнюю пластинку – к этому времени она уже, вероятно, кончилась. Ставит новую.)
Между тем разговор продолжается.
Шарлотта. Ты еще не всю анкету заполнил?
Генри. Не-а.
Шарлотта. Книгу-то любимую выбрал?
Генри. «Поминки по Финнегану».
Шарлотта. Ты хоть читал ее?
Генри. Не глупи. (Опускает иглу на пластинку, слушает несколько тактов – звучит Штраус или нечто под Штрауса. Поднимает иглу.) Нет… Не то… Проклятье. (Прячет пластинку в конверт.) Помнишь, когда мы ездили не то в Борнмут, не то в Дюавилль, под самыми окнами была открытая танцплощадка?
Шарлотта. Не помню.
Генри. Наверняка помнишь. Я тогда писал пьесу о Сартре, а чертов оркестрик за двадцать минут отыгрывал репертуар и тут же принимался сызнова. Я высунулся в окно, разорался, а управляющий гостиницы…
Шарлотта. Это было в Санкт-Морице. (Презрительно.) Борнмут!.. Тоже мне…
Генри. Так что это было?
Шарлотта. Ты о чем?
Генри. Ну, как мелодия называлась? Похоже на Штрауса с компанией.
Шарлотта. Напеть можешь?
Генри. Конечно, нет.
Шарлотта. Так с кем же ты в Борнмут катался?
Генри. Не валяй дурака. Завтра с меня потребуют восемь пластинок, а у меня всего пять, да «Поминки по Финнегану».
Шарлотта. Ну, если ты и название не помнишь, и напеть не можешь, зачем, скажи на милость, она тебе на необитаемом острове?
Генри. Не обязательно, чтоб были только любимые.
Шарлотта. Разве?
Генри. Конечно. Просят назвать восемь пластинок, связанных с «вехами вашей жизни».
Шарлотта. Допустим, я – веха в твоей жизни. Когда ты увез меня в Санкт-Мориц, ты был без ума от песни «Роннетс» «Да-ду-рон-рон».
Генри. Это же «Кристалз»! «Роннетс», тоже мне…
Шарлотта встает, тоже ищет пластинку – вполне успешно. Ставит ее на проигрыватель. Разговор тем временем продолжается.
Шарлотта. Ты неверно взялся за дело. Набери восемь действительно любимых пластинок, а потом вспомни, с чем и с кем они связаны. Я не права?
Генри. Да пойми! Я же считаюсь драматургом-интеллектуалом. А предстану перед публикой полным идиотом, если объявлю завтра во всеуслышанье, по радио, что целыми днями слушал «Да-ду-рон-рон» в исполнении группы «Кристалз». И смел при этом обвинять Сартра в легковесности. О, слушай, идея! Как-то давным-давно Дебби поставила пластинку – знаешь, из тех, что вроде классика, а вроде и не классика. Ей тогда лет десять-одиннадцать было, еще волосы не выкрасила. И я тебе тогда сказал: «Вот этим дрянным мотивчиком меня чуть не довели, когда я сидел в Швейцарии и писал «Жан-Поль – сердитый король». Может, Дебби вспомнит?
Шарлотта. А где она?
К этому времени Шарлотта поставила пластинку. Звучит «Ледовый вальс».
Генри. На конюшне. Да, вот же – та самая музыка! (Довольный, ликующий, разглядывает конверт от пластинки.) «Ледовый вальс»! Как ты догадалась?
Шарлотта. В Альпах в середине зимы нет открытых танцплощадок. Только катки. У тебя теперь шесть пластинок.
Генри. Что ты, эта не подходит. Слишком банально.
Звонок в дверь. Генри останавливает пластинку.
Это Макс. Впускать?
Шарлотта. Нет. Скажи, меня нет.
Генри. Он прекрасно знает, что ты здесь. Где тебе еще быть? Ладно, скажу, что ты не хочешь его видеть, поскольку видела предостаточно. Годится?
Шарлотта (сдаваясь, со вздохом). Пойду оденусь. (Скрывается в спальне.)
Генри через другую дверь выходит в прихожую. Сначала слышны голоса, потом появляются Генри с Максом.
Генри. Привет, Макс. Заходи.
Макс. Привет, Генри.
Генри (входя в гостиную). Давненько тебя не видел.
Макс неуверенно входит.
Макс. Но ты ведь, кажется, ушел в глухое подполье?
Генри. Да, Макс. Прости уж. (Кивает на спальню.) А Шарлотты нет. Ну, ты-то как поживаешь?
Макс. Нормально.
Генри. Вот и хорошо.
Макс. А ты?
Генри. И я нормально.
Макс. Это хорошо.
Генри. Видишь, у всех у нас все нормально.
Макс. А у Шарлотты?
Генри. Я, конечно, не думаю, что она безумно счастлива. Кофе или вскроем?
Макс. Лучше вскроем.
Генри. Тогда погоди. (Уходит на кухню.)
Макс без особого интереса разглядывает газету. Из спальни выходит Шарлотта. Она одета, но довольно небрежно. Рассматривает Макса. Наконец он ее замечает.
Макс. Здравствуй, дорогая.
Шарлотта. У меня что – и выходных нет?
Макс (извиняясь). Генри позвонил…
Шарлотта (уже мягче). Ну ладно. Макс, все нормально.
Генри деловито выходит из кухни с откупоренной бутылкой шампанского и апельсиновым соком. Здесь же, в гостиной, находит бокалы. Наливает.
Генри. Привет, Шарлотта. А я как раз говорил Максу, что тебя нет. Макс, знаешь, я тебе очень рад. Что поделываешь?
Макс. Он шутит?
Генри. Да нет, я не о театре. До чего ж актеры чувствительны. Думают, я про них забыл, если на спектакли не бегаю.
Макс (обращаясь к Шарлотте). Я как раз делал Генри выговор, что он к нам носа не кажет.
Шарлотта. Если бы ты эту пьесу написал, тоже сидел бы тише воды, ниже травы. (Обращается к Генри.) Ты, никак, задумал соком меня поить? Номер не пройдет.
Генри. Нет, что ты! Всем шипучего! Кутить так кутить. Сегодня я безрассуден, расточителен, знаменит, влюблен, а на будущей неделе потерплю кораблекрушение и паду жертвой «Пластинок Робинзона».
Макс. Тебя пригласили на радио?
Генри. Да, влип. Держи, любовница. Кстати, как вечерок вчера провели?
Шарлотта. Тоска. Опять притворяться пришлось.
Генри. Ох, и остроумная мне жена попалась. Я про спектакль спрашиваю.
Шарлотта. А я про него и отвечаю. Напрасно я согласилась играть в пьесе Генри.
Макс. А я не напрасно, я доволен.
Шарлотта. Конечно, ты доволен, болван. Ты ж ему не жена.
Макс. А, тогда понятно.
Шарлотта. Видишь, Максу понятно. И он глубоко прав.
Макс. Но я ничего не говорил!
Генри. Ну как все-таки вчера было?
Шарлотта. Неважно. Партер пустоват на две трети примерно. (С наигранной невинностью.) Ой, прости, дорогой, ты о чем спрашиваешь?
Макс (неодобрительно). Шарлотта, ну в самом деле! Все нормально, Генри, честное слово. И смеялись там, где надо – для субботней публики вполне сносно. Ко мне даже после спектакля подходили – мол, сцена примирения очень трогательно вышла. Да, кстати. Они еще сказали – ерунда, разумеется, но лучше я передам тебе… Сдается мне, что они правы… Ну, в общем, текст про японцев и электронные часы публика не понимает… Не ясно, о чем речь. Может, вычеркнем? Ну, на один спектакль, на пробу, а?
Генри останавливает его жестом, точно постовой машину.
Генри. Минутку, Макс. (Обращается к Шарлотте.) Партер на две трети пуст или полон?
Шарлотта бесстыдно смеется.
Шарлотта. Неудачный заход, Макс. (Поднимает бокал.) За заключительный спектакль! Да рухнет «Карточный домик»!
Макс (в ужасе). Шарлотта!
Шарлотта. Тебе хорошо – играешь самого Генри, шампанское попиваешь и текст говоришь лизаный-перелизаный. Он смеется, у него смеются – все там, где надо… А я червяк, наживка для публики. Мои стоны тоже там, где надо. Стоны, охи-ахи, а потом – бац – пол зала застонало и уходит! Любовника-то у нее, оказывается, нет! Они тут же теряют ко мне всякий интерес. Я просто жертва его фантазии: тихая женушка, преданная мужу и работе, с ящичком для рецептов и гордостью с фиговый листок: «Ты переволновался… Очень сочувствую… Еще не поздно сказать что-то уместное…»
Макс. Боже, Шарлотта!
Шарлотта (весело). Да заткнись ты, Макс. Вот если бы он меня любовником снабдил вместо временного паспорта – зал бы ломился.
Генри. Слушай, не рановато ли ты завелась? С самого утра…
Шарлотта. Наоборот, дорогой, поздновато.
Макс. Э-э, а где сегодня юная Дебора?
Шарлотта. Кто?
Макс. Дебби.
Шарлотта (озадаченно). Дебби?
Макс. Дочь твоя где?
Шарлотта. Ах, дочь…
Генри. В конно-спортивной школе.
Шарлотта. А вот этот текст уже из чужой пьесы. Для Генри главное – диалог красивый выстроить. А дети – фи, это же так некрасиво, только и разговоров, что об угрях да прыщиках. Генри такие диалоги писать не умеет. Нет в нем исследовательской жилки.
Генри. Это верно.
Макс (Шарлотте). Многие пары и в жизни не заводят детей – не только на сцене. Мы с Анни, например…
Генри. Не надо. Макс. Я ей раз сказал, что некоторые женщины хороши сами по себе, без детей, они как бы рождены бокалы наполнять. Ты бы слышал, как она взбесилась. (Беспечно, но зная, что делает, протягивает Шарлотте пустой бокал.) Плесни-ка.
Макс (бросает взгляд на Шарлотту и вызывает огонь на себя). Позволь мне. (Забирает у Генри бокал, наполняет из бутылки и графина.)
Шарлотта. Многие мужчины тоже рождены бокалы наполнять, им другого не дано – чего ж ты про них не пишешь?
Макс отдает Генри бокал.
Генри (улыбаясь Максу). Очень рад, что ты заглянул.
Шарлотта. Еще бы не радоваться! С тебя теперь причитается. Ты же его нарочно позвал – утешать свое самолюбие. Пуп земли. И слова нужные наготове – всплывают при первой необходимости. Кстати, вот вам главное отличие театра от жизни. Все придумано заранее! Ну, представь: Генри выясняет, что у меня есть любовник. Станет он упражняться в остроумии и нести вздор про рембрандтовские салфетки? Черта с два! У него дух перехватит, он скорчится весь, будто коленом между ног двинули… Генри! Ге-е-енри? Не отвечает! Генри, ау! Скажи что-нибудь остроумное.
Генри (поворачивается к ней). Я его знаю?
Макс (поднимаясь). Ну, спасибо за шампанское…
Шарлотта. Сядь, Макс. Сядь, Бога ради, а то он решит, что любовник – ты.
Генри. Макс, это не ты?
Макс. Ради Христа!
Оседает обратно в кресло.
Генри. Шутка, Макс. Пустая болтовня. Диалог строим, понимаешь?
Звонок у входа.
Ну, понял?
Макс. Анни обещала зайти, если заседание рано кончится. Она ведь в этом… в «Комитете защиты Броуди». Слыхали?
Пауза.
Пойду открою.
Генри. Я открою.
Макс. Нет, сиди. Это точно Анни. Я сам. (Идет открывать.)
Шарлотта. Ну, спасибо, удружил. Кто еще пожалует?
Генри. А ты подай на стол какой-нибудь дряни… Или сама на столе станцуй. Тут же уйдут.
Шарлотта. Скажи лучше, какого черта ты ему позвонил?
Генри. Ну, написал я текст – единожды. А Максу каждый вечер его говорить приходится. Меня совесть замучила.
Шарлотта. А за меня тебя совесть не мучает?
Генри. Конечно, мучает. Хочешь, на столе тебе станцую?
Шарлотта. Ты только Анни о Броуди не расспрашивай.
Генри. Ладно.
Шарлотта. А то заведется про козлов отпущения и круговую поруку – уши вянут.
Генри. Ладно, понял.
Шарлотта (с воодушевлением). Дорогая! Сколько лет, сколько зим!
Входит Анни, за ней Макс. В руках у Анни сумка с овощами и зеленью.
Анни. Здравствуй, Шарлотта. Очень рада тебя видеть.
Макс. Мы только на минутку.
Анни. Генри, как дела?
Генри. Отлично.
Макс. Сегодня митинг протеста, Анни там распорядителем, поэтому мы не можем…
Генри. Слушай, заткнись. Не обращай на Макса внимания. Я его огорчил. Анни. Чем это?
Генри. Да ничем. Спросил, не он ли любовник Шарлотты, а он обиделся.
Анни. Так он или нет?
Генри. Нет, судя по всему. В магазин ходила?
Анни. Да попался магазинчик на обратном пути… Пусть это вам будет, вместо цветов.
Шарлотта (забирает у нее сумку и изучает содержимое). Дорогая, грибы-то зачем?
Анни. Неуместно, конечно…
Шарлотта (ведет себя весьма бесцеремонно). И репа!
Анни (несчастным голосом). И морковь… Наверно, не совсем уместно…
Генри. А мясо где?
Шарлотта. Заткнись.
Анни. Лучше б я цветы принесла.
Шарлотта. Что ты! Так намного лучше!
Генри. Весьма оригинальный букет. Сейчас вазу принесу.
Анни. Их же есть надо, а не любоваться.
Генри. «Есть, а не любоваться». Идеальное название для порнографического ревю.
Шарлотта. Пойду соус сделаю.
Макс. Не возись, ради Бога. Мы же не будем есть.
Генри. Соус – дело нехитрое.
Анни. Может, лучше я?
Шарлотта. Нет-нет, я знаю, где что лежит.
Генри. О да. Шарлотта скрасит соусом любую порнуху. И знает, где что лежит.
Шарлотта разбирает овощи. Генри достает четвертый бокал.
Присаживайся, шампанского выпей. Сегодня я безрассуден, расточителен, знаменит, влюблен, а на будущей неделе потерплю кораблекрушение и паду жертвой «Пластинок Робинзона». Могу и тебя с собой взять, там есть графа: «Единственная роскошь, которую вы можете себе позволить». Хочешь быть моей роскошью?
Анни. Боюсь, я для тебя чересчур роскошна.
Макс. А восемь пластинок выбрал?
Генри. В том-то и загвоздка. Ненавижу музыку.
Шарлотта. А точнее, он любит поп-музыку.
Генри. Совершенно не обязательно повторять каждое мое слово.
Макс. Ну «поп» так «поп», что особенного?
Шарлотта. Да то, что он ханжа, только шиворот-навыворот. Любит поп-музыку, но считает это постыдным. (Уносит овощи на кухню, закрывает за собой дверь.)
Генри. Она права. Проблема в том, что я люблю не ту поп-музыку, какую надо. Если «Пинк Флойд» затесались среди симфоний и мадам Дженет Бейкер – это допустимо: вносит свежую ноту, обнаруживает широту твоих вкусов или, на худой конец, искренность. Но мне, как на грех, нравятся «Ум-ум-ум-ум» в исполнении Уэйна Фонтаны и его «Майндбендерз».
Макс. «Ум-ум-ум-ум»?
Генри. Песня так называется. (Напевает.) Ум-ум-ум-ум… И Найл Седака мне нравится. Помнишь «О, Кэрол»?
Макс. Ну, Генри…
Генри. Да, я старомоден. Люблю «Херманс Хермитс», «Хоулиз», «Братьев Эверли», Бренду Ли, «Сьюпримз»… Не все, разумеется. Мне не певцы нравятся, а отдельные вещи.
Макс. Все ты врешь! Не может такая музыка нравиться!
Генри (настойчиво). Еще как может! Но почему-то считается, что за живое берет только серьезная музыка. Пригласили меня как-то в Ковент-Гарден послушать некую Каллас в некоем зарубежном мюзикле без всяких танцев – люди душу дьяволу продавали, лишь бы билеты достать. Считалось, послушаю я эту самую Каллас – и вмиг от моего недуга излечусь. Точно это не театр, а центр восстановления музыкально неполноценных. Недуг же мой в ту пору подсказывал, что «Ты утратила чувство любви» в исполнении «Праведных Братьев» на лондонском диске – несравненное, неподражаемое сочетание звуков, гармония, наивысший взлет человеческого духа. Считалось, что эта певица вправит мне мозги.
Макс. Бесполезно?
Генри. Абсолютно. Может, в первую тридцатку она б у меня и вошла… И то сомневаюсь.
Макс. Значит, остался верен «Братьям»?
Генри. Ага. Думаешь, меня Бог обделил?
Макс. Конечно. По-моему, ты просто идиот.
Генри. Ну и что же мне делать?
Макс. Да уж ничего не поделаешь…
Генри. Ну, насчет «Пластинок Робинзона»?
Анни. Ты и сам отлично знаешь.
Генри. Отказаться от передачи?
Макс. О, слушай, вспомнил! (Поет, сильно фальшивя.) «Ты утратила чувство любви»…
Генри. Ты подумай! Отвращающая терапия! Любовь отбивает напрочь.
Макс (поет). «…чувство любви… Ты утратила чувство любви…».
Генри. По-моему, он меня сейчас вылечит!
Макс (поет). «…оно навеки у-у-ушло-о-о… оу-оу…».
Генри (радостно). Чудовищная дрянь! Ты просто целитель! А теперь давай «О, Кэрол».
Макс. Я ее не знаю.
Генри. А я тебе поставлю, послушай.
Макс. Лучше пойду Шарлотте помогу.
Анни. Мне бы надо пойти.
Макс. Нет, я первый придумал.
Входит Шарлотта с миской в руках.
Шарлотта. Один соус готов.
Макс. А я как раз иду помогать.
Шарлотта. Ладно, будешь шинковать.
Макс. Отлично. Пошли шинковать… (Уходит на кухню.)
Шарлотта ставит миску на стол и собирается последовать за Максом.
Генри сует палец в миску, облизывает.
Генри. Чего-то не хватает.
Шарлотта. Что?
Генри. Не хватает чего-то. Изюминки в нем нет. Может, чесноку добавить? Или лимонного сока? Сам не знаю.
Шарлотта (холодно). Может, кухарку наймешь?
Генри. Нет, это расточительство. Кухарка зальет нас майонезами, мы захлебнемся лимонным соком. Нам столько не переварить. А куда излишки девать?
Шарлотта. На сцену, вероятно. Вместе с прочим бредом, который ты несешь. (Выходит на кухню, закрывает за собой дверь.
Пауза.
Генри. Ты в порядке?
Анни кивает.
Анни. А ты?
Генри кивает.
Обними меня.
Генри качает головой.
Обними меня.
Генри. Нет.
Анни. Ну же, обними меня! Пожалуйста.
Генри. Нет.
Анни. Обними.
Генри. Нет.
Анни. Трус.
Генри. Я тебя все равно люблю.
Анни. Да, говори.
Генри. Я тебя люблю.
Анни. Еще.
Генри. Люблю тебя.
Анни. Да-да!
Генри. Люблю.
Анни. Ну тогда обними. Войдут не войдут, какая разница? Ну, рискни, поцелуй!
Генри. Анни, ради Бога!..
Анни. А хочешь, дам быстренько – прямо на ковре?
Генри. Свихнулась.
Анни. Меня совершенно не волнует, что ты обо мне думаешь.
Генри. Еще как волнует.
Анни. Совершенно не волнует. Я тебе все врала.
Пауза.
Генри улыбается.
Ненавижу воскресенье.
Генри. Видишь, хотел тебя подбодрить, позвонил наудачу, а Макс схватил трубку первым. Пришлось наспех выдумывать повод.
Анни. Я бы все равно зашла. «Привет, Генри, привет, Шарлотта, иду мимо, не видела тыщу лет»…
Генри. С огнем играешь.
Анни. У меня как раз такое настроение – с огнем поиграть. Давай сбежим, пока они репу режут?
Генри. Совсем сбрендила.
Анни. Сбежим, и все решится само собой. Макс будет страдать. Шарлотта заставит страдать тебя и потребует алименты. С Дебби будешь встречаться по воскресеньям, а через три года она вообще поступит в университет и плевать на нас на всех хотела…
Генри. Дело не в Дебби.
Анни. А, ну да, ты хочешь выждать время.
Генри. Хочу.
Анни. Выждать, чтоб все изменить, испортить, опошлить и – окончательно увериться, что это тоже подделка!
Генри. Я чужих жен не краду.
Анни. Большое спасибо.
Генри. Ты же знаешь, о чем я.
Анни. Разумеется, знаю. Ты меня любишь, но признать это во всеуслышанье стыдно. Как любовь к расхожим шлягерам. Вот я и говорю: большое тебе за это спасибо!
Распахивается кухонная дверь, появляется Макс, драматически размахивая порезанным пальцем.
Макс. Только не волнуйся! Платок есть?
Анни. Макс! Что случилось?
Анни и Генри начинают действовать – ищут платок. Генри находит у себя в кармане – белый и чистый.
Генри. Держи.
Макс. Спасибо. Нет-нет, я сам.
Анни. Давай посмотрю.
Макс. Порез неглубокий, только крови много. (Обращаясь к Генри.) Черт бы подрал твою кухню: кругом шампанское – и ни салфетки, ни полотенца…
Анни. Бедный мой! Ну, подержи вот так.
Макс. Лучше суну опять под холодную воду. (Направляется к двери.)
Генри. Макс, ты уж прости. Она и меня однажды чуть не зарезала.
Макс выходит, дверь остается открытой. Генри и Анни продолжают говорить о своем, но потише – чтоб не услыхали на кухне.
Анни. Прости меня.
Генри. Это ты прости.
Анни. Ничего. Все хорошо.
Генри подходит и быстро целует ее.
Генри. А будет еще лучше.
Анни. Как?
Генри. Может, нас застукают.
Анни. Проще самим признаться. Тому, кто первый войдет, ладно? Если Макс – говорю я. Если Шарлотта – начинаешь ты. Давай? Это же так просто. Помнишь, как в том фильме со скалы прыгали? Разом – и с головой в воду. Всего-то две семьи и один ребенок. Ну, давай?
Шарлотта входит с кухни с подносом. На нем салатницы с нарезанными овощами.
(Обращаясь к Генри). Давай?
Звучит беспредельно откровенно, но – в то же время – безопасно, комар носа не подточит. Так Анни и Генри и будут говорить дальше: о своем среди общей беседы, в присутствии Шарлотты и Макса.
Шарлотта. Макс показал вам руку? Он резал красную капусту. Теперь-то я у него все ножи изъяла. И он готовит еще один соус. Говорит, гавайский. Подавать положено в пустом ананасе. Но ананаса у нас нет. И Макс хочет подать его в пустой банке из-под ананасового компота. Хорошо иметь остроумного мужа, я тебе завидую. Генри утверждает, что у него есть чувство юмора, но на самом деле это рефлекс, знаешь: «шутка-смех», «шутка-смех». Эй, Генри? Мысль его блуждает! Ананас, ананас… Эй, дорогой, вернись!
Генри (обращаясь к Анни). Нет, прости.
Анни. Ладно, все хорошо.
Шарлотта (раскладывает приборы). Дебби собиралась обедать дома?
Генри (обращаясь к Анни). Не очень-то.
Шарлотта. Что?
Генри. Нет. Она не придет.
Анни (допивает вино в своем бокале). А где Дебби?
Генри. В конно-спортивной школе. Еще налить? (Забирает пустой бокал у нее из рук.)
Анни. Я люблю тебя.
Шарлотта. Пока она не села на лошадь, она сама жрала как лошадь.
Генри наполняет бокал Анни.
Генри. Я за ней должен заехать. (Возвращает бокал Анни.) Шампанское сойдет?
Шарлотта. Поедешь за ней?
Анни. Все равно…
Входит Макс с гавайским соусом в консервной банке.
Макс. Вот и мы.
Анни. Теперь все сойдет…
Макс. Соус по-гавайски.
Генри. Ты мировой парень.
Шарлотта. Молодец, Макс.
Анни. Ты тоже. (Подходит к Максу, окунает палец в соус, пробует.)
Макс. По-моему, всего хватает. Как ты думаешь? (В другой руке у Макса носовой платок Генри с пятнами крови; протягивает его владельцу.) Спасибо. Что с этим делать?
Генри (забирает). Ничего, давай так. (Сует платок в карман.)
Анни (Максу). Неплохо. (Шарлотте.) Можно, я кое-что добавлю?
Шарлотта. Конечно. И спрашивать нечего.
Анни. Я быстро. ( Забирает у Макса банку, идет на кухню.)
Шарлотта (обращаясь к Генри). Зря ты над ней трясешься. Могла б и пройтись, тут полчаса ходу.
Макс. Кто, куда?
Шарлотта. Дебби.
Генри. Пока они весь навоз вывезут…
Шарлотта. Жокей их в седло подсадит или под себя положит…
Генри (без улыбки). Гомерический хохот.
Макс. Я б на вашем месте ее одну не пускал. На пустыре недавно кого-то убили. Нечего гусей дразнить.
Шарлотта. На убийство Дебби не пойдет. Разве что вздует маленько. Нет, я ее совершенно не понимаю.
Анни возвращается с соусом.
У приличных людей дочери на пони катаются.
Проходя мимо Генри. Анни, не останавливаясь, невозмутимо сует ему палец в рот.
Анни. Вкусно?
Шарлотта. У некоторых дочери панкуют. Ну а наша верхом гоняет, точно «Последний из могикан».
Генри. Свихнулась.
Анни отдает соус Шарлотте.
Шарлотта (обращаясь к Анни). А у вас как – несовместимость спермы или с трубами нелады? А может, ты просто детский писк не выносишь?
Макс. Шарлотта!
Генри. Ну какое тебе дело?
Шарлотта (кивает на Генри). Он-то в свою дщерь просто влюблен!
Анни. Разве это не естественно?
Шарлотта. Нет, милочка. Естественно, когда она в него.
Генри. Слушай, Анни, а чего вы в этом Комитете добиваетесь? Шарлотта спрашивала, а я не смог объяснить.
Макс. Ну, ты же знаешь – дело рядового Броуди!
Анни. Да ладно тебе…
Макс. Анни его знает.
Анни. Не сочиняй.
Макс. Расскажи, как ты с ним в поезде познакомилась.
Анни. Да. Познакомилась.
Пауза.
Генри с нескрываемым интересом ждет продолжения.
Генри. Ну и?…
Анни (смущенно смеется). Да я, по-моему, уже рассказывала.
Генри. Но мы тебя сто лет не видели.
Макс. Анни ехала в Лондон с дачи. Верно?
Генри. Верно?
Анни. Да.
Генри (ошеломленно). И где же у вас дача?
Анни. В Норфолке.
Генри. В Норфолке? Неужели прямо в горах?
Анни (раздраженно). В каких горах? Норфолк плоский, как… (Останавливается на полуслове.)
Шарлотта. Очень смешно. Генри, прекрати высмеивать!
Генри. О чем ты, не понимаю? Значит, ты направлялась в Лондон из своего плоского Норфолка – то есть с дачи – и повстречала этого солдатика прямо в поезде?
Анни. Да.
Макс. Просто удивительное совпадение. Броуди ехал на антиядерную демонстрацию, и Анни как раз туда же!
Генри. Неужели?
Анни. Да.
Генри. А как же вы друг друга узнали? У него значок, что ли, на форме красовался – «Нет ракетам»?
Анни. Он был в штатском.
Макс. Вообрази, какая смелость, какая сила духа! Простой солдат, получив увольнительную, идет на демонстрацию против их дурацких ракет.
Генри. Их? Я думал – наших.
Макс. Нет, американских.
Генри. А, тогда, конечно, их.
Макс. Видишь, какая силища моральная! Человек идеи! Не то что мы.
Генри. Мы?
Макс. Ну, мы с Анни.
Генри притворяется, что не понял.
У нас же собственность в тех краях, в Малом Бармуте.
Генри. Ага, понимаю. Значит, у рядового Броуди нет дачи в Малом Бармуте.
Макс. Конечно, нет. Он из Шотландии родом. За нами, подальше, у них военная база. Он, собственно, и сторожил эти самые ракеты, из-за которых наш Бармут попал в заложники русским воякам. До войны, конечно, не дойдет, упаси Боже…
Генри (обращается к Анни). Теперь все понятно.
Анни. Что тебе понятно?
Генри. Все яснее ясного. Раз Малый Бармут не собирается объявлять России войну – не стирайте его с лица земли, он тут ни при чем. Правильно?
Макс. Совершенно правильно.
Шарлотта. Генри, заткнись.
Макс. Он что – издевается так?
Шарлотта. Представь себе.
Макс. А над чем? Убей Бог, не понимаю.
Генри (радостно сдаваясь). Ты прав, все крайне серьезно. Значит, встретила ты в поезде этого Броуди, а он возьми да и скажи: «Вижу, вы на демонстрацию едете, в Лондон?» Так дело было?
Анни. Нет. Он вспомнил меня по сериалу, в котором я в юности снималась. Он был тогда совсем маленьким и смотрел по телевизору «Рози из Королевского приюта».
Макс. Представляешь, узнал! Точно Анни только вчера играла Рози из Королевского приюта. Он сам-то еще ребенок.
Анни. Ему двадцать один год.
Макс. Сущее дитя.
Генри. Это дитятко, если не ошибаюсь, свернуло шею двум полицейским?
Макс. Пошел ты… (Обращается к Шарлотте.) Если ты и вправду хочешь разобраться что к чему, – приходи на митинг.
Шарлотта. Надо бы, конечно, только жаль выходной тратить. Гостей принимать и то лучше. К счастью, не все люди подобны мне. Есть и такие подвижники, как Анни.
Генри. Может, мне сходить?
Шарлотта. Ты не годишься. Ты вроде меня. Правда, Анни?
Анни. Тебе же Дебби из конной школы забирать.
Генри. Я и в самом деле намерен вступить в «Комитет в защиту Броуди». Жаль, раньше не сообразил.
Шарлотта. Им не нужны дилетанты. И у тебя должны быть серьезные мотивы. Как у Анни.
Генри. Броуди желает выбраться из тюрьмы. Ему без разницы – по каким мотивам ему помогают.
Макс. Ну, и по каким же, к примеру?
Генри. Ну, допустим, кого-то волнует, что его образ в глазах публики дал сильный крен вправо. А кто-то другой влюбился в члена этого самого комитета и мечтает завоевать ее расположение.
Шарлотта. Твой случай первый или второй?
Генри. Думаешь, шучу? Отнюдь. Нет четкой границы между общественным и личным.
Макс. Кто это сказал?
Генри. Я сказал, болван.
Макс. Нет, мысль чья?
Генри. Ах, мысль… (К Анни.) Забирай его на митинг. Я им сыт по уши.
Анни. Он не пойдет.
Генри (смакуя каждое слово). Ты – не – идешь – на – митинг?
Макс. Так уж вышло. Я бы пошел, но тогда я подведу партнера, мы с ним в сквош играем.
Генри. Сквош? Интересная моральная дилемма. Как поступил бы на твоем месте Святой Августин?
Макс. Не думаю, чтоб Святой Августин играл в сквош.
Генри. Разумеется, с ним играть бы никто не стал. Но тем не менее. Делаем весы из морковки и ананаса. И размышляем. На одной чаше весов партнер Макса по сквошу. Порядочный человек, но потеря не самая значительная. На другой чаше весов Броуди – отъявленный головорез, поджигатель, осквернитель национальных святынь, но – ему предстоит тухнуть в тюрьме годы и годы, и все, вероятно, из-за неспособности общества его понять, постичь его раздвоенность. Он же хулиганствующий пацифист!
Макс. Я хулиганов не защищаю, пусть даже хулиганов-идеалистов. Я только…
Генри. Что касается хулиганства и вандализма, поджог мемориала павшим, да еще с помощью венка неизвестному солдату, который пошел на растопку, – поступок не самый благоразумный. По-моему, он нарывался.
Макс. Ну конечно, нарывался, идиот ты этакий! Но он захлебнулся в собственных эмоциях.
Генри. И утонул. Так не бывает.
Макс. Почему не бывает?
Генри. Не бывает, чтоб в «эмоциях» «захлебнулся». Невозможное сочетание слов.
Макс. Господи Боже. Знаешь, Генри, конечно я в твоем доме и пью твое вино, но извини мне…
Генри. Меня. Не мне, а меня. Макс.
Макс. Ты прав. (Решительно ставит бокал и встает.) Пошли, Анни. Ты какой-то ущербный. Чего-то в тебе недостает. Слова-то ты все выучил. Жонглировать умеешь. Но жизнь – это не только слова.
Генри. Знаешь, а ведь больно…
Макс. Пускай Броуди не интеллектуал и тебе не чета, но он шел в бой за идею, а схлопотал шесть лет за глупую браваду и драку. И если б не Анни, его бы тут же забыли, недели бы не прошло. Вот это и есть жизнь – этакое месиво из удач, неудач, людских страстей, и иметь на все готовый ответ вовсе не обязательно. Кто ты такой, чтоб говорить с Анни свысока? Да она стоит десятка таких, как ты.
Генри. Это я знаю.
Макс. Прости, Шарлотта.
Шарлотта. Эк он тебя отбрил. Генри.
Макс идет в прихожую. Шарлотта тоже выходит, укоризненно взглянув на Генри. Анни встает. Во время дальнейшего разговора она двигается по сцене, на Генри почти не смотрит.
Генри. Зато я мог все время смотреть на тебя и – никаких подозрений.
Анни. Когда ты едешь за Дебби?
Генри. К четырем. А что?
Анни. К трем. Я буду в машине.
Генри. А как же Броуди?
Анни. Пошел он к черту. (Выходит, закрывает за собой дверь.)
Звучит поп-музыка: «Мне предстоит что-то хорошее», группа «Херманс Хермитс».
Сцена третья
Макс и Анни.
Гостиная. Макс один, слушает маленький радиоприемник – звучит по-прежнему «Херманс Хермитс», но уже тише. Расположение мебели и дверей разительно напоминает начало сцены первой. Слышно, как за сценой ключом отпирают и потом захлопывают входную дверь. Из прихожей на миг показывается Анни, в пальто. Она торопится.
Анни. Включил? (Исчезает, снова появляется – уже без пальто.) Много я пропустила?
Макс. Минут пять-десять.
Анни. Черт. На машине успела бы к началу.
Макс. Где ты была?
Анни. Ты же знаешь – на репетиции.
Музыка умолкает, слышится голос Генри – он отвечает на вопросы в программе «Пластинки Робинзона». Вскоре Макс выключит радио, а пока беседа Генри с журналистом неразборчиво вплетается в разговор действующих лиц.
Макс. Как поживает Жюли?
Анни. Кто?
Макс. Жюли. Фрекен Жюли из Стриндберга. Фрекен Жюли из пьесы Августа Стриндберга. Как она?
Анни. Ты в своем уме?
Макс. Может, это и…
Анни. Тише, потом…
Макс. Может, это и не важно…
Анни. Макс, ну дай же послушать!
Макс выключает радио.
В чем дело? Ты сердишься?
Макс. Может, это и не важно, но в машине, впереди, между сиденьями, я нашел вот это. (Показывает грязный, в кровавых пятнах, белый носовой платок.)
Анни. Что это?
Макс. Платок Генри.
Анни. Ну и отдай ему. (Тянется за платком.) Давай я постираю, и отдашь Шарлотте в театре.
Макс. Я ведь Генри сразу отдал, как кровь остановил… Когда Генри был в машине? (Пауза.) И платок был только в крови, а теперь… Или у тебя насморк? Значит – вы с Генри… Вы его замарали, он – грязный, грязный! И ты – грязная! Грязная, мерзкая потаскуха! Ты… ты… (Сидит неподвижно, сдавленно рыдает; справляется с собой, может говорить.) Скажи… ведь ничего не было?
Анни. Было.
Макс. Господи… Зачем?…
Анни. Мне очень жаль. Макс, но…
Макс (обрывает, с внезапным спокойствием). Ладно, пусть. Было так было. Ничего.
Анни. Мне очень жаль, Макс, но я люблю его.
Макс. Не может быть.
Анни. Может.
Макс. Нет, нет, не любишь.
Анни. Люблю. И он меня любит. Ну вот, сказала. Мне очень жаль, но так лучше. Надоело врать.
Макс (вновь со слезами на глазах). Нет, Анни, нет! Я люблю тебя… Не уходи!
Анни. Не надо так, прошу тебя!..
Макс. И давно ты с ним? С ним – Боже правый!.. (Яростно бьет по радиоприемнику.)
Снова звучит музыка – «Праведные Братья» поют «Ты утратила чувство любви» – словно бы Макс резким ударом включил радио на полную громкость. Он хватает Анни – поначалу грубо, но тут же оказывается, что он ее обнимает. Анни не отвечает, терпеливо сносит его объятия, пусто смотрит через плечо Макса.
Сцена четвертая
Генри и Анни.
Гостиная. Явно временное жилище, разделенное рейкой-вешалкой для одежды на правую и левую половины – «мужскую» и «женскую».
Генри один, пишет за столом. Расположение дверей и мебели сразу напоминает сцену вторую. На полу – картонные коробки с папками, газеты, письма, сценарии, афиши и программы… Беспорядочно наставлены каталожные ящички. Видна также тахта. На ней или возле нее – воскресные газеты и сценарий в твердом переплете. Из радиоприемника негромко льется поп-музыка.
Из спальни выходит Анни, босиком, в слишком просторном для нее халате Генри. Генри, оторвавшись на полуслове, взглядывает на нее и вновь начинает писать.
Анни. Меня нет. Обещаю.
Подходит к тахте и, стараясь не шуршать, раскрывает газету. Генри пишет. Анни кидает на него один взгляд, второй. Он не замечает. Она встает, заходит за спинку стула, заглядывает через плечо. Он не замечает. Она обходит стол, встает прямо перед Генри. Он не замечает. Она распахивает халат. Он не замечает. Она снова заходит ему за спину, смотрит через плечо. Он поворачивается, хватает ее – от неожиданности она вскрикивает, смеется. Стоят обнявшись.
Генри. Называется «ее нет»!
Анни. Ну, прости, прости, я исправлюсь. Буду сидеть и учить роль.
Генри. Не будешь ты учить.
Анни. Я в другую комнату уйду.
Генри. А эта чем плоха?
Анни. Нет-нет, ты должен писать для меня пьесу.
Генри. Не идет у меня эта пьеса. Уволь.
Анни. Но ты же обещал. Мне в подарок.
Генри. Ну ладно, ладно… Тогда не уходи, расскажи что-нибудь. (Выключает радио.) Запомню ритм, манеру речи, напишу страничку, потом затащу тебя в постель, потом еще страничку, потом снова… Слушай… (Счастливым голосом.)…тебе хорошо?
Анни кивает.
Анни. Да. А тебе?
Он кивает.
Анни. (Радостно и виновато). Но ведь это ужасно. Макс страдает, а я… так счастлива. Рядом с этим счастьем его страдания как-то безвкусны. Некрасиво так говорить? Но он забрасывает меня письмами, к телефону с репетиции требует – то агентом моим назовется, то родственником. Любит меня и хочет, чтоб и я его болью мучилась. А я никакой вины не чувствую, он меня попросту раздражает. Скучно все это, неинтересно… Вы, писатели, никогда об этом не пишете.
Генри. О чем – об этом?
Анни. Про безответную любовь пишут и пишут, на страдания любящих извели море чернил. А каково тем, кого любят! Им же скучно, безмерно скучно, но вы об этом – молчок. Мне кажется, это…
Генри. Серьезный пробел в литературе?
Анни. Что? Нет, я хочу сказать…
Генри. Непростительный писательский предрассудок?
Анни. Да нет, это просто очень интересно.
Генри. Ах, интересно…
Анни. Ну, это показывает… Ладно, проехали…
Генри. Как спалось?
Анни. Слушай, а почему мы пропустили? Куда ты пропал?
Генри. Пришел – ты спишь…
Анни. Сам виноват. На меня снотворное быстро действует, сразу надо было приходить, как обещал.
Генри (кивнув на стол). Нельзя бросать на полуслове – всю ночь бы маялся.
Анни. Ясно, медовый месяц позади. Две недельки, а дальше – дрыхнуть спиной друг к другу…
Генри. Ну, я-то не дрых, я сперва…
Анни. Врешь ты все.
Генри. Истинная правда. Ты спала без задних ног, но все рефлексы работали.
Анни. Врунишка.
Генри. Честное слово.
Анни. Почему не разбудил?
Генри. Захотелось, чтоб ты помолчала разок. Слушай, пьеса все равно не пишется, так, может, нам…
Анни. Ах ты старый греховодник… Нарочно буду роль учить.
Генри. Хочешь, подчитаю?
Она бросает на Генри испытующий взгляд, но подает пьесу, открыв на нужной странице.
Анни. Признайся – ночью ничего не было?
Генри. Еще как было.
Она читает роль без всякого подъема.
Анни. «Tres gentil, Monsieur Jean, Tres gentil!»
Генри (читает). «Vous voulez plaisanteur, Madame!»
Анни. «Еt vous voulez parler francais? Где вы научились?
Генри. «В Швейцарии. Я работал в Люцерне официантом в одной из лучших гостиниц».
Анни. «В этом пальто вы истинный джентльмен… charmant!». Развратник.
Генри. «Вы мне льстите…».
Анни. «Я – вам?! С чего вы взяли?»
Генри. «Скромность не позволяет мне принять ваши слова всерьез. И она же подсказывает, что это всего лишь комплимент, то есть лесть».
Анни. «Где это вы научились так изъясняться? Верно, часто бываете в театре?»
Генри. «Да, захаживаю…».
Анни. Генри, тебе не надоело?
Генри. Да нет… Просто сам я любовь не умею писать. Вроде пишу как положено, а выходит одно расстройство. Или по-детски, или слишком грубо. Причем грубятина лезет подростковая, подворотная… Короче, не то. После «Пластинок Робинзона» моя репутация и так на волоске висит. К тому же я, как на грех, стыдлив. Может, попробовать что-нибудь совсем возвышенное? Белый стих, поэтический образ… Не писать, как принято: «Когда у меня грудь обвиснет, ты меня не разлюбишь? – Конечно, нет, ведь ценю-то я тебя за задницу». А напишу что-нибудь этакое: «Слово чести, пред ликом твоим прячет взор свой смущенно луна»… Как думаешь, попробовать?
Анни. Пожалуй, не стоит.
Генри. Не стоит… А я не знаю. Любовь – нелитературна. На бумаге этого счастья не выразишь – выходит либо банальщина, либо похоть. Читаешь и просто звереешь: слов много, а литературы нет. Да я говорю и то лучше!
Анни. А ты подтекст создавай. Мой Стриндберг, например, весь пронизан страстью и – ни одного грубого словечка. Мило беседуем, потом он чуть прикусывает мне палец, я часто-часто дышу, он быстро обнимает, целует в шею…
Генри. Кто?
Анни. Джеральд. Знаешь, здорово!
Генри преувеличенно громко хохочет. Анни продолжает холодно.
Написано здорово, я имею в виду.
Генри. Давай и мы попробуем: ты дышишь, я обнимаю…
Она отталкивает его.
Анни. Отстань. Сам потом будешь злиться…
Генри. Разве я когда-нибудь злюсь?
Анни. Всякий раз, когда тебя от работы отвлекают.
Генри. Почему же, я люблю, когда меня… развлекают. Вот, скажем, вчера – отлично с тобой развлекались…
Анни. Да не развлекают, господи, от-вле-ка-ют! Ты о чем-нибудь другом думать можешь?
Генри. Конечно, нет. Больше ни о чем.
Анни. Вот именно. Тебя и с телеэкрана совратить можно.
Генри. Кто это меня совратил?
Анни. Миранда Джессоп!
Генри. Ну, эту пьесу я по долгу службы смотрел.
Анни. В жизни бы не смотрел, если б не Миранда. Она тебя совратила.
Генри. Да я открытку получил от ее агента: не посмотрю ли, как она играет в этом телеспектакле, как его… «Театр Троцкого».
Анни. А глаза на экран поднимал, только когда она раздевалась. Думаешь, я не заметила? Потому и снотворное приняла – черт с ним, думаю, не буду стеснять.
Генри. Идиотка. Ей, может быть, в моей пьесе играть – надо было хотя бы из приличия посмотреть и составить какое-то…
Анни. У нее, кстати, грудь уже обвисла.
Генри…мнение.
Лини. А хочешь мое? Ее переоценивают.
Генри. Согласен. Отпишу агенту, что у них один шанс из десяти.
Она хлопает его рукописью по голове.
Из ста!
Анни снова хлопает.
Ну хотя бы из тысячи?
Анни. Все шутишь – и все не к месту.
Генри. Да что с тобой? Я ее и не знаю совсем…
Анни. Узнаешь поближе – понравится. У нее трусы из леопардовой кожи.
Генри. Ты-то откуда знаешь?
Анни. Мы с ней в одной гримуборной переодевались.
Генри. Но не всегда же она в таких.
Анни. Она вообще чаще всего без трусов!
Генри. «Слово чести, перед ликом твоим»…
Анни. Заткнись, а?
Генри. Ты что, ревнуешь?
Анни. Нет.
Генри. Ну а сердишься почему?
Анни. Ничего я не сержусь. Займись делом.
Анни притворно углубляется в пьесу. Генри с притворным усердием берется за прерванную работу.
Пауза.
Генри. Прости меня.
Анни. За что?
Генри. Не знаю. Мне к Дебби пора, не хочется идти, не помирившись. Может, вместе поедем?
Анни. Нет. И напрасно я в прошлый раз поехала. Ей из-за этих нервов никакой радости.
Генри. Каких нервов? Она не…
Анни. Зато ты нервничал.
Пауза.
Генри. Ну ладно. Вернусь около двух.
Анни. Меня дома не будет.
Пауза.
Генри (припомнив). Ах да, опять в тюрьму с визитами… Ты весьма… предана своему Броуди.
Лини. Тебя что-то удивляет?
Генри. Просто, по-моему, тебе некогда заниматься благотворительностью. И дачи у тебя теперь нет.
Анни. Не суди по себе. Бывают и другие мотивы.
Генри. Какие там другие!
Анни. Ну, просто мы с ним знакомы…
Генри. Подумаешь, дорожное знакомство.
Анни. Значит, ему повезло. Другим политзаключенным не посчастливилось встретить меня в поезде.
Генри. Это Броуди политзаключенный?
Анни. Но полиция-то на него набросилась за политическую акцию, с нее все началось, значит, это…
Генри. Априори?
Анни. Нет же…
Генри. Де-факто?
Анни. Да пойми, любой невинный человек сопротивляется аресту, он же знает, что он – не преступник!
Генри. Разве поджог – не преступление?
Анни. Преступление – дома поджигать. А поджечь венок на могиле неизвестного солдата – это протест, символ! Неужели разницы не видишь?
Генри (старательно выбирая слова). Да, разумеется… Разница огромная.
Анни смотрит недоверчиво.
Анни. К тому же он – захлебнулся в эмоциях.
Пауза.
Генри. Слушай, неужели из настоящей леопардовой кожи? Или просто ткань с таким рисунком?
Анни (бросается на него внезапно и яростно). Ты меня не любишь, как я тебя! Просто от Шарлотты отдыхаешь! Смена впечатлений.
Генри. Да, новых впечатлений много, и какие яркие! Я таких дурех в жизни не видывал. Я тебя очень люблю. И не понимаю, чего ты бесишься.
Анни. Что тут непонятного? Ревность для любящих естественна. А вот то, что ты не ревнуешь – неестественно. Значит – не любишь.
Генри. Помнится, ты говорила, что не ревнива…
Анни. Ну а ты-то, ты – неужели нисколечко меня не ревнуешь?
Генри. К кому?
Анни. Да к кому угодно. Тебе, например, безразлично, что Джеральд Джонс норовит лизнуть меня в ухо при каждом удобном случае.
Генри. И всего-то?
Анни. Ну почему ты всегда надо всем смеешься! Обидно даже…
Генри. Но ты же к нему равнодушна!
Анни. Я-то равнодушна, но почему ты принимаешь это как должное?
Генри. Глупо ревновать без причины.
Анни. Но почему все-таки тебе все равно?
Генри. Мне не все равно.
Анни. Нет, все равно.
Генри. Ладно. Все равно. Тебе интересно – почему? Да потому, что я чувствую свое превосходство. Твой Джеральд – нищий, подбирает крохи с барского стола. Самонадеянность выдает его с головой. И ты права. Мне абсолютно все равно. Он мне даже симпатичен. Какая тут ревность? Ведь ты всегда возвращаешься домой, ко мне. И нам так хорошо вдвоем. Я люблю любить и быть любимым. Люблю любовь, страсть: она отъединяет тебя и того, кого любишь, от прочих – серых, неразличимых. У мира отныне два лика: любимый человек – и все остальные. Ты и они. Я так тебя люблю.
Анни. А я тебя.
Целуются. Звенит будильник на наручных часах Генри. Генри и Анни отрываются друг от друга.
Генри. Прости.
Анни. Смотри под копыта не угоди.
Генри. А ты – под Броуди.
Генри идет к двери. Останавливается, кивает Анни. Она кивает в ответ. Он выходит.
Анни медленно подходит к письменному столу, смотрит на исписанные страницы. Включает радио, звучит музыка Баха. Возвращается к столу и рассеянно выдвигает один из ящиков. Оставив его открытым, идет к двери, на миг исчезает в прихожей, появляется вновь и закрывает за собой дверь. Подходит к одной из картонных коробок, выкладывает на пол перед собой стопку бумаг и, присев на корточки, начинает тщательно и неспешно просматривать. Бах все звучит.