Глава пятнадцатая

Пятница, 24 сентября

ДЖЕСС

Она не видела Чарльза с той ужасной ночи, когда Маура потеряла ребенка. Он сказал, что ему лучше пожить в доме, являвшемся собственностью компании, пока к Джесс, по его словам, «не вернется здравый смысл и она не перестанет вести себя как ребенок». Джесс смотрела, как он выходил из дверей больницы, и с грустью думала о том, что Чарльз в очередной раз старается оградиться от трудностей жизни, от ее нелицеприятных явлений, которым, похоже, он так никогда и не научится смело смотреть в лицо. Джесс понимала, что, возможно, она никогда не увидит его, но ей было на это наплевать. Господи, его родная дочь пыталась покончить жизнь самоубийством! И даже это его не тронуло, не вернуло к действительности, не доказало, что жизнь — это серьезная штука, а не театр одного актера. Видно, верно говорят: горбатого могила исправит.

Что касается всего остального — их стабильного прошлого и зыбкого будущего, — Джесс было пока не до этого.

Самым главным для нее было вернуть Мауру к жизни, помочь ей преодолеть душевную боль, появившуюся после выкидыша и предшествующих ему событий, а также поддержать Тревиса: мальчику тоже несладко было, когда он нашел свою сестру на полу в луже крови. Джесс решила сделать все возможное, чтобы ее дети никогда не носили свои переживания в себе. Этим ей приходилось заниматься постоянно.

Сейчас Джесс была настроена отыскать свою дочь. А когда она ее найдет, обо всем расскажет детям. Тогда в их семье больше никогда не будет никаких тайн.

Она сидела в кабинете и просматривала почту — письма и счета Оплата их стала ее обязанностью, но Джесс это мало трогало. Она жила на проценты с основного капитала, и раз в месяц на ее имя приходил чек. Даже если Чарльз теперь не будет вносить деньги на ведение домашнего хозяйства, они без них прекрасно обойдутся.

Она неоднократно подумывала о продаже отцовской квартиры в Лондоне, она им не нужна. За десять лет после смерти отца они были там всего три раза. Взгляд ее привлек чистый белый конверт. На нем синими чернилами каллиграфическим почерком было выведено ее имя. Обратный адрес значился так: почтовое отделение в Фэлмауте, штат Массачусетс, М. Франсис Тейлор. Джесс с замирающим сердцем начала вскрывать конверт. Ведь это не простое письмо: оно должно сообщить фамилии и адреса детей. Ей очень хотелось, чтобы содержание письма соответствовало предположению.

Джесс положила конверт на стол. От волнения ее дыхание стало учащенным. Коснувшись горла, она ощутила бешеное биение жилки. Найти Сьюзен, Ни Джей и Джинни было еще полдела… Самое же главное заключалось в этом письме, которое она все никак не решалась вскрыть и прочесть. Внезапно Джесс захотелось забыть обо всем, что она задумала.

Схватив со стола конверт, она сунула его в сумочку и, выйдя из кабинета, направилась на кухню.

— Делроуз! — позвала она экономку.

— Обед варю, — пророкотал из кухни голос с сильным ямайским акцентом.

— Я отлучусь ненадолго, — сказала Джесс, и прежде чем Делроуз ответила, схватила ключи от машины и выскользнула через заднюю дверь.

Она не знала, куда ей ехать. Да какая разница! Джесс села в машину и принялась кружить по тенистым улочкам Гринвича, глядя на очаровательные особнячки, окруженные аккуратно подстриженными газонами и окутанные едва уловимым духом частной собственности. Они были как две капли воды похожи на ее собственный дом, огороженный низкой каменной стеной, который, казалось, объявлял всем и каждому: «Мы богаты. Бедные могут, конечно, поглядеть, это им не возбраняется, но только издали. Близко подходить не разрешается». И Джесс впервые ощутила несправедливость.

Взять хотя бы Чарльза. По какому праву он вмешивается в ее жизнь, в жизнь ее детей? Неужели только потому, что он богат и ему все дозволено? Почему он считает, что деньги смогут защитить его от суровой действительности?

Джесс ехала все дальше и дальше. На перекрестке остановилась и вновь посмотрела на лежавший на соседнем сиденье конверт. Если она откроет его, изменится все, возврата назад уже не будет. Чарльз наверняка уйдет навсегда.

Имеет ли она право лишить детей отца? Может быть, лучше хотя бы такой отец, чем никакого? Джесс вспомнила своего отца, который превратил ее жизнь в кромешный ад.

Она остановилась перед очередным светофором, и внезапно в глаза ей бросился указатель с надписью «Вествуд».

Дыхание перехватило. Неужели она все время бессознательно ехала сюда?

«Разворачивайся и поезжай назад, — приказал внутренний голос. — К чему бередить старые раны, рушить собственную жизнь?»

Внезапно Джесс подумала о своей матери. Была ли она и вправду такой уж слабой? А может, просто покорилась судьбе? Как она сама, как Маура. Ну нет, еще не поздно стать сильной. И, нажав на педаль газа, Джесс поехала вперед.

Она жадно глядела по сторонам, пытаясь отыскать знакомые места. Вествуд располагался почти рядом с ее домом, однако за двадцать пять лет Джесс ни разу не приезжала сюда.

Она ехала не спеша, зная, что если доберется до центра города, то наверняка вспомнит, как проехать к Ларчвуду.

За спиной раздался автомобильный гудок. Подскочив от неожиданности, Джесс взглянула в зеркало заднего вида.

Мужчине, сидевшему за рулем ехавшей позади машины, не терпелось обогнать ее. Джесс отъехала на обочину, и он вихрем промчался мимо.

— Вот идиот, — пробормотала она и еще раз огляделась.

Окрестности ей были знакомы. Слева виднелся современный дом, окруженный массивными соснами. Джесс попробовала представить себе пейзаж без этого дома и внезапно поняла, что ей кажется таким знакомым: деревянные ворота, выкрашенные белой краской, расположенные по обе стороны каменной стены. Они тогда вели… Куда они раньше вели? Ах да, в яблоневый сад, яблоневый сад, разбитый среди огромных сосен.

Джесс опять выехала на дорогу — из-под колес вылетели камешки гравия. Ларчвуд-Холл, вспомнила она, находится за поворотом.

Джесс поехала медленно-медленно, словно крадучись въезжая в прошлое. Она повернула за угол, и сердце забилось так, словно готово было вырваться из груди. В глубине сада, вдалеке от дороги, она увидела дом. Джесс вытянула шею, чтобы получше рассмотреть его. Он ничуть не изменился. Правда, немного обветшал, но был все тот же. Джесс решила не подъезжать ближе. На первый раз и этого достаточно. Она взглянула на сумочку, лежавшую рядом, взяла ее, открыла и достала конверт. Сидя в непосредственной близости от дома, где произошло столько событий, Джесс медленно открыла конверт и вынула из него листок бумаги.

Почерк у мисс Тейлор был аккуратный и энергичный.

Джесс глубоко вздохнула, пытаясь унять сильно бьющееся сердце, и принялась читать.

«Моя дорогая Джесс…» Джесс расстегнула ворот блузки. Казалось, сердце готово было вырваться из груди. Она на секунду прикрыла глаза, потом, открыв их, быстро пробежала письмо от начала до конца. В конце она увидела короткий список. Ее имя тоже было там, а рядом имя и фамилия ее дочери и ее домашний адрес: Эми Хоторн.

Родители: Джонатан и Беверли. Стэмфорд, Кловердейл-лейн, 21. Телефон: 555-17-31.

Стэмфорд… Господи, ее дочь росла всего в получасе езды от ее дома, а она об этом не догадывалась! Джесс почувствовала, как у нее больно сжалось сердце, появились слезы. Эми… Какое красивое имя они ей дали.

Джесс немного посидела, успокаиваясь, чувствуя, как по телу разливается блаженное тепло, как на душе становится спокойно. Взгляд ее опять упал на письмо, и она принялась его перечитывать вновь:

«Моя дорогая Джесс! Вот фамилии и адреса, которые ты хотела знать. Но имей в виду, они у меня хранились долгие годы, так что вполне возможно, за это время дети успели уже куда-то переехать».

Джесс почувствовала, как утихает в сердце боль. Она вытерла слезы, не веря, что все оказалось настолько просто, фактически свелось к тому, что всего один человек открыл свой тайник и вынул из него содержимое, бережно хранимое долгие годы. Джесс еще раз глубоко вздохнула и продолжила чтение.

«Я решила тоже приехать на вашу встречу, — продолжала мисс Тейлор. — Так что увидимся 16 октября, в полдень. Удачи тебе, дорогая, и храни тебя Господь!»

Джесс взглянула из окна машины на стоявший вдалеке дом. Значит, мисс Тейлор тоже собирается приехать. Что ж, так даже еще лучше. Без нее встреча была бы неполной.

Она снова взглянула в письмо. Список начинался с имени и адреса сына Сьюзен.

— Что ж, — вслух сказала Джесс, — отсюда и начнем.

Потом взгляд ее скользнул ниже — на свое имя и фамилию и на имя и фамилию дочери — Эми Хоторн. Джесс ласково провела по ним пальцем.

Джесс сидела в своем кабинете и перечитывала письмо мисс Тейлор. Мало-помалу у нее созрел план. Начнет она с поисков родителей всех детей, но рассказывать им, кто она такая и что собирается делать, не станет. Желательно, чтобы голос ее звучал спокойно и бесстрастно, тогда она сможет подобрать нужные слова, чтобы родители ничего не заподозрили и без колебания рассказали бы все о своих детях, в том числе, где они находятся сейчас.

Джесс опять посмотрела на письмо и отыскала первое имя — Сьюзен.

Ребенка Сьюзен усыновила чета из Филадельфии по фамилии Реднор. Джесс улыбнулась, еще раз прочитав имя мальчика — Дэвид. Так же назвала его и сама Сьюзен в честь своего любимого, отца сына, потерянного для нее навсегда.

— Ну что ж, приступим, — сказала Джесс и принялась набирать номер телефона, указанный в письме.

Раздался странный писк, потом вклинился записанный на магнитофонную пленку голос оператора:

— Номер, который вы сейчас набрали, станцией не обслуживается.

Джесс, не веря собственным ушам, уставилась на телефон. Нет, не может этого быть! Она повесила трубку и набрала справочную Филадельфии.

— К сожалению, номера телефона Сэмюеля Реднора у нас нет, — сообщил безразличный монотонный голос.

Джесс застыла с трубкой в руке. «Нет, не может быть, чтобы с первым же ребенком, которого я разыскиваю, меня постигла такая неудача», — подумала она. В душу вкралось какое-то недоброе предчувствие.

— Привет, мам.

Джесс быстро подняла голову, в дверях стояла Маура.

Она положила телефонную трубку.

— Привет, малышка. Как сегодня дела в школе?

— Нормально. А ты что делаешь? Занята?

Джесс прикрыла письмо мисс Тейлор. Она решила не рассказывать детям о своем ребенке и о Ларчвуд-Холле до встречи.

— Нужно было позвонить в одно место.

Маура села в кресло напротив Джесс.

— Я сегодня утром была у доктора Малоу, — сообщила она.

Джесс кивнула. Маура три раза в неделю беседовала с психологом. Джесс знала, как это важно. Самой ей потребовалось целых пять лет, чтобы избавиться от чувства вины, не дававшего ей покоя с того дня, как она убила отчима Джинни. Впрочем, она понимала, что никакое лечение не смогло бы вытравить из памяти это жуткое воспоминание.

— Ну и как, помогает? — спросила она.

— Вроде немного помогает. — Маура потерла велюровую обивку подлокотника кресла. — Мам, я хочу тебе кое-что рассказать.

Джесс откинулась на спинку кресла.

— На самом деле я не собиралась себя убивать.

Джесс встала, подошла к дочери и, взяв ее за руку, села на подлокотник кресла.

— Что ты имеешь в виду, солнышко?

— Только то, что сказала. Я не хотела себя убивать.

— Может, объяснишь?

Разглядывая сложенные на коленях руки, Маура проговорила:

— Я вспомнила, что пару лет назад ты рассказывала мне о смерти бабушки, что она убила себя. Вот я и подумала: а что, если притвориться, будто собралась сделать то же самое, папа испугается и не будет сердиться на меня.

Голос Мауры не дрогнул, и Джесс была поражена таким откровенным и чистосердечным признанием. Да, дочка на пороге зрелости получила жестокий урок.

— Потому-то я перерезала себе только одно запястье, — продолжала Маура. — Но когда увидела кровь, поняла, что произошло, страшно испугалась и закричала. Вот тогда прибежал Тревис.

— Девочка ты моя хорошая… — только и смогла вымолвить Джесс.

— Я даже в обморок не упала.

Наклонившись, Джесс обняла Мауру за плечи.

— Мама, доктор Малоу мне сказала, что когда твоя мама покончила с собой, ты, наверное, чувствовала себя ужасно.

— Да, малышка, это правда…

В памяти тут же всплыл день похорон: гроб, усеянный орхидеями, Ричард, стоявший рядом…

— Ну так вот, я хочу, чтобы ты знала: я никогда не сделаю ничего подобного. Ни-ког-да! Это слишком отвратительно.

Джесс поцеловала дочку в голову.

— И не приносит облегчения, правда?

— Что ты имеешь в виду?

— Крошка моя, люди не всегда бывают такими, какими мы их хотим видеть. Это относится и к папе, и ко мне, да и вообще к любому человеку. Что бы мы ни делали, этих людей невозможно заставить измениться. Их нужно принимать и любить такими, какие они есть, со всеми их достоинствами и недостатками.

Маура расхохоталась.

— Ну, может, у папы и есть недостатки, но у тебя, мама, — ни единого.

— Ну что ты, малышка. И у меня их предостаточно.

Есть даже такое, чего тебе пока не понять. Единственное, о чем прошу тебя, никогда не суди меня слишком строго, и вообще будь терпима к людям.

Маура молчала, внимательно слушая мать, впитывая с ее словами житейскую мудрость, оставляя позади себя беззаботное детство. Вдруг она заплакала.

— Мамочка, — прошептала она. — У меня такое чувство, будто я убила своего ребенка.

В груди у Джесс нарастала такая боль, какую ей еще никогда не доводилось испытывать.

— Девочка моя…

Маура с трудом сдерживала слезы.

— Если бы я не была такой дурой…

Джесс обеими руками обхватила дочь и принялась медленно покачивать ее из стороны в сторону.

— Нет, крошка, не вини себя.

— Но если бы я не вскрыла себе вены…

— Ты не знаешь, что бы тогда произошло, Маура. А что, если то же самое: чувство вины ни к чему хорошему не приводит и ничего не решает.

— Вот и доктор Малоу говорит то же самое.

— Она права. Поверь мне, уж я-то знаю.

Маура положила голову на грудь матери.

— Знаешь, что самое ужасное, мамочка? Я все время задаю себе вопрос, на кого был бы похож мой ребенок.

Джесс почувствовала, что ей не хватает воздуха. Она прижала Мауру к себе еще сильнее.

— Знаю, малышка, знаю…

И они заплакали вместе, сожалея о том, чего уже никогда не вернуть. Когда слезы иссякли, Маура заговорила снова.

— Мамочка, — спросила она, — а папа бросил нас из-за меня?

Джесс выпрямилась и повернула к себе залитое слезами лицо дочери.

— Нет, — не колеблясь ни секунды, ответила она. — Ты тут ни при чем, так что не стоит переживать по этому поводу.

— Доктор Малоу тоже мне это все время говорит. А когда он вернется?

— Не знаю, — честно ответила Джесс. — Но твой папа ушел из-за меня, а не из-за тебя. Так что успокойся и больше не думай об этом.

— Он никогда меня по-настоящему не любил.

— Крошка моя, поверь мне, папа любит тебя. К сожалению, это меня он сейчас не очень любит, а ты иногда напоминаешь ему обо мне.

— А ты вообще разговаривала с ним с… с… той ночи?

— Нет. Думаю, ему нужно время, чтобы успокоиться.

Джесс пока не хотелось говорить Мауре, что Чарльз наверняка никогда не вернется домой, ей рановато об этом знать.

— Я просто подумала, что завтра суббота.

— Ну и что?

— Мы могли бы поехать в город, встретиться с папой, пообедать вместе, поговорить…

По голосу Мауры Джесс поняла, что дочка вот-вот опять расплачется.

— Не думаю, что это сейчас возможно, золотко.

— Но так нечестно! Мог бы по крайней мере хоть поговорить со мной!

— Поговорит, когда немного придет в себя и успокоится, — заметила Джесс, в глубине души сомневаясь, что такой день вообще когда-нибудь настанет. — Кроме того, завтра мне нужно уехать в Филадельфию.

Джесс поразилась своим словам. До этого момента она не знала еще, что будет делать дальше.

— В Филадельфию? Зачем? — удивилась Маура.

Джесс мучительно соображала, что ей такое сказать. Чуть было не соврала, но вовремя вспомнила о принятом решении, что теперь в их семье не должно быть никаких тайн.

— По личному делу, малышка, — вслух сказала она, — поверь.

— По личному? Но, мама, почему я не могу с тобой поехать?

Джесс с трудом выдавила из себя улыбку.

— Я собираюсь уехать очень рано. Кроме того, мне хочется, чтобы Тревис регулярно ходил к доктору Малоу.

— Ну что ты, мама. Тревису вовсе не обязательно посещать психолога, он и так давно позабыл, в каком состоянии он тогда меня нашел.

— А вот это решать специалисту.

— Значит, я не могу с тобой поехать?

— На этот раз нет. Я же сказала тебе, это личное дело.

Я тебе все объясню, когда вернусь домой.

— Случилось что-то плохое? — испугалась Маура.

— Нет, крошка, ничего плохого не произошло.

— Ну тогда ладно. Подожду твоего возвращения.

Она улыбнулась, и Джесс с облегчением поняла: Маура все поймет.

Дочь встала и пошла к двери.

— Я заставлю Тревиса ходить к доктору Малоу, не беспокойся, мамочка, — сказала она, останавливаясь на пороге.

Джесс смотрела, как Маура выходила из кабинета, и чувствовала, что наконец-то она может не беспокоиться за свою дочь. Слава Богу, с Маурой теперь все будет в порядке.

Она еще раз посмотрела на сложенное вчетверо письмо, которое прикрыла рукой, и, сняв телефонную трубку, позвонила на вокзал узнать расписание поездов на Филадельфию по выходным дням.

Вдоль улицы тянулись невысокие одноэтажные дома, аккуратненькие, с кирпичными фронтонами и тщательно подстриженными газонами.

— Дом семьсот двадцать три, — сказала Джесс водителю такси. — Вот он. Остановитесь здесь.

— Вас подождать?

— Да, пожалуйста, — ответила Джесс и, глубоко вздохнув, вышла из такси и направилась по узенькой бетонной дорожке к дому.

Она еще не знала, что будет говорить, что станет делать. Поднявшись на крыльцо, позвонила. Маленькая медная табличка под звонком извещала, что в этом доме живет семья Денуччи. У дверей она заметила трехколесный велосипед, рядом с ним — старенькую куклу.

Дверь открылась. На пороге стояла молодая женщина лет двадцати пяти, держа на одной руке ребенка. У нее был озабоченный взгляд матери малолетних детей.

— Да?

— Здравствуйте, — сказала Джесс. — Меня зовут Джессика Ренделл. Я ищу семью, которая жила в этом доме несколько лет назад.

Женщина нетерпеливо переступала с ноги на ногу.

— Как их фамилия?

— Редноры.

Секунду поразмыслив, она ответила:

— Никогда о таких не слышала.

— Вы уверены? Понимаете, это очень важно.

Она кивнула.

— Мы купили этот дом у женщины по фамилии Флинт.

— Как давно?

— Три года назад.

Женщина пересадила ребенка на другую руку.

— А вы, случайно, не знаете, долго ли миссис Флинт жила здесь?

— Нет. — В доме пронзительно заплакал ребенок. — Послушайте, мне нужно идти.

— Да-да, конечно, спасибо. И извините, что отняла у вас время.

Неприветливая особа закрыла дверь, а Джесс так и осталась стоять, глядя на зарешеченное окошко. Она помнила, что Сьюзен не очень-то приветствовала идею встречи с детьми, однако чувствовала, что со временем ее мнение по этому поводу изменится. Повернувшись, Джесс медленно спустилась по ступенькам. Было досадно, что теперь она не сможет найти сына Сьюзен и уговорить его приехать. Джесс направилась к такси, чувствуя себя усталой и подавленной.

— Прошу прощения, мисс.

Джесс автоматически повернула голову на голос. У соседнего дома пожилой мужчина подметал дорожку.

— Вы меня? — спросила она.

— Вы спрашивали о семье Редноров?

— Да-да. Вы их знаете?

— Еще бы! Мы с моей старухой почти сорок лет здесь прожили. Редноры были нашими соседями. — Он показал пальцем в сторону дома номер 723. — Они переехали отсюда годков пятнадцать, а то и двадцать назад.

Джесс быстро подошла к нему, едва сдерживая нетерпение.

— А вы, случайно, не знаете, куда они переехали?

— Сейчас, сейчас… Давненько это было.

— Прошу вас, постарайтесь вспомнить. Это очень важно.

Он несколько раз махнул метлой, задумчиво глядя на дорожку.

— Память у меня уже не та… Вроде в штат Нью-Джерси.

— В Нью-Джерси? А в какой город?

Мысли путались. Джесс знала, что в каждом городе существует справочная, но не могла же она обзвонить все города штата! Время поджимало. До назначенной встречи оставалось всего три недели.

Старик покачал головой.

— Помнится, какое-то смешное название. — Он еще раз взмахнул метлой и опять покачал головой. — Нет, никак не вспомню.

— Ну что ж, спасибо вам большое. — Джесс постаралась не выдать своего разочарования. — Вы мне очень помогли.

— Хорошие они люди, эти Редноры. И соседи отличные были.

Джесс достала из сумочки листочек бумаги и ручку и быстро написала свое имя, фамилию и номер телефона.

— Пожалуйста, если вы что-нибудь вспомните, позвоните мне по этому телефону.

Он взял листочек, взглянул на него.

— Ладно, может, старуха моя вспомнит. Сейчас ее нет, в магазин отправилась. — И он закатил глаза, выказывая тем самым недовольство по поводу времяпрепровождения своей жены. — Хотя смешное название для города, доложу я вам, — повторил он и, наклонив голову, продолжил прерванное занятие.

— Спасибо и извините, что оторвала вас от дела, — сказала Джесс и направилась к такси.

Она не выполнила намеченного, но по крайней мере дело сдвинулось с мертвой точки. Впереди еще три недели, целых три. Джесс открыла дверцу такси. Три недели до встречи с дочерью.

— Эй, мисс! Подождите! — послышался голос пожилого мужчины.

Джесс обернулась.

— Хо-Хо-Кум. Что-то вроде этого… Нет! Хо-Хо-Кус.

Точно! Хо-Хо-Кус, штат Нью-Джерси. — И он, хмыкнув, в очередной раз махнул метлой по дорожке. — Ужасно смешное название для города, верно? — Он снова кивнул. — Хо-Хо-Кус, Нью-Джерси. Вот так-то.

И он опять взялся за метлу.

Джесс улыбнулась.

— Спасибо вам огромное. Я запомнила.

Она села в такси, радостно улыбаясь, захлопнула за собой дверцу и попросила водителя отвезти ее на вокзал.

Там она позвонила в справочную, а потом купила билет до городка со смешным названием Хо-Хо-Кус, штат Нью-Джерси.

Это оказался маленький провинциальный городок. Семью Редноров отыскать там не составило труда.

Понедельник, 27 сентября

Итак, один нашелся, осталось еще трое. Вчера Джесс собрала всю свою силу воли, чтобы не проболтаться детям о своем занятии. Радость так и распирала ее: она видела сына Сьюзен! Целого и невредимого. Ей хотелось поделиться своим восторгом с кем-нибудь, но она понимала, что пока еще слишком рано. Все воскресенье дети не отходили от нее ни на шаг. Может, потому, что Чарльз их бросил. Очень может быть. Слоняются по дому в надежде, что он позвонит, а он и не думает. Чак с Тревисом не приставали к Джесс с вопросами по поводу ухода отца, но вечером, зайдя за чем-то в их комнату, Джесс услышала, как они о чем-то шепчутся. Лишь только мальчики увидели мать, как шепот тут же прекратился. Джесс была спокойна и вела себя привычно. Особенным было только отсутствие в доме Чарльза.

Сегодня понедельник, дети наконец-то отправились в школу, а она пошла в кабинет и снова обратилась к письму мисс Тейлор. Следующим был сын Пи Джей. «Филип Ачемболт. Родители: Дональд и Джинин, Файерфилд, Кроссферн-роуд, 27». Джесс призадумалась, как ей лучше поступить.

Вспомнилось, как она нашла сына Сьюзен. Это оказалось нетрудно. Когда такси подъехало к скромной ферме Редноров, Дэвид на подъездной аллее мыл свою «хонду».

Джесс поразилась тогда, увидев высокого, темноволосого двадцатипятилетнего юношу, даже не юношу, а, скорее, мужчину. Тогда она подумала, что их дети уже и не дети вовсе, а взрослые дяди и тети. Это обстоятельство настолько сбило ее с толку, что заранее заготовленную речь она произнесла вяло и неубедительно.

Читая следующий адрес, Джесс раздумывала над тем, как ей избежать ошибок предыдущей встречи с сыном Сьюзен. «Ладно, будь что будет», — сказала она себе, вчитываясь в имя ребенка Пи Джей: Филип Ачемболт.

В телефонной книге Файерфилда она без труда отыскала адрес Дональда Ачемболта, который совпал с присланным мисс Тейлор в письме. Слава Богу! Значит, его родители живут в том же доме, куда двадцать пять лет назад они привезли новорожденного ребенка Пи Джей. Однако сегодня, в понедельник утром, Филипа, даже если он продолжает жить с ними, наверняка нет дома. Джесс это понимала. Понимала она также и то, что ей нужно придумать какой-то правдоподобный предлог, чтобы выведать у них его местонахождение. Маловероятно, что ей повезет так же, как в первом случае, с Дэвидом.

Джесс обвела глазами кабинет, и внезапно взгляд ее наткнулся на книжный шкаф, где за стеклом стояла фотография выпускного класса Чака, снятая лишь в прошлом месяце. Вот что ей нужно — его фотография! Раз Филип живет в Файерфилде, наверняка его фотография и сведения о нем есть в архиве одной из средних школ города, в которой он учился. А может, ей даже посчастливится раздобыть какую-нибудь информацию о его родителях? Но поскольку Файерфилд расположен всего в нескольких минутах езды от Гринвича, можно приниматься за дело, решила Джесс.

Вооружившись письмом мисс Тейлор и блокнотом. Джесс направилась в Файерфилд.

Она поехала по маршруту номер 1 и, выехав за черту города, остановилась у первого подвернувшегося агентства по продаже недвижимости. Когда она вошла в контору, к ней тотчас же подскочила нагловатая брюнетка. Джесс вспомнила, что десять лет назад, когда они с Чарльзом подыскивали себе в Гринвиче дом, агенты по продаже недвижимости не были такими напористыми, даже агрессивными.

Однако если на стоянку подъезжает дама в «ягуаре», ее встречают чуть ли не шампанским и цветами.

— Добрый день. Меня зовут Мелинда, — зачирикала брюнетка. — Чем могу служить?

Джесс показалось, что в глазах у девицы замелькали долларовые знаки.

— Я ищу среднюю школу. Не могли бы вы мне сказать, где она находится?

Радушная улыбка брюнетки, обнажавшая крупные, лошадиные зубы, исчезла.

— Конечно. Которая?

— А их несколько? — спросила Джесс после секундной заминки.

— Ну да, в Файерфилде их две. Плюс еще католическая.

Джесс не была готова к такому ответу. «Интересно, как частные детективы умудряются находить нужных людей?» — подумала она.

— Тогда самая крупная.

Женщина достала из-под прилавка карту города и, расстелив ее, ткнула пальцем.

— Поезжайте по маршруту номер один, на развилке повернете налево и поедете прямо, школа будет с левой стороны.

Джесс внимательно вглядывалась в крошечные голубые линии.

— Вы не будете возражать, если я заберу карту с собой? — спросила она.

Мелинда пожала плечами.

— Берите, — разрешила она и быстро скатала ее в трубочку.

— Спасибо, — поблагодарила Джесс, беря трубочку.

Молодая женщина смотрела на нее отсутствующим взглядом. — Желаю удачного дня.

И Джесс, улыбнувшись, направилась к двери. Мелинда не ответила.

Среднюю школу, которую указала брюнетка, она нашла без особого труда. Пока Джесс шла по пустым коридорам, она впервые почувствовала себя незваной гостьей, вторгшейся в частную жизнь другого человека и готовой нарушить его мир и покой, равно как и спокойствие его семьи. При поиске ребенка Сьюзен у нее не было подобного чувства, а когда она нашла его, встреча прошла настолько быстро, что Джесс не успела ничего почувствовать.

Она остановилась перед стендом, увешанным поблекшими фотографиями школьных баскетбольных команд прошлых лет. Вгляделась в юные лица. Сын Пи Джей мог быть среди этих молодых людей. Взгляд ее скользнул к фотографии, на которой была группа девушек-болельщиц, и Джесс тут же вспомнила о своей дочери Эми, Эми Хоторн. «Да, — в очередной раз подумала Джесс. — Они имеют право знать, кто дал им жизнь, а мы имеем право знать, кого произвели на свет».

Она отошла от стенда и, следуя указателю, отправилась на поиски школьной библиотеки.

Библиотекарша находилась на своем рабочем месте за стойкой — разглядывала стоявшие на стеллаже книги.

— Простите, — обратилась к ней Джесс, прервав это увлекательное занятие.

Женщина глянула на нее поверх половинчатых очков, к дужкам которых был прикреплен черный нейлоновый шнурок, переброшенный на шею.

— Меня зовут Джессика Ренделл. Я пишу статью о бывших учениках средней школы: кем они стали, чем занимаются сейчас. Не могли бы вы разрешить мне взглянуть на архивные материалы, содержащие сведения о выпускниках, скажем, с 1985 по 1988 год?

— Вы пишете статью для газеты?

— Да, — подумав, быстро сказала Джесс.

— Какой?

— Не местной, — секунду помедлив, ответила Джесс.

(Наверняка библиотекарша знает главного редактора местной газеты.) — Это будет обзорная статья для одной из столичных газет о средних школах, расположенных в пригороде.

Название вашего города не будет в ней фигурировать.

— Вы работаете в этой газете?

— Нет. Пишу для нее обзорную статью.

— Значит, вы внештатный корреспондент?

— Да.

— И хотите получить сведения о средних школах Файерфилда?

— Да.

— Каких именно?

«О Господи, — взмолилась Джесс. — Только не это!»

— Для начала этой, — сказала она.

Женщина нахмурилась.

— Вам придется смотреть журналы здесь, на вынос мы их не даем.

Джесс облегченно вздохнула, радуясь, что сумела-таки усыпить подозрения бдительной библиотекарши.

— Меня это вполне устраивает.

— Женщина, шаркая дешевенькими шлепанцами, прошла в заднюю комнату, путаясь в подоле длинной, неаккуратно подшитой юбки.

Джесс стала ждать, от нетерпения барабаня по стойке пальцами, потом огляделась: в ярко освещенном помещении за столами то тут, то там сидели школьники. Джесс с недоумением посмотрела на них. Зачем они сюда пришли?

В самом начале учебного года рановато беспокоиться о школьных делах. Она приметила одну девочку возраста Мауры. Наверняка учится в старшем классе, как Маура.

Джесс тяжело вздохнула. Ребенок Мауры должен был появиться на свет в конце апреля, но судьба распорядилась иначе: ему не суждено появиться на свет.

Джесс опять вернулась мыслями к Мауре, день за днем старавшейся забыть о происшедшем с ней. Джесс знала, что лишь время способно залечить раны, притупить боль, .запрятать в глубину памяти этот злосчастный вопрос «что, если». Она понимала, настанет день, в течение которого дочь не вспомнит о своем неродившемся ребенке, потом два дня, потом три… Но никогда воспоминание о нем полностью не изгладится из памяти.

Грохот книг о стойку вернул Джесс к действительности.

— Вот, с 1985 по 1988 год, — сухо бросила библиотекарша. — Можете сесть вон за тот столик. — И она ткнула пальцем в свободный столик у стены.

— Спасибо, — пробормотала Джесс и, взяв пухлые тома, поспешила сесть на предложенное место, подальше от пытливого взора библиотекарши.

Она начала с 1985 года. За этот год ничего не было;

1986 — тоже; 1987 и 1988 — то же самое. Не мог же Филип окончить школу позже! Ему, как и остальным юношам, было бы тогда двадцать лет.

Джесс взглянула на библиотекаршу. Может, попросить у нее архив другой средней школы? Но у женщины был такой неприступный вид, что Джесс побоялась. Лучше еще разок просмотреть те книги, которые ей дали. Она снова начала с 1985 года, не спеша, внимательно просматривая каждую страницу. И опять никакого упоминания о Филипе Ачемболте не обнаружила. Тогда Джесс взяла книгу за 1986 год и принялась листать ее, уже ни на что не надеясь, как вдруг нашла: на странице, посвященной выпускникам этого года, было четыре фотографии, и среди них он, Филип Ачемболт. Джесс быстро прочитала подпись под фотографией. Оказывается, Филип был старостой класса. Она взглянула на снимок — красивый мальчик, с круглым, дружелюбным лицом и приветливой улыбкой. Джесс попыталась определить, похож ли он на Пи Джей. Что-то есть от матери. Глаза, что ли? Хотя фотография была цветная, трудно было сказать, такие же они изумрудные, как у матери, или какого-то другого оттенка.

После фамилии Филипа шел перечень всевозможных спортивных команд и школьных кружков, в которых он участвовал, дававших представление о разносторонних интересах юноши: школьная футбольная команда, школьная баскетбольная команда, секция легкой атлетики, староста класса, дискуссионный кружок, художественный кружок.

Художественный кружок… Значит, у Филипа есть что-то общее с его матерью. Дальше Джесс прочла, чем он собирался заняться после окончания школы: поступить в юридический колледж и стать первоклассным юристом по уголовному праву. Следовательно, он унаследовал от матери не только интерес к искусству, но и ее ум.

Джесс напоследок взглянула на фотографию. «Ну что ж, Филип Ачемболт, — подумала она, — скоро у тебя появится возможность увидеться со своей матерью».

Захлопнув книги, она вернула их библиотекарше и поблагодарила ее. Та лишь безразлично кивнула в ответ. Джесс вышла в коридор и отправилась искать телефон-автомат.

Подойдя к нему, вытащила из сумочки письмо мисс Тейлор, бросила в отверстие монетку в десять центов и набрала номер. Когда раздался женский голос, Джесс уже знала, что ей говорить.

— Миссис Ачемболт, меня зовут Джесс Ренделл. Я собираюсь организовать вечер встречи выпускников средней школы, в которой учился Филип. К сожалению, у нас нет сведений, в какой колледж он поступил и где его можно найти.

Она замолчала, моля Бога, чтобы Филип и в самом деле поступил в колледж. Если он собирался стать юристом, он учится самое малое на первом курсе.

— И чем я могу вам помочь? — спросила женщина.

— Не могли бы вы дать мне его адрес?

Джесс затаила дыхание.

— Ну конечно! Он учится в юридическом колледже в Бостоне.

Джесс улыбнулась. Бостон… В этом городе училась и Пи Джей. В нем же был зачат Филип. И она, щелкнув шариковой ручкой, быстро записала адрес, который услужливо продиктовала ей мать Филипа.

Среда, 29 сентября

После ухода детей в школу Джесс прилегла на диван отдохнуть. Вчера она ездила в Бостон, успев вернуться до возвращения ребят из школы, и ужасно устала. Но она пока ничего не хотела им говорить, считала — рановато.

Она открыла глаза и задумчиво посмотрела в потолок.

Сегодня ей предстоит отыскать дочь Джинни, Лайзу Эндрюс. С ней Джесс нужно быть особенно осторожной. Маловероятно, что Джинни соизволит прийти на встречу, поэтому Джесс решила просто объяснить Лайзе, что ей представляется возможность встретиться с друзьями ее матери и, возможно, что-то узнать о ней. Джесс лежала, терзаясь бесчисленными вопросами.

Правильно ли она поступает?

А что, если девушка захочет узнать больше?

Что, если сама попробует отыскать Джинни?

Что, если Джинни поведет себя со своей дочерью так же, как совсем недавно с Джесс?

Может, вообще нужно оставить девушку в покое и не бередить старые раны?

Тщательно взвесив все за и против, Джесс пришла к одному-единственному заключению — хоть и хочется ей защитить Лайзу от возможных нападок ее родной матери, но, быть может, именно этого она делать и не должна. Каждый раз, когда мы изо всех сил стараемся защитить кого-то, это выходит нам боком. Вот и в данном случае — хорошая ли, плохая, но Джинни — мать Лайзы, и девушка имеет право знать, что та собой представляет.

Выдумка о встрече выпускников средней школы настолько себя оправдала в случае с матерью Филипа, что Джесс решила попробовать ее еще раз. Сейчас она даже рада была, что у нее такой тоненький, детский голосок; вряд ли у родителей Лайзы возникнут сомнения в том, что она — ее старая школьная подруга. Она позвонила им вчера вечером и узнала, что Лайза — актриса, играет в театре на Бродвее в пьесе «Маделейн», но телефона у нее нет.

«Если она актриса, то, должно быть, очень похожа на свою мать, — подумала Джесс. — Наверняка знает, чего хочет от жизни, и умеет за себя постоять».

Она встала с дивана и решила принять душ. Времени до отправления поезда оставалось в обрез, а ей нужно было успеть на утренний спектакль.

Сюжет пьесы напоминал «Пигмалиона», но в несколько искаженном варианте: муж и жена, очень достойные люди, поставили своей целью направить на путь истинный одну молодую бездельницу. Дочь Джинни как раз ее и играла.

Джесс сидела в третьем ряду полупустого зала и с интересом следила за происходящим на сцене. Девушка была абсолютно не похожа на мать: волосы светлые и длинные, фигурка стройная и гибкая и ходила она не такой горделивой поступью, словно собиралась завоевать весь мир. Единственным сходством был низкий, почти мужской, голос с глубокими чувственными нотками.

У Сьюзен и Пи Джей были сыновья. Поэтому Джесс не испытывала при встрече с ними тех чувств, что охватили ее сейчас. Наблюдая за дочерью Джинни, такой взрослой, такой элегантной, Джесс в который раз осознала, что ее дочь больше не ребенок, в который раз почувствовала острое желание отыскать ее.

— Я не считаю это клевым, — говорила между тем Лайза своему партнеру. — Я считаю это выполнением своего долга по отношению к людям, подвергшимся дискриминации.

Джесс закрыла глаза, и ей показалось, что слушает она Джинни.

В конце третьего акта наступила настолько неожиданная развязка, что Джесс улыбнулась. Лайза, то бишь Маделейн, бездельница и тунеядка, превратила жену вежливого, благовоспитанного человека в проститутку. Занавес упал.

Раздались жиденькие аплодисменты. На сцене вспыхнул свет, и актеры вышли на поклон. Джесс хлопала изо всех сил, не спуская глаз с Лайзы, чувствуя себя не в своей тарелке оттого, что собиралась сделать. Огни на сцене погасли, в зале зажегся свет. Джесс встала и, едва передвигая ноги от страха, направилась за кулисы.

Понедельник, 4 октября

Джесс считала этот день самым подходящим для визита к родителям своей дочери: сегодня исполнялось шестьдесят лет со дня рождения мамы.

Она сидела в машине и, щурясь от яркого солнышка, смотрела на стоявший перед ней дом — особняк георгианской эпохи из красного кирпича, окруженный аккуратно подстриженной изгородью из зеленого кустарника и огромными дубами, листья которых уже начали желтеть. По обеим сторонам от деревянной входной двери с двумя створками, выкрашенной белой краской, виднелись двойные окна с выступами, на которых висели кружевные занавески. Рядом с домом, словно взирая на него с благоговением, располагался просторный, на три машины, гараж. У ворот висела табличка, на которой была указана фамилия жильцов — Хоторн.

Джесс не стала звонить по телефону и сообщать о своем приезде. Она понимала, что, врываясь в этот дом без звонка, она рискует наткнуться на Эми. Но сегодня был понедельник, так что скорее всего она уже ушла из дома.

Кроме того, в глубине души Джесс очень надеялась, что дома вообще никого не окажется.

— Ну что ж, я сделала все, что могла, для Сьюзен, Ни Джей и Джинни, — вслух сказала она. — Теперь моя очередь.

Она медленно выбралась из машины и захлопнула дверцу. Мысли путались. От страха засосало под ложечкой. «Я поступаю правильно», — пыталась убедить себя Джесс, но это мало помогало.

Она направилась по длинной подъездной аллее к дому, понурив голову. «Почему я не стала подъезжать к дому на машине? — спросила себя Джесс, и тут же у нее нашелся ответ на этот вопрос:

— Потому, что тогда это показалось бы самым обыкновенным вторжением в частную жизнь этой семьи». Как будто задуманное ею не есть вторжение, горько усмехнулась она.

Дрожащей рукой Джесс нажала на кнопку звонка. Внутри раздался мелодичный звон. Джесс стояла и ждала, слыша, как колотится сердце, заглушая шорох листьев, колышущихся осенним ветерком.

Дверь открылась. На пороге стояла женщина — маленькая, седовласая, с приятным лицом.

— Чем могу служить? — спросила она.

За спиной пожилой дамы виднелся просторный холл, широкая лестница и хрустальные канделябры. Точно такие же канделябры из уотерфордского хрусталя, как и в столовой Джесс.

— Миссис Хоторн? — едва слышно прошептала Джесс.

На секунду ей даже показалось, что она вообще ничего не произнесла вслух.

— Да?

Джесс не могла отвести от миссис Хоторн глаз. Ведь эта женщина — мать ее дочери, она вырастила ее, заботилась о ней, любила ее. Точно так же, как она, Джесс, растила Мауру и двух своих сыновей. Внезапно она почувствовала отчаяние. Нет, не может она причинить боль этой милой женщине!

— Чем могу служить? — повторила та.

Джесс на секунду закрыла глаза, собираясь с силами.

«И все-таки Эми имеет право со мной познакомиться», — подумала она и наконец решилась.

— Миссис Хоторн, — начала она, словно бросаясь с головой в омут. — Меня зовут Джессика Ренделл.

На секунду Джесс показалось, что она разговаривает со своей мамой — по возрасту эта женщина годилась ей в матери, — и она почувствовала острое желание показать ей свое уважение.

— Да? — снова повторила миссис Хоторн, переступив с ноги на ногу, однако не проявляя ни малейших признаков нетерпения.

— Миссис Хоторн, я пришла поговорить о вашей дочери, Эми.

Вот она и сказала. Сказанных слов обратно не вернешь.

У миссис Хоторн кровь отхлынула от лица — в одну секунду оно стало белым как мел.

— О моей дочери?

Джесс смешалась. Ей вдруг показалось, что миссис Хоторн не понимает, о ком идет речь. Может, мисс Тейлор ошиблась и дала ей не правильный адрес?

— Да, — повторила Джесс. — Об Эми.

— А в чем, собственно, дело?

— Прошу вас, миссис Хоторн, не поймите меня превратно…

— Простите, милочка, но я вас абсолютно не понимаю!

Всю приветливость пожилой женщины как рукой сняло. Глаза смотрят настороженно, губы плотно сжаты.

— Миссис Хоторн, вы удочерили Эми, когда она была еще новорожденной, верно?

— Да, никакого секрета в этом нет.

Внезапно лицо миссис Хоторн изменилось. Видно было, что она наконец-то поняла, в чем дело.

— О Господи! — прошептала она, прикрыв рот ладонью.

— Миссис Хоторн, — Джесс попыталась произнести эти слова громко, отчетливо, — я — мать Эми.

— О Господи! — опять повторила миссис Хоторн. — Боже мой!

И она заплакала.

Джесс ожидала чего угодно — гнева, возмущения, протеста, — но только не этого.

— Миссис Хоторн, пожалуйста… — Голос Джесс опять снизился до шепота:

— Я не собираюсь причинять вам никаких неприятностей. Я специально пришла сейчас к вам, чтобы вы знали, что я хочу увидеться со своей дочерью. А уж Эми пусть сама решает, захочет она со мной познакомиться или нет. Я подумала, что сейчас, когда и в газетах множество публикаций на эту тему… — Джесс на секунду замолчала, чувствуя, что говорит бессвязно, перескакивая с одного на другое, но остановиться уже не могла. — Я подумала, что, может, Эми будет любопытно узнать…

Я хотела дать ей возможность…

Миссис Хоторн энергично замотала головой:

— Вы ничего не поняли…

Джесс почувствовала, как сердце сжалось, стало нечем дышать. Единственное, что она поняла, — происходит что-то не то. Вот только что?

— Наша Эми… — дрожащим голосом проговорила миссис Хоторн. — Нашей Эми было одиннадцать лет. Это произошло почти четырнадцать лет назад.

Внезапно Джесс показалось, что вокруг миссис Хоторн сгущается мрак. Она поморгала, мрак не исчез.

— Она ехала на велосипеде. А сзади пьяный водитель… — Миссис Хоторн издала какой-то нервный смешок. — Нет, вы представьте себе только! Пьяный водитель в четыре часа дня!

Мрак окутал миссис Хоторн с головы до ног. Джесс упала на дорожку. Последнее, что она запомнила, — резкую боль в затылке.

— Она приходит в себя, — послышался тихий мужской голос, принадлежавший знакомому мужчине.

Джесс открыла глаза. Над ней склонились двое. Один — в белом халате, а другой… В другом она узнала Чарльза.

Джесс снова закрыла глаза.

— Дорогая, это я. Ты в больнице. Ну и напугала же ты нас!

— Что произошло? — слабым голосом спросила она, чувствуя сильную боль в голове.

— У тебя легкое сотрясение мозга. Ты упала и ударилась головой.

Джесс повернулась на бок. Затылок пронзила острая боль. Она застонала.

— Пожалуйста, не шевелитесь, — сказал другой мужчина. — Меня зовут доктор Коу. У вас легкое сотрясение мозга, но на затылок пришлось наложить несколько швов. Очевидно, вы ударились обо что-то острое. Слава Богу, не получили никаких серьезных повреждений.

— Я хочу домой.

— Завтра поедете.

— Доктор, можно нам побыть одним? — спросил Чарльз.

— Ну конечно.

Джесс услышала удаляющиеся шаги, потом хлопнула дверь. Чарльз присел на край постели. Джесс вся сжалась, ей не хотелось его слушать.

— Миссис Хоторн вызвала «скорую», потом нашла в твоем бумажнике визитку и позвонила домой, а Делроуз связалась со мной.

Джесс не хотелось знать, насколько Чарльз в курсе дел.

— Который сейчас час? — спросила она.

— Четыре. Ты была без сознания несколько часов.

Протянув руку, он коснулся ее плеча. Джесс поспешно отстранилась.

Чарльз порывисто вскочил.

— Черт подери, Джесс! Где же твоя гордость?

Джесс облизала сухие губы: в больнице было слишком жарко.

— Мне нечего стыдиться. Я тебе уже говорила, что устала от всяческих недомолвок в собственной семье.

Он с силой ударил кулаком по тумбочке.

— Этого никогда не случилось бы, если бы ты не допустила беременности Мауры, — в сердцах бросил он.

— Чарльз, уйди, — попросила Джесс. — Возвращайся в город, в свой дом, где ты будешь далек от всех событий, которые тебе не по душе.

Круто повернувшись, Чарльз выскочил за дверь. Несмотря на головную боль, Джесс сразу стало легче. Откинувшись на подушку, она задремала. Разбудил ее тихий стук в дверь.

— Да, войдите, — проговорила Джесс.

Дверь открылась, на пороге стояла миссис Хоторн.

— Джессика, как вы себя чувствуете?

У Джесс потеплело на сердце.

— Миссис Хоторн, прошу вас, заходите, — пригласила она.

Пожилая женщина вошла в палату и подошла к кровати. В руке она держала маленький конверт.

— Хочу извиниться перед вами, — сказала она.

— Извиниться? Ну что вы! — Джесс попыталась покачать головой, но ей сразу стало больно. — Это я должна просить у вас прощения. Я не собиралась…

— Шшш… дорогая. Вы ведь ничего не знали.

У Джесс потекли слезы.

— Я ведь никогда ее не видела. Не могли бы вы рассказать мне, какая она была?

Глаза миссис Хоторн тоже наполнились слезами.

— Такой славненькой девочки, как Эми, я никогда не видела. Она была для нас с мужем всем. Мы так хотели иметь своих детей, но…

Джесс ласково коснулась руки пожилой женщины.

— Она и была вашей маленькой девочкой, миссис Хоторн, вашим ребенком, а не моим.

Миссис Хоторн улыбнулась.

— За это мы должны благодарить только вас. Должно быть, вам потребовалось необыкновенное мужество, чтобы от нее отказаться.

Джесс нахмурилась.

— Мужество? Да нет. Страх, пожалуй, но только не мужество.

— Как бы там ни было, Эми была для нас настоящим даром. Мы вам всегда будем признательны за нее.

Джесс вытерла слезы. Говорить она не могла.

— Я вам кое-что принесла, — продолжала миссис Хоторн и протянула Джесс конверт, — Это школьная фотография Эми. Думаю, вам хотелось бы ее иметь. Ее сфотографировали незадолго до… незадолго до несчастного случая.

Джесс взглянула в лицо женщины — ее серые глаза были мокрыми от слез. Она открыла конверт и достала из него маленькое квадратное фото. На нем была запечатлена девочка с бледно-голубыми глазами, крохотным овальным личиком, светло-каштановыми вьющимися волосами и ясной, счастливой улыбкой. Маленькая девочка, как две капли воды похожая на Джесс.

Джесс закрыла глаза и прижала фотографию к груди.

— Я всегда буду бережно хранить ее. Огромное спасибо.

— Знаете, Эми знала, что мы ей не родные родители, — продолжала миссис Хоторн. — Каждый год в день ее рождения, перед тем как задуть свечи на именинном торте, мы произносили благодарственную молитву Господу за ее мать, которая была настолько бескорыстна, что подарила нам свое дитя.

Джесс заметила, что руки женщины дрожат.

— Долгое время я боялась, что вы станете искать Эми, боялась, что захотите забрать ее у нас, но муж постоянно успокаивал меня, говорил, что этого не может быть. — Миссис Хоторн ласково пожала руку Джесс. — Не знаю, как бы я поступила, приди вы к нам в то время, когда Эми была жива. Очень может быть, что встретила бы вас неласково, даже попросила бы уйти.

— Спасибо вам, миссис Хоторн, за то, что вы были так добры ко мне, — сказала Джесс.

— Это самое малое, что я могла для вас сделать. Благодаря вам у нас было столько счастливых лет.

Женщина встала.

— Спасибо вам, миссис Хоторн, — повторила Джесс. — Спасибо за все, особенно за фотографию.

— Это вам спасибо, моя дорогая, — сказала пожилая женщина и тихонько вышла, оставив Джесс фото, напоминание о прошлом.

Вечером ее пришли навестить дети. Сначала вошли Чак с Маурой, а потом Тревис, который на секунду замешкался в дверях. Головная боль у нее прошла, и Джесс была рада их видеть.

— Послушай, мам, — заявил Тревис, поняв наконец, что она жива и умирать не собирается. — Не делай больше так, ладно? Ты испугала нас до смерти.

Улыбнувшись, Джесс взъерошила ему волосы.

— Сколько раз я тебе говорила, что никогда не нужно давать обещаний, которые не сумеешь сдержать?

Тревис лишь пожал плечами.

— А он этого не понимает, — вмешался Чак. — Он еще глупенький.

— Ну хватит! — Джесс не выдержала и расхохоталась. — Я чувствую себя отлично, а завтра, когда меня отпустят домой, буду чувствовать себя еще лучше. — Она оглядела собравшихся у ее кровати детей. — Подойдите ко мне поближе, я хочу вам кое-что рассказать.

Джесс чувствовала, настало время. Наконец-то она будет с ними честной до конца. Ей хотелось, чтобы их семья была дружной, сплоченной, чтобы никогда над ней не нависали темные тучи недомолвок и тайн. Дети придвинулись к ней ближе. Чак остался стоять, Маура присела на краешек кровати, Тревис сел с ней рядом. Маура обняла его. «Какие же они еще маленькие, — подумала Джесс. — И сколько еще им предстоит испытать в жизни! Но если я смогу их хоть чему-то научить, они всегда будут ходить с высоко поднятой головой, не пасуя перед жизненными невзгодами и не стыдясь самих себя».

— Я хочу рассказать вам о маленькой девочке, — начала она.

Тревис недовольно застонал.

— Это что, очередная нотация на тему «Вот когда я была такой, как ты…»?

Чак легонько стукнул брата по затылку, — Заткнись ты, дурачок.

Джесс рассмеялась.

— Не угадал. Эта история не обо мне, о другой маленькой девочке, которую я, к сожалению, никогда не видела.

Мать рассказала им все. Начала она с Ричарда, своей первой любви, потом рассказала о Ларчвуд-Холле и об остальных девушках. Секунду поколебавшись, с сильно бьющимся сердцем поведала и о том, как убила отчима Джинни.

А в конце рассказа вытащила фотографию, которую дала ей миссис Хоторн, и показала ее детям. Джесс старалась не обращать внимания на их реакцию, знала, что потребуется время, прежде чем они осознают услышанное до конца.

— Мам, — проговорила Маура со слезами на глазах, глядя на фотографию, — как она на тебя похожа.

— Знаю, крошка.

И Джесс рассказала детям, что собирается устроить встречу с детьми.

— Но теперь ты не поедешь, правда? — спросила Маура. — Теперь, когда твоего ребенка больше нет…

— Я должна ехать, — твердо сказала Джесс. — Ради остальных. Все это затеяла я, и я обязана довести все до конца. Кто знает, может быть, для одной из нас эта история закончится счастливо.

С самого начала Тревис слушал рассказ с открытым ртом, да так и не закрывал его до самого конца. Наконец, сочтя момент наиболее благоприятным, он воскликнул:

— Ну, мам, ты даешь! Никогда бы не подумал, что ты можешь кого-нибудь убить!

«Что ж, — печально подумала Джесс, — естественно, тринадцатилетнего мальчишку больше всего интересуют убийства, а не внебрачные дети».

— На это еще нужно решиться, — заметила Маура. — Но ведь она защищала подругу.

— Да, — подтвердила Джесс. — Я никогда не позволю ни единому человеку причинить боль людям, которых я люблю, включая всех нас. Надеюсь, вы в этом не сомневаетесь.

Джесс взглянула на Чака, который стоял, глядя в пол.

— Поэтому от нас ушел папа? — продолжал допытываться Тревис. — Потому что он узнал про твоего ребенка, потому что ты убила человека?

— Нет, — ответила Джесс. — Твой отец всегда знал об этом и все равно меня любил.

— Это из-за меня, — ответила брату Маура. — Потому что я была беременна.

Чак вскинул голову:

— Что?!

— Я сказала, что была беременна, но у меня не будет ребенка, я потеряла его в ту ночь, когда вскрыла себе вены.

— О Господи! — простонал Чак. — А кто-нибудь в школе знает об этом?

Джесс коснулась руки старшего сына. Ну почему он так похож на Чарльза, на ее отца, своего дедушку! Может быть, еще не поздно изменить его.. Джесс понимала, что нужно попытаться.

— Мы всегда должны быть вместе, Чак, — тихо сказала она. — В горе ли, в радости, но вместе. Ведь мы — одна семья, а в семье все должны держаться друг друга в любой ситуации.

— Что-то не похоже, что папа держится нас, — бросил Чак.

— Твой отец поступает так, как считает нужным. Что касается нас, то мы сумеем преодолеть все невзгоды, если будем помнить о любви друг к другу, а это означает, что между нами никогда не должно быть никаких секретов.

Никогда!

Джесс еще раз посмотрела внимательно на детей. Гнев Чака немного поутих, Тревис сидел, переваривая услышанное, а Маура впервые с тех пор, как сообщила Джесс, что беременна, выглядела спокойной и умиротворенной. Джесс надеялась, что со временем ее дети все осознают до конца.

 

Глава шестнадцатая

Четверг, 7 октября

СЬЮЗЕН

Берт настоял на совместном посещении адвоката, хотя Сьюзен уверяла, что прекрасно справится сама. Они сидели в обшарпанной приемной адвоката Джеймса Салливана и ждали, когда тот наконец соизволит явиться. Сьюзен старалась не обращать внимания на жующую жвачку секретаршу и на противную пружину, которая вылезла из дивана, впилась ей в бедро и теперь неимоверно кололась.

— Интересно, почему он опаздывает? — подал голос Берт.

— А мне интересно, почему мы целых две недели не можем добиться приема. Не похоже, чтобы у него была большая клиентура.

— Секретарша услышала последние слова.

— Мистер Салливан скоро придет, — безжизненным голосом произнесла она. — Я же вам сказала, он в суде.

Сьюзен коротко кивнула.

Он вошел через несколько минут, типичный провинциальный адвокат, облаченный в клетчатую рубашку, галстук какого-то бледноватого оттенка и брюки спортивного покроя. Загорелое лицо обрамлено буйной гривой давно не стриженных волос. К сожалению, молодой — на вид около тридцати, намного меньше, чем допотопной мебели в его захудалом офисе.

— Примите мои извинения, — проговорил он, протягивая руку Берту. — Вы, должно быть, мистер Левин?

— Он не мистер Левин, — поспешила внести ясность Сьюзен, но Берт встал и потряс адвокату руку.

— Берт Хайден, — назвал он себя.

— Я — миссис Левин, — сказала Сьюзен. — Это у меня к вам дело.

— Очень хорошо, миссис Левин. Прошу сюда.

Даже не пожав Сьюзен руку, он прошел в свой кабинет. «Что поделать, провинция… — с тоской подумала она. — Откуда здесь взяться хорошим манерам?»

Мебель в кабинете оказалась чуть лучше, чем в приемной. Адвокат сел за старенький дубовый стол, не иначе как позаимствованный где-то в школе, и указал пальцем в сторону еще одного бугристого дивана. Сьюзен и Берт послушно сели.

Сьюзен не стала ждать обычного обмена любезностями, а быстро изложила суть дела — бывший муж грозится отнять у нее сына.

— Сколько лет вы в разводе? — спросил Джеймс Салливан, как показалось Сьюзен, самым что ни на есть профессиональным тоном.

— Двенадцать.

— За это время были у вас какие-то проблемы?

— Никаких. Правда, мы с бывшим мужем терпеть не можем друг друга, но ради Марка мы стараемся быть взаимно терпеливыми.

— Тогда почему ни с того ни с сего он надумал забрать его у вас?

— Говорит, что я плохая мать.

— Это и в самом деле так?

— Ну что вы, мистер Салливан!

На слове «мистер» Сьюзен запнулась — язык едва повернулся назвать этого юношу мистером.

Он откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди. Сьюзен даже поежилась от страха. Оказывается, этот мальчишка, когда нужно, может внушить это чувство.

— Тогда что заставило его пойти на этот шаг?

Берт кашлянул, желая тем самым обратить на себя внимание.

— Я мог бы внести некоторую ясность, если позволите, — начал он. — Миссис Левин воспитывала мальчика в течение двенадцати лет, принимая лишь минимум помощи, предпочитая сама нести ответственность за судьбу сына.

Она была более чем щедра в предоставлении отцу времени для общения с ребенком. А теперь бывший муж миссис Левин собирается приложить все усилия, чтобы отнять у нее мальчика, который ему вдруг зачем-то понадобился.

Салливан, сложив вместе кончики пальцев, медленно постучал ими друг о друга, а потом взглянул на Сьюзен.

— Адвокат вашего бывшего мужа уже давал о себе знать? — спросил он, вопросительно глядя на нее.

— Нет.

— Тогда вам не о чем беспокоиться.

— Простите?

— Мы не можем предпринимать преждевременные шаги, пока адвокат вашего бывшего мужа не свяжется с вами и не выдвинет требований.

— Мне хотелось выработать какой-то план действий, прежде чем дойдет до этого, — заметила Сьюзен.

На самом же деле ей хотелось сказать: «Мне хотелось выработать какой-то план действий, прежде чем решить, ехать мне на эту чертову встречу или нет».

Салливан встал, давая понять, что разговор окончен.

— Вы говорите, что вы хорошая мать. Если вы ничего от меня не утаиваете, значит, дело ваше не представляет никаких трудностей. Единственное, что нам нужно, это подождать, пока адвокат вашего бывшего мужа даст о себе знать. Очень может быть, что мистер Левин просто хочет вас попугать. Если это и в самом деле так, тогда вам вообще нет смысла расходовать деньги на правосудие.

Сьюзен встала и взяла Берта за руку.

— Пошли отсюда. Я так и знала, что от нашего визита не будет никакого толку.

Они вышли на главную улицу и направились к машине Берта.

— Надо же, сопляк какой-то, — проговорил Берт. — Не нужно было уговаривать тебя записываться на прием. Я не думаю, что Лоренсу удастся забрать у тебя Марка.

Сьюзен застегнула свою вельветовую курточку на все пуговицы, заглянула в витрину дешевенькой лавчонки, торгующей всякой всячиной, удивляясь тому, что подобные заведения еще существуют в наши дни.

— Невольно он дал мне самый лучший совет.

— Какой же?

— Не предпринимать никаких шагов. Посмотреть, что будет делать Лоренс.

— Может быть. — Берт обнял ее за плечи. — Я надеялся, что визит к адвокату поможет тебе наконец успокоиться. Жаль, что этого не произошло.

Сьюзен шагала рядом с Бертом, стараясь идти с ним в ногу.

— Не говори так, Берт Хайден. А то можно подумать, что ты обо мне слишком уж беспокоишься.

— Так оно и есть, Сьюзен, пора бы уж понять.

Они прошли мимо ювелирного магазина, потом мимо мастерской по ремонту бытовых приборов.

— Знаешь, а я ведь мог уехать из этого города, — признался он вдруг.

Сьюзен остановилась.

— Что ты имеешь в виду?

Берт пожал плечами.

— После того как Гардинер занял то место, на которое претендовал я, я встретил старого приятеля, который «сказал, что в университете в Лос-Анджелесе открывается кафедра истории, и предложил мне там место.

— Ты что, собираешься уехать в Лос-Анджелес?

Берт улыбнулся, отчего его курчавая бородка распрямилась.

— Нет, не хочу оставлять тебя.

— Берт, но это же смешно! Мы ведь друзья. А друзьям частенько приходится уезжать друг от друга.

— Но только не от тебя.

За спиной раздался автомобильный гудок. Сьюзен обернулась. Водитель проезжавшей мимо машины помахал какому-то пожилому прохожему. «Какой маленький городок, — подумала она. — Все друг друга знают».

— Надеюсь, ты не вбил себе в голову, что хочешь жениться на мне? — спросила она.

— Скажешь тоже! Я думал, ты знаешь меня лучше. Но мне хочется быть с тобой рядом, защищать тебя, если понадобится.

— Смотри! А то я слишком дорожу своей независимостью, чтобы выходить замуж. Никогда не возникало у меня такого желания. — Она подумала о Дэвиде, и снова, уж в который раз, сердце защемило от боли. — Кроме того, — продолжала она, — жизнь моя уже как-то устоялась.

— Моя тоже. Но не настолько я независим, чтобы не хотеть иметь друга, на которого могу положиться и который может положиться на меня.

Берт сунул руки в карманы джинсов. В этот момент он показался Сьюзен слишком симпатичным для сорокавосьмилетнего профессора истории.

— Ну что ж, я согласна быть твоим другом, Берт Хайден, — тихо сказала она. — Только давай договоримся не посягать на свободу друг друга. Хорошо?

— Ладно, давай.

— Так вот. Сейчас мне необходимо побыть одной. Я должна сама решить, как мне быть в дальнейшем с Марком и что делать с этой встречей. Понимаешь?

— Только при условии, что ты пообещаешь держать меня в курсе событий и, если тебе понадобится моя помощь. сразу позвонить.

— Обещаю.

Подтянувшись, Сьюзен коснулась губами его заросшей щеки. Берт, надо отдать ему должное, был хорошим другом.

— Ну пошли, — сказал он. — Отвезу тебя домой.

Вечером Сьюзен достала из холодильника замороженные макароны с соусом в пластиковой упаковке и поставила их в микроволновую печь, которую после долгих раздумий она решилась купить только два года назад; до этого все боялась — как-никак радиация… Но когда растишь сына, который после двенадцати лет становится необыкновенно прожорливым, такую удобную вещь иметь в доме просто необходимо. И Сьюзен, послав к черту радиацию, наконец-то решилась. В последние три недели после отъезда Марка Сьюзен питалась исключительно замороженными готовыми обедами, запивая их травяным чаем. Джинсы, которые раньше сидели на ней как влитые, теперь висели как на вешалке.

«Что ж, хоть какая-то польза от теперешнего подвешенного состояния», — усмехнулась она.

Она стояла, глядя на зеленые цифры на панели, которые с каждой секундой уменьшаются на единицу, и ждала, когда раздастся дьявольский звон. Ей всегда казалось, что так звучит перегруженный ядерный реактор. Хотя была половина седьмого, за окном совсем стемнело — зима быстро и неумолимо приближалась. Сьюзен зябко поежилась, представив себе одинокие зимние вечера: ведь Марка рядом с ней уже не будет… Берт, конечно, не оставит ее, но она понимала, что он не заменит ей сына.

По возвращении домой после посещения адвоката на автоответчике ее ждало коротенькое сообщение от Лоренса: «Марк зачислен в муниципальную школу».

«Ну, ясное дело! — подумала она тогда. — Сунули мальчишку в какую-то идиотскую школу, чтобы у Лоренса под ногами не путался и Деборе не мешал вести ее образцовое хозяйство». Марк, однако, по-прежнему не подавал о себе никаких вестей, и Сьюзен решила оставить его в покое. Со временем сам во всем разберется, не стоит ему мешать. Однако она не ожидала, что решение это дастся ей с таким трудом.

И вот до встречи осталось только десять дней.

Сьюзен задумчиво уставилась наверное стекло в дверце микроволновой печи. Она никак не может ни на что решиться. То ей казалось, что после выходки Марка ей больше нечего терять; то боялась обнажить старые раны и потом об этом жалеть. Временами казалось, что у измученной апатией Сьюзен вообще нет никакого выбора, что она в принципе не вольна на что-то решиться. Она заметила, что стала хуже соображать, что тут же сказалось на ее работе в институте, — временами Сьюзен никак не могла придумать, чем бы ей занять студентов, она растеряла все свои ориентиры, всю свою энергию…

Громко сработал зуммер, и Сьюзен подскочила от неожиданности. «Господи, — подумала она, — ну когда же я наконец привыкну к этому агрегату?!»

Открыв дверцу микроволновой печи, Сьюзен вынула из нее дымящийся пластиковый поднос. Он оказался таким горячим, что она выпустила его из рук, и он, взметнув вверх тучу брызг, шлепнулся на стол. Глянув на мешанину из макарон с соусом, Сьюзен прислонилась к раковине и расплакалась.

— Господи! — взмолилась она. — Помоги мне!

Проговорив эти слова, она поняла, что Бог ей ничем не поможет: она отреклась от него много лет назад, наплевав на многовековые обычаи и традиции. Теперь ей не к кому было обратиться.

Откуда-то из глубины сознания всплыли слова, переведенные с древнееврейского псалма: «Да храни тебя Господь». Именно эти слова нараспев повторяла бабуля своей внучке, укладывая ее в постель. Лежа в уютной кровати под теплым одеяльцем, убаюканная монотонным шепотом старой доброй бабушки, маленькая Сьюзен погружалась в сладкую дрему. «Да храни тебя Господь…»

— Бабуля, — прошептала она. — Бабуля, что же мне делать?

Внезапно она поняла, где искать ответ. Именно к бабуле бежала маленькая Сьюзен со своими бесчисленными»

«почему». Ни к маме, ни к отцу, а к ней. Именно бабуля всегда советовала своей внучке, что сказать и как посту пить. Сейчас это была совсем древняя старуха, скрюченная артритом и прикованная к инвалидной коляске. Но Сьюзен чувствовала, что наконец-то настала пора рассказать ей все о своем прошлом. Лей Левин, пожалуй, единственный человек на свете, кому она может довериться, к кому может обратиться.

Ноги ее были прикрыты толстым пледом ручной вязки из ангоры, на согбенную спину накинута гобеленовая шаль, восковое лицо сплошь покрыто морщинами — как-никак бабуле исполнилось уже восемьдесят девять лет. Но взгляд ее старых глаз оставался по-прежнему острым и всепонимающим. И пока Сьюзен рассказывала ей свою историю о Дэвиде и о ребенке, от которого она отказалась, бабушка не отрывала взгляда от ее лица.

Была пятница, когда Сьюзен решила поехать в дом престарелых на Лонг-Айленде. Домчалась туда за рекордно короткое время. И как только увидела бабушку, поняла — она поступила правильно.

— Теперь Марк уехал от меня, — закончила Сьюзен свой рассказ, — а все из-за этой встречи, на которую я даже не решила, ехать или нет.

Бабушка молчала, не сводя пристального взгляда с лица Сьюзен. Та опустила глаза, делая вид, что изучает рисунок тоненького, вытертого ковра, которым был застлан пол в солярии. Этот дом престарелых считался приличным, и бабуля никогда не жаловалась, уверяла, что ей здесь нравится, но Сьюзен никак не могла отделаться от ощущения, будто комната насквозь пропитана зловонным запахом мочи.

— Да, много ты мне тут нарассказывала, — наконец подала голос бабушка.

— Да, бабуля, знаю. Извини, что скрывала от тебя все эти годы, но мои родители…

Старуха лишь махнула иссохшей рукой со вздутыми синими венами.

— Мы все стараемся защитить молодых. Ничего в этом страшного нет.

Сьюзен покачала головой.

— Нет, есть, бабуля. Я должна была тебе все рассказать раньше. Ведь ты самая замечательная бабушка на свете, любая девчонка о такой может только мечтать!

— Как ты думаешь, что скажут родители, если ты все-таки соберешься поехать на встречу?

— Я много думала об этом, бабуля. Прошло уже достаточно много лет. Не хочу сказать, что они будут счастливы, узнав о моем решении, но со временем, думаю, примирятся и примут моего сына. Живу я от них за тридевять земель, поэтому им не придется сталкиваться с ним каждый день.

— Значит, ты ждешь моей помощи в принятии решения? Ну что ж, девочка моя, это не простое дело. Ты только что рассказала мне, что у тебя есть еще один сын, это значит, у меня есть еще один правнук.

Сьюзен тяжело вздохнула. Признаться, об этом она не подумала, не представляла, что бабуля тоже может ощутить чувство потери.

— Я всегда знала, что ты абсолютно не похожа на своих родителей: что хорошо для них, плохо для тебя. Ты совсем другая, девочка моя. В былые времена таких, как ты, называли вольнодумцами. — И, подмигнув ей мудрым глазом, добавила:

— Ты всегда была похожа на свою бабулю.

Сьюзен оторопела. Вот уж чего она никак не ожидала, никогда не думала, что она такая же сильная, цельная натура, как и ее бабушка.

— Да, да, это правда, — продолжала старая женщина. — Когда я была еще девчонкой, я познакомилась с твоим дедушкой. Работала у него в магазине строчильницей, но уже знала, чего хочу. Я не желала работать всю жизнь как каторжная, выбиваясь из сил, и, отказывая себе во всем, влачить жалкое существование. — Сложив руки на коленях, бабушка смело взглянула Сьюзен в глаза. — Когда я выходила замуж за твоего дедушку, я не любила его. Мне нужны были только его деньги.

Сьюзен не могла вымолвить ни слова. Бабушка сделала свое признание деловым тоном, будто говорила о чем-то само собой разумеющемся.

— Ты не любила его?

— Сначала нет, да и потом на протяжении долгих лет тоже. Но Айра Левин оказался хорошим человеком и отличным хозяином, что для меня было в тот период самое главное. Со временем я стала его очень уважать. Может» это и была любовь, кто знает. Так что видишь, девочка моя, я тоже была вольнодумцем. Не печалься о том, что раньше не рассказала мне о своем сыне. Иногда только время способно избавить нас от чувства вины.

Сьюзен кивнула.

— Что же мне делать?

Бабушка уставилась в пространство невидящим взглядом. На секунду Сьюзен даже показалось, что та забыла, о чем идет речь. В глазах, только что смотревших трезво и ясно, появилось какое-то мечтательное, отсутствующее выражение. Она думает о прошлом, поняла Сьюзен, вспоминает своего мужа. И она почувствовала угрызение совести оттого, что никогда не интересовалась, что за человек был ее дедушка.

— Значит, твой Марк против твоей поездки, — заметила бабуля, снова взглянув на Сьюзен ясным взглядом. — Без сомнения, мальчик боится, боится, что другого сына ты будешь любить больше, чем его.

— Но это же просто смешно! — воскликнула Сьюзен. — Я ведь его ни разу не видела.

— И все же, — продолжала Лей, — он боится, он еще совсем маленький.

— Что же мне делать?

— Я приехала в Америку с мамой и отцом, когда мне было двенадцать лет, оставив родных и друзей. Шли годы…

И вдруг вторая мировая война. Они все погибли.

Сьюзен поправила на переносице очки. Что бабуля пытается ей втолковать? Какое отношение имеет гибель евреев к ребенку Дэвида?

— Мы так никогда и не узнали, как все произошло, — продолжала бабушка. — Посчитали, что так будет лучше.

Знать было бы слишком больно. Мы не забыли их, нет, только память о них убрали в самый укромный уголок наших сердец. Иногда мы достаем ее, стираем, так сказать, с нее пыль, вспоминаем об ушедших от нас с улыбкой и грустью. А потом опять убираем воспоминания о них туда, где им надлежит быть, в самый дальний уголок нашего сердца.

И они не причиняют нам горечи.

В глазах бабушки опять появилось отсутствующее выражение, и Сьюзен секунду помедлила, прежде чем решилась прервать ее раздумья.

— Ты считаешь, что мне будет больно встретиться с моим сыном? — тихо спросила она.

Бабушка поморгала и по-старушечьи закашлялась.

— Для тебя, может быть, и нет, а для твоего сына Марка, несомненно, да. Мы должны думать о настоящем, девочка моя, а не о прошлом. Его мы не в силах изменить, мы только можем надеяться, что дальнейшую жизнь проживем так, как повелит нам Господь.

Сьюзен встала и, потянувшись к бабушке, чмокнула ее в дряблую щеку.

— Спасибо тебе, бабуля, — прошептала она. — Спасибо тебе, что всегда поддерживала меня в трудную минуту.

— Ты должна сама принять решение, девочка моя. И знай, как бы ты ни поступила, я всегда буду на твоей стороне. Но решать должна ты, и никто другой.

Когда Сьюзен вернулась в Вермонт, уже стемнело.

Подъезжая к дому, она увидела, что из окна гостиной льется свет. «Марк! — ахнула она, и сердце ее радостно забилось. — Марк! Слава тебе Господи, ты вернулся домой. Я так ждала тебя, сынок. Прошу тебя. Господи, пусть это будет он». Она выехала на подъездную аллею и внезапно почувствовала всю нелепость своих предположений. Никакой это не Марк. Не может быть, чтобы он вернулся домой. «Размечталась, идиотка! — укорила она себя. — Наверное, сама забыла погасить свет перед отъездом в Нью-Йорк».

Выключив двигатель, она выбралась из машины и захлопнула за собой дверцу. Умиротворенное настроение, охватившее ее после посещения бабули, сразу улетучилось.

Она опять стала сама собой — неуклюжей, плохо одетой, во всем сомневающейся Сьюзен. «Ну-ка очнись! Спустись с небес на землю!» — приказала она себе, сунув ключ в замок. Он щелкнул, дверь распахнулась. Посреди гостиной стоял Марк.

— Я тебя ждал, — сказал он.

Сьюзен замерла на пороге. По его щекам текли слезы, отчего юношеские прыщики казались еще ярче.

— Я хотел спросить, можно мне вернуться домой?

Сьюзен подбежала к сыну, крепко прижала его к себе и тоже заплакала. Она никак не могла поверить, что он здесь, живой и невредимый, стоит рядом с ней. Господи, какое это счастье! Обхватила его одной рукой за плечи, другой гладила по голове, а слезы все лились и лились.

— Ну конечно, — всхлипывая, прошептала она. — Конечно.

Прошла минута, потом другая.

— Мам, — подал голос Марк.

— Что? — спросила она, проведя рукой по его волосам.

— Папа сказал, что заберет меня у тебя.

— Это ему не удастся.

— Я ему то же самое сказал. А еще, — добавил он, — непременно расскажу судье, что ни при каких обстоятельствах не стану жить с отцом.

Сьюзен улыбнулась — приятно было слышать, что Лоренса так унизили.

— Мам…

— Что, Марк?

— Может, ты отпустишь меня, а то шею сломаешь мне.

Сьюзен, смеясь, отстранилась от него, вытерла слезы сначала себе, потом ему.

— Ну, как поживаешь, Марк?

Он слегка улыбнулся.

— Теперь хорошо.

— Ты приехал как раз к ужину, — сказала Сьюзен, кинув на пол пухлую записную книжку. — Только вот не знаю, чем тебя покормить, в последнее время я практически ничего не готовлю.

— Да ладно, мам, не переживай, — рассмеялся он. — Может, закажем по телефону пиццу? Умираю есть хочу.

— Ну конечно, малыш, конечно! Иди позвони. А потом мы поговорим.

Он прошел в гостиную, снимая на ходу куртку, а Сьюзен повернулась к раковине и с силой вцепилась в ее края.

Внезапно она почувствовала новый поток слез. Господи, он дома! Наконец-то он дома! Ей вспомнились слова бабули:

«Он боится», и Сьюзен, выпрямившись, проговорила:

— Тебе больше нечего бояться, сынок. Теперь, когда ты вернулся домой, у нас все будет хорошо.

Он вошел на кухню. Сьюзен поспешно вытерла слезы и бросила куртку на стул. Марк, ухватившись за спинку стула, повернул его к себе и сел, обхватив ножки своими длинными ногами.

— Через двадцать минут.

— Что через двадцать минут? — не поняла Сьюзен.

— Через двадцать минут доставят пиццу.

Сьюзен повернулась и взглянула на сына.

— Никак не могу поверить, что ты здесь.

Марк, мотнув головой, уставился в пол.

— Знаешь, школа, в которую меня запихнули, такая паршивая…

— Ты ведь не этого хотел, верно?

— Я хотел быть с отцом, по крайней мере я так думал.

Сьюзен молчала.

— Я никогда не говорил тебе, мам, но его жена просто сволочь.

— Твой отец любит ее.

Произнеся эти слова, она поразилась сама на себя: с чего это ей вздумалось защищать Лоренса?

Марк поднял голову.

— Никак не могу понять за что, но она меня ненавидит. Это она настояла на том, чтобы отправить меня в эту дурацкую школу.

— Но ведь он согласился, — заметила Сьюзен, грызя ногти.

— Ага, — подтвердил Марк и снова опустил голову.

Сьюзен присела перед ним на корточки.

— Марк, мальчик мой, я понимаю, как тебе тяжело.

Когда родители расходятся, всегда страдают дети. Твой отец любит тебя, но у него теперь другая жизнь, и тем не менее тебе в ней всегда найдется место, пусть и не то, которое тебе нравится.

Из глаз его выкатились две слезинки и упали на линолеум.

— Прости меня за все, что я тебе наговорил, мам. Мне так стыдно за побег. Больше этого не будет, обещаю.

Сьюзен ласково обняла сына.

— Иногда единственным способом чему-нибудь научиться становится принятие нужного решения. Но по прошествии времени мы вдруг понимаем, что решение было не правильным, хотим повернуть время вспять, да уже поздно.

Говоря это, Сьюзен думала не столько о Марке, сколько о Дэвиде. В миллионный раз за двадцать пять лет она задавала себе вопрос, почему она его бросила. Может, бабуля все-таки права, только время способно примирить нас с нашим прошлым. Но кто знает, сколько этого времени понадобится?

— Еще не слишком поздно, мам?

Сьюзен еще крепче обняла его.

— Конечно, нет. Ты вернешься в школу, и все будет хорошо, вот увидишь. — Она поцеловала его в макушку. — И друзья твои будут рады, что ты вернулся. Они наверняка скучали по тебе.

Он поднял голову и слегка отстранился от нее.

— Ты все еще думаешь поехать?

Сьюзен сначала не поняла, о чем он говорит.

— На эту встречу. Поедешь?

Она встала и отошла к раковине.

— Нет, милый. Не поеду.

— А почему?

— Это было бы нечестно по отношению к тебе. Что было, то прошло. Сейчас я должна думать о тебе.

Схватив тряпку, Сьюзен принялась вытирать и без того чистый стол.

— Я думаю, ты должна поехать, — проговорил Марк.

Сьюзен показалось, что она ослышалась. Обернувшись, взглянула на сына.

— Мне кажется, ты должна поехать, — повторил он. — Я вел себя как последний эгоист. Ведь у меня есть брат.

По-моему, это не так уж плохо.

— Марк, я не верю своим ушам!

— Подумаешь… Имею я право изменить свое мнение? — заметил Марк, пожав плечами.

— А может, кто-то подтолкнул тебя к этому?

— Может быть.

— И кто же?

— Отец.

— Отец посоветовал мне поехать на встречу?! Верится с трудом.

Марк отрицательно покачал головой.

— Да нет же! Он сказал, что ты нравственный урод, которому на меня десять раз наплевать.

«Нравственный урод?! О Господи, Лоренс, скотина ты, как ты посмел меня так назвать!» Но она сдержала готовое было вырваться негодование и стала слушать Марка.

— И знаешь, я ему не поверил, — улыбнулся сын. — Не поверил, что тебе на меня наплевать.

Сьюзен вздохнула.

— Поэтому ты решил, что я должна поехать на встречу?

— Ага! За последние недели я много об этом думал и пришел к выводу, что ты должна поехать, если этого хочешь. О чем мне, собственно, беспокоиться? Хотя он родился первым, но этот дом все-таки мой. — Последние слова он произнес уверенно, но выглядел при этом смущенным. — Ведь правда?

Сьюзен, расхохотавшись, снова обняла его.

— Конечно!

В этот момент раздался звонок в дверь.

— А теперь докажи, что это действительно твой дом, открой-ка дверь разносчику пиццы.

— А у тебя деньги есть?

Сьюзен снова расхохоталась.

— Возьми из сумки двадцатку.

Она смотрела, как он достал из сумки двадцать долларов и, небрежно наступив ногой на валявшуюся на полу записную книжку, помчался к входной двери. Ей вспомнились слова бабули: «Мы только можем надеяться, что дальнейшую жизнь проживем так, как повелит нам Господь». «А моя дальнейшая жизнь, мое будущее — это Марк, — подумала Сьюзен, — который наконец вернулся домой. А если мой другой сын тоже станет частью этого будущего? Сын Дэвида… Что ж, об этом я узнаю через десять дней».

Сьюзен прислонилась спиной к столу и закрыла глаза.

«Если он приедет, если он только приедет, — продолжала размышлять она, — может быть, тогда я начну искать Дэвида, а если не появится, послушаюсь совета Джесс: оставлю прошлое в покое и, наконец успокоившись, продолжу прежнюю жизнь».

 

Глава семнадцатая

Пятница, 8 октября

ПИ ДЖЕЙ

Наконец-то мать освоила кофеварку, образец высочайших достижений современной бытовой техники, которую Пи Джей купила совсем недавно. Сегодня Пи Джей с Бобом баловались кофейком, сидя в залитой солнцем столовой ее шикарной квартиры, выходящей окнами на Централ-парк. По выходным Боб ночевал у нее. Обычно он располагался на софе в гостиной подальше от бдительного ока Флоры Дэвис, которая оккупировала комнату для гостей. Заходил он каждый вечер после работы, принося для Пи Джей бесчисленные файлы, давая тем самым понять, что она нужна, что на работе о ней не забыли и ждут ее возвращения. В понедельник, среду и пятницу он бывал утром. В эти дни ей делали химиотерапию. Свои визиты он мотивировал тем, что своим присутствием способствует ее выздоровлению. Любовью они не занимались со дня операции, и Пи Джей ни разу не показывала ему свой шрам, никак не могла решиться и скорее всего так никогда и не осмелится.

— Денек сегодня обещает быть чудесным, — проговорил Боб, отхлебнув из дымящейся кружки крепкого кофе.

— Бабье лето, — рассеянно отозвалась Пи Джей.

По утрам, когда у нее бывали сеансы химиотерапии, она всегда была рассеянной.

В столовую ворвался аромат бананово-орехового хлеба.

— Флора! — крикнул Боб. — Что это вы там такое печете? Пахнет потрясающе.

— Потерпите немного, — донесся из кухни голос матери Пи Джей. — Уже почти готово.

Боб рассмеялся и повернулся к Пи Джей.

— Если она и дальше будет продолжать в том же духе, мы с тобой растолстеем.

— Я-то вряд ли… От рака не поправляются. Ты разве не знаешь этого?

Потянувшись через стол, Боб коснулся ее руки.

— Извини, Пи Джей, мне просто хотелось поднять тебе настроение.

Пи Джей с трудом выдавила из себя улыбку.

— Да ладно, мне и самой нравится время от времени наедаться от пуза. Хотя, по правде говоря, мамина стряпня после химиотерапии кажется особенно отвратительной.

Боб, убрав руку, скорчил брезгливую гримасу. Пи Джей расхохоталась.

— Вот видишь, я и развеселилась.

— Я просто счастлив, — подхватил он. — Думаю, ты тоже будешь счастлива, когда я расскажу твоей матери, какого ты мнения о ее кулинарных способностях.

Пи Джей обреченно застонала.

— А вы, похоже, неплохо уживаетесь друг с другом, верно? — заметил Боб.

Пи Джей глянула в окно. Квартира ее располагалась на двадцать третьем этаже, и из нее виднелись верхушки деревьев, извилистые, тонкие, как ниточки, аллеи парка, по которым кто шагом, а кто бегом передвигались крошечные, как муравьи, люди.

— Да так, терпим друг друга, по-моему.

— А я-то надеялся, что совместная жизнь как-то поможет вам помириться.

Пи Джей пожала плечами.

— Наверное, полного примирения между нами никогда не будет.

— Ты ей не сказала?

— О чем? — спросила Пи Джей, не оборачиваясь, чтобы не видеть выражения лица Боба, хотя прекрасно поняла, о чем идет речь.

— О встрече.

— Нет.

— Это означает, что ты решила не ехать?

— Это означает лишь одно: я ей не сказала.

— Но собираешься?

— Что? Собираюсь сказать или собираюсь поехать?

— И то и другое.

Коснувшись пальцем стекла, Пи Джей посмотрела на свои великолепно обработанные ногти, покрытые свежим лаком. Как просто содержать их в порядке, когда нечего делать; слоняйся по квартире да жди, когда тебе станет плохо после процедур, призванных улучшить твое самочувствие.

— Прошу тебя, Боб, не дави на меня, — попросила она.

— О Господи, Пи Джей! — взорвался он. — Ведь с завтрашнего дня останется только одна неделя! Когда, черт подери, ты решишь?

— Неделя до чего? — послышался голос.

Пи Джей и Боб повернули головы к двери. На пороге стояла Флора Дэвис с тарелкой свежеиспеченного бананово-орехового хлеба.

— Неделя до чего? — переспросила она.

Боб, взглянув на Ни Джей, сделал глоток из своей кружки. Объясняться предстояло ей.

— Ни до чего, мама, — отрезала она. — Тебя это не касается.

— Пока я живу в твоем доме, меня все касается, — заметила мать и, поставив тарелку на стол, вытерла руки о передник. — Если ты собираешься куда-то поехать, то я должна знать, чтобы успеть собрать твои вещи.

— Мама, прошу тебя… — начала она, но мать не дала ей договорить.

Усевшись на стул между Ни Джей и Бобом, она продолжала:

— По-моему, это просто замечательная идея. Тебе давно пора развеяться. Так куда ты собираешься?

Пи Джей с негодованием глянула на Боба. «Господи, ну кто его просил орать на всю квартиру! — сердито подумала она. — Почему он хотел, чтобы мать что-то заподозрила? Сам он явно не хотел, чтобы я поехала на встречу.

Может быть, он специально подстроил? Сообразил, что если мать узнает, то непременно закатит скандал, а вдвоем они сумеют меня отговорить».

— Никуда, мама, — ответила она. — Я никуда не собираюсь.

Боб взял с тарелки кусок теплого хлеба и отщипнул маленький кусочек. Флора внимательно взглянула на Пи Джей. Та, в свою очередь, не сводила глаз со своей кружки.

— Ну, извини, я только хотела помочь, — обиженно проговорила она.

— Мама, не сердись, — попросила Пи Джей.

— Я не сержусь.

— Нет, сердишься! Ты вечно изображаешь из себя обиженную! Может, папа и мирился с этим, но я не собираюсь.

Поджав губы, Флора взяла с тарелки кусочек хлеба, намазанного маслом, откусила и принялась жевать, глядя прямо перед собой. Потом положила хлеб на стол, взяла лежавшую на коленях салфетку и вытерла губы.

Пи Джей не выдержала и, оттолкнув от себя кружку, в сердцах закричала:

— Черт подери, мама! Ну хорошо! Если хочешь знать, Боб спрашивал, поеду ли я в следующую субботу на встречу. На встречу со своим сыном! — Она прихлопнула ладонью по столу. — Ты слышишь, мама! С моим сыном!

Помнишь его?

Флора, отодвинув стул, встала. Положив салфетку на стол, она взяла свою кружку с кофе и, не проронив ни слова, ушла на кухню.

Пи Джей, наклонив голову, провела рукой по своим редеющим волосам.

— Ну что, добился своего? — бросила она Бобу.

— Я не заставлял тебя ничего ей говорить, — отозвался тот. — Но может, это и к лучшему, нужно же вам когда-то поговорить друг с другом начистоту, а то замкнулись каждая в себе…

Пи Джей вскочила, не дослушав.

— Я еду в больницу.

— Подожди секундочку.

Боб поспешно сунул в рот оставшийся кусочек ароматного хлеба и запил его кофе.

— Нет, — бросила Пи Джей. — Сегодня я еду одна.

— Пи Джей…

Но она уже выбежала за дверь.

Она сидела на холодном стуле в процедурной и смотрела, как из капельницы медленно-медленно капает лекарство и, стекая по трубке, попадает через иглу в руку.

— Скоро закончим, — сказала медсестра, одарив ее деревянной улыбкой.

— На сегодня, — уточнила Пи Джей.

Еще одна неделя неприятных процедур закончилась, и она была этому рада. Однако домой идти не было никакого желания; там ее ждала мать, по-прежнему упрямая и несгибаемая. Они, естественно, не станут разговаривать ни о встрече, ни о сыне. Уж в чем, в чем, а в этом Пи Джей могла быть абсолютно уверена. Мать, как и двадцать лет назад, была убеждена, что о прошедшем лучше всего забыть, как она сама забыла о своем ребенке, которого отдала куда-то на воспитание.

Неужели мать ни разу не вспомнила о нем? А она сама?

Думала когда-нибудь о своем сыне? Разве что в последние несколько недель… Будто раньше ей кто-то запрещал о нем думать, а теперь запрет сняли. Думай, если желаешь.

Но самого главного Пи Джей еще не решила — ехать на встречу или нет, знала лишь одно — нужно наконец решить, и чем скорее, тем лучше, времени осталось мало.

— Ну вот и все, — проговорила медсестра и, сняв со штатива капельницу, медленно вытащила иголку из руки Пи Джей.

Боль была терпимой, Пи Джей стала к ней привыкать.

— В следующий раз дадите мне другую руку, — сказала медсестра.

— Жду не дождусь следующего раза, — улыбнулась Пи Джей. — Ну, до понедельника.

Быстро накинув кофту и заправив ее в джинсы, она схватила спортивную курточку, вышла из комнаты.

В коридоре Пи Джей бессильно прислонилась к стене, «Еще одна неделя прошла», — подумала она. И, поправив на голове берет, медленно пошла по коридору восьмого этажа. Дойдя до лифта, нажала на кнопку вызова и принялась читать надписи на указателе расположения отделений.

Внезапно ей бросилось в глаза: «Родильное отделение. 6 этаж».

Пи Джей не могла оторвать глаз от этой надписи. Подошел лифт, двери распахнулись, она вошла в кабинку и нажала на кнопку первого этажа. Но едва закрылись двери и лифт начал спускаться вниз, как Пи Джей передумала и поспешно нажала на другую кнопку, лифт повез ее наверх, на шестой этаж.

Пи Джей не представляла, что увидит здесь. Она медленно шла по длинному коридору, сердце билось ровно, настолько, что даже чувствовалось легкое головокружение.

За спиной послышался какой-то грохот и приглушенный детский плач. Пи Джей остановилась и обернулась.

К ней приближалась медсестра, толкая перед собой каталку в виде столика на колесиках, накрытого стеклянным колпаком.

— Простите, но мы очень спешим, — проговорила она. — Едем в детскую.

Под стеклянным колпаком лежал крошечный младенец, завернутый в маленькое голубое одеяльце. Глазки его были закрыты, красное личико сморщено, темные шелковистые волосики взъерошены. Пи Джей затаила дыхание.

— Новорожденный? — спросила она.

— Да, — ответила медсестра. — Родился двадцать минут назад.

Крошечное личико опять сморщилось, ребенок заплакал.

— А где… — Пи Джей замялась. — Где его мать?

— В родовой, ее приводят в порядок.

Пи Джей взглянула на беззащитное создание, туго спеленутое одеяльцем, и ей показалось, что личико его исказилось от страха. Ей стало невыносимо жаль его, и, коснувшись рукой стеклянного колпака, Пи Джей прошептала:

— Это не правильно, вы не должны забирать его от нее, во всяком случае, не так скоро.

Медсестра нахмурилась.

— Простите, но его пора купать.

Пи Джей отступила, пропуская медсестру, и прислонилась к стене. «Так не должно быть, — снова подумала она. — Они не имеют права забирать его у матери».

Она проследила взглядом за медсестрой. Та покатила ребенка дальше и вскоре исчезла в глубине коридора. Пи Джей пошла за ними и через некоторое время добралась до стеклянной стенки, за которой стояли семь колыбелек. В каждой из них лежал завернутый в голубое одеяльце младенец.

Пи Джей пристально вгляделась в крошечные личики.

Четверо детей плакали, трое спали.

На колыбельках висели таблички с указанием фамилии ребенка и веса.

«Макмиллан. 3 кг 600 г».

«Фироччи. 3 кг 100 г».

«Зомбик. 4 кг 100 г».

И ни слова о том, кто родители детей, в какой семье они будут расти, счастливы ли будут.

«Где же их матери? — с беспокойством подумала Пи Джей. — Какими они кажутся испуганными, эти малыши, и какими одинокими».

Она снова взглянула на таблички. Ни одного ребенка с таким весом, как у ее сына. Интересно, похож ли кто-нибудь из этих младенцев на него? Она не знала.

Семеро детей, семеро мальчиков.

И все не ее…

Пи Джей прижала руку к тому месту, где была грудь, и боль, которую она хранила в себе долгие годы, начала медленно нарастать. И вот она охватила ее всю, потому что у нее никогда не будет детей. Единственный сын, которого она родила двадцать пять лет назад, ушел от нее навсегда; он больше ей не принадлежит, как, впрочем, никогда не принадлежал. Дети остаются только с теми, у кого нормальные семьи, хорошие мужья, а не с такими, как она, женщинами, которых никто никогда по-настоящему не любил.

Пи Джей вздохнула и почувствовала, как по щекам покатились слезы: она поняла, что не стояла вот так перед комнатой, в которой лежат новорожденные, с тех пор как они со Сьюзен когда-то давным-давно рассматривали ребенка Джесс. Она ни разу не переступала порога послеродовой палаты, даже если в ней лежала ее самая близкая подруга, выдумывая какие угодно причины для отказа. Только теперь Пи Джей поняла, чем это было вызвано, она боялась, что вид новорожденных причинит ей острую боль, и тщательно избегала этого.

Но какое она имеет право сейчас, по прошествии стольких лет претендовать на своего сына? Чего хочет этим добиться? Ведь не ее заслуга в том, что он уже взрослый, самостоятельный мужчина. Она не приложила ни малейших усилий, чтобы вырастить его. Кроме того, если она встретится с сыном, то наверняка потеряет Боба, мать порвет с ней все отношения, но самое страшное, она рискует потерять единственное, в чем знает толк, — свою работу.

Ей уже сорок пять, она серьезно больна. Поздновато думать о другой карьере в новом агентстве.

— Правда, он красивый? — раздался рядом с ней чей-то голос.

Пи Джей обернулась. За спиной стояла молодая женщина в хрустящем белом халате — темные кудряшки гладко причесаны, лицо сияет.

— Правда, хорошенький? — повторила она, указывая пальцем на табличку с надписью «Зомбик». — Это мой сын.

Пи Джей, повернувшись спиной к стеклу, за которым стояли колыбельки с младенцами, кивнула:

— Да. Очень.

«И он твой, — хотелось ей добавить. — Твой, а не мой.

А своего я никогда не видела и скорее всего никогда не увижу…»

На следующее утро Пи Джей сидела на софе, поджав под себя длинные, стройные ноги в леггинсах, и, пытаясь сосредоточиться, просматривала бумаги, которые Боб принес с работы. Она понимала: единственное, что у нее осталось, — это работа. Она должна выбросить из головы чепуху о детях, новорожденных и взрослых, и вернуться к тому, что она умеет делать по-настоящему хорошо в любом состоянии — в здоровом ли, больном ли.

Вчера вечером Боб не пришел, предупредил, что у него назначена деловая встреча. После утренней ссоры Пи Джей считала себя не вправе его винить.

Она перевернула страницу, пытаясь сосредоточиться на статье, посвященной новым косметическим средствам, однако это оказалось нелегко. Пи Джей почти не верила, что когда-нибудь станет полноправным партнером агентства, войдя в совет директоров. Ее разбирал смех, когда она вспоминала хитро составленное послание, которое получила вместе с огромным букетом белых роз; «С нетерпением ждем утверждения вас в составе совета директоров после вашего выздоровления. Желаем, чтобы это произошло как можно скорее».

Они ясно выразили свое намерение. Какой смысл связываться с человеком, который может не дожить до конца года.

Единственным, кто поддерживал ее в эти трудные дни, был Боб, который неустанно твердил ей, что она необходима агентству и что ей нужно поскорее вернуться к своим обязанностям. Сегодня она чувствовала себя на редкость хорошо, не отлично, правда, но хорошо. После химиотерапии с ней такого еще не бывало.

Из соседней комнаты донесся гул пылесоса. Закатив глаза, Пи Джей тяжело вздохнула, в который раз задавая себе вопрос, когда мать наконец уедет. В квартире, совсем недавно современной и уютной, теперь, казалось, царил дух пятидесятых годов. В первую же неделю проживания мать уволила экономку Пи Джей, после чего в комнатах стоял постоянный запах лимонной полироли для мебели и нашатырного спирта. Пи Джей казалось, что мать без конца что-то чистит, за исключением тех моментов, когда печет к обеду запеканку или бубнит себе под нос: «Не понимаю, почему ты не хочешь переехать в квартиру поменьше?», или «Как, скажи мне на милость, ты моешь хрусталь, не имея нормальной тряпки?», или «Не думаешь ли ты, что отдавать свое белье в прачечную несколько экстравагантно?»

И так далее, и тому подобное.

Вчера, когда Пи Джей вернулась из больницы, мать стала жаловаться на трудности содержания в чистоте фибергласовых кранов. О предстоящей встрече Пи Джей со своим сыном не упоминалось, она подозревала, что этот вопрос мать вообще никогда не собирается поднимать; будет болтать о всяких пустяках, делая вид, что разговор на эту тему вообще никогда не затевался и никакая встреча не должна состояться.

Когда Пи Джей лежала в постели, приходя в себя после ужасных приступов тошноты, мать раздражала ее больше всего. В такие дни она ходила по квартире тихо как мышка, лишь время от времени испуская тяжелый вздох то ли от бессилия, то ли от безысходности.

Шум пылесоса приблизился к гостиной. Пи Джей провела рукой по волосам — между пальцами застряла каштановая прядь.

— Черт! — громко выругалась она.

Шум пылесоса тут же стих.

— Что ты сказала? — спросила мать.

Пи Джей встала.

— Ничего, пойду погуляю.

Подойдя к стенному шкафу, она достала фланелевую рубашку Боба и набросила ее поверх футболки.

— Придумала тоже! Что, если тебе станет плохо?

— Не станет, мама, я себя отлично чувствую.

— Куда ты пойдешь?

— В парк.

— В Центральный парк?!

— Да, хочу подышать свежим воздухом.

— Тебе нельзя туда ходить!

— Мама, я живу в Нью-Йорке уже больше двадцати лет и постоянно там гуляю, а сейчас только час дня.

— Может, подождешь, пока я закончу с уборкой? Я бы пошла с тобой.

— Нет, не волнуйся, ничего со мной не случится. Я ненадолго.

Пи Джей хлопнула входной дверью, в очередной раз услышав за спиной тяжелый вздох. Она вызвала лифт, размышляя над тем, сколько еще мать пробудет у нее в доме, действуя ей на нервы. На следующей неделе ей предстоит очередная партия тестов. За прошедшие несколько недель Пи Джей перестала проявлять интерес к тому, что творят с ней врачи. Сначала она с интересом расспрашивала о каждом тесте, хотела знать результаты каждого анализа, но со временем поняла, что это не имеет никакого значения.

Важно лишь одно — она пока жива.

Стоял чудесный день. Пи Джей вышла на залитую солнцем улицу и вдохнула хрустящий осенний воздух. Она подошла к светофору, тут же загорелся зеленый свет, будто только ее и ждал. Машины остановились. Пи Джей улыбнулась и перешла Пятую авеню.

На тротуаре с лотка продавали свежее хрустящее печенье, посыпанное солью. Пи Джей купила один и вошла в парк. Она шла медленно по дорожке, наслаждаясь лакомством, а мимо чинно проходили мамаши, катя в колясках своих малышей, мимо проносились любители бега, оставляя за собой запашок свежего пота, то тут, то там гоняли на велосипедах мальчишки. Пи Джей показалось, что даже голуби сегодня радуются жизни: сгрудившись вокруг сидевшего на скамеечке старичка, они жадно поглощали поп-корн и крошки хлеба, которые он им бросал. Она откусила последний кусочек бисквита, а остатки бросила этим прожорливым созданиям, со смехом глядя, как они, расталкивая друг друга, бросились поднимать лакомые кусочки. Пи Джей шла, наслаждаясь солнечными лучами, улыбаясь сама себе. С тех пор как у нее обнаружился рак, она полюбила бесцельные прогулки. Раньше на это у нее никогда не хватало времени, а если оно и находилось, то она предпочитала совершать прогулки не в одиночестве, а с каким-нибудь ухажером.

Найдя пустую скамейку, Пи Джей села, чувствуя, что ходьба ее слегка утомила. Мимо прошла, держась за руки, юная пара. Это прикосновение рук показалось Пи Джей более интимным, чем если бы они на людях вдруг вздумали заняться сексом. За последние несколько недель Пи Джей поняла, что ласковое поглаживание по голове, легкое касание щеки значат для нее гораздо больше, чем откровенные интимные ласки.

Она взглянула на часы — половина двенадцатого. Внезапно она вспомнила: на следующей неделе в это время Джесс, Сьюзен и Джинни будут ехать в Ларчвуд. Положив руки на колени, она уставилась в землю. «Уходите! — приказала она этим грустным мыслям. — Сейчас же уходите!

День чудесный, я жива. Чего еще желать?»

— Твоя мама уверена, что тебя ограбят.

Пи Джей подняла голову и загородила глаза от солнца.

Перед ней стоял Боб.

— Не возражаешь, если я присяду рядом?

— Нисколько. — Пи Джей улыбнулась. — Если ты только сам не собрался меня грабить.

— Признаться, подобная мысль приходила мне в голову, — заметил Боб и, наклонившись, поцеловал ее в лоб.

— Как ты думаешь, сколько она еще собирается у меня прожить? — спросила Пи Джей.

Боб пожал плечами.

— Кто знает! Она выполняет свой материнский долг.

— Хотела бы я, чтобы она выполняла его где-нибудь в другом месте.

— Ну, может, так оно скоро и будет.

— Верится с трудом.

— А ты скажи ей, что собираешься на следующей неделе поехать на встречу, она вылетит отсюда как пробка из бутылки.

Пи Джей не ответила.

— Ты ведь поедешь, правда, Пи Джей?

Она взглянула на свои кроссовки фирмы «Рибок», которые совсем недавно надевала лишь на занятия аэробикой, а теперь носит исключительно на неспешных прогулках в парке в те дни, когда тошнота не мучает ее. Как она ни старалась, а процесс старения ее все-таки не миновал.

— Нет, — ответила она.

Вчера она еще знала почему, но сегодня ответ на этот вопрос опять ускользнул от нее.

Откинувшись на спинку скамьи, Боб вытянул вдоль нее руку.

— Если хочешь, я поеду с тобой, если тебе будет легче, только скажи.

Пи Джей уставилась на шнурки своих белых модных кроссовок.

— А я думала, ты не хочешь, чтобы я ехала.

Боб, подобрав с земли крошку хлеба, бросил ее голубям.

— Знаешь, эти недели мне показались целой вечностью.

У меня произошла некоторая переоценка ценностей.

Пи Джей посмотрела на пару юных созданий. Сразу видно — любовники: сидят рядышком и что-то шепчут друг другу на ухо, не обращая ни малейшего внимания на окружающих.

— У меня есть дети, — продолжал между тем Боб. — И внуки. И я бы не променял их ни на что на свете, не говоря о работе. Почему же ты должна быть лишена этой радости!

— Кроме того, это блестящая возможность выдворить мать из дома, верно?

— Это твоя жизнь, Пи Джей, а не ее.

Пи Джей покачала головой.

— Знаю. Если бы я решила поехать, мать не смогла бы меня остановить. Раньше я бы ее послушала, но только не теперь, сейчас многое изменилось. Если бы я не была больна раком .

— Именно поэтому ты должна поехать. Жизнь так быстротечна, Пи Джей.

У нее перехватило дыхание.

— А может, эта встреча для меня абсолютно не важна, работа гораздо важнее.

— Ты врешь!

Вскинув голову, Пи Джей посмотрела на него гневно:

— Ты же сам уговаривал меня думать о будущем! Именно это я сейчас и делаю. Пришло время позабыть о прошлом.

— Даже если это прошлое поможет тебе достичь лучшего будущего?

— Не поможет!

— Откуда ты знаешь?

«Чтоб тебя черти взяли! — раздраженно подумала Пи Джей. — Как только я начинаю думать, что поступаю правильно, ты тут же вмешиваешься и заставляешь меня сомневаться. Можно подумать, ты лучше знаешь, что мне нужно!»

Пи Джей провела рукой по своим каштановым волосам, откинув их назад, — в руке осталась еще одна прядь.

Она машинально бросила ее на землю и опять, уже в который раз, вспомнила о своей болезни, и словно черные тучи затянули безоблачное синее небо.

— На следующей неделе у меня очередной сеанс химиотерапии. Меня наверняка будет тошнить.

— Но сегодня-то тебя не тошнит.

— Это счастливое исключение из правила.

— Может, на следующей неделе будет то же самое.

Словно стальная рука опять сдавила ей горло.

— Боб, как ты не понимаешь! Если я поеду на встречу, это будет нечестно по отношению к сыну. Полгода назад было бы совсем другое дело, а сейчас… сейчас я тяжело больна, ты это прекрасно знаешь. Зачем ему со мной встречаться!.

— Не говори так, Пи Джей. Это просто отговорка, и только, выдумала причину!

— Для меня она очень веская!

— А для меня нет. О Господи, Пи Джей! Ведь с любым человеком может случиться все, что угодно. В жизни нет никаких гарантий. Сегодня ты можешь встретиться с сыном, а назавтра тебя на улице вдруг собьет машина. — Он покачал головой. — И твой сын это переживет, Пи Джей, не волнуйся.

Она вскочила.

— Пойду домой, устала.

Боб схватил ее за запястье и усадил рядом с собой.

— Нет! Я хочу, чтобы ты трезво взглянула на вещи.

Она заплакала.

— Я и смотрю, Боб. Я выслушала все, что ты мне сказал. Ты прав. Я и в самом деле работала долгие годы, чтобы достичь всего того, что имею, и не собираюсь терять все из-за какой-то, как ты совсем недавно сам заметил, прихоти.

Выпустив ее запястье, Боб погладил руку Пи Джей.

— Хорошая моя, мне ужасно жаль, что я тогда тебе наговорил. Я был не прав, я просто с ума схожу от страха перед тем, что могу тебя потерять. Если и в самом деле ты хочешь его увидеть, по-моему, ты должна это сделать.

У Пи Джей внезапно разболелась голова.

— Не могу, — прошептала она.

— Почему ты не хочешь признаться?

— Признаться в чем?

— В том, что просто боишься.

Она резко выдернула руку.

— О Господи, Пи Джей! Неужели пережитое за последнее время тебя ничему не научило?

Он снова схватил ее за руку.

— Пусти! — бросила она, вскакивая со скамейки.

— Что, снова хочешь спрятаться за маской, за которой скрывалась двадцать пять лет?

— Я больна''! — закричала Пи Джей. — Неужели ты этого не можешь понять!

— Могу! А вот почему ты пользуешься своей болезнью, чтобы не встречаться со своим сыном, до меня никак не доходит!

— Он не мой! — завопила Пи Джей, но, увидев, что люди на них оборачиваются, понизила голос:

— Если я выживу, то мой удел сидеть у себя в конторе, а не вытирать нос какому-то сопливому мальчишке!

— Он вполне в состоянии сам вытирать себе нос.

— А как же Хансен и Хобарт? Ты ведь сам уверял меня, что они тут же меня уволят, если обо всем узнают.

— Да пошли их к черту! Откроем с тобой собственное агентство.

— Ты просто идиот!

— Нет, Пи Джей, это ты идиотка! Неужели ты и дальше собираешься красться по жизни с зашоренными глазами? — Голос Боба зазвучал громче, решительнее:

— Держать в узде свои чувства? Ты же хочешь встретиться с сыном, я знаю. Так сделай это!

Пи Джей поспешно заморгала и, почувствовав, как по щекам покатились слезы, повернулась и зашагала домой.

 

Глава восемнадцатая

Четверг, 14 октября

ДЖИННИ

Рио оказался совершенно не таким, каким его представляли рекламные проспекты. Джинни, перекатившись на другой бок, взглянула на очередную черноволосую красавицу, которая шествовала по пляжу, вихляя бедрами и выставляя напоказ голую грудь и аппетитную попку, абсолютно не скрываемую крошечными трусиками купальника. Натянув на плечо свою просторную футболку, она вздохнула. Секс… Казалось, все в мире только и делают, что совокупляются, а на самом деле это такая же чепуха, как и материальные ценности. И зачем он только нужен?

Джинни закрыла глаза, стараясь отключиться от навязчивых латиноамериканских ритмов, громыхавших из каждого магнитофона, которые, казалось, били тебя по голове. В Рио она приехала потому, что не знала, куда ей податься после устроенного в шикарном доме Джейка пожаре, в котором чуть не сгорела сама. Но, как обычно, Джинни повезло: Консуэло успела вовремя и спасла ее…

Мимо пронеслась шумная стайка ребятишек, обсыпав ноги Джинни песком. Какая-то матрона прокричала им вслед что-то по-испански. О Господи! Ну почему в этом треклятом Рио все орут!

В ушах до сих пор стояли вопли Консуэло: «Сеньора!

Сеньора!», а потом что-то сказанное по-испански, чего Джинни не поняла. Она стояла как вкопанная, пока преданная служанка, схватив ее за руку, оттаскивала от объятого пламенем стенного шкафа. Сигнал пожарной тревоги не сработал: отсоединив охранную сигнализацию, Брэд заодно отсоединил и пожарную. Впрочем, услуги пожарных не потребовались. Консуэло вытащила Джинни во внутренний дворик и опять бросилась в спальню. Наглотавшись едкого дыма, Джинни стояла в дверях дома и, задыхаясь от кашля, наблюдала за действиями служанки.

Та, схватив с кровати одеяло, с остервенением лупила им по языкам пламени, вопя что-то по-испански. Джинни показалось, что она просто ругает огонь на чем свет стоит, приказывая ему убираться, что тот через несколько мгновений и сделал.

Запыхавшаяся, растерзанная, с выбившимися из пучка седыми прядями волос, Консуэло повернулась к Джинни.

— С вами все в порядке, сеньора?

И впервые Джинни увидела на ее лице искреннее беспокойство и живое участие.

— Да.

— Пресвятая дева Мария! Так я и знала, что это когда-нибудь случится! Сколько раз я говорила, не курите в постели! А вы никогда не слушались.

И она разрыдалась.

Джинни продолжала стоять в дверях, не зная, что делать.

Она теперь и сама не понимала, почему устроила пожар.

— Да ладно тебе, Консуэло, — наконец сказала она. — Подумаешь, дело какое.

— Как же так! Дом сеньора Джейка мог сгореть дотла!

Ах вот оно в чем дело! Она-то думала, что Консуэло ее пожалела, а оказывается, она беспокоилась только о драгоценном доме сеньора Джейка.

Служанка несколько раз пнула ногой ковер.

— Я позвоню сеньору. Нужно рассказать ему о случившемся.

— Нет, Консуэло, не нужно. Ты же знаешь, он на съемках и терпеть не может, когда его отрывают от дела.

Консуэло кивнула.

— Позвони в бюро добрых услуг, пусть пришлют кого-нибудь убрать здесь. И постели новый ковер.

Консуэло посмотрела на царивший вокруг разгром.

— Но, сеньора, ваша красивая одежда…

— Да хрен с ней! — отмахнулась Джинни. — Новую куплю.

Все это произошло три недели назад. После пожара Джинни провела два дня в сумасшедшей гонке: нужно было взять из банка все деньги, которые Джейк положил на ее имя, купить билет на самолет и отправиться в Рио.

Лететь она решила, естественно, первым классом. Если уж она не в состоянии уничтожить материальные ценности, то воспользуется ими на полную катушку. Кроме того, лучше уехать самой, чем ждать, пока Джейк узнает о ребенке и вышвырнет ее на улицу. По крайней мере она поступит так, как желает сама, а не Джейк и не его придурочный сынок.

Полет в Рио прошел в радостном возбуждении — давненько Джинни не чувствовала себя такой свободной.

Наконец-то она вырвалась из лап своего старика и теперь вольна идти, куда пожелает, делать что хочет… Вот только что? Впрочем, тогда это было не важно, но через некоторое время она почувствовала, что начинает тяготиться своей свободой. Надоел шум-гам южного города, запах кокосового масла, которым смазывала кожу, вкус соли на губах.

Джинни ушла с пляжа и отправилась в отель. В вестибюле стояли две девушки, похоже, американки. То и дело прыская от смеха, они заполняли аккредитивы, шумно обсуждая, как будут платить по ним. Джинни молча смотрела на них. На вид обоим было лет по двадцать пять или чуть меньше, столько же, сколько ее дочери. «О Господи, — внезапно промелькнуло в голове. — Одна из них вполне может быть моей дочерью, а я об этом так никогда и не узнаю!» Еще крепче сжав в руке полотенце, она направилась к лифту, не обращая внимания на призывные взгляды какого-то типа в шортах и без футболки, прислонившегося к почтовому ящику. В Рио Джинни еще ни разу не занималась ни с кем любовью, будто, перелетев через Азорские острова, отрешилась от земных утех. Радость свободы куда-то улетучилась, в душу вкрался жуткий страх. Так страшно ей было всего раз в жизни — в ночь рождения ребенка.

С балкона своей комнаты Джинни разглядывала распростертые на песке безымянные тела. Она никого не знала и никто не знал ее. Было время, когда она обожала подобное состояние, но сейчас оно нагоняло на нее тоску.

Джинни вернулась с балкона в комнату и присела на краешек кровати, взглянула на свои золотые часики фирмы «Ролекс», которые Джейк подарил ей на день рождения, гордо сообщив при этом, что они стоят месячной зарплаты клерка. Сегодня четырнадцатое число, сегодня Джейк вернется домой, а встреча состоится через два дня.

— Надеюсь, они повеселятся от души, — громко сказала Джинни и пожалела, что не отправила открытку. Написала бы что-то вроде: «Отлично провожу время, просто счастлива, что вас нет рядом со мной». Она расхохоталась, потом хотела перевести дух, но горло сильно сдавило.

Схватив сигарету, она закурила, позвонила вниз и попросила принести ей кувшин вина, после чего, сбросив одежду, отправилась в душ. «Если повезет, рассыльный окажется загорелым молодчиком, который не прочь немного поразвлечься», — размышляла она.

Но когда Джинни вышла из душа, с головы до ног поблескивая, капельками воды и готовая к бурному веселью, оказалось, что кувшинчик уже стоит у кровати, а рядом с ним — стакан.

— Вот черт! — выругалась Джинни и, быстренько выработав план дальнейших действий, влезла в ярко-желтое летнее платье с треугольным вырезом до пояса, с голой спиной и практически без юбки.

Сидящий за стойкой бара парень со слипшимися от геля волосами и без переднего зуба заприметил ее пышную грудь сразу. Джинни села, скрестив ноги, и бросила на него томный взгляд, потом заказала двойную водку со льдом, надеясь, что с течением времени он покажется ей более симпатичным. Обычно так было всегда.

— Эй, бармен! — послышался у нее за спиной невнятный голос.

Джинни обернулась. Рядом с ней стояла пожилая женщина, одетая в набивное расклешенное платье и огромную соломенную шляпу, завязанную под подбородком легким шарфом той же расцветки.

— Пока ты наливаешь, я, пожалуй, пропущу еще стаканчик.

— Ну конечно, миссис Флинн, — ответил бармен, подмигнув Джинни.

Старуха наклонилась к Джинни и, дохнув ей в лицо тяжелым перегаром, прошептала на ухо:

— Похоже, он не прочь полюбезничать.

Джинни слегка улыбнулась. Обычно ей было наплевать на высказывания других женщин о ее крикливой одежде и приемчиках, которыми она завлекала в постель мужчин, считала, что ей просто завидуют. Она взглянула на бледное морщинистое лицо, наполовину скрытое рыжими от краски волосами, на запавшие глаза с темными кругами.

— А что еще в этом городе делать, — заметила она.

Женщина кивнула и допила остатки коктейля.

— Интересно, сколько он запросит?

— Что? — не поняла Джинни.

— Как ты думаешь, сколько мне придется ему заплатить?

Джинни расхохоталась. Старуха была настолько пьяна, что даже не понимала, что бармен хочет ее, а не высохшую пьянчужку, похожую на цветочную клумбу.

— Понятия не имею. А вы сами как думаете?

Кикимора пожала плечами.

— Кто знает. Зависит от того, на что он способен. Говорят, можно определить по рукам, но я-то знаю, — она покачала головой, — это чепуха.

Бармен поставил перед ними два бокала. Взяв свой, Джинни сделала большой глоток.

— Помнится, в 1963 году это было… — продолжала женщина. — Ну да, точно, в 1963 году, в Сиднее. — Она помолчала секунду и, отхлебнув из своего бокала, взглянула на Джинни. — Была там когда-нибудь?

— Нет.

— Отличное местечко… было отличное до того, как его оккупировали туристы. — Она сделала еще один глоток. — Ну так вот, познакомилась я там с одним фермером, или ковбоем… не знаю, как там их называют, черт бы их подрал! У него были такие большие руки, каких я еще никогда не видела: загорелые, грубые, с толстыми, как сосиски, пальцами. Смотришь на них и уже готова отдаться.

Джинни взглянула на бармена. Он не спускал с них глаз, вслушиваясь в каждое слово. Она выгнула спину и слегка повела плечом, отчего грудь тут же вылезла наружу из глубокого выреза платья.

Старуха хрипло расхохоталась.

— В ту ночь у нас была любовь в амбаре. Вот уж я удивилась так удивилась! Он оказался не тем, за кого я его принимала. — Она снова помотала головой. — Нет, никогда не нужно судить по рукам. — Она облокотилась о стойку. — Была когда-нибудь в Кении? — Она заглянула Джинни в вырез платья. — С такой грудью, как у тебя, ты бы там наделала шороху!

Джинни поспешно прикрыла грудь. Этот жест напомнил ей давнее событие… И она вспомнила. Мама… Мама в своем нарядном платье, как у Мэрилин Монро. Вот оно распахнулось на груди, показалась грудь… Внезапно Джинни представила себя на месте своей матери, которую она обожала, которую столько лет защищала. Чем она сама лучше ее? Да ничем! Так же шатается по барам, мечтая лишь о том, чтобы напиться да переспать с каким-нибудь мало-мальски подходящим мужиком.

Внезапно мрачные мысли промелькнули у нее в голове, А что, если мать знала, что ее муж изнасиловал дочь, а потом при каждом удобном случае забирался к ней в постель? Джинни вспомнила передачу Фила Донахью, которую как-то смотрела по телевизору. Он пригласил в студию матерей, чьи мужья занимались любовью с их дочерьми. И самое интересное, все эти матери знали об этом. «Ну конечно, я знала, — говорила какая-то заплаканная женщина, — но я не могла его бросить, мне некуда было идти».

На этом месте Джинни схватила дистанционный пульт управления и поспешно выключила телевизор, дальше слушать она была не в состоянии.

«А что, если и моя мать знала? — подумала она сейчас. — Очень может быть, вполне вероятно». А где-то в мире живет девочка, невинная жертва всей этой скотской жизни…

Джинни взглянула на сидящую рядом старую женщину — голова всклокочена, сама вся потрепанная. Через какой-нибудь десяток лет Джинни станет точной копией этой дряхлой, опустившейся старухи, так же будет шататься по барам, надоедая всем своими нудными, дурацкими рассказами, покупая на деньги всяких подонков — пусть даже они будут страшны как смерть, — лишь бы не ложиться в постель одной.

Да, она превратится в такое же жалкое существо.

Джинни опять взглянула на бармена. Какой же он противный! Сколько ни пей, красивее не покажется. И вдруг ее как громом поразило: а что, если она стала такой же, как эта старуха?

Она поспешно прижала руку ко рту, сдерживая уже готовый вырваться крик, и, выскочив из-за стойки, стремглав помчалась в свою комнату и бросилась на кровать.

— Черт! Черт! Черт! — выкрикивала она, пристукивая по кровати кулаком.

Неужели такое возможно, чтобы она, Джинни Стивенс, сама уничтожила себя, как эта старуха… или как собственная мать? А почему бы и нет? Ведь она уже предпринимала попытку это сделать, когда подожгла дом. И вообще, не этим ли она занималась всю свою сознательную жизнь?

Джинни перекатилась на спину и обхватила себя руками. Нет, это не правда! Как бы ни была отвратительна ее жизнь, Джинни сама, по собственной воле не прервет ее.

Это она поняла, когда подпалила свою одежду. Если бы Консуэло ее не спасла, рано или поздно она сама бы выскочила из огня, задыхаясь и кашляя, но живая. Нет! Она не могла лишить себя жизни. Для этого она слишком любила эту жизнь. Но почему, ради чего она вообще живет на белом свете? Единственный ребенок, которого она родила, для нее потерян. Она убежала от него, как убежала и от Джейка. Зачем? Почему ей приходится все время убегать?

Внезапно Джинни ощутила острое желание быть рядом с Джейком. Как ей хочется, чтобы он обнял ее своими большими, ласковыми руками! Как соскучилась она по нормальной жизни! Как жаждала, чтобы хоть один человек на свете ее любил! Она чувствовала — пришло время остановить свой бег.

А может, еще не поздно?

Джинни села, закурила, и не отдавая себе отчета в том, что делает, схватила телефонную трубку и набрала номер своего дома. Через несколько секунд на другом конце провода послышался голос Джейка.

— Где тебя носит? — весело пророкотал он. — Я думал, когда вернусь, ты будешь дома.

— Как прошли съемки? — не отвечая, спросила Джинни.

— Отлично! Просто великолепно! Вчера закончили. Так что я со вчерашнего вечера дома.

Секунду помолчав, Джинни заговорила снова:

— Джейк!

— Что? Что-нибудь случилось?

— Да нет. Просто я подумала… Ты можешь кое-что для меня сделать?

— Ну конечно, дорогая! Я сделаю для тебя все, что пожелаешь, ты ведь знаешь это.

«Скажи „нет“! — чуть не закричала Джинни. — Хоть раз в жизни скажи „нет“! Не будь со мной таким, на все согласным!» Но сдержалась. Вместо этого взглянула на свое мятое платье и подумала: стоит попробовать. Может, конечно, ничего не получится, но стоит попытаться хоть чуть-чуть приоткрыть перед Джейком завесу своей прошлой жизни. А там будь что будет.

— Ты можешь встретить меня в Нью-Йорке?

— В Нью-Йорке?! Ты что, там?

— Нет еще. Но буду там завтра. Можешь со мной встретиться?

— Где?

— Ну, скажем, в «Плазе»? Если ты приедешь туда раньше меня, закажи номер, а если раньше приеду я, то сделаю это сама.

Джейк рассмеялся.

Л — Что это ты надумала? Устроить себе отпуск?

Но Джинни не приняла шутки:

— Нет. Просто в субботу мне, быть может, захочется кое-что сделать, и я хотела бы, чтобы в этот» — момент ты оказался рядом.

Когда Джинни повесила трубку, она наконец поняла, что ей нужно делать. Нужно рассказать Джейку все: о своей матери, об отчиме и своей дочери. Если после этого он пошлет ее к черту, что ж, пусть так и будет. Но больше она, Джинни Стивенс-Роузен-Смит-Левескью-Эдвардс, никуда убегать не будет.