Черепаховый гребень скользил сверху вниз, и снова вниз, от макушки до самых кончиков шелковистых волос, темных, как крыло прошедшей ночи. Иштар-умми проснулась против обыкновения рано, и Саре тоже пришлось встать, оставить свой светлый сон. А снился ей Сумукан-иддин.
Она и сама не знала толком, как это произошло, в какой момент она влюбилась. Быть может, в тот момент, когда он овладел ею, хотя как раз это было бы неправдой. Она много лет знала Сумукан-иддина, уважала, чувствуя его силу, но не боялась. Быть может, это и была любовь, которую Сара скрывала от себя самой. Но теперь она знала, что сможет любить этого человека открыто.
— Сара, ты слушаешь меня? — донесся до ее слуха требовательный голос Иштар-умми, и Сара увидела в зеркале ее вопросительный взгляд.
— Да.
— Что да? По-моему, твои мысли где-то далеко отсюда. Ты хоть слышала, о чем я тебя спрашиваю?
Сара приложила к глазам прохладную ладонь, вздохнула.
— Извини, — честно призналась она. — Я задумалась.
— Вот именно! Только о чем, интересно?
— Иштар-умми, нельзя задавать такие вопросы. Ты ведешь себя, как ребенок, но ты знатная…
— Хватит! — Она хлопнула ладонью по столу. — Хватит, хватит, хватит! Тебе я могу задавать какие угодно вопросы. Ты — моя рабыня. И прекрати меня воспитывать. — Иштар-умми взвесила на ладони брошь. Ограненные камни мерцали в свете наступающего дня. — Так ты ответишь на мой вопрос?
— Может быть…
Сара задумчиво смотрела на красивые волосы Иштар-умми. Сегодня в них нужно вплести белые ленты с жемчугом.
— Я говорю, что Адапа красив, как как Энлиль, юный бог плодородия и жизни.
— Ты не забыла, дорогая, что Энлиль может быть и грозным, ревущим ветром, например, или диким быком. Он может посылать бури, голод и всякие несчастья на тех, кто не подчиняется его воле. Не хотелось бы, чтобы твой муж; оказался таким.
Иштар-умми рассмеялась.
— Это почему же?
— Потому, — Сара погладила розовое ухо девушки, — потому, что ты не любишь подчиняться ничьей воле. Пусть лучше он окажется похожим на Эа, бога мудрости.
— Сара, так ты тоже думаешь, что он красив?
— Пожалуй, да, — согласилась рабыня.
— И ты желаешь мне счастья?
— Да, дорогая.
— Тогда я скажу тебе вот что: я влюблена в Адапу. Честное слово. Мне не терпится назвать его мужем.
— А ты не торопишься? — с сомнением покачала ' головой аравитянка.
— Нет же, что за глупости!
Сара повернула голову. В дверях стоял Сумукан-иддин, бледный, с лихорадочным блеском в глазах. Сара выронила заколку, и та со стуком упала к ее ногам. Он молча удалился. Иштар-умми разглядывала себя в зеркало.
— Да что с тобой сегодня? — сказала она.
Адапа и Ламассатум шли, держась за руки. Они старательно избегали широких, многолюдных улиц. Адапа опасался встретить кого-либо из знакомых. То, что случилось в саду, теперь сильно его тревожило. Он все это время думал, узнал ли его Сумукан-иддин, ведь в последние мгновения он подошел слишком близко.
Они все больше удалялись от престижных кварталов с прекрасными белыми домами в три этажа, прячущимися за глухими стенами, в зелени и тени садов. Улицы становились грязнее и глуше, на разбитых панелях сидели стайки кошек, и каждый звук ступенями, как Вавилонская башня, уходил в высоту.
Адапа был рядом с возлюбленной, держал ее теплую руку. Если бы не эти назойливые тревожные мысли, он был бы совершенно счастлив. Прохожие попадались изредка, и это тоже радовало.
— Мне кажется, все на нас смотрят, — шепнула Ламассатум, и Адапа поцеловал ее мягкий висок.
— Ты хочешь есть? — спросил он, и Ламассатум кивнула. — Вон там какое-то заведение. Зайдем?
Неподалеку стояло глиняное двухэтажное строение. Выкрашенная красной краской дверь была распахнута настежь. Из сумрачной глубины тянуло жареным луком. Над входом висел оберег из дерева голова демона, и на обструганной доске по-арамейски было написано имя владельца. Адапа потянул Ламассатум за руку, и из светлого, еще нежаркого дня они шагнули в, затхлый полумрак.
В тесном зальце с низким потолком стоял густой дух кухни, который смешивался с вонью мусорных куч, гниющих на заднем дворе — противоположная дверь тоже была распахнута, однако сквозняка не было. Влюбленные осмотрелись. Два длинных стола протянулись через зал параллельно друг другу. Какой-то гуляка, привалившись грудью к столу, спал в луже пролитого пива. В углу при коптящем светильнике компания немолодых мужчин играла в кости. На вошедших никто не взглянул.
Адапа и Ламассатум уселись на лавку. Он обнял ее за плечи и покрывал поцелуями ее раскрасневшееся от бега лицо. Она жмурилась, как кошка, и от улыбки на щеках появлялись ямочки, которые он так любил. Вдруг Ламассатум охнула и отстранилась, бросив испуганный взгляд в сторону очага.
— Что случилось? — спросил Адапа.
— Там, там стоит… — зашептала она, широко раскрыв глаза. — Ты только не оборачивайся сразу.
Спустя несколько мгновений Адапа обернулся. В очаге тлели куски угля, похожие на красные глаза дракона. В их отсвете блеснули белки человеческих глаз. Из-за очага вышла сутулая фигура и, прихрамывая, направилась к влюбленной паре. Серое платье до пола, без пояса, серые, неопрятные космы, торчащие из-под островерхой мужской шапки и закрывающие лицо, делали этого человека похожим на злого демона. Ламассатум охнула и вцепилась в плечо Адапы.
— Что нужно? — сказал человек дребезжащим голосом, приблизившись к столу.
— Послушай, мы ничего не ели со вчерашнего дня, и теперь ужасно голодны, — сказал Адапа. — Принеси мяса.
— Мясо дорого, — отозвался демон.
— Я готов заплатить. У тебя есть мясо или нет?
— Мясо дорого, поэтому у меня его нет.
— Понятно. А что есть?
— Бобы, пшено, тыквы, огурцы…
— А хлеб?
— Сегодня не пекли.
— Хорошего вина у тебя тоже, вероятно, нет. Я предпочитаю сирийское.
— Виноградное вино дорого.
— Где-то я уже это слышал.
— У меня есть пальмовое. Хочешь пальмовое? — Неопрятный демон поцокал языком. — Крепкое, ему уже четыре дня.
— Нет уж! — Адапа начал злиться. — Принеси воды и пива. И фрукты давай — что там у тебя? — финики, гранаты, груши.
Человек потер руки, звякнули тонкие медные браслеты.
— Хорошо, господин. Сию минуту, господин, — проговорил он и захромал к боковой стене, где тот час откинулась занавеска.
— Как ты думаешь, Адапа, — зашептала Ламассатум, — это мужчина или женщина?
— Наверное, мужчина, — он пожал плечами.
— А мне кажется, что это старуха, — Ламассатум сделала страшные глаза. — Из тех, что крадут младенцев!
— Да? И для чего же они им?
— Как для чего? Они пьют их кровь или… или продают кочевникам.
Адапа рассмеялся.
— Какое ты еще дитя. Но скажи вот что: почему ты его, или кто он там, испугалась?
— Ах, боже мой, он надвигался, как туча!
— Нет, раньше, когда он стоял у очага. Я, было, подумал, что тебе знаком этот человек.
Ламассатум покраснела и пригладила волосы.
— Я и сама так думала. Мне показалось, что это один из тех, что… Хотя, неважно, ерунда, я ошиблась.
— Что тебе показалось? За кого ты приняла это страшилище?
— Давай не будем об этом говорить. Я ошиблась и всего-то.
К ним бойко подбежал толстый карлик и выставил на стол большое плоское блюдо с овощами и жареной рыбой. Другой рукой он держал за горло пузатый кувшин, наполненный доверху.
— Пиво, — улыбаясь, сказал он и со стуком водрузил кувшин на стол.
Из-за его спины выглядывала девочка лет девяти в очень красивом белом платье с золотистой вышивкой. Ее волосы цвета темной меди обрамляли лицо и, словно плащом, укрывали узкую спину, Спереди завитые пряди спускались до живота. Она поставила две глиняные кружки и подтолкнула их раскрытой ладонью, точно они упирались, Ламассатум поманила ее, что-то шепнула на ухо. Девочка расцвела улыбкой.
— Пиво отличное, господин, — сказал карлик. — Даю на отсечение голову, что так оно и есть. Попробуйте! Выпьете все и еще попросите! А сейчас будут и фрукты, и свежий хлебушек, и… — он многозначительно поднял кверху указательный палец, — молодая газель.
— Да, но нам сказали, — начал Адапа.
— О, во имя божественной четы! Чего только не болтает человеческий язык! Господин платит, а золото требует уважения. Я скоро вернусь.
Он взял девочку за руку и потащил за собой. Она упиралась и, изворачиваясь на ходу, колотила мужчину по спине и дергала за волосы. Выглядели они странно: почти одного роста, но такое разительное отличие было между ними! Грубое сложение карлика и нежная, дурманящая мимолетность детства в тонком теле девочки — неотесанный камень и хрупкая лилия. Влюбленные проводили странную пару долгим взглядом.
— Адапа, — спросила Ламассатум негромко, оглядываясь на дверь, — у тебя хватит денег расплатиться?
— Не волнуйся, — отозвался он. — Сейчас мы как следует перекусим.
Толстяк, действительно, вернулся очень быстро, нагруженный снедью. И выглядел он иначе. Теперь на нем было длинное платье, подпоясанное кушаком, рукава, доходившие до локтя, украшали махровые кисти, а запястья охватывали браслеты из потемневшего серебра.
— Вы наши гости, — говорил он все с той же зубастой улыбкой. У него был багровый нос с расширенными порами, тяжелый подбородок и маленькие глазки под навесом бровей. — О, мой бог, какие только люди не забредали под эту кровлю! Ах! И всех, поверьте, всех привечал этот дом. Сегодня здесь тихо, а вчера… что творилось вчера! Настоящее веселье!
Толстяк говорил нараспев, ловко расставляя тарелки. За раз он притащил столько, словно у него было десять рук. Ламассатум принялась за еду, а Адапа, прищурившись и пощипывая подбородок, глядел на карлика.
— Супруга Мардука отправилась на поиски своего мужа, и скоро они вместе придут обратно в город. А вы, я вижу, бежите общества?
Карлик с хитрой улыбкой уставился на Адапу.
— Почему ты так решил? — спросил юноша.
— Ну, — тот пожал плечами, — я немножко знаю жизнь. Весь Вавилон сейчас собрался у храма Мардука и на Дороге процессий. А прибавьте к этому приезжих, которые прибыли со всех концов страны. Тьма народу, давка, богатые колесницы, статуи богов! Великолепие! Такое только раз в году и увидишь. А вы почему-то здесь.
— Скажи-ка, а кто хозяин этого заведения? — Адапу уже начал раздражать болтливый уродец, и он отвернулся, наливая себе пива.
— А зачем тебе, господин? — карлик насторожился.
— Оказывается, это тайна?
— Нет, почему! Имя этого почтенного господина написано над входом. На память. А самого его уж нет как нет, ушел в Страну без возврата.
— А кто же тут всем заправляет? Не ты ли?
— Нет, нет, — карлик замахал руками. — Куда мне! Здесь главная госпожа. Да вы видели, ее! Она вас встретила.
Адапа поперхнулся, а Ламассатум зашептала ему на ухо:
— Я же говорила, что это старуха!
Карлик придвинулся к Адапе, обдав кислым запахом.
— Это гостеприимный дом, — доверительно проговорил он. — И если вы хотите уединения, мы рады оказать эту маленькую услугу.
Он поклонился и, поводя плечами, направился в боковую комнату, скрытую за занавеской. Из синего сумрака комнаты выглядывал громадный пес.
Еда была на удивление хорошо приготовлена. Оказалось, что Ламассатум умеет пить пиво. Они снова очутились в своем мире, где не было ничего важнее улыбки Ламассатум. Даже храп спящего толстяка за соседним столом и игра в кости не тревожили их.
Когда вновь появилась девочка, их не удивил ни ее таинственный вид, ни новый богатый наряд. Наверное, здесь у всех была страсть к переодеваниям.
— Идите за мной, — сказала она, и влюбленные последовали за этим милым ребенком.
Они миновали два узких прохода и оказались возле узкой, темной лестницы, ведущей на второй этаж. Ступени взвизгивали на разные голоса, так что пройти здесь незамеченными было просто невозможно. Девочка несла масляную лампу, от которой по стене крались уродливые тени. Она спотыкалась, путалась в длинном подоле и охала, балансируя свободной рукой. Дорогие шелковые ленты украшали ее волосы.
— Осторожно, здесь очень шаткие ступени, — проговорила она, обернувшись, и свет лампы выявил блеск ее удлиненных глаз. — Мы почти пришли, Госпожа! — позвала она. Сейчас же отворилась боковая дверь.
— Идите сюда, — проскрипел уже знакомый голос. — Отдай им лампу, моя прелесть.
Чадящая лампа немедленно оказалась в руке Ламассатум, и быстрые легкие ножки побежали вниз.
— Идите сюда. Заходите, — в приоткрытой двери стояла старуха, так напугавшая Ламассатум час назад. — До вечера эта комната ваша. Вас не потревожат.
Старуха, как змея, выскользнула на лестницу и закрыла дверь. В последний миг девушка рассмотрела на шее старухи золотого быка с рогами, образующими полумесяц — символ Сина.
— Странное место, — сказала Ламассатум.
— Да нет же, — Адапа улыбнулся, забрал лампу и переставил на стол. — Ты заметила запертые двери, мимо которых мы проходили? Это не постоялый двор. Караваны здесь не проходят и крупные храмы удалены. Это место для таких, как мы с тобой.
— А старуха?
— Обычная сводня. Вряд ли она способна заколдовать нас с тобой. Хотя, — он привлек девушку к себе, поцеловал медленным, влажным поцелуем. Она закрыла глаза, она хотела тепла, его ласки, счастья, которым можно обменяться, как прозрачной слюной и слезами, — всего хотела.
В маленькой комнате не было окон, на оштукатуренных стенах в пантомиме двигались темные тени с сиреневой подкладкой. На полу лежали чистые циновки. Постель занимала половину комнаты. А на стене (Ламассатум взглянула мельком; она рассмотрит потом, когда, обессиленный, Адапа уснет, уткнувшись в ее плечо, а она будет лежать на спине, стараясь отделаться от грустных мыслей и ощущения скорой беды), на растрескавшейся штукатурке распростер крылья дракон. В некоторых местах куски штукатурки отвалились, но главное — у дракона были невозможные, всевидящие темные глаза, и он улыбался.
Сюда не доносился шум города, встречавшего богов на Дороге процессий. Предстояло бракосочетание Мардука и Царпанит. Изображая их, к алтарю подойдут царь и верховная жрица, и духи шумеров осыплют их лепестками. За стенами дома мерцали каналы, ветер проносился сквозь сады, было много воздуха и солнца, а здесь горела лампа, и взлетал дракон, и в этот самый миг она поняла, что семя Адапы достигло цели.