1

Они сняли номер с тремя спальнями и гостиной в отеле «Йорк» на левом берегу Сены, на узкой, чистенькой улице Жакоб. Из окон спален, выходивших в сад, виднелся старинный собор Сен-Жермен де Пре.

Поездка из Лондона в Дувр в новой карете была восхитительной.

Англичане предоставили превосходных лошадей в красивой сбруе и форейторов. Их хорошо принимали на постоялых дворах, вежливо обслуживали и хорошо кормили. Абигейл и Джон, свободные от забот, по-детски радовались тому, что они вместе. При переезде из Дувра в Кале они столкнулись с удручающей ситуацией. Им дали меринов в сбруе из потертых веревок, какими в Америке впрягают лошадей в плуг, и форейторов в рваной одежде. Через каждые шесть миль приходилось менять лошадей. Постоялые дворы были настолько пропитаны запахом пищи, что Абигейл и Нэб предпочитали питаться в карете. Из окон кареты был виден красивый пейзаж, деревни же с узкими улицами, приземистыми глиняными домами с окнами без стекол и соломенными крышами производили убогое впечатление. Целые семьи вместе с детьми работали в поле; в отличие от английских фермеров французские крестьяне выглядели угнетенными, задавленными непосильным трудом, мрачными. Поля, посевы, дома, скот, люди — все создавало впечатление нищеты. Пролив между двумя странами был узким, но Абигейл казалось, что их разделяют столетия.

Ее раздражали грязь и зловонные запахи Парижа. Она привыкла к оседавшей на снег саже Бостона, здесь же грязь въелась в старинные дома. На улицах лежали отбросы: испражнения, кухонные очистки, в канаве дохлая собака с вытянутыми окостеневшими лапами. Вонь источали сами дома, и казалось, нечем было дышать в знойной застойной атмосфере. Проезжая в карете по улицам, Абигейл то и дело прижимала к носу смоченный одеколоном носовой платок, чтобы не ощущать миазмов Парижа. Она стыдилась своей реакции, оказавшись в одном из величайших центров мировой культуры. Абигейл ожидала, что Джон станет успокаивать ее, но ошиблась. Он спросил:

— Видимо, ты не хотела бы жить в Париже?

— Нет, если есть возможность выбора.

— Удачного. У меня также не вызывают восторга зловонные улицы. Поэтому я попросил нашего генерального консула Томаса Барклея договориться об аренде дома графа де Руо в пригороде Отейль. Он находится около Булонского леса, у Сены, окружен красивыми садами и при этом недорог.

— Звучит утешительно. Однако удобно ли жить там?

— Не совсем. Пригород в четырех милях от центра. Карета доставит нас в театр, оперу или на обед к друзьям за полчаса. Мы поедем туда завтра утром, и ты оценишь. Сам Барклей снимал одно время этот дом; он перевез меня к себе в прошлом году, когда я заболел, и ухаживал, пока я не поправился.

Замок был известен под названием «Безумство графа де Руо» в силу того, что его строительство довело аристократа до банкротства.

Центральные окна и главный вход трехэтажного здания из белого камня украшали декоративные скульптуры. Полукруглые пристройки углублялись в сад с аккуратными живыми изгородями, урнами на постаментах, гравийными дорожками на газонах, грядами цветов за колоннадой; в глубине сада возвышались ряды деревьев, их густая листва создавала прохладные тенистые островки.

— Замечательно! — воскликнула Абигейл. — В Новой Англии подобных дворцов нет.

Примыкавший к просторной прихожей салон, где они будут принимать гостей, был на треть больше основного зала в новом доме Уоррена в Милтоне, и в нем полностью разместился бы их дом в Брейнтри. Стены салона украшали изысканные зеркала. Стеклянные двери выходили в сад и внутренний дворик. Столовая по другую сторону от прихожей также была в зеркалах. Кухня казалась слишком маленькой, чтобы обслужить то число гостей, какое вмещала столовая. В боковой пристройке для прислуги было десять отдельных спален.

Комнаты для семьи находились наверху. Но здесь Абигейл поджидали неприятности: взбираясь по грязной лестнице, она была вынуждена поднимать юбки.

— Как в скотном дворе, — шептала она про себя.

Джон и Абигейл вошли в длинный коридор с шестью окнами, выходившими на тихую, засаженную деревьями улицу Отейля. Против каждого окна располагалась отдельная комната с кроватями и небольшой прихожей.

Каждый член семьи мог иметь изолированное помещение, и еще две комнаты предназначались для гостей. Абигейл подсчитала, что вместе с боковыми пристройками можно одновременно рассчитывать на сорок спальных мест.

В тот же вечер Джон подписал арендный договор, и уже на следующее утро Абигейл и Нэб отправились на поиски прислуги. Джону Брислеру отводилась роль камердинера. Эстер — горничной; но Абигейл нужно было быстро найти дворецкого: он выполнял бы роль старшего надзирателя и занимался закупками для семьи, а также кухарку, служанку, садовника, грума и полотера. Она не понимала, что должен делать полотер.

Предложивший свои услуги продемонстрировал ей. Выложенные красной плиткой полы в салоне и в столовой не застилались коврами. Полотер намазал пол салона воском, надел на ногу щетки и стал танцевать, как Веселый Эндрю, натирая до блеска каждый дюйм.

Говоривший по-английски дворецкий заметил:

— Мадам должна нанять полотера. Никто другой не способен содержать в чистоте полы.

— Но восемь слуг… — вздохнула Абигейл. — Дома подумают, что я стала транжирой.

Дворецкий не понял ее слов, заметив:

— Это минимум, допускаемый хорошим тоном, мадам. Если честно, для такого дома нужно десять. Я буду служить мадам в качестве ливрейного лакея, если вы мне дадите костюм джентльмена. Мадам должна обслуживать личная парикмахерша. Я бы рекомендовал Полину, она молодая и хорошо шьет.

Абигейл возвратилась в Париж в шоковом состоянии. Джон доказал ей, что даже при десяти слугах они проживут в Отейле с меньшими расходами, чем в Париже, имея одновременно в своем распоряжении замок и парк. Дом, используемый для официальных приемов, должен быть в некотором роде величественным.

— Мон дье, прости мой американский акцент, — простонала Абигейл, — целый день уйдет на то, чтобы приглядывать за прислугой.

Джон Куинси также постарался успокоить мать. Его уверенность утешала Абигейл. После возвращения из Санкт-Петербурга он на добровольных началах служил секретарем Джона, вел его переписку и снимал копии нужных документов.

— Это несложно, мама. Я заведу бухгалтерские книги и буду сам оплачивать счета. Не тревожься по поводу прислуги, ты будешь ее редко видеть.

На следующий день они переехали в дом графа де Руо. Джон и Абигейл предпочли для себя две смежные комнаты. Впрочем, Джон заметил:

— Тебе нужна отдельная спальня. Слишком много лет я спал один.

Джонни и Нэб выбрали смежные комнаты с общей гостиной в конце коридора.

Только теперь Абигейл узнала, что замок расположен в той части долины Сены, где жили и прогуливались великие поэты, философы, государственные деятели Франции. Из дома и сада открывался чарующий вид на Сену; летом сквозь прозрачный воздух виднелись холмы Монмартра и Монпарнаса.

Арендная плата составляла менее тысячи долларов в год, и поэтому замок был меблирован лишь частично. Джон полностью обставил дом в Гааге, но ничего ценного перевезти оттуда в Париж не смог: слишком высокой была стоимость перевозки, а французские таможенные тарифы непомерно раздуты, поэтому Конгрессу было выгодно выкупить у Джона приобретенное им имущество и оставить в целости посольство. Абигейл купила постельное белье, скатерти, три дюжины серебряных вилок и ложек, чайные столики, столовый фарфор, рюмки, графины.

Абигейл поняла, почему в чистом доме лестницы грязные: уход за ними не входил в чьи-либо обязанности. Каждый из слуг имел свои особые. Три четверти времени они слонялись без дела, но, когда Абигейл попросила молодую парикмахершу Полину проветрить спальню, та ответила:

— Это не мое дело.

Как-то она попросила грума принести дрова. Покачав головой, тот заявил:

— Так не положено.

Эстер и Брислер вымыли лестницы горячей водой; они следили за чистотой верхних этажей и терпеливо вели себя в частых стычках с прислугой, то и дело объявлявшей:

— Нет! Это не мое дело!

Иные злословили по поводу простой прически Эстер, без пудры, и та, зареванная, приходила к Абигейл. В конце концов Абигейл сказала:

— Думаю, что лучше уступить им. Волосы — самая важная часть французской жизни и моды. Молодой человек, который обслуживает мистера Адамса и Джонни, ежедневно заходит в деревенскую парикмахерскую и укладывает свою шевелюру. Полина, которая причесывает меня и Нэб, платит парикмахеру, приводящему в порядок ее прическу. Я прикажу, чтобы она причесывала и тебя.

Эстер нравилась ее высокая, с гребнем, и густо припудренная прическа. Брислер был в восторге, а остальная прислуга расцеловала Эстер. Затем наступила очередь Брислера воспользоваться услугами парикмахера, который обслуживал Джонни. После этого уже никто не смеялся больше над американской прислугой.

На свой первый официальный обед Абигейл пригласила Бенджамина Франклина, жившего на вилле в Пасси, расположенной всего в одной миле от дома Адамсов, и Тома Джефферсона с его дочерью Патси.

Встреча была дружеской: ведь трое мужчин работали рука об руку в Континентальном конгрессе и многое сделали для выработки статей Конфедерации. Троица, выступавшая в роли посланников Соединенных Штатов в Европе, имела поручение заключить договоры, а также урегулировать вопрос о берберских пиратах, захватывавших американские суда в Средиземном море. Джон глубоко уважал Джефферсона. Джон и Франклин расходились в подходе к французскому правительству, но теперь они действовали совместно, преодолевая многие досадные промахи, и начали ценить способности друг друга, забыв о соперничестве.

После обеда мужчины остались за столом покурить. Абигейл, Нэб и Патси пошли в салон. Патси стала еще больше походить на отца, верхнюю часть ее скул усеяли веснушки, а в глазах затаилась грусть. Неожиданно для Абигейл и Нэб Патси доверчиво сказала, что они пересекли океан за девятнадцать дней при солнечной и тихой погоде.

Патси должна была поселиться в одной из лучших монастырских школ Франции, старинном аббатстве Пантемон на улице де Гренель, благодаря патронажу графини де Брион и при посредстве одного из друзей Джефферсона. Патси чувствовала себя неуверенно.

— Патси, дорогая, что тебя огорчает? — спросила Абигейл. — То, что школа католическая и там наряду с другими дисциплинами уделяется большое внимание религии?

Патси выпалила:

— Я не знаю ни слова по-французски!

Положив руку на плечи девочки, Абигейл сказала:

— А не хотела бы ты жить у нас? Джонни будет учить тебя.

Плоть от плоти своего отца, Патси высоко держала голову на изящной лебединой шее.

— Спасибо, миссис Адамс, но я должна посещать нормальную школу. Если в ней не говорят по-английски, я быстрее выучу французский. Но мне хотелось бы иногда, по праздникам и воскресеньям, приходить к вам. Отец говорит, что мне не нужно беспокоиться по поводу религии. В аббатстве много девочек, исповедующих протестантскую веру. Там понимают, что мы не должны говорить о религии и я должна выйти из школы такой же доброй протестанткой, какая есть сейчас.

Мужчины вошли в салон и уселись тесным кругом на позолоченных, обитых красным бархатом стульях. Они составляли довольно необычную группу: высокий, худой, светловолосый и самый молодой Джефферсон, ему шел сорок первый год; с мощной грудью Франклин, обеспокоенный своим весом, ему шел семьдесят девятый; и Джон Адамс, приближавшийся к своему пятидесятилетию. Эта группа сплотилась на чужой земле, каждому было что сказать важного другим. Мягким, с модуляциями, голосом Джефферсон, участвующий в работе Конгресса предшествовавшие полгода, рассказал о положении дел в этом исчерпавшем себя и распадавшемся органе. Он поставил в известность, что подготовил проекты ряда государственных документов, в их числе «Заметки об установлении денежной единицы», касавшиеся введения основанного на десятичной системе доллара, который вскоре заменит существующие американские деньги. Рекомендация об отмене рабства на всех западных территориях после 1800 года, которую он считал наиболее важной, не проходила в Конгрессе, равно как и его предложение о незаконности сецессии любой западной территории. Слушая рассказ Джефферсона о его усилиях в Конгрессе, Абигейл мысленно возвращалась к 18 июля 1776 года, когда она читала своим детям написанную Джефферсоном Декларацию независимости. Тогда борьба только начиналась, теперь же, когда независимость была завоевана, появились новые препятствия и вселявшее надежды название Соединенные Штаты Америки отступало перед Сепаратными Штатами Америки.

Англия перестала быть врагом; противником Америки стал Континентальный конгресс — выразитель концепции сильного центрального правительства, способного подавить свободу штатов. Центральное правительство, которому трое мужчин служили, отдавая способности своего ума и сердца, выродилось в зыбкую, ссорящуюся, погрязшую в долгах группу лиц, не только боявшихся, но зачастую и презиравших друг друга. Штаты не направляли своих лучших людей в Конгресс; нередко отказывались являться туда. Некоторые желали, чтобы Конгресс отстранился от дел и к штатам вернулись прежние полномочия.

Составленные после восемнадцати месяцев терпеливого изучения и дебатов статьи Конфедерации скрепили единство нации во время войны; но теперь их игнорировали, нарушали, поливали грязью. Казалось, концепция объединения равноправных и суверенных штатов в интересах создания сильной нации рассыпалась.

Независимость — одно, единство — другое. Может ли устоять образ жизни, сбросивший столетние путы человечества, концепция и принявший концепцию, согласно которой правительство берет свое начало только в согласии управляемых, и ни в чем ином? Может ли выжить республика в монархическом и аристократическом мире, где большинство едва сводит концы с концами, будучи рабами потомственных господ? Забрезжила надежда, что в Новом Свете родилось нечто замечательное — мир огромных просторов и ресурсов, где никто не может возвыситься над другим, где каждый свободен проявить свои природные таланты к работе и созиданию. Что же произошло за короткий период, всего за восемь лет, с того момента, когда Абигейл стояла на площади Бостона и тысячная толпа плакала и радовалась рождению свободы?

Абигейл пережила многое: необеспеченные бумажные деньги, обесценившиеся сбережения, безудержную спекуляцию, усталость от войны и угасание идеализма, личную вражду, разочарование, соперничество между основателями республики; потерю многих тысяч семей тори, что помимо ущерба, причиненного ими делу патриотов в годы конфликта, лишило страну таланта, интеллекта, профессионального и технического умения, которыми они обладали; безумство войны: гибель молодых мужчин, уничтожение естественных ресурсов, разрушение домов, мастерских, урожая, имущества.

Соединенные Штаты в состоянии вынести тяжелые потери, постепенно залечить раны, восстановить свою энергию, воссоздать собственность и богатство. Американцы — молодой, жизнеспособный, удивительно активный народ. Крест, на котором они распинают себя как нацию, — это внутреннее соперничество и во многом застарелый страх передоверить индивидуальные свободы штатов сильному центральному правительству. Сейчас, когда ненависть к общему врагу уже вроде бы не объединяет, эта вечно присутствующая в природе человека подозрительность обращается против всех, район против района, штат против штата, они оспаривают границы, долги, дискутируют, какими свободами пожертвует каждый в обмен на безопасность. Видимо, не пожертвуют ничем, пока, по меньшей мере, нет врага у их порога.

Джон и Бенджамин Франклин рассказали о положении в Европе; они знали это лучше других американцев. Видимо, от России на востоке и Испании на юге — вся Европа против Соединенных Штатов как сильного государства с центральным правительством.

— Разве это не вина Англии? — запальчиво спросил Джон.

Великобритания подписала мирный договор с Соединенными Штатами, но уклоняется от выполнения обязательств, содержит войска, на северных постах вокруг Детройта и Буффало, хотя обязалась вывести их оттуда; удерживает негров, захваченных в ходе военных действий, хотя приняла пункт об их возвращении; отказывается вести переговоры о торговом соглашении, несмотря на то, что Джон Адамс стучится во все ее дипломатические двери.

Не только союзники, такие, как Франция, Испания и Голландия, но и дружественные государства относились с растущим пренебрежением к неоперившемуся Союзу, который не в состоянии решить внутренние проблемы и оплатить долги чести. Не было желания ссужать распадающемуся Союзу штатов, и, помимо договоров о дружбе и торговле, о которых Джон вел переговоры со Швецией и Нидерландами, никто другой не спешил к заключению такого рода соглашений.

Презрительное отношение раздражало Континентальный конгресс и американский народ, множились выступления против направления представителей в Европу. Пусть сидят дома! И пусть иностранные государства отзовут своих послов, которые вмешиваются в работу Конгресса и показывают демократической Америке плохой пример своими богатствами, хвастовством, драгоценностями и балами. В Америке росли изоляционистские настроения — Абигейл знала это по Новой Англии.

Задача трех дипломатов была непростой: нужно добиться уважения к их стране, заключить с двадцатью европейскими и средиземноморскими странами соглашения о режиме наибольшего благоприятствования Соединенным Штатам, чтобы страна преодолела летаргию и повела активную выгодную торговлю. Складывается своего рода порочный круг: Европа не подпишет договоры с Соединенными Штатами, пока они не станут достаточно крепкими, способными выполнять свои обязательства; Соединенные Штаты не смогут преодолеть борьбу внутри страны, пока не станут международно признанной державой.

Что делать? Франклин был стар и болен, несколько раз он просил Конгресс об отставке. Джефферсон — новичок на арене. А Джон Адамс?

Абигейл приглядывалась к мужу. Скрыть последствия постоянной борьбы он был не в силах: со дня их свадьбы ему пришлось растратить немало энергии, отдавая ее непрестанно, порой безрассудно. Не бросал ли он свое семя в бесплодную почву? Не исчерпали ли они себя за годы борьбы, войны, поражений и побед?

После ухода гостей Абигейл и Джон вышли на прогулку в летний теплый сад, где густой аромат цветов преследовал их на освещенных луной дорожках, покрытых гравием. Абигейл всматривалась внутрь себя с обострившимся желанием, вызванным отрывом от Новой Англии. Если использовать любимое выражение Джона, заимствованное из Евклидовой математики, ее жизнь состояла из трех равных частей: собственной ежедневной борьбы, зачастую в одиночку, по разрешению возникавших в доме проблем; каждодневных настойчивых шагов Джона в Конгрессе и в Европе и ежедневных усилий молодого государства в интересах укрепления единства и стабильности. Ради собственного выживания Абигейл приходилось состыковывать эти части, ни одна из них не была предпочтительней других, хотя порой она упускала это из виду под давлением неприятностей, которые обрушивались на нее. Все, что происходило с Джоном в Европе, все, что делал или не смог сделать Конгресс из-за междоусобного соперничества, прямо затрагивало интересы семьи Адамс. Абигейл ценила умение Джона видеть в будущем развитие в целом, а не какую-либо его частность. Джон обладал даром предвидения, он доказал это в дни Конкорда и Лексингтона, предрекая, что Соединенные Штаты Америки станут сильным, независимым, энергичным, процветающим государством, способным наравне с другими занять свое место на международной арене. Предвосхищение этого поддерживало его в годы разочарования и одиночества, давало ему то, что конгрегационалисты называют верой.

Абигейл не сомневалась, что и поведение Джона и ее собственное имели под собой религиозную основу. Они стремились сделать Америку «городом, стоящим на верху горы», подобно тому как первые поселенцы старались превратить колонию залива Массачусетс в «город на холме». Американцы должны стать такими же, как признававшиеся святыми члены конгрегации. Конгрегационистский святой обязан добиться святости через моральную и духовную чистоту, по этому же пути должна пойти Америка, превратив себя в свободное сообщество людей: свободных думать, чувствовать, говорить, действовать, владеть, руководствуясь общей пользой; общество, в котором каждый человек обладает возможностью расти, а те, у кого меньше таких возможностей, будут не эксплуатироваться, а скорее опекаться представителями народа, свободно избранными служить нации и всем ее гражданам.

Такая светлая и, быть может, более труднодостижимая мечта побудила первых пуритан и пилигримов пересечь океан и высадиться на неведомых пустынных землях. И ранее люди сражались за религиозную свободу и добивались ее, пусть небольшими группами; их английские предки, сбежавшие в Голландию ради религиозной свободы, доказали это. Но сбросить всех властителей, правивших со времен римских императоров: королей, князей, принцепсов, пап и епископов, владельцев доменов, вождей, конкистадоров, навсегда покончить с тиранией, побудить человека повиноваться только законам, составленным и одобренным его коллегами; предоставить ему равные возможности в торговле, законодательных собраниях, судах и городских собраниях!.. Если это окажется успешным, то свершится самая важная революция в истории человечества. Это должно быть сделано и будет сделано. Цена этого будет высокой, результаты — мессианскими.

Матфей сказал в Святом благословении: «Не может укрыться город, стоящий на верху горы».

2

Абигейл пробудилась с солнцем, струившимся в окно, хотя и не так рано, как на своей ферме, когда ей приходилось кормить индеек и гусей и выпускать из хлева коров. Сначала она разбудила Нэб, а затем постучала в дверь Джонни. Он встретил ее с открытой книгой в руке.

За столом собралась вся семья, обсуждая планы на предстоящий день. Когда Джону не нужно было ехать в Пасси на совещание с Франклином или Джефферсоном, он уединялся в своем кабинете и работал над документами. Джонни переводил с латинского Горация и Тацита, а Нэб изучала французскую грамматику. Абигейл возвращалась в спальню, давала поручения прислуге и писала письма.

В полдень Джон покидал кабинет, вместе с Нэб совершал поездку верхом по французскому кавалерийскому треку в Булонском лесу — по затененной деревьями дорожке, с крутыми поворотами для отработки маневров. В иные дни все вчетвером шли на прогулку в Булонский лес, собирали дикорастущие цветы, наслаждались тенистой прохладой и через два часа возвращались на обед. Нэб и Джонни часто выезжали в Париж на аттракционы. Когда они возвращались из театра «Комеди дю Буа де Булонь», где спектакли начинались в пять часов, сердце Абигейл наполнялось гордостью: как привлекательно они выглядели.

— Понравилась комедия?

— Музыка да, а актеры едва терпимы, — честно ответила Нэб. — Вообще-то я не поклонница комедии; я пошла скорее с целью улучшить знание французского, чем для развлечения.

— Сказано истинным жителем Новой Англии, — прошептал Джон. — А каково твое впечатление, Джонни?

— Я прожил в Европе достаточно долго и понял, что самые яркие персонажи преподносятся в комической, а не в трагической форме, начиная с Аристофана и кончая Мольером. Комедия призвана высмеивать цивилизацию и вызывать смех.

После чая на стол выкладывались математические таблицы, книги Джонни, по которым Джон обучал своего сына. Занятые чтением женщины до девяти или десяти часов не слышали ничего, кроме слов: теорема, деление, анализ. Затем стол освобождали от книг и бумаг и собирались партнеры для игры в карты. Они чувствовали себя счастливыми. Как-то Абигейл зашла в спальню Нэб, когда та расчесывала свои длинные, до самой талии косы. При виде дочери в глазах Абигейл блеснула искорка, и она сказала:

— Мисс Прелестница, ранее ты никогда не излучала такого счастья.

Нэб, сидевшая перед зеркалом, повернулась.

— Я никогда не испытывала такое смятение духа. Мои мысли все чаще и чаще возвращаются к мистеру Тайлеру с любовью.

— Рассказал ли тебе отец о письме, которое он написал нам перед нашим отплытием и которое мы так и не получили? Он предоставил мне право решать вопрос о твоей свадьбе в Брейнтри, если я увижу, что ты хочешь выйти замуж.

— Я не говорила с отцом о мистере Тайлере.

Если семейная жизнь Абигейл проходила спокойно, то соприкосновение с французским образом жизни бросало ее в дрожь. Первое потрясение она испытала на субботнем обеде у Бенджамина Франклина в Пасси.

Среди французских женщин Франклин давно пользовался славой романтической фигуры. В возрасте семидесяти восьми лет, рассуждала Абигейл, ему давно бы следовало избавиться от такой славы, но вскоре поняла свою ошибку. Ожидая Франклина в гостиной скромной, обветшавшей виллы, она увидела, как вошла в помещение мадам Гельвециус. Эта вдова воздвигла памятник своему мужу и теперь готовилась поставить памятник Бенджамину Франклину.

Шестидесятилетняя мадам Гельвециус вплыла в гостиную, как показалось Абигейл, небрежно одетая в прозрачный газ, столь же выцветший, как ее былая красота. Ее кудрявые волосы прикрывала небольшая шляпка с несвежей газовой лентой. Держа в одной руке крохотную собачку, а в другой — черный газовый шарф, она подбежала к Франклину, схватила его за руку, затем смачно поцеловала в щеки и в лоб.

Абигейл была шокирована поведением мадам Гельвециус. Как можно вести себя так на публике! За столом мадам Гельвециус, сидевшая между Франклином и Джоном и оживленно беседовавшая, то брала Франклина за руку, то клала свои руки на стулья двух мужчин, то касалась шеи Франклина. В гостиной она, сев на диван, довольно беззастенчиво обнажила свои ноги выше щиколотки. Мадам Гельвециус то и дело целовала свою собачонку, а когда та оросила пол, она подтерла пуделя своей сорочкой.

Абигейл, видимо, не смогла скрыть своего отвращения, ибо, когда уходили, Франклин сказал ей с легкой улыбкой:

— Мадам Гельвециус — истинная француженка, не связанная жесткими нормами поведения.

Абигейл взглянула на мужа и сына, ведь они часто обедали у мадам Гельвециус и привыкли к ее поведению. Очевидно, она даже им нравилась!

Через несколько дней ей пришлось пережить новое потрясение, во время посещения балета. Красота исполнителей в прозрачных шелковых костюмах поверх коротких нижних юбок очаровала, но, когда начались танцы, ее деликатная натура не выдержала; ей казалось постыдным смотреть такие танцы. Танцовщицы порхали по сцене, обнажая подвязки и штанишки. Абигейл, не посещавшая театра, если не считать противоречащего общественным нормам и слабого исполнения оперы в Бостоне, не могла сдержать своего возмущения; вместе с тем она восхищалась превосходным искусством постановки и удивительно отточенными движениями танцоров, обученных в королевской академии.

Вспоминая прочитанные истории об этих девушках, согласившихся взять в любовники и покровители тех, кто предлагал наибольшую цену, она почувствовала отвращение и излила это Джону в карете при возвращении домой.

— Нет связи между удовольствием, доставляемым балетом, и частной жизнью балерин, — мягко сказал Джон. — Когда балет загубят, ты будешь возмущена не менее парижан. Частная жизнь девушек не имеет никакого отношения к искусству.

«Боже мой, — подумала Абигейл, — моя семья занимается софистикой!»

Ее третье разочарование имело более глубокий, скорее религиозный, чем моральный характер. Томас Джефферсон пригласил ее и Нэб ранним утром в Конвент на церемонию принятия присяги двумя монашками. Они встали в семь часов утра, надели новые атласные платья, сшитые портнихой, которую рекомендовала жена американского генерального консула во Франции миссис Томас Барклей. После завтрака Абигейл и Нэб отправились в церковь. Патси встретила их в вестибюле. Она была в темно-красном платье с кисейными манжетами и воротником.

Патси выглядела хорошо ухоженной. На вопрос Абигейл, нравится ли ей в монастыре, Патси спокойно ответила:

— Очень. С каждым днем мой французский становится лучше.

Они прошли по центральному проходу церкви, и их посадили против алтаря. Через красочные витражи струился свет, придавая особые оттенки одеяниям священников, изображению Мадонны с младенцем Пьете — оплакиванию Христа Богоматерью, картинам «Вознесение Господне». Монашкам и учащимся было отведено отгороженное место.

Перед алтарем на полу лежал красивый ковер, на котором склонились коленопреклоненные монашки.

Раздвинулся занавес, и в церковь торжественно вошли настоятельница монастыря, послушницы и учащиеся пансионата. Каждая послушница несла в руках зажженную свечу. Две принимавших присягу выступили вперед, они были одеты в белые шерстяные рясы, широкие, свободные, а их головы — покрыты вуалью. Они опустились на колени перед алтарем; зазвучал хор, и читались молитвы с попеременным вставанием с колен, затем с восточной стороны алтаря вошел священник, подававший какие-то непонятные сигналы. Священник произнес проповедь на французском языке, Абигейл и Нэб довольно хорошо ее поняли, ибо он восхвалял доброту короля и достоинства всех классов общества сверху донизу.

После этого послушницы простерлись ниц на ковре. Восемь учащихся принесли черное покрывало с нашитым на него белым крестом и держали покрывало над новообращенными, в то время как священник читал вторую часть молитвы, а монашки пели хором.

Церемония не могла не волновать. Две девушки лежали ниц целых полчаса. Когда они встали, что символически обозначало воскресение, настоятельница набросила на них монашеские одежды. Священник окропил их святой водой и окурил ладаном. После этого новые монашки преклонили колена перед настоятельницей, которая возложила на каждую венок из цветов; в их руки были вложены горящие свечи, и прочитана месса. Церемония завершилась… и священник призвал всех присутствующих девушек последовать примеру двух новых монашек.

Мать и дочь возвращались домой молча, словно зачарованные. Они не могли воспринять официальную религию Франции. Было понятно, почему две молодые девушки, — француженка и ирландка, — добровольно решили провести остальную часть своей жизни в монастыре. Патси рассказала им, что монашки находят удовлетворение делать счастливой жизнь учащихся, они всегда полны радости и веселы. Абигейл не представляла себе подобного. Ее поразила церемония: ведь ранее она не посещала католической церкви. Джон заходил в церковь в Филадельфии во время заседаний Конгресса и писал Абигейл о церковной музыке и предметах искусства. Она перенеслась мысленно в Дом собраний в Уэймауте, увидела за кафедрой своего отца, произносящего в холодном помещении проповедь, основанную на Благовествовании от Матфея или от Луки. В эти ясли Господни не допускается самый скромный орган или пианино, не разрешается даже покрасить стены. Здесь совершенно иной мир, и его трудно понять.

Воскресенье, которое в Новой Англии занято посещением церкви и, как правило, двумя молитвами в день, чаепитием и манерными беседами, во Франции отдается бьющей ключом радости. Утром мимо их замка проезжала вереница карет и колясок, направлявшихся в Булонский лес. Абигейл садилась у окна и наблюдала за проезжающими экипажами, лошадей часто вели под уздцы, а не погоняли, на скамьях сидели разряженные парижанки в окружении детей, спасаясь от зловония города в прохладном чистом воздухе леса.

Часам к десяти утра все члены семьи Адамс, наряженные, вливались в толпу. Играла музыка, парижане танцевали, многие семьи устраивали пикники на траве, работали киоски, где продавались пирожные, фрукты, вино; детишки бегали, прыгали, безудержно кричали. Женщины в красочных платьях прикрывали головы капорами и накидками, оберегая причудливые прически. Мужчины держали шляпы в руках, желая не потревожить напудренные до белизны волосы. На дорожках было так же много народа, как на общинных землях Бостона в церемониальный день.

Возвращаясь извилистой тропой в Отейль, Абигейл заметила:

— Удовольствие здесь вроде жизненно важного бизнеса.

— Пуритане живут ради работы, — ответил Джон, — французы работают ради жизни. Можем ли мы утверждать, что они не правы? По дороге от Кале ты видела, как бедствуют крестьяне: крытые соломой, грязные дома, без окон, с земляными полами; крестьян обирают землевладельцы, они задавлены налогами, в сотни раз большими, чем те, что ты выплачивала в Брейнтри во время войны. Неуплата долгов влечет либо наказание кнутом, либо тюрьму; и так рождаются поколение за поколением рабы, привязанные к земле, неграмотные и лишенные надежды.

— В таком же положении городские рабочие?

— Все богатство сосредоточено в руках, скажем, одного, самое большее двух процентов французов. Ты видела Версаль, поместье принца Конде в Шантийи… Землевладельцы живут не менее роскошно, чем аристократия.

— В таком случае шесть дней в неделю, — подсчитав, сказала Абигейл, — Америка обладает лучшей цивилизацией. Несомненно, наши воскресенья не столь приятные, — в них мало веселья для работавших всю неделю. Но остальные шесть дней они живут и работают как свободные люди. Французы, должно быть, или очень терпеливы, или махнули на все рукой.

— Они также очень древний народ, — сказал Джон. — Иль де ля Сите на Сене был заселен до Рождества Христова. У американцев миллионы акров свободной земли, ее может взять любой, обладающий энергией двинуться на Запад. Французский народ попал в ловушку. Он не видит, как сбросить со своих плеч гнетущий груз. Поэтому французы копят несколько монет, завивают волосы и едут в Булонский лес в единственный свободный день. Это делает их жизнь сносной.

Абигейл искоса посмотрела на мужа. Как прозрел он за шесть лет пребывания в Европе; стал космополитом, а она… все эти годы оставалась домашней затворницей — экономкой, молочницей… Ей не подобает допустить, чтобы Джон перерос ее; она также должна освободиться от провинциализма Новой Англии.

Она рассмеялась про себя. Это будет, видимо, самая трудная задача. Со временем добьется своего, но она привезла с собой на судне «Эктив» полный сундук предубеждений!

Самый большой шок Абигейл пережила при посещении сиротского госпиталя, дававшего приют шести тысячам незаконнорожденных за год в Париже. День и ночь в дверях приюта дежурили монашки, принимавшие младенцев, которых оставляли в ящиках в специально отведенных местах Парижа. Сестры милосердия ухаживали за детьми. Абигейл провели в светлое просторное помещение, где к стене были подвешены сотни люлек, а в центре стояли в два ряда кроватки. Многие дети спали, некоторые плакали, но Абигейл заметила, что младенцы ухожены; каждая кроватка застелена чистым бельем; дети накормлены.

Сопровождавшая Абигейл сестра милосердия объяснила, что в приют поступают ежедневно около двадцати детишек; умирает, несмотря на уход и заботу, примерно треть. Многие попадают в приют уже переохлажденными, и сестрам не удается отогреть их даже при постоянно горящем камине. Пораженная Абигейл смотрела во все глаза, как сестры милосердия в рясах до пола и в накрахмаленных высоких головных уборах самоотверженно выполняют свои обязанности.

— Первый шаг в образовании пуританина, — прошептала она мужу и дочери, когда они вернулись домой. — Я не могу не восторгаться благотворительной работой. Сестры восхитительны…

— Они поистине должны быть причислены к лику великих душ на Земле, — согласился Джон. — Монашки ведут трудную, хлопотливую жизнь; бесформенное платье — их единственная собственность. Они спят в крошечных кельях на жестких койках, едят самую простую пищу, беспрекословно подчиняются. И в обмен получают право служить Господу Богу. Они достойны восхищения.

— Но, Джон, какой разврат делает необходимым такого рода милость! Мне сказали, что половина детей, родившихся в Париже, — незаконнорожденные.

— И у нас есть подкидыши, — вмешалась Нэб.

— Но мы заставляем родителей жениться, — возразил Джон. — Это дает ребенку имя и положение в обществе. Тысячи подкидышей — естественный продукт надменного отношения французов к браку: каждый муж имеет любовницу, каждая жена — любовника.

Абигейл побледнела и взглянула на Нэб.

— Путешествия раздвигают горизонт, — сказал вполголоса Джон.

3

Знакомство с французской моралью и нравами бросало в дрожь Абигейл. У Джона были более существенные проблемы с европейской дипломатией. Испанский двор, бывший военный союзник, отказывался обсуждать торговый договор, пока Соединенные Штаты не пошлют посланника в Мадрид. Джон Джей провел там два года во время войны Испании против Англии, но испанский двор упрямо не признавал независимость Соединенных Штатов. Англия отклоняла предложения о переговорах о торговом соглашении, пока не будет назначен посланник, аккредитованный при английском королевском дворе. Базировавшиеся в Марокко, Алжире, Тунисе и Триполи берберские пираты захватывали американские суда и моряков. Пираты стремились получать ежегодную дань наличными и только в таком случае соглашались пропускать американские суда в Средиземное море. Освобожденное от военных тягот английское судоходство вновь доминировало на море.

Лишь прусский король Фридрих изъявил готовность иметь дело с тремя комиссарами. Пруссия нуждалась в американском хлопке, табаке, рисе и пшенице, а силезский лен мог найти хороший сбыт в Соединенных Штатах. Что касается множества писем, предложений, документов, заявлений о мощи и производительной способности Америки, то они явно не достигали цели. Соединенные Штаты все еще продолжали находиться в оковах колониальной системы, против которой они восстали: Испания и Португалия не разрешали своим колониям торговать с новым государством, не разрешала и Великобритания, включая перспективную выгодную торговлю в Вест-Индии. Обедая в Отейле в конце 1784 года, Томас Джефферсон ворчал, обращаясь к хозяевам:

— Европейские страны мало знают о нас, их представления сводятся к тому, что мы мятежники, успешно сбросившие ярмо родины-матери. Они не осведомлены о нашей торговле и возможностях обмена товарами, выгодных обеим странам. Поэтому и сторонятся.

Джон сочувственно простонал:

— Мы должны продолжить усилия, чтобы привлекать Россию, Данию, Саксонию, Сицилию. Рано или поздно мы сможем заразить их энтузиазмом и верой в будущее нашей страны…

Каждый вторник три посланника присутствовали в Версале на церемонии пробуждения короля Людовика XVI. Семьи посланников не приглашались, и поэтому Абигейл увидела дофина только в одно из воскресений, когда сады Версаля были открыты для публики. Джон не любил дворцовые сборища. Король, придерживавшийся правила беседовать с каждым иностранным посланником, всегда задавал один и тот же вопрос:

— Вы приехали сегодня из Парижа?

Джон не мог припомнить случая, чтобы ему дали возможность ответить. Он использовал время для закрепления отношений с полномочными представителями других стран, приглашая их по субботам на обед. Испанский посол приехал в роскошной карете в сопровождении восьми ливрейных лакеев. В ходе таких протокольных обедов Джон Адамс, Джефферсон и Франклин исподволь разъясняли доброжелательно настроенным гостям взгляды молодого американского государства, и постепенно они становились достоянием монархов и кабинетов.

Многие послы принадлежали к состоятельным людям; даже Франклин и Джефферсон имели значительный личный доход. Абигейл вскоре поняла, как это важно. После смерти восьмилетнего принца, отец которого состоял в союзе с Людовиком XVI, вышел королевский указ: все посетители должны быть в траурной одежде. Джефферсон обратился к портному, и тот за сто тридцать пять долларов сшил ему великолепный костюм, отороченный соболями. Семья Адамс не могла позволить себе такие расходы ради одиннадцатидневного траура; если кого-либо еще угораздило бы умереть вскоре после дней траура, пришлось бы снова менять покрой одежды, ибо старая не годилась.

Из-за траура церемония пробуждения короля во вторник была отменена. Не оповещенный заранее Джефферсон приехал забрать Джона вместе с секретарем комиссаров полковником Дэвидом Хэмфри. Джефферсон был в элегантном костюме, его волосы причесаны и припудрены по французской моде. Узнав, что все его старания и расходы напрасны, он воскликнул:

— Волосы! Они — поистине центр французской жизни. У меня соблазн постричься наголо. Не надеюсь, что проживу много лет, а, занимаясь прической, могу потерять целый год.

Абигейл утешила его чашкой чаю. Встреча перешла в праздничную.

Приехал Томас Бредли с женой, привезя с собой богатого филадельфийского финансиста Уильяма Бингхэма и его молодую миловидную жену; виргинца Уильяма Шорта, служившего у Джефферсона секретарем и проживавшего во французской семье в соседней деревне Сен-Жермен с целью изучения языка. С Франклином прибыла мадам Гельвециус. Абигейл считала ее приятной гостьей, чья любовь к американским друзьям обладала способностью озарить светом замок графа Руо.

Хорошо, что у Абигейл был такой тесный американский кружок. Она почти не общалась с французами, поскольку ей было трудно вести увлекательную беседу на французском языке; помехой была также практика, требовавшая, чтобы наносивший первым визит оставлял свою визитную карточку. Наконец, собравшись с силами, она объехала полдюжины домов и оставила там свои карточки. В течение следующих недель наносившие ответные визиты леди оставляли свои карточки на серебряном подносе на столе из оникса, стоявшем в прихожей. Этим и ограничивались светские контакты.

Верно, все так бы и осталось, не будь маркизы Адриенны де Лафайет. Джон познакомился с маркизом во время его службы под началом Вашингтона. Однажды Лафайет доставил Абигейл письма от Джона. Абигейл и Нэб нанесли визит, и ехавший с грумом дворецкий отнес их карточки. Едва успела карета отъехать от подъезда, как подбежал слуга и сообщил, что маркиза рада их видеть.

Действительно, маркиза спустилась к входной двери. Свободно, на правах старого друга она взяла Абигейл за руку и расцеловала в обе щеки.

— Миссис Адамс, я рада видеть вас. Пойдемте в спальню, где мы будем чувствовать себя по-семейному.

В просторной, залитой солнечным светом спальне, где в одном углу стояли стулья и шезлонг, маркиза представила Абигейл и Нэб своей матери и сестре, занятым вязанием. Одеты они были по-домашнему и не ожидали посетителей.

— Я не могу вас так просто отпустить. Я давно ждала встречи с вами. Я так привязана к американцам; мой муж обожает вашу страну. Сейчас он здесь. Извините, пожалуйста, я приведу моих детей и представлю их вам. Они прекрасно говорят по-английски; по настоянию отца они начали изучать ваш язык почти с рождения.

Она возвратилась с дочерью семи лет и сыном Джорджем Вашингтоном де Лафайет. Они действительно говорили почти без акцента и просили рассказать о героических сражениях отца в Соединенных Штатах. Сложилось некое подобие семейного собрания, какое могло быть в Уэймауте или Брейнтри.

Абигейл заметила, что маркиза обожает мужа и глубоко любит своих детей, образованием которых она занимается сама, свято дорожит своим домом и браком, выдержавшим столь же длительные разлуки, какие пережили Адамсы. Характер и репутация моложавой, среднего роста, грациозной, хорошо воспитанной женщины с добрым сердцем были вне всяких упреков. Ее мать герцогиня д'Айен была фрейлиной королевы Марии-Антуанетты. Маркиз происходил из старинной и высокопочитаемой французской аристократии, обладающей большим богатством, драгоценностями. Однако его семья не увлекалась развлечениями французского двора. Жизнь маркизы проходила в кругу семьи.

— Я увидела новую сторону Франции, — прошептала Абигейл в карете, отъезжавшей от городского дома Лафайета. Неужели она, Абигейл, была несправедлива к французам?

Через несколько дней Адриенна де Лафайет нанесла ответный визит. Нэб и Джонни уехали в Париж посмотреть и послушать новую сенсацию — «Фигаро». Джон заперся в кабинете, где изливал свое раздражение в замечаниях на полях книги английского священника доктора Ричарда Прайса «Заметки о значении Американской революции». Горячий сторонник Соединенных Штатов, доктор Прайс, к сожалению, включил в свой памфлет письмо, написанное ему бывшим французским министром финансов Тюрго, в котором тот нападал на конституции американских штатов как на недееспособные ввиду разделения властей. Благодаря доктору Прайсу письмо циркулировало по всей Европе, подрывая доверие к способности американцев управлять самими собой.

На следующий обед с участием нескольких послов с женами Абигейл пригласила маркизу Лафайет. Маркиза приняла приглашение, сообщив об этом через посыльного.

Во время обеда жена одного американца прошептала Абигейл:

— Ох, дорогая! Это маркиза де Лафайет? Как скромно она одета и без украшений. Среди всех этих сверкающих бриллиантов.

Абигейл прошептала в ответ:

— Достоинство леди ставит ее выше всех условностей.

Сидя за столом в окружении величественных иностранных мундиров и роскошных платьев, Абигейл подумала: «Как далеко я продвинулась в осознании достоинства французского общества».

Главной проблемой для Абигейл в Париже, как и дома, оставались деньги. Она никак не могла свести концы с концами. Ей мало кто сочувствовал, некоторые соседи в Новой Англии, узнав, что семья Адамс живет в замке с восемью слугами, думали, что она подражает наследственным аристократам. Континентальный конгресс выражал недовольство по поводу того, что приходится держать в Европе посланников, срезал их оклад и субсидии на две тысячи двести пятьдесят долларов. Оклад комиссаров держался на уровне девяти тысяч долларов в год. Как ни старалась Абигейл экономить, она принимала гостей, посещала оперу и театр лишь раз в неделю; подсчеты старшего сына Джонни по оплате счетов в конце каждого месяца показывали, что они тратят больше, чем получает Джон. Их доходы в Америке от собственной фермы и фермы, находившейся в совместном владении с семьей Шоу в Медфорде, едва покрывали уплату налогов, обслуживание и ремонт дома, расходы Чарли и Томми в Хаверхилле. Она сократила закупку продовольствия и других товаров для дома, но вскоре узнала, что ее высмеивают прислуга и соседи.

Комиссары не могли выколотить из Конгресса ни одного дополнительного доллара. Все расходы американских официальных лиц в Париже и проценты по французским долгам покрывались Джоном за счет займа, о котором он договорился. Франклин, публично нападавший на Джона Адамса, когда тот отправился в Голландию разведать, «можно ли что-либо сделать, дабы уменьшить нашу зависимость от Франции», сам оплачивал свое пребывание во Франции за счет кредита Джона Адамса в голландских банках. Джон был удовлетворен этой невинной местью: теперь он работал в согласии с Франклином. Однако он еще не знал о том, что написал год назад Франклин государственному секретарю Роберту Ливингстону и что отрицательно аукнется для него в будущем: «Он полон добрых намерений по отношению к стране, всегда честен, зачастую разумен, но иногда кое в чем безрассуден».

Их материальное положение было подобно стоянию с протянутой рукой. В Новой Англии чаевых не давали. Во Франции же они должны были подавать на чай слугам в каждом доме, куда приходили на обед или чай; служителям в лавках и на рынках, в театре, опере, балете, ресторане; доставлявшим пакеты или оказывавшим какую-либо услугу по дому. Нельзя было сделать и шагу, не имея в кошельке мелких монет.

По праздникам, и особенно в Рождество, каждому нанятому работнику полагалось выплачивать годовое вознаграждение, даже если семья не видела его в глаза. Такая практика была настолько закреплена обычаями, что если выдавалась меньшая сумма, то с возмущением требовали «положенного». Лакеи в Версале определяли сумму, какую должны получить к Новому году повара, заваривавшие кофе, носильщики, ливрейные лакеи, камердинеры. К постоянной раздаче чаевых добавлялись непредусмотренные расходы, исчисляемые многими сотнями долларов.

Потребовался месяц, чтобы Абигейл поняла, что ее на каждом шагу обманывают поставщики товаров и услуг. Способы вымогания денег были настолько остроумными, что Джонни с трудом обнаруживал их при проверке счетов. Им помогли французские друзья, рассказавшие об отработанных в ходе столетий методах, как нагреть руки за счет заказчика. Торговцы не обижались, когда их ловили с поличным: ведь стало традицией обманывать богатых, особенно иностранцев.

Джон переложил все бремя финансовых расходов на Абигейл. Она посетовала в ответ на его отказ изучить бухгалтерские книги:

— Мистер Полномочный Посланник, вы так долго были государственным деятелем, что я не могу уговорить вас подумать о домашних делах.

— Почему я должен, дорогая, когда ты так умело с ними справляешься?

— В таком случае могут притупиться и мои способности. Я занимаюсь сложением и вычитанием вот уже десять долгих лет.

— И всегда оберегаешь нашу платежеспособность! Мне бы твои таланты, и Соединенные Штаты уже давно заключили бы договоры о наибольшем благоприятствовании с шестнадцатью европейскими странами.

Абигейл не клюнула на лесть.

— Джон, я очень хочу освободить тебя от забот, но с моей стороны это скорее выглядит как желание уступить, чем поделить власть.

Почувствовав свою вину, Джон встал из-за письменного стола и положил руку на ее плечо.

— Справедливо. Принимаю критику. Могу ли я предложить прийти к согласию по этому вопросу?

— Нет. Ты поведешь дело так, что я вообще останусь без прав.

— Ну, моя дорогая. Я не столь уж ловок в переговорах. Договоримся, ты будешь командовать в замке и вести дела с Коттоном Тафтсом, сестрой Элизабет Шоу и другими. Через полгода-год мы вернемся в Брейнтри. После этого обещаю вести все наши дела.

Во время кризиса Абигейл прибегала к чрезвычайным мерам, идя наперекор советам отца и древним традициям Новой Англии. Она продала некоторые государственные бумаги и армейские сертификаты даже в убыток, использовала сбережения для покрытия текущих расходов.

Абигейл много писала родным домой, а получала от сестер лишь редкие весточки. Вечером 4 января 1785 года они сидели перед камином, Джон читал любимого Платона, а Абигейл на французском языке увиденную накануне пьесу Мольера «Смешные жеманницы», как вдруг вошел Брислер с двумя большими пакетами. Абигейл воскликнула:

— Из Америки! Знаю, из Америки!

Она взяла ножницы и вскрыла пакеты. Несколько писем Ройяла Тайлера предназначались Нэб. Абигейл отложила их в сторону. Она и Джон прочитали вслух остальные письма. Первым она прочла письмо Элизабет, желая узнать новости о сыновьях. Оно содержало много мелких подробностей, которые пролили бальзам на ее душу. Лето прошло для Чарли без обычной сенной лихорадки; оба мальчика успешно учатся в танцевальном классе; они чувствуют себя счастливыми в семье Шоу.

Мэри Кранч поведала о новостях Брейнтри. Коттон Тафтс, все еще сенатор Массачусетса, посетил дом Адамсов и убедился, что Феб и ее муж хорошо следят за ним: правда, некоторые шерстяные костюмы и платья Абигейл, убранные для хранения, пострадали от моли. Он уведомил, что большой дом и ферма Аллейн выставлены на продажу. Не захотят ли Адамсы приобрести их по возвращении?

В десять часов домой вернулась молодежь. Ветреной темной ночью на всем пути из Парижа вдоль Сены горели фонари. Залаяла собака, зазвонил колокольчик въездных ворот, предупреждая, что карета приехала. Нэб вошла первой, кутаясь в накидку цвета морской волны.

— Какую пьесу смотрели сегодня? — спросил Джон.

— Варьете из Пале-Руаяль. — Джонни высмеял некоторые названия пьес Мольера. — Мы видели «Мещанина во дворянстве», «Лекаря поневоле».

— Нэб, у меня есть новогодний подарок для тебя! — воскликнула Абигейл.

Она отдала дочери письма Ройяла Тайлера. Усевшись в кресло в дальнем углу комнаты, Нэб принялась читать, хихикая, краснея и вздыхая при этом. Джон смирился с тем, что Тайлер ухаживал за дочерью, и, по всей видимости, удовлетворился полученными им сведениями о молодом человеке.

Джона заинтересовало сообщение о поместье Аллейн, которое осталось в его памяти просторным домом, отвечающим его новому положению. Прожив семь-восемь лет в голландских особняках и во французском замке, он считал, что их коттедж в Брейнтри слишком тесен для семьи.

— Неужто дом уменьшился, а ты располнел? — спросила Абигейл.

— Это напомнило мне историю одного министра королевы Елизаветы, посетив дом которого она сказала, что он слишком мал для министра. «Могу ли я заметить, ваше величество, — ответил министр, — дом достаточно просторен для одного человека, но вы сделали его слишком великим для дома».

— Отлично, если Континентальный конгресс сделал тебя слишком великим для коттеджа, какие же средства потребуются, чтобы обеспечить вашей личности подходящее жилье?

— Полагаю, поместье Аллейн обойдется в девять тысяч долларов.

После нескольких дней подсчета активов, выплат, предстоящих расходов, прибыли Джонни представил им сводный счет:

Дом и девять акров — тысяча восемьсот долларов

Бывший дом Питера и тридцать пять акров — две тысячи долларов

Дом в Бостоне — две тысячи четыреста долларов

Мебель в Гааге — четыре тысячи пятьсот долларов

Доля Абигейл в ферме Мидфорд — тысяча восемьсот долларов

Смешанные права на земельную собственность — тысяча триста пятьдесят долларов

Карета и оборудование замка в Отейле — тысяча двести долларов

Итого : пятнадцать тысяч пятьдесят долларов.

Не выплатив зарплаты, Конгресс задолжал Джону, но немыслимо склонить его членов признать задолженность, ибо они слишком запутались в расчетах.

— За счет продаж, — вмешался Джонни, — можно набрать девять тысяч.

— Но если мы продадим мебель этого дома и в Гааге, у нас не останется ничего, чтобы обставить дом в Аллейне, — заметила Абигейл. — А ведь к тому же потребуется ремонт и приведение фермы в приличное состояние.

— Придется отказаться почти от всего имущества, — добавил Джонни, просматривая свои подсчеты.

— Как в таком случае оплатить образование сыновей? — спросила хриплым голосом Абигейл. — Вы трое должны закончить колледж, а это будет стоить более тысячи долларов в год. А ведь после окончания колледжа требуется еще время, чтобы накопить опыт. Поэтому нет смысла покупать поместье. Мы не можем поставить под удар будущее мальчиков ради жизни в более просторном доме.

Джон одобрительно кивнул головой.

— Я прав, настаивая на том, чтобы ты оставалась нашим министром финансов. Исходя из нынешнего настроения Конгресса, мы просидим здесь не очень долго. Чем мне заниматься остальную часть жизни? Вернуться к праву? Прошло уже десять лет с тех пор, как я вел судебные дела. Предположим, что я не растерял завоеванное тяжким трудом умение составлять постановления, выступать перед присяжными, смогу ли я возвратиться к ведению тяжб и иной мелочи, составляющих основную часть практики адвоката? Но если я буду сидеть в своей конторе и громогласно утверждать: «Берусь только за серьезные и важные дела», то не только оскорблю чувства жителей Новой Англии, но и окажусь надолго в одиночестве.

— В таком случае вернемся в наш коттедж?

— Вернемся в коттедж.

Джон удрученно вздохнул.

— Джонни, брось-ка свои подсчеты в камин. Твоя мать вновь обеспечила платежеспособность семьи Адамс.

4

Зима пришла неожиданно. Улицы Отейля превратились в болото, по ним нельзя было пройти без сапог или сабо. Деревья сбросили листву, цветы отцвели, даже кустарники впали в зимнюю спячку; сад выглядел заброшенным, унылым. Никто не отваживался прогуливаться в нем. Замок уподобился бы монументальному ледяному дворцу, не будь в каждой комнате камина. В такую мерзкую погоду друзья оставались в Париже и не совершали неожиданных визитов.

Чтобы развлечь Абигейл, Джон настоял на выездах в Париж несколько раз в неделю. Абигейл не шокировали более пачки и штанишки балерин, и она особенно полюбила французский театр, его трагедийные пьесы.

Она посмотрела священную для французов драму Расина «Атали» и пьесы Корнеля и Кребийона. Ее знание французского языка позволило оценить красоту поэзии. После театра они прогуливались в нарядной толпе, заполнявшей бульвары.

Абигейл свыклась с обычаями, привычками и образом жизни французов, признала, что румяна делают женщин более привлекательными. Ее больше не смущало поведение женщин, когда они, входя в салон, обнимали и целовали в обе щеки знакомых мужчин. Не оскорбляло ее и то, что приходившие на обед джентльмены, прежде чем отведать жареную куропатку, склонялись над блюдом, вдыхая аромат. Однако она не могла смириться с тем, что из-за толпившихся у камина мужчин тепло не доходило до женщин, сидевших в другом конце комнаты. Абигейл смирилась с бесконечными чаевыми; ведь это была для многих единственная возможность содержать свои семьи.

Абигейл стала поклонницей мадам Гельвециус, поняла, что заблуждалась в оценке французских мужчин, казавшихся ей недалекими и неискренними. На самом деле они оказались душевными, отзывчивыми, наделенными рассудком, обогащенным остроумием и воспитанием. Порой вспоминая принятые в Новой Англии условности, сводящие беседы за обеденным столом к банальностям, к разговорам тет-а-тет, к приглушенному голосу и взглядам искоса, словно речь шла о заговоре, Абигейл ловила себя на еретической мысли, что французы интереснее американцев.

Большую помощь в принятии французского образа жизни ей оказала Адриенна де Лафайет. Они стали близкими друзьями. Маркиза понимала, как трудно переключиться с одной культуры на другую, а в случае с Абигейл — на явно противоположную. Адриенна рассказала о французском институте брака, согласно которому юноши и девушки в возрасте от десяти до четырнадцати лет могут быть обручены за глаза родителями и впервые увидят друг друга лишь на свадебной церемонии. Делается это с целью сохранить чистоту крови и семейное состояние. Да и саму ее выдали замуж таким образом. Она была счастлива в браке, ибо обожала мужа, а он обожал ее. Многие из ее друзей были также счастливы.

В конце января начались проливные дожди. Небо заволокли густые серые тучи. Стоило отойти немного от камина, как охватывал озноб. Члены семьи читали при свечах или керосиновых лампах, все столы и кресла были придвинуты к очагам.

Зимняя стужа вызвала недомогания, болезни, осложнения и неприятности. Первым заболел Франклин, его так мучили камни в почках, что он был прикован к постели. Он боялся, что не протянет и умрет не у себя дома, в Америке.

Томас Джефферсон снял то, что он называл «маленькой гостиницей», в тупике Тэбу, чтобы не слышать шума и грохота Парижа. Он вложил почти пять тысяч долларов в дом, лампы, посуду, серебро, мебель. Поскольку он находился в центре парижского общества, ему пришлось нанять больше прислуги, чем Абигейл.

Джефферсон произвел яркое впечатление на французов своей душевной теплотой, врожденной мудростью и опытом, накопленным во всех областях человеческой деятельности. Джон Адамс любил Томаса Джефферсона, как немногих в своей жизни. Не получавший похвал за присущую ему скромность в суждениях, он пришел к заключению, что Джефферсон, пожалуй, наиболее мощный ум, когда-либо появлявшийся на Американском континенте. Такое впечатление все более закреплялось по мере того, как Джефферсон брал на себя все большую часть работы Франклина в переговорах с европейцами.

Мрачная рука смерти нанесла еще один удар Томасу Джефферсону. Вернувшийся из Америки маркиз де Лафайет привез ему письмо из Виргинии. Двухлетняя дочь Джефферсона Люси, родившаяся за несколько месяцев до смерти матери, скончалась в доме тетушки ее матери от «осложнений, вызванных прорезыванием зубов, глистами и сухим кашлем». Таким образом, Джефферсон потерял трех дочерей, единственного сына и любимую жену Марту. У него оставались крепышка Патси и шестилетняя Мэри, которую дома звали Полли и которая также жила в Виргинии у своей тетушки, и все же смерть ребенка подкосила Джефферсона, ввергла его в отчаяние, он не мог вернуться к работе.

Джон и Абигейл приглашали его к себе в Отейль. Они не могли сделать ничего иного для испытавшего удары судьбы человека. Сидя у изголовья его постели, они держали его за руку и вытирали лоб полотенцем.

Джефферсон отказался участвовать в церемонии пробуждения короля в Версале по вторникам. У него не было сил для поездок в Отейль на воскресные обеды, даже после того как Нэб и Джонни съездили в аббатство Пантемон и привезли оттуда Патси. Джон оставался единственным работоспособным американским посланником в Европе.

Возникли трудности и у Нэб. Казалось, месяцы пребывания во Франции были самыми счастливыми в ее жизни. Она и Джонни непрестанно развлекались, проводили все время вне дома, посещая театральные постановки и осматривая соборы Парижа. Адриенна де Лафайет первая заметила и доверительно спросила Абигейл после обеда в городском доме Лафайет на рю де Бурбон:

— Что случилось с вашей дочерью-красавицей? Она стала не то чтобы опечаленной, а серьезной.

Это было так. У Нэб исчезла ее обычная жизнерадостность. От Ройяла Тайлера не было вестей, помимо пачки писем, полученных несколько недель назад. Ричард Кранч сообщал, что Тайлер корпит над своими книгами, по другим сведениям, его обуяла меланхолия, он мучается, считая, что больше не увидит Нэб. Нэб не могла понять подобного малодушия.

— Может ли влюбленный быть столь мнительным? — спрашивала она мать.

У Абигейл были свои вопросы: собирается ли Нэб вернуться весной или летом в Америку и выйти замуж за Тайлера? Если собирается, то она явно никому не сказала. Не хочет ли она приезда Тайлера в Европу по случаю свадьбы? Абигейл ничего не слышала на этот счет. Джон согласен на любой вариант. В конце концов у Тайлера имелись личные средства, рано или поздно он получит по наследству значительное состояние своей матери. Он сможет содержать жену и детей. Но казалось, Нэб была так счастлива в своей нынешней семье и увлечена достопримечательностями Франции, что не думала о браке. Не почувствовал ли Ройял Тайлер это по ее письмам?

Затем начались полеты на воздушных шарах. Члены семьи Адамс вместе с увлеченным наукой Бенджамином Франклином заплатили по кроне за право быть допущенными в сентябре в Тюильри наблюдать за полетом. Сшитый из тафты воздушный шар имел форму яйца. Франклин объяснил, каким образом он держит теплый воздух и что подвязанная под шаром платформа предназначена для воздухоплавателя и балласта. В одиннадцать часов воздушный шар отбуксировали на открытое место, канаты удерживали самые знаменитые люди королевства. И вот канаты обрублены, воздушный шар взмыл ввысь и долго оставался в поле зрения, пока воздухоплаватели сбрасывали балласт. В шесть часов того же вечера воздушный шар опустился у Бёвр, в пятидесяти лье от Парижа.

Эксперимент вызвал фурор. Весь Париж аплодировал отваге и искусству воздухоплавателей. Франклин развлекал семейство Адамс, описывая, как они вернутся домой на воздушном шаре и ветры донесут их из Парижа в Бостон за три дня вместо тридцати.

Дела обернулись иначе, когда Ройял Тайлер поднялся на воздушном шаре в Бостоне. То, что было отважным, авантюристическим экспериментом французских воздухоплавателей, стало для Тайлера глупым, безответственным действом. Жители Новой Англии осудили его вылазку, порицал ее и Джон. Когда Абигейл напомнила ему, как он и Франклин восхваляли французских воздухоплавателей, Джон резко обрезал:

— Это их профессия. Они построили воздушный шар. Они показали, что люди могут преодолевать по воздуху большие расстояния. Некоторые из них погибнут, пытаясь доказать научные гипотезы. А какое отношение к этому имеет Ройял Тайлер, юрист, готовящийся получить практику в Верховном суде? Для него это — забава, нечто возбуждающее и опасное, своего рода самовосхваление. Скажу тебе откровенно, Абигейл, мне это не нравится. Оно пробуждает во мне все прошлые сомнения насчет серьезности молодого человека.

Нэб была на стороне своей матери, но неодобрение отца причинило ей боль.

Наступил черед Абигейл ощутить себя несчастной, хотя дочь конгрегационалистского священника с трудом могла допустить, что выполнение долга может сделать человека несчастным. После нескольких месяцев домашних споров она пришла к выводу о необходимости этой весной отправить восемнадцатилетнего Джонни домой для поступления в Гарвард и завершения академического образования. Им будет страшно не хватать Джонни. Он служил отцу секретарем; вел бухгалтерские книги матери и помогал ей в немыслимых усилиях поддерживать замок в порядке. Ближайший друг и товарищ Нэб, Джонни занимал особое положение в семье; все боготворили его, доверяли ему. Без него их жизнь станет беднее. Втихую они прольют поодиночке слезы, но Абигейл прокомментировала:

— Америка — подходящая арена для молодого честолюбивого парня, намеревающегося показать себя в науке и литературе…

— Или в праве, — вмешался Джон.

Тяжелая атмосфера с зимними холодами, опустившаяся на американцев, казалось, нависла и над французами. Семья Адамс присутствовала на богослужении в соборе Парижской Богоматери, которое давалось по случаю рождения у Людовика XVI наследника — Людовика-Карла. Угрюмые, безразличные толпы парижан не скрывали своей неприязни к участникам парада французской аристократии. По улице Риволи вытянулась в сплошную линию полиция, полицейских было больше, чем зевак.

Несомненно, на улицах собрались не любители удовольствий. Абигейл поразило, что никогда ранее она не видела столь откровенную ненависть на лицах в толпе, такого, бесспорно, не было даже на физиономиях английских солдат в тот день на общинных землях Бостона, когда они наблюдали за тем, как их заклятые противники Джон Адамс, Сэмюел Адамс, Томас Кашинг и Роберт Трит Пейн отправлялись на заседание Конгресса. Люди, стоявшие на улицах Парижа, были соотечественниками короля, но их угрюмые взгляды давали ясно понять, что король Людовик XVI, королева Мария-Антуанетта, королевский двор их непримиримые враги.

Наконец, и над Джоном Адамсом нависли тучи. Он написал доклад секретарю по иностранным делам в Континентальном конгрессе Ливингстону, рекомендуя назначить полномочного посланника в Великобританию и дополнив его соображениями о качествах, какими должен обладать американский посланник при Сент-Джеймском дворе. Эти соображения выглядели как подробный, блестящий автопортрет: каждый мог заметить, что Джон Адамс предлагает себя на этот пост. Написанное Джоном было верно и справедливо, но в свете времени оно совпадало с тем, что написал о нем Бенджамин Франклин: «Иногда и кое в чем безрассуден».

Дебаты в Конгрессе, подтверждавшие к началу 1785 года правоту Джона Адамса, который утверждал, что сговориться с британцами, не имея американского посла, невозможно, были затяжными и язвительными. То делегаты Нью-Йорка не соглашались назначить Джона Адамса на пост под тем предлогом, что он уделял слишком большое внимание рыболовству Новой Англии; то южане сопротивлялись назначению на том основании, что как противник рабства он не станет добиваться возвращения рабов, угнанных британцами; то делегаты центральных штатов возражали, ссылаясь на то, будто он признает законность американских торговых долгов Англии до начала войны и поэтому не станет добиваться отмены процентов. Многие ссылались на его вопиющее, наглое честолюбие.

На вакантный пост посла в Англии был выдвинут Джон Ратледж, затем предложили Ливингстона, пользовавшегося сильной поддержкой. Друзья Джона Адамса из Новой Англии действовали упорно и убедительно уже при первом голосовании Джон Адамс получил пять голосов, Ливингстон — четыре и Ратледж — два. Два дня продолжались дебаты. Наконец сторонники Джона, возглавлявшиеся Элбриджем Джерри, Фрэнсисом Дана и Артуром Ли, сумели убедить Конгресс, что он, как наиболее опытный в иностранных делах, незаменим для Америки. Девять штатов из одиннадцати проголосовали за Джона, обеспечив ему необходимое большинство.

Итак, Джон Адамс добился успеха. Он был избран на желаемый пост.

Однако победа отдавала горечью. Пространное письмо Элбриджа Джерри, излагавшее полный отчет о сказанном относительно полномочного посланника Джона Адамса из Массачусетса, не было увлекательным чтением. Его это сильно задело, и он несколько дней буквально не отрывался от стола, погрузившись в написание напичканной философскими рассуждениями пылкой речи о природе тщеславия, которое, как он утверждал, является наиболее созидательной разновидностью «самолюбия».

Абигейл кивнула в знак согласия.

Французские приключения закончились.

Бенджамин Франклин получил разрешение вернуться домой Томас Джефферсон назначен полномочным посланником во Франции, что удовлетворило его. Ему нравились французы, он стал бегло говорить по-французски, изучать историю искусства Франции. Он был рад осесть в Париже на несколько лет, особенно если к нему приедут Полли и Патси. Никакой иной житель Новой Англии не был бы способен почувствовать родство с французами и их культурой, какое ощущал виргинец Томас Джефферсон.

Джон и Абигейл дали званые обеды, за столом провозглашались тосты с лучшим французским вином. Члены семьи Адамс прогуливались вдоль Сены, наслаждаясь ароматом весенних цветов, видом покрывшихся листвой деревьев, под солнцем, согревавшим своими лучами улицы и дома.

— Как я могла говорить, что Париж грязный? — спросила Абигейл. — Или что он дурно пахнет? Он прекрасен. Поедем на Монмартр, чтобы с его высоты взглянуть последний раз на красные черепичные крыши, которые навсегда останутся в моей памяти.

— Ностальгия, — прошептал Джон, — самое приятное чувство.

Наступил день отъезда.

Джонни уехал первым в Нью-Йорк на судне «Ле Курьер де л'Америк» с рекомендательными письмами к друзьям его отца. Семью Адамс посетила мадам Гельвециус, обнявшая и расцеловавшая каждого. В ясный майский день приехали с подарками для всех маркиз и маркиза де Лафайет.

Перед посадкой в карету, отвозившую их в Кале, где они должны были сесть на судно, отправлявшееся в Дувр через Ла-Манш, их окружили слуги, не скрывавшие слез прощания. Абигейл почувствовала с болью в сердце, что привязалась к разношерстной прислуге, с которой мирно прожила десять месяцев. Она тепло попрощалась с каждым, отдавая себе отчет, что больше никогда их не увидит; ее удручала мысль, что закончилась красочная, волнующая часть ее жизни.

В момент расставания она поняла, в чем гений Франции: меньше чем за год он превратил твердокаменную пуританку Массачусетса в терпимую, умеющую наслаждаться жизнью гражданку мира.

5

В конце мая Лондон был особенно многолюден: продолжалась сессия парламента, праздновался день рождения короля Георга III, а в Вестминстерском аббатстве проходил фестиваль музыки Генделя. В отеле «Адельфи» не оказалось свободных номеров. К счастью, Чарлз Сторер, порыскав по городу, нашел для Абигейл и Джона номер из четырех комнат в гостинице «Бат» на Пикадилли. Гостиница находилась в дворцовой части города и была не столь уж приятной: денно и нощно там скапливались кареты, грохотавшие железными шинами колес по булыжнику. Оплата — одна гинея в день — включала услуги горничной, повара и официанта; о питании они должны были заботиться сами. К каждой спальне примыкала окрашенная в блекло-зеленый цвет с позолотой гостиная, помимо обеденного стола стоял ломберный столик, а стены украшали зеркала.

— Выглядит элегантно, — заметила Абигейл, — но на треть дороже, чем замок в Отейле. По карману ли нам такая роскошь?

— Ненадолго. Мы найдем подходящий дом. Он станет первым американским посольством в Англии. Здание должно выглядеть достойно, как дорогое городское строение высшего класса, производящее впечатление на британцев.

— Нет ли вести от Конгресса, что тебе повысили оклад как первому американскому посланнику в Британии?

— Конгресс не занимается частностями.

— Как ты в таком случае определишь, за какую сумму можешь снять дом?

— Этим займешься ты. Я должен немедленно начать работу с министрами и двором.

— Приятно вновь использовать по назначению язык и не крутить им беспомощно, стараясь произнести звуки, которые я принимала за французские.

Распаковывая сундуки, они услышали стук в дверь. Джон впустил в номер молодого человека лет тридцати, смуглого, высокого, гибкого, с подтянутой фигурой, свидетельствовавшей о годах военной службы. Он вежливо поклонился и сказал басовитым тоном:

— Посол Адамс, разрешите представиться. Я — полковник Уильям Смит, бывший адъютант вашего друга генерала Вашингтона, а теперь, по решению Конгресса, секретарь американской миссии в Лондоне. Короче говоря, ваш скромный и, надеюсь, полезный помощник. При мне официальные полномочия Конгресса, наделяющие вас рангом полномочного посланника. Могу ли я вручить их вам, сэр?

Джон приветствовал мужчину, представил его Абигейл и Нэб. Он казался благодушным от природы, романтичным, с хорошо подвешенным языком, держался гордо и прямо, выпятив грудь вперед.

Абигейл заказала чай в свою гостиную. У полковника был отменный аппетит, он умял поднос бутербродов и печенья, запив их полудюжиной чашек и одновременно просвещая Адамсов относительно положения дел дома, в Америке. Он задержался достаточно долго, рассказывая о своей принадлежности к крупной процветающей семье землевладельцев Нью-Йорка, о том, что он завербовался в армию и участвовал в войне в качестве адъютанта генерала Салливена, а затем Вашингтона; был участником успешной эвакуации войск из Бруклина в Манхэттен, отплыв в последней лодке с Вашингтоном; ранен при сражении у высот Гарлема.

За отвагу в сражении при Трентоне удостоен звания подполковника, получил назначение помощника генерала при Лафайете, участвовал в комитете, который вел переговоры с британцами об их эвакуации из Соединенных Штатов, и в качестве помощника Вашингтона выступал в роли офицера, принимавшего капитуляцию Нью-Йорк-Сити.

Когда наконец полковник Смит встал и откланялся, семья Адамс была озадачена и возбуждена. Нэб спросила:

— Папа, что делает секретарь миссии?

Джон сухо ответил:

— Как гласит старинное выражение, секретарь содержит посольство, а посол — любовницу.

— Боже мой, мы становимся светской семьей! — воскликнула его жена.

На следующий день в час дня в сопровождении полковника Смита Джон посетил министра иностранных дел Великобритании лорда Кармартена и вручил ему копии своих верительных грамот. Встреча была вежливой.

Лорд сообщил Джону, что в следующую среду его примет в королевском кабинете король Георг III и на этой встрече он может вручить свои верительные грамоты.

В тот же вечер семья Адамс получила известие, что Джонатан и Эстер Сиуолл приехали в Лондон на несколько дней и остановились на постоялом дворе на окраине Лондона. Джон воскликнул:

— Мы должны их немедленно посетить!

Чета Сиуолл была поражена тем, что полномочный посланник Адамс нанес им визит. Но их изумление не было столь глубоким, как удивление Абигейл и Джона при виде Джонатана. Некогда красивый, жизнелюбивый, с блестящими глазами мужчина выглядел постаревшим и уродливым; его лицо покрыли карбункулы. Абигейл слышала, что он много пьет уже в течение ряда лет. Эстер выглядела миловидной, в традиции семьи Куинси, но ее лицо напоминало маску.

Женщины обнялись. Джон взял руку Джонатана в свои.

— Как поживаешь, старина? Счастлив тебя видеть.

Эстер суетливо сдвигала четыре стула в спальне с единственным небольшим окном, выходившим на конюшни и конный двор.

— Простите наши скромные апартаменты, — сказал Джонатан. — Мы только что приехали из Бристоля по делам на пару суток.

— Как твои дела, Джонатан? — спросил Джон.

Пожелтевшие веки почти накрыли глаза Джонатана.

Опустившиеся уголки губ придали особую выразительность его грустному настроению.

— Когда война закончилась, лорд Норт и его преемники умыли руки, забыв о нас — лоялистах. Они вытолкнули меня в Англию, а уже черт удержал меня здесь.

Абигейл мгновенно бросила взгляд на лицо Эстер. Она не хотела покидать семью, друзей, рвать корни, связывавшие ее со страной. Означает ли услышанное, что Джонатан желает возвратиться в Массачусетс? Ведь другие тори вернулись.

До Джонатана дошел смысл обмена взглядами между женщинами.

— Я не изменил свою точку зрения. Вы были не правы, прав был я. Случайный исход войны ничего не меняет. Джон, у тебя сердце, настроенное на дружбу и способное на лучшие чувства, хотя, быть может, непримиримо к тем, кого ты считаешь врагами.

— Я никогда не считал тебя врагом, Джонатан; ценил в тебе друга, к сожалению отдалившегося от меня.

Джонатан понизил голос, пытаясь выразить то, что целое десятилетие сверлило его мозг:

— Возможно, во время борьбы в Америке безмерное честолюбие и необузданный энтузиазм, направленные на достижение иллюзорной или реальной славы твоей страны, помешали проявлению твоих общественных и дружеских принципов; однако твой визит подтверждает, что они живы. Джон, ты можешь радоваться осуществлению двух твоих желаний: независимость Америки признана и ты поднялся на вершину славы. Ну, Джон Адамс, после такой полной победы даже сам дьявол обрел бы готовность к любви и дружбе, не говоря уже о человеке, в сердце которого не умерли добропорядочные общественные и человеческие принципы.

Джон счел за лучшее согласиться с комплиментом и пропустить мимо ушей критику. Эстер хотела услышать новости о своей семье. Джон интересовался, есть ли возможность помочь закадычному другу.

Происшедшее с Джонатаном было типичным для любого американского тори: вначале их принимали в Англии с распростертыми объятиями, а затем постепенно забывали о них. Затянувшаяся война осложняла положение в стране по мере того, как все большее число государств выступало против Англии, топились ее корабли, истреблялись ее солдаты, сокращалась ее торговля… и Англия начала ненавидеть тори, символизировавших потери и разочарования. Джонатану не удалось получить пост в Англии. Его ежегодный оклад — шестьсот фунтов стерлингов, полагавшиеся судье-комиссару вице-адмиралтейского суда Новой Шотландии, не был отозван, но за переезд пришлось заплатить более четверти этого оклада. Семья Джонатана жила туго, и при доходе чуть более двух тысяч долларов ей были не под силу лондонские цены.

— Джонатан, мирный договор с Англией предусматривает оплату всей собственности, захваченной в Соединенных Штатах.

— Предусматривает! Что это значит? Континентальный конгресс не может заставить Массачусетс…

— Не может, но я твердо убежден, что штат возместит собственность, взятую по решению суда. Сколько стоила твоя?

— Мои материальные потери близки к шести тысячам фунтов.

— Ты не получишь двадцать семь тысяч долларов, но обещаю, кое-что получишь.

— Эстер, не придешь ли ты с Джонатаном завтра к нам на обед? — вмешалась Абигейл. — Ты не видела Нэб, она повзрослела.

За Эстер ответил Джонатан:

— Кузина Абигейл, твое приглашение столь любезно, но огорчен, что не могу его принять: я решил не наносить визитов и не отвечать на приглашения в Лондоне… на том основании, что ранее отклонил приглашение отобедать у сэра Уильяма Пепперелла и у других друзей.

В глазах Эстер показались слезы.

— Мы вернемся в Бристоль, а потом ты захочешь переехать в Новую Шотландию. И, возможно, мы больше не увидим кузину Абигейл и кузена Джона.

— О, не глупи, Джонатан! — воскликнул Джон. — Мы не просто друзья, а одна семья.

Джонатан и Эстер не пришли. Однако до Абигейл и Джона дошла информация о том, какие слухи распространял Джонатан Сиуолл о Джоне Адамсе. Впрочем, он лишь повторял многочисленные измышления после получения в Лондоне известия, что Джон Адамс назначен первым полномочным посланником Америки. Теперь, когда честолюбивые мечты посланника Адамса свершились, он окажется не в своей тарелке. Бесспорно, его способности отвечают кабинетной стороне работы посла, но их недостаточно. Он не умеет танцевать, выпивать, охотиться, льстить, обещать, одеваться, ругаться с джентльменами, болтать и флиртовать с дамами; короче говоря, не обладает важными светскими качествами и лоском, необходимыми придворному. Есть тысячи таких, которые, не имея и десятой доли его способности вникать в дела, значительно обошли бы его при любом дворе Европы.

Абигейл грустно улыбнулась двум американским друзьям, посетившим ее и сообщившим о таких разговорах, желая тем самым предупредить посланника.

— Джон Адамс — пуританская Жанна д'Арк; его сжигали на костре бесчисленное число раз. Но, подобно Фениксу, он возрождался каждое утро из пепла.

Джон и Абигейл были готовы к тому, что их пребывание в Англии окажется нелегким. Джонатан Сиуолл подтвердил наличие враждебных настроений в отношении первого американского посла. Наиболее ответственный момент наступил 1 июня: в этот день полномочному посланнику Джону Адамсу надлежало предстать перед королем Георгом III, который, как ходили слухи, давно считал, что Американскую революцию организовало «племя Адамсов». Встреча могла вылиться в самую болезненную конфронтацию в жизни Джона. Поначалу Джон был склонен молча вручить свои верительные грамоты и тут же откланяться, но лорд Кармартен предупредил его, что, обращаясь к королю, посланник Адамс должен произнести полную похвал речь. Несколько дней Джон мучительно составлял эту речь и зачитывал ее Абигейл. Теперь он стоял в гостиной в тщательно напудренном парике, красивом сюртуке, сшитом в Париже по совету герцога Дорсетского специально для предстоящей церемонии, в черных шелковых бриджах и шелковых чулках, в туфлях с серебряными пряжками; он непроизвольно касался эфеса шпаги и комкал в руках перчатки, читая высоким, эмоциональным голосом обращение, от которого во многом зависело его пребывание в Лондоне.

— «Сир, Соединенные Штаты Америки назначили меня полномочным посланником при вашем величестве и поручили мне вручить вашему величеству настоящую грамоту, подтверждающую это назначение. Следуя их указам, имею честь заверить ваше величество в их единодушном стремлении и желании развивать самые дружественные и широкие связи между подданными вашего величества и их гражданами и в самых добрых пожеланиях доброго здоровья и счастья вашему величеству и вашей королевской семье.

Назначение посланника Соединенных Штатов ко двору вашего величества — это эпохальное событие в истории Англии и Америки. Я считаю себя самым счастливым из всех моих соотечественников, удостоившись высокой чести оказаться первым, представшим перед вашим королевским величеством в дипломатическом качестве, и я сочту себя счастливейшим человеком, если смогу быть полезным в представлении моей страны доброжелательности вашего королевского величества и в восстановлении полного уважения, доверия и благосклонности; или, лучше сказать, старого доброго характера и старого доброго духа в отношениях между народами хотя и разделенными океаном и управляемыми различными правительствами, но имеющими один и тот же язык, схожую веру и родственную кровь.

Прошу разрешения вашего величества добавить, что, хотя моя страна и ранее давала мне поручения, ни одно за мою жизнь не было столь приятным, как это».

В час дня церемониймейстер приехал в отель «Бат» за Джоном. По мнению Абигейл, он выглядел самым шикарным придворным в королевском дворце.

Джона повезли в карете лорда Кармартена ко двору Сент-Джеймс. Когда они вошли в прихожую, министр иностранных дел удалился для беседы с королем. Джон стоял там, где обычно стоят министры, впервые представляемые двору. Оглянувшись, он увидел, что комната полна государственных министров, епископов, придворных. Ему показалось, что все смотрят на него. Он знал, что многие из присутствующих не только ждут, но и желают, чтобы его визит к королю не прошел гладко.

Возвратившийся лорд Кармартен попросил Джона проследовать с ним к его величеству. Джон прошел вместе с лордом через приемную залу в кабинет короля. За ними закрылась дверь.

Полномочный посланник Джон Адамс стоял перед его величеством королем Георгом III в почти пустом помещении. Джон заранее отработал три поклона, какие надлежало сделать, приближаясь к особе короля: первый у двери, второй — на полпути и третий — перед самим королем. Джон знал такой обычай по другим европейским дворам. Услышав свой голос, он почувствовал меру охватившего его напряжения и возбуждения.

Закончив речь, Джон впервые посмотрел прямо в лицо королю. Это был невысокий, коренастый мужчина, весьма схожий по облику с самим Джоном Адамсом, одетый в изысканный костюм с кружевным воротником и манжетами. На его красном лице выделялись седые брови, толстенные губы и пухлый подбородок.

Король выслушал речь с чувством столь же глубоким, какое испытывал сам Джон. Слушая ответ короля, Джон почувствовал, что голос короля дрожал даже сильнее, чем его голос:

— Сэр. Обстоятельства настоящей аудиенции настолько необычны, язык, к которому вы прибегли, настолько соответствует моменту, проявленные вами чувства так отвечают происходящему, что, должен сказать, я с удовольствием принимаю уверения в дружественном расположении Соединенных Штатов и весьма рад их выбору посланника, павшему на вас. Я бы хотел, сэр, верить, что в Америке поймут мое стремление в последнем противостоянии не делать ничего по своей инициативе, и если я делал что-либо, то только в силу своего долга перед моим народом. Буду с вами откровенным, я был бы последним, согласившимся на отделении; но коль скоро оно состоялось и стало неизбежным, то я говорил и говорю сейчас, что первым приму дружбу Соединенных Штатов как независимой державы. Видя ваши чувства и желание принести дань уважения моей стране, я говорю: пусть родство языка, религии и крови обеспечит естественный и полный эффект.

Наступила короткая пауза, король улыбнулся и любезно спросил:

— Вы прибыли из Франции, мистер Адамс?

— Да, ваше величество, всего несколько дней назад.

Король весело рассмеялся:

— Некоторые считают, что из всех ваших соотечественников вы не особенный сторонник французских манер.

Замечание смутило Джона. Его глаза сверкнули, и, слегка улыбаясь, он твердо ответил:

— Такое мнение не ошибка, сир. Я должен признаться, ваше величество, что питаю любовь только к своей собственной стране.

Обладавший мгновенной реакцией король Георг ответил:

— Честный человек не может действовать иначе.

Король повернулся к лорду Кармартену, давая понять, что аудиенция окончена. Соблюдая обычаи двора, Джон, не поворачиваясь, отступил назад и сделал последний поклон у двери. Ожидавший церемониймейстер провел Джона через приемную залу к парадной двери, где лакей вызвал карету. Джон вернулся в гостиницу «Бат».

Абигейл, Нэб и полковник Смит, которым в скором времени также надлежало пройти церемонию представления при Дворе, желали узнать о ритуале каждую, даже самую ничтожную подробность, но их главным образом интересовало, как была принята речь Джона. Сказав, что не гарантирует абсолютную точность слов короля, Джон обстоятельно описал разговор. Абигейл была на седьмом небе. Ведь о холодном приеме стало бы сразу известно через министерство и иностранные посольства.

— Я полагаю, что наше пребывание здесь будет менее трудным, чем мы ожидали, — сказал Джон. — Столь откровенное внимание со стороны короля заставит замолчать многих ворчунов. Но говорить об успехе моей миссии преждевременно.

Последствия сердечной встречи с королем не замедлили сказаться. После полудня и вечером Джона стали осаждать визитеры из английского министерства, из парламента, несколько послов, прежде всего симпатизировавшие послы Швеции и Голландии.

Через пять дней в их номер доставили экземпляр газеты «Паблик адвертайзер». Они прочитали в газете:

«Посол из Америки! Боже мой, какое сочетание! Несомненно, газете не приходилось ранее сообщать о столь экстраординарном событии, да оно и не ожидалось. Ведь о подобном явлении в дипломатическом корпусе трудно было сказать, вызовет ли оно возмущение или будет воспринято как нахальство со стороны назначивших такое лицо или низость со стороны его принимающих. Ничего подобного не бывало при прежних правительствах, даже при правительстве лорда Норта».

Джон и Абигейл посмотрели друг на друга в изумлении. Прекрасный прием у короля был не более, чем звуком фанфар, маршем почетной гвардии по арене Колизея перед смертельной схваткой гладиаторов.

6

Абигейл сосредоточилась на решении двух самых неотложных проблем: торопилась подыскать для посольства дом и усилить внимание к расстраивавшимся сердечным делам Нэб. За полгода Нэб не получила ни одного письма от Тайлера, и, чтобы успокоить дочь, Абигейл напомнила ей, что и она сама подолгу не получала писем от Джона. Нэб холодно ответила:

— Это было во время войны. Капитаны судов часто уничтожали доверенную им личную переписку, опасаясь захвата. Теперь другие условия. Просто мистер Тайлер не побеспокоился написать мне.

— Я просила Джонни по приезде в Брейнтри немедленно посетить его. Через несколько недель мы получим его сообщение.

Нэб так крепко сжала пальцы, что суставы побелели; Абигейл узнала в этом собственный жест в минуты отчаяния.

— Дело не в том, что он не удосужился написать: некоторым трудно выразить на бумаге свои чувства. Но до нас дошло, что мистер Тайлер ведет себя странно, мрачно настроен и не занимается, как положено, адвокатскими делами. Он знает, что должен привести эти дела в порядок перед свадьбой. Я сегодня же напишу мистеру Тайлеру и выложу все, что думаю.

— Не теряй веры, — спокойно сказала Абигейл. — Наслаждайся Лондоном.

Полковник Уильям Смит старался изо всех сил сделать их пребывание в Лондоне приятным. Симпатичный, хорошо воспитанный молодой человек, он согревал семейную атмосферу своей жизнерадостностью, ревностно служил семье Адамс, уделяя наибольшее внимание Нэб и не спуская с нее влюбленных глаз. Поначалу Нэб слегка краснела, а затем, улыбнувшись, сказала Абигейл:

— Должна сказать, что полковник Смит весьма приятный джентльмен, и он способен предложить дружбу.

Поиски дома оказались более сложным делом, чем казалось Абигейл. Она покидала рано утром гостиницу, проезжала по всем предложенным ей адресам, но ничего подходящего за сумму девятьсот долларов в год, не считая налогов в размере двухсот семидесяти долларов, не попадалось. И все же ей повезло. 9 июня она нашла приятный домик на северо-восточном углу площади Гровенор, чуть-чуть в стороне от центра города. Арендная плата была сравнительно невелика по той причине, что дом можно было снять на остающийся срок еще действовавшей аренды, который, по мнению Джона, вполне мог совпадать с вероятным сроком их пребывания в Англии. Поскольку за аренду просили семьсот двадцать долларов в год и владельцы согласились покрасить две комнаты на нижнем этаже, Джон не задумываясь подписал контракт.

Площадь Гровенор — одна из наиболее красивых площадей в Лондоне. Застроенная добротными домами, она была огорожена решеткой и каждую ночь освещалась шестью десятками фонарей. Живая изгородь из подстриженных кустов создавала в центре площади чудесный изолированный парк, куда приходили лишь жители окрестных домов, обладавшие ключами.

В центре зеленого парка высилась конная статуя короля Георга, вокруг нее вились гравийные дорожки с участками, засаженными невысокими деревьями и густым кустарником. Против дома, снятого Джоном, находилась резиденция лорда Норта, а ближним соседом был лорд Кармартен.

Первый этаж арендованного дома был сложен из известняка, три этажа над ним из кирпича. Над первым этажом возвышался балкон, по обе стороны которого шли ряды больших окон. Пятый низкий этаж предназначался для прислуги.

Джон принял меры, чтобы привезти из Гааги свою мебель. Министерство иностранных дел обеспечило провоз багажа через таможню. Поскольку среди мебели, по словам Джона, не было подходящих столов, Абигейл позаботилась о том, чтобы заказать столовую мебель на шестнадцать — восемнадцать персон, больше комната не вмещала. Ей пришлось заменить свою французскую кухонную утварь, не подходившую для английских каминных решеток.

Улицы Лондона кишели людьми, по их одежде, походке и настроению Абигейл стало ясно, что цель их жизни — бизнес. Лондонские леди без париков, в хлопчатобумажных платьях ходили пешком, и Абигейл вышагивала вместе с ними по плоским каменным тротуарам. Теперь Джон был недоволен городом, его задымленностью, сыростью, запахами кухонь, подвалов, конюшен, которые раздражают пешеходов на узких тротуарах. Абигейл чувствовала, что Лондон создавал впечатление большего богатства и величия, чем Париж; бесспорно, лошади и кареты выглядели лучше. Выезжая за город, они видели тщательно обработанные поля, не было на них изможденных крестьян, вид которых так угнетал их во Франции. Они испытывали удовлетворение, посещая конгрегационалистскую церковь, хотя она считалась «диссидентской» и ее священники были ограничены в правах и не могли совершать церемонию бракосочетания.

Джон и Абигейл узнали, что пастор конгрегации прихода Хэкни — доктор Ричард Прайс был давним другом Джона и с 1776 года отстаивал независимость Америки. Каждое воскресное утро они отправлялись в карете в Хэкни, слушали проповеди, так приятно звучавшие в ушах после десятимесячного пребывания в католической стране. Церковь доктора Прайса не была столь же суровой, как Ясли Господние в Уэймауте, но он произносил проповеди за пюпитром, похожим на подвесной пюпитр отца Абигейл.

Наступил день, когда Абигейл и Нэб должны были сопровождать Джона ко двору и быть представленными королевской семье. Одежды англичанок, представляемых двору, были столь же изысканными, как и француженок.

Абигейл просила портниху сшить элегантное, но вместе с тем простое платье. Длинное, из белого атласа, платье было отделано белым крепом, украшено фестонами из лент сиреневого цвета, а широкий кринолин кружевами. Абигейл осталась довольна тем, что называла «прикладом»: гофрированными манжетами, оборками из кружев в три слоя, капором с кружевными нашивками и двумя белыми перьями, обвязанным кружевами носовым платком, двумя жемчужными булавками в волосах и жемчужными серьгами, купленными у лондонского ювелира по этому торжественному случаю. Платье Нэб было также белым, трен был сшит из белого крепа и украшен белыми лентами.

Вскоре после часа дня они выехали из гостиницы «Бат». Абигейл и Нэб ехали в одной карете, Джон и Смит вслед за ними в другой. В два часа они вошли в круглую гостиную королевы Шарлотты, миновав несколько помещений, где было полно зевак. При входе в гостиную их встретили лорд Кармартен и церемониймейстер. До прихода графини Эффингем Абигейл не увидела ни одной знакомой женщины. Там были три молодые леди, дочери маркиза Лотиана, которых должны были представить, и две невесты. Около двухсот человек расставили в круг; семья Адамс и полковник Смит стояли близко к двери, через которую должен был войти король. Король Георг пошел по кругу направо, королева и принцессы — налево. Король сказал несколько приятных слов Джону, потом повернулся к Абигейл. Он говорил почти шепотом. Его слова могли услышать лишь стоящие рядом.

Абигейл сняла правую перчатку. Георг III прикоснулся к ее левой щеке.

— Миссис Адамс, вы сегодня прогуливались пешком?

Абигейл могла бы ответить, что все утро готовилась к встрече с королевской семьей. Но вместо этого она сказала:

— Нет, сир.

— Почему? Вы не любите ходить пешком? — спросил король.

— В этом отношении я довольно ленивая, ваше величество.

Король Георг III откланялся, а затем ему представили Нэб.

Прошло целых два часа, прежде чем к Адамсам подошли королева Шарлотта, дочь короля и принцесса Августа с фрейлинами. Фрейлина королевы представила Абигейл королеве, которая, казалось, внутренне сжалась. Абигейл чувствовала, что Шарлотта смущена; да и она сама не могла отрицать неприятное ощущение. И все же она должна была признать, что король выглядел человечным. Королева спросила:

— Миссис Адамс, вы въехали в ваш дом?

— Нет еще, ваше величество, но мы ожидаем получить со дня на день нашу мебель из Гааги.

— Извините, как вы находите новый дом?

— Все прекрасно, ваше величество. Особенно приятен простор площади Гровенор и парка.

Королева быстро откланялась и направилась к следующим визитерам. Тем временем Абигейл была представлена дочери короля, произнесшей с сочувственным взглядом:

— Вы не очень устали, миссис Адамс?

— Немного. Благодарю за внимание, принцесса.

— Сегодня гостиная действительно полна.

Прием окончился через полтора часа, королевская семья удалилась, и семья Адамс также отбыла из дворца. Абигейл чувствовала себя измочаленной. Ныли ноги, но Джон был доволен своей женой.

— Его величество соблаговолил приветствовать тебя, моя дорогая миссис Адамс. Все в гостиной наблюдали, как поведет себя король по отношению к тебе. К вечеру об этом будет знать весь Лондон.

— У меня получилось не столь хорошо с королевой.

— Она говорила с тобой так же сердечно, как с другими, а это важно. Из сегодняшнего приема можно сделать довольно уверенный вывод, что королевская чета и министры хотели бы относиться к Америке, как к другим иностранным государствам. Это то, что нам как раз нужно, и ты внесла в это свой вклад.

Абигейл вздохнула:

— О, дорогой, это означает, что я должна присутствовать на церемониях дважды в месяц летом и каждую неделю во время зимнего сезона?

— Да, так. Большая часть жизни дипломата тратится на соблюдение протокола. Без протокола мы никогда бы не добились соглашения с Англией.

— Подаю в отставку. Знаешь ли ты, что ни мне, ни Нэб не разрешено надевать то же самое платье дважды в год? Не стану говорить, сколько стоили нам эти платья.

— Я смирился с мыслью, что мы вернемся домой банкротами. Но если я смогу приехать с надежным торговым договором в руках, то не стану возражать.

Мебель прибыла в полной сохранности. Абигейл быстро расставила ее по местам, чтобы покинуть дорогой отель. Ее порадовал хороший вкус Джона.

Ей особенно понравилась кровать с покрывалом цвета зеленых яблок, три стула, обтянутых зеленым бархатом, письменный стол с зеркалом и секретер, который она поставила в комнату Нэб. В качестве подарка от отца она поместила в этой комнате книги английских поэтов, изданные компанией Белл, и переплетенное в кожу Полное собрание сочинений Шекспира. Абигейл поразила расточительность Джона, который купил комплект обтянутых красным бархатом стульев для столовой, а также зеленый диван и глубокие кресла для гостиной.

Обставив дом, Абигейл занялась поисками прислуги. Ей казалось невероятным, что в Лондоне потребуется больше слуг, чем в Отейле, и к тому же платить им придется намного больше. Она нашла дворецкого, в его обязанности входило следить за наличием вин, заниматься закупками, наблюдать во время приемов за состоянием стола и буфетов, полировать столовое серебро, а также командовать другими восемью-девятью слугами. Его называли «мистер» не только слуги, но и члены семьи Адамс. Следующей по рангу шла горничная: она причесывала женщин, следила за постельным бельем, а в остальное время занималась шитьем; далее шел повар и за ним уборщица. Дворецкий предположил, что Абигейл потребуется еще трое слуг — экономка, прачка и швейцар.

У семьи Адамс должен был быть также ливрейный лакей, и пришлось заказать ливрею для Брислера, поскольку нельзя было выезжать в карете без двух лакеев. Джон привел кареты в первоклассное состояние, дополнительно расходуя на лошадей и кучера пятьсот долларов в год.

Однажды, когда Джон находился у друга на чае, кучер напился до положения риз, упал с козел, разбив два фонаря и расщепив переднюю поперечину кареты. Работавший в паре с Брислером ливрейный лакей-немец не понимал английского языка, но был честным и спокойным парнем и поэтому Абигейл решила оставить его. Ей не хватало Джонни. Он мог бы взять на себя многие мелкие дела и особенно учет расходов. К тому же он освоился с психологией торговцев, а она обнаружила, что в Лондоне в не меньшей степени, чем во Франции, мясник недовешивал мясо.

Джон и Абигейл изо дня в день ждали от Джонни весточку о том, что его судно прибыло в Америку и он добрался до Брейнтри. Но проходили недели, а сведений о нем не было.

Неопределенность финансового положения она скоро почувствовала. Конгресс не восстановил первоначальный более высокий оклад Джона.

Чтобы найти средства на свои вечерние платья, она попыталась экономить на питании. Поскольку ей не удалось убедить дворецкого быть бережливым при закупках, она стала покупать продукты сама, отправляясь, как в Бостоне, каждое утро на рынок за свежими фруктами, овощами и рыбой. Расходы резко сократились, но поползли слухи, а в газетах появились заметки о том, как миссис Адамс ездит в своем экипаже на рынок. Джон мягко заметил:

— Боюсь, дорогая, что мы не можем позволить себе такую бережливость.

— Понимаю, — грустно ответила Абигейл, — но газеты также намекают, что американский посланник до сих пор не дал обеда другим посланникам.

— Это не личные нападки, а нападки на представителей Америки. Газеты получают четырнадцать — девятнадцать долларов за полдюжины строчек оскорбительных очерков. Платят те, кто хотел бы поставить Америку на колени. Теперь нам понятно, почему король Георг относился по-глупому к американским колониям, толкал их к войне и независимости в то время, как они хотели оставаться лояльными и любящими англичанами. Он, видимо, был окружен плотной стеной придворных, министров и советников, сквозь которую не могла пробиться правда об Америке. Однако они правы в одном: мы должны дать обед посланникам, сколько бы это ни стоило.

Джон и Абигейл подружились с группой американских художников: пользовавшимися успехом в Англии Бенджамином Уэстом, Джоном Синглтоном Копли и Джоном Трамбаллом. Им нравилось после рабочего дня привозить своих жен в дом на площади Гровенор, посидеть за рюмкой вина и с раскуренной трубкой, поговорить об искусстве. Художник Матер Браун попросил у всех трех членов семьи Адамс разрешения написать их портреты.

Адамсы частенько наведывались в Шутер-Хилл к Джошуа Джонсону, брату бывшего губернатора Мэриленда. Он поселился в Англии еще до революции как представитель аннаполисской фирмы, женился на англичанке и произвел на свет стайку миловидных дочерей. Джонни проводил довольно много времени в Шутер-Хилле в то время, когда ожидал приезда матери и сестры на «Эктиве».

Абигейл понимала, что у любви особое расписание, в ней не придерживаются правил протокола и логики, ее границы расплывчаты и не могут быть измерены материалистическими инструментами и определены законами алгебры. Тем не менее она проглядела два события, определившие остальную часть жизни Нэб. В начале августа исполнилось четырнадцать месяцев, как она разлучилась с Ройялом Тайлером, и за это время получила от него еще во Франции лишь одну пачку из четырех писем. Хотя в Массачусетсе давно знали о назначении Джона в Англию, от Тайлера не пришло ни поздравления, ни какого-либо сообщения о желании встретиться.

Нэб искала утешения у родителей. Они пробудут в Англии еще два года, какой смысл в таком случае тянуть дело? Ведь неопределенное положение неприятно для всех. Джона расстраивала эмоциональная нестабильность Тайлера; он был явно не тем молодым человеком, какому можно доверить судьбу дочери.

Нэб написала Тайлеру:

«Сэр, с настоящим вы получите ваши письма и миниатюру вместе с моим желанием, чтобы вы вернули мою моему дядюшке Кранчу, надеюсь, что вы довольны нынешним положением дел.

А. А .».

В отказе Ройялу Тайлеру не говорилось ни слова о полковнике Уильяме Смите, влюбившемся в Нэб с первого взгляда. Абигейл он показался скромным, достойным, внимательным, правда, с отдельными перепадами настроения; с самого начала она предвидела, что семья будет удовлетворена, породнившись с ним. Он жил по соседству и питался у Адамсов, частенько бывая в их семейной столовой, чтобы написать памятки и письма для Джона на столе, освобожденном от кувшина с шоколадом и подносов с булочками, маслом и джемом. Уильям Смит не отличался глубокомыслием и нельзя сказать, чтобы много читал; английская пресса даже называла его неграмотным. Однако он старательно снимал копии с писем и отчетов Джона Конгрессу, держался независимо, был жизнелюбив, у него был узкий выступающий нос и чувственные губы. Он не увлекался поэзией и чтением театральных пьес, но с женщинами был потрясающе сентиментален и импульсивен.

Прожив неделю в доме на площади Гровенор, Абигейл и Нэб стали совершать послеобеденные прогулки в карете. Как-то раз полковник Смит привез к их дому в своем экипаже генерала Стюарта, прибывшего из Америки. Абигейл сказала через открытое окно кареты:

— Мы хотели попросить вас, полковник, сопроводить нас, но убедились, что вы заняты.

Полковник Смит заразительно улыбнулся и крикнул:

— Кучер, открой дверь!

Втиснув свое мускулистое тело на сиденье между женщинами, он крикнул своему другу:

— Генерал Стюарт, посол Адамс дома. Будьте добры, извините меня!

Пролетали недели, и три члена семьи Адамс обнаружили, что мысли полковника Смита совпадают с их собственными соображениями. Он был домоседом и, подобно им, не любил дворцовые приемы. Обожествляя генерала Вашингтона, он упорно отказывался носить значок Ордена Цинциннати, основанного Вашингтоном и его офицерами в 1783 году. Джон считал Орден недемократическим и опасным, поскольку тот объединял замкнутую военную аристократию — в него могли входить лишь дети основателей Ордена. Джон опасался, что однажды Орден может взять верх над Конгрессом и превратить себя в новый американский королевский двор.

Абигейл задавалась вопросом: порвала бы помолвку с Ройялом Тайлером Нэб, если бы под рукой не было приятного, внимательного молодого секретаря миссии, демонстрировавшего каждым взглядом и жестом, что обожает ее? Видимо, нет. Или же, по меньшей мере, она выждала бы, выразила желание вернуться в Брейнтри или же попросила разрешения пригласить Тайлера в Англию.

Но рядом был полковник Уильям Смит; как заметила Абигейл, он старался быть на виду, редко пропускал обед или ужин в посольстве. Однако выиграет ли Нэб, отказавшись от отсутствующего Ройяла Тайлера в пользу неизменно присутствующего Уильяма Смитта? Это не понравится жителям Массачусетса, и они примутся судачить. Абигейл решила, что лучше держать молодого полковника в сторонке до тех пор, пока Нэб и Ройял Тайлер окончательно разорвут помолвку.

Помогла судьба. В начале августа полковник Смит заговорил о предстоящих военных маневрах в Пруссии. Не разумно ли направить туда компетентного наблюдателя и потом доложить Конгрессу? Джон согласился; он дал разрешение полковнику отправиться в месячное путешествие.

Искрометный молодой человек отбыл. Ни он, ни Нзб, как заметила Абигейл, не грустили при расставании… Из чего Абигейл сделала вывод, что между ними существует договоренность. Через несколько недель она получила от него письмо из Берлина; он просил походатайствовать за него перед мистером Адамсом. Она не показала письмо Нэб, но ответила, призывая к терпению.

За десять дней до даты Абигейл разослала приглашения на дипломатический обед. Лорд Кармартен тут же принял приглашение, немедленно положительно ответили члены дипломатического корпуса, около пятнадцати иностранных посланников. Меню обеда включало три блюда. К счастью, знакомый капитан Хей, возвратившийся из Вест-Индии за несколько дней до обеда, привез в подарок семье Адамс черепаху весом сто четырнадцать фунтов. Абигейл включила черепашье блюдо в меню.

Поскольку леди не участвовали в обеде, Абигейл с Нэб поужинали у своей знакомой миссис Роджер. Вернувшись домой в девять часов, Абигейл обнаружила, что еще не все джентльмены уехали. Они уверяли ее, что мясо черепахи было отменным, обеспечив успех обеду.

Ей доставило немалое удовольствие то, что английские газеты напечатали подробный отчет об обеде. Они высоко отзывались о шикарном обеде, данном полномочным посланником и миссис Адамс, о изящно обставленном столе, хорошем обслуживании гостей…

7

Часть второго этажа дома была превращена в служебные помещения. Джон занял большую светлую угловую комнату, окна которой выходили в парк. К кабинету Джона примыкала комната поменьше для секретаря, эту должность на добровольной основе исполнял молодой Чарлз Сторер. Имелась также комната для Абигейл, в которой стояли письменный стол, стулья и диван; здесь Абигейл хранила бухгалтерские книги и свою переписку. Поскольку в доме не было комнаты, надлежащим образом обставленной для чтения по вечерам, она превратила спальню в гостиную, поставив здесь два удобных кресла в чехлах из ситца и переносную лампу на китовом жире, подобную той, что стояла на их ночном столике в Брейнтри.

Джон упорно трудился над решением двух задач: заставить Англию соблюдать мирный договор и провести переговоры о торговом соглашении, обеспечивающие США режим наибольшего благоприятствования. В официальных кругах его принимали вежливо, он был даже приглашен в Виндзорский замок для беседы с Георгом III, принц Уэльский явился на ужин в посольство.

Но дальше этого дело не сдвинулось. Англия делала вид, что у нее столько же претензий к Соединенным Штатам, как у Джона к Великобритании. Его беседы с лордом Кармартеном и интервью с премьер-министром Уильямом Питтом окончились ничем. Когда Джон потребовал, чтобы согласно договоренности британцы эвакуировали форты на северо-западе, и показал, как неприятно американцам видеть тысячи британских солдат, расквартированных в Детройте, Освего и Буффало, подстрекающих индейцев к набегам, лорд Кармартен ответил, что Англия выполнит условия договора лишь в том случае, если штаты отменят законы, советующие американским купцам не выплачивать английским миллионные долги. Для Британии в равной степени неприятны заявления законодательных собраний штатов о незаконности процентов по этим долгам. Посланник Адамс написал хорошо обоснованную с точки зрения права просьбу к британскому правительству возвратить рабов, увезенных из Америки, лорд Кармартен тянул три месяца с ответом. При этом он заявил, что рабы будут возвращены после того, как Соединенные Штаты разрешат тори вернуться и возместят им конфискованную собственность.

Положение Джона и Абигейл в обществе было шатким и зависело от событий в Соединенных Штатах. Когда англичане были довольны, дом на площади Гровенор наполнялся радушно настроенными джентльменами и леди, при плохой политической погоде он пустовал. Абигейл постепенно поняла, что главная функция американского посланника в Англии быть объектом оскорблений. Большинство англичан, особенно высокопоставленных, никогда не простят американцам завоеванной ими свободы. Осевшие в Англии американские тори были рады излить свою желчь на посланника. Семья Джона Адамса с ее пуританизмом и не склонная к показухе оказалась уязвимой для таких выпадов. Пресса не без удовольствия именовала их «крохоборами».

Тем не менее положение Джона Адамса при дворе Сент-Джеймс было особым. Ведь среди дипломатов он был единственным, кто принимал участие в создании нового правительства. Некоторые политические деятели в Англии читали и восхищались написанными им статьями конфедерации и конституцией Массачусетса. Его книги «Мысли об управлении» и «Диссертация о каноническом и феодальном праве» были опубликованы в Англии и переведены на несколько европейских языков. Если по справедливому замечанию Джонатана Сиуолла, он не обладал даром танцевать, охотиться, льстить, то не менее справедливо было и то, что он получил признание в качестве историка в области политической философии и управления.

Одной из самых трудных задач для Абигейл быть сдержанной в беседах с английскими леди, которых она развлекала в то время, как их мужья вели деловые разговоры с посланником Адамсом.

— Несомненно, вы предпочитаете Америке Англию?.. Разумеется, наша культура находится на более высоком уровне, чем в Америке?.. Вы, очевидно, обнаружили большое различие между Америкой и нашей страной в манерах, обычаях, поведении…

Как-то раз, потеряв терпение, Нэб воскликнула:

— Чего-чего, а у американцев больше вежливости и дружелюбия, чем у жителей этой страны!

После ухода англичанок Нэб попросила прощения у матери за вспышку.

Абигейл сказала ей задумчиво:

— Мне очень хотелось бы понять стремление англичан утвердить свое превосходство. В молодости я читала, что англичане страдали целые столетия чувством неполноценности. Как они могут совмещать одновременно эти два недуга?

Выдержкой, с какой члены семьи Адамс переносили оскорбления в печати и слухи, они действовали в интересах своей страны больше любой другой американской семьи. Им удалось обзавестись несколькими надежными друзьями среди англичан. Тем не менее, гуляя вместе по Гайд-парку, обсуждая события дня, анализируя скромные успехи и постоянные неудачи, они были вынуждены признавать, что ни на йоту не приблизились к заключению торгового соглашения по сравнению с тем временем, когда год назад прибыли в Англию и разместились в гостинице «Бат».

— Но почему, Джон? — растерянно спрашивала Абигейл. — Мы больше не воюем. Почему мы не можем успешно вести вместе дела? Ведь так было целое столетие перед войной.

— Их непосредственная цель — не столько увеличение собственного богатства, числа кораблей и матросов, — объяснял Джон, — сколько уменьшение нашего. Я полагаю, что ими движут страх перед нашей возможной мощью и опасения, что Соединенные Штаты станут их самым опасным соперником. Именно поэтому они вновь ввели в силу Навигационный акт шестьсот девяносто шестого года. Производившиеся нами и приносившие значительную прибыль товары доставлялись некогда в Вест-Индию на наших судах: мачты, бушприты, шпангоуты, смола, деготь, скипидар. Теперь же, согласно Навигационному акту, они могут доставляться только на судах, принадлежащих подданным его величества. Запрещено импортировать в Англию произведенные у нас вяленое мясо, рыбу и молочные продукты. Они позволяют поставлять некоторые товары в Великобританию, но на тех же условиях, что из британской колонии. Их меньше страшит увеличение числа французских судов и моряков, чем американских, в предвидении, что, если Соединенные Штаты получат тот же рынок для построения судов, какой они имели десять лет назад, мы окажемся в столь уважаемом положении, что британские моряки, промышленники и купцы перебегут к нам. Лондон не хочет, чтобы Соединенные Штаты стали крупной мировой державой.

Абигейл нахмурила брови и спросила:

— Не пытаются ли британцы переиграть проигранную войну? Могут ли они добиться чего-либо положительного?

— Намеченная политика дает им многое. Кораблестроители Новой Англии парализованы. У них нет спроса на суда. Мы должны найти новые рынки для наших товаров. В конце концов мы их найдем. Тем временем большая часть денег Америки расходуется на покупку промышленных товаров и предметов роскоши, полностью производимых в Англии и перевозимых в Америку на британских судах. Никакая другая страна не может конкурировать с Англией по красоте и качеству товаров. Но если мы перестанем покупать английские товары, пока англичане не покупают наши, мы вновь станем чисто сельскохозяйственной страной, еще более зависимой от Англии, чем в прошлом, когда были колонией!

Джон немного помолчал, его лицо было мрачным.

— Скажу тебе, Абигейл, мы никогда не добьемся торгового соглашения, пока Англия не почувствует, что оно нужно ей.

Ее смех был вынужденным:

— В таком случае мы останемся в Англии до конца нашей жизни.

К началу декабря в семье Адамс появилась тревога за полковника Уильяма Смита. Было известно, что он уже несколько месяцев находится в Берлине, но, по слухам, прусский король не разрешил ему присутствовать на маневрах. В течение этого времени Уильям Смит не писал, даже не приступил к исполнению своих обязанностей в посольстве. Разрешение посланника Адамса о поездке могло быть продлено не более чем на месяц, а полковник Смит отсутствовал уже пятый месяц. Поскольку Чарлз Сторер возвратился в Америку, у Джона Адамса не было никого, кто выполнял бы повседневную и весьма объемистую работу, связанную с отчетами и переписками. Смит получал полный оклад, и не было разумных оснований для его отсутствия. Внешне Джон Адамс не возмущался, несмотря на то, что ему приходилось самому писать и снимать копии документов. Нэб скучала по полковнику и была обижена тем, что не получила от него ни весточки за эти месяца. Она задумывалась над тем, не является ли полковник кровным братцем Ройяла Тайлера. Больше всех огорчалась Абигейл. Она дала молчаливое согласие на брак. Каково же положение сейчас?

Вечером 5 декабря, когда, вернувшись из театра, где смотрела пьесу «Конфедерация», вся семья Адамс сидела в маленькой гостиной, в проеме двери показалась голова Уильяма Смита, который обратился к Джону:

— Добрый вечер, сэр! Вот полковник Хэмфри из Парижа. Я привез вашего друга как символ мира.

Его безмерная радость не позволила им задать накопившиеся вопросы. Несмотря на неоправданное отсутствие, Адамсы были рады видеть его. Узнав от Нэб, что она разорвала свои отношения с Ройялом Тайлером, Уильям Смит написал Абигейл официальное письмо, прося руки ее дочери и объясняя, почему ему легче обратиться к ней, чем к посланнику Адамсу.

Он приложил к письму документы и письма, свидетельствовавшие о его почетной службе во славу американской армии и о достоинствах его семьи, и откровенно признал, что «лучше выйти замуж за джентльмена, занимающегося бизнесом, чем за лицо без профессии», но просил простить его за то, что вместо приобретения профессии он завербовался в армию и прослужил в ней всю войну.

У Абигейл отлегло от души, когда она получила это письмо, ибо Ройял Тайлер узнал о существовании Смита и объяснял полученный им от Нэб отказ присутствием молодого полковника. Абигейл не могла отрицать, что в его обвинении есть доля истины, но была убеждена, что Тайлер сам виноват в своем несчастье. Он вел себя непорядочно, храня длительное молчание, и явно лгал, утверждая, будто затерялись его письма, посланные через Гаагу. Семью Кранч удивило странное поведение Ройяла Тайлера, когда он, просидев несколько дней в запертой комнате, спустился к обеду, держа в руке пачку писем Нэб и делая вид, будто взволнованно их читает. Джонни сообщал из Бостона, что, хотя ценил общение с Тайлером и его проницательный ум, после отъезда Нэб он повел себя безрассудно и растерял многих своих бывших друзей. После этого Абигейл решила, что ей по душе брак Нэб и полковника Уильяма Смита.

Джон одобрил помолвку. Ему нравился полковник. Нэб исполнилось двадцать лет — самое время выходить замуж.

На приеме в полдень и на вечернем балу по случаю дня рождения королевы семейство Адамс пользовалось особым вниманием. Но дела Джона в английском министерстве оставались на точке замерзания. Он провел успешные переговоры с посланником Португалии и заключил договор с Пруссией, который был представлен на одобрение Континентального конгресса и короля. Добился Джон прогресса и в решении проблемы пиратства в Средиземном море. Посол Триполи дал понять, что огорчен невниманием посланника Адамса, до сих пор не нанесшего ему визит. Джон тотчас же отправился в посольство, чтобы оставить свою визитную карточку, но его ввели в комнату и усадили в кресло перед горящим камином, предложив трубку длиной около двух метров, чубук которой опирался на ковер. Следуя примеру посла Триполи, Джон делал затяжку вслед за ним, запивал в той же последовательности крепким кофе, между тем, рассуждая о мирном договоре.

Через несколько дней посол Триполи посетил американскую миссию.

Абигейл увидела посла через верхнее окно. У него была длинная борода, и по турецкой манере он был закутан в ткань оранжевого цвета, затянутую в талии, в сандалиях и тюрбане, на который ушло не менее двадцати метров тонкой ткани. Посла сопровождала пара слуг.

— По сути дела, он не говорил о мирном договоре, — сказал Джон доверительно Абигейл после ухода посла. — Он довел до моего сведения, что Америка может иметь дружественные отношения с берберами, они перестанут захватывать наши суда и моряков при условии, если мы согласимся выплачивать около миллиона долларов в год.

— Миллион долларов в год! Это же явный шантаж.

— Верно. Но нам выгодно, поскольку мы теряем много больше товаров, судов, моряков. Я напишу мистеру Джефферсону и попрошу его приехать в Лондон. Думаю, что вдвоем мы сможем заключить договор с Португалией и провести переговоры со средиземноморскими пиратами.

Из Парижа приехал Томас Джефферсон, и семья Адамс была рада новой встрече с ним. Джефферсон полюбил Францию, ее литературу, политику, философию и энциклопедистов, но испытывал большое недовольство Англией. Он и семья Адамс провели приятное время в беседах. Все они, включая полковника Смита, скучали по родине и в разговорах часто вспоминали о Новой Англии, Нью-Йорке и Виргинии. Джефферсон, подсчитавший, что постройка и содержание флота для защиты американских моряков в Средиземном море обойдутся дешевле, чем выплата ежегодной дани, высказался отрицательно по поводу договора с берберскими странами. Однако он согласился с мнением Конгресса и вместе с Джоном встретился с послом Триполи, пытаясь свести к минимуму размер дани. Работа эта была неприятной и раздражала.

В целях отдыха двое мужчин решили совершить недельную поездку по Англии. Абигейл осталась дома, занявшись приданым Нэб, для чего ввела режим жесткой экономии, а также шитьем новых воротничков, манжет и рубашек для трех сыновей в Массачусетсе, чтобы помочь Элизабет Шоу и Мэри Кранч в обеспечении мальчиков одеждой.

Из Америки приходили плохие вести: тетушка Абигейл — Люси Тафтс после долгой болезни скончалась. Коттон остался один в своем доме в Уэймауте. Брат Абигейл — Билли, о котором несколько раз сообщали, будто он умер, влип в пренеприятное дело. Его арестовали за подделку банкнот и передали уголовному суду. Абигейл скрипела зубами, негодуя по поводу позора, обрушившегося на семью.

О процессе писали много. В конце концов присяжные заседатели оправдали Билли: он сам не печатал фальшивые банкноты. Став безнадежным алкоголиком, он лишился средств к существованию и перестал бывать дома, не встречался со своими сестрами, лишь изредка писал соседям, спрашивая о детях, но никогда о своей жене. После вынесения оправдательного приговора он написал единственное письмо Катерине Луизе, интересуясь, имеют ли дети все необходимое для жизни и какое образование она намерена им дать. Он уверял, что когда сможет выгрузить судно с британскими товарами, то окажет посильную помощь семье.

Судно Билли не объявилось. На следующий год один знакомый сообщил Мэри Кранч, что Билли умер от желтухи. Абигейл даже не знала, где он похоронен, и порой задумывалась, не была ли права Катарина Луиза, считавшая, что было бы лучше, если бы Билли погиб во время первого штурма моста Конкорд.

Абигейл была решительно против того, чтобы брачную церемонию ее дочери проводил священник англиканской церкви в епископальной церкви. Не потерпит она и того, чтобы церемония проводилась враждебно настроенным к Америке священником. Брак, освященный добрым доктором Прайсом, будет считаться незаконным. Для проведения свадебной церемонии дома требовалось специальное разрешение архиепископа Кентерберийского, которое выдавалось лишь членам парламента и аристократии. Полковник Уильям Смит спешно отправился к архиепископу. Просьба озадачила архиепископа, поскольку полковник Смит утаил, что семья Адамс исповедует диссидентскую веру. Однако он решил, что положение иностранного посланника дает Джону Адамсу право на ранг епископа и, следовательно, на особую милость. После этого Абигейл попросила встречи с епископом прихода Сент-Азаф, пользовавшимся уважением патриотов за его речь в парламенте в 1774 году, в которой он назвал Северную Америку «единственной великой колыбелью свободных людей, сохранившейся на земле».

Епископ любезно пригласил семью Адамс на обед вместе с доктором Прайсом и, к счастью, дал согласие совершить бракосочетание. Поскольку ему предстояла поездка по стране, свадьба была назначена на 12 июня 1786 года, за месяц до того, как Нэб исполнится двадцать один год.

Церемония состоялась в гостиной посольства: здесь у окон, выходивших на улицу, был водружен небольшой алтарь. Абигейл сожалела, что не могут присутствовать ее сыновья. Она пригласила на чай семью Копли, не сказав им, что они станут свидетелями на свадьбе. Вслушиваясь в слова, звучавшие на церемонии, и смотря на Нэб, стоявшую рядом с Уильямом Смитом, она поймала себя на мысли: не верит, что у нее взрослая, готовая вступить в брак дочь, и как абсурден свадебный ритуал. Когда Нэб повторяла за епископом: «Я, Абигейл, беру тебя, Уильяма», Абигейл сочла эти слова вводящими в замешательство больше, чем реверанс, которым невесты-конгрегационалистки выражают свое согласие. Добрый симпатичный епископ снял ее напряжение, воскликнув:

— Никогда ранее я не совершал обряд с таким удовольствием, ибо никогда не видел более отчетливого предзнаменования счастья!

Молодая пара сняла небольшой домик на Уимпол-стрит, недалеко от площади Гровенор. Они каждый день приходили на обед в посольство.

Джон собирался немедля поговорить с полковником о срочных, по его мнению, делах. Абигейл сочла, что было бы лучше предоставить им двухнедельный медовый месяц. В третье воскресенье после семейного обеда Джон отодвинул от стола свой стул, пригубил рюмку кларета и обратился к зятю:

— Полковник, миссис Адамс и я думали о вашем будущем. Приданое, какое мы можем обеспечить, скромное по ряду причин. Я хотел бы предложить нечто более ценное, чем какую-то сумму денег.

Уильям Смит повернул к тестю свое смуглое красивое лицо.

— Что, господин посол?

— Я могу существенно высвободить твое время, взяв на себя некоторые твои обязанности и таким образом предоставить возможность изучить право здесь, где родилось наше обычное право.

Наступила тишина.

— Ты мог бы поступить в Темпл и посещать курсы в Вестминстере, это позволит обрести бесценный опыт. К концу нашего пребывания ты будешь подготовлен для практики в Нью-Йорке или Бостоне.

Полковник продолжал молчать. Нэб сменила тему разговора. Джон удрученно вздохнул, чувствуя себя побежденным.

Абигейл подумала о своих отсутствующих сыновьях. Двое младших писали не часто; сестра Элизабет и преподобный Шоу честно соблюдали обещания и докладывали о состоянии и успехах мальчиков. Их дела шли хорошо. Джонни был принят в Гарвард на третий курс, Чарли поступил на первый курс прошлой осенью. Через несколько месяцев Томми присоединился к братьям в Кембридже.

Каждую зиму Джон обещал, что весной они вернутся домой; но обещание повторялось столько раз, что Абигейл не воспринимала это всерьез.

Вместо поездки домой Джон поехал с Абигейл на месяц в Голландию, имея при себе копию договора с Пруссией, ратифицированного Континентальным конгрессом. По желанию прусского короля обмен ратификационными грамотами намечался в Гааге.

Джон хорошо знал Голландию, где прожил два года, и у него было там много друзей. Они не спеша проехали через Роттердам, Делфт, Гаарлем, Лейден, который особенно понравился Абигейл своими широкими улицами и чистенькими кирпичными домами, Амстердам, Утрехт и другие очаровательные поселки, чьи названия она не могла запомнить. Из Гааги они совершили экскурсию в Шевенинген, проплыли до Саардама, где проходила ежегодная ярмарка, ради которой голландцы нарядились в свои красочные национальные костюмы. Путешествие по Голландии казалось сплошным удовольствием. Песчаные дороги были настолько хороши, что не слышался даже стук колес. Сельские жители выглядели сытыми, опрятно одетыми, довольными жизнью. Многие голландцы положительно воспринимали идеи свободы, рожденные в Америке.

Джон и Абигейл узнали, что самые талантливые умы Голландии были привлечены к разработке новых конституций семи штатов Соединенных Провинций, используя в качестве образца конституции Америки. Джон и Абигейл находились в Утрехте в тот день, когда новая магистратура, выбранная свободным волеизъявлением народа, приносила присягу. В присутствии жителей всего города и наблюдателей от других городов церемония проходила с удивительным достоинством. Это была, как прошептал Джон жене, образцовая революция.

8

Поступившие из Америки за время их месячного отсутствия письма и газеты в унисон твердили о тревожном положении: в 1786 году Соединенные Штаты Америки оказались на грани распада.

Джон и Абигейл сидели в согретой теплым сентябрьским воздухом гостиной, открытые окна которой выходили на площадь Гровенор. На полу были рассыпаны письма, в комнате царила атмосфера какой-то недосказанности.

Наиболее суровой была участь Массачусетса. Штат обанкротился, исчезла звонкая монета, и торговля практически прекратилась. Яблоневые сады гнили на корню, в поле стояла несжатая пшеница. И не было смысла снимать урожай из-за отсутствия покупателей. Шла небольшая бартерная торговля, люди, казалось, замерли в оцепенении. Кредиторы брали под свой контроль фермы. В тех районах штата, где положение было наиболее тяжелым, мужчины снимали со стен свои кремневые ружья, выстраивались в военный порядок и маршировали по городам под командой офицеров — участников Революционной войны, стремясь воспрепятствовать созыву судов.

Для Джона восстание имело даже более серьезное значение. Кончив читать четвертое письмо, полученное от политических друзей из Массачусетса, он встал и принялся ходить по комнате, крепко сжав руки за спиной. Его голос был глухим и хриплым:

— Плохие времена приходят и уходят; каждый должен получить свою долю. Но пострадавшие люди винят во всем правительство. Конституцию Массачусетса, точнее говоря. Они хотят избавиться от нее.

— Хотят избавиться! Что же будет их объединять?

— Они не хотят единения. Они хотят объявить вне закона избранный в штате сенат, свести роль губернатора к церемониальной, передать весь контроль в руки палаты представителей. Это нарушит баланс властей, без которого не выживет республиканское государство.

У нее сжалось сердце.

— Ни одна конституция не устоит, если многие фракции государства воюют между собой, — заключил Джон. — Прочитай, что пишут Джеймс Уоррен, Тристам Дальтон и Сэмюел Осгуд.

Джон наклонился, собрал рассыпанные на полу листки и протянул их Абигейл. Она пробежала их. Описание событий в Массачусетсе встревожило ее, тем более что она их предчувствовала, внимая предсказаниям Сэмюела Адамса. Продолжались гонения на оставшихся тори. В Бостоне остатки твердой валюты тратились на то, что остальные жители штата презрительно называли «британскими безделушками». За роскошью гонялись новые богачи, не имевшие никакого отношения к революции. Ненависть к этим парвеню была столь сильной, что приходилось опасаться кровопролития. «Город на холме» превратился в погрязшее в низкой похоти скопление хибар. Джеймс Уоррен писал, что интерес к самоуправлению пропал, лишь немногие посещали городские собрания или проявляли готовность голосовать.

Абигейл уставилась на своего мужа, опустившегося в глубокое кресло. Его голова и руки тряслись, подобно тому, как, помнилось ей, у кузена Сэмюела в те трудные дни.

— Конституция Массачусетса — одно из моих детищ, такое же, как Нэб, Джонни, Чарли и Томми. Она не может исчезнуть или погибнуть. Абигейл, пожалуйста, налей мне крепкого чая. Я плохо себя чувствую.

— Мы подкрепимся оба.

Они выпили горячий, крепкий, почти черный напиток.

— Чай придает отвагу, — сказал Джон. — На нем основана Британская империя. Если бы англичане сохраняли свой налог на краску, а не на чай, то, возможно, мы бы оставались британской колонией. Континентальный конгресс также одно из моих детищ. Его нужно распустить.

Джон рассортировал письма, делая пометки на полях.

— Статьи конфедерации больше не работают. Финансы центрального правительства в упадке. Конгресс теряет с каждым днем эффективность. Лишь пять штатов удосуживаются послать своих депутатов, и секретарь по иностранным делам Джон Джей не в состоянии ответить на мои вопросы из-за отсутствия кворума для обсуждения указаний. Каждый штат настаивает на своих суверенных правах. Ослепление собственным достоинством не позволяет им считаться с федеральным правительством, достаточно сильным для обеспечения жизнедеятельности, свободы и собственности. Идут разговоры о том, что собственники формируют армию, чтобы захватить правительство…

— Боже мой!

— Ты можешь взывать к Богу. Вчера я обошел министерства. Они знают о положении у нас благодаря осведомителям — тори. По мере того как мы слабеем, они чувствуют себя сильнее. Мне ясно теперь, что не нужно выклянчивать договор. До истечения срока моей миссии мне не позволят ничего сделать.

— Джон, еще восемнадцать месяцев! Мы не можем просто так сидеть здесь полтора года.

— Конечно, не можем!

Он вскочил с кресла, встал перед Абигейл; его лицо, на котором выделялись потемневшие глаза, было напряженным.

— У меня было полтора года, чтобы заключить с британцами торговый договор, который принес бы процветание государствам, силу и уважение нашему центральному правительству. Я не добился успеха. Во всем виноват только я. Так говорят в Массачусетсе, так говорят многие в Нью-Йорке и Филадельфии. Хорошо, я не смог добиться договора, который спас бы нас, но я могу кое-что сделать.

Абигейл уставилась на него, в ее глазах застыл вопрос:

— Что?

— Написать книгу.

Абигейл потрясла головой, словно плохо расслышала. Массачусетс был на грани гражданской войны, вооруженные банды бросали вызов милиции; Конгресс вот-вот может быть распущен или же окажется в руках крупных собственников. И тем не менее Джон Адамс, находящийся за три тысячи миль от дома, хочет сесть и написать книгу!..

Он заметил неверие в ее глазах. Встав перед ней на колени, крепко обняв руками ее бедра и глядя в ее глаза, он повторил:

— Да, книгу. Толстую. В нескольких томах. Потребуется год и даже больше для написания. Ты никогда не ставила под сомнение печатное слово. Оно сможет сверкнуть, как острая сабля, прорваться сквозь ложь, фальшь, невежество.

— Но, Джон, хватит ли времени?

— Это единственный способ превратить неудачу в успех. Проходящий сейчас в Аннаполисе съезд рассматривает единую систему регулирования торговли и не может ограничиться столь мелкой целью в условиях, когда на него смотрит вся Америка. Там находятся наши лучшие умы — Джеймс Мэдисон и Эдмунд Рэндолф из Виргинии, Александр Гамильтон из Нью-Йорка, блестящие люди и патриоты. Они поймут, что нужно созвать более представительный съезд и разработать новую, более крепкую, работоспособную федеральную конституцию.

— Ты хочешь закончить свою книгу к моменту консультации между ними?

— Вот именно. Я назову ее «Защита конституции правительства Соединенных Штатов Америки». Она будет нацелена в такой же мере на Массачусетс, как на Континентальный конгресс или на любой другой орган, занимающийся написанием федеральной конституции. Я должен доказать, что только сбалансированная система управления с сильной независимой исполнительной властью, с двумя самостоятельными законодательными органами и судебной властью сделает республику жизнеспособной. На основе тысячелетней писаной истории я покажу, что без равновесия трех властей управление становится тиранией или олигархией, а свобода человека разрушается.

У Абигейл потеплело на сердце. Теперь пришла ее очередь прикоснуться руками к его лицу и поцеловать пылающие щеки.

— Прости меня за неверие. Каждая одержанная тобой победа пришла благодаря слову: устному или печатному. Если книга сможет побороть хаос…

Они договорились с Чарлзом Дилли, книгопродавцем и печатником в Лондоне, у которого уже двадцать лет Джон покупал книги, о печатании томов. Джон и Абигейл обязались купить столько экземпляров, сколько нужно, чтобы покрыть большую часть расходов Дилли. Дилли взял на себя риск распространения остального тиража в Англии.

— Есть ли шанс, что Конгресс оплатит расходы? — спросила Абигейл, разглядывая набросанный нервной рукой Джона список примерно пятидесяти книг на немецком, итальянском, испанском, не говоря уже об английском, языках, которые требовались ему для исторического исследования.

— Это не заказ Конгресса. Как всегда, на твои плечи ложится задача министра финансов.

Абигейл вздохнула:

— Ну что же, как потомок ловких купцов-янки, я беспокоюсь, оплатят ли члены Конгресса то время, которое ты будешь корпеть над книгой.

Джон попросил Абигейл организовать обед для доктора Ричарда Прайса. Пожилой джентльмен собирался отведать сочный кусок баранины, когда Джон объявил ему:

— Доктор Прайс, у меня есть к вам просьба литературного характера. Я собираюсь написать книгу, которая защищает американскую конституционную форму правления. На нее нападают и дома и за рубежом.

— Я читал о ваших политических осложнениях.

— Вы наверняка вспомните, что в вашей книге, которую вы столь любезно прислали мне во Францию два года назад, содержалось адресованное вам письмо господина Тюрго. В нем были нападки на наше правительство, построенные на том, что публиковалось во Франции о конституции шести американских штатов. В предисловии, написанном Ренье, говорилось: «Мне кажется, что эти конституции выражают человеческую мудрость, представляя самую чистую демократию, какая когда-либо существовала». Господин Тюрго критиковал эти конституции, под предлогом необходимости равновесия между тремя властями. Пришло время доказать, что для федерального правительства в Америке такая конституция — единственно способная действовать в демократическом обществе.

— Превосходная мысль, — ответил доктор Прайс. — Но господин Тюрго умер пять лет назад.

— Я хотел бы просить вас, дорогой доктор Прайс, разрешить мне использовать ваше имя на титульной странице. Звучать это будет так: «Возражения против нападок господина Тюрго, содержащихся в письме к доктору Прайсу».

Абигейл превратила кабинет Джона в рабочую библиотеку, наняв столяра навесить дополнительные полки для книг, которые она, Джон, Нэб и полковник Смит отыскали в Лондоне и заказали в Париже, Риме, Мадриде.

У Джона и ранее имелось немало справочной литературы: Монтескьё, работы Кокса о политических системах в Швейцарии, Польше, России, Швеции, Дании; книги Полибия, Митфорда, Джилли по истории Греции; сочинения Макиавелли. По этим вновь поступившим книгам Джон составлял новые перечни, рассчитывая собрать все опубликованные труды о провалах и успехах политических систем.

В работу погрузилась вся семья. Почти двадцать часов в сутки Джон читал и составлял аннотации, ворча даже по поводу тех немногих часов, когда он спал по настоянию Абигейл. Полковник Смит взял на себя посольскую рутину, принимая американцев, приходивших за помощью, сопровождал их к министрам, банкирам, купцам, посещал вместо Джона Адамса другие посольства. Абигейл организовывала необходимые приемы, обходясь без Джона, который даже перестал обедать с семьей. Она неизменно посещала церемонию пробуждения короля во дворце, проявляя особое внимание к королеве Шарлотте, дабы заменить посланника Адамса.

Нэб забеременела. Увидев покрасневшие от чтения глаза отца и натруженную от переписывания руку, она спросила:

— Папа, Джонни снимал для тебя копии документов, это могу делать и я.

— Почему бы нет? Смотри, мне требуется выписать параграфы в скобках из книги Алджернона Сидни и короля Станислава Первого. Однако не перегружай себя.

— Я вовсе не слабая. И к тому же это поможет твоему внуку родиться политическим экспертом.

— Мы можем обратиться к некоторым в Америке, — проворчал Джон. — Нынешние — не более чем специалисты по раздорам. Садись здесь, напротив меня.

— Да, папа.

Через месяц, обновив свои знания о многих цивилизациях, Джон приступил к предисловию, в котором обосновал свои исходные тезисы. В Лондоне стало известно, что делегаты съезда в Аннаполисе призвали к созыву широкого съезда с целью «разработать необходимые положения, чтобы сделать конституцию федерального правительства отвечающей требованиям Союза».

— Вы, посланник Адамс, неплохой предсказатель, — сказала ему жена.

— Только крайний глупец не предсказал бы. Сколько дней потребовалось делегатам в Аннаполисе понять, что нужно делать? Всего три дня. Все осознают, что нам требуется новое и сильное правительство.

— Понимает ли это Континентальный конгресс?

Его веселое настроение как рукой сняло. Он сел за письменный стол, отложил в сторону бумаги, провел рукой по уставшим глазам.

— Нет. Конгресс будет против. Его члены скажут: «Почему бы не подправить уже имеющиеся статьи?» Даже Том Джефферсон согласен, что этого достаточно.

Когда Нэб уставала, ее заменяла Абигейл, садясь напротив Джона и делая выписки из указанных им книг. Работа доставляла ей удовольствие, она словно перемещалась в Брейнтри и Бостон. Ей был близок мир идей, и она удивилась тому, что история волнует ее больше и сильнее, чем художественная литература.

Джон собирал выписки главным образом из исторических источников под заголовками «Демократические республики» и «Аристократические республики». Он группировал и сводил материал в книгу такого характера, какой еще не было. Абигейл думала: «Если в земной жизни первейшая цель человека все время возвышаться, тогда Джону приуготовлено стать святым в „Городе на вершине Горы“».

Другая часть ее обязанностей не была столь приятной. Деньги тратились на печатание книги, и иные товары такими темпами, что она сократила все прочие расходы. Расходы на содержание посольства в Лондоне были на четверть больше, чем в Париже, а Конгресс переводил им все те же девять тысяч долларов, что и Джефферсону во Франции. Однако Джон надеялся, что Конгресс восстановит оклад, установленный ему в 1779 году.

— Я искренне надеюсь на это, — ответила Абигейл, — потому что, согласно всем подсчетам, я трачу сумму, которая приближается к одиннадцати тысячам.

Она взяла на себя закупки на рынке, не думая о том, что напишут газеты насчет крохоборства, и надзирала за тем, что готовилось на кухне.

Когда двое слуг уволились, она не стала нанимать новых. Абигейл перестала покупать билеты в театр: ведь Джон не отрывался от письменного стола. Ее отдых ограничивался, по настоянию Джона, краткими выездами вместе в Бат, где их развлекал кузен Бойлстон.

Вернувшись в начале января, Абигейл заметила, что кожа Джона пожелтела, глаза стали мутными, правая рука ниже плеча болела. Но он был счастлив: за четыре месяца был написан первый том. Комментируя достигнутый прогресс, он сказал:

— Время нужно расходовать щедро. Это именно та область, где пуританин может быть расточителем своих сил и отваги во имя поставленной цели. Не спорю, я готов тратить мои жизненные силы и мое время столь же щедро, как мот, расходующий свое достояние на вино и карты. Я страстно люблю работать, подобно тому, как бездельник мечтает об удовольствиях.

Свое предисловие он пометил датой 1 января 1787 года. Ключевая фраза, по мнению Абигейл, стояла над датой: «Институты, создаваемые ныне в Америке, не обветшают и через тысячелетие. Самое главное, начало было правильным».

Прошептав «аминь», Абигейл повернула страницу и принялась читать вслух. Джон сидел, положив экземпляр книги на колени и делая пометки, вслушиваясь в то, как звучал текст. Ей нравилась образность его языка.

— «Без наличия трех властей и действительного равновесия между ними государство будет обречено на частые неотвратимые революции; если даже их удастся отложить на несколько лет, они в свое время все же наступят. Соединенные Штаты — большое государство с многочисленным населением по сравнению с греческими полисами и даже швейцарскими кантонами; и с каждым днем эти штаты безудержно растут, и поэтому правительство все менее способно удерживать их вместе с помощью обычного управления. Страны, численность населения которых растет столь быстро, как в штатах Америки, даже во время опустошительной и разрушительной войны вроде последней, не могут удерживаться шелковыми нитями; львят и даже одряхлевших львов паутиной не сдержать».

Только значительно ниже она обнаружила настороживший ее пассаж. Это был совет Джона о назначении на длительный срок единого исполнительного лица.

— Джон, в Америке подумают, что ты расчищаешь почву для короля.

Взвешенный ответ мужа показал, что эта проблема волновала также и его.

— Я за то, чтобы делегировать исполнительному лицу ту же самую сбалансированную власть, какой обладает король по британской конституции. Он должен уравновешивать законодательную власть, ибо в противном случае станет рабом парламента. Почему бы не всему народу выбирать главного исполнителя? Тогда он будет независимым. Он будет вынужден сосредоточить внимание на Ассамблее и соответствии ее большинству, выполняя свой долг. Исполнительная власть является корнем правительства. Что касается срока пребывания в должности, то если печать будет беспрестанно нападать на то, как он выполняет свои функции, это будет держать в напряжении нацию, раздражать ее и раздоры никогда не прекратятся. Поэтому президент должен быть выше этого, должен избираться на длительный срок и должен иметь возможность быть переизбранным.

— Разумеется, не должен оставаться вечно?

— Моя дорогая, нас наняли создать учреждения, которые призваны обеспечить счастье сотням миллионов жителей в не столь отдаленное время. Мы должны иметь в стране в качестве исполнительного лица способного человека и на достаточно длительный период, чтобы обеспечить стабильность.

— Но не испугаются ли, что если исполнительное лицо долго остается у власти, то может стать монархом? Такие опасения вероятны.

— Я должен пойти на риск. Нами управлял Конгресс, мы хорошо знаем, как плохо он управлял. Большинство народа хотело, чтобы он стал единственным центральным правительством. Ради равновесия власти я должен высказаться в пользу сильного исполнительного лица. Если меня не поймут, тогда я вовсе не первый пророк, в которого бросали камни.

9

Прослышав, что дом Ройяла Тайлера, дом Вассал-Борланда, возможно, будет выставлен на продажу, Абигейл живо представила его себе, словно стояла на дороге в Брейнтри перед высоким, внушительным зданием, несколько напоминавшим дом священника в Уэймауте, где она выросла. Она вспоминала деревянную обшивку стен, красивые камины, широкую лестницу, просторный каретный сарай сзади, роскошные деревья и цветущий сад, напоминавший английские сады. Он был меньше дома Абигейл, который, как она решила во Франции, не могут позволить себе, земельные угодья были не столь большими, и тем не менее это был дом и ферма, которую при наличии средств можно расширить. Наконец, это было поместье, какое они в состоянии купить.

Абигейл выбрала момент, когда они возвращались пешком после визита в Вестминстерское аббатство, и спросила:

— Джон, ты помнишь дом Вассал-Борланда?

— Да, хорошо помню.

— Я осмотрела его вместе с Нэб и Тайлером до того, как он купил его. — Она покраснела. — Тайлер отказался от юридической практики и возвратился в дом своей матери в Джамайка-Плейн. Как ты думаешь, не купить ли нам это поместье? Я понимаю, что наш коттедж в Брейнтри слишком мал, не говоря уже о появившейся в семье тяге к роскоши.

— Напиши Коттону, пусть он посмотрит, — ответил Джон.

— Как по-твоему, не сказать ли о поместье Нэб?

— Какое мне до этого дело? — ответила Нэб. — Все это в прошлом.

Беременность Нэб проходила нормально, хотя она несколько пополнела. Сидя с нераскрытой книгой на коленях, Нэб мысленно вглядывалась в будущее. Абигейл уверяла дочь, что нужно терпеливо ждать. Временами Нэб волновалась, спрашивала мать, сумеет ли она справиться с ребенком, если тот заболеет. А вдруг он родится ненормальным, с одиннадцатью пальцами на руках или на ногах? Абигейл сказала дочери, что и у нее возникали такие вопросы. Может быть, к концу беременности Нэб следует вернуться в свою комнату в посольстве? Это избавит ее от поездок в утреннем тумане и вечером в дождливую и холодную погоду.

Книгопечатник Дилли быстро отпечатал работу Джона, который, со своей стороны, не тянул с правкой гранок. В хорошем переплете том получился солидным и, казалось, способным пробудить интерес не одного любознательного читателя.

— Я уверена, что это справедливо и в отношении содержащихся в книге идей, — прошептала Абигейл, когда Джон любовно погладил переплет и перелистал страницы.

Все члены семьи Адамс приняли участие в упаковке экземпляров, предназначенных для посылки Томасу Джефферсону, Элбриджу Джерри, Коттону Тафтсу, Сэмюелу Адамсу, Джеймсу Уоррену, Фрэнсису Дана, президенту Гарвардского университета, членам Континентального конгресса, а также Джонни, Чарли и Томми. Остальные тридцать экземпляров после отправки книг на рецензию в английские журналы были посланы Коттону Тафтсу с просьбой поставить на продажу в книжных лавках Бостона.

На первых порах в Англии критика была устрашающей. Джона обвинили в «хвастливой ученой показухе», а книгу назвали «путаной страстью к красноречию». Один из обозревателей ехидно писал: «Если бы книга была написана молодым человеком, стремящимся добиться академического признания, то в таком случае мы сказали бы, что в ней есть намек на активный многообещающий ум, но наш молодой человек, ревностно стремящийся показать, как много он прочитал, бездумно воспринял некоторые путаные понятия о правительстве и торопливо прошелся по их поверхности, не удосужившись изучить особенности и углубиться до дна».

Хотя книга может развлечь невежду и сбить с толка наивного, она не может «ни дать… информацию, ни привлечь внимание философа или литератора».

Двадцать четыре часа Абигейл сочувственно выслушивала излияния Джона по поводу ехидной критики и его замечания о газетчиках вообще, которых она назвала источником всевозможной лжи.

— Я первый соглашусь, что работа написана поспешно, — сказал Джон, — она такой и обречена быть. Мой проект настолько амбициозен, что его осуществление потребовало бы семь лет работы опытного ученого. Тем не менее мои концепции заслуживают тщательного рассмотрения.

Дополнив эти слова тремя порциями ромового пунша, предложенного Абигейл, Джон лег в постель и проспал почти сутки. Ее всегда изумляла его способность восстанавливать силы. На следующее утро его лицо обрело спокойствие. Отрицательная рецензия была предана забвению, он потребовал дополнительную порцию бисквита и джема, отправился под дождем на прогулку в Гайд-парк, а вернувшись домой, переоделся по совету Абигейл в сухое белье и уселся за письменный стол работать над вторым томом.

В марте Нэб переехала в свою комнату в посольстве. 2 апреля она родила прекрасного мальчугана. Посольство посетил преподобный доктор Прайс, совершивший обряд крещения: мальчика нарекли Уильямом по отцу и Штейбеном по имени прусского офицера, которым восхищался полковник Смит. Абигейл полюбила малыша с неожиданной для нее самой нежностью. Его появление в семье осветило для нее мир мягким, прозрачным светом.

Наняли няню для ухода за Нэб и ребенком, но Абигейл сама купала малыша в тазике с теплой водой, присыпала тальком покрасневшие места, надевала длинную теплую шерстяную рубаху и убаюкивала на руках. Ее любовь к внуку отличалась от тех чувств, которые она испытывала к собственным детям: в ней было меньше тревоги и больше восторженности.

Джон чувствовал нечто подобное. Абигейл предположила:

— Возможно, это и есть чувство продления рода? Теперь мы знаем, что вырастет новое поколение. Кровь Смит-Адамс продолжит себя после нашего исчезновения.

Случилось странное совпадение. Позже Абигейл узнала, что и у Ройяла Тайлера появилось своего рода потомство. Вскоре после рождения сына у Нэб в Нью-Йорке была поставлена комедия «Контраст», впервые написанная американцем.

Нэб напрочь выбросила Ройяла Тайлера из своей памяти. Но не ее мать, ибо Абигейл получила из Массачусетса письмо, где сообщалось, что Тайлер не принял отказ Нэб, он продолжал утверждать, будто не получал ее письма с сообщением о разрыве помолвки, и был убежден, что семья Адамс плохо обошлась с ним. В таком духе он изливал свою душу всем в Новой Англии.

До семьи Адамс доходили вести о его успехах. Пожив некоторое время в доме матери, Тайлер переехал в Нью-Йорк, примкнул к Американской компании, сплотившейся вокруг известного комика Томаса Уигнелла. Он познакомился с постановкой «Школы злословия» Шеридана, а затем удалился в пансионат и написал собственную пьесу «Контраст». Она так понравилась Уигнеллу и другим актерам, что они поставили ее в театре на Джон-стрит. Согласно одному осведомителю, комедия была написана блестяще и с самого начала пользовалась большим успехом, выдержав множество представлений. Компания намечала сыграть пьесу в Филадельфии, Балтиморе и даже предложить ее пуританскому Бостону, где театральные постановки все еще оставались вне закона. Хотя имя автора не упоминалось на афишах, Ройяла Тайлера считали зачинателем новой школы в американской литературе. Он засел за написание своей второй пьесы, комической оперы под названием «Майский день в городе, или Суматоха в Нью-Йорке». Ее обещали поставить в том же театре на Джон-стрит.

Успехи Тайлера не удивили Абигейл; она считала его талантливым человеком. Многие стихи и сцены пьес, которые он читал вслух в гостиной в Брейнтри как начинающий литератор, были высокого качества для начинающего. Теперь же он всерьез занялся литературным трудом.

Абигейл нравился Уильям Смит, тем более сейчас, когда в колыбельке лежал дорогой ее сердцу внук и с неподдельным удивлением рассматривал свои ручонки. Ее ум одолевало одно небольшое сомнение, и она поделилась им со своим мужем, рассказывая о поразительных успехах Тайлера.

— Джон, прошло шесть месяцев с тех пор, как ты написал Конгрессу о своем решении вернуться домой. Ты не изменил своих намерений?

— Нет. Я решил твердо.

— В таком случае Нэб и полковник Смит поедут с нами?

— Не обязательно. Я собираюсь написать Конгрессу не назначать взамен меня другого посланника, пока Англия не направит своего посла, аккредитованного при Конгрессе, и не согласится на заключение торгового договора. Я рекомендую оставить Уильяма поверенным в делах.

— А если ему придется вернуться домой, чем он будет заниматься? Уильям Смит больше всего любит армию, но у Америки ее нет. Хотя его семья шлет из Нью-Йорка сердечные письма о готовности принять Нэб и ребенка, она владеет предприятиями, которыми мог бы заниматься полковник, и нет земли достаточной для основания фермы.

— Я пытался убедить его изучить право здесь, в Англии, но он отказался. Однако он молод, хорош собой, у него сотни друзей во всех штатах. Несомненно, один из них найдет ему надлежащее место.

— Надеюсь.

— Я напишу секретарю Джею новое письмо. Беспокоясь о будущем, ты, может быть, подумаешь о собственном бедном муже, который станет безработным следующей весной?

— Боюсь, что мне не следует тратить силы, беспокоясь за вас, господин посланник. Если Том Джефферсон остается в Париже, то тогда ты олицетворяешь наилучший политический ум во всех тринадцати штатах.

Джон увлеченно работал над вторым томом, посвященным итальянским городам-государствам, анализируя, что обеспечивало им успех и стабильность, а что вело к развалу республики. Конвент в Филадельфии возобновил заседания якобы с целью подправить статьи Конфедерации. Но заседания проходили за закрытыми дверями и требовалось время, чтобы новости дошли до Англии. Между тем американский кредит продолжал падать. Джону пришлось вновь выехать в Голландию, где он провел удачные встречи с голландскими банкирами и сумел получить новый заем в миллион гульденов при пяти процентах годовых.

Абигейл прогуливала внука в коляске по площади Гровенор. В хорошую погоду она и Нэб выезжали за город. Летели неделя за неделей. В Массачусетсе политический климат все более накалялся. Народ снова пришел в движение.

Оказавшиеся осенью в тяжелом положении фермеры Массачусетса просили Законодательное собрание одобрить две меры: во-первых, разрешить выпуск бумажных денег, во-вторых, положить конец запрету выкупа домов и ферм. В Законодательном собрании преобладали юристы и бизнесмены консервативного толка: они отложили заседания, не приняв ни той ни другой меры, что вызвало справедливое возмущение населения.

Последовали бурные городские митинги, затем в Хэтфилде собрался Конвент, заявивший, что Законодательное собрание Массачусетса руководствуется корыстными соображениями; Конвент опротестовал несправедливые налоги, обременявшие бедные слои населения, потребовал закрытия судов, пока положение не улучшится и у фермеров появятся возможности выплатить долги. Конвент, созванный фермерами графства Хэмпшир, добивался законного удовлетворения жалоб фермеров; но многие считали, что только действия могут принести им облегчение. В таких городах, как Уорчестер, Конкорд, Грейт Баррингтон и Нортгемптон, граждане воспрепятствовали заседаниям суда, освободив заключенных, собирались огромными толпами около зданий судов, чтобы судьи и присяжные не могли проводить слушание дел. Губернатор Джеймс Боуден вызвал милицию Массачусетса, около тысячи шестисот человек. С этого момента движение протеста возглавил капитан Даниэл Шейс, который с честью сражался во время Революции и потерял свою ферму из-за долгов.

Милиция оказалась в меньшинстве и не решилась стрелять по хорошо организованным отрядам Шейса, силой не допустившим открытие суда в Спрингфилде. После этого Массачусетс объявил капитана Шейса и его сторонников вне закона. А те разработали план: после захвата оружия в арсенале Соединенных Штатов в Спрингфилде двинуться на Бостон и заставить Законодательное собрание под дулами ружей отменить законы о выплате долгов. Массачусетс вновь набрал добровольческую армию, противники встретились перед арсеналом Спрингфилда, милиция выстрелила из пушки, несколько сторонников Шейса были ранены и его силы разогнаны. Прибыли дополнительные силы волонтеров под командованием другого героя революционной войны, генерала Линкольна, в итоге собрались силы, достаточные, чтобы подавить восстание Шейса и захватить его руководителей.

Сэмюел Адамс требовал казни лидеров мятежа. Абигейл и Джон были огорчены восстанием, опасаясь, что оно может нанести ущерб федеральному правительству, но им было трудно понять ожесточенность кузена Сэмюела. В конце концов Абигейл поняла, что кузен Сэмюел будет считать всякого выступающего против независимого правительства своим врагом. Ее радовало, что Джону не свойственны кровожадные инстинкты. Он писал резкие статьи против мятежа, заявляя, что бунт должен быть самым решительным образом подавлен, но Абигейл никогда не слышала, чтобы Джон призывал к суровому наказанию лидеров. Он понимал, что дальнейшие беспорядки можно предотвратить, лишь вернувшись к процветанию.

От Коттона Тафтса пришли два письма: он сообщал, что дом Вассаль-Борланда может быть приобретен за две тысячи семьсот долларов.

Ройял Тайлер продал за наличные часть земли. Дом был возвращен Борланду. Тафтс возмущался по поводу того, что Тайлер пренебрегал уходом за поместьем:

«Время и внимание последнего владельца уделялись написанию комедий в Нью-Йорке, которые принесли ему известность, что… покупка фермы у него нисколько не взволнует его, он интересуется лишь славой борзописца…»

Джон просил Абигейл написать Коттону, чтобы тот купил дом и землю. Коттон выполнил просьбу.

В конце июня в посольство приехал капитан Рамсей с девятилетней Полли Джефферсон, младшей сестрой Патси. Джефферсон просил в письме Абигейл приютить ребенка. Маленькая Полли, плача, цеплялась за руки капитана Рамсея, словно ее собирались продать в рабство. Капитану пришлось сбежать из посольства через заднюю дверь.

Абигейл провела Полли в свою спальню, умыла девочку, сильно напоминавшую внешне Патси и отца. Успокаивая ее, Абигейл рассказывала ей истории о Патси в Париже.

— Ну, Полли, я никогда не видела, чтобы твоя сестра плакала.

— С ней папа.

— Я покажу тебе портрет твоего отца. Он был написан американцем мистером Брауном, когда твой отец был здесь.

Абигейл принесла портрет Томаса Джефферсона, живой и очень похожий. Портрет не произвел впечатления на Полли.

— В чем дело, Полли?

— Я не узнаю его.

— Ну, ты скоро его увидишь и узнаешь.

— Ты отвезешь меня к нему?

Абигейл поколебалась, а затем ответила:

— Да, если не будет другой возможности. Но я тотчас же напишу ему и попрошу его приехать сюда, в Лондон, и мы совершим вместе поездку по стране. Разве это не чудесно?

— Не знаю, — упрямо отвечала Полли. — Я никогда не ездила с семьей.

— Завтра или послезавтра я покажу тебе танцующих собачек и канатоходцев в театре Садлерс Уэллс.

Начиная со следующего утра с лица Полли не сходила улыбка. Абигейл отвела девочку к своей портнихе сшить ей английское платье и пальто. Посещение портнихи Полли понравилось. Она спросила Абигейл, может ли она называть ее мамой.

Абигейл затеяла бурную переписку с Джефферсоном, заверяя его, что Полли может оставаться в посольстве так долго, как он считает нужным, но, по ее мнению, ему следует приехать за девочкой. Она убеждена, что Полли не должна путешествовать из Лондона в Париж в сопровождении еще одного иностранца. Джефферсон только что вернулся в Париж после поездки по Южной Франции и Италии.

В дом на площади Гровенор явился француз по имени Пети. Он служил у Джефферсона дворецким и пользовался доверием хозяина. Однако он не знал ни слова по-английски. У него были указания привезти в Париж Полли как можно скорее. Абигейл была в ужасе. Она пошла в кабинет Джона, где он заканчивал работу над вторым томом.

— Джон, я не могу доверить Полли человеку, который не способен обменяться с ней ни единым словом, и отпустить их в недельную поездку до Парижа.

Джон уставился на Абигейл:

— Согласен, но что мы можем сделать? Хочешь, чтобы я отвез ее?

— Нет, думаю, что это должна сделать я, как обещала.

— Это займет у тебя две недели. Тебе придется возвращаться одной.

Полли чувствовала себя глубоко несчастной. Абигейл успокоила ее, заявив, что не отпустит с Пети без согласия ее отца. Тем временем она ездила с девочкой на ежедневные экскурсии и в книжные лавки, где разрешила выбирать книги, которые Полли читала запоем.

К концу недели терпение Пети иссякло. Ему не нравился Лондон, и у него было поручение. Возбужденно бормоча по-французски, он показал два уже купленных билета на дилижанс до Дувра. Он довольно громко кричал, что деньги нельзя транжирить и что миссис Адамс не должна мешать ему выполнить поручение хозяина.

— Если Полли согласится, то и я дам согласие.

Полли смирилась:

— Я знаю, что должна поехать с Пети. Я все равно распла чусь, поэтому не упрашивайте меня.

— Думай о путешествии как о переходе по мосту, который соединит тебя с семьей, — утешала ее Абигейл.

Лицо Полли расцвело в светлой улыбке. Ее книги были упакованы в один чемодан, а новые платья — в другой. Она сказала провожавшим ее членам семьи Адамс через окно дилижанса:

— Видите, я не плачу. До свидания, тетя Абигейл.

В июле Джон отправил второй том своей книги в типографию. Он убедил Абигейл выехать на месяц в Девоншир, Саутгемптон, Эксетер, совершить своего рода сентиментальную поездку в Уэймаут, чтобы посмотреть, как выглядит маленький городок, где жили предки Абигейл. Они поищут Кранчей, многие из которых все еще живут в Англии. Как объяснил Джон, эта поездка даст ему возможность хорошо отдохнуть душой и телом.

— Вероятно, это будет наша последняя поездка по Англии. Как только доберемся до дома, там и осядем. Навсегда.

10

Спешка Джона с написанием книги была оправданна. Приходившая к ним из Соединенных Штатов почта подтвердила о том, что экземпляры книги дошли вовремя до членов Конвента. Книгу немедленно перепечатали в Бостоне, Филадельфии и Нью-Йорке. Хотя многие не разделяли его одобрения ограниченной монархии и необходимости сильного «первого управителя, главы, начальника», без которого «не может существовать тело политики, как не может существовать живое тело без головы», большинство делегатов внимательно вчитывалось в книгу. Она дала пищу для обсуждения интересовавших Джона вопросов. Он уверял Абигейл, что его книга явится единственным всеобъемлющим политическим исследованием, доступным для членов Конвента. И он был прав. Находясь за три тысячи миль в положении жертвы изоляции на бесполезном посту, Джон Адамс сумел проникнуть за закрытые двери Конвента в Филадельфии и приобрести такой же авторитет, как если бы его избрали делегатом от Массачусетса.

В начале ноября они получили от их верного корреспондента Элбриджа Джерри экземпляр предлагаемой новой конституции. Аналогичный документ был адресован Томасу Джефферсону. Джон Адамс немедленно переслал его в Париж.

Когда Джон извлек бумаги из пакета, Абигейл, зажав между большим и указательным пальцами тонкую стопку листов, буркнула:

— Она, видимо, не очень пространная. Не требуется ли больше страниц для полной и совершенной конституции?

— Такой нужды нет. Чем короче и яснее, тем лучше.

Годы, проведенные Абигейл в Брейнтри, несли на себе отпечаток одиночества, а годы пребывания в Лондоне — крушения надежд. Теперь же они оба сидели за письменным столом Джона. Брислер принес охапку дров.

Побледневшего Джона трясло. Абигейл чувствовала, что и ее охватило волнение.

— Отсюда, читай начало, — сказал Джон.

— Хорошо.

Абигейл читала звонким, уверенным голосом:

— «Мы, народ Соединенных Штатов, для того чтобы создать более совершенный Союз, утвердить правосудие, обеспечить внутреннее спокойствие, обеспечить совместную оборону, содействовать общему благоденствию и гарантировать блага свободы себе и нашим потомкам, предписываем и провозглашаем настоящую конституцию для Соединенных Штатов Америки».

— Превосходно! — воскликнул Джон. — Я бы не написал лучше.

— «Даруемая в ней вся законодательная власть предоставляется Конгрессу Соединенных Штатов, состоящему из сената и палаты представителей…»

Джон вырвал из ее рук документ, поспешно перелистал страницы до главы второй и прочитал высоким прерывающимся голосом:

— «Исполнительная власть предоставляется президенту Соединенных Штатов Америки. Он занимает свой пост на срок четыре года и вместе с вице-президентом, выбираемым на тот же срок, избирается в следующем порядке…»

Он перестал читать вслух, быстро пробежал несколько статей, отрывисто кивая в знак одобрения. Закончив раздел, он начал перечитывать его вслух, перемежая чтение объяснениями, предназначенными Абигейл: президент будет главнокомандующим армии, военно-морского флота и милиции; он будет обладать полномочиями «по совету и согласию сената» заключать договоры, с согласия двух третей участвующих в голосовании сенаторов; у него будут полномочия выдвигать и назначать послов, судей Верховного суда и других должностных лиц Соединенных Штатов, опять-таки с согласия и одобрения сената. Он наделяется правом созывать заседания обеих палат, предоставлять Конгрессу «информацию о положении Союза и рекомендовать на их рассмотрение такие меры, которые он сочтет необходимыми и неотложными».

Наступила тишина.

— Конвент сформулировал статьи так, словно ты был председателем комитета, — заявила Абигейл.

— Не совсем, — сказал Джон, покрасневший от удовольствия, — нет упоминания о том, что президент обладает правом иметь во главе каждого департамента исполнительных советников, им назначенных и выступающих в роли его помощников. Посмотрим, что сделано ими в отношении легислатуры и судебной власти.

Число представителей от штата и сумма отчисляемых в бюджет прямых налогов должны были определяться в соответствии с численностью населения. Палата представителей получала полномочия выбирать своего спикера и других должностных лиц и исключительное право возбуждать импичмент. Сенат, напротив, состоял из сенаторов по двое от каждого штата, избираемых местной легислатурой.

— Интересные соображения, — сказал Джон. — Поскольку сенат является новым органом, ему следует придать высокое положение и достоинство. Вице-президент выступает в качестве председателя сената, хотя и не должен голосовать, за исключением тех случаев, когда голоса разделятся поровну.

— Каковы другие обязанности вице-президента? — спросила Абигейл.

Джон быстро пересмотрел документ, затем поднял голову:

— Не могу найти других положений. Но если его удачно выбрали, он обеспечит, чтобы обсуждение в сенате осуществлялось на высоком уровне и надлежащие законодательные меры проходили через этот орган с соответствующей скоростью.

Джон и Абигейл прервали изучение проекта конституции на время обеда, а затем продолжили: иногда с всплесками удовлетворения, иногда разочарования. Джон считал главным недостатком документа отсутствие Декларации прав человека. В проекте не упоминалось о свободе печати, слова, собраний, вероисповедания. Когда он выразил свои сожаления, Абигейл сурово нахмурила брови:

— Не странно ли это опущение? Ты написал Декларацию прав для Массачусетса, Джордж Мэзон — для конституции Виргинии.

— Это вопиющая ошибка, ее надо немедленно исправить.

— Означает ли это, что ты не одобряешь эту конституцию?

— Избави бог, никоим образом! Лучше, чтобы штаты одобрили ее сейчас, а мы добавили бы Декларацию прав позже, чем отсылать проект конституции вновь в Конвент. Отсутствие Декларации, разумеется, сделает одобрение конституции более сложным делом, но это издержки упущения, а не грех комиссии. Пока что я не нашел ничего в конституции, что не действовало бы наилучшим образом в интересах республики. Посмотри, например, как хорошо они сформулировали статью третью: «Судебная власть Соединенных Штатов предоставляется Верховному суду и нижестоящим федеральным судам, учреждаемым Конгрессом».

Джон обратился к последней странице, посмотрел на список подписавших. Многие из них работали с ним в прежних конгрессах. Там была даже подпись Бенджамина Франклина.

В эту ночь они не могли заснуть. Джон то и дело вскакивал, перелистывая документ, поднося к свету лампы у кровати, обращался к отдельным параграфам, проверяя их формулировки. Около двух часов ночи его охватила тревога по поводу полномочий сената. Не посмотрев, спит ли Абигейл, он сказал:

— Абигейл, предоставление сенату права одобрять назначения, сделанные исполнительной властью, делает президента менее независимым, урезывает его возможности действовать в лучших интересах в соответствии с его собственным суждением. Я думаю, что сенат и ассамблеи не должны ограничивать исполнительную власть.

— Но, Джон, разве проект не всего лишь набросок архитектора? — уверила она сонным голосом. — По мере того как скелет обрастает плотью, эти проблемы отпадут сами собой.

Джон выскользнул из-под одеяла, принялся ходить по комнате в ночной рубахе, заложив руки за спину.

— Молю, чтобы штаты быстрее ратифицировали проект. В нем виден замечательно продуманный расчет сохранить Союз, укрепить взаимные связи и привести нас к единомыслию.

Последующие недели были насыщены приятными волнениями. Казалось, что их личные дела и дела государства пошли на подъем. Это радовало сердце.

Коттон Тафтс написал, что они стали законными владельцами дома Борланда. Пришла весть, что вскоре можно ожидать указания вернуться домой. Джонни проходил практику у юриста в Ньюберипорте. Взволнованная переписка шла между семьей Адамс, Томасом Джефферсоном в Париже, их политическими друзьями в Бостоне и Филадельфии, у каждого были свои замечания к конституции, но все были полны энтузиазма.

К удивлению Джона, Томас Джефферсон боялся, что обе палаты Конгресса окажутся неспособными справиться с иностранными и федеральными делами. Его заботило и то, что пост президента выглядел как неудачная копия царствования польского короля. «Он может быть выбран на срок от четырех лет до пожизненного. Рассудок и опыт подсказывают, что главный исполнитель, срок пребывания у власти которого неограниченно продлевается, получает пожизненный пост… Я хочу, чтобы по истечении четырех лет он не мог быть избран на второй срок».

— Том Джефферсон боится одного, я же — многих, — сказал Джон. — Мы пришли к полному согласию, что большинство должно иметь полное и справедливое представительство; Джефферсон опасается монархии, я же боюсь аристократии. Я бы дал больше власти президенту и меньше — сенату. Если мы сможем выбирать на пост президента самых способных, я не вижу, почему президент не может оставаться на этом посту пожизненно. Ведь народ сохранит возможность выдворить его по прошествии четырех лет, если президент окажется плохим.

Даже многие англичане, непримиримые противники американской независимости, реагировали хорошо. Абигейл писала Коттону Тафтсу:

«Форма управления, разработанная последним Конвентом, расценивается здесь как выдающееся достижение. Говорят, что к тому же она настолько хороша, что американцы ее не примут. Возможны некоторые изменения, но бесспорно предложена великая федеративная структура».

Работа была добротно выполнена.

Декабрь 1787 года Джон и Абигейл встретили с чувством исполненного долга. Джон закончил третий том книги и послал его в типографию, стремясь к тому, чтобы к моменту постановки вопроса о Декларации прав и введения в действие конституционного правительства этот том также был бы доступен законодателям. Почти одновременно он получил сообщение от секретаря по иностранным делам Джона Джея, что Конгресс принял его отставку с поста полномочного посланника в связи с завершением его миссии в феврале.

Подошло время готовиться к возвращению в Брейнтри. Абигейл набросала по памяти примерную схему дома Борланда, а затем прошлась по посольству, осматривая свою мебель, купленную в Голландии, Франции и Англии. Для гостиной, где она расставит свою красную мебель, подойдет, по ее мнению, французская серая краска. Если панели стен из красного дерева не очень изношены, она оставила бы их такими, как они есть, но она намерена прорубить два окна в стене со стороны сада. Для спальни над гостиной, где она разместит зеленую мебель Нэб, Абигейл остановилась на схожих по цвету зеленых обоях. Она просила Коттона Тафтса подыскать металлическую окантовку для дымоходов, латунные замки для дверей и обеспечить возможно быстрый ремонт с тем, чтобы они могли доставить свою мебель в дом прямо из гавани Куинси.

С начала нового, 1788 года их дела пошли лучше, чем все время пребывания в Англии. Пришло сообщение, что Делавэр, Пенсильвания и Нью-Джерси ратифицировали конституцию после двухмесячного обсуждения; Джорджия, Коннектикут и Массачусетс вроде бы были готовы ратифицировать ее в скором времени. Нью-Йорк отказался созвать Конвент для ратификации, но опытные политические деятели вели блестящую полемику в пользу ратификации.

В парламенте лорд Гренвил произнес речь в защиту Соединенных Штатов. Лорд Кармартен вызвал Джона и осведомился у него, поскольку ему нравится конституция и, по его мнению, она будет принята, не пришло ли время начать серьезные переговоры о торговом соглашении.

Когда Джон рассказал об этом Абигейл, она воскликнула:

— Действительно, самый момент порадовать нас! Накануне нашего отъезда.

— Это пожелание доброго путешествия.

Абигейл занялась упаковкой вещей. Мебель следовало уложить в ящики так, чтобы позолоченная резьба и изящные ткани не пострадали от длительного переезда по морю; бережно завернуть ее коллекцию столового стекла, а книги Джона разложить по категориям в пронумерованные ящики вместе со списками. Эстер, которой то и дело нездоровилось, рвалась во что бы то ни стало выполнить свои обязанности. Когда она почувствовала себя нездоровой и ее стало подташнивать, Нэб сделала соответствующие выводы. Абигейл спросила:

— Эстер, прости мое вмешательство, но, может быть, ты беременна?

Эстер не обиделась. Она ответила:

— Нет, мадам. Это лишь проявление моих прежних хворей.

Абигейл оставила разговор без последствий, но через несколько недель ошибка уже исключалась.

— Эстер, это Брислер, не так ли?

— Да, мэм, мы любим друг друга. Со времен Отейля.

— Почему в таком случае вы не женились?

— Потому что, когда мы захотели вступить в брак, мы были уже здесь, в Англии, и мы не пожелали, чтобы свадьба состоялась в епископальной церкви.

— Может быть, мне удастся получить для тебя специальное разрешение, как для Нэб.

Эстер сурово посмотрела на Абигейл:

— Прошу прощения, мадам. Епископ Сент-Азафа обвенчает дочь американского посланника. Но он не придет в посольство, чтобы обвенчать двух слуг.

Абигейл покраснела.

— Мы решили подождать: когда вернемся в Брейнтри, обвенчаемся там.

— Не будет ли это слишком поздно?

Эстер грустно покачала головой:

— Тогда, полагаю, мы должны обвенчаться в их церкви. Не будет ли это противозаконно в Соединенных Штатах?

— Конечно нет. Мы организуем здесь небольшой семейный прием.

Джон уехал в Голландию попрощаться с друзьями. Он не собирался добиваться нового займа, но в поездку с ним напросился Джефферсон, желавший получить заем. Джон договорился о займе для Соединенных Штатов в размере миллиона гульденов.

Абигейл хотела погрузить все имущество на борт судна капитана Каллахана «Лукреция» в феврале, но приходилось то и дело откладывать погрузку: то ящики были не того размера, то не хватало упаковочного материала. К 11 марта она все еще отчаянно работала, желая получить остатки заказанной ею одежды, серебра и посуды и вывезти их из здания на площади Гровенор. Капитан Каллахан уведомил, что в ее распоряжении есть еще неделя.

Абигейл справилась с задачей, несмотря на чувство горечи, вызванное смертью дядюшки Исаака, пережившего тетушку Элизабет всего на год. Она сожалела, что не могла сказать ему последнее «прощай».

Возвратился Джон; перед домом в течение нескольких дней выстраивались в линию подводы, перевозившие его коллекцию произведений искусства, мебели и книг, скопившуюся за десять лет. После этого они переселились в гостиницу «Бат», где начиналось пребывание Абигейл в Англии.

На них обрушилось одно последнее разочарование. Несмотря на множество полных энтузиазма писем Джона в Конгресс, ему не удалось обеспечить для полковника Уильяма Смита пост поверенного в делах ни в Лондоне, ни в ином месте. Полковник Смит был послан в Лондон в качестве секретаря миссии к посланнику Адамсу, и он отзывался одновременно с ним.

Полковник Смит решил, что ему лучше не ждать Адамсов и не плыть в Бостон. Он хотел возможно скорее попасть в Нью-Йорк, с тем чтобы прощупать возможности получить пост в новом правительстве.

Семья Смит упаковала вещи и готовилась выехать в Фальмаут.

Последняя аудиенция у короля Георга III была трогательной. Абигейл и Джон часто слышали, что приземистый, полный, с отвисшей челюстью монарх не блещет умом. Его таланты были ограничены, казалось, что король больше заботится о своих личных делах, чем об управлении государством, но он постоянно проявлял сердечность к посланнику Адамсу и его супруге, потратив немало усилий, желая показать свое расположение к ним.

— Мадам, я навсегда запомнил твердую позицию вашего мужа. Когда я предположил, что из своих земляков он не самый сочувствующий Франции, он ответил: «Я люблю лишь свою собственную страну».

— А вы, ваше величество, ответили: «Честный человек никогда не полюбит другую».

Король Георг прикоснулся к ее щеке. Они откланялись.

Спускаясь по лестнице дворца к карете, Абигейл прослезилась.

— Знаешь, что я припомнила из прошлого? Первый воскресный ужин, когда ты был в нашем доме и я процитировала слова из первой речи короля в парламенте. Я думала, что он король-патриот.

— Ты им так восхищалась, что у меня пробудилась ревность. Я писал тебе: «Хотя моя преданность до сих пор была нерушимой, постараюсь сделать все, чтобы возбудить революцию».

— Ты это и сделал, Джон.

Через четыре дня Абигейл и Джон выехали в Портсмут, надеясь на попутный ветер. Все уже было погружено на судно, при них был лишь саквояж с чистыми простынями и ночным бельем. По пути на юг по землям графства Суррей с их невысокими холмами, на которых проклевывался свежезеленый пунктир посадок, Абигейл сказала:

— Мечтаю сбивать масло и варить сыр, ухаживать за садом.

Джон словно походя спросил:

— Ты уверена, что можешь вернуться к простой, неприхотливой жизни?

— Ух, мне известны слухи в Брейнтри: дескать, я вернусь домой с беспримерной роскошью и экстравагантной. Но обещаю своим землякам, они этого от меня не получат. А как насчет тебя, Джон?

Он отвернулся от нее, смотря через окно кареты, немало повозившей их по Франции и Англии, а сейчас медленно поднимавшейся по холму к тенистому лесу. Когда он вновь повернулся к ней, его лицо было серьезным, но глаза того же светло-зеленого цвета, что и весенняя трава Южной Англии.

— Я намерен удалиться в Брейнтри как частное лицо. Никто не должен опасаться, что я позарюсь на его пост.

— Разумеется, ты можешь получить какую-нибудь должность?

— Сомневаюсь. Я всегда действовал слишком открыто и откровенно, чтобы завоевать популярность соотечественников.

— Новая Англия знает цену тебе.

— Возможно. Но я растратил ее за четырнадцать долгих лет служения нашему правительству. Кроме того, мои монархические принципы подвергаются критике.

— Тучи пройдут.

— Я никогда не смогу скрыть, что чувствую сердцем и что, по моему мнению, идет на пользу и обеспечивает счастье моим соотечественникам, даже если меня станут соблазнять самыми высокими постами в Соединенных Штатах.

Абигейл напряженно всматривалась в его лицо.

— Верю, что ты говоришь искренне, Джон.

— Да. Вот уже десять лет, как я не был в стране. Мне нужно время, чтобы вновь врасти в нее. Я хочу привести ферму в рабочее состояние, пополнить библиотеку дома Борланда, когда правительство выплатит мне долг. Если нам потребуются деньги для учебы мальчиков, то я займусь посильной правовой работой. У меня нет иного желания, как прожить спокойно со своей семьей в качестве фермера и, быть может, писателя-историка.

Абигейл сидела спокойно, под полом скрипели колеса кареты, спускавшейся с холма. Она прошептала:

— Мы прожили наполненные событиями годы. Теперь мы будем снова вместе на своей собственной земле. Бог избавил нас вовремя.