Глава 1

Нью-Йорк

Июль 1985 года

– Итак, это правда.

– Чарлз? – удивленно произнесла Брук.

Она не скрывала удивления. Что Чарлз Синклер делает здесь? Зачем ему понадобилось покидать прохладные кабинеты «Издательской компании Синклера», оборудованные кондиционерами, и ехать в полдень по знойным многолюдным улицам Манхэттена в офис окружного прокурора?

– Что случилось, Чарлз?

– Мне нужно было увидеть собственными глазами, действительно ли выдающийся адвокат Брук Чандлер променяла «Перкинс, Крейн и Маркс» – не говоря уже об «Издательской компании Синклера» – на… – Чарлз помедлил. Его темно-карие глаза неторопливо осматривали крошечный кабинет Брук. Буровато-желтая краска на стенах кое-где облезла, а линолеум на полу был покрыт паутиной трещин. Портативный вентиля тор с шумом гонял по комнате знойный летний воздух.

«О чем он думает?» – промелькнуло в голове Брук.

Это трудно понять. Что бы Чарлз в действительности ни думал о ее душном, ободранном кабинете, он искусно скрывал свои мысли за безупречными манерами и аристократической вежливостью. По крайней мере именно в это Брук хотелось верить. Хотя можно было и по-другому расценить поведение красивого и по моде одетого главного редактора «Издательской компании Синклера». Вежливость могла быть показной: чтобы скрыть самую худшую форму высокомерного презрения – безразличие.

Критики Чарлза заявляли, что унаследованная вместе с богатством, могуществом и привилегиями голубая кровь, текущая в его жилах, такая же холодная, как лед. Их оппоненты приводили в пример бесконечный список любовных романов Чарлза, которые он сам начинал и сам же заканчивал, когда они ему наскучивали. Вся страсть Чарлза Синклера распространялась только на издаваемые им журналы. Не было ничего человечного…

– …на очарование кабинета окружного прокурора? – Брук наконец закончила предложение за Чарлза. – Я не бросала «Издательскую компанию Синклера». Я все еще могу работать на вас – при условии, конечно, что…

– …что мы этого захотим? Конечно, захотим! Или ты имела в виду, что если у тебя останется на это время? Потому что… – Чарлз криво усмехнулся, посмотрев на груды бумаг с показаниями, полицейскими отчетами и судебными документами, загромождавшие кабинет Брук. – …у тебя не будет свободного времени.

– Я могла бы найти свободное время, – поспешно ответила Брук.

Брук с самого начала планировала после окончания юридической школы работать в офисе окружного прокурора. Но во время учебы она подрабатывала в «Перкинс, Крейн и Маркс», престижной юридической фирме Манхэттена, нанятой «Издательской компанией Синклера». Когда Брук встретила Чарлза, она из-за него чуть было не поменяла все свои планы. Она почти согласилась на должность, ведущую к партнерству с Чарлзом, в «Перкинс, Крейн и Маркс», потому что в этом случае она бы видела Чарлза, работала с Чарлзом, находилась бы рядом с Чарлзом.

«Но к чему бы это привело?» – наконец встал неизбежный вопрос. Между ней и Чарлзом не было никаких личных отношений. И никогда не будет. Брук Чандлер не во вкусе Чарлза Синклера. Брук не принадлежит к самым красивым, талантливым и обольстительным женщинам Нью-Йорка.

«Легче вернуться к своим планам о работе в офисе окружного прокурора», – решила для себя Брук. Легче вообще не видеть Чарлза.

Но сейчас Чарлз находился здесь, он смотрел на нее дружелюбным взглядом карих глаз, а Брук говорила ему, что найдет время для адвокатской работы на «Издательскую компанию Синклера».

– Это поможет мне оставаться морально уравновешенной. Замечательный, безупречный контракт по рекламным вопросам иногда может стать еще и хорошей компенсацией за расследование уголовных преступлений, – улыбнулась Брук и наклонила голову. – Разумеется, при условии, что я получу право на адвокатскую практику, – спокойно добавила она.

– Наверное, ты рекордсменка по проваленным экзаменам, – поддразнил ее Чарлз. Однажды, когда Джон Перкинс перечислял достоинства новой служащей – «восходящей звезды в юриспруденции», Чарлз узнал, что Брук с отличием окончила Гарвардский университет и была лучшей в группе, когда училась в юридической школе.

Брук пожала плечами. Какое-то мгновение ее голубые глаза выражали недовольство.

– Я из тех, кто всегда переживает, – призналась Брук неохотно, словно ее принуждали к исповеди.

– Поэтому-то, вероятно, ты так хороша, – заметил Чарлз. – Это комплимент, Брук, – добавил он, удивившись, что щеки Брук внезапно порозовели.

– Брук, ты уже вернулась из суда? Эндрю… – В кабинет влетела Джин Флетчер, студентка второго курса юридического факультета, подрабатывающая в офисе окружного прокурора. – О! Извините. Я, наверное, помешала…

Джин замолчала и с нескрываемым удивлением уставилась на Чарлза.

– Ты начала что-то говорить об Эндрю? – спросила Брук, представив Чарлза и Джин друг другу.

– Да. – Джин с трудом отвела взгляд от Чарлза. – Он хочет устроить собрание в два часа – насчет нашей стратегии по делу Норриса.

– Превосходно! Речь идет об Эндрю Паркере, заместителе окружного прокурора. Он блестящий обвинитель на судебных заседаниях, – объяснила Брук Чарлзу.

– Я слышал о нем.

– Кстати, Брук, чуть не забыла, – перебила Джин. – Я работала в твоем кабинете, пока ты была в суде, и ответила на звонок по твоей прямой телефонной линии. Звонила твоя сестра. Она просила передать тебе, что, в конце концов, ответила им «да».

– «Да»?

– Именно так она сказала. – Джин подождала немного, но Брук погрузилась в свои мысли. Тогда Джин пожала плеча ми, бросила последний оценивающий взгляд на Чарлза и ушла.

– У тебя есть сестра? – Чарлз, наконец, нарушил тишину, повисшую в кабинете Брук после ухода Джин.

– О да, – слегка нахмурилась Брук. «Это не просто сестра, Чарлз. Это мой близнец», – мысленно добавила Брук, но почему-то не сказала этого вслух. – Ее зовут Мелани. Она манекенщица. Надо полагать, сестра только что согласилась подписать контракт с «Модельным агентством Дрейка».

– Согласилась? Неужели она и в самом деле рассматривала возможность отказать им?

«Модельное агентство Дрейка» подписывало контракт только с моделями высшего класса, которых было немного.

– Я думала, что она должна была бы им отказать, – пробормотала Брук.

– Никто не говорит «нет» Адаму Дрейку, – уныло сказал Чарлз.

Чарлз хорошо знал Адама. Фотографии манекенщиц Дрейка часто появлялись на страницах всех трех журналов «Издательской компании Синклера», потому что модели Дрейка были самыми лучшими. Так же как и сами журналы – «Образы», «Мода», «Спинакер» – были лучшими из лучших. Чарлз Синклер и Адам Дрейк имели немало сходства – оба красивые, могущественные и богатые. Оба привыкли говорить «нет». Но ни один из них не привык слышать «нет».

– Ты не знаешь Мелани, – тихо прошептала Брук.

«Но Чарлз узнает Мелани», – поняла она. Мелани сделает эффектные журналы Чарлза еще более популярными. Брук представляла в своем воображении, как на страницах «Моды» появятся высокопрофессиональные глянцевые фотографии Мелани, элегантной и обольстительной в нарядах от ведущих дизайнеров и в сверкающих драгоценностях. А пейзажные снимки – Мелани с развевающимися на ветру золотистыми волосами, с длинными загорелыми ногами, лежащая на полированной, гладкой палубе яхты, – превосходно подойдут для «Спинакера». Мягкие, романтические акварельные зарисовки усилят приятное впечатление от замечательных произведений, печатающихся на страницах «Образов».

Фотографии Мелани появятся в журналах Чарлза. И Мелани будет ослепительно блистать на знаменитых вечеринках, о которых читала Брук. Мелани будет вращаться среди могущественных и известных представителей мира моды, печати, искусства, театра. Среди таких людей, как Чарлз.

Мелани была во вкусе Чарлза. Мелани – она совсем такая же, как те красивые женщины, с которыми Чарлз заводил любовные романы.

За исключением только одного – Мелани намного красивее остальных. А еще Мелани была Мелани. Никто не говорил Мелани «нет».

– Она не была уверена, что захочет уехать из Калифорнии, – продолжила Брук, безуспешно пытаясь мысленно развести Чарлза и Мелани, которых успело соединить ее воображение.

– Тогда зачем она позвонила в агентство Дрейка? – спросил Чарлз. Он знал, как злился Адам Дрейк из-за перемен в настроении модели. И вообще Чарлз удивился, почему Адам просто не прекратил дальнейшие переговоры с этой манекенщицей, почувствовав первые признаки ее нерешительности.

– Она им не звонила. Это они связались с ней.

– О! – Чарлз попытался вспомнить, поступал ли так Адам когда-либо прежде. – Она твоя старшая или младшая сестра?

– Младшая, – осторожно ответила Брук. Еще одно признание. – Она моложе меня на двадцать минут. Мы близнецы… тоже.

– Я этого не знал, – рассеянно пробормотал Чарлз, слегка нахмурившись. – Вы похожи?

Брук молча уставилась на него, не веря своим ушам. Аристократ с безупречными манерами не стал бы задавать такого вопроса. Это хуже, чем безразличие, хуже, чем ледяная холодность. Это просто жестоко.

Голубые глаза Брук наполнились болью, потом злостью. В ответ Чарлз посмотрел на нее с удивлением и беспокойством.

«Он ведь не мог спросить такое совершенно серьезно?»

Мысли вихрем кружились в голове Брук, пока она смотрела в эти серьезные, озабоченные карие глаза.

– Нет, – наконец промолвила Брук. Конечно, нет. – У нее светлые волосы, как у Джейсона.

Золотоволосая, как твой брат-близнец.

– Ясно, – кивнул Чарлз. – Мне пора идти, – добавил он, посмотрев на свои часы.

– Спасибо, что заглянул.

Зачем ты заехал сюда? Приедешь ли ты когда-нибудь еще?

– Не работай чересчур много, Брук.

Чарлз бросил взгляд на кипы документов, улыбнулся на прощание хозяйке кабинета и вышел.

Прошло всего несколько секунд, как ушел Чарлз, и в дверях появилась Джин:

– Это был Чарлз Синклер!

– Знаю. Ведь я вас познакомила.

– Как ты сама с ним познакомилась, Брук?

– Вообще-то я с ним лично не была знакома. Я выполняла кое-какую работу…

– Он случайно оказался поблизости? Он просто забрел сюда, проделав в полуденном зное такой путь от Парк-авеню?

– Чарлз ходит пешком. Он придумывает идеи для журналов, когда бродит по Манхэттену.

– Но ты же его не знаешь!

– Нет, не знаю, – твердым голосом повторила Брук.

Эту информацию Брук получила не от Чарлза, а от Перкинса. Джон описывал, как Чарлз без устали рыщет по городу, словно зверь на охоте, вынужденный все время находиться в движении.

– Но Чарлз и есть тот самый волшебник, который создает «Образы», так ведь? – настаивала Джин. – Ведь «Образы» – это его видение, его фантазия, так?

– Думаю, Чарлз и Джейсон создают «Образы» вместе, – улыбнулась Брук. – Из тебя получится хороший юрист, Джин.

– Кажется невероятным, что «Образы» – это плод совместных усилий. Особенно если говорить о творческом союзе Чарлза и Джейсона Синклеров. Они кажутся такими разными, – размышляла вслух Джин. – Конечно, они близнецы. Одни мысли, одни чувства. Или ты в это не веришь? Тебе лучше знать.

Брук пожала плечами, внезапно почувствовав неловкость. Было время, когда они с Мелани превосходно общались, в их отношениях существовала гармония. Было время, когда они знали – чисто интуитивно, – о чем думает и мечтает каждая из них. Но это было много-много лет назад. И по мере того как они росли, они все больше отдалялись друг от друга.

– Ну ладно, – быстро продолжила Джин, почувствовав смущение Брук. – Допрос окончен. Увидимся в два часа в кабинете Эндрю.

После того как Джин ушла, Брук села за стол и попыталась сконцентрироваться на адвокатском заключении, которое писала. Но это оказалось невозможным. Ее неотвязно преследовали мысли о визите Чарлза – воспоминание, приводящее ее сейчас в замешательство, – и тревожная новость о переезде Мелани в Нью-Йорк.

Брук вздохнула, наконец, дав волю мыслям и эмоциям. Она должна с ними считаться. Ей придется столкнуться с фактами лицом к лицу.

Чарлз. Чарлз казался миражом среди бела дня. Он никогда не станет частью ее жизни. Она никогда по-настоящему не узнает его. Зато Мелани…

Мелани. Мелани переезжает в Нью-Йорк. Превосходно. Брук уже стала личностью. И ее абсолютно устраивает, кто она есть. Она занимается тем, чем ей хотелось заниматься. Мелани больше не представляет для нее угрозы. Вся эта история осталась в прошлом.

«Хорошо, – спокойно сказала самой себе Брук. – Я сумею со всем этим справиться».

Зачем Мелани это делает? У нее в Калифорнии есть все. Чего же еще надо?

Нет. Конечно, этого недостаточно. Иметь все – это слишком мало для Мелани…

На другом краю континента, в Уэствуде, Мелани схватила ключи от машины и ринулась из своей квартиры в теплоту восхитительного летнего калифорнийского дня.

Она ехала на своем спортивном голубом «мерседесе» по бульвару Сан-Висент в сторону океана. Навстречу огромным потоком двигались машины в восточном направлении, к лабиринту эстакад. Они ехали в глубь страны, в смог, духоту и застойную атмосферу. Она же держала путь к побережью.

Мелани тихо напевала под музыку, звучащую по радио, и отстукивала пальцами ритм, довольно улыбаясь, когда свежий океанский бриз развевал ее длинные золотистые волосы.

«Стану ли я скучать без всего этого?» – размышляла Мелани. К калифорнийскому образу жизни с его легкой солнечной свободой и летом круглый год она, безусловно, привыкла за свои двадцать пять лет. Теплое сияющее солнце, бескрайний синий Тихий океан и нежные морские бризы до сих пор заставляли ее трепетать от удовольствия. Тело Мелани было холеным, здоровым, с золотистым загаром, а ее характер – веселым и свободолюбивым.

Мелани была именно такой, какой и должна быть жительница Южной Калифорнии, здесь все такие – несмотря на многолюдье, смог, слишком высокий темп жизни, наркотики, преступность и фальшивый блеск. Прежде всего, этого был на стоящий блеск, естественное сияние золотистого солнца, улыбающегося сверху бескрайнему, первозданному морскому пейзажу и великолепной тропической листве. Мелани процветала в Южной Калифорнии. Это были ее роскошная зеленая земля, ее волнующий до трепета город, ее океан цвета синего сапфира, ее белоснежный пляж. Жизнь была легкой. Мелани владела собой и ничего не боялась.

А на что будет похожа жизнь на восточном побережье? Сможет ли она вписаться в нее? Будет ли чувствовать себя уютно? Брук переехала на восточное побережье сразу после окончания высшей школы и с тех пор никогда не возвращалась сюда. Она четыре года жила в Бостоне, будучи студенткой Гарвардского университета. Потом она переехала в Нью-Йорк – в Манхэттен, – чтобы учиться в юридической школе.

«Если Брук смогла это сделать, смогу и я», – с бравадой сказала себе Мелани. Она знала, что на самом деле это не правда.

Она не смогла бы сделать то, что сумела Брук. Брук добилась успеха тяжелым трудом. Брук со своим блестящим, логическим, дисциплинированным умом могла добиться чего угодно.

Мелани же свои достижения получала «на блюдечке». Ей нужно было только улыбаться, ослепительно блистать и играть свою роль. Она должна просто быть такой, какой все ее считали: красивой, счастливой, обаятельной, стройной, сексуальной, модной, сияющей.

Это было так легко.

И вместе с тем это было так трудно.

Мелани тихо вздохнула, направляя свой спортивный закрытый двухместный «мерседес» к стоянке на океанском побережье. Она кинула ключи от машины под переднее сиденье, сбросила с себя хлопчатобумажную легкую курточку, спрятала в сумку солнцезащитные очки и грациозно побежала на пляж по узкой, посыпанной гравием дорожке.

Обычно Мелани, когда бегала трусцой, умела переключать мысли на что-нибудь нейтральное. Обычно она вдыхала соленый воздух и чувствовала, как ее крепкое, красивое тело летит по песку навстречу ветру. Обычно она не думала, а просто наслаждалась ощущениями.

Но только не сегодня. Только не после того, как сказала «да» Адаму Дрейку. С той самой минуты непрерывный насмешливый диалог звучал в ее голове.

– Зачем ты переезжаешь в Нью-Йорк? Здесь у тебя есть все, что ты хочешь. Разве этого не достаточно?

– Да, конечно.

– Тогда почему ты переезжаешь, Мелани? Чтобы произвести впечатление на Брук?

– Нет.

– Хорошо. Потому что на Брук не произведет никакого впечатления даже то, что ты станешь самой высокопрофессиональной моделью мира. Это просто слишком легко.

– Может быть, я хочу подружиться с Брук.

– Ты думаешь, это возможно? После стольких лет?

– Да. Конечно. Это должно быть возможно.

– Итак, ты переезжаешь в Нью-Йорк для того, чтобы подружиться с Брук? И твой переезд не имеет ничего общего с тем, что «Дрейк» – лучшее агентство?..

– Конечно, это имеет значение. Мне нравится быть моделью. И если я действительно хочу сделать карьеру, то мне придется переехать в Нью-Йорк.

– Ты на самом деле обойдешь Брук, если станешь лучшей в мире. Трудно прекратить соревноваться после всех этих лет…

– Я не хочу больше тягаться с Брук.

– О!

– Я чувствую пустоту. Часть меня опустела.

– Это проблема близнецов.

– Что-то в этом роде.

– Тогда переезжай.

– Я и переезжаю.

– Но помни, Брук может не испытывать те же чувства. Почему она должна чувствовать так же?

– Я знаю.

Тяжело дыша, Мелани остановилась на краю пляжа. Бег трусцой превратился в быстрый бег. Все болело – руки, ноги, грудная клетка, легкие.

Но была еще более глубокая боль – болезненное предчувствие того, какая пустота будет в душе Мелани, если она переедет в Нью-Йорк, но при этом они с Брук станут еще более чужими. Мелани пугало, что ей предстоит испытать эту боль, и именно поэтому она чуть было не ответила «нет» Адаму Дрейку.

– На самом деле ты не нравишься Брук, помнишь об этом?

– Я помню. Но она не знает меня. Прошло столько лет.

– Это очень большой риск.

– Да. Но я должна попробовать.

 

Глава 2

Пасадена, штат Калифорния

Сентябрь 1963 года

– Кто у нас здесь? – Учительница подготовительной группы поспешила через классную комнату к Эллен Чандлер и ее одинаково одетым четырехлетним дочерям. – Близнецы!

Когда учительница подошла к ним, Мелани и Брук уже сняли свои одинаковые синие курточки с капюшонами, и взору открылись золотистые локоны Мелани и каштановые кудри Брук.

– О! – воскликнула учительница. – Но они не как две капли воды, – с некоторым разочарованием добавила она.

– Нет, – тихо сказала Эллен, словно извиняясь.

– Ну ладно, вообще-то для нас даже лучше, что они не похожи. – Учительница быстро пришла в себя. – Мы сможем различать их, им не удастся нас разыгрывать. – Учительница взглянула вниз, на две пары голубых глаз – одна пара была темнее другой, – которые серьезно смотрели на нее. Учительница понимающе улыбнулась: – Готова поклясться, что вы обе любите подшутить над другими. – Потом учительница посмотрела на Эллен и добавила, словно Мелани и Брук здесь вообще не было: – Не завидую вам, что у вас близнецы. Двойная работа. Уверена, вы весьма рады, что им пришло время ходить в школу.

Эллен нахмурилась и подняла подбородок.

– Думаю, им будет полезно общение с другими детьми, – твердым голосом сказала она. – Но я стану сильно скучать по ним. – Эллен присела перед дочками, обняла их – одну правой рукой, другую левой – и крепко прижала к себе. – Будьте умницами, мои маленькие леди.

– Будем, мамочка! – хором ответили Брук и Мелани.

Ночью в спальне – они спали в одной комнате, хотя каждая из них могла бы иметь отдельную, – Мелани и Брук разговаривали о своем первом дне в школе.

– Мы там единственные близнецы, – нахмурилась Мелани. – Все остальные дети – по одному.

– Нам повезло.

– Но, Брук, что, если…

– Если что?

– Что, если… – прошептала Мелани. – Что, если всегда рождаются близнецы, а потом один из них умирает?

– Мелли!

– Что, если именно так все и происходит в жизни?

– Нет.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

Мелани помолчала.

– Брук, пообещай мне, что если я умру, то смогу стать твоей тенью, – настойчиво сказала Мелани.

– Я вообще не стану разговаривать с тобой, если ты будешь говорить такие вещи.

– Пообещай мне.

– Обещаю.

В течение нескольких минут они задумчиво жевали шоколадное печенье. И вдруг обе одновременно снова испытали беспокойство, вызванное еще одним неприятным воспоминанием об их первом школьном дне. Брук начала спрашивать, а Мелани закончила вопрос.

– Ты думаешь, мамочка…

– …хочет, чтобы нас у нее вообще не было?

– Двойная работа.

– Но мы же помогаем ей.

– Может быть, нам стоило помогать ей больше.

– Да, стоило бы.

– Мы будем помогать ей больше, – договорились они, серьезно кивнув головками.

– Брук, что значит «как две капли воды»? – через несколько секунд спросила Мелани.

– Мамочка говорит, что это означает «совершенно похожие».

– Но учительница сказала, что мы не похожи. А ведь мы абсолютно похожи, – твердым тоном заявила Мелани.

Брук и Мелани насмотрелись в зеркало. В первые четыре года их жизни и в течение девяти месяцев до рождения они были неразлучны. Тот же самый размер. Та же самая форма. Те же самые мысли и идеи. Они расчесывали друг другу волосы смотрели друг другу в глаза и полагали, что видят собственное отражение.

Шесть месяцев назад Брук сделала для себя открытие, что они не совсем похожи, когда, не веря своим глазам, уставилась на отражение в оконном стекле, увидев там совсем другую маленькую девочку. Это взволновало и расстроило ее. Но она не стала ничего говорить Мелани, потому что знала наверняка: Мелани тоже расстроится.

– Нет. Мы совершенно похожи внутри, – серьезно объяснила тогда Брук сестренке. – Но выглядим мы по-разному. Именно поэтому люди могут различать нас.

Мелани покорно пошла вслед за Брук в спальню родителей, где стояло большое зеркало.

– Видишь? – спросила Брук, когда они встали перед зеркалом. – Твои волосы желтые, а мои – коричневые.

– Но это единственное различие, – пожала плечами Мелани.

– Твои глаза тоже синие, но светлее, – настаивала Брук.

Она одна страдала в течение шести месяцев и теперь чувствовала наконец облегчение, что сможет разделить это открытие с Мелани.

Мелани уставилась в зеркало на свои светло-голубые глаза. Они были такого цвета, как небо в летний день. Мелани никогда раньше не видела такого цвета глаз. Она хорошо знала только глаза Брук, но они действительно были другими. Глаза Брук были синие – цвета океана, а не небесно-голубые. Мелани смотрела на свое отражение, загипнотизированная собственными глазами, наполовину ненавидя их, наполовину заинтригованная их красивым цветом. И чем дольше Мелани смотрела в зеркало, тем больше ей нравились светло-голубые глаза, уставившиеся на нее. А еще ей нравился золотой нимб, обрамлявший ее лицо.

– Может быть, в конце концов, даже лучше не быть абсолютно похожими, – наконец сделала заключение Мелани.

В раннем детстве Брук и Мелани выглядели и вели себя так, что ни у кого не возникало сомнения – это, конечно, близнецы. Одинаковость была более характерной, чем различие. Мелани и Брук воплотили в себе смешанную идентичность, а не отчетливую похожесть. Они воспринимались как нечто целое – близнецы Чандлер.

По мере того как девочки росли, проявлялась уникальная личность каждой из них. Но они оставались близнецами и не могли быть просто Брук и Мелани. Закон «целостности» близнецов все еще существовал. Но появлялось все больше различий, каждая из них превратилась в противоположность другой половины. Золотоволосая и темноволосая, умная и спортивная, веселая и обязательная, счастливая и серьезная, красивая…

Такие определения, произносимые иногда всерьез, иногда в шутку, исходили и от учителей, и от друзей, и от семьи. В начальной школе Мелани и Брук не обращали внимания на эти ярлыки. Они знали, что внутри были похожи. Они делились друг с другом всем, превосходно понимали друг друга даже без слов и были лучшими подругами.

Но однажды в шестом классе Мелани не выбрала Брук в свою команду для игры в классики.

– Мелани, почему ты не выбрала меня? – В темно-синих глазах Брук блестели слезы.

– Ты плохо прыгаешь в классики. Ты совершенно не спортивная, – просто ответила Мелани, удивленная реакцией Брук.

– Но я… мы… близнецы, – пробормотала Брук.

– Брук, ты говоришь глупости. Если бы ты была капитаном команды по правописанию, ты бы выбрала меня?

– Да! Конечно!

– Это было бы глупо, Брук, – спокойно настаивала Мелани. – Ты бы не выиграла, если бы взяла меня в команду.

– Все равно.

– Это было бы глупо. А ты совсем не глупая.

Когда по щекам Брук потекли слезы, глаза Мелани тоже наполнились слезами, потому что они все еще были одно целое. Когда одна огорчалась, другая чувствовала от этого боль.

– Брук! – закричала Мелани, обняла сестру и крепко прижалась к ней. – Пожалуйста, не плачь. Прости меня. Давай уйдем куда-нибудь. Мне совсем не хочется играть в классики – это глупая игра!

Однажды летом, когда девочкам уже исполнилось по тринадцать лет, случилось то, чего они не могли ни изменить, ни взять под свой контроль, ни остановить. Произошло то, на что они не могли не обращать внимания и что сделало их чужими.

В то лето Мелани совершенно неожиданно стала красавицей. Из симпатичного золотоволосого ребенка она превратилась в красавицу, при виде которой захватывало дух, сердце замирало, а голова кружилась. Все головы поворачивались им вслед, когда они шли вместе – пока Брук мирилась с ролью «менее красивой», а с губ прохожих невольно слетали охи и ахи, и рты растягивались в радостных улыбках.

Мелани улыбалась в ответ – счастливая, сияющая. Ведь это она, Мелани, нравится всем. До чего же весело! Но почему Брук такая грустная? Брук, улыбнись!

Нет, Брук не могла улыбаться. Это слишком сильно обижало ее. Иногда поклонники Мелани с фотокамерами вели себя бесцеремонно и просили Брук отойти в сторону, чтобы она не попала в кадр…

Брук отходила в сторону и совершенно исчезала из виду. Она скрывалась в убежище своих ярлыков – умная, эрудированная, способная, компетентная, серьезная, обязательная Брук – и избегала того, какой была Мелани. Мелани сначала удивлялась и обижалась, что Брук стала держаться от нее подальше, но потом быстро пришла в себя и нашла утешение в удивительном ощущении быть такой поразительно красивой, счастливой, пользующейся общей симпатией близняшкой.

Брук и Мелани больше не составляли единое целое и не являлись половинками этого целого. Теперь они стали просто сестрами и, оставаясь детьми одних родителей, соревновались между собой, как любые другие сестры или близкие родственники. Но их конкуренция была даже хуже, потому что огромное значение приобрели прилипшие к ним ярлыки. Лучший близнец, любимый близнец…

Эллен и Дуглас Чандлер наблюдали, как росли их дочери-близнецы, и испытывали смешанное чувство гордости, удивления и беспокойства. Каждая из двух девочек была необычной сама по себе, каждая обладала исключительными талантами и представляла собой личность. Но связь между близнецами всегда особенная. Родители близнецов поражаются превосходному общению своих детей: один начинает что-то говорить, о чем-то размышлять, а другой тут же подхватывает и заканчивает. Даже бессловесное общение между Брук и Мелани казалось непринужденным, легким и дивным.

Но восхищение Эллен и Дугласа переросло в беспомощное беспокойство, когда они стали замечать, как настойчиво и непреклонно их дочери-подростки начали отрицать связь между собой. Каждая из сестер-близнецов пыталась отчаянно и упрямо доказать, что она не является частью единого целого. Не было никакого сходства между ними, ничего общего. Больше у них не было ни общих друзей, ни общих интересов, ни общего веселья. Они даже перестали справлять вместе свой день рождения.

Когда дочери из маленьких девочек превратились в девушек, Эллен задумалась: а знает ли она их вообще? Какими женщинами они станут? «Женщинами, владеющими собой, – решила Эллен. – Владеющими собой, настойчивыми, скрытными женщинами».

Сердце у Эллен начинало болеть, когда она наблюдала, как Брук борется с красотой Мелани. Сначала Брук стала искать утешение в еде. Ее смуглое симпатичное личико и стройное молодое тело стали толстыми, вызывая обидное сожаление. Тогда Брук впала в другую крайность. Она вообще перестала есть и стала худющей – еще худее, чем Мелани. Но потом Брук обнаружила, что строгая дисциплина и контроль над собой помогут ей пережить любую боль и добиться результатов. В итоге Брук с головой окунулась в свои собственные успехи и достижения.

– Дорогая, – Эллен с любовью гладила коротко остриженные темно-каштановые волосы Брук – полную противоположность светлым локонам Мелани, – когда ты повзрослеешь и будешь учиться в колледже, ты станешь очень красивой.

Эллен знала, что это правда. Брук превратится в смуглую, соблазнительную, страстную красавицу. Рано или поздно это произойдет. Сейчас же, в пятнадцать лет, Брук заставляла себя не обращать внимания на внешность. Ее одежда – в мрачных синих, коричневых и серых тонах – казалась и аккуратной, и опрятной, и деловой. Но Брук станет красавицей.

– Это не важно, мама, – холодно ответила Брук, отстраняясь от матери.

«О, моя дорогая, – думала Эллен, – как бы мне хотелось помочь тебе».

Но Эллен не могла помочь дочери. Брук не стала бы говорить о своей боли, это было ее личным делом.

В Мелани, своей золотоволосой дочке, Эллен видела такое же умение владеть собой, упорство и скрытность, спрятанные глубоко под сияющей внешностью. Мелани казалась настоящим воплощением ослепительного солнца, которое ни когда не пряталось за облаками и никогда не садилось за горизонт. Но это был способ Мелани владеть собой. Мелани могла страдать, бороться со своими чувствами, обижаться, испытывать боль. Но все это было ее личным делом, она никогда не показывала своих истинных чувств.

Мелани должна была всегда казаться счастливой и сияющей, точно так же как Брук должна была всегда казаться серьезной и вдумчивой. Каждая из сестер требовала от себя такого поведения, потому что они – близнецы, яростно отвергающие дружеские отношения между собой, – требовали такого поведения и друг от друга.

Дугласу и Эллен не оставалось ничего другого, как надеяться, что все это пройдет. Отчаянное отрицание особой связи между близнецами давало их дочерям почти безграничную энергию, и это было сильнее, чем деликатный совет любящих матери или отца…

Когда девочки учились в высшей школе и семья время от времени собиралась вместе за обеденным столом, разговор быстро переходил на тему достижений каждой из сестер-близнецов. Родители настраивали их тем самым трудиться упорнее и добиваться еще большего. У Брук и Мелани не осталось ничего общего, кроме всепоглощающего желания стать самой лучшей. Или, по крайней мере, стать лучше, чем другая. Каждая из них блистала в своей области, и каждая из них пыталась преуменьшить значение того, что считала важным другая сестра.

– Спорить только для того, чтобы отстоять себя? – однажды вечером спросила Мелани. Команда школьного дискуссионного клуба, капитаном которой была Брук, выиграла соревнования местного масштаба, штата и национальное. Мелани тряхнула своими золотистыми волосами, будто хотела выбросить из головы мысль о достижениях Брук. – Это кажется таким бессмысленным.

– Но не глупым, – многозначительно отпарировала Брук.

Мелани была лидером группы поддержки и только что получила главную роль в школьной пьесе. Холодный взгляд синих глаз Брук напомнил Мелани о том, что именно думала сестра о группах поддержки и о спектаклях.

Брук постоянно занималась, получала высшие награды, у нее было не много друзей, и она не ходила на свидания. Мелани училась только тогда, когда это было необходимо, получала средние оценки, ее постоянно окружала толпа восхищенных друзей обоих полов.

В свободное время, свернувшись калачиком на безупречно заправленной кровати в своей спальне, где всегда царил идеальный порядок, Брук читала книжки по юриспруденции. У Мелани никогда не было ни минуты свободной. Ее жизнь напоминала яркий коллаж из танцев, вечеринок, музыки и смеха. Она, грациозная, холеная, резвилась в сапфировом океане, скакала верхом на лошади без седла по белому песку пляжа, от нее исходил соблазнительный и дразнящий дух жизнерадостности и веселья.

Брук любила заниматься историей и английским языкам, а Мелани – домоводством. Во время самостоятельной работы в читальном зале Мелани с огромным удовольствием делала эскизы одежды, а на уроках домоводства шила наряды. Одежда Мелани, сшитая по ее собственным эскизам, была дерзкой, яркой, необычной.

Мелани нравилось создавать модели нарядов для себя самой, но больше всего она получала удовольствие от придумывания нового имиджа для своих друзей. Из ее комнаты, где в красочном беспорядке были разбросаны журналы и книги с лоскутами ткани в качестве закладок, одежда, обувь, шарфики и ленточки, друзья уходили, радуясь своим обновам – ярким, сексуальным «заявлениям в мире моды».

Мелани обладала врожденным чувством цвета, дизайна, моды и стиля. И это было даже больше, чем просто чутье: у нее был талант к этому.

– Мелани, с моим цветом волос я не могу носить что-то ярко-красное! – возражала подруга.

– О, ты можешь, – уверенно заявляла Мелани, со знанием дела подворачивая манжеты ярко-красных рукавов, подшивая подол и отступая назад, чтобы в очередной раз убедиться, что ее безграничная фантазия дает поразительный эффект.

– Могу, – тихо говорила подруга. – Ого!

Брук стоически не обращала внимания на смех, музыку и веселые голоса, доносившиеся из превращенной в бутик спальни ее сестры, и упорно боролась с не дававшими ей покоя тяжелыми мыслями.

«Почему я не могу выглядеть так же, как Мелани? – сокрушалась Брук. – Почему я не могу быть такой, как Мелани? Я хочу…»

«Нет, не хочешь», – упрямо напоминала сама себе Брук, натягивая свою синюю плиссированную юбку и застегивая белую блузку с широкими рукавами.

«Если бы только Брук позволила мне помочь ей с одеждой, – с сожалением тысячу раз думала Мелани. Но потом она вспоминала высокомерное презрение в холодных синих глазах Брук и ее низкий, глубокий, суровый голос. – Я не нравлюсь Брук. Почему же тогда я должна беспокоиться, что ее внешний вид такой тусклый и непривлекательный? Мне не стоит переживать из-за этого. Я и не волнуюсь».

В конце последнего года высшей школы Брук получила право произнести речь, как наиболее вероятный претендент на получение академической стипендии. Мелани, которая три года подряд выбиралась королевой школьных балов, стала среди сверстниц наиболее вероятным претендентом на звание «Мисс Америка».

Брук выиграла академическую стипендию в Гарвард. Она переехала в Бостон через неделю после окончания высшей школы. Мелани поступила в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе и работала флористом в Уэствуде, чтобы оплачивать расходы на свое образование.

Разделенные целым континентом и находясь вдали от испытующего взгляда друг на друга, Брук и Мелани начали делать открытия в отношении самих себя. В комнате Брук – в общежитии, расположенном рядом с Гарвардской площадью, – были разбросаны предметы одежды, музыкальные пластинки, похвальные грамоты и любовные романы. На первом курсе Брук добавила к своему гардеробу одежду из твида, разбавив тем самым коричневые, синие и серые тона. Ко второму курсу – в течение многих месяцев в полном одиночестве в своей комнате, втайне от всех она энергично пробовала всевозможные комбинации одежды – Брук начала носить яркие свитера, блузки с вышивкой и джинсы-клеш. Она отрастила волосы и завязывала непослушные каштановые кудри яркими, красочными шарфиками и ленточками.

Брук вместе со своими подругами танцевала под музыку группы «Бич Бойз» и болтала с ними о мужчинах, которые приглашали ее – ее! – на свидания. Эти мужчины смотрели в бездонные синие глаза Брук и хрипло шептали, какая она симпатичная и как сильно они хотят обнять ее, и поцеловать, и…

Брук в ответ смотрела на них так удивленно, словно не верила своим ушам. Но они говорили это совершенно серьезно, и Брук возвращалась в общежитие намного позже положенного часа, смеясь про себя и давая дежурной путаные объяснения, почему она опять задержалась.

Внезапно жизнь Брук наполнилась смехом, весельем, друзьями. Она открыла для себя счастливую, отзывчивую, любимую и любящую Брук. Но что же случилось с другой Брук – той дисциплинированной, настойчивой Брук? Где она была? «Все еще здесь», – понимала Брук. Просто она узнавала себя все больше и больше, узнавала, какой она на самом деле была. Новая, счастливая Брук по-прежнему лучше всех сокурсников училась в Гарвардском университете. Она хотела быть самым лучшим юристом, каким только можно стать.

В комнате Мелани в общежитии с видом на теннисные корты и беседку царил безупречный порядок. Книги были расставлены на полках по алфавиту, а одежда аккуратно сложена. Мелани прилежно занималась и получала отличные оценки. Поздно вечером, в мирном уединении своей прибранной комнатки, Мелани в мешковатых серых свитерах сидела, скрестив ноги, на полу и набрасывала эскизы красивых нарядов.

В университете, где Брук уже больше не могла следить за сестрой, Мелани сбросила свое красочное оперение и избавилась от толпы восхищенных поклонников. Она носила скромную, неброскую одежду, наносила на лицо легкий макияж и не украшала волосы. И все равно она не могла оставаться не заметной. Было просто невозможно спрятать красоту, от которой нельзя отвести глаз, пусть даже это и неприлично. К концу первого курса все знали Мелани Чандлер, поразительно красивую, но суховатую в общении студентку, которая предпочитала заниматься, а не ходить на свидания. Должно быть, где-то еще у нее есть приятель…

Мелани училась, моделировала и шила одежду. Каждое утро на рассвете она бегала трусцой по бульвару Сан-Висент до пляжа в Санта-Монике. Ей нравилось чувствовать мягкий белый песок под ногами, слышать ласковый плеск океана, наблюдать за грациозным полетом морских чаек и вдыхать прохладный соленый воздух. В ее небесно-голубых глазах отражалось восхищение сказочной картиной рассвета, и она чувствовала величайшее умиротворение.

В конце первого курса зачетной работой для студентов класса модельера-дизайнера, в котором училась Мелани, стало задание разработать и сшить три наряда. Мелани сделала даже больше – она подготовила и сдала свои фотографии, на которых демонстрировала наряды собственного изготовления.

Спустя неделю после сдачи зачетной работы учитель Meлани остановил ее перед занятиями.

– Я показал твои фотографии своему приятелю, который работает в компании «Спортивная одежда Малибу», а он, в свою очередь, показал их владельцу фирмы, – улыбнулся учитель. – И тот хотел бы встретиться с тобой.

– Правда? – Мелани просто не могла в это поверить! Это было ее мечтой – заветной мечтой! – стать модельером…

Но когда Мелани встретилась с Грантом О'Коннеллом, она поняла, что ему нужна была ее красота, а не ее замечательные новаторские модели.

– У тебя такая внешность, какая нам нужна, Мелани. Жительница Калифорнии, пышущая здоровьем, естественная и спортивная. Ведь ты спортсменка, так?

Спортивный близнец. Мелани не была членом университетской спортивной команды. Но этот ярлык ей по-прежнему подходил, потому что она бегала по утрам на пляже, занималась верховой ездой, серфингом… в общем, одиночными видами спорта.

– Полагаю, да. – «А что вы думаете о моих моделях? Вы, вообще-то хотя бы взглянули на них?»

– Нам нужно сделать серию фотографий новой коллекции. В первую очередь это купальные костюмы, шорты, сарафаны – весь набор моделей «Спортивной одежды Малибу». И я думаю, что ты как раз та манекенщица, которую мы уже долго ищем.

Фирма «Спортивная одежда Малибу» действительно долго подбирала подходящую девушку-модель. Они получали сотни заявлений от претенденток, но ни одна из них не подходила. Пока не появилась Мелани Чандлер. А ведь она даже не обращалась к ним.

– Манекенщица, – пробормотала Мелани. – «Мне хочется создавать модели одежды, а не носить их. Я не хочу быть манекенщицей».

Но Мелани нравилось демонстрировать одежду. Она любила красивые наряды. Она получала удовольствие, позируя фотографам, но даже не придавала значения тому факту, что красивая женщина на всех фотографиях – это она сама. Ее артистическое чутье на моду только еще больше подчеркивало ее красоту.

Мелани не забыла о своей мечте стать модельером – когда-нибудь стать. Но сейчас ей казалось забавным и интересным демонстрировать одежду. И это было то, что она могла делать хорошо.

Как манекенщица, пользующаяся неизменным успехом, Мелани стала известной. Она снова оказалась в свете огней рампы. Но на этот раз Мелани делала это для себя, а не ради Брук. Теперь она могла, и будет защищать свои личные, мирные, спокойные моменты жизни, которые так много значили для нее.

Редко, но неизбежно, по разным поводам – Рождество, каникулы, серебряная свадьба родителей – Брук и Мелани встречались друг с другом, вспоминая о давно отброшенных в сторону ярлыках. Мелани сияла и ослепительно сверкала. Брук вытаскивала из дальнего угла шкафа свои старые синие юбки, снимала красочные ленточки с волос и с трудом напускала на себя такую непривычную уже для нее угрюмость. Они обе ненавидели маскарады и вздыхали с облегчением, когда время визитов подходило к концу.

В промежутках между этими необходимыми поездками домой Брук и Мелани не общались друг с другом. Но однажды весенним днем, когда они учились на первом курсе, Мелани импульсивно потянулась к черной телефонной трубке в своей комнате в общежитии, набрала номер справочной телефонной службы Кембриджа, штат Массачусетс, и несколько мгновений спустя ее соединили с номером комнаты Брук.

После первого же гудка Брук подняла трубку своего синего с переливами телефона:

– Алло.

– Брук?

– Мелани! Не могу этому поверить.

– Не можешь поверить чему?

– Я только что собиралась позвонить тебе.

– Действительно? Зачем?

– Понятия не имею. Просто…

– …хотела поговорить с тобой.

– Да.

Им хотелось поговорить. Но болезненно-отчаянная попытка начать разговор потерпела провал, и беседа сошла на нет. Глупо. По-дурацки. Что заставило их думать, что им есть, что сказать друг другу? Они вновь замолчали еще на три года.

 

Глава 3

Нью-Йорк

Июль 1985 года

– Марго, ты выглядишь очень счастливой, – заметил Чарлз с улыбкой, когда Марго Харпер, литературный редактор журнала «Образы», вошла в его кабинет.

– У меня есть пять финалистов для литературного конкурса.

– И?..

– Они все очень хорошие, – сообщила Марго.

– Но один из них – просто настоящая сенсация? – предположил Чарлз.

– Один – просто сенсация.

– Вы все пришли к такому заключению?

Обычно Марго и другие редакторы никогда не приходили к единодушному мнению в своих решениях относительно победителя литературного конкурса «Образов». Ежегодный конкурс имел важное значение для победителя. Победа в нем часто открывала перед неизвестным писателем неограниченные возможности карьеры и путь к славе. Предполагалось, что редакторы должны выбирать рассказ по его литературным достоинствам. Но при этом члены жюри не забывали, что своим выбором предрекают автору будущий успех. Обычно им приходилось принимать сложное решение. Литературный конкурс «Образов» всегда предусматривал исключительное качество.

– Это только потому, что другие оказались не так уж хороши? – спросил Чарлз.

– Нет. Каждый из них мог бы стать победителем в любой другой год. Конечно, – Марго пожала плечами, – ты можешь не согласиться с нашим выбором.

Чарлз, как главный редактор журнала, должен был принимать окончательное решение. Но он ценил суждение и мнение других редакторов. Из сотен присланных произведений Чарлз читал только пять, выбранных его редакторами.

– Разве ты не собираешься дать мне какие-нибудь под сказки? – улыбнулся Чарлз.

– Нет, – твердым тоном сказала Марго, протягивая Чарлзу стопку текстов. – Вот они. В алфавитном порядке.

Марго колебалась.

– Да? – вопросительно посмотрел на ее Чарлз.

– Один из текстов написан от руки. Мы отпечатали его. Но тебе мы даем и оригинал тоже.

– Написан от руки?

– Автор живет в Африке. Думаю, там не удалось найти машинистку.

Марго пыталась сказать все это обычным тоном, но, конечно, этим она только выдала секрет. Чарлз понял, что именно написанное от руки произведение автора из Африки стало единодушным выбором редакторов его журнала. Чарлз ободряюще улыбнулся Марго. Не имеет никакого значения, что он догадался об их решении. Это ничуть не повлияет на его мнение. Он выберет то произведение, которое покажется ему самым лучшим.

Этой же ночью Чарлз читал тексты, расположившись в элегантной, с дорогими украшениями, в кремово-пастельных тонах гостиной своего пентхауса с видом на Центральный парк. Он читал их медленно и внимательно, в алфавитном порядке. Рукописный рассказ был четвертым по счету. Чарлз совсем было собрался прочитать его последним, но потом передумал. Он должен сохранять объективность.

Чарлз посмотрел на рукописный оригинал. Текст был написан разборчивым, красивым почерком, темно-синими чернилами. Чарлз решил читать оригинал. Его взгляд скользнул с названия «Эмералд» на имя автора – Гейлен Элизабет Спенсер.

– Гейлен, – пробормотал Чарлз, – Гейлен.

Чарлз уставился на тетрадные странички, которые держал в руках, и вспомнил симпатичную невинную пятнадцатилетнюю девочку, пишущую что-то в малиновом блокноте при тусклом свете керосиновой лампы. Это было смутное, восхитительное воспоминание о золотисто-рыжих волосах и огромных зеленых глазах, которые робко и одновременно отважно смотрели на него: «Нет, Чарлз, ты не можешь прочитать то, что я пишу».

И все-таки я прочитаю эти бесценные, тайные слова, Гейлен.

Пальцы Чарлза немного дрожали, когда он взял первую страницу…

К тому времени, когда Чарлз закончил читать рассказ Гейлен, его сердце стучало быстро и тревожно. Чарлз вышагивал по своему пентхаусу, пытаясь унять сердцебиение и собраться с мыслями. Он проглотил стакан бурбона – у него совсем пересохло во рту – и бесконечно долго стоял, уставившись на сверкающие огни простиравшегося перед ним Манхэттена.

Наконец Чарлз набрал номер телефона квартиры Джейсона на Риверсайд-драйв. Телефон звонил раз двадцать, но никто не снял трубку. Чарлз нетерпеливо посмотрел на часы с боем от Тиффани, стоявшие на белой мраморной каминной полке. Часы показывали одиннадцать вечера. Была пятница, и Джейсон мог находиться где угодно.

Чарлз положил трубку. Потом, не задумываясь, не пытаясь специально вспомнить номер, по которому он не звонил в течение одиннадцати лет, набрал в определенной последовательности ряд цифр, и произошло соединение с виллой в Саутгемптоне. Чарлз предполагал, что свободное время Джейсон проводит там. Но они никогда не обсуждали этот вопрос.

Пока Чарлз слушал длинные гудки в телефонной трубке, его голову заполнили тяжелые мысли. Вновь всплыли болезненные чувства давних дней, напомнившие о той части его жизни, которая уже кончилась, но которая навсегда осталась с ним.

Ответь на звонок, Джейсон, черт побери!

Джейсон какое-то мгновение смотрел на всегда молчавший телефон. Как он может звонить? Этот номер был никому не известен – ни знакомым, ни многочисленной обслуге: смотрителям, садовникам и экономкам. Здесь, на вилле, Джейсону нужен был телефон, чтобы делать звонки. Но сюда никто не звонил уже много лет.

Джейсон положил кисть и, медленно направляясь к телефону, пропитанной скипидаром тряпкой вытер краску с рук.

– Алло?

– Джейсон, – промолвил Чарлз. Он уже собирался повесить трубку. Он больше не мог выносить звук безответных гудков. – Я отрываю тебя от…

– Нет, Чарлз, – поспешно ответил Джейсон. Конечно, Чарлз знал этот номер. Когда-то это был и его дом, это был и его телефонный номер тоже. – Что-то случилось?..

– Все замечательно. Просто я только что закончил читать присланные на конкурс рассказы. – Чарлз замолчал. Он вспомнил, что так и не прочитал пятый текст. Но он прочитает его. Хотя это уже не имеет никакого значения.

– О!

– Здесь есть один рассказ, Джейсон, – быстро и горячо заговорил Чарлз. – Он такой хороший. Я еще никогда в жизни не читал ничего подобного! В нем есть и романтика, и приключения, и страсть, и сила, и красота. – Чарлз задержал дыхание. – И он написан так искусно, Джейсон… – низким и мягким тоном продолжил Чарлз мгновение спустя, – он может изменить характер нашего журнала, нашего проекта.

«Наш журнал, наш проект», – произнес про себя Джейсон. Это правда. «Образы» были их творением. Вместе они превратили «Образы» в тот журнал, каким мечтал видеть свое любимое детище Эллиот, – гармоничное, утонченное издание, приятно сочетающее живопись и литературу. Чарлз и Джейсон вместе создавали каждый великолепный номер, но только Чарлз понимал, соответствует ли конечный результат их замыслу. Только Чарлз мог читать и выбирать рассказы.

Чарлз и Джейсон вдвоем сплетали живопись и литературу на страницах «Образов» в красивый, сложный и неподражаемый гобелен. Чарлз проводил долгие часы, терпеливо разъясняя Джейсону содержание рассказов. Джейсон внимательно слушал, а потом воплощал в живописи страсть и энергию слов.

Объяснял ли Чарлз очень образно или же Джейсон так замечательно понимал его, но живопись и слова всегда гармонично сочетались. Превосходно сочетались. Словно одно сердце и один разум внимательно и с любовью подбирали и то и другое.

– Расскажи мне о нем, Чарлз.

И пока Джейсон слушал историю Эмералд – чарующий любовный рассказ о наивной молодой девушке и о лихом, опытном искателе приключений, оказавшемся на рубеже двух столетий в Африке, – в его воображении складывалось четкое, ясное, живое представление сцен, которые описывал Чарлз. И образ красивой, невинной, страстной героини.

– Ну что? – спросил Чарлз, когда закончил свой пересказ. Он не сказал вслух, потому что никогда не смог бы произнести такое: «Если бы ты только мог прочитать его, Джейсон! Он читается словно поэма».

– Больше одной иллюстрации, – размышлял вслух Джейсон. – Может быть, три. Думаю, акварель. Настроение должно быть нежным и романтичным.

– Да, – согласился Чарлз. – Несмотря на то, что в «Эмералд» есть и опасности, и приключения, прежде всего это любовная история.

– Полагаю, Фрэн могла бы стать натурщицей для этих иллюстраций, – серьезно продолжал Джейсон. – Фрэн могла бы создать образ Эмералд.

Хотя Чарлз и Джейсон имели привычку обмениваться дружескими, братскими шутками и насмешками – как-никак близнецы, Чарлз не стал напоминать о том, что Фрэн была любовницей Джейсона, – ведь Джейсон принял профессиональное решение. И это решение было абсолютно правильным. Из Фрэн Джеффриз получится восхитительная Эмералд.

– Я поговорю с Адамом в понедельник, – сказал Чарлз. Фрэн работала моделью у Дрейка. – Джейсон, думаю, мы могли бы предложить автору – Гейлен – контракт на публикацию четырех рассказов в течение следующего года.

– В самом деле? – Джейсон был явно изумлен. Есть всего лишь несколько авторов, писателей со стабильной репутацией, чьи произведения периодически публиковались в «Образах». Но ни разу еще не был заключен контракт с никому не известным автором. И никогда раньше – на четыре произведения в течение одного года.

– Рассказ потрясающий.

– Ну ладно.

Согласие Джейсона было необходимо. «Образы» – это журнал Джейсона. Так же как и журналы «Мода» и «Спинакер» – все издания «Издательской компании Синклера», – принадлежавшие Джейсону, а не Чарлзу. Подпись Джейсона обеспечивала Гейлен Элизабет Спенсер контракт на четыре произведения. Подпись Джейсона. Деньги Джейсона. Прибыль Джейсона.

И все-таки это их проект.

Повесив трубку, Чарлз припомнил: он так и не сказал Джейсону, что знает Гейлен – или, вернее, немного знал девочку-подростка по имени Гейлен, когда был в Кении. Может быть, Гейлен даже и не вспомнит его. И для нее ничего не будет значить его имя на письме, которое он пошлет ей – поздравляя с победой и приглашая ее, как и всех других победителей, провести неделю в Нью-Йорке за счет «Издательской компании Синклера». Она знала его только по имени Чарлз, когда он, будучи сотрудником Корпуса мира, заболел малярией и мечтал почитать ее рассказы.

– Боже мой, до чего хороша! – тихо присвистнул Стив Барнз, просматривая фотографии Мелани Чандлер, демонстрирующей модели «Спортивной одежды Малибу». Именно после того как Адам Дрейк увидел эти фотографии, он решил слетать в Лос-Анджелес, чтобы увидеть ее собственными глазами.

– Эти фотографии не дают о ней представления. Их сделали только для того, чтобы продать одежду – и им это удалось, – но не для самой Мелани. Зато ты… – Адам поднял серо-голубые глаза на человека, считавшегося лучшим фотографом в мире моды, – …ты сможешь сделать из нее топ-модель, полагаю, через шесть месяцев.

– Она сука? – спросил Стив, бросая фотографии на резной дубовый стол Адама.

Адам слегка поморщился. Его раздражало презрительное отношение Стива к девушкам-моделям. Но Стив был лучшим фотографом, и Адам никогда не слышал ни единой жалобы в его адрес.

– Она очень милая, – твердо ответил Адам, вспомнив небесно-голубые глаза и чувственные губы с заигравшей на них загадочной улыбкой, когда Адам сказал ей, сколько готов платить, лишь бы она заключила контракт с агентством Дрейка. А когда он сообщил ей, сколько денег – по самым грубым подсчетам – она заработает в первый же год, Мелани тряхнула своими золотистыми волосами и весело рассмеялась. Словно ее это абсолютно не касалось. Будто для нее это не имело никакого значения.

Но что-то действительно было важным для этой красотки. Конечно, сияющие глаза и манящие губы… Но почему-то вдруг девушка стала серьезной и задумчивой, когда честно призналась, как ей нравится ее жизнь в Калифорнии. Она сказала, что должна обдумать его предложение. Она должна подумать о переезде в Нью-Йорк и о том, что станет известной топ-моделью.

И это не так уж и важно для нее.

Неделю спустя Мелани позвонила Адаму и сказала «да, я приеду». И что-то в ее мягком, волнующем голосе подсказало Адаму, что какая-то часть этого предложения действительно имела значение для Мелани.

– Она неизбалованная, – продолжал Адам, своим взглядом давая понять Стиву: «Будь вежлив с ней». – Естественная. Скромная…

– Будет интересно посмотреть, что слава и удача сделают со всеми этими ее качествами, – со знанием дела произнес Стив. Он знал, что может случиться. Всю свою жизнь он имел дело с тщеславными, эгоистичными, красивыми женщинами.

– Надеюсь, ничего, – пробормотал Адам.

Стив пожал плечами, собираясь уйти.

– Да! – сказал Адам. – Чуть не забыл. Звонил Чарлз Синклер. Они хотят, чтобы Фрэн стала натурщицей для иллюстраций к рассказу победителя литературного конкурса «Образов». Для декабрьского номера. Что-то об Африке. Пусть Элис назначит встречу с Чарлзом и Джейсоном – посмотрим, что у них на уме.

– Например, сделать снимки в Африке?

Адам улыбнулся. Чарлз и Джейсон, может быть, захотят и это. Расходы для них не главное. Важно, чтобы было интересно и качественно. Тогда они не скупятся.

– Хм! А почему Фрэн?

– Им нужны темно-карие глаза и черные волосы.

– Конечно, она же… гм… подружка Джейсона Синклера.

– Знаю. Но ты, надеюсь, понимаешь, что Фрэн не нужны никакие связи, чтобы получить работу! – с горячностью произнес Адам.

Шелковистые каштановые волосы Фрэн развевались на ветру, падая на лицо Джейсону, когда она прижималась к нему. Джейсон одной рукой обнимал Фрэн, а другой управлял яхтой. Яхта спокойно скользила среди белых барашков, которые гнал по заливу Пеконик послеобеденный летний освежающий бриз.

– Это рай, – промурлыкала Фрэн, уткнувшись в крепкую шею Джейсона.

– Я люблю все это. – Джейсон откинул голову назад, закрыл глаза и с наслаждением подставил лицо теплым лучам солнца, ветру, ласкавшему его щеки. Он глубоко вдохнул чистый соленый воздух. Ему нравилось плавать на яхте. Ему нравились спокойствие и тишина. Эту страсть он разделял с Эллиотом, страсть, которую они все еще разделяли. Какая-то часть Эллиота всегда была с Джейсоном, когда он плавал на яхте.

– Ты управляешь яхтой с закрытыми глазами?

Джейсон улыбнулся. Затем посмотрел в красивые карие глаза Фрэн.

– Я мог бы проплыть с закрытыми глазами через весь залив Пеконик. Если только в нем не будет других яхт…

– Ты жил где-то здесь поблизости, когда был ребенком?

Джейсон кивнул. Он прищурил глаза от садящегося за горизонт солнца и посмотрел в сторону берега. Вдали он видел превосходно подстриженные изумрудно-зеленые газоны Уиндермира, спускавшиеся от особняка из красного кирпича, построенного в георгианском стиле, к белоснежному песчаному пляжу. Уиндермир был домом детства Джейсона и до сих пор оставался его тайным убежищем от суетной манхэттенской жизни.

Джейсон любил Уиндермир, несмотря на горькие воспоминания и неотвязно преследовавшие его загадки, на которые так и не были найдены ответы. Джейсон размышлял – тревожные, беспомощные мысли, – можно ли найти некоторые из ответов в журналах Эллиота. Было ли там что-то – волнения или тайны его любимого отца, – что следовало бы знать Джейсону? Или он никогда этого не узнает?

Джейсон тяжело вздохнул. Журналы лежали на письменном столе Эллиота, где они всегда находились с того самого дня, когда Эллиот умер. Но Джейсон не мог читать. И не было никого, кому Джейсон смог бы доверить прочитать их. Для него…

– Джейсон? – Фрэн коснулась щеки Джейсона своим тонким смуглым пальцем.

Джейсон поймал ее руку и поднес к губам.

– Да. – Он прижался губами к ее руке и нежно улыбнулся, глядя в ее ласковые карие глаза. «Фрэн, я не знаю, смогу ли когда-нибудь разделить с тобой Уиндермир, – думал Джейсон. – То, что у нас с тобой есть, и так замечательно. Ты заставляешь меня испытывать восхитительные чувства. Но… может быть, для меня еще слишком рано испытывать полную уверенность. Я должен быть абсолютно уверен. Совершенно уверен». – Я вырос в Саутгемптоне. Мы с Чарлзом выросли там.

 

Глава 4

Саутгемптон, штат Нью-Йорк

Август 1952 года

«…Завтра они будут вместе встречать рассвет». Эллиот Синклер перестал читать и посмотрел на свою красивую беременную жену. Мередит задумалась о чем-то – о рассказе, который он только что прочитал ей, о картине, которую она рисовала, об их еще не родившемся ребенке. Эллиот молча ждал. Он не спешил нарушать этот момент. Он мог всю жизнь сидеть и любоваться Мередит.

Наконец она повернулась к нему, ее голубые глаза блестели.

– Это замечательно. Красивая история. Если…

– Если?..

– Если бы можно было проиллюстрировать ее, – тихо сказала она.

По ее просьбе Эллиот прочитал ей весь текст последнего номера «Образов», пока Мередит рисовала.

– Да ведь в «Образах» есть иллюстрации.

– Знаю. Но они не имеют ничего общего с литературными текстами. Если бы объединить рассказы и иллюстрации, чтобы вместе они создавали образы…

Эллиот обдумал предложение Мередит. Ее идея показалась ему новаторской и волнующей. Если воплотить ее в жизнь правильно, с огромной осторожностью, обдуманно и усердно, с любовью обращая внимание на самую мелкую деталь, тогда каждый номер «Образов» станет произведением искусства.

– Да, – наконец прошептал Эллиот.

Мередит улыбнулась, но ее губы слегка дрожали от нерешительности и неуверенности. Его задумчивая, чуткая жена сказала еще не все.

– Что еще, Мерри? – нежно обратился к ней Эллиот.

– «Образы» должны быть для всех, а не только для богатых.

Эллиот улыбнулся, глядя в ее светло-голубые глаза, которые он так сильно любил.

– У тебя уже есть два журнала для аристократии. «Мода» – для элегантных, увешанных драгоценностями, обольстительных женщин, а «Спинакер» – для их любящих яхты мужей.

– «Его и ее» журналы? – тихо рассмеялся Эллиот.

– Да. «Его и ее» журналы для твоих друзей, – пожала плечами Мередит. – И это замечательно. Эти журналы восхитительны.

– Но…

– Но «Образы» должны стать журналом для всех. Я не имею в виду цену. Люди готовы платить за качество. Я имею в виду видение. Поэзия, литература и иллюстрации должны быть интересны всем. Совсем как закаты, розы и… – Мередит снова пожала плечами.

– У тебя нос красный, – нежно сказал Эллиот, направляясь к жене.

– Я немного смущена. Хочу сказать, что у тебя целая империя по издательству журналов. Ты знаешь, что…

– Это ерунда на самом деле. – Эллиот вытер пятно от краски с ее носа и потом поцеловал Мередит в это место. – Я люблю тебя, Мередит. И ты права насчет «Образов». И насчет закатов. И насчет роз. Если ты поможешь мне, если ты напомнишь мне об этом видении, если мы сделаем это вместе…

– Ты, я и Чарлз, – пробормотала Мередит, нежно дотронувшись до своего живота под кофтой для рисования. Через три месяца у нее родится ребенок Эллиота. Эта мысль наполняла ее радостью. Имя Чарлз для мальчика выбрал Эллиот.

– Ты, я и Джейсон, – сказал Эллиот, сделав легкий акцент на имени, выбранном Мередит.

– Джейсон, если он родится таким же блондином, как я. Но если он будет темноволосым, как ты, тогда Чарлз. Или Ребекка, если родится девочка. – Именно так они договорились.

– И ты, и я, и Джейсон, или Чарлз, или Ребекка превратим «Образы» в красивое издание для всех и каждого. – Эллиот обнял свою жену.

– Да, дорогой, мы сделаем это.

У Мередит начались схватки в шесть часов вечера одиннадцатого ноября. Через двенадцать часов она родила крепкого золотоволосого мальчика со светло-голубыми глазами. Роды прошли благоприятно. Эллиот находился рядом с женой все время, дотрагивался до нее, гладил ее мокрые светлые волосы. Спустя тридцать минут после родов Мередит была уже в больничной палате в объятиях мужа и держала на руках своего красивого ребенка.

– Он так похож на тебя, – с любовью прошептал Эллиот.

– Все дети… Нет, ты прав. Он действительно похож на меня, – улыбаясь, сказала Мередит, уткнувшись носом в шелковистые светлые волосы ребенка. – Думаю, он – Джейсон.

– Он – Джейсон.

– Нашего следующего сына назовем Чарлзом, хорошо? Не важно, как он будет выглядеть и на кого родится похожим.

– Нашего следующего сына? Ты готова снова пройти через все это? – поддразнил жену Эллиот.

Мередит ничего не ответила, только крепче прильнула к мужу и кивнула головой, прижавшись головой к его губам.

– Я люблю тебя, Мередит.

– Я люблю тебя, Эллиот.

Некоторое время Эллиот молча и нежно обнимал свою жену и сына. Потом вдруг Мередит резко отпрянула от него, пытаясь заглянуть мужу в глаза.

– Мередит? – Эллиот заметил страх в ее светло-голубых глазах. Чего она испугалась? – Мерри?

– Пообещай мне кое-что, Эллиот. – Ее тон казался настойчивым.

– Все что угодно, дорогая. – Что происходит не так?

– Пообещай мне, что ты станешь любить его, лелеять его, защищать его. Всегда!

– Конечно, обещаю это. Но мы будем это делать вместе. Навсегда.

– Но если что-нибудь со мной случится, – настаивала Мередит, и по ее щекам потекли неожиданные слезы.

– Ничего с тобой не случится, – твердым тоном сказал Эллиот, стараясь скрыть свое беспокойство. – Мередит, что-то не так?

– Не знаю, – честно ответила она, пытаясь улыбнуться. Ее губы дрожали. – Думаю, меня просто переполняют чувства, когда я смотрю на нашего бесценного малыша, на нашего замечательного Джейсона.

Но было кое-что еще. Она испытывала глубокое чувство страха и пустоты. Ей казалось, что с ней происходит что-то ужасное.

Эллиот снова прижал к себе Мередит, поцеловал ее и ребенка и почувствовал, как сильно дрожит его жена.

Потом началась боль. Судорожная, мучительная, от которой у нее перехватило дыхание и слезы брызнули из глаз.

– Эллиот, – промолвила Мередит, – позови доктора, пожалуйста.

Когда Эллиот ринулся из комнаты, он заметил кровь, которая уже начала просачиваться сквозь постельное белье. Мередит обхватила руками Джейсона и прижалась губами к его теплому, нежному лобику, пытаясь собраться с силами, стараясь глубже дышать.

Эллиот вернулся немедленно вместе с двумя докторами и медсестрой.

Мередит улыбнулась ему рассеянной, мечтательной, любящей улыбкой. Она протянула мужу Джейсона и сказала: «Всегда люби его, Эллиот. И помни, я всегда буду любить тебя. Всегда».

Оказалось невозможным остановить кровотечение и спасти Мередит. Когда доктора отчаянно, но тщетно боролись за жизнь Мередит, они поняли причину ее кровотечения. Сохранившиеся остатки зачатия… вторая плацента… еще одна жизнь.

Второй ребенок, близнец, был крошечным и казался не доношенным. Он был слишком слабеньким, слишком маленьким, чтобы выжить. И все-таки он дышал. А его сердце билось. Доктора быстро поместили его в инкубатор отделения новорожденных.

– Доктор, вы говорили с ним? – Главная медсестра отделения новорожденных многозначительно посмотрела на инкубаторскую табличку с надписью «Мальчик. Синклер». – Прошло уже почти две недели.

– Знаю. – Доктор поморщился.

– Может быть, ему трудно возвращаться сюда из-за жены. Но ведь это его сын борется здесь за свою жизнь!

Доктор подошел к инкубатору, где находился новорожденный мальчик Синклера, и взглянул на крошечного младенца. Он был таким маленьким, таким беспомощным, таким одиноким. Он болтал в воздухе своими малюсенькими ручками и ножками. Может быть, он пытался обнаружить признаки жизни и тепла в своем холодном, одиноком мире.

Доктор просунул в инкубатор палец, поближе к маленькой ручонке. Реакция оказалась мгновенной и интуитивной. Крошечные пальчики обхватили палец доктора, крепко сжали его, не желая выпускать.

У доктора на глазах появились слезы. Кто станет любить тебя, маленький мужчина? Кто будет заботиться о тебе так, как заботилась бы о тебе твоя мама?

«Только не твой отец», – сердито подумал доктор. Неужели Эллиот Синклер смеет обвинять в смерти своей жены этого беспомощного младенца? Но доктор подозревал, что именно так и поступает Эллиот. Это просто от безумного горя. Конечно, это пройдет.

Но доктор ошибался. Как неприятно ему было вспоминать разговор с Эллиотом – да, тот, наконец, согласился поговорить. Доктор с воодушевлением рассказал о заметном прогрессе его сына и описал, каким бойцом оказался малыш. Доктор спросил Эллиота, как бы тот хотел назвать сына. Эллиот ответил только:

– Если он выживет, назовите его Чарлзом.

Чарлза Синклера выписали из больницы, когда ему исполнилось два месяца. Для него была приготовлена детская комната подальше от спальни Эллиота, где спал Джейсон. Все слуги были предупреждены, что в Уиндермире появится еще один младенец.

Когда Чарлза привез из больницы шофер, Эллиот играл с Джейсоном в гостиной. Шофер получил указание отнести Чарлза в отдельную детскую комнату, подальше от Эллиота и Джейсона. Но как только шофер с Чарлзом на руках переступил порог дома, Джейсон стал рассеянным, начал хмуриться и проявлять беспокойство. Он извивался в руках Эллиота и протягивал ручки в направлении холла.

Эллиот что-то нежно говорил малышу, но Джейсон не мог успокоиться, на его глазах даже заблестели слезы. Эллиот поднес ребенка к окну, чтобы тот полюбовался видом бескрайнего серо-зеленого холодного Атлантического океана. Обычно Джейсону это нравилось, словно он чувствовал красоту, хотя его детские глазки в действительности не могли охватить весь простор. Но только не сегодня. Сегодня Джейсон не переставал поворачиваться, теперь практически неистово, в сторону холла.

Наконец Эллиот, хотя и неохотно, подчинился настойчивому требованию Джейсона. Шофер и няня Чарлза собирались отнести мальчика наверх, в его дальнюю, отдельную детскую комнату. Не успел Эллиот появиться с Джейсоном на руках, как Чарлз оживился, его тоненькое и спокойное тельце стало проявлять энергию и нетерпение.

А когда Чарлз увидел своего близнеца, первая улыбка за столь короткую, но одинокую жизнь появилась на его лице, и с тонких губ сорвался звук, первый звук за все эти два месяца – тихий визг удовольствия. Джейсон взвизгнул в ответ. Он начал улыбаться, смеяться и извиваться, требуя, чтобы Эллиот поднес его ближе к брату.

Наконец близнецы оказались достаточно близко, чтобы снова дотрагиваться друг до друга, как они делали в течение первых девяти месяцев их жизни. Пухлые, мягкие, с ямочками ручонки Джейсона схватили тоненькие, хрупкие ручки Чарлза. Маленькие пальчики исследовали глаза, носики и ротики. И все время они разговаривали друг с другом – на языке «ау» и «агу» – и смеялись.

После обеда Чарлз и Джейсон провели время вместе – это был вечер их воссоединения – на пушистом голубом одеяле, расстеленном на полу в гостиной. Эллиот наблюдал за происходящим с изумлением и беспокойством. Его счастливый, очаровательный, обожаемый Джейсон сейчас казался еще более счастливым.

«Джейсон хочет быть с Чарлзом», – думал Эллиот, глядя на своих спящих сыновей – спящих в объятиях друг друга. Каждый из них сосал во сне большой палец братишки, словно свой собственный пальчик. И все это вместе представляло картину гармонии и умиротворения. «Я не могу разлучить их, если Джейсон хочет быть с Чарлзом».

Эллиот не мог разлучить Чарлза и Джейсона. Но он мог не обращать внимания на Чарлза. Когда Эллиот возвращался поздно вечером с работы, он подходил к детской кроватке и ласковым и нежным голосом произносил имя Джейсона. Потом Эллиот брал на руки своего золотоволосого сына и уходил из комнаты, оставляя Чарлза в одиночестве, а тот отчаянно протягивал свои маленькие ручонки на любящий голос отца, когда тот растворялся в темноте.

Чарлз на бесконечно долгие часы оставался один в темноте и тишине. И по мере того как мальчики становились старше, Чарлз начал понимать, что хотя они с Джейсоном были близки и хотя он жаждал отцовской любви не меньше, чем Джейсон, любимым был только Джейсон.

В Джейсоне было что-то удивительное. И это «что-то» делало Джейсона любимым.

С Чарлзом было что-то не так. И это «что-то» делало Чарлза нелюбимым.

Чарлз проводил с Джейсоном счастливые часы. Они играли в сотни игр – в тысячи игр. Одна игра сменялась другой без всяких пауз: то они терпеливо, по очереди наполняли пластмассовое ведерочко песком, то, в другое мгновение, шумно гонялись друг за другом по траве, а потом вдруг начинали тянуть друг друга за волосы и смеяться.

Однажды после обеда – мальчикам тогда уже исполнилось по два года – Эллиот наблюдал, как близнецы играли в «перетягивание каната». Упершись своими крепкими ножками, которые только недавно научились ходить хоть с какой-то степенью уверенности, каждый из братьев схватился за угол шелковой подушки. В тот день первым сдался Чарлз. Джейсон, будущий победитель, упал навзничь, не выпуская подушки из рук. Он со стуком ударился головой об пол и какое-то мгновение решал, стоит ли ему рассмеяться, поскольку он выиграл игру, или же расплакаться, поскольку громкий стук испугал его. Эллиот кинулся к сыну проверить, все ли с ним в порядке.

И это уже была не игра. Дальше все пошло еще хуже. Как только Эллиот убедился, что с Джейсоном все в порядке, он бросился к Чарлзу и яростно схватил его.

– Ты плохой, плохой мальчик! – ругался Эллиот, снова и снова шлепая Чарлза, с каждым разом все сильнее и сильнее. – Ты отвратительный мальчик!

– Ни-ни-ни! – кричал Джейсон. Вместо нет, он всегда произносил ни. Он ковылял к Эллиоту, махая своими маленькими ручками. Когда он подошел к отцу, его светло-голубые глаза наполнились слезами, а лицо искривилось от ужаса, потому что он видел, как его отец обращается с Чарлзом. Маленькими ручонками Джейсон схватил Эллиота за локоть. – Ни!

Эллиот мгновенно прекратил шлепать Чарлза, как только увидел выражение глаз Джейсона – словно он наказывал Джейсона, а не Чарлза, будто, обижая Чарлза, он тем самым причинял боль Джейсону.

– Джейсон, не плачь, – прошептал Эллиот, отпустил Чарлза и взял своего любимца на руки. Чарлз упал на землю, громко рыдая от боли и обиды, в то время как Эллиот держал Джейсона на руках, ласково разговаривал с ним, успокаивал его.

Шлепанье Чарлза в тот день стало первым и последним прикосновением Эллиота к Чарлзу. Больше он не ругал Чарлза – Эллиот просто пренебрегал им, – до тех пор, пока мальчикам не исполнилось по четыре с половиной года. Тогда в июне, пока Джейсон занимался в детской группе «Яхт-клуба в заливе Пеконик», Эллиот позвал Чарлза в свой кабинет.

– Ты должен прекратить разговаривать с Джейсоном. – Эллиот сердито смотрел на Чарлза.

– Сэр?

– Джейсон не говорит по-английски. Ни одного слова. И это твоя вина.

Чарлз с трудом сдержался, чтобы не расплакаться. Это правда, что Джейсон не говорил ни на каком языке, но Чарлз его прекрасно понимал. У них с Джейсоном был свой собственный язык. Но в то время как Чарлз учился языку своих нянь, языку книжек и языку их отца, Джейсон резвился и проявлял к речи полное безразличие. Джейсон понимал английский язык. Но он не говорил на нем. Казалось, его вполне устраивает то, что Чарлз переводит его слова.

«Папа, это не моя вина, что Джейсон не говорит по-английски. Пожалуйста, не обвиняй меня».

– Пока вы с Джейсоном будете продолжать общаться на вашей тарабарщине, Джейсон никогда не научится разговаривать как надо. И если ты не прекратишь это немедленно, я отошлю тебя отсюда. Ты оказываешь дурное влияние на Джейсона. Ему будет лучше без тебя.

– Нет, пожалуйста, папа! – В глазах Чарлза потемнело, он почувствовал, как безмолвие начинает окутывать его. Его сердечко колотилось от ужаса. – Я сделаю так, чтобы Джейсон научился говорить по-английски, – пролепетал он.

Эта борьба стала болезненной и потребовала много душевных затрат. Джейсон ничего не понимал. Он чувствовал себя так, словно его предали. Почему Чарлз больше не хочет, чтобы они оставались особенными?

– Чарлз, объясни мне: почему? – умолял Джейсон на их особенном языке близнецов.

Чарлз не обращал на его слова никакого внимания, его сердце ныло, а страх пронизывал его до мозга костей. А что будет, если Джейсон не сможет говорить ни на каком другом языке? Что, если отец выгонит его, Чарлза, из дома? «Попытайся, Джейсон, пожалуйста, постарайся».

Джейсон действительно старался. К своему пятилетию Джейсон разговаривал свободно, хотя и неохотно. Чарлз объяснил ему значение тех слов, которые знал сам. Он научил своего брата-близнеца, как нужно говорить без ошибок. Это требовало огромных усилий, стараний и терпения.

Но никакие усилия, никакое усердие, никакое терпение не помогли в том, чтобы Джейсон научился читать.

– У вашего сына особая форма – тяжелая и в какой-то степени нетипичная – заболевания, которое называется дислексия, – год спустя сказал Эллиоту специалист. – Он не может читать, – добавил он без всякой необходимости, потому что именно по этой причине Эллиот и обратился к врачам.

– Нетипичная? – с надеждой в голосе переспросил Эллиот. Может быть, это даже хорошо. Хотя специалист назвал эту форму еще и тяжелой.

– Он очень спокойный, у него нет проблем с устной речью. В отличие от большинства страдающих дислексией, которые разговаривают с трудом, Джейсон может говорить совершенно свободно. Его запас слов – просто потрясающий для шестилетнего ребенка. Вы проделали огромную работу…

– Его можно научить читать? – перебил Эллиот, понимая, что это Чарлз проделал огромную работу, ведь именно Чарлз научил Джейсона говорить. Вопреки всему.

– Я действительно не знаю. У него очень сильное торможение. Но мы, конечно же, можем попробовать. Для мальчика это станет борьбой, полной трудностей и разочарований. А все усилия могут оказаться напрасными.

– Напрасными?

– Это не значит, что ваш сын не может учиться. Он превосходно понимает и усваивает значения слов. Я думаю, что нам следует сосредоточиться именно на этом и поработать, забыв о дислексии, – размышлял вслух специалист. – У Джейсона хорошо развита слуховая память, продолжал он. – И это просто замечательно. Он очень сообразительный. Нет ничего, что бы мальчик не сумел сделать. Ему нужно просто слышать это, а не читать об этом. Конечно, наш второй сын тоже очень сообразительный. Его способности к чтению и письму просто поразительны для шестилетнего…

– Мы говорим о Джейсоне, – нетерпеливо перебил Эллиот. Он не хотел ничего знать о блестящих способностях Чарлза.

– Ну, хорошо, есть специальные школы. Правда, их не так много. Одна есть в Калифорнии. Вы также можете нанять репетиторов. Джейсону можно говорить – а он станет запоминать это – все, чему другие дети учатся в обычной школе. Он, вероятно, даже сможет посещать обычную школу, если кто-нибудь станет читать ему задания и если ему разрешат сдавать все экзамены устно.

– Я найму репетиторов, – ни минуты не колеблясь, решил Эллиот.

Эллиот не хотел отправлять Джейсона в школу. Он так сильно любил его, что не смог бы вынести разлуки с сыном. Джейсон был очень похож на Мередит. Он был таким великодушным, таким любящим, таким добрым, таким счастливым. У него и дислексия, осознал Эллиот, совсем как у Мередит. Мередит могла читать, но редко это делала. По вечерам она рисовала, а Эллиот читал ей вслух. Эллиот не мог вспомнить ни одного случая, когда бы видел Мередит сидящей за чтением книги или газеты. Но он не забыл, как живо концентрировался взгляд ее ласковых голубых глаз, когда он читал ей или когда она слушала новости по радио.

У Мередит тоже была дислексия. Правда, не в такой тяжелой форме, как у Джейсона. Это просто еще одна вещь, которую его обожаемый сын унаследовал от его обожаемой Мередит. И за это Эллиот любил Джейсона даже еще сильнее.

Эллиот нанял лучших репетиторов. До двенадцати лет Чарлз и Джейсон оба занимались в Уиндермире. Чарлз стал самым лучшим и самым преданным репетитором для Джейсона. Он читал книги своему брату и рассказывал ему разные истории. Джейсон с огромным интересом слушал, когда Чарлз пересказывал ему книги о Робин Гуде, Томе Сойере и Гекльберри Финне.

Иногда они фантазировали, что густой лес вокруг Уиндермира – это Шервудский лес, а Атлантический океан – на самом деле полноводная Миссисипи. Братьям нравилось переживать приключения, о которых читал Чарлз, но еще больше они любили придумывать свои собственные рассказы, вместе представляя разные сцены.

Чарлз читал о близнецах. Он пересказал Джейсону некоторые из историй, но не все. Чарлз не стал говорить Джейсону о библейских близнецах Исаве и Иакове, которые пускались на разные хитрости и все время соревновались между собой за право первородства. Чарлз не стал рассказывать Джейсону о братьях-близнецах Ромуле и Реме, сыновьях бога Марса, ужасная ссора которых из-за месторасположения их города на берегах реки Тибр закончилась смертью Рема на руках его брата-близнеца. Но зато он рассказал брату о Касторе и Поллуксе, о созвездии Близнецов, и они снова и снова обсуждали эту историю, сидя на пляже и ища их созвездие на ночном небе.

– Кастор и Поллукс были близнецами, сыновьями Зевса и Леды. Они любили друг друга… – начинал Чарлз.

– …а Нептун вознаградил их за эту любовь, дав им власть над ветром и волнами, – с воодушевлением продолжал Джейсон. Эта история ему нравилась особенно, потому что он уже разделял страсть Эллиота к плаванию на яхте, а Кастор и Поллукс считались покровителями всех мореплавателей.

– Когда Кастор погиб в сражении, – спокойно говорил Чарлз, – Поллукс так расстроился, что умолял Зевса позволить ему присоединиться к своему брату-близнецу.

– Зевс сказал «да», и они стали созвездием Близнецов, – торжественно заканчивал историю Джейсон.

Радостное состояние, которое Чарлз узнал еще до рождения, сохранялось в течение всего детства. Как было приятно находиться рядом с братом в утробе матери или, позже, лежать обнявшись в детской кроватке, как приятно вместе с Джейсоном играть и просто хохотать… Но очень часто в детстве счастливое общение с братом внезапно прекращалось, и он снова оставался в одиночестве. Это случалось каждый раз, когда Эллиот возвращался домой.

Сначала, научившись ходить, Чарлз следовал за отцом и братом. Но скоро ему стало больно находиться вместе с ними, наблюдать, как они любят друг друга, и чувствовать себя исключенным из этих отношений. И когда Джейсон проводил время с отцом, Чарлз отправлялся в обшитую деревянными панелями библиотеку Уиндермира и читал. В конце концов, он перечитал все книги их огромной библиотеки.

Чарлз прочитал все книги из библиотеки Эллиота, и он читал каждый номер «Образов», «Моды» и «Спинакера». Чарлз мечтал стать редактором и издателем, как Эллиот. Он сделает так, что отец будет гордиться им! Когда-нибудь отец полюбит и его тоже.

Когда Чарлзу исполнилось двенадцать лет, ужасное одиночество и полная изоляция, в которых он время от времени оказывался в детстве, стали постоянными. Без всякого предупреждения и объяснения Чарлза отправили в Морхед, дорогую школу для мальчиков в штате Пенсильвания. Высокая стоимость обучения не имела никакого значения для Эллиота. Ему просто хотелось, чтобы Чарлз находился подальше от Джейсона, подальше от Уиндермира и подальше от него.

Джейсон продолжал жить в Уиндермире, в окружении постоянно сменяющих друг друга высокооплачиваемых и восторженных репетиторов, которые учили его английскому языку, истории, математике, естественным наукам, географии, литературе и текущей политике. Репетиторам не сообщалось, что у Джейсона была дислексия. Эллиот догадывался, что что-то не так с этими красивыми светло-голубыми глазами, которые внимательно смотрели на репетиторов и оценивали проделываемую ими ради него тяжелую работу. Желание Джейсона учиться казалось огромным. И репетиторы поддерживали его энтузиазм и любознательность. Они все заботились об этом счастливом, обаятельном, улыбчивом мальчике со светлыми волосами и розовыми щеками. Он был таким особенным.

Джейсон не понимал, почему уехал Чарлз. Но предполагал, что причина кроется в поразительных способностях брата. Чарлзу просто необходимо было уехать. Здесь, в Уиндермире, развитие Чарлза задерживалось, поскольку Джейсон не мог ничего выучить самостоятельно. Замечательно, что Чарлз захотел прожить здесь первые двенадцать лет своей жизни. Ведь он мог уехать гораздо раньше. Джейсон так сильно скучал по Чарлзу! Даже со своим отцом и всеми этими репетиторами он чувствовал себя ужасно одиноким. Но он никогда не признался бы в этом Чарлзу. Он не хотел, чтобы брат чувствовал себя виноватым из-за того, что, в конце концов, уехал…

Без Джейсона, потеряв надежду на удивительные моменты, скрашивавшие его одиночество и изолированность, Чарлз с мрачной покорностью принимал свою судьбу. Он обречен оставаться одиноким и нелюбимым. В нем было что-то такое – что-то не так, – из-за чего ему было суждено жить отшельником. Где-то в глубине души Чарлз испытывал даже некоторое облегчение от того, что находится вдали от отца, – так тяжела была для мальчика отцовская неприязнь.

При дневном свете на уроках английского языка Чарлз спокойно воспринимал действительность. Но ночью, ворочаясь в кровати в комнате общежития, Чарлз мечтал о том дне, когда Эллиот наконец полюбит его, когда кончатся эти ночные кошмары и они – Чарлз, Джейсон и их отец – станут одной семьей.

Мечты Чарлза вселяли в него надежду. Он писал длинные, полные любви письма Джейсону и Эллиоту. Чарлз отправлял письма, адресованные Джейсону, на имя Эллиота. Отец может прочитать их Джейсону.

Брат писал Джейсону о своей жизни в Морхеде. По словам Чарлза, это было удивительное, волнующее приключение, которое он хотел бы разделить вместе со своим братом-близнецом. Чарлз не сообщал Джейсону правду – как грустно и одиноко ему было здесь, – потому что не хотел расстраивать брата. Но иногда – когда он не мог больше сдерживаться, потому что испытывал настоящее отчаяние, Чарлз писал Джейсону, как сильно скучает по нему.

«Мне хочется стать таким же, как ты, отец», – смело писал Эллиоту Чарлз. У него никогда не хватало мужества сказать это отцу в глаза. Но он мог выразить это на бумаге. Тогда Эллиот сможет убедиться, как Чарлз старается воплотить свою мечту в жизнь…

Оценки Чарлза были самыми высокими в классе. Его эссе направили на национальный конкурс, а маленький рассказ, который он послал Эллиоту, напечатали в городской газете. Кроме того, Чарлза выбрали в совет редакторов литературного журнала Морхеда, хотя он учился только на первом курсе и…

Чарлз отправлял письма отцу и брату, но никогда не получал не только ответа на них, но даже подтверждения того, что они, его письма, доходили до близких ему людей. Джейсон мог бы позвонить ему, так ведь? Разве он не в состоянии попросить кого-нибудь из своих репетиторов набрать для него номер? А отец…

Но Чарлз ничего о них не слышал. Тем не менее, он с нетерпением ждал Дня благодарения, забыв о предначертанной ему судьбе отшельника, забыв, что Уиндермир не был для него домом.

Никто не приехал за ним. В восемь часов вечера в среду накануне Дня благодарения, директор Морхеда позвонил в Уиндермир.

– Мистер Синклер уехал в отпуск, – объяснил шофер Эллиота.

– А как же его сын? – настойчиво допытывался директор, чувствуя облегчение от того, что попросил Чарлза остаться за дверью своего кабинета.

– Его сын уехал вместе с ним.

– А его другой сын?

– О! – Голос шофера потеплел. Ведь именно он двенадцать лет назад привез крошечного, хрупкого двухмесячного Чарлза из больницы домой. Шофер все понимал, он видел безмолвные страдания серьезного, нелюбимого маленького мальчика. – Боже мой! Могу я поговорить с ним?

– Алло? – несколько мгновений спустя раздался нетерпеливый голос Чарлза. Голос Джейсона. Голос Эллиота.

– Их нет дома, Чарлз. Они отдыхают на островах. Я не медленно сажусь в машину и еду за тобой.

– О нет, спасибо. У меня много домашних заданий. – На глазах Чарлза блестели слезы. Знакомая боль пронзила его сердце.

– Да? Ну, хорошо. Когда начнутся рождественские каникулы? – уже спокойно спросил шофер, дав самому себе клятву, что возьмет всю ответственность на себя.

В последующие шесть лет, когда бы Чарлз ни возвращался домой, он чувствовал себя здесь гостем. У него было ощущение, что он друг Джейсона и проводит каникулы в семье Джейсона. Друг. Их отношения с трудом можно было назвать дружбой. Джейсон никогда не упоминал о письмах Чарлза, хотя всегда казалось, что он счастлив видеть брата.

Летом и во время каникул Чарлз и Джейсон безуспешно пытались восстановить родственную близость. Они оба так быстро менялись. Из маленьких мальчиков они превращались в юношей, делали для себя новые открытия, учились, размышляли. Короткое время общения казалось недостаточным. Слишком многое происходило в течение долгих разлук между встречами. Они росли вдали друг от друга, вели себя дружелюбно и вежливо, но держались порознь.

Большую часть времени Эллиот почти не обращал внимания на Чарлза. Но иногда – как ужасно чувствовал себя Чарлз в эти моменты! – он замечал, что отец пристально смотрит на него. И во взгляде темных глаз человека, чьей любви так отчаянно жаждал Чарлз, он видел только ненависть.

– Я хочу учиться в колледже, отец, – сказал Джейсон Эллиоту через неделю после отъезда Чарлза на последний год обучения в Морхеде.

– Где? – осторожно спросил Эллиот.

Чарлз выбрал Принстон, альма-матер Эллиота. А что, если…

Джейсон пожал плечами. Он плохо разбирался в колледжах. Было бы замечательно учиться в Принстоне вместе с Чарлзом. Но это нечестно по отношению к Чарлзу. Чарлз станет беспокоиться за брата, размышлять, сможет ли Джейсон выжить за пределами охраняемой, уединенной атмосферы Уиндермира, и взвалит на себя тяжкое бремя заботы о нем.

– Только не в Принстоне, – спокойно ответил Джейсон.

Эллиот почувствовал огромное облегчение. Хорошо.

– Я должен стать самостоятельным, – продолжал рассуждать Джейсон. Он думал об этом все время. Эта мысль пугала и волновала его. Он обязан попробовать.

Эллиот улыбнулся, глядя в серьезные светло-голубые глаза своего обожаемого сына.

– Хорошо, – сказал Эллиот полным любви голосом, ласково погладив сына по светлым волосам. – Только не уезжай из дома слишком далеко, чтобы не иметь возможности приезжать сюда на время регат.

– Ладно, – согласился Джейсон. – Далеко не уеду.

Эллиот и Джейсон остановились на Гарварде. Эллиот сделал несколько телефонных звонков. Ему было проще договориться об экзаменах для сына Эллиота Синклера, чем объяснять, почему Джейсон не является на самом деле подходящим кандидатом в…

На вступительных экзаменах члены приемной комиссии были моментально очарованы спокойным, умным мальчиком со светло-голубыми глазами – у него проблемы с глазами? – и его безупречными манерами. Они решили организовать для него только устные экзамены. Джейсон отвечал на вопросы без запинок и точно.

Чарлз рассказывал ему, какими легкими были вступительные экзамены, но ведь это для Чарлза. Тем не менее, вступительные экзамены оказались легкими и для него тоже! Джейсону не терпелось сообщить об этом Чарлзу, но он не знал, как пользоваться телефоном.

Гарвардский университет предложил Джейсону Синклеру место на первом курсе, начало занятий – 1970 год. Декан согласился выполнять роль посредника между факультетом и репетиторами. Благодаря своей потрясающей памяти Джейсон мог преуспеть в любых науках. Но имел ли он сам представление о том, чем бы ему хотелось заниматься?

Джейсона преследовала одна навязчивая идея, хотя он ни когда и не рассказывал о ней. Какой смысл? Он хотел несбыточного. Джейсон мечтал научиться читать. Ему хотелось стать таким же, как Эллиот и Чарлз. Он мечтал руководить «Издательской компанией Синклера», так же как его отец. Он жаждал именно того, что было невозможным.

И ему хотелось кое-чего еще. Он мечтал стать независимым, найти что-то для себя, научиться, как выживать без посторонней помощи.

И когда декан попросил Джейсона назвать основной предмет учебы в университете, Джейсон ответил быстро и уверенно, хотя никогда раньше не думал об этом:

– История искусств.

 

Глава 5

Во время второго семестра на последнем курсе в Морхеде Чарлз принял важное для себя решение. Этим летом он наберется мужества и спросит Эллиота, нельзя ли ему поработать вместе с ним в «Издательской компании Синклера». Для Чарлза не было ничего более важного. Он с удовольствием откажется от беззаботных летних развлечений в Саутгемптоне – от флирта с девушками в «Шиннекоке», от игры в теннис и от купания, – лишь бы поработать вместе с Эллиотом в Манхэттене.

Чарлз знал, что Эллиот готовит Джейсона, своего обожаемого сына, к управлению своей империей. И это справедливо. Джейсон был старшим сыном. Но Джейсон не мог читать, а Чарлз любил читать. Несомненно, в издательстве найдется место для обоих сыновей…

Этим летом Чарлз признается Эллиоту, как сильно он хочет стать частью – не важно, пусть и самой крошечной частью, – «Издательской компании Синклера». Стоит ли ему убеждать Эллиота в том, что он никогда не будет оспаривать права Джейсона на управление компанией? Чарлз никогда не станет конкурировать с Джейсоном. Но Джейсону может понадобиться помощь.

Чарлз стал бы заниматься этим с удовольствием, с огромным желанием. Именно об этом он и мечтал. У Джейсона будет контроль над компанией и власть. А Чарлз хотел только одного – получить шанс делать то, что он любил делать и мог делать…

Эллиот позвонил в комнату Чарлза в общежитии в Морхеде за два дня до выпуска.

– Отец? – Сердце Чарлза екнуло. Может быть, Эллиот все-таки решил приехать на церемонию по случаю выпуска, чтобы собственными глазами увидеть, как Чарлз получает высшие награды!

– Мне нужно обсудить с тобой кое-какие вопросы, Чарлз, – равнодушным тоном сказал Эллиот.

– Сейчас?

– Когда закончатся занятия?

Они уже закончились. Послезавтра церемония по случаю выпуска. Почему ты не приедешь?

– Послезавтра.

– Когда ты собираешься приехать сюда? – спросил Эллиот. Он не сказал: «Когда ты собираешься приехать домой?»

– В субботу, во второй половине дня. – Сердце Чарлза заныло. Отец разговаривал с ним так серьезно и холодно. Что происходит?

– Хорошо. Мы встретимся в субботу в три часа дня, – сказал Эллиот.

Назначать время встречи со своим собственным сыном? У себя дома?

Чарлз почувствовал, что пора похоронить свои мечты.

– Ты отрекаешься от меня? – прошептал Чарлз не веря своим ушам, когда выслушал отца. Они находились в огромной гостиной виллы в Уиндермире. Чарлз сидел лицом к высоким французским дверям, выходящим в уже ставший великолепным в начале июня сад с яркими розами.

– Я предоставляю тебе солидный трастовый фонд. Это огромная сумма денег, Чарлз. А еще я отдаю тебе пентхаус с видом на западную часть Центрального парка. – Твердым тоном Эллиот повторил все то, что уже сказал Чарлзу.

– Но мне не принадлежит даже малая часть «Издательской компании Синклера», – спокойно произнес Чарлз. – И никогда не будет принадлежать.

– Нет.

– Ты отрекаешься от меня, – повторил Чарлз.

Эллиот пожал плечами.

– Почему? – спросил Чарлз. Его мысли путались. Он был не в состоянии осмыслить происходящее. Но ему необходимо знать, что он сделал неправильно. Он должен понять это. Эллиот посмотрел на сына. И этот взгляд, немного удивленный, полный ненависти, спрашивал: «А разве ты сам не знаешь?»

– Твои вещи перевезут в пентхаус, – продолжал Эллиот, не обращая внимания на вопрос Чарлза и избегая смотреть в полные страдания и замешательства карие глаза сына. – Ты можешь переехать туда прямо сейчас. В понедельник ты встретишься с адвокатами. Тебе придется подписать кое-какие документы.

– Гарантирующие, что я никогда не смогу оспаривать это решение? – спросил Чарлз. Кое-что для него было ясно. Даже среди этого неправдоподобного кошмара цель отца и его замысел представлялись весьма четкими.

Чарлз больше не принадлежит семье Синклер.

– А как насчет Джейсона? Могу я попрощаться со своим родным братом? – «Моим близнецом?»

– Джейсон плавает на яхте. Вернется не скоро.

– Я могу видеться или разговаривать с ним? Или я должен подписать какие-нибудь документы и по этому поводу тоже?

– Конечно, можешь, – без запинки ответил Эллиот.

На близкие отношения между Чарлзом и Джейсоном отрицательное влияние оказывала разлука в течение последних шести лет. А теперь братья станут совсем чужими. Любовь Джейсона к отцу была сильной и непоколебимой. В свою очередь, Эллиот также чувствовал к Джейсону неизменную и верную любовь.

Чарлз решил позвонить Джейсону через день или два. Он знал, что сам Джейсон не позвонит ему. Кому-то – скорее всего Эллиоту – придется набирать для него номер телефона. Чарлз пытался представить, как Эллиот объяснит все случившееся Джейсону. Может быть, Джейсон уже знал о решении отца? А вдруг Джейсон совершенно согласен с Эллиотом?

Не будет ли лучше вообще не звонить Джейсону?

Чарлз ехал на машине по длинной дорожке, посыпанной гравием, прочь из особняка, который никогда не был для него настоящим домом. На его глазах блестели слезы. Он чувствовал пустоту и одиночество, которые ему приходилось испытывать даже в счастливые периоды жизни, и которые теперь прочно и неотъемлемо поселились в его сердце. Он был одиноким и навсегда останется таким.

Джон Перкинс с удивлением уставился на Чарлза Синклера. В течение последних нескольких месяцев он вместе с Эллиотом готовил юридические документы и полагал, что у Эллиота должны быть весомые причины, вынуждавшие отречься от сына, каким бы щедрым ни было это отречение. Джон предполагал увидеть перед собой бунтаря. Он ожидал увидеть длинные волосы, стеклянные от наркотиков глаза, нескрываемое презрение к жизни и мечтам своего отца, хоть что-то в этом роде.

Но спустя два дня после того, как Эллиот изгнал Чарлза из Уиндермира, Джон Перкинс встретился с Чарлзом и увидел только вежливого, озадаченного, чувственного молодого человека, который, как оказалось, во всех отношениях был молодой копией своего отца. Почему же Эллиот пытался избавиться от сына? Внешнее сходство между Чарлзом и Эллиотом было просто поразительным – темноволосый, красивый аристократ с притягательной и вместе с тем пугающей чувственностью. Сходство между отцом и сыном не ограничивалось только внешностью. В обоих мужчинах Джон Перкинс заметил огромную боль – угрюмую, непреходящую скорбь по невосполнимой потере.

«Почему?» – размышлял Джон. Он понимал, что темно-карие молодые глаза, смотрящие на него так, словно именно он был палачом, задают этот же самый вопрос.

– Не знаю, Чарлз, – ответил Джон на немой вопрос. Ему нужно было прояснить ситуацию, прежде чем сделать следующий шаг. – Но хотел бы тебе помочь.

– Ваша фирма могла бы… – Чарлз даже не знал, какие подобрать слова. Трасты? Активы? Фонды? Ему было известно только то, что отец дал ему миллионы долларов, лишь бы избавиться от него навсегда.

– Все что угодно. Если ты хочешь поручить это нам. – «По крайней мере, до тех пор, пока Эллиот не возьмется за ум и не вернет тебя обратно. Но Эллиот никогда так не поступит», – с грустью подумал Джон.

– Да. Спасибо.

Спустя шесть месяцев в роскошных апартаментах на Пятой авеню красивая молодая женщина смотрела, как Эллиот одевается в темноте. Было три часа ночи, и он уходил от нее, как всегда, чтобы вернуться в собственную квартиру на Парк-авеню или проделать неблизкий путь на машине до запретного для нее убежища на Лонг-Айленде. Сейчас, чувствуя большую уверенность в себе после выпитого шампанского и необычайно страстного вечера любви, она еле сдерживалась, чтобы не задать вопрос, который… ей никогда не хватало мужества спросить об этом.

Она никогда его не спрашивала об этом, потому что чувствовала что-то пугающее в Эллиоте Синклере. Кроме того, она никогда не спрашивала еще и потому, что знала: если широко обсуждавшаяся в прессе любовная история пятнадцатилетней давности что-то и значила для Эллиота Синклера, то сама она – просто последняя из огромного списка ничего не значивших для него «подруг», его очередная забава.

Но неужели он может так – заниматься с ней любовью и при этом не испытывать никаких чувств? Может быть, в конце концов, она стала особенной женщиной в жизни Эллиота Синклера?

– Эллиот? Что я значу для тебя?

– Что? – Его голос казался грубым.

– Мы встречаемся уже почти шесть месяцев. – «Хотя ты ни разу не провел ни одной ночи со мной». Она отбросила эту мысль. – Мы видимся почти каждую ночь. – За исключением тех дней, когда твой ненаглядный сын приезжает домой из Гарварда.

– Ты моя любовница, – раздраженно ответил Эллиот.

– Как я могу быть твоей любовницей? Ведь у тебя нет жены!

Даже в темноте она увидела злость в глазах Эллиота. Она невольно задрожала, внезапно испугавшись, что он может ударить ее. Но Эллиот не сделал ни одного шага к ней. Наоборот, в молчаливой ярости он оделся и ушел.

Она знала, что больше никогда не увидит его снова.

На расстоянии в шестьдесят миль, в Принстоне…

– Хочешь еще немного дури? – Симпатичная студентка со светло-рыжими локонами вставила в рот Чарлза недокуренный «джойнт».

– М-м. – Чарлз сделал медленный вдох, почувствовал, что его легкие наполняются дымом, и задержал дыхание.

– А меня ты хочешь? – проворковала девушка, прижалась к нему обнаженным телом и стала накручивать на пальцы его длинные, до плеч, каштановые волосы.

– Мне нужно идти, – сказал Чарлз, делая выдох.

– Ты всегда уходишь, Чарлз. Почему ты не проводишь со мной всю ночь?

Чарлз ничего не ответил. Вместо этого он встал с кровати и натянул свои выцветшие джинсы. Его красивое обнаженное тело казалось бронзовым при свете свечи.

– Разве тебе не нравится заниматься со мной любовью?

– Нравится, – честно ответил Чарлз. – И мы только что этим занимались. Два раза.

– Но после этого ты никогда не обнимаешь меня. И никогда не остаешься. Иногда мне кажется, что ты не испытываешь ко мне никаких чувств, Чарлз, – надув губки, осторожно прошептала она. – Иногда мне кажется, что ты не любишь меня.

«Конечно, не испытываю, – думал Чарлз, очаровывая ее своей обольстительной улыбкой. – И не люблю».

Чарлз уехал из Принстона за две недели до окончания первого курса. К весне он устал от наркотической пелены своей жизни. Осенью и зимой наркотики и девушки обеспечивали ему теплый, соблазнительный, объятый дурманом уход от своих разбитых вдребезги мечтаний. Он пропускал занятие за занятием, предаваясь бесконечным и бесцельным утехам. Он уговаривал себя, что его мечты больше ничего не значат. Ничто не имело значения – ни литература, ни спорт, ни сочинения, ни…

Но Чарлз покупал каждый номер «Образов». И он представлял в своем воображении удивительные разговоры с Эллиотом. Он мог бы рассказать Эллиоту, что неправильно в «Образах», а Эллиот бы внимательно слушал его, и его темные глаза блестели бы от гордости за сына.

– Если бы только рисунки соответствовали текстам, отец.

– Что ты имеешь в виду?

– Если слова и рисунки объединить, так чтобы вместе они составляли образ…

– Да. Что еще?

– «Образы» должны быть для всех и каждого, а не только для богатых.

– Ты прав, Чарлз, – сказал бы Эллиот. – Возвращайся, сынок, – потом поспешно добавил бы он, улыбаясь. – Давай сделаем «Образы» такими, какими они могут быть.

– Это никогда не случится, идиот! – однажды весенним вечером вскричал Чарлз в своей комнате общежития. – Посмотри правде в глаза!

Почти весь апрель ушел у Чарлза на то, чтобы отвыкнуть от разрушающих ум наркотиков и заставить себя вернуться к мучительной действительности его жизни. Первого мая он позвонил в офис юридической компании «Перкинс, Крейн и Маркс» на Мэдисон-авеню.

– Мистер Перкинс, это Чарлз Синклер.

– Да, Чарлз. Как Принстон? – Казалось, дела Чарлза идут замечательно. Джон представлял в своем воображении Чарлза – эталон здоровой, красивой внешности интеллектуальной элиты. На самом деле Чарлз сейчас выглядел таким, каким прошлым летом Джон ожидал увидеть сына, от которого отрекся Эллиот Синклер. Тело Чарлза было худым, болезненно-желтого цвета, его волосы – длинными и взъерошенными, а его карие глаза – пустыми и стеклянными.

– Прекрасно, сэр. Но я решил сделать небольшую передышку.

– О!

– Да. Я вступил в Корпус мира. Через неделю я уже буду жить в Кении.

– А когда вернешься?

– Не раньше чем через два года. Я хотел бы оставить вам свой адрес.

– Хорошая идея. Несомненно, нам придется связываться с тобой относительно некоторых инвестиций.

– Это не важно. Поступайте по своему усмотрению, – пробормотал Чарлз. – Мне просто хотелось поставить вас в известность, где я буду находиться.

«Если что-то случится с Джейсоном или Эллиотом».

– Ты рано. – Джейсон искренне и приветливо улыбался, открыв дверь на звонок в свою комнату в общежитии. Гость ответил слегка натянутой улыбкой. – Чарлз.

– Ты кого-то ждешь?

– Да так…

Братья не виделись и не говорили друг с другом больше года, с тех пор как Чарлз навсегда уехал из Уиндермира. Тогда он так и не позвонил Джейсону, чтобы попрощаться.

– Как ты, Джейсон?

– Замечательно.

Джейсон действительно выглядел превосходно, словно новое окружение – Кембридж, Гарвардский университет – подходило ему больше, не пугало его. Чарлз опасался, что для Джейсона это станет слишком тяжелым испытанием. Но светло-голубые глаза выражали спокойствие, умиротворение. На Джейсоне был кремового цвета свитер с темно-малиновой буквой «Н» – свитер спортсмена-победителя.

– За что? – спросил Чарлз, кивнув на букву и размышляя, имеет ли Джейсон представление о том, что означает этот малиновый знак.

– Парусный спорт. – Джейсон посмотрел на Чарлза, и тысячи вопросов закрутились у него в голове. «Что-то не так, Чарлз? Почему ты уехал? Что произошло между тобой и отцом? Почему ты даже не попрощался? Почему у тебя такой пустой взгляд?»

Джейсон начал говорить, но потом замолчал. Он заговорил осторожно, терпеливо и нежно, как Чарлз, Эллиот и все репетиторы учили его говорить на языке, так и оставшемся для него чужим. Он не мог использовать его, чтобы выразить свои чувства или переживания. Этот язык не принадлежал ему. Он не был неотъемлемой частью Джейсона.

Их язык – придуманный, особенный язык, на котором они разговаривали до тех пор, пока Чарлз не отказался от этого языка, – это совсем другое дело. Как бы Джейсон хотел рассказать брату на их особенном языке то, какие чувства он переживал!

– Как ты, Чарлз? – вместо этого вежливо спросил Джейсон.

– Прекрасно. Полагаю, мне надо постричься. Я уезжаю на некоторое время. Хочу, чтобы ты знал об этом…

В Кении Чарлз научился относиться спокойно к своему полному одиночеству и изолированности от родных. Усталость от ежедневной физической работы – они занимались строительством под нещадно палящим экваториальным солнцем – отвлекала его от мрачных мыслей. Он нашел для себя умиротворение в дикой, просторной красоте Африки. Неотвязно преследовавшая его боль, во время первого года обучения в Принстоне заставившая искать спасения от нее в утехах, утихла, и теперь он оставался один, не ощущая пустоты и боли одиночества.

От других добровольцев Корпуса мира Чарлз держался на вежливом, определенном расстоянии. Он работал рядом с ними в течение дня, но уединялся по вечерам, предпочитая прогуляться в одиночестве по саванне, не предаваясь при этом воспоминаниям о доме, о колледже и о семье.

В конце второго года работы в Кении к команде Чарлза присоединился антрополог.

– Ты приехал сюда изучать нас? – однажды вечером спросил Чарлз, когда неожиданно обнаружил этого человека на своем холмике, поросшем травой.

– Потрясающий закат, правда? Пожалуйста, садись. Что ты спросил?.. Ах да… Нет, хотя исследовать общины Корпуса мира, может быть, интересно. Вообще-то я изучаю верования и обычаи близнецов в различных районах Африки. И сейчас я просто использую это место как базовый лагерь на несколько недель.

– Близнецов?

– Да. Конечно, в Нигерии самый высокий в мире показатель рождаемости близнецов. Я там провел весь прошлый год.

– А какие существуют верования и обычаи, касающиеся близнецов?

– В основном соплеменники боятся или почитают их. В некоторых племенах близнецов встречают с распростертыми объятиями, воспринимая их как символ плодородия и хорошего урожая. В других племенах близнецов отвергают и даже убивают.

– Убивают? Почему?

– Животные обычно рожают многочисленное потомство. Поэтому для некоторых племен два человеческих ребенка-близнеца означают связь их матери с дьявольским духом. В других племенах двоих детей ассоциируют с двумя отцами. В этом случае близнецы становятся символом распутства матери. Иногда убивают мать и близнецов.

Болью отозвалось в сердце Чарлза воспоминание о матери, которую он никогда не знал, и которую всю жизнь любил. Ему было так мало известно о ней. Эллиот никогда ничего не рассказывал им, во всяком случае Чарлзу, о своей жене. Мередит Синклер… Ее подпись стояла на красивых живописных полотнах в Уиндермире. Но какой была Мередит Синклер? Чарлз знал только одно – его мать была удивительной, талантливой художницей…

– Ужасно.

– Это естественно – бояться чего-то необычного. На самом деле в большинстве племен близнецов почитают.

– Я близнец, – признался Чарлз. – У меня есть брат. Но внешне мы не похожи.

– Действительно? Тогда ты должен и сам все это хорошо знать.

– Нет. Мне известно только о мифологических близнецах, таких как Кастор и Поллукс…

– Очень распространено поверье, что близнецы имеют сверхъестественную власть – в хорошем и плохом смысле – над природой. Близнецов обвиняют и в ужасных засухах, и в проливных дождях. Некоторые из мистических близнецов взмывают с земли ввысь на сверкающих молниях и борются на раскатах грома. – Антрополог улыбнулся. – А вы с братом можете контролировать природу? – шутливо спросил он.

– Боюсь, что нет, – тихо рассмеялся Чарлз и покачал головой.

– Быть близнецом – это уникальный опыт, – серьезно продолжал антрополог. – Испытывать такую близость, быть частью другого человека… Я вообще-то был заинтригован с самого начала своих исследований. Ты не будешь возражать, если мы подробнее поговорим о вас?

Чарлз пожал плечами.

– Вы знаете мысли друг друга?

– Нет, – поспешно ответил Чарлз. – Мы знали, когда были детьми, – через минуту добавил он. – У нас был наш собственный язык.

– Между вами есть какое-то соперничество?

– Нет. Совсем нет. Мы никогда не соперничали. – «Единственный наш приз – любовь Эллиота. И она принадлежала Джейсону. С самого начала и навсегда».

– Это необычно.

– Вообще-то мы жили врозь в течение девяти лет.

– Кто родился первым? Это не имеет большого значения для американской культуры. Но этот вопрос первостепенен и в Библии, и в королевских семьях. Вопросы наследства и тому подобное.

– Он. – «Джейсон родился первым и унаследовал империю отца».

– В некоторых районах Африки, – продолжал антрополог, – тот близнец, который родился вторым, считается наиболее важным. Он и старший, и сильнейший, и наследник. Он отправляет своего младшего брата в мир, чтобы тот заявил о приближающемся рождении и удостоверился в том, что мир приготовил для него подходящее место.

В ту ночь Чарлз сидел в своей палатке и тщательно записывал в свой блокнот то, что ему рассказал антрополог. Когда-нибудь, как надеялся Чарлз, он поделится с Джейсоном тем, что узнал.

В середине третьего года пребывания в Кении Чарлз заболел малярией. Его, в лихорадочном бреду, перевезли в маленькую клинику, расположенную в шестидесяти милях от лагеря.

– Тебе нужно находиться с ним, Гейлен, – сказала дочери Элис Спенсер. – Я должна ехать в деревню принимать роды.

– Да, мама, – с беспокойством ответила Гейлен. Она знала, что у нее не было выбора. Ее отец уехал на три недели оказывать медицинскую помощь жителям самых отдаленных селений. Иногда Гейлен сопровождала его, но в этот раз она осталась помогать матери в клинике. Помогать – это одно дело, но сейчас ее оставляют совсем одну! А новый пациент казался таким слабым, таким бледным.

– Что у него? – тихо спросила Гейлен.

– Малярия – болотная лихорадка, дорогая, поэтому он станет бредить. Я ему уже дала первую дозу хинина. – Элис улыбнулась своей застенчивой дочери. – Тебе нужно следить только за тем, чтобы в бреду он не сполз с кровати. Если он будет очень горячим, протри его влажной губкой. И еще… Гейлен…

– Да?

– Если он впадет в кому…

Гейлен взглянула на своего слабого подопечного. Хотя, пораженный болезнью, он побледнел и ослаб, все-таки тело его было сильным, мускулистым.

– Не впадет.

Сначала она казалась частью его снов – гнилое видение с золотисто-рыжими волосами и зелеными глазами – образ которого смешивался с образами Джейсона и Эллиота. Но когда его мысли прояснялись и он мог разделять действительность и воспоминания об Эллиоте и Джейсоне, девочка все равно оставалась рядом, улыбалась ему и разговаривав с ним шепотом.

– Ты выздоровеешь, Чарлз, – говорила она снова и снова с британским акцентом. – Тебе уже лучше, ты становишься все сильнее и сильнее.

– Кто ты? – однажды спросил Чарлз.

Ее слова сбывались. Он действительно чувствовал себя лучще и становился сильнее.

– Гейлен. Гейлен Элизабет Спенсер. Мама и папа работают в этой клинике врачами.

– А ты медсестра? – спросил Чарлз, глядя в огромные детские зеленые глаза. – И писатель?

– Нет. – Ее щеки порозовели. – Нет…

– Нет? Но ведь в этом блокноте ты делала записи не о состоянии моего здоровья? – Чарлз указал рукой на малиновый блокнот, лежавший на коленях девочки. Подняв руку, Чарлз понял, как он ослаб. А ведь он только что собирался попросить ее прогуляться с ним по берегу реки. Оказывается, это еще слишком рано для него.

– Нет, – призналась она.

– Тогда что?

– Просто рассказы, – едва слышным голосом ответила Гейлен и наклонила голову – между ней и Чарлзом повисла занавеска из ее золотисто-рыжих волос.

– Дай мне почитать.

– Нет.

– Тогда перескажи мне.

– Нет, Чарлз. Этого я тоже не могу сделать.

– Ну ладно, трусливый зайчик. Тогда расскажи мне о Гейлен Элизабет Спенсер.

– Я расскажу тебе о местах, в которых жила. Это подойдет?

– Очень даже.

Чарлз пролежал в клинике две недели. К концу первой недели он уже окреп настолько, что мог медленно прогуливаться вдоль реки и по саванне. Гейлен выходила с ним, когда у нее была такая возможность. Они в основном молчали, но находились вместе, любовались великолепным розовым закатом или игрой грациозной газели, скачущей в высокой траве, а еще они наслаждались щебетанием экзотических тропических птиц.

За четыре дня до выписки Чарлза Элис Спенсер заявила, что ей необходимо поехать в Найроби. Запасы клиники иссякли, и их необходимо было пополнить. Сначала Элис хотела до ждаться возвращения мужа, но ситуация диктовала другое. Был самый подходящий момент, чтобы уехать. В клинике не осталось лежачих больных и не предвиделось никаких родов. Самый слабый пациент – Чарлз – уже чувствовал себя хорошо.

В присутствии этого сильного, спокойного волонтера Корпуса мира робкая дочь Элис чувствовала себя в безопасности и доверяла ему. Поэтому лучше всего отправиться в эту неотложную поездку сейчас, пока молодой человек не выписался из клиники.

Спустя три часа после отъезда Элис в Найроби у беременной женщины из далекой деревни начались роды. Перепуганная до безумия сестра роженицы нашла Гейлен и Чарлза сидящими на берегу реки – они наблюдали, как детеныш бегемота неуклюже плещется в теплой грязной воде.

– Нет, – сказала Гейлен женщине. – Она в Найроби, но…

– Но здесь Гейлен, – уверенным тоном закончил за нее Чарлз. – Я помогу ей. Пожалуйста, передайте своей сестре, что мы идем. Нам только нужно захватить… гм… медицинский саквояж.

– Чарлз, – прошептала Гейлен, когда женщина ушла. И по ее изумрудным глазам, и по голосу можно было понять, что она сильно волнуется. – Ты знаешь, как принимать детей при родах?

– Нет, – улыбнулся он ей. – Но ты знаешь. Ты сама говорила мне, что видела это.

– Да, я видела! – Гейлен замолчала, пытаясь собраться с духом и вспомнить, как принимали роды, которые она наблюдала. – Иногда при родах практически не чего делать, все идет просто замечательно. Но, Чарлз, ведь могут быть и осложнения, причем ужасные. Маме необходимо находиться здесь. Нам нужно поехать за ней!

Чарлз видел страх в глазах Гейлен и понимал: она беспокоится не напрасно. Чарлз внезапно почувствовал озноб: о ужас, он и сам кое-что знал о родах. Он никогда не видел, как рождаются дети, но знал кое-что о женщине, которая умерла при родах двоих сыновей-близнецов…

И все-таки у них не было выбора.

– Гейлен, – Чарлз поражался спокойному и уверенному тону своего голоса, – мы можем послать за твоей матерью, но ты должна остаться здесь. Ты знаешь, как дети появляются на свет. Я помогу тебе. Скажи, что нам нужно делать.

Гейлен на какое-то мгновение нахмурилась, потом посмотрела ему в глаза и улыбнулась застенчивой, но отважной улыбкой.

– Ну хорошо. – Ее голос все еще дрожал, но она старалась говорить уверенно и держала себя в руках. – Нам нужно зайти в клинику и взять мамин медицинский саквояж, щипцы, скальпель и шпагат. Скальпель и шпагат необходимы, чтобы обработать пуповину.

– О! – Чарлз был удивлен. – А как это делается?

– Ты перевязываешь пуповину в двух местах и разрезаешь посередине. Нужно только убедиться в том, – продолжала Гейлен, давая самой себе строгие инструкции, – что пуповина в ближайшей к ребенку части перевязана очень крепко.

– Да, – с беспокойством в голосе согласился Чарлз.

Пока Гейлен говорила, чувство страха у Чарлза усиливалось – ему предстояло увидеть то, от чего умерла его мать. А Гейлен, наоборот, становилась внешне все более и более спокойной. Когда они подошли к маленькой грязной лачуге в деревне, Гейлен преодолела – или прогнала на время – свои страхи.

Как только Гейлен вошла в лачугу, она превратилась в свою мать, подражая так хорошо знакомым ей спокойным, уверенным манерам. Гейлен видела, сколько раз Элис принимала детей при родах. Она слышала слова матери и видела ласковую, заботливую, сострадательную улыбку на ее губах.

– Как вы? – Гейлен взяла холодную, влажную руку женщины и слегка сжала ее. – Это Чарлз. Он пришел, чтобы помочь. Хотя, конечно, нам не понадобится никакой особой помощи, – успокаивающе улыбнулась Гейлен. Роженица яростно замотала головой.

– Да, – ласково говорила Гейлен. – Именно так. Дайте-ка мне посмотреть.

Гейлен подняла домотканые одеяла, прикрывавшие ноги и живот женщины. Чарлз неподвижно стоял в дверях маленькой лачуги и наблюдал за Гейлен, ожидая ее указаний, надеясь, надеясь…

Гейлен со вздохом посмотрела на него своими изумрудными, блестящими от слез глазами.

– Он почти родился, – прошептала она. – Чарлз, мне нужны чистые полотенца, шпагат и скальпель, пожалуйста.

Чарлз подошел к ней и смотрел молча и удивленно, как Гейлен нежно, но уверенно вытащила ребенка – маленькую девочку – из чрева матери. Руки Чарлза дрожали, когда он отрезал два куска шпагата по двенадцать дюймов каждый, а пальцы Гейлен тряслись, когда она перевязывала шпагатом пуповину.

– Как ты думаешь, достаточно крепко? – шепотом спросила Гейлен.

Чарлз не знал. Узел казался крепким.

– Думаю, да, – прошептал в ответ Чарлз. Медленно, осторожно, затаив дыхание, Гейлен перерезала пуповину. Узлы оказались достаточно крепкими! Гейлен какое-то мгновение колебалась, потом завернула новорожденного в чистое полотенце и протянула бесценный сверток матери.

– Вам нужно отдохнуть, – сказала ей Гейлен. – Мы послали за моей мамой. Она осмотрит вас, как только вернется.

Женщина кивнула, и слезы благодарности потекли по ее щекам.

В то мгновение, когда Гейлен произнесла слово «мама», в то мгновение, когда тяжелое испытание осталось позади, мужество Гейлен испарилось и она снова превратилась в робкую пятнадцатилетнюю девочку. Чарлз взял ее за руку, вывел из хижины и повел прочь из деревни. Когда они наконец остановились и Чарлз повернулся лицом к Гейлен, он увидел ясные, изумленные глаза и дрожащие губы.

– Эй! – Чарлз нежно дотронулся до щеки девочки. – Ты была просто восхитительна.

Гейлен не могла говорить. Она еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться.

– Гейлен! – Чарлз обхватил своими сильными руками дрожащую девочку и крепко обнял ее. – Гейлен…

Прошло много времени, прежде чем Гейлен наконец заговорила.

– Это было чудо, Чарлз… – прошептала она, прижавшись своей золотисто-рыжей головой к груди Чарлза. – Чудо!

Через четыре дня Чарлз вернулся в лагерь Корпуса мира.

– Удачи тебе в литературном творчестве, Гейлен, – с легкой иронией пожелал девочке Чарлз.

– Успехов в строительстве зданий, Чарлз, – в ответ поддразнила его Гейлен.

Когда Чарлз уехал, Гейлен поняла, как много она знала о том, каким он был – добрым, умным и чутким, – и как мало о том, кем он был. Чарлз рассказал ей только, что занимался строительством в Корпусе мира и был американцем. Он не сообщил Гейлен своей фамилии. Другие имена – Джейсон и Эллиот, – которые с отчаянием произносил Чарлз в бреду, он ни разу не упомянул, когда пришел в себя.

За неделю до окончания третьего года работы в Кении Чарлз внезапно почувствовал, что ему необходимо вернуться домой. Домой? Где он? Шикарный пентхаус с видом на Центральный парк? Комната в общежитии в Принстоне, в которой, возможно, до сих пор не выветрился запах марихуаны? Только, конечно, не Уиндермир…

Чарлз ничего не знал наверняка, но его ощущение было очень сильным. Это имело какое-то отношение к Джейсону. Джейсон нуждался в нем. Джейсон оказался в беде. Чарлзу необходимо вернуться сейчас же.

Спустя неделю он сидел в своем великолепном пентхаусе с видом на Центральный парк и испытывал наслаждение от ощущения необъяснимого уюта. Именно здесь ему полагалось находиться в этот момент, в то время как черные штормовые облака собирались в северно-восточной части над Атлантическим океаном и быстро двигались в сторону Лонг-Айленда.

 

Глава 6

Саутгемптон, Лонг-Айленд

Июнь 1974 года

Джейсон закончил занятия в Гарвардском университете на две недели раньше остальных старшекурсников. В конце семестра он сдал устные экзамены. Когда Джейсон ехал из Кембриджа в Саутгемптон, уже, будучи выпускником Гарварда, его сокурсники только начинали сдавать зачеты.

Дорога от общежития Джейсона в Гарварде до виллы в Уиндермире стала теперь знакомой. Самый короткий путь, которому Эллиот научил Джейсона, когда тот еще учился на первом курсе, – взять такси до аэропорта Логан, затем на самолете добраться до Ла-Гуардиа и на лимузине – до Уиндермира. Джейсону нужно было только заплатить водителю такси, найти соответствующий выход к самолету в аэропорту и назвать водителю лимузина в Нью-Йорке расчетный счет «Издательской компании Синклера».

Расплатиться с водителем было легко. С помощью Эллиота Джейсон запомнил портреты на купюрах – Вашингтон, Линкольн, Гамильтон, Джексон и Грант, – и номинал банкнот ассоциировался у него с изображением. Джейсон никогда не испытывал затруднений, производя математические расчеты в голове, поэтому определить соответствующую сумму проезда плюс чаевые было просто.

Вести переговоры в аэропорту Логан оказалось бы сложнее. Поэтому Эллиот позаботился о том, чтобы у Джейсона всегда были заранее заказаны авиабилеты. Джейсон постоянно летал одним и тем же рейсом, поэтому быстро привык к терминалу и обычному коридору для выхода. Но когда номер коридора менялся, Джейсону приходилось спрашивать направление, при этом его светло-голубые глаза выражали искреннее сожаление, что ему пришлось побеспокоить других пассажиров и сотрудников аэропорта.

Как только Джейсон оказывался на борту самолета, держащего курс на Ла-Гуардиа, он чувствовал себя как дома. Он всегда мог найти лимузин, даже если это означало некоторое ожидание, и он ни разу даже не запнулся, называя водителю запомнившийся наизусть расчетный счет «Издательской компании Синклера».

Джейсон почти добрался до дома и испытывал нетерпение. Он хотел рассказать Эллиоту столько удивительных, волнующих новостей!

«Я художник, отец. Посмотри на мои картины. Они тебе нравятся? Думаю, мой стиль похож на стиль моей матери…»

Джейсону нравились висевшие на вилле восхитительные картины, написанные Мередит. Он даже не подозревал, что унаследовал удивительный талант матери. А что, если бы его художественные занятия не включали и практические работы в студии? Что, если бы он не взял в руки кисть, поскольку за восемнадцать лет жизни не держал в пальцах ни карандаша, ни ручки?

Но у него были занятия в студии, он взял в руки кисть и теперь может рассказать Эллиоту, какие чувства испытывал от живописи: «Отец, благодаря рисованию я ощущаю себя таким свободным!» Однако Джейсон может и не рассказывать ни о чем отцу. Он может сохранить свои ощущения в тайне.

В занятиях живописью, в своем большом таланте Джейсон нашел убежище от навязчивых мыслей, которые удавалось скрывать, чтобы всегда выглядеть спокойным, даже веселым. Все двадцать два года жизни Джейсон ощущал себя куклой, очаровательным, умным созданием – плодом труда сотен преданных репетиторов. Джейсон испытывал благодарность ко всем им. Репетиторы не относились к нему как к роботу, но именно таковым он себя и чувствовал. Слишком сильно он зависел от них всех.

Прежде чем Джейсон начал заниматься живописью, у него не было ничего своего – ничего личного или тайного. Он был «творением» других и при этом – настоящим произведением искусства. Но кем был он сам?

Обнаружив, что он художник, Джейсон обрел самого себя. В конце концов он был больше, чем просто блестящий, приятный, педантично натренированный и безупречно образованный индивидуум. В итоге на самом деле не имело особого значения, умеет ли он читать и писать. Не этим собирался заниматься Джейсон Синклер. Он хотел воплощать чувства и страсть в колоритных, красивых образах.

Профессор живописи, обучавший Джейсона в Гарварде, пытался убедить его остаться еще на один год, чтобы попрактиковаться в рисовании. Профессор не сомневался в огромном таланте Джейсона; юноша может стать великим художником. Его работы – даже при небольшом опыте – казались живыми, сильными и неординарными.

Но Джейсон не думал о том, чтобы делиться с миром своим талантом. Джейсона совершенно не волновали ни слава, ни успех. Для него оказалось достаточным то, что он обнаружил свой дар, дававший ему такое умиротворение, доставлявший ему такое удовольствие. Джейсону не нужно было строить карьеру на своем искусстве. Его карьера была неотъемлемо связана с «Издательской компанией Синклера». И даже это – ему хотелось заниматься издательским делом ради Эллиота, но он опасался: как этот бизнес когда-либо сможет стать его, если он даже не умеет читать? – внезапно перестало так сильно пугать Джейсона. Талант Джейсона заставил его поверить в самого себя.

Шел сильный дождь, когда лимузин свернул на длинную дорогу, ведущую к Уиндермиру. Неожиданный июньский шторм принес холодный дождь и резкие порывы ветра. Прежде чем уехать, водитель лимузина помог Джейсону занести в мраморный холл багаж, а также картины, упакованные в не промокаемую черную пластиковую трубку.

«Отца нет дома», – понял Джейсон, почувствовав некоторое разочарование.

Конечно, Эллиот не ожидал его так рано. Неожиданный приезд домой был частью сюрприза Джейсона для Эллиота – его картины и нежданно раннее возвращение.

Им предстояло провести удивительное лето. В будни они с Эллиотом будут жить и работать в городе. Уик-энды станут проводить в Саутгемптоне – плавать на яхте, играть в теннис, ужинать в гольф-клубе «Шиннекок» и наслаждаться тишиной и спокойствием Уиндермира. Эллиот будет читать рукописи, Джейсон станет рисовать. Джейсону хотелось запечатлеть в своих картинах родной дом во всем его великолепии. Он мечтал продолжить то, что начала Мередит.

Это будет восхитительное лето. Отличное во всех отношениях, за исключением того, что четвертый год подряд Чарлз не приезжает сюда.

Джейсон понятия не имел, что произошло четыре года назад между Чарлзом и Эллиотом. Он вернулся после плавания на яхте домой в тот день, когда Чарлз переехал в пентхаус, и отец равнодушным тоном сообщил, что Чарлз уехал и что это к лучшему. А сам брат, приехав навестить Джейсона, когда тот учился в Гарвардском университете, ни слова не сказал о случившемся.

Джейсона злило, что ни Эллиот, ни Чарлз не представили ему никаких объяснений. Но он не выдавал своего гнева. Чарлз и Эллиот всегда опекали Джейсона, словно неспособность читать была заболеванием. Словно, несмотря на свою потрясающую сообразительность, существовали вещи, которые Джейсон не в состоянии был понять.

Джейсон не оказывал давления на отца и брата. Потому что долгое время большая часть переживаний Джейсона была связана с его уверенностью, что с ним действительно не все в порядке. Не заболевание, а что-то другое, из-за чего он не имел права требовать ни от Эллиота, ни от Чарлза объяснений того, что они не хотели ему рассказывать.

В прошлом году на Рождество отец сообщил Джейсону, что Чарлз никогда не унаследует даже малую часть «Издательской компании Синклера», и потребовал, чтобы Джейсон ни когда не передавал Чарлзу какую-либо часть своей доли издательства, и Джейсон не спросил отца почему.

Но теперь жизнь стала другой. У Джейсона было то, чего не имели ни Эллиот, ни Чарлз. Это придавало ему сил и уверенности. Этим летом он выяснит, что произошло между отцом и Чарлзом.

К половине шестого вечера Эллиот все еще не вернулся, а шторм усиливался. Вдали серо-зеленые волны Атлантического океана яростно поднимались столбом, потоки дождя смешивались с океанскими солеными водами. Картина казалась драматичной, состоявшей из сотни оттенков серого цвета. Когда-нибудь Джейсон вспомнит увиденное и, сидя за мольбертом, запечатлеет на полотне этот властный гнев природы.

Но сегодня Джейсон испытывал слишком большое нетерпение и слишком сильное беспокойство. Где отец? Он находился где-то в Саутгемптоне, потому что дом был открыт на выходные дни, а на кухне стояла грязная кофейная кружка. Но где? Обычно Эллиот предпочитал проводить время в Уиндермире. Он уходил из дома только в клуб, чтобы поиграть в теннис или поужинать.

Или чтобы поплавать на яхте. Но Эллиот не стал бы плавать на яхте сегодня, хотя и любил рисковать.

На море было не просто рискованно, а очень опасно. Никто не стал бы плавать на яхте сегодня. Но что, если Эллиот ушел в море задолго до шторма? Тогда день казался просто ветреным – и только. Отличный день для плавания в океане…

Джейсон не знал, когда и как начался шторм. Погода была ясной до того момента, как он приехал на Лонг-Айленд.

Джейсон хотел позвонить в «Яхт-клуб залива Пеконик», и в гольф-клуб «Шиннекок», и даже в кабинет Эллиота в Манхэттене, на случай если из-за ненастья тот вернулся на работу. Но Джейсон не мог прочитать телефонную книгу. Он понятия не имел, как пользоваться телефонным аппаратом. Его поразительная память помогла ему запомнить определенный порядок цифр, но сможет ли он провести аналогию между телефонными кнопками и заученными числами?

Джейсон верил в то, что сможет. В последние несколько месяцев, почувствовав уверенность, которую ему придавала живопись, он начал замечать числа – на банкнотах, на придорожных знаках, над выходами к самолетам в аэропорту, на кассовых аппаратах и квитанциях, – и эти числа имели смысл! Джейсону было необходимо, чтобы кто-то проверил его, помог удостовериться в правильности понимания этих цифр. Эллиот поможет ему. Этим летом он его научит, как пользоваться числами, как набирать телефонный номер…

«Если бы я только умел водить машину, – думал Джейсон. – Я бы поехал в яхт-клуб, и в «Шиннекок», и в Манхэттен, и я бы нашел его».

Джейсон не умел водить машину, но он планировал летом научиться и этому. Если бы только он умел читать числа, он бы смог прочитать знаки ограничения скорости и показатели автомобильного спидометра. И он уже выучил значение – просто путем наблюдения – красного восьмиугольного знака и желтого треугольного, и… если кто-нибудь прочитает ему правила вождения и если ему разрешат сдать экзамены устно, тогда он сможет водить машину. А разве не сможет?

Может быть, даже этим летом, но не сегодня, не сейчас. Сейчас Джейсон не мог ни набрать телефонный номер, ни водить машину. Ему оставалось только ждать – с отчаянием, разочарованием, словно в ловушке, – ощущая себя несчастным и охваченным знакомым чувством беспомощности и зависимости.

Джейсон услышал звук сирен вдалеке. Он открыл входную дверь. Его сердце тревожно билось. Спускаясь по каменным ступенькам, Джейсон увидел полицейские машины. Сирены были вовсе не далеко, машины ехали по дорожке, ведущей от въезда в имение Уиндермир к вилле. Свист ветра, барабанная дробь дождя заглушали вой сирен.

Но никакой необходимости слышать звук сирен не было, не стоило спешить. Они всегда приносили неприятные новости. Вой сирен просто идеально подходил к бурному ненастью сегодняшнего дня – пронзительному и карающему. Вой сирен служил предостережением и сигналом.

Предупреждением о чем-то ужасном.

Сигналом того, что что-то чудесное закончилось.

Офицеры включили сирены в знак сердитого протеста против яростного шторма и против того, что он сделал с человеком, которого они все знали и уважали, с человеком, чья жизнь не была безоблачно счастливой и который после трагической потери красавицы жены считал своим единственным счастьем обожаемого сына Джейсона.

Джейсон в колледже. Он не может оказаться дома. Ему лучше не слышать вой сирен. Он не должен слышать вой сирен.

Но Джейсон был дома. И полицейские сообщили ему, стоя под дождем, что его отец мертв. И их слезы смешивались с холодными каплями дождя. Эллиот плавал на яхте в океане, когда внезапно разыгрался шторм. Он утонул в бурных волнах. Они только что обнаружили его тело. На Эллиоте был жилет безопасности.

– Но если на нем был жилет безопасности… – поспешно возразил Джейсон.

– Наверное, он получил удар в голову и упал за борт, – тихо объяснил офицер полиции. Он знал, что это правда. Он видел тело. И рану на голове.

Джейсон долго молчал, уставившись на полицейских. Его глаза выражали неверие и ужас. Они стояли молча какое-то время – офицеры полиции, принесшие ужасное, трагическое известие, и Джейсон, обожаемый сын, невинная жертва. Еще одна невинная жертва карающего шторма. И пока они стояли, молча, не шевелясь, дождь становился все сильнее, он промочил их насквозь, и было холодно, но они не чувствовали ни дождя, ни холода, потому что в душе у них была ледяная пустота.

Чарлз ехал в Уиндермир в машине через плотную завесу ливня и заставлял себя сосредоточиться на опасной, скользкой от дождя дороге и не думать о том, почему он оказался в Саутгемптоне. Чарлз не знал почему. Точно такое же чувство поспешной необходимости, из-за которого он уехал из Кении, заставило Чарлза покинуть уютную, теплую роскошь его пентхауса в Манхэттене, выйти в неистовый летний ливень и мчаться на бешеной скорости в Уиндермир к Эллиоту и Джейсону…

Приблизившись к кирпичным столбикам перед въездом в Уиндермир, Чарлз увидел стоявшие там полицейские машины из Саутгемптона. Он остановил свой автомобиль на некотором расстоянии от виллы и бросился к дому через лес, продираясь через заросшие проходы, где они с Джейсоном проводили удивительные часы в разговорах и играх. Когда Чарлз вышел из леса на изумрудно-зеленую лужайку, его одежда была насквозь мокрой и разорванной, а лицо и руки – поцарапанными.

Чарлз прищурил глаза из-за лившего стеной дождя и посмотрел на виллу, построенную в георгианском стиле. Перед входом в дом находились еще несколько полицейских машин. На пороге под дождем среди полицейских стоял Джейсон.

– Сынок, – полицейский дотронулся до плеча Джейсона, – пойдем внутрь. Должно быть, нам придется кому-то позвонить…

– Мой брат в Африке, – в оцепенении прошептал Джейсон.

«Ах да, – вспомнил офицер, – ведь есть еще один сын».

Но тот сын, темный близнец, исчез из Уиндермира. Никто в Саутгемптоне не знал почему, но ходили слухи, что Чарлз, должно быть, совершил что-то ужасное.

Полицейский взглянул на Джейсона, обожаемого сына Эллиота. Джейсон был раздавлен горем, а единственный родственник, который у него остался, сейчас был в Африке. Офицер попытался отвести Джейсона в дом. Но Джейсон начал сопротивляться, вывернулся и почему-то уставился в сторону леса. Далеко, расплывчато из-за стены дождя…

– Чарлз, – прошептал Джейсон.

– Мы постараемся связаться с ним, сынок, – участливо сказал полицейский. – На это может уйти несколько дней.

– Чарлз! – Джейсон бросился навстречу приближающемуся силуэту. Полицейский последовал за ним.

– Джейсон, – тяжело дыша, промолвил Чарлз, когда братья встретились внизу лестницы из красного кирпича. – Что случилось?

– Отец…

– Что?

– Он мертв, Чарлз.

– Нет! Господи, нет…

Полицейский наблюдал за ними с профессиональным интересом, в его голове крутились вопросы и разные версии. Разве не странно, что этот сын, от которого отрекся отец, чудесным образом появился – из Африки – всего несколько мгновений спустя после смерти Эллиота? Почему одежда Чарлза насквозь мокрая и разорвана? Почему все его лицо исцарапано? Почему он шел сюда через лес? Где он был сегодня, например, в тот момент, когда Эллиот Синклер получил смертельный удар в голову?

Казалось, Чарлз действительно потрясен известием о гибели отца. И, тем не менее, полиции нужно проверить алиби Чарлза. Они смогут начать проверку сегодня же… Через день или два, если будет необходимо, они зададут ему вопросы. А пока что, поскольку нет оснований подозревать Чарлза, он останется в имении вместе со своим братом, который и расскажет ему подробнее о смерти отца.

Братья вошли в дом, а полицейские вернулись к украшенному колоннами входу в Уиндермир, чтобы оградить осиротевших близнецов от неизбежной атаки прессы. Только это и могли сделать полицейские для братьев Синклер.

Чарлз и Джейсон сидели в полном оцепенении и тишине на противоположных концах софы в гостиной. Наступившие сумерки погрузили виллу во тьму.

– Почему ты приехал сюда сегодня? – наконец нарушил молчание Джейсон.

– Не знаю. – «У меня было ощущение, что я нужен тебе». – Просто я должен был приехать.

– Но ты знал о… до приезда сюда ты знал о том, что случилось?

– Нет.

Мрак скрывал их лица, скрывал выражение их глаз.

Затуманенные скорбью мысли крутились в голове Джейсона. Он уже больше не знает своего брата-близнеца. Они не были близки в течение стольких лет. А сейчас, в этот трагический момент, Чарлз чудесным образом снова появился здесь. Почему? Почему Чарлз уехал? Почему он вернулся? Джейсону необходимо это знать.

– Что произошло между тобой и отцом? – спокойно спросил Джейсон.

– Когда?

«Четыре года назад, – подумал Джейсон и пожал плечами. – Нет, я даже не могу думать об этом».

– Когда ты уехал, четыре года назад.

– Ничего. Не знаю, почему он заставил меня уехать.

– Отец не мог так поступить – заставить тебя уехать! – возразил Джейсон. «Не лги мне, Чарлз, пожалуйста».

– Ничего не произошло, Джейсон.

Джейсон слышал резкость в голосе Чарлза, но не мог видеть его лица. Чарлз злится. Потому что Джейсон задел его за живое? Или же он расстроен, так же как и Джейсон, из-за нелепой, трагической смерти Эллиота?

«Я должен доверять ему, – подумал Джейсон. – Даже, несмотря на то, что он никогда не скажет, почему отец отрекся от него или почему он оказался здесь сегодня. Я стану доверять ему».

– Почему он должен был умереть, Чарлз? – сломленным голосом спросил Джейсон.

Чарлз не ответил, но в его голове постоянно крутились слова антрополога, которого он встретил в Кении: «Близнецы имеют сверхъестественную власть – в хорошем и плохом смысле – над природой. А вы с братом…»

Он начал дрожать, ощущая холод от насквозь промокшей под дождем одежды и от ледяного ужаса, вызванного смертью отца.

– Нам лучше пойти переодеться и чего-нибудь поесть.

– А что с журналами? – спросил Джейсон, тоже дрожа от холода, переживаний и страха. Что будет с любимой компанией Эллиота и с его замечательными журналами?

– А что с ними?

– Отец сказал, что четыре года назад ты получил все положенное тебе наследство и что ты никогда не сможешь владеть какой-либо частью «Издательской компании Синклера».

– Если только не куплю какую-то долю.

– Он сказал мне, – медленно продолжал Джейсон, – чтобы я никогда не отдавал и не продавал тебе даже малую долю «Издательской компании Синклера».

У Чарлза перехватило дыхание. Почему Эллиот так сильно ненавидел его? В Кении Чарлз смирился со своим одиночеством. Но сейчас, когда он оказался в этом доме, где его никогда не любили, старая боль вернулась.

– Полагаю, я унаследую всю издательскую империю, – осторожно продолжал Джейсон.

– Думаю, да.

– Я не могу руководить компанией, если рядом не будет того, кому я мог бы доверять, кто знает обо мне все, у кого есть такая же интуиция главного редактора, как у Эллиота.

– Конечно, не сможешь. Но в «Издательской компании Синклера» работают самые лучшие редакторы, профессионалы своего дела. Наверное, трое или четверо из них могли бы занять должность главного редактора хоть с завтрашнего дня…

Наступило долгое молчание. Наконец Чарлз встал.

– А ты мог бы заняться этим? – спокойно спросил Джейсон в темноте.

– Заняться чем?

– Стать главным редактором.

– Я?

– Я думал, именно этим ты всегда мечтал заниматься.

– Да. Когда-то давно. – Это оставалось его мечтой до сих пор. После того как Эллиот отрекся от него, Чарлз отчаянно пытался избавиться и от этой своей мечты. Но не мог. Она была неразрывно связана с ним самим.

– Ты мог бы заняться этим сейчас?

– Ты меня просишь об этом? – Чарлз судорожно сглотнул.

– Да. Мне нужна твоя помощь. – Джейсон говорил спокойно, но его охватил страх. Может ли он на самом деле доверять Чарлзу? Джейсон этого не знал, но у него не было выбора. Это единственный способ спасти мечты Эллиота.

– Тогда да, – прошептал Чарлз. – Я сделаю это.

Спустя шесть месяцев после смерти отца Джейсон постучался в кабинет Чарлза, находившийся рядом с его кабинетом в «Издательской компании Синклера».

– Войдите. О, Джейсон, привет.

Чарлз заставил себя улыбнуться брату-близнецу. Чарлз был изможден. Руководство «Издательской компанией Синклера» казалось колоссальной задачей даже для Эллиота, несмотря на его сверхъестественные деловые инстинкты, многолетний опыт и уважение всего издательского мира. А сейчас он, Чарлз, неопытный и с не опробованной на практике интуицией пытался занять место Эллиота. Могущественные маклеры издательского бизнеса, пресса и магнаты от моды кружили вокруг Чарлза, скептически, словно стервятники, выжидая, когда этот сын, от которого отреклись – да как он вообще посмел взяться за издательское дело?! – с треском провалится.

Поддержка компании, безусловно, ощущалась, но это была поддержка памяти Эллиота и поддержка Джейсона, любимого сына. Чарлз понятия не имел, сколько продлится эта поддержка и получит ли когда-нибудь поддержку он сам. Он чувствовал себя просто гостем, каким ощущал себя всегда, однако будущее «Издательской компании Синклера» зависело полностью от него.

Чарлз не имел ни малейшего отношения к владению компанией. Он мог быть просто наемным работником – Джейсон попросил Чарлза назвать сумму его оклада, – но Чарлз не смог бы получать за свою работу деньги. «Издательская компания Синклера» была и его наследством, и его мечтой.

– Тебе нужна помощь, Чарлз. – Джейсон с виноватым видом посмотрел на своего уставшего, изнуренного работой брата-близнеца.

Чарлз пожал плечами. Он не мог просить о помощи. Все пристально следили за ним, а ему еще было необходимо сохранять в тайне дислексию Джейсона.

– Думаю, я могу помочь. Я изучал в университете историю искусств. У меня есть интуиция на цвет и дизайн. – Джейсон помедлил. Он мог бы рассказать Чарлзу, что он талантливый художник, но не стал этого делать. – Тебе поможет то, что я займусь художественным оформлением журналов?

– Да. Это самое сложное для меня, – признался Чарлз брату с благодарностью.

– Хорошо, договорились. – Джейсон колебался. Следующий вопрос был сугубо личным. Для него это очень важное решение – оно даст ему чувство независимости, – но ему необходимо убедиться, что он прав. Чарлз должен сказать ему это. Джейсон тихо вздохнул. – Кое-что еще… – продолжил он неуверенным голосом. – Мне нужна твоя по мощь.

– Да?

– Ты знаешь, что я могу производить математические действия в голове?

Чарлз кивнул. Он знал об этом. Он обсуждал с Джейсоном финансовые вопросы выпуска журналов компании, и Джейсон превосходно понимал все расчеты.

– Думаю, что смогу читать и писать числа.

– Действительно?

– Ты должен меня проверить, чтобы убедиться в этом.

– Конечно. – Чарлз помедлил. – То же самое происходит и с буквами? – осторожно спросил он потом.

– Нет, – грустно улыбнулся Джейсон. – И мне не кажется, что что-то происходит. Полагаю, я всегда мог справляться с числами.

К первой годовщине смерти Эллиота Синклера стало очевидно, что «Издательская компания Синклера» не потерпит крах. «Мода», «Образы» и «Спинакер» процветали благодаря энергии, таланту и оригинальности близнецов Синклер.

– Мне хотелось бы внести изменения в «Образы», – сказал Чарлз Джейсону четырнадцать месяцев спустя после смерти Эллиота.

– Какие изменения? – поспешно спросил Джейсон, за беспокоившись. «Образы» оставались основным наследием Эллиота.

– Мне бы хотелось, чтобы рисунки и литературные произведения сливались в единое целое.

Джейсон слушал Чарлза молча, оцепенев от изумления. Чарлз описывал мечту Эллиота! Этой мечтой Эллиот сотни раз делился с Джейсоном. Это казалось таким сугубо личным, обсуждавшимся только между ними двоими. А теперь Джейсон те же самые слова – совершенно те же самые слова! – слышал от своего брата-близнеца.

– Вы с отцом обсуждали это? – наконец спросил Джейсон.

– Нет. – Только в моих воображаемых разговорах. – Мы никогда не говорили с ним о журналах, – грустно добавил Чарлз.

– Эллиот мечтал сделать «Образы» именно такими.

– Тогда мы сделаем это? Вместе? Я буду знакомить тебя с сюжетами…

Джейсон торжественно кивнул. «Спинакер» будет моим, «Мода» – твоим, а «Образы» – нашим общим творением.

По мере того как росли популярность и престиж «Спинакера», «Моды» и «Образов» – новых «Образов», – весь мир хотел узнать все о красивых, могущественных и богатых близнецах Синклер. Пресса добровольно взяла на себя обязательство писать о них, а Чарлз и Джейсон вели себя с журналистами легко и вежливо, словно им нечего было скрывать.

Джейсон и Чарлз Синклеры составляли такую замечательную пару! Очаровательный, симпатичный, золотоволосый Джейсон и темноволосый, обольстительный, неутомимый Чарлз.

Джейсон был опытным яхтсменом и предпочитал морской простор и бризы блестящему и величественному Манхэттену. Любовные романы Джейсона длились месяцы, и даже годы и были его сугубо личным делом. Когда-нибудь Джейсон встретит подходящую женщину и у них родятся счастливые золотоволосые красивые дети. Все будут праздновать тот день, когда Джейсон найдет свою настоящую любовь, потому что все желали счастья Джейсону Синклеру.

Чарлз был похож на Манхэттен: стремительный, энергичный, ослепительный и немного грозный. Чарлз Синклер спит хоть когда-нибудь? Самые значительные приемы просто потерпели бы провал, если бы на них не появлялся Чарлз Синклер, равно как и все самые громкие показы мод в Нью-Йорке и Европе. Любовные романы Чарлза с самыми шикарными женщинами Нью-Йорка развивались бурно и широко обсуждались в прессе, но длились всегда недолго. Чарлз Синклер, возможно, никогда не женится и не будет иметь детей, и, наверное, это к лучшему.

Пресса и общественность оставались довольными позицией близнецов Синклер. Джейсон был превосходным символом своего журнала «Спинакер» – богатый, естественный, безупречный. А Чарлз был превосходным символом «Моды» – сексуальный, любящий риск, элегантный. Но кто из близнецов нес ответственность за наибольший успех «Издательской компании Синклера» – журнал «Образы»?

Никто не знал, что Чарлз и Джейсон каждый номер «Образов» создавали совместными усилиями. Чарлз и Джейсон с удовольствием рассказали бы об этом. «Это вовсе не секрет», – говорили бы они с улыбкой, словно у них вообще не было никаких тайн.

Но один-единственный секрет все-таки существовал: Чарлз Синклер, главный редактор «Издательской компании Синклера», не получал никаких денег за свою работу, а просто помогал своему брату, страдающему дислексией, руководить компанией, которая, как поклялся его отец, никогда не будет принадлежать Чарлзу…

 

Глава 7

Нью-Йорк

Сентябрь 1985 года

– Брук, звонят тебе, третья линия. Это насчет дела Кассандры.

– Спасибо. – Брук нажала мигающую кнопку. – Брук Чандлер слушает.

– Это Ник Эйдриан из полицейского управления Нью-Йорка.

– Да?

– Я слышал, что окружной прокурор собирается снять половину обвинений против Кассандры еще до того, как дело передадут в суд. Вы что-нибудь знаете об этом?

Конечно, Брук знала о деле Кассандры. Именно его делом она занималась все лето. Фактически из-за этого дела ей было запрещено заниматься адвокатурой. И теперь, наконец назначен день суда – завтра, – тот же самый день, когда Мелани переезжает в Нью-Йорк. Конечно, она знала о деле Кассандры.

– Да, я в курсе этого дела. – В ее кабинете было так жарко! Уже середина сентября, а царит такой зной.

– Расскажите мне, почему снимаются обвинения.

– Потому что у нас недостаточно доказательств, чтобы вынести обвинение по всем эпизодам.

– Мы отправили вам достаточно доказательств. Вы потеряли их? Еще до этого случая окружная прокуратура «славилась» тем, что теряла доказательства. Особенно если речь идет о мелочах, неудобных для расследования. – Голос был холодным и низким.

«Кем он себя вообразил, черт побери? Как он осмеливается говорить такие вещи об окружной прокуратуре?»

– Нам не очень понравился способ, каким управление полиции Нью-Йорка собрало эти доказательства.

– Хотите написать об этом в рапорте? – Голос стал со всем ледяным.

– Вообще-то у меня нет времени, – таким же ледяным тоном ответила Брук. Из-за него она теряет время.

– Ну ладно, вы рассказали мне достаточно. Например, если бы я был адвокатом Кассандры, то сейчас бы чувствовал себя самым счастливым человеком.

– О Господи, – прошептала Брук. Что она наделала? Она затаила дыхание.

– Но я не его адвокат, – после долгой паузы сказал Ник. – Я именно тот, кем представился. А сейчас позвольте мне сказать, кто вы. Вы только что закончили юридическую школу. Возможно, составляете «Юридический обзор». Четыре недели назад вы сдали документы на получение лицензии на адвокатскую практику и сейчас с нетерпением ждете решения комиссии. Во время учебы в юридической школе вы подрабатывали в престижной юридической фирме на Мэдисон-авеню. В последний момент вы почувствовали угрызения совести, желание служить людям и подписали контракт с окружной прокуратурой. Как у меня получается?

– Я всегда собиралась заниматься судебными разбирательствами, – с вызовом перебила его Брук. Но это было слабым возражением. За исключением причины, почему она пошла работать в окружную прокуратуру, все остальное, только что сказанное им, было верно.

– Ну хорошо, это, можно сказать, оригинально. Мне нравится, когда адвокаты даже не прикидываются альтруистами.

– Кто вы? Зачем вы это делаете?

– Я уже сказал вам, кто я. Я действительно звонил, чтобы выяснить, почему, черт побери, сняты обвинения. Но это просто сезон такой.

– Что вы имеете в виду?

– Новые несмышленыши, как вы, появляются каждый год. Они не задерживаются здесь – и вы не останетесь, – потому что вокруг есть более зеленые, так сказать, пастбища, в округе Уэстчестер.

– Я собираюсь остаться в прокуратуре.

– А раз так, вам ничего не остается, как самым внимательным образом относиться к доказательствам, которые мы так тщательно и законным образом собираем.

– Конечно, – промолвила Брук.

– Хорошо. Приятно было пообщаться с вами, Брук.

Брук услышала в трубке короткие гудки и постаралась успокоиться. Она чуть не допустила серьезную ошибку. Точнее, она допустила серьезную ошибку, но, к счастью, на другом конце провода оказался человек, стоявший с ней по одну сторону закона. Хотя этот человек и не был на ее стороне. Или был? Его поступок – просто хороший урок для нее. Грязный и дешевый поступок. Ей пришлось испытать унижение.

– Кто такой Ник Эйдриан, черт побери? – спросила Брук, войдя в общую комнату прокуратуры.

Она получила несколько поразительных ответов.

– Он лучший в городе сыщик по наркотикам.

– Он высокомерный сукин сын.

– Он великолепен.

– Наверное, он импотент.

– Я так не думаю.

– Ты говоришь так, словно знаешь наверняка.

– Я слышал, его переводят в отдел убийств.

– Это понижение в должности? – с надеждой спросила Брук.

– Ни в коем случае. Брук, этот парень – самый лучший. Кстати, а что он такого сделал тебе?

Что сделал ей Ник Эйдриан? Возможно, он спас ее карьеру в окружной прокуратуре. Брук нужно будет поблагодарить его, если они когда-нибудь встретятся. Может быть, они никогда и не встретятся.

– Ничего, – сказала Брук.

Конечно, они когда-нибудь встретятся. Она собиралась остаться здесь работать.

Ник вернулся в свою маленькую квартиру в одиннадцать часов вечера. Над Манхэттеном все еще висел дневной зной – тяжелый, удушливый, угнетающий. В холле Ник забрал свою почту. Он получил две корреспонденции: счет за электричество – он откроет его завтра или послезавтра – и «Нью-йоркер», ужасно испорченный, поскольку его бесцеремонно засовывали в слишком маленький почтовый ящик.

Ник выругался про себя и нахмурился, глядя на разорванный и помятый журнал. Бессмысленное уничтожение раздражало его. Даже больше чем раздражало, оно просто приводило его в бешенство. Может быть, именно поэтому он вел беспощадную войну с преступностью. Преступность представляла собой бессмысленное, беспечное уничтожение собственности, жизни, ума и надежды.

Ник сердито посмотрел на испорченный журнал и понял еще одну причину, по которой он испытывал такое волнение, держа в руках очередной номер. Месяц назад Ник послал в журнал свой короткий рассказ «Ритм Манхэттена». Никакого отклика с тех пор он не получил. Ник размышлял, что бы это значило. Это могло оказаться хорошим знаком – они склоняются к решению принять его рассказ. Или нейтральным знаком – никто даже и не подумал взглянуть на его произведение. Или плохим знаком – его рассказ положили в кипу «признанных негодными документов», ожидающих возвращения самонадеянному автору, когда придет очередь. Ведь отсылка обратно не подходящих им материалов – это не такой уж первоочередной вопрос, так?

Ник отсутствовал в квартире – обкладывая «красными флажками» превосходно организованный ночной наркотический притон – почти двадцать четыре часа. Во время его отсутствия квартира нагрелась от дневного зноя. Ника окутала влажная жара, тяжелым и цепким облаком повиснув у него в легких. Ник открыл окна, хотя и знал, что снаружи нет ни малейшего ветерка. Он включил портативный вентилятор – наплевать на нераспечатанный счет за электричество, – налил себе в стакан шотландского виски и наполнил ванну холодной водой.

Ник чувствовал, как напряжение покидает его тело, в то время как холодная вода стекала по его изнуренным мускулам, а тепло шотландского виски окутывало его усталые мозги. Мысли Ника вернулись к событиям последних двадцати четырех часов – поздний ночной телефонный звонок, допрос хозяев наркотического притона, встреча с шефом полиции относительно перевода в отдел убийств, как только он закончит давать показания по делу Кассандры…

Дело Кассандры. На этот раз они обязаны остановить Кассандру раз и навсегда.

Только вот окружная прокуратура мутила воду, перестраховываясь. Окружная прокуратура… Брук Чандлер. «Как она выглядит?» – размышлял Ник, допивая остатки виски. Если судить по телефонному разговору, она казалась деловой, высокомерной и холодной как лед.

Холодная как лед, но с нежным, сексуальным голосом.

Чарлз и Джейсон встречали «конкорд». Вылетевший из парижского аэропорта Шарль де Голль самолет только что приземлился. Пассажиры проходили таможню.

– Ты думаешь, Гейлен узнает нас? – спросил Джейсон.

– Трудно сказать, – рассеянно ответил Чарлз. Ничто в письмах Гейлен за последние два месяца не говорило о том, что она поняла: Чарлз Синклер, главный редактор «Образов», и Чарлз, волонтер Корпуса мира, заболевший малярией, – это один и тот же человек. – Возможно, и нет.

Чарлз и Джейсон смотрели, как пассажиры «конкорда», оставив позади таможенные и иммиграционные формальности, устремлялись через выход полного суеты международного терминала аэропорта Джона Кеннеди к ожидавшим их лимузинам. Это были целеустремленные, высокообразованные, богатые мужчины и женщины, которые летали через Атлантический океан так же регулярно, как пересекали город на машине. Прошло много времени после того, как из зоны прилета испарились все трансатлантические высокопоставленные путешественники, и появилась Гейлен.

На ней было старомодное лоскутное, до пола розово-фиолетовое льняное платье из крашеной пряжи с вышитой тамбуром белой шалью, накинутой на плечи. Она прижимала к себе ярко-красную дорожную сумку. Ни один из двух братьев-близнецов, одетых с иголочки, не обратил внимания ни на старомодный наряд Гейлен, ни на ее потрепанную, старую-престарую дорожную сумку. Их взгляды были прикованы к ее изумленным зеленым глазам – так поразило ее великолепие Нью-Йорка. Словно она была Дороти, прибывшей в Изумрудный город в стране Оз.

Чарлз и Джейсон поспешили к Гейлен, словно инстинктивно стремились защитить ее. Защитить ее от чего? От пугающего иностранного блеска, ослепительнейшими символами которого являлись сами близнецы Синклер?

– Гейлен? – ласково заговорил Чарлз.

– Чарлз? – прошептала Гейлен. Она пристально смотрела в его карие глаза, и ее пухлые губы медленно расплывались в застенчивой улыбке. – Чарлз без бороды.

– Я не был уверен, что ты вспомнишь. Поэтому и не стал упоминать об этом в своих письмах.

В зеленых глазах появилось изумление. Гейлен хотела ответить, но не смогла подобрать нужные слова и просто покачала головой, немного нахмурившись.

– Гейлен, – кинулся ей на выручку Чарлз, – это…

– Джейсон, – спокойно сказала Гейлен.

Она робко улыбнулась золотоволосому близнецу Чарлза.

– Разве я… – начал Чарлз. Он не мог припомнить, чтобы он рассказывал Гейлен о Джейсоне. Но, конечно же, она знала имя владельца и издателя «Образов».

– Ты называл его имя в бреду. – Какое-то мгновение Гейлен смотрела в глаза Чарлза, проверяя свою память. «Разумеется, я запомнила».

– Дай-ка мне это, – вмешался Джейсон и потянулся за пухлой красной дорожной сумкой. Когда он взял у нее сумку, она чуть не выпала у него из рук, оказавшись тяжелее, чем он ожидал. Джейсон мгновенно пришел в себя от удивления и без видимых усилий повесил сумку на плечо.

– Это мои рассказы, – виноватым тоном объяснила Гейлен Джейсону. – Ты написал, что, может быть, захочешь напечатать и другие рассказы, поэтому я их все привезла с собой, – добавила она, повернувшись к Чарлзу.

– Хорошо. Мы отвезем тебя в гостиницу. Ты, наверное, устала.

– В своем письме ты что-то писал об ужине сегодня вечером…

– Мы с Джейсоном хотели бы пригласить тебя на ужин в «Цирк». Это… – Чарлз замолчал, поймав на себе внезапно испуганный взгляд. Гейлен Элизабет Спенсер не захочет ужинать в одном из самых модных ресторанов Манхэттена.

– Вместо одежды я привезла с собой рассказы, – промямлила Гейлен, слабым жестом указав на красную дорожную сумку.

Чарлз хотел было сказать Гейлен, что он купит ей новое платье – десять платьев, сто платьев, – но передумал. Ему не хотелось ставить Гейлен в неловкое положение.

– Почему бы нам сегодня не устроить обычный ужин у меня дома? – вежливо предложил он и поднял бровь, посмотрев на Джейсона. Тот кивнул в знак согласия. – Может быть, Фрэн смогла бы присоединиться к нам? – спросил Чарлз у Джейсона.

– Она на Бермудах.

Чарлз и Джейсон молча проверяли списки своих подруг и отвергали одну кандидатуру за другой – слишком потрясающая, слишком поглощенная собой, слишком величественная…

– А как насчет Брук?

Джейсон кивнул и уверенно добавил, улыбаясь и глядя в зеленые глаза, с которыми он только что встретился взглядом:

– Тебе понравится Брук, Гейлен. Она очень милая.

– Брук, звонил Чарлз Синклер, – сообщила секретарша, когда Брук вернулась из суда.

– Чарлз Синклер? – спокойно повторила Брук.

– Да. Он не оставил никакого сообщения, просто попросил позвонить ему.

– Хорошо. – Сердце Брук екнуло. Зачем звонил Чарлз? Он не мог звонить насчет работы. Брук знала, что Чарлз ни когда не попросит ее поработать на «Издательскую компанию Синклера».

– Это Брук Чандлер. Чарлз Синклер просил меня перезвонить ему.

– О да. Он сейчас на совещании. Но хотел, чтобы вы переговорили с Джейсоном Синклером.

– Замечательно.

«Может быть, это действительно насчет работы для «Издательской компании Синклера»?» – подумала Брук немного разочарованно.

– Брук?

– Привет, Джейсон. Чарлз…

– Брук, у нас с Чарлзом сегодня вечером скромный, в очень узком кругу ужин, о котором стало известно в самый последний момент. Это ужин в честь Гейлен Спенсер, победителя литературного конкурса этого года. Мы надеялись, что ты сможешь присоединиться к нам.

– Как мило, – автоматически ответила Брук, размышляя, почему они выбрали ее и почему в последний момент. Неожиданно Брук вспомнила, что она будет занята. – Но сегодня вечером приезжает моя сестра.

– Мелани?

– Да, как…

– Фрэн упоминала об этом. Вообще-то… – Джейсон тихо рассмеялся, – …она говорит об этом постоянно. Твоя сестра – сейчас самая основная тема разговоров моделей Дрейка. Они обсуждают что-то насчет их работы.

«Они боятся, что, как только приедет Мелани, их карьера манекенщиц окажется в опасности», – размышляла Брук.

– О! Ну хорошо, – как-то неловко пробормотала Брук. Не могла же она сказать Джейсону, что манекенщицы напрасно волнуются.

– Она твоя старшая или младшая сестра? – задал Джейсон тот же самый вопрос, что и Чарлз два месяца назад. Очевидно, Чарлз не сообщил своему брату-близнецу о сестрах-близнецах Чандлер.

– Мы близнецы. Правда, внешне не похожие. Мы светлый и темный близнец, совсем как вы с Чарлзом. – Светлый и темный. Солнечный и штормовой. Открытый и скрытный.

– Мелани тоже приглашена на ужин, – помолчав мгновение, сказал Джейсон. – Мы будем рады поужинать вместе с вами обеими.

Вторую половину дня Брук провела в суде. Она внимательно слушала вступительное слово адвоката Кассандры и кивала Эндрю Паркеру, а тот кратко записывал факты, выдвинутые противоположной стороной, которые Брук должна будет проверить. Брук изо всех сил старалась на время отвлечься от мыслей о приезде Мелани и об ужине с Чарлзом и Джейсоном. Это требовало от нее немалых усилий.

Из здания суда Брук помчалась в свою крошечную квартирку на Пятьдесят седьмой улице в западной части города, чтобы переодеться к ужину. Волнение, глубоко спрятанное ранее, теперь вырвалось наружу. Она и так беспокоилась из-за предстоящей встречи с Мелани. А теперь еще ей предстоит увидеть Чарлза, представить ему Мелани…

Брук нахмурилась, глядя на свои платья в шкафу. Все они были такими мягкими, красочными, симпатичными и женственными! Брук больше не надевала прямые тускло-коричневые немодные наряды. Теперь она сама была не такой. Она давно уже отказалась от школьных привычек. Новая Брук – настоящая Брук – была счастливой и стильной. Новой Брук нравились ее собственные шелковистые каштановые кудри, и темно-синие глаза, и пухлые, чувственные губы…

Но ведь рядом с Мелани она всегда будет казаться тусклой простушкой…

Брук вздохнула. Затем с твердой решительностью она выбрала свое самое женственное платье, причесала кудрявые волосы и искусно подчеркнула глубину синих глаз с помощью туши и теней.

«Вот так, – думала Брук, придирчиво разглядывая себя в зеркале. – Я именно такая».

Брук приехала на такси в аэропорт Ла-Гуардиа за десять минут до того, как приземлился самолет Мелани.

– Брук! – Мелани поспешно и испуганно коснулась щекой щеки Брук. – Ты выглядишь просто потрясающе!

– Ты тоже.

Мелани выглядела свежей даже после длительного перелета, представляя собой резкий контраст с пассажирами мужского пола, – она вышла из самолета отдохнувшей, не помятой, от нее веяло прохладой, и из нее ключом била энергия. Все это было иллюзией, частью превосходного золотистого имиджа. Мелани провела весь полет – ее тошнило так, что приходилось сжимать кулаки, – размышляя, почему она приняла такое глупое решение и не поздно ли еще вернуться домой. «Мистер Дрейк, извините. Я не принадлежу Нью-Йорку. Понимаете, у меня есть сестра-близнец, и мы жили вдали друг от друга так долго, и я подумала…»

– Чарлз и Джейсон Синклеры пригласили нас сегодня вечером на ужин. Я ответила «да». Надеюсь, ты согласна?

– Чарлз и Джейсон Синклеры? Это те самые, «Образы»?

– Да. – Брук удивилась, что Мелани провела аналогию с «Образами», а не с «Модой».

– Да, замечательно, чудесно, – с благодарностью в голосе соврала Мелани. Она морально подготовилась к тихому ужину с Брук; уже это казалось ей достаточно тяжелым испытанием. Но этот ужин… ей придется покопаться в себе глубже, чтобы найти силы на это.

– Думаю, ты хочешь оставить багаж в своей квартире.

– И переодеться.

– Ты выглядишь превосходно. – На Мелани была прямая белая льняная юбка – загадочным образом не помявшаяся в самолете, – с разрезами впереди и сзади, которые немного открывали ее длинные загорелые ноги, бирюзовая блузка и простое золотое колье. Она представляла собой воплощение не передаваемой словами элегантности. – Как всегда.

– Я буду чувствовать себя лучше, если переоденусь. Мне не терпится увидеть квартиру.

Роскошная, с дорогой мебелью, предоставленная за счет агентства квартира в восточной части Центрального парка являлась составной частью контракта Мелани с «Модельным агентством Дрейка».

– Превосходно, – сказала Брук спустя сорок пять минут, когда они ходили из комнаты в комнату по квартире Мелани.

– Да, – промолвила Мелани с облегчением. Квартира действительно была превосходной. В ней царили спокойствие и тишина, и из нее открывался замечательный вид на парк.

– Чарлз, извини, что мы опоздали, – виновато сказала Брук, когда они, наконец, появились в пентхаусе Чарлза.

– Вы не опоздали. Джейсон и Гейлен еще не приехали. Заходите.

– О! Это хорошо. Спасибо. – Брук сделала глубокий вдох. – Чарлз, это Мелани, – сказала она невозмутимо, удивившись своему спокойствию.

– Добро пожаловать в Нью-Йорк, Мелани. – Карие глаза Чарлза улыбались великолепным небесно-голубым глазам Мелани. Он смотрел на ее глаза, а не в них. Глаза Мелани сопротивлялись проникновенному взгляду: они отражали мир, словно два красивых спокойных озера, скрывающих то, что творится в светло-голубой глубине.

«Он такой красивый», – размышляла Мелани, улыбаясь Чарлзу.

– Чарлз, как здесь замечательно!

«Адам Дрейк нашел настоящее золото, – думал Чарлз, глядя, как грациозно Мелани проследовала в гостиную. Мелани кивнула, оценив по достоинству его квартиру, словно ее одобрение должно было осчастливить хозяина пентхауса. – Чистое золото, эгоцентричное и неправдоподобное».

– Чарлз, – промурлыкала Мелани, – мне нравится этот Моне. Не могу поверить, что он висит не в Лувре.

– Ты хочешь сказать – не в Же-де-Пом, – спокойно напомнил ей Чарлз: самые гениальные работы импрессионистов находились в Же-де-Пом, а не в Лувре. – Его работы выставлены там.

– Же-де-Пом. – Глаза Мелани заблестели, признавая по беду Чарлза. «Туше, Чарлз. Как забавно было бы поспорить с тобой! Но я должна быть начеку, так ведь?» – Конечно. Как глупо с моей стороны.

Мелани отважно пересекла гостиную и подошла к окну с видом на Центральный парк. Ее квартира находилась практически напротив его дома, на более низком этаже, поэтому деревья загораживали прекрасный вид из ее окна.

– Красиво, – пробормотала Мелани. Когда она оторвалась от великолепной панорамы, взгляд ее остановился на хрустальной вазе с розами, стоявшей на мраморной каминной полке. – О!

Мелани подошла к вазе с розами и нежно провела пальцем по хрупким бледно-лиловым лепесткам.

– «Серебряный стерлинг», – назвала она сорт розы, получивший высшие награды.

– Они очень красивые. – Чарлз наблюдал за Мелани. «Откуда, черт побери, она знает сорт этих роз?»

Мелани улыбнулась гордой, ослепительной, вызывающей улыбкой. «Получай, Чарлз Синклер!»

В мраморном холле раздались голоса – прибыли Гейлен и Джейсон. Мелани и Джейсон представились друг другу, в то время как Чарлз покровительственно подвел Гейлен к Брук.

– Привет, Гейлен. Добро пожаловать, – тепло улыбнулась Брук. «Она похожа на маленькую испуганную птичку, – подумала Брук, – которой отчаянно хочется выпорхнуть отсюда на свободу. Не волнуйся, Гейлен, никто здесь тебя не обидит».

– Привет, Брук. – «Она такая красивая, – думала Гейлен. – И кажется такой милой». – Спасибо.

– А это, – сказал Чарлз, когда Джейсон и Мелани, познакомившись, присоединились к ним, – это Мелани.

«Приготовься, Гейлен», – подумал Чарлз.

– Привет, Гейлен, – улыбнулась Мелани. – У тебя самые красивые волосы из всех, что я видела, – спокойно добавила она, наклонив голову и прищурив светло-голубые глаза.

Мелани подтвердила искренность своих слов, небрежно пробежав длинными пальцами по собственным светлым локонам, словно ослепительное золото внезапно превратилось просто в позолоту.

Гейлен слегка нахмурилась, глядя на серьезные небесно-голубые глаза. Потом она дотронулась до пряди длинных, до пояса, золотисто-рыжих волос, которые составляли такую же неотъемлемую часть ее самой, как и ее обаяние, или необходимость писать, или ее старомодное лоскутное платье.

– Нет, – прошептала Гейлен.

– Да! – восхищенно возразила Мелани. Здесь не о чем было спорить. – Ты когда-нибудь пробовала закрутить их кольцами и поднять наверх? Воткнуть в них несколько полевых цветов?

– Нет. – Тихий смех в ответ.

– Нет? Гейлен, я покажу тебе, как это делается. Ты долго пробудешь в Нью-Йорке?

– Некоторое время, – спокойно ответила Гейлен. Она разговаривала с Мелани, но вопросительный взгляд скользнул сначала на Чарлза, а потом – на мгновение – на Джейсона. – Думаю, для меня, для моей карьеры, может быть, хорошо пожить в Нью-Йорке некоторое время.

– Это значит, что мы с тобой приехали сюда в один и тот же день по одной и той же причине. – Мелани заговорщически улыбнулась Гейлен. Теперь между ними есть еще кое-что общее, более важное, нежели длинные красивые волосы.

– За это надо выпить, – сказал Джейсон. Он помог Чарлзу налить шампанское в хрустальные бокалы.

– За успешную карьеру в Нью-Йорке. – Чарлз поднял свой бокал за Гейлен и Мелани. – За всех вас, – добавил он, повернувшись к Брук.

Вечер протекал приятно и без всяких усилий. Энергия Мелани помогала поддерживать легкий, непринужденный разговор, а редкие минуты тишины заполнялись ее счастливым золотистым смехом.

«Мелани делает вечер забавным и легким для всех нас, – думала Брук, поражаясь уверенности и раскованности сестры. – Мелани, веселый близнец. Без Мелани этот вечер оказался бы совершенно другим. Я не смогла бы сделать так, чтобы Гейлен чувствовала себя уютно».

Что Чарлз думает о Мелани? Брук знала ответ. Чарлз очарован и околдован Мелани, как и все остальные. Разве может быть иначе?

– Расскажи нам о своих сюжетах, Гейлен, – попросила Мелани во время ужина.

– Это просто истории об Африке.

– Просто, – поддразнил ее Чарлз.

– О чем они? О Гейлен? О Чарлзе? О Джейсоне? – любопытствовала Мелани.

Она посмотрела на золотоволосого, солнечного близнеца Синклера, ожидая от него ответа. Но на какое-то мгновение солнышко скрылось за облаком. «Разве Джейсону не нравятся рассказы Гейлен? – задумалась Мелани.

– Они – по крайней мере «Эмералд», другие Гейлен мне еще не показывала – об удивительных путешествиях в мир любви, – заговорил Чарлз, приходя на выручку Джейсону. Голос Чарлза смягчился, когда он произнес слово «любовь».

На мгновение разговор прервался.

«Почему ты нахмурился, когда Мелани спросила тебя о моем рассказе, Джейсон?» – размышляла Гейлен.

«Любовь, – думала Брук. – Чарлз произнес это слово таким тоном…»

«Я не читал твой рассказ, Гейлен. Я не могу. Мне так жаль».

«Ужасно театральная реплика, Чарлз, – думала Мелани. – Интонация голоса при слове «любовь» была такой обольстительной. Чарлз Синклер, замечательный герой-любовник». Мелани гадала, был ли он таким на самом деле.

– «Эмералд», – размышляла вслух Мелани, глядя в глаза Гейлен. – Это автобиографический рассказ?

– Нет, – покраснела Гейлен.

– У Эмералд, героини рассказа, темно-карие глаза и темные волосы, – объяснил Джейсон. «Видишь, Гейлен, я знаю кое-что о твоем рассказе».

– Все твои рассказы – любовные истории? – спросила Брук.

– Нет. Только четыре. Остальные – о жизни в Кении.

– Итак, ты Айзек Дайнесен восьмидесятых? – предположила Мелани.

Чарлз поднял бровь, глядя на Мелани. Его немного удивило, что она не сравнила Гейлен с актрисой Мерил Стрип…

– Она одна из моих любимых писательниц, – продолжала Мелани, с вызовом глядя на Чарлза. «Ты такой красивый, Чарлз, но такой высокомерный».

– Моя тоже, – согласилась с ней Гейлен.

«Моя тоже, – подумала Брук. – Но когда Мелани прочитала произведения Айзек Дайнесен?»

– Ты собираешься напечатать все свои рассказы, Гейлен?

– Если их можно напечатать. Чарлз писал что-то о…

– Их все можно напечатать, – уверенно предположил Чарлз. Это было легко предугадать, поскольку «Эмералд» свидетельствовала о таланте Гейлен. – Может быть, мы опубликуем все четыре любовные истории в «Образах» и издадим отдельной книгой остальные рассказы.

– Книгой? – прошептала Гейлен.

– Конечно. Мы не издаем книги, но я мог бы сделать несколько телефонных звонков тем, кто этим занимается.

– Действительно?

– Конечно.

– Похоже, тебе понадобится адвокат, чтобы проверить некоторые контракты, Гейлен. Мой гонорар – экземпляр твоей первой книги с автографом, – предложила Брук.

– Спасибо, Брук.

– Действие всех твоих рассказов происходит в Африке? – спросил Джейсон. Ему хотелось, чтобы изумрудные глаза знали, как интересно ему это произведение.

– Большинства из них. У меня всего несколько рассказов об Индии. Мы там жили, когда я была маленькой. – Гейлен замолчала. – С завтрашнего дня я начну писать о Манхэттене, – добавила она, надеясь угодить своим великолепным собеседникам, относящимся к ней с такой добротой. – Мне бы хотелось составить сборник рассказов о близнецах.

Последовала незамедлительная реакция. Они все заговорили одновременно.

– Тебе не захочется писать об этом.

– В этом нет ничего особенного, правда.

– Лучше продолжать писать любовные истории.

– Это слишком запутанно.

Гейлен затаила дыхание. Они не обрадовались. Внезапно волнение и родственная связь захлестнули и объединили две пары близнецов, и в основе этого таилось одно – страх.

 

Глава 8

Нью-Йорк

Октябрь 1985 года

В девять тридцать утра во второй вторник октября Эндрю Паркер опрашивал группу адвокатов в окружной прокуратуре.

– Кого-нибудь удивляет тот факт, что Брук Чандлер получила разрешение на ведение адвокатской практики?

– Что-о? – спросила Брук.

– Меня это не удивляет, – сказал кто-то.

– Нет, ничуть, – добавил другой.

– Откуда… – слабо прошептала Брук.

– У меня свой шпион в здании суда. – Эндрю сверкнул своей самоуверенной, очаровательной – «я знаю свое дело» – улыбкой. – Список был вывешен в девять утра.

– Ты уверен? – Брук планировала пойти в суд в полдень. Результаты всегда вывешивались за день или два до того, как приходило извещение по почте.

– Конечно, уверен. Но я заставил его зафиксировать твой кандидатский номер, просто на случай, если есть другая Брук Чандлер. – Эндрю протянул ей клочок бумаги с написанным на нем номером, ее номером. – Нет никакой другой Брук Чандлер. Просто не может быть, – добродушно добавил кто-то.

– Но как он узнал, что я прошла?

– Они не вывешивают имена провалившихся, Брук. Итак, что вы все думаете насчет обеда в честь Брук?

– Конечно! Где?

– Где-нибудь рядом с залом суда. Думаю, мисс Чандлер захочется увидеть этот замечательный список собственными глазами. Я прав, Брук? – поддразнил ее Эндрю.

Брук глупо кивнула. Ей действительно хотелось увидеть свое имя в списке. Оно должно было быть там. Даже не верится. Она прошла экзамен!

Нельзя сказать, чтобы это всерьез вызывало какие-то сомнения. В жизни Брук не было ни одного экзамена, который бы она не сдала на «отлично». Но она всегда волновалась перед каждым из них. А что, если…

Брук почувствовала облегчение, облегчение и восторг.

– Брук, извини, что прерываю ваш разговор, но тебе звонят по третьей линии.

– О, спасибо. Я возьму трубку в своем кабинете… Брук Чандлер слушает, – сказала она в трубку двадцать секунд спустя.

– Мои поздравления, советник.

– Кто… – начала Брук. Голос казался смутно знакомым. Это был приятный, соблазнительный, спокойный голос. Но он всколыхнул не такие уж приятные воспоминания. Она слышала, как эта любезность превращается в ледяной холод. – Лейтенант Эйдриан.

– Он самый.

– Это не я заслуживаю поздравлений, а вы, – осторожно сказала Брук.

– Что? – «Откуда она узнала?»

– Я слышала, именно ваши свидетельские показания на самом деле стали основанием для вынесения приговора Кассандре.

– О, – сказал Ник. «Ах, это». – Вас там не было?

– Нет. Я пропустила это заседание. Я искала в библиотеке очень старое дело, похожее на это. – Брук сожалела, что пропустила свидетельские показания Ника. Все утверждали, что он вел себя бесподобно – так круто – за стойкой свидетелей. – Я действительно не заслуживаю никаких поздравлений в связи с тем, что случилось с Кассандрой.

– Но я звоню по другому поводу.

– О?!

– Я слышал, вы получили разрешение на адвокатскую практику.

– Это очень свежая информация.

– Я очень хороший детектив. Итак, теперь вы можете начать поиски практики с контрактом в миллион долларов в Уэстчестере.

– Ни за что, лейтенант Эйдриан.

– Нет? Тогда, может быть, я вас и увижу. Возможно, когда-нибудь мы вместе займемся каким-нибудь делом об убийстве.

– Жду этого с нетерпением, – весело ответила Брук. Может быть, поблагодарить его окажется не таким уж и трудным делом, в конце концов, если она когда-нибудь увидит его.

Когда Ник повесил трубку, он задумался над тем, что бы подумала Брук Чандлер, если бы узнала, что журнал «Нью-йоркер» собирался опубликовать «Ритм Манхэттена»? Это была его радостная новость. Сообщение пришло со вчерашней почтой. Ник не рассказал об этом никому, но только что чуть не проговорился Брук Чандлер. Стоит пока умолчать об этом, кем бы она там ни была.

– Гейлен. – Одна из соседок по квартире заглянула через открытую дверь в комнату. – Тебе звонят.

– Да? – Гейлен бросилась к двери. – Кто?

– Какой-то мужчина. Он назвал свое имя, но я не запомнила его.

Чарлз. Это, должно быть, Чарлз. Она ждала от него звонка. Она отдала ему свою дорожную сумку с рассказами. Он сказал, что позвонит ей, когда прочтет все ее рассказы.

Руки Гейлен дрожали, когда она подняла трубку общего телефона, стоявшего на стареньком деревянном столике в коридоре обшарпанного дома на Спринг-стрит в районе Гринич-Виллидж. Ее соседи по дому, так же как и знакомые по кафетерию отеля «Енисейские поля» на Вашингтон-сквер, были актеры, танцоры и музыканты, поэты, писатели и художники. Телефон соединял их с мечтой. Последнее время он возвещал об удаче: на прошлой неделе ее соседка получила место в хоре мюзикла «Кошки»…

– Алло? Чарлз?

– Они потрясающие, Гейлен.

– Действительно?

– Действительно.

– Ты хочешь напечатать их?

– Да. Гейлен, я бы с удовольствием напечатал каждый из них, по одному в каждом номере, в течение следующих не скольких лет. Но для тебя будет лучше, если опубликовать книгу.

– Я думала, ты хочешь напечатать «Эмералд» и еще три рассказа, – спокойно сказала Гейлен. Похоже, на самом деле Чарлзу не понравились все ее рассказы! Он ее друг и очень добр к ней, но его доброта не настолько безгранична, чтобы опубликовать все ее рассказы в «Образах» во имя их дружбы…

– Действительно хочу. Я хотел бы напечатать «Эмералд» в декабрьском номере, как мы запланировали. Потом «Сафайр» в марте, «Джейд» в июне и «Гарнет» в сентябре. Если для тебя это не слишком жесткий график.

– Для меня? Рассказы уже написаны.

– Но речь идет о редактуре.

– Редактуре?

– Минимальные штрихи. Такого же типа исправления, которые ты делаешь, когда пишешь.

– Я не вносила никаких исправлений.

– Но когда ты переписывала черновики… Почему-то они не понимали друг друга.

– Не было никаких черновиков. Я просто писала эти истории.

Они оба замолчали. Чарлз вспомнил девочку-подростка – она сидела рядом с его койкой, смотрела куда-то вдаль, сосредоточенно, будто загипнотизированная. Наверное, было что-то, что видела только она. Время от времени она улыбалась, заправляла синими чернилами свою ручку с вечным пером и медленно, уверенно писала строчки, передавая словами образы, возникшие у нее в голове.

Она все писала сразу, набело – именно так она хотела творить.

– Гейлен, – терпеливо продолжил Чарлз, – твои рассказы потрясающие, но они могут стать еще лучше.

– Как?

Чарлз услышал в ее голосе нотки сомнения, смешанные с испугом.

– Я написал кое-какие рекомендации. Но ты имеешь право не следовать им. Я напечатаю твои рассказы без исправлений, если, ты будешь настаивать на этом.

– Я настаиваю, – отважно сказала ему Гейлен.

– Гейлен! – Чарлз начинал терять терпение. – Как правило, писатели прислушиваются к мнению редакторов. Не подумай, что я к тебе придираюсь.

– А какой реакции на это ожидал от меня ты, Чарлз?

Чарлз вздохнул.

– Разумной, – ровным голосом ответил он.

– О… – промолвила Гейлен. Внутри у нее все сжалось.

– Почему бы нам сегодня вечером не встретиться и не обсудить…

– Я работаю.

– Тогда я пришлю тебе свои предложения с курьером.

В полночь Гейлен набрала номер телефона пентхауса, который не значился в телефонной книге – Чарлз сам дал его Гейлен.

– Чарлз, ты был прав, – начала Гейлен, как только он поднял трубку.

– Гейлен?

– Я говорю о твоих советах, Чарлз. Мои рассказы могут быть и будут лучше. Спасибо.

– Этим занимаются редакторы.

– Да, но…

– Это моя работа, Гейлен.

– И все-таки… твои советы такие… Ты так добр, так деликатен…

– Хорошо. – Чарлз рассмеялся. – Я рад, что ты позвонила, – сказал он негромко, меняя тему разговора. – Я нашел троих крупных книгоиздателей, которые очень заинтересованы в публикации серии рассказов об Африке.

Последовало долгое молчание.

– Гейлен?

– Почему ты все это делаешь, Чарлз? – спокойно спросила она.

Чарлз не ответил. У него не было ответа.

– С днем рождения, Брук! Шутки или угощение?

– Тебя тоже с днем рождения, Мелани. Угощение. Заходи. Дети Хэллоуина и близнецы. Первые двенадцать лет их жизни было так забавно. Они отмечали день своего рождения в праздник Хэллоуин, одеваясь в удивительные костюмы, иногда в одинаковые, иногда в разные. Они не отмечали вместе день рождения с седьмого класса. Встретиться сегодня предложила Мелани. Так же как и вместе погулять по Пятой авеню, поглазеть на витрины, полюбоваться Нью-Йорком, посидеть в таверне – все это исходило от Мелани.

Предложение Мелани поужинать вместе в честь их дня рождения Брук приняла так же вежливо, как она принимала все идеи Мелани. Брук даже пригласила сестру в свою квартиру. За шесть недель, что Мелани жила в Нью-Йорке, она еще ни разу не была дома у Брук. До сегодняшнего дня они всегда встречались в общественных местах, в удивительных местах развлечений Манхэттена. Иногда к ним присоединялась Гейлен.

Но сегодня, в день, когда им исполнялось по двадцать шесть лет, Брук и Мелани остались вдвоем. Они сидели в маленькой, безупречно убранной гостиной Брук и задумчиво жевали морковные палочки, пытаясь подобрать «нейтральные» темы для разговора. Заметив последние выпуски «Образов» и «Моды», аккуратно разложенные на кофейном столике, Мелани заговорила о них.

– Не могу дождаться, когда прочитаю рассказ Гейлен.

– Его напечатают в декабрьском номере, так? – спросила Брук, а потом покраснела. Это был глупый вопрос, сорвавшийся с ее губ из-за нервозности и отчаянного желания поддержать разговор. Они обе знали, что «Эмералд» появится в декабрьском номере. Гейлен была их подругой, а она сама была адвокатом Гейлен. Брук знала точные даты публикации в «Образах» всех рассказов Гейлен.

– Ее следующий рассказ – «Сафайр» – напечатают в мартовском номере, – поспешно продолжила Брук, выдавая новую информацию. – Чарлз разговаривал с несколькими книгоиздателями, которые хотели бы опубликовать ее истории об Африке. Гейлен и я встретимся с ними на следующей неделе, чтобы обсудить все условия контракта. Это так мило со стороны Чарлза…

– Старый добрый Чарлз. – Ирония в голосе Мелани была пригашена хрустом морковной палочки.

– Ты часто встречаешься с ним? – осторожно спросила Брук.

– Часто. Ведь он появляется на всех шоу моды. Похоже, наши имена вносят в одни и те же списки приглашенных гостей.

– Как он? – Брук не видела Чарлза со дня ужина в честь Гейлен в его пентхаусе, но она обсуждала с ним по телефону детали контракта с Гейлен.

– Превосходно, полагаю.

Хотя Мелани часто видела Чарлза, они не разговаривали. После нескольких первых вечеринок, после неловких попыток слегка подшутить, быстро превратившихся в неприкрытые издевки, Чарлз и Мелани старались избегать друг друга. Мелани не нравился Чарлз. Она приняла самое легкое решение – защищаться. Чарлз Синклер смотрел на мир с таким высокомерием и презрением!

Но Мелани беспокоило то, что она не нравилась Чарлзу. Она не привыкла не нравиться, за исключением высшей школы, за исключением Брук… Мелани отбросила болезненное воспоминание. Чарлз даже не знает ее. Значит, что-то с ним не так.

– Всегда выдержанный Чарлз Синклер, – скривившись, добавила Мелани.

Прозвучал сигнал таймера духовки.

– Пора готовить соус. – Брук поднялась.

– Помочь?

– Нет, спасибо. Кухня слишком маленькая. Я справлюсь с соусом всего за несколько минут. Чувствуй себя как дома! – весело добавила она.

Оставшись одна, Мелани из-за нервозности обстановки начала мерить шагами крошечную гостиную, но потом решила воспользоваться предложением Брук и исследовать остальную часть квартиры сестры.

Исследовать оставалось не так уж и много – только две закрытые двери. Первая вела в маленькую ванную со старым зеркалом. За второй дверью находилась спальня Брук. Мелани открыла дверь и чуть не задохнулась от изумления.

– Брук! – закричала она. – Иди сюда скорее!

– Мелани? Что случилось?

– Брук! – с поддельным ужасом воскликнула Мелани, когда сестра кинулась в спальню. – Твоя спальня в ужасном беспорядке! Кровать, можно сказать, не застелена. Кругом груды одежды и кипы книг и… – Мелани с трудом сдержала смех и придала строгое выражение своему лицу. – Брук. Это серьезно. Ты же аккуратный близнец. Кто-то побывал у тебя спальне и устроил здесь такой беспорядок!

Мелани больше не смогла сдерживаться и расхохоталась так заразительно, что через несколько мгновений сестры, обессилев от смеха, беспомощно повалились на кое-как застеленную кровать Брук.

– Не могу в это поверить, Брук. – Мелани взяла джинсы, лежавшие на кровати, и положила их на стул, заваленный одеждой.

– Значит, это ошибка, – пожала плечами Брук. – Мы обе неряхи.

– Нет. Это я аккуратная, я. – Мелани колебалась. – Все те годы мне нестерпимо было жить в комнате, где царил беспорядок, – медленно продолжила Мелани, внезапно посерьезнев.

Мелани лежала на кровати своей сестры-близнеца, уставившись в потолок, стараясь не смотреть Брук в глаза. Она чувствовала себя так, словно только что сделала очень важное признание. Оно было важным или могло таким стать. Оно могло стать началом того, чтобы рассказать друг другу правду.

– И я, – прошептала Брук, тоже уставившись на потолок с потрескавшейся штукатуркой. – Мне противно было надевать всю эту скучную одежду.

Мелани села на кровати, повернулась и посмотрела на Брук.

– Яркие цвета действительно очень идут тебе. Да, кстати, я принесла тебе кое-что.

Мелани вышла из комнаты.

Вернувшись с пакетом в руках, она протянула его Брук – что-то было завернуто в подарочную бумагу. Уже в течение многих лет они не дарили друг другу подарков. Сверток был маленьким. Он уместился в дамской сумочке. Мелани могла бы так и уйти с подарком, если бы не представился подходящий момент вручить его Брук.

– Поздравляю с Хэллоуином, – осторожно добавила Мелани.

– Спасибо. – Брук открыла пакетик и вытащила из него красивый шелковый шарфик. – О Мелани…

– Здесь есть один оттенок синего цвета… вот он. – Мелани указала на темно-синюю часть шелковой ткани. – Думаю, он точно соответствует цвету твоих глаз. Давай-ка посмотрим.

Мелани развернулась и направилась в ванную.

– И правда соответствует, – спустя несколько мгновений согласилась Брук, когда они стояли рядышком перед зеркалом. – В точности.

– Твои глаза, Брук. Я помню… – Мелани нахмурилась.

– Что?

– Помню, когда я обнаружила, что мы с тобой не похожи, – говорила Мелани, глядя на отражение Брук в зеркале. – Помню, как я смотрела в зеркало и думала, какие красивые у меня голубые глаза. Как небо.

– Это так, – ответила Брук отражению Мелани в зеркале.

– Но твои глаза такие темные. Такие интересные. Брук и Мелани долго молча смотрели на отражение лиц в зеркале. И чем дольше они смотрели, тем более серьезными и задумчивыми становились лица, отображая горькие воспоминания и тревожные вопросы. «Что еще ты ненавидела? Что еще моего тебе хотелось бы иметь?»

– Если бы только у тебя были мои глаза, Мелани Чандлер, – насмешка Брук таила в себе намек, – ты могла бы попытаться сделать действительно серьезную карьеру в модельном бизнесе.

– Глаза полузакрыты, Мелани. Легкий бриз ласкает тебя, и от этого тебе так хорошо.

Голос Стива был низким, обольстительным и серьезным. Он наклонялся перед ней, делая снимок за снимком, двигался вокруг нее, заставляя двигаться и ее, уговаривая ее…

Мелани выгнула шею и глубоко вдохнула воздух. Фотосъемка проходила в одной из студий Дрейка, но Мелани могла сделать вид, что горячий свет от прожекторов – это теплое калифорнийское солнце, а струя воздуха от вентилятора – свежий морской бриз. Вспомнив о Калифорнии, она улыбнулась. Как противен ей этот вульгарный Стив…

– Расставь ноги в стороны, Мелани. Шире. Шире! Открой рот. Облизни губы. А теперь думай о моем пенисе. Он большой и твердый. Думай о том, как бы ты хотела взять его. В свой рот.

Мелани нахмурилась. Ее светло-голубые глаза сверкнули злобой.

– Как ты осмелился?

– Как я осмелился что?

– Разговаривать со мной таким образом.

– Каким? Словно со шлюхой? Но ты и есть шлюха, сама знаешь! – прорычал Стив.

– Как ты можешь такое говорить?

– Ты продаешь свое тело, Мелани. Ты продаешь секс. И если тебя никто не трогает, это совершенно не значит… – Голос Стива был противным. – Как ты думаешь, чем занимаются мужчины, когда видят твои фотографии? Как ты считаешь, для чего они используют твои изображения?

– У тебя грязные мысли, – прошипела Мелани.

– Просто я честен с тобой.

– Правда заключается в том, – ледяным тоном произнесла Мелани, все ее тело дрожало от ярости и страха, – что с помощью моих фотографий продаются красивая одежда и красивые ювелирные украшения и…

– Правда заключается в том, что ты шлюха.

– Нет!

Мелани бросилась вон из студии. Оказавшись в раздевалке, она попробовала успокоиться, сделав несколько глубоких вдохов. Это не помогло. Она не могла дышать, сердце сжималось все сильнее, ее била дрожь.

– Мелани?

– Фрэн.

– Мелани, сядь. – С этими словами Фрэн положила руки на трясущиеся плечи Мелани и насильно заставила ее сесть на твердый деревянный стул перед зеркалом. – Что случилось?

– Стив… – Мелани прищурилась от воспоминания о нем.

– О!

– Что?

– Во время фотосъемки он говорил тебе гадости? – догадалась Фрэн.

– Да, – промолвила Мелани. По крайней мере, теперь она могла дышать. – Он сказал, что я шлюха, продающая свое тело.

– Это похоже на Стива, – пробормотала Фрэн. – Не думаю, что он увлекается женщинами, по крайней мере, такими красивыми.

– Он так же обращался и с тобой?

– Со всеми.

– Кто-нибудь говорил об этом мистеру Дрейку?

– Ты шутишь!

– Адам Дрейк – прекрасный человек. Насколько я его знаю, он немедленно уволит Стива.

– Мелани, давай посмотрим правде в глаза. Стив, возможно, самый лучший фотограф в мире моды. Может быть, он и ненавидит нас, но благодаря ему мы выглядим удивительно. В результате все мы – ты, я, Стив, мистер Дрейк – зарабатываем кучу денег.

– Сутенеры и шлюхи, – прошептала Мелани.

– Я в это не верю, так же как и ты, – нетерпеливо возразила Фрэн.

– Нет, – спокойно согласилась Мелани, немного нахмурившись. – Но полагаю, мистер Дрейк…

– Мелани, через десять лет, когда мы с тобой станем уже историей в модельном бизнесе, Стив по-прежнему останется лучшим фотографом, а «Дрейк» – самым лучшим модельным агентством. Мы просто товар с коротким сроком годности…

– Какая удобная мысль! – рассмеялась Мелани, тряхнув своими золотистыми волосами и этим жестом отбросив огорчения из-за Стива. Она не позволит Стиву Барнзу разрушить ее жизнь. Она сможет вытерпеть вульгарность Стива, если нужно. – Десять лет?

– Если нам повезет. Может быть, только пять. – Фрэн посмотрела на их отражения в зеркале под ярким светом. Сейчас – безупречная красота, но она не вечна. – Чем ты собираешься заниматься, Мелани, окунувшись в волны славы? Где ты окажешься через десять лет?

– Через десять лет… – рассеянно размышляла Мелани. – Я буду жить с мужем и детьми в Малибу. У нас будут лошади, пляж с белым песком и сады с розами. А в свободное время, пока дети будут в школе, я стану разрабатывать модели одежды.

– О Господи!

– Что?

– Я себе представляла, что именно ты из всех манекенщиц в истории «Модельного агентства Дрейка» закончишь свою карьеру романом с Адамом. Но это означает, что он поселит тебя в своем пентхаусе в Манхэттене на всю оставшуюся жизнь. И у него уже были дети от предыдущих браков.

– Может быть, у него нет намерений снова жениться.

– Он чуть было не женился прошлым летом. На докторе Джейн Такер, нейрохирурге, которая работает в Корнеллском университете. Однажды я видела ее. Она производит впечатление. Кстати, сколько детей ты мечтаешь иметь?

– Двоих, думаю. – Мелани нахмурилась. А если у нее родятся близнецы? – А где будешь ты через десять лет?

– Через десять лет – надеюсь, гораздо раньше, – я стану миссис Джейсон Синклер.

– Действительно?

– Мне хочется только этого, – вздохнула Фрэн. – Вообще-то сейчас я собираюсь встретиться с ним и отменить наше свидание и обед из-за съемок для «Тиффани», – добавила Фрэн, посмотрев на часы. – Увидимся позже, Мелани, шлюха-домоседка.

Выходя из раздевалки, Фрэн мило улыбнулась Мелани.

Мелани долго сидела в тишине раздевалки, уставившись на свое отражение в зеркале и задумавшись. Наконец она пошла по коридору в студию. Стив готовился к следующей съемке.

– Если ты еще раз посмеешь обращаться со мной таким образом… – серьезно начала Мелани. Она видела, как напрягся Стив от ее слов. – Я расскажу мистеру Дрейку.

– Мистеру Дрейку? – усмехнулся Стив. – Адам посмеется над тобой. Он даже может уволить тебя.

– Меня это не волнует, – спокойно, честно ответила Мелани. Она решила именно так. Ей нравилось работать манекенщицей, потому что это было так красиво. Но Стив все портил. Лучше она бросит это сразу, прежде чем станет испытывать полное отвращение. – Но подумай, Стив, ведь он может уволить тебя.

– Нет.

– Это легко проверить, – твердым и уверенным голосом произнесла Мелани. Она верила, что должна победить. Адаму Дрейку тоже нравилась красота.

– Ты не расскажешь ему. – Его слова прозвучали как угроза. Стив повернулся и посмотрел на Мелани. Его темные глаза были в тени, но Мелани заметила в них ярость. И испуг.

Стив боялся.

– Увидим.

 

Глава 9

Гейлен вышла из офиса Чарлза как раз в тот момент, когда Джейсон выходил из своего кабинета.

– Гейлен! Привет.

– Привет, Джейсон. – Она покраснела.

– Как дела?

– Превосходно. – «Подожди минутку, Джейсон. Я должна подумать о том, что сказать…» Она чувствовала, что он отстраняется от нее. Слова слетели с ее губ поспешно, против воли. – Чарлз только что показал мне иллюстрации к «Эмералд». Он сказал, что это ты их выбрал. Они… Джейсон… такие красивые. Замечательные.

– Я рад, что они тебе понравились. Если у тебя есть свободная минутка, зайдем ко мне в кабинет – там находится кое-кто, с кем тебе, возможно, захотелось бы встретиться.

Гейлен последовала за Джейсоном в его кабинет. У окна с видом на Манхэттен стояла женщина.

– Фрэн. – Голос Джейсона оторвал ее внимание от серо-черных облаков, окутавших весь Манхэттен.

Фрэн грациозно и элегантно повернулась и улыбнулась красивой улыбкой.

– Гейлен, это Фрэн Джеффриз. Она была натурщицей для рисунков к «Эмералд».

Гейлен уставилась на милые карие глаза, роскошные темные волосы. Захватывающая дух красота! Иллюстрации, которые Гейлен только что видела в кабинете Чарлза, передавали невинность характера придуманной Гейлен героини. Но эта реальная женщина казалась такой самоуверенной, такой опытной, такой очаровательной. Разве она похожа на Эмералд? Гейлен не знала, и это обескураживало ее. Гейлен так хорошо знала Эмералд. Так много в Эмералд было от Гейлен. Так много того, что скрывалось в ее душе.

Гейлен вежливо улыбнулась Фрэн и задумалась над тем, было ли у них с Фрэн что-то общее. Явно у них не было ничего общего во внешности и, наверное, в характере тоже. Фрэн. Эмералд. Гейлен. Что было реальностью, а что искусством?

– Приятно познакомиться с тобой, Фрэн.

– Мне тоже приятно познакомиться с тобой. Не могу дождаться, когда прочитаю твой рассказ. Джейсон не перестает им восторгаться.

«В самом деле?» – Гейлен застенчиво посмотрела на Джейсона, чтобы получить хоть какой-то утвердительный знак – улыбку, кивок, но светло-голубые глаза Джейсона избегали встречи с ее взглядом.

– Джейсон, мне пора идти, – сказала Фрэн. – Извини, что не смогу пообедать с тобой, работаю для «Тиффани». Увидимся вечером. До свидания, Гейлен.

Гейлен подошла к окну, когда Фрэн и Джейсон поцеловались. Мимолетный поцелуй на прощание, ничего более. Но и этого оказалось более чем достаточно.

– Она очень красивая, – сказала Гейлен, когда Фрэн ушла. Она говорила, глядя на грозовые облака.

– Что-то с тобой происходит. – Джейсон не обратил внимания на слова Гейлен о Фрэн. Может быть, он просто не расслышал ее.

– Что? – Гейлен повернулась и посмотрела на Джейсона – серьезно ли он говорит. Его светло-голубые глаза были серьезными.

– Ты выглядишь неважно, кажется, похудела.

Почувствовав неловкость, Гейлен обхватила себя руками.

Она и правда похудела. Иногда она так увлекалась, когда писала свои рассказы, что даже забывала поесть. Она и так всегда была очень хрупкой, а теперь Джейсон – Джейсон! – заметил, что она стала выглядеть еще более похудевшей и еще более неуклюжей. Гейлен потянулась за своей матерчатой сумочкой.

– Мне пора идти.

– Пообедай со мной. – Джейсон загородил ей дорогу. – Фрэн только что отказалась, а я заказал обед на двоих в «Люмьере». Ты присоединишься ко мне?

«Люмьер»… Гейлен слышала об этом дорогом, изыскан ном, роскошном ресторане. Мало кто мог заказать там столик. Для этого нужно быть известным человеком.

– Я не одета… – Гейлен посмотрела на свое шерстяное пальто, которое она купила уцененным – уже не новым, – когда на смену бабьему лету неожиданно пришли ранние морозы. Под пальто на ней было старенькое хлопчатобумажное платье. У нее не было одежды, подходящей для обеда в «Люмьере».

– Кого это волнует? – спросил Джейсон.

«Тебя это волнует, Джейсон. Уверена, что тебе это не безразлично. Просто ты слишком вежлив, слишком хорошо воспитан, чтобы показать свое беспокойство».

Позже вечером в этот же день, когда Гейлен думала об обеде с Джейсоном в «Люмьере», она даже не могла вспомнить, притронулась ли к изысканной еде. Она также не могла вспомнить, был ли кто-то еще в ресторане, какого цвета была скатерть на столе, как звали официанта, какие цветы стояли на столах, какие картины висели на стенах. Гейлен не могла вспомнить ничего из тех простых вещей, которые многие считали такими запоминающимися в интерьере ресторанов.

Гейлен помнила только одно: как она чувствовала себя из-за него, как он смеялся, как его глаза смотрели на нее, как он наклонялся к ней – так близко, что они чуть не соприкасались друг с другом.

А когда Джейсон вспоминал об этом же позже вечером в тот же день, до того как они с Фрэн занялись любовью, и после этого, и даже во время секса, он размышлял, не приснился ли ему сон. Конечно, это казалось просто иллюзией, чудом, случившимся в реальной жизни.

Те два с половиной часа показались Джейсону волшебными. Джейсон никогда не испытывал такой радости и восхищения, ни разу в своей жизни, ни на минуту.

Это было нереально. Это не могло быть явью.

Гейлен ждала – с беспокойством, с нетерпением, с волнением – целую неделю.

«Может быть, Джейсон не знает, как связаться со мной?» – предполагала она каждый проходящий день. Это подсказывало ей сердце.

«Конечно, знает, – отвечал ее разум. – Просто он не звонит. Он не собирается этого делать. Зачем ему это? У него есть Фрэн… Эмералд…»

В конце недели Гейлен решила послать ему благодарственную записку. Разве это не уместно? Обычная вежливость.

Посыльный из «Елисейских полей» согласился доставить записку в полдень. Гейлен написала на конверте имя Джейсона и слово «лично».

Посыльный сообщил, что личный секретарь Джейсона ушла обедать, поэтому он попросил секретаря приемной положить конверт на стол Джейсону.

Джейсон заметил бледно-розовый конверт на своем столе сразу же, как только вошел в кабинет. Конверт так не вписывался в его рабочую обстановку. В кабинете Джейсона было огромное количество фотографий, эскизов, графических работ. Но только не слова. В кабинете Джейсона не было ни писем, ни докладных записок, ни календарей с расписанием встреч, ни рукописей, ни телефонных справочников.

Джейсон уставился на светло-розовый конверт и надпись, сделанную синей перьевой ручкой. Глазами художника Джейсон узнал красивую, аккуратную надпись и понял, кто вывел ее, но не мог понять ее значения.

Джейсон закрыл глаза. Чувство беспомощности охватило его, вызвав в душе давние страдания. Он снова ощущал зависимость, приговор знать только то, чем с ним хотели делиться, и невозможность ничего узнать самостоятельно. И как только ужасные воспоминания о дне смерти Эллиота – дне самой большой беспомощности – начали всплывать перед ним, Джейсон быстро открыл глаза.

Он положил конверт в карман пиджака и в отчаянии, не надевая пальто, вышел на морозный воздух.

Почему бы ему просто не попросить Чарлза прочитать это письмо для него? В обязанности Чарлза входило чтение всех документов для братьев Синклер.

Но это письмо было особенным. Личным. Чарлзу вовсе не обязательно знать о нем…

«Я не хочу, чтобы Чарлз знал об этом», – осознал Джейсон, шагая по Парк-авеню. Его щеки быстро онемели от ледяного ноябрьского ветра. Ведь сам Чарлз многим не делился с Джейсоном.

Несмотря на ужасный холод, Джейсон оказался не одиноким. На улицах Манхэттена люди стремительно направлялись кто, куда по своим делам. Джейсона окружала толпа, в прямом смысле слова – толпа, масса людей. Его окружали люди, которые могли прочитать бесценную записку, лежавшую в его кармане. Но Джейсон был известной личностью. Ему нужно вести себя осторожно и знать, кого просить.

Пройдя несколько кварталов, Джейсон свернул с Парк-авеню на боковую улочку и пошел в восточном направлении. Здесь уже были другие люди: менее целеустремленные, более холодные, никуда не спешащие. Эти люди не могут узнать его. Первые два человека, с которыми заговорил Джейсон, оказались такими же, как он, – они не умели читать.

Через три квартала к востоку от Парк-авеню улочка закончилась школьным двором. Группы подростков столпились, чтобы весело провести переменку между уроками на улице, несмотря на зимний холод. Джейсон подошел к мальчику, который стоял отдельно от других.

– Ты умеешь читать?

– Что вы имеете в виду?

– Ты умеешь читать? – повторил Джейсон.

– Конечно, умею.

Джейсон размышлял, не желание ли это покрасоваться.

– Прочитаешь это для меня? – Джейсон вытащил конверт из кармана. – Я дам тебе двадцать долларов.

Парень скептически смотрел на Джейсона.

– Двадцать пять, – предложил Джейсон. Или пятьдесят. Или сто. Или миллион.

– У вас что-то с глазами, мистер?

Джейсон пожал плечами.

– Хорошо?

Парень кивнул, быстро сунул деньги в карман джинсов и взял записку.

– Хорошо. Здесь написано, – начал он, нахмурившись и глядя на конверт, – «Джейсону. И лично… Лично». Хотите, чтобы я прочитал и саму записку?

– Да, пожалуйста. – «Нет. Но разве у меня есть выбор?»

– «Дорогой Джейсон. Спасибо за обед»… Нет, не так. – Парень нахмурился, пытаясь прочитать. – «обеденное угощение…»

– Угощение, – промолвил Джейсон. Очень по-британски. Похоже на Гейлен. – Продолжай.

– «…угощение на прошлой неделе. Это было… замечательно. Я даже не ожидала такого». – Парень помолчал. – Здесь еще одно слово. Оно странное. Я прочитаю его вам по буквам.

Джейсон выслушал названия букв, которые не имели для него никакого значения.

– Это, может быть, «Гейлен»?

Парень сморщил нос, внимательно посмотрел на записку и энергично кивнул:

– Ага! Именно так. Гейлен. Смешно. Это имя?

– Да. – Джейсон забрал записку из руки парня. – Спасибо.

– Не за что.

Джейсон помедлил.

– Тебе нужно научиться читать как можно лучше. Поверь мне, это так необходимо в жизни.

– Конечно. – Парень пожал плечами. – Научусь.

«Я даже не ожидала такого». Эти слова крутились в голове Джейсона. «Я тоже не ожидал такого, Гейлен. Но это же нереально. Это просто милая иллюзия. Если мы снова увидимся, разве нас не постигнет только одно разочарование?»

И все-таки когда Джейсон думал о Гейлен, его охватывало волшебное чувство. Он шел все быстрее и быстрее в этом ужасном холоде, все дальше от Парк-авеню к Гринич-Виллидж и к Гейлен.

Когда Джейсон добрался до кафетерия отеля «Елисейские поля», его губы посинели от холода, а щеки из красно-розовых превратились в мертвенно-бледные. Но как только Джейсон увидел Гейлен, он попытался улыбнуться ей своими онемевшими губами. Должно быть, ему удалось это сделать или же Гейлен просто улыбнулась ему сама, но через несколько мгновений замерзшее тело Джейсона стало наполняться волшебным теплом.

– Джейсон.

– Привет.

– Привет.

– Я получил… Спасибо… это было замечательно…

– О! – покраснела она. – Да… это было замечательно.

Они стояли около входа в «Елисейские поля», пытаясь подобрать нужные слова и красноречиво общаясь глазами и улыбками. Гейлен была истинным художником слова, но ее искусство заключалось в написании, а не в устном общении. Свои ощущения и чувства она умело переносила из сердца на бумагу. Но произносить слова – говорить то, что так важно, – было ей чуждо.

Говорить то, что так важно, было для Джейсона так же чуждо, как и для Гейлен. Джейсон разговаривал на языке, которому его научили Чарлз, Эллиот и репетиторы, – на их языке, но не его, – потому что он был вынужден это делать. Но слова не были его сильной стороной. Джейсон не мог использовать их, чтобы выразить свои чувства. Джейсон рисовал свои чувства, и он ни с кем не делился своими картинами. До этого момента он никогда и не хотел этим ни с кем делиться.

– Когда ты…

– Через час.

– Ты свободна?

– Да.

Следующие две недели Джейсон и Гейлен провели спокойно, и все сильнее влюбляясь друг в друга. Они ужинали в Гринич-Виллидж в уединенных, слабо освещенных ресторанчиках, где никто не узнавал его, и где она чувствовала себя как дома в своих длинных ситцевых платьях. В квартале Виллидж Джейсон тоже чувствовал себя как дома. Ему нравились музыка, театр, искусство и люди. Эти люди были такие же, как он сам: спокойные, талантливые, страстные художники.

Джейсону подходил дух этого квартала, так же как и он сам подходил для Гейлен. Он улыбался ей, держал ее руку в своей и надеялся, что она все понимает. Гейлен улыбалась ему в ответ, глядя блестящими изумрудными глазами, и тоже надеялась, что он все понимает.

Поздно вечером, когда Джейсон уходил, проводив Гейлен до порога особняка на Спринг-стрит, она зажигала свои пахнущие гиацинтом свечи, заправляла чернилами перьевую ручку и писала ему письма, рассказывая в них о своих чувствах.

В конце второй недели Джейсон предложил провести вместе неделю Дня благодарения на его вилле Уиндермир в Саутгемптоне.

– А Чарлз будет там? – спросила Гейлен.

– Нет. Чарлз не живет там. Больше там никого не будет. Мы будем совершенно одни. – Многочисленная прислуга ухаживала за домом в будни и исчезала на выходные, когда туда приезжал Джейсон. Такой порядок сложился после смерти Эллиота.

Джейсон смотрел, как колеблется Гейлен, подбирая слова; в ее красивых глазах мерцало беспокойство.

– Разве ты не хочешь остаться со мной наедине? – нежно спросил он, ощущая смущение.

– Да.

– Нет?

– Да. Просто… – Гейлен запнулась. Потом она вспомнила. Она же уже все написала! Когда она сказала ему, он должен был бы понять ее. Она отважно посмотрела ему прямо в глаза. – Ты читал «Эмералд», Джейсон. Я именно такая.

Джейсон слегка пожал плечами, не в силах выдержать ее взгляд. Конечно, он знал этот рассказ. Из того, что ему пересказал Чарлз, Джейсон ощущал настроение и страсть истории. Но Джейсон не знал Эмералд; он не знал, что когда Эмералд полюбила, когда она отдалась своей любви, это было навсегда.

«Джейсон не испытывает такие же чувства», – подумала Гейлен. Она полностью раскрылась перед ним, признавшись про Эмералд. А теперь Джейсон скажет ей, что не может ничего пообещать.

– Я не… – Джейсон посмотрел в ее изумрудные глаза, на которых блестели слезы, и понял, что должен сказать ей правду. – Я не читал «Эмералд».

– Почему? – Голос Гейлен дрожал. Наивная, глупая Эмералд. Глупая Гейлен.

– Потому что… – неуверенно начал Джейсон. Раньше он никогда никому не признавался в этом. Только Чарлз знал его особенности. Джейсон взял Гейлен за руку. – Потому что я не умею читать.

– Не умеешь читать?

Джейсон сказал это. Произнес это на языке, который никогда не был его языком. Эти слова, без всяких эмоций. Джейсон не рассказал Гейлен о своих чувствах из-за неумения читать: злости, разочаровании, беспомощности. Он не знал, как это выразить словами.

– Это дислексия? – спросила Гейлен, когда пауза затянулась, и она решила, что он закончил.

– Полагаю, да.

– Сейчас столько возможностей избавиться от этого. Ты уже…

– Я приспособился. Я практически не вспоминаю об этом до тех пор, пока не наткнусь на рассказ, который хочу прочитать, или на записку в бледно-розовом конверте.

– Кто прочитал ее для тебя? – спросила Гейлен.

– Чарлз?

– Тот, кто не знает ни тебя, ни меня.

– О!

– Гейлен? Что-то не так?

– Через написанные слова. Именно так я общаюсь.

– Это не единственный способ.

– Я пишу тебе письма каждую ночь.

– Действительно? Ты их прочитаешь мне?

Гейлен хотела было покачать головой, но казалось, Джейсон так обрадовался, услышав о письмах. Может быть, она смогла бы прочитать их ему – в эти выходные, в Уиндермире, когда они останутся наедине.

– Джейсон, я… Эмералд… Я неопытная.

– Нам незачем спешить, Гейлен. Ни в чем. – «У нас впереди целая вечность».

– Джейсон, – промолвила Гейлен, когда они прошлись, взявшись за руки, по особняку в Уиндермире, – мне нравится здесь. – «Мне нравится быть с тобой в Уиндермире».

– А твои картины когда-нибудь появляются в «Образах»? – спросила Гейлен.

– Что?

– Твои картины, Джейсон. Они просто восхитительные. Гейлен привели в восторг удивительные картины Джейсона – даже больше, чем потрясающий вид на море или роскошное великолепие особняка. Джейсон никогда не говорил Гейлен о своих картинах. Это было еще одно изумительное открытие – оно касалось мужчины, которого она любила.

– Некоторые из них написаны моей матерью.

– Да. – Гейлен колебалась. – Подписи…

– О, – улыбнулся Джейсон, – конечно.

– Ее картины тоже замечательные, – поспешно добавила Гейлен.

– Стиль одинаковый.

– Да. Но твои картины сильнее, они более живые. Ты когда-нибудь устраивал выставку?

– Нет. – Картины Джейсона были только для него и для Уиндермира; а теперь еще и для Гейлен. – Я бы с удовольствием написал тебя, – нежным голосом продолжил Джейсон.

– О, из меня не получится хорошей натурщицы. – Щеки Гейлен слегка порозовели.

Джейсон дотронулся до ее теплых щек и улыбнулся, глядя ей в глаза.

– Ты очень красивая, Гейлен, такая красивая.

Джейсон поцеловал ее в пухлые, мягкие губы. Он почувствовал, что она дрожит.

– Гейлен?

– Я никогда… – Она опустила взгляд, испытывая такое смущение, что была не в силах посмотреть ему в глаза.

– …не занималась любовью. Я знаю, Гейлен. Я не стану торопить тебя. Поцелуй не значит…

– Я никогда не целовалась…

– Нет? – Его голос был таким нежным. – А ты хочешь?

– Да, Джейсон. Просто… вдруг я что-нибудь сделаю не так?

– Ты не можешь что-то сделать не так. Все так. Мы сделаем это вместе, будем учиться вместе. Хорошо?

Гейлен ответила ему своими губами, целуя его в щеки, потом в губы. Джейсон взял ее лицо в свои руки и провел сильными пальцами по ее блестящим волосам.

Сколько времени прошло с тех пор, когда он просто целовал кого-то? «Просто»? Джейсон целовал ее и весь дрожал. Его охватило удивительное ощущение – тепло ее тела наполняло его радостью и страстным желанием. «Просто», – думал он в то время, когда она, приоткрыв губы, словно приглашала его, желая большего, большей близости, большего тепла, новых открытий.

«Мы будем учиться вместе». Джейсон готов был учиться целовать свою любимую Гейлен целую вечность. Он мог бы провести целую вечность в спутанных золотисто-рыжих шелковых волосах, которые накрывали их обоих по мере того, как росла страсть их поцелуев. Они целовались полчаса… час… два часа, и огромная комната погрузилась во мрак и холод, когда наступили ранние зимние сумерки.

Между поцелуями они смотрели друг на друга, улыбались и очерчивали друг другу нежные линии вокруг глаз, губ, лица и шеи. Они целовали друг другу губы, щеки, глаза, шею, волосы, руки. Снова и снова.

Иногда их поцелуй напоминал длинный, медленный, ленивый сон. А иногда он был глубоким, неудержимым и страстным.

Ночью Джейсон и Гейлен, взявшись за руки, подошли к ее светлой спальне в кремово-розовых тонах и с видом на внутренний дворик и сады роз. Джейсон поцеловал ее в коридоре, пожелав спокойной ночи.

– Спи спокойно, Гейлен.

Спустя час Джейсон услышал легкий стук в свою дверь. Он лежал в темноте без сна и думал о Гейлен.

Гейлен стояла в коридоре босиком, накинув халатик поверх простенькой фланелевой ночной рубашки.

– Я не смогла заснуть.

– Я тоже.

Джейсон ждал. Ему нужно было узнать, чего она хочет. Никаких правил не существовало. Они познавали друг друга. Но это решение должна принять она. Он улыбнулся ей, поощряя ее признаться.

Гейлен улыбнулась ему в ответ, потом нахмурилась.

– Что, Гейлен?

– Как ты думаешь, мы не могли бы лечь спать вместе? Я хочу сказать, лечь спать в прямом смысле слова. Это слишком быстро, но… находиться так близко от тебя и при этом не быть рядом с тобой… Будет ли это нечестно по отношению к тебе? Будет ли это неправильно?

– Нет ничего неправильного. – Джейсон взял ее за руку и подвел к своей кровати.

Гейлен скинула халатик и забралась в постель рядом с ним. Джейсон обнял ее и крепко прижал к себе. Спустя несколько мгновений они оба заснули, их неугомонность уступила место спокойствию и радости от того, что они были вместе.

 

Глава 10

– Ну и как дела на фронте закона и порядка? – Он прислонился к дверному косяку в ее кабинете совершенно так же, как и шесть месяцев назад. Тогда ее кабинет был наполнен знойным летним воздухом. Теперь же, за два дня до Рождества, она согревалась бесконечным количеством чашек горячего кофе.

– Чарлз, – улыбнулась Брук. Она кивнула головой на кипы юридических отчетов, громоздящиеся на полу и на столе. – Полный беспорядок, – сказала она. – Но законный.

– Очень мило с твоей стороны, что ты нашла время помочь Гейлен. – Она моя подруга.

– Ты проделала огромную работу для нее. – Гейлен рассказала Чарлзу подробности контракта на издание двух книг. Она получит хороший гонорар за свои истории об Африке и за еще один, пока не написанный сборник.

– Это справедливо. Кто это сказал: «Качество всегда стоит дорого»?

Чарлз на какое-то мгновение смутился, но быстро взял себя в руки и попытался отгадать:

– Брук Чандлер?

– Чарлз Синклер.

Разговор прервался. Брук поняла, что поддразнивает Чарлза. Но что она о себе возомнила? Разве она Мелани?

– Я послал «Сафайр» Митчеллу Альтману в Голливуд. – Внезапно Чарлз заговорил деловым тоном. – Он хотел бы поставить фильм по этому рассказу. Он прилетит сюда в середине января, чтобы встретиться с Гейлен и ее адвокатом, обсудить ее авторские права, кандидатуру сценариста и все такое прочее.

– «Издательская компания Синклера» превращается в «Студию Синклера»?

– Мы с Джейсоном будем исполнительными продюсерами.

– Звучит заманчиво.

– У тебя действительно есть свободное время? – Чарлз жестом указал на груды документов в ее кабинете.

– Да, – честно ответила Брук. Ночи. Выходные дни. Каждая ночь. Каждый выходной день. Она ни с кем не встречалась. У нее были предложения, но она говорила «нет». У нее никого не было. – И я наслаждаюсь им, – правдиво добавила Брук.

– Может быть, достаточно наслаждаешься, чтобы в один прекрасный день покончить с этим миром преступности и вернуться на работу в «Синклер»?

– Может быть, – улыбнулась Брук.

Несколько мгновений молчания показались Брук бесконечно долгими. Ее сердце бешено стучало.

– Ты собираешься уехать на праздники?

– Да, навещу родителей в Калифорнии. Мелани не может поехать. Адам хочет, чтобы она осталась на вечеринку в честь Нового года. Речь идет о каком-то ее праздничном образе и о сохранении высокого стиля на нужных мероприятиях.

– Очень эффективный способ маркетинга, – кивнул головой Чарлз. – Вечеринки Адама в честь Нового года – это грандиозный финал сезона.

– Меня пригласили на этот прием, – осторожно сказала Брук. А вдруг эта новость огорчит Чарлза? Появится недовольство на его красивом лице? «Брук, разве ты не понимаешь? Вечеринка Адама Дрейка – для Красивых Людей». – Вообще-то пригласили Эндрю Паркера, – поспешила объяснить Брук. – Конечно, он женат, но его жена на это время уедет. Эндрю решил, что с ним придется пойти мне. – Брук улыбнулась. – Эффективный маркетинг для окружной прокуратуры, полагаю.

– Но ты не вернешься вовремя?

– Нет.

– Это очень плохо. – Карие глаза были серьезными.

– Мне действительно жаль, что я не могу пойти на эту вечеринку, – сказала Брук Эндрю этим вечером. – Может быть, твоя жена успеет вернуться? – с надеждой в голосе добавила она.

Они находились в «Джорджо» на Пятой авеню и небольшими глотками пили ром, а за окном по улице быстро передвигались ежившиеся от холода горожане, решившие побегать по магазинам «в последний момент». Брук с большой неохотой приняла предложение Эндрю – в честь праздника выпить вместе после работы. Эндрю был ее наставником, лучшим образцом для нее, блестящим, проницательным, искусным адвокатом, каким мечтала стать и она сама. Брук испытывала благоговейный страх перед Эндрю. И пойти с ним выпить…

Но крепкий ром, толпы народа, предпраздничное оживление, блеск Пятой авеню – благодаря этому у нее появились хорошее настроение и уверенность в себе.

– Эллисон не успеет вернуться. – Голос Эндрю был тихим. Он вздохнул и стал объяснять: – Она в клинике, Брук…

– В клинике? – Брук едва слышала свои собственные слова, заглушаемые разноголосым гулом ресторанного зала.

– Она больна. У нее своего рода депрессия. – Карие глаза потухли. Эндрю задумался. Он посмотрел на свое золотое обручальное кольцо, а потом на Брук.

– Эндрю, мне очень жаль. – В своем воображении Брук рисовала образ жены Эндрю: сильная, красивая, талантливая – превосходная пара уверенному в себе, красивому, блестящему Эндрю. Эндрю так хорошо скрывал свою печаль. Темно-синие глаза Брук еще раз подтвердили ему, как она сожалела.

– Брук, со мной все в порядке, – поспешно заверил ее Эндрю. – Мне не стоило говорить об этом.

– Нет, стоило, – тихо ответила Брук.

Эндрю слегка улыбнулся:

– Бывают времена – месяцы, – когда Эллисон чувствует себя замечательно. А потом, внезапно…

– Должно быть, это очень трудно. – «Труднее всего то, – поняла Брук, – что Эндрю так сильно любит ее».

Эндрю слегка кивнул.

– Расскажи мне о Калифорнии, Брук, – попросил Эндрю, намеренно меняя тему разговора. – Чем ты будешь заниматься дома?

«А чем бы ты стал заниматься, Эндрю, – печально думала Брук, – отмечая праздники с теми, кого любишь?»

– Ты видишь перед собой безработную официантку, – тихо рассмеялась Гейлен. – Сегодня мне нашли замену.

– Возможно, ты первая в истории отеля «Елисейские поля» уволившаяся официантка, которая предупредила их заранее.

– Они были так добры ко мне. Это самое малое, чем я могла отплатить им.

– Поедем в Уиндермир сейчас же и останемся там на новогодние праздники, – предложил Джейсон.

– Но ты же приглашен на вечеринку Дрейка.

Джейсон собирался ненадолго и только из чувства долга показаться на новогодней вечеринке Адама Дрейка – ведь Гейлен, как он полагал, занята на работе. Но теперь, как выяснилось, она оказалась свободной. Они могли бы пойти на вечеринку вместе, но Джейсон знал, что это приведет ее в подавленное состояние.

– Уже нет.

– Не стоит ли…

– Нет. – «Я должен находиться с тобой, и мы вместе отправимся в Уиндермир».

Джейсон и Гейлен приехали в Уиндермир, когда первые снежинки упали на землю с зимнего серого неба. Джейсон разжег камин в гостиной, и они спокойно занялись своими обычными делами – Джейсон рисовал, Гейлен писала; время от времени они, как по какому-то сигналу, отрывались от занятий и любовались удивительной панорамой зимнего моря.

– Что ты читаешь? – спросил Джейсон, оторвавшись от мольберта.

Обычно Гейлен писала, свернувшись калачиком на огромной софе, окруженная свечами, ароматно пахнущими лилией, шиповником, гиацинтом, французской ванилью. Губами она сжимала свою перьевую ручку, когда обдумывала следующую фразу, – как лучше выразить ее на бумаге. Джейсон обожал смотреть, как она пишет, поглощенная своими мыслями. Задумчивая, иногда улыбающаяся, иногда хмурящаяся, переживающая каждое мгновение вместе со своими героями.

Но сегодня Гейлен читала. И ее внимание было напряженным.

– Это книга о дислексии. – Гейлен внимательно следила за выражением лица Джейсона, когда говорила. Ей не хотелось его разозлить. Если Джейсон вообще способен сердиться.

Он улыбнулся.

– Итак, у меня именно это? – рассеянно спросил он.

– Ну, ты же говорил мне, что у твоей матери, возможно, была дислексия. Все сходится.

– Действительно? – Джейсон внимательно слушал Гейлен.

– Ты ведь не так много знаешь об этом, правда?

«Только свои чувства», – подумал Джейсон.

– Да. Расскажи мне об этом. – Джейсон положил кисть.

– Впервые это было установлено в конце девятнадцатого века. Это называлось словесной слепотой.

– Очень подходит, – пробормотал Джейсон. – Я вижу буквы, но я слепой, когда дело доходит до слов, которые они образуют, – задумчиво добавил он.

Гейлен подождала какое-то время, прежде чем продолжить объяснение.

– Для одних людей это только слова. Для других – и слова, и цифры.

– Я производил математические действия в голове. До тех пор… – Джейсон помедлил, его глаза прищурились при воспоминании о своей беспомощности в тот ужасный штормовой вечер. Он заморгал, пытаясь отбросить болезненные воспоминания, и продолжил: – До тех пор, пока после смерти отца не обнаружил, что могу читать и писать цифры. Это открытие дало ему столько свободы!

– А еще ты можешь писать свое имя, – осторожно напомнила ему Гейлен. Конечно, он мог писать и читать буквы тоже. Возможно, это будет отчаянной попыткой, но… – Твоя подпись на твоих картинах и на контрактах…

– Мой преподаватель в Гарварде научил меня этому. Вообще-то это его подпись. Я вижу это как рисунок, а не сочетание букв. Я даже не знаю, где заканчивается «Джейсон» и начинается «Синклер».

– О! – Гейлен начала осознавать, как сильно болен Джейсон и какое мучение это, должно быть, приносит ему. Она продолжила, меняя предмет обсуждения: – Эксперты обычно расходятся во мнении, могут ли страдающие дислексией быть художниками.

– Почему?

– Потому что иногда они испытывают затруднения с пространственным воображением.

– Неужели мы такие? – спросил Джейсон, впервые в жизни отождествляя себя с такими же, как он сам. Он размышлял над тем, кто они, как они приспособились в своей жизни, были ли они такими же счастливыми, как и он. Он смотрел на Гейлен и чувствовал себя на седьмом небе от счастья.

– Иногда. Но среди них были и талантливые художники. Даже до тебя, – с любовью добавила Гейлен. – Художники и инженеры, архитекторы и врачи, юристы и поэты, писатели и…

– Писатели?

– Полагают, что Ханс Кристиан Андерсен страдал дислексией. Исходя из анализа его подлинных рукописей, способ, каким он писал и произносил по буквам…

– Он, должно быть, достаточно хорошо писал. Вероятно, это оказалось не так уж и тяжело.

Гейлен помолчала.

– Есть способы, Джейсон, научить… – спокойно начала она.

– Гейлен, – вздохнул Джейсон. Именно к этому она и клонила. Она хотела, чтобы он попробовал. – О Гейлен! Я бы отдал все что угодно, лишь бы научиться читать. Но я не могу. Я даже не могу прочитать знак «Стоп». Я пытался, дорогая. Когда я обнаружил, что могу разбираться в цифрах, у меня появилась такая большая надежда. Но…

Джейсон пожал плечами.

Гейлен читала примеры, когда люди, страдающие дислексией, погибали в результате того, что не могли прочитать предупреждающие знаки, например: «Стоп!», «Железнодорожный переезд», «Опасно!», «Высокое напряжение». Она вздрогнула. Она также узнала, что если страдающих дислексией и удавалось научить читать, чтобы они могли жить независимо и в безопасности, они редко читали ради собственного удовольствия.

Потом Гейлен вспомнила, как в первый раз испытала чувство, которое, должно быть, постоянно преследовало Джейсона, – она сама ощутила ужас, будучи маленькой девочкой и оказавшись в глухой провинции Индии. Написанные слова были ни на что не похожи из того, что она знала, потому что символы представляли собой не буквы, их вообще никак нельзя было объяснить – какие-то бессмысленные линии и закорючки. Она помнила, как бесплодно проводила многие часы, уставившись на знаки на перекрестках улиц и на рынках, пытаясь, но тщетно, понять их значение.

Она так боялась заблудиться и не найти дорогу обратно к родителям! Гейлен помнила свои ощущения: ужасную безысходность, одиночество и страх.

– Мне очень жаль, – прошептала она.

– Не переживай. – Джейсон подошел к ней, потому что прошло столько времени с тех пор, как он последний раз целовал ее, – целый час!

Когда они проснулись следующим утром, обширные земли Уиндермира были белыми, чистыми от снега. Девственными.

– Джейсон, – промолвила Гейлен, когда они смотрели из окна спальни на мягкое белое покрывало снаружи и на изящно расписанные снегом деревья, растущие до самого серо-зеленого моря. – Ты нарисуешь это?

Джейсон подошел сзади к Гейлен, стоящей в своей скромной фланелевой ночной рубашке, и обнял ее.

– Если ты захочешь. – Он поцеловал ее в макушку, уткнувшись губами в золотисто-рыжую копну спутанных волос.

Гейлен мгновение стояла тихо. Потом она повернулась в его объятиях и нежно коснулась его щек своими тонкими белыми пальцами.

– Я хочу…

Джейсон ждал. Ее взгляд говорил ему, что она хочет не только то, чтобы он нарисовал Уиндермир в снежном великолепии.

– Люби меня, Джейсон.

Джейсон не стал спрашивать, уверена ли она. Если бы она не решилась, если бы он почувствовал хоть малейшую неуверенность в том, насколько сильно он любит ее, он бы остановился. Если бы смог. А смог бы? Он так сильно хотел ее. Ощущать ее теплое, красивое, мягкое тело рядом с собой ночь за ночью было таким непередаваемым удовольствием. И таким мучением.

Смог бы он остановиться? Да. Если бы ему пришлось. Если бы ее глаза или ее тело дали ему хоть малейший знак сомнения, он бы остановился. Его любовь к ней остановила бы его.

Но сейчас ее зеленые глаза говорили ему, что она хочет его. Время пришло. И мягкое тело под фланелевой ночной рубашкой говорило ему об этом же, судя по тому, как она прижималась к нему и двигалась в ритме страсти и желания, торопилась навстречу удовольствию и просила о ласке.

– Я люблю тебя, Гейлен, – прошептал Джейсон, прильнув к ее губам.

Они целовались, стоя перед окном при бледном утреннем свете, а снаружи тихо падал снег. Наконец Гейлен высвободилась из его объятий и, не отрывая от него глаз и ища в них любви, сняла через голову ночную рубашку.

Джейсон никогда не видел ее обнаженной. Он знал ее красивые, круглые, кремового цвета груди на ощупь и на вкус, но не видел их. И он представлял в своем воображении все остальное.

Но она оказалась даже еще более красивой, чем он ожидал. Ее округлую, мягкую женственность скромно прикрывали длинные золотисто-рыжие волосы. Джейсон сразу же вспомнил картину Боттичелли «Рождение Венеры». Это было смутное представление, потому что весь его разум и все его чувства были заняты только одним – желанием ее.

Джейсон снял свою пижаму. Они стояли, глядя друг на друга, не дотрагиваясь, не говоря ни слова, не двигаясь. Потом, в одно и то же мгновение, они улыбнулись – нежной, любящей, понимающей улыбкой.

Джейсон положил ее на свою кровать, и их обнаженные тела впервые встретились для радостного познания друг друга.

Она была такой мягкой, и теплой, и красивой!

«О, Джейсон, Джейсон».

«Я хочу тебя, Гейлен. Всю тебя».

Лаская Гейлен, Джейсон ловил взгляд ее глаз. Он искал в них сомнение и не находил его, дотрагиваясь до ее груди, до ее губ, до ее бедер…

– Гейлен, – хрипло прошептал он, когда больше уже не мог ждать ни одной секунды и думал, что она тоже готова к этому.

– Джейсон. – Ее глаза блеснули, излучая приглашение и уверенность, в то время как она пошевелила своими бедрами под ним.

Она крепко зажмурилась, испытывая некоторую боль, – только на мгновение. Потом они снова были вместе. Они помедлили, привыкая к удивительному ощущению близости, обмениваясь любящими улыбками и сверкающими взглядами. Затем их губы слились в поцелуе, они закрыли глаза, их руки и ноги тесно переплелись, и они вместе отдались волшебному ритму любви.

 

Глава 11

– Привет, Чарлз. – Мелани улыбнулась очаровательной, соблазнительной улыбкой. Была почти полночь, вот-вот настанет время приветствовать начало Нового года.

– Привет, Мелани, – улыбнулся в ответ Чарлз.

Вивека Сандерз, красавица из Нового Орлеана, превратившаяся в Рону Барретт Манхэттена, стояла рядом и с огромным интересом наблюдала, как Мелани и Чарлз обмениваются приветствиями. Ночное телешоу Вивеки под названием «Обозрение Вивеки» развлекало своих преданных зрителей интимными деталями и дразнящими сплетнями о Красивых Людях Нью-Йорка.

«Правильно, Вивека, – размышляла Мелани, загадочно улыбнувшись в ее сторону. – Ты только что стала свидетелем первого почти за три месяца разговора между Чарлзом Синклером и Мелани Чандлер».

И это действительно бросалось в глаза. Чарлз видел Мелани на всех шоу моды. Чарлз наблюдал со своего почетного места, зарезервированного для него как для главного редактора журнала «Мода» в конце подиума, как Мелани демонстрирует коллекции поразительных, элегантных, авангардных и шикарных нарядов Лорена, Бласса, Эллис, Миллера, Кляйна. Чарлз видел Мелани во время показов моды, он видел ее и на знаменитых щедрых вечеринках, посещаемых самыми известными, могущественными и богатыми людьми Нью-Йорка.

Стремительная карьера Мелани Чандлер в мире моды должна была, по крайней мере, привлечь внимание Чарлза Синклера. И вместе с тем казалось, что он совершенно не обращает внимания на новую и самую обольстительную звезду галактики знаменитостей Манхэттена.

А сейчас Чарлз и Мелани разговаривали и улыбались, и все следили за ними.

– Номер «Образов» в этом месяце был просто замечательным, – искренне промурлыкала Мелани. И это была правда. Конечно, она делала комплимент не тому брату-близнецу. «Образы» более подходили Джейсону – страстному, чувственному, с богатым воображением, – как и должно было быть.

– Тебе понравилась «Эмералд»?

«Замечательное представление, Чарлз, – подумала Мелани. – Ты, кажется, действительно интересуешься тем, что я думаю об этом рассказе».

– Гейлен очень талантливая, не так ли?

– Очень. Скоро ты сможешь прочитать «Сафайр». – Чарлз помедлил, чуть нахмурился, а потом спросил: – Скажи-ка, а ты могла бы сесть на лошадь в Центральном парке в середине января и сделать вид, что находишься в Экваториальной Африке?

Его темные глаза были серьезными. О чем он спрашивает? Он хочет, чтобы она позировала для картин к одному из рассказов Гейлен? Акварельные изображения Фрэн к «Эмералд» просто дух захватывали.

– Да, – спокойно ответила Мелани. Она совершенно забыла об окружающих их людях. – Уверена, что смогла бы.

«Может быть, Джейсон прав», – размышлял Чарлз, глядя на Мелани и пытаясь быть объективным. Джейсон хотел, чтобы Мелани позировала для иллюстраций к «Сафайр», но чувствовал, что Чарлз неохотно соглашается на это, и пока еще не разговаривал с Адамом.

«Джейсон действительно прав, – решил Чарлз. – Может, она и ослеплена собственным великолепием, но ее красота безупречна. Из Мелани получится превосходная Сафайр, а ее внутренний мир художнику передавать необязательно».

– Хорошо.

– Что это значит? – настаивала Мелани. Карие глаза стали холодными и непроницаемыми. Чарлз отвергал ее.

– Я поговорю с Адамом.

– Поговори со мной.

Чарлз не успел ответить – раздались радостные крики «С Новым годом!» и мелодия песни «Доброе старое время». Богатые и знаменитые гости Адама Дрейка поздравляли друг друга с Новым годом, целуясь и обнимаясь. Теперь уже никто не обращал внимания на Чарлза и Мелани.

– С Новым годом, Мелани.

Взгляд небесно-голубых глаз Мелани встретился с его взглядом. Она манила его, поддразнивала, гипнотизировала. Чарлз Синклер собирался поцеловать ее. Ему придется, ведь это Новый год. Эта мысль казалась немного волнующей. Мелани слегка подняла подбородок, наклонила голову набок и улыбнулась.

Чарлз улыбнулся ей в ответ, но целовать ее не стал. Вместо этого он повернулся и поцеловал кого-то еще, кого-то другого.

– Негодяй, – прошипела Мелани.

Она смотрела, как напряглась его спина. Она почувствовала, но слишком поздно, что злить Чарлза Синклера опасно.

Чарлз повернулся к ней лицом. Ледяной взгляд его темно-карих глаз выражал надменное презрение. И хотя Чарлз не сделал никакого движения в сторону Мелани, и не было никакой физической угрозы для нее, она отступила назад. Чарлз смотрел на нее с изумлением. Она боялась его. Почему?

Чарлз направился было за Мелани, но она уже оказалась в объятиях Расса Коллинза, издателя журнала «Стиль», а губы Вивеки Сандерз, цвета розовато-лилового заката, прильнули к губам Чарлза, и Новый год начался.

– Может, мне не стоит ехать?

– Нет, стоит, дорогой. – Гейлен поцеловала его в высокий лоб, чтобы он перестал хмуриться. – А если они захотят, чтобы ты участвовал в Кубке, тебе нужно будет сделать и это тоже.

Они и в самом деле хотели, чтобы Джейсон участвовал в регате яхт на Кубке Америки. На прошлой неделе капитаны и «Падающей звезды», и «Западного ветра» просили его об этом. Два месяца назад, когда Джейсон был с Фрэн, он бы с легкостью согласился. Он всегда мечтал участвовать в Кубке Америки.

Но теперь… Джейсон не мог себя представить вдали от Гейлен. Даже если бы она поехала с ним в Австралию на полгода, он бы редко видел ее. А расстаться на неделю, как он собирался сейчас, казалось просто слишком долгой разлукой. Но Алан Форрест ждал от Джейсона совета насчет новой оснастки для «Падающей звезды», а он, Алан, был его старым другом.

– Я не собираюсь участвовать в соревнованиях.

– Но если Деннис Коннер захочет, чтобы ты участвовал в соревнованиях под государственным флагом США, Джейсон…

– Нет. Я действительно собираюсь в Фримантл, чтобы собственными глазами увидеть, как Деннис получит Кубок. Но это только в том случае, если ты поедешь вместе со мной.

– О да!

– Сейчас для меня совершенно неподходящее время уезжать. – Джейсон снова нахмурился. – Мне необходимо присутствовать на фотосъемках Мелани и на совещании с Митчеллом Альтманом.

– Адам знает, чего ты хочешь, – заверила его Гейлен. – И Чарлз будет на этой встрече.

«Да, – подумал Джейсон, – на этой встрече Чарлз будет помогать Гейлен и защищать ее». В сотый раз Джейсон готов был отказаться от соревнований.

– И автор тоже будет на этой встрече, – с любовью в голосе добавил Джейсон. – Но признается ли она им, что они делают что-то неправильно?

– Конечно, – отважно ответила Гейлен. Любовь Джейсона придавала ей мужества и уверенности. – Это станет хорошим началом для фильма.

– Я буду скучать по тебе. – Джейсон крепко обнял Гейлен.

– Я тоже буду скучать по тебе, – вздохнула Гейлен. – Но у меня будет столько дел. Я должна приступить к редактуре «Джейд». А еще я ужинаю вместе с Брук и Мелани в пятницу вечером.

– Это прекрасно.

– Да. Я вообще-то не встречалась с ними с тех пор, как… появился ты.

– Появились мы, – спокойно поправил ее Джейсон. – Как появились мы.

– Гейлен, я так рада тебя видеть! Ты выглядишь… – Брук запнулась, подыскивая подходящее слово. Красивой? Да. Сияющей? Да. Женственной. – Потрясающе.

– Спасибо, ты тоже.

– Привет, Гейлен, – присоединилась к ним Мелани. – Ведь ты знакома с Фрэн Джеффриз?

– Да. Как дела, Фрэн? – Гейлен удалось найти в себе силы произнести это.

«Что Фрэн здесь делает?» – настойчиво спрашивало бешено стучащее сердце Гейлен. Она пыталась успокоиться, мысленно убеждала себя: нет ничего особенного в том, что Фрэн оказалась гостьей. Фрэн и Мелани работали вместе. Они стали подругами. Вдобавок вечерами по пятницам Фрэн теперь свободна, поскольку ее приятель – чего уж, надо прямо сказать: ее любовник – встретил другую женщину.

– Замечательно, – почти машинально ответила Фрэн, но банальность ответа выдала ее истинные чувства. Ей не было хорошо с тех самых пор, как Джейсон оставил ее.

– Гейлен, – нетерпеливо начала Мелани, – ты готова к завтрашним съемкам? Знаешь, если я замерзну во имя искусства…

– Мелани, ты не обязана это делать, если… – с беспокойством перебила ее Гейлен.

– Я шучу. Не могу дождаться этого момента.

– Это станет настоящим событием, Гейлен, – улыбнулась Брук, пытаясь справиться с неприятными воспоминаниями о Мелани в ее излюбленной роли в центре всеобщего внимания. – Какая соберется компания, – продолжала она. – Адам, Чарлз, ты, я. Даже Митчелл Альтман решил присутствовать на съемках. Фрэн, а ты не хочешь прийти?

– Джейсона там не будет. – Фрэн произнесла это таким тоном, что стало ясно: присутствие – или отсутствие – Джейсона имело для нее решающее значение.

«Откуда Фрэн узнала об этом?» – крутилось в голове Гейлен.

– Точно? – спросила Мелани.

– Я разговаривала с ним вчера. – Голос Фрэн слегка смягчился, когда она вспомнила о Джейсоне. Они разговаривали в течение десяти минут. Голос Джейсона был добрым и ласковым. В отличие от его слов – что бы они ни значили. – Он отправляется в плавание, чтобы проверить оснастку на одной из яхт, впервые участвующей в Кубке Америки.

– Фрэн и Джейсон были вместе, – пояснила Мелани для Гейлен.

«Я знаю, Мелани. Но почему Фрэн и Джейсон разговаривали вчера?»

– Фрэн и Джейсон все еще вместе, – поспешно поправила подругу Фрэн. – Она ему надоест, кто бы она ни была. Он поймет, что между нами действительно было нечто особенное.

«Нет, Фрэн, нет».

– А ты не знаешь, кто она такая? – спросила Брук.

– Нет. Похоже, никто этого не знает. Джейсон никогда не любил вечеринок, но он, вернее, мы ходили на несколько действительно важных приемов, – вздохнула Фрэн. – В этот раз он даже пропустил вечеринку Адама Дрейка в честь Нового года.

– Может быть, эта женщина замужем? – предположила Брук.

– Может быть, он стыдится ее? – с надеждой улыбнулась Фрэн.

– Мы можем долго гадать, но поскольку среди нас находится автор самых романтичных историй из всех, когда-либо написанных, не лучше ли спросить у Гейлен? – Предложение Мелани прозвучало скорее как шутка. Она просто сказала это, чтобы отвлечь одну свою подругу от постоянного беспокойства за Джейсона и чтобы вовлечь в разговор другую подругу, самую застенчивую из всех.

Но Гейлен, словно маленькая испуганная птичка, забилась в самый дальний угол гостиной.

Парикмахер уложил шелковистые золотистые волосы Мелани мягкими локонами на макушке и вплел в них синие ленточки. Костюмерша подобрала для нее свадебный кружевной наряд цвета слоновой кости от Мигеля Круза, а визажист наложил последние штрихи макияжа. Когда Мелани поднялась в трейлер-гримерную в Центральном парке, на ней были кожаные сапоги на высоких каблуках, обтягивающие джинсы «от кутюр» и в тон им джинсовая куртка, а также норковая папаха. Когда через час она вышла из гримерной, то представляла собой захватывающий дух неземной портрет женственности, невинности и грации.

– Что, нет дамского седла? – весело пошутила она, поднимаясь по маленькой лестнице, чтобы забраться на серого в яблоках скакуна-призера. Усевшись в английское седло, она улыбнулась окружающим лучистой улыбкой, в то время как костюмер и ассистент Стива поправляли оборки ее кружевно го наряда. Мелани держала поводья слабо натянутыми, когда дрессировщик вел лошадь.

Брук, Гейлен, Чарлз, Адам и Митчелл Альтман молча наблюдали за происходящим: Стив, опытный профессионал, и Мелани, мастер своего дела, опытная профессиональная модель, создавали и запечатлевали одну изумительную сцену за другой. Во время неизбежных перерывов, когда мускулы Мелани уставали настолько, что не слушались ее, или когда она начинала дрожать от холодного зимнего ветра, или когда лошадь становилась неспокойной, Мелани не разговаривала. Она оставалась актрисой, исполняющей свою роль.

– Думаю, достаточно, – наконец заявил Стив.

Он улыбнулся Мелани так, словно они были самыми лучшими друзья ми, а не заклятыми врагами, какими стали после того, как Мелани объявила ему войну при их первой съемке. Когда они оставались наедине, Стив не скрывал своей враждебности, но больше не отпускал пошлых замечаний. На публике они с Мелани являли образец профессионализма, работали вместе гармонично и искусно, создавая прекрасные снимки, делавшие их обоих богатыми и знаменитыми.

– Хорошо, – улыбнулась в ответ Мелани. – Спасибо, Стив.

Когда дрессировщик подошел, чтобы помочь Мелани спуститься, она взяла поводья и обратилась к Гейлен:

– Гейлен, это… – Мелани показала на себя – на изысканный образ утонченной женственности, – …настоящая Сафайр? Или Сафайр похожа на Эмералд? Сильная и страстная?

– Она похожа на Эмералд, – спокойно ответила Гейлен.

Это беспокоило Гейлен с того самого момента, как Мелани вышла из гримерной. Если бы только Джейсон был здесь. Почему Чарлз ничего не сказал? Ведь Чарлз знает Сафайр. Гейлен посмотрела на Чарлза, но он вел себя как-то странно равнодушно. Почти не обращая никакого внимания на фотосъемку, он разговаривал то с Адамом, то с Митчеллом.

– Хорошо. Стив? – сладким голосом позвала Мелани. «Дорогой друг?» – Ты не возражаешь против того, чтобы сделать еще несколько снимков?

Мелани перекинула правую ногу через седло и соскользнула на землю. Она сняла седло с лошади и попросила дрессировщика сменить дорогую уздечку из серебра и кожи на поводья из пеньки. Зачем сбросила свои белые атласные туфельки и стояла босиком на промерзшей траве, пока дрессировщик собственноручно делал стремена, а потом помог ей забраться на расседланного коня.

Теперь все внимательно смотрели на Мелани, и Чарлз в том числе. Она встретилась с ним взглядом, соблазняя его, призывая следить за тем, как она освободила от заколок локоны на макушке и они упали вниз длинными золотистыми прядями.

– Я не стану за это выставлять тебе счет, Чарлз. – «Во всяком случае, деньги мне от тебя не нужны. Но есть другая цена этому – твоя надменность. Я смогу заставить тебя захотеть меня. А когда ты этого захочешь, когда ты будешь желать меня отчаянно, я продемонстрирую тебе свои истинные чувства».

Мелани взяла пеньковые поводья, натянула их, уперлась босыми ногами в бока лошади и поскакала галопом.

– Брук, – с волнением прошептала Гейлен.

Брук смотрела на Чарлза. Мелани все делала ради Чарлза, флиртовала с ним, поддразнивала его, заставляла его желать себя. И ей не удавалось добиться желаемого результата.

«На него это не произвело никакого впечатления, Мелани», – с удивлением поняла Брук. Адам был потрясен. И дрессировщик лошади тоже. И парикмахер, и костюмер, и визажист, и Гейлен, и Митчелл, и даже Стив, который снова вытащил фотокамеру и приготовился сделать лучшие снимки этого дня. Все были потрясены. Все, кроме Чарлза.

– Не беспокойся, Гейлен, – ответила Брук. – Мелани знает, что делает.

«Мелани знает, что делает, но ей не удается добиться желаемого результата».

– Она хороша, – пробормотала Гейлен.

– Она настоящая сенсация, – согласился Адам. Потом он шутливо обратился к своему другу: – Ну давай же, Чарлз, улыбнись. Судя по всему, я не стану выставлять тебе дополни тельный счет.

– Даже если она искалечит лошадь на этой чертовски скользкой земле? – прорычал Чарлз.

– Не искалечит, Чарлз, – заверила его Брук. Она была уверена, что Мелани никогда не причинит никакого вреда животному. Человеку – возможно, да, сестре – да, но только не животному.

Словно почувствовав беспокойство Чарлза или уверенность своей сестры, Мелани натянула поводья, дважды проскакала по полю, потом направила лошадь к сидящей группе. Она остановила лошадь около Стива, ее грудь вздымалась от езды, щеки покраснели, а волосы превратились в спутанную копну золотистого цвета.

– Сейчас, – прошептала она Стиву, задерживая дыхание. На какое-то мгновение ее взгляд устремился на Чарлза, но он, скучающий и не обращающий на нее никакого внимания, отвернулся, чтобы поговорить с Митчеллом.

«Ты ублюдок», – подумала Мелани.

– У тебя сердитое выражение лица, Мелани, – весело заметил Стив, глядя на нее через объектив фотоаппарата. – Выдай-ка для меня один из твоих лучезарных, словно солнечный день, образов, пожалуйста.

– Вы думаете, она может играть? – спросил Митчелл Чарлза и Адама, когда фотосъемка кончилась.

– Конечно, – уверенно ответил Адам.

– Почему ты спрашиваешь? – поспешно спросил Чарлз.

– Потому что она превосходна. Вообще-то я не считаю, что манекенщицы могут становиться актрисами. Обычно они ведут себя напряженно или их голос не совсем хорош. Но Мелани безупречна.

«Безупречна», – подумал Чарлз. Именно таким же было его самое первое впечатление о ней.

– Интересно, легко ли было бы руководить ею? – сказал Чарлз.

– Очень легко, – заверил его Адам. – Она неутомима, энергична, профессиональна… А что думаешь ты, Чарлз? Ведь решение вообще-то должен принимать ты. Вы с Джейсоном являетесь исполнительными продюсерами.

– Что же я должен решить?

– Спросить Мелани, заинтересована ли она исполнять роль Сафайр в фильме. На самом деле в этом нет большого риска. Мелани Чандлер будет просто подарком для съемочной группы, даже если она не умеет играть. Готов поклясться, что она станет настоящей сенсацией.

– Брук, Гейлен, Митчелл и я сегодня вечером ужинаем в «Береге», Адам, – сказал Чарлз, избегая прямого ответа на вопрос. – Почему бы вам с Мелани не присоединиться к нам?

«Конечно, я могу играть, – думала Мелани, услышав вопрос Митчелла. – Я играю всю свою жизнь. Что ты думаешь насчет моего сегодняшнего представления со Стивом? Или с Чарлзом? Или даже о сиюминутном…»

– Будет забавно попробовать, – красивым голосом промурлыкала Мелани.

«Зачем эта фальшивая скромность? – размышляла Брук. – Мелани играла ведущие роли во всех университетских спектаклях и была в них очень хороша».

– Итак, ты согласишься? – спросила Гейлен.

Сегодня Мелани вдохнула жизнь в образ Сафайр. Работать с Мелани будет так удобно и так весело!

– Но ведь все зависит от Чарлза? – Мелани наклонила голову, а ее светло-голубые глаза выражали вызов: «Скажи мне, что я не получу эту роль, Чарлз. Скажи мне это при всех».

– Это зависит от Чарлза и Джейсона, – ровным тоном произнес Чарлз. – Кроме того, существует еще и контракт. Тебе могут не понравиться его условия.

– Какие?

– Мы составим его проект. Я только что принял решение, мне нужно обсудить его с Джейсоном. – Чарлз холодно улыбнулся Мелани. – Советую тебе изучить контракт с хорошим адвокатом. – Он повернулся к Брук, и его улыбка стала теплой.

«Качество дорого стоит». Это был девиз Чарлза Синклера. «Я не хочу знать, какую цену ты готов заплатить за мою сестру-близнеца, Чарлз, – думала Брук, – за несколько месяцев золотой жизни Мелани Чандлер».

Голову Брук занимали эти тревожные мысли, но ее глаза блестели, глядя на Чарлза.

«Он действительно нравится Брук, – с удивлением поняла Мелани. – И Гейлен тоже. Разве они ничего не замечают? Разве они не видят, что единственный человек, который волнует Чарлза Синклера, – это сам Чарлз Синклер?»

«Но это же неправда, – возражала другая, предательская часть ее. – Чарлз действительно беспокоится о Брук и Гейлен. Он спрашивает мнение Брук, а потом внимательно и задумчиво слушает ее ответ. Чарлз уважает Брук и помогает Гейлен воплотить в жизнь ее мечты. Чарлз просто не беспокоится о тебе, Мелани».

– Какой график съемок? – спросил Адам.

– Гейлен, – голос Митчелла стал ласковым, как и голоса других, когда они смотрели в испуганные, пытавшиеся быть отважными изумрудные глаза, – говорит, что она подготовит сценарий к маю. Сюжет и хронология событий могут оставаться такими же, как и в рассказе. Нужно только перевести чувства и романтику отношений из повествования в диалог. Герои фильма должны говорить о своих чувствах, а не думать о них.

«Только, – подумала Гейлен, задрожав от этого слова. – И это «только» я бы никогда не смогла сделать. Но с помощью Джейсона и Чарлза…»

– А потом еще последует редактирование в июне и июле, – отважно добавила Гейлен. Теперь она могла произносить слово «редактирование». Отредактированная «Сафайр» была на много лучше оригинального текста. – Итак, в августе или сентябре мы можем ехать в Кению.

– О-о! – Мелани посмотрела на Адама.

– Мы уже приняли на себя некоторые обязательства на август и сентябрь перед самыми известными европейскими кутюрье и ювелирами.

– Ты уедешь в Европу на два месяца?

– Именно так сказал мне босс. – Когда неделю назад Адам сообщил ей о поездке, Мелани испугалась. Она вместе с другими четырьмя манекенщицами два месяца подряд будет демонстрировать роскошные наряды от Диора, Лакруа, Ван Клифа и Арпельс, Шанель, Гуччи, Ива Сен-Лорана…

В перерывах между фотосъемками и показами мод они будут осматривать Париж, Канны, Монте-Карло, Рим, Милан, Неаполь, Флоренцию.

– А как насчет периода с середины октября до середины декабря? – предложил Митчелл.

– Мне подходит, – приветливо улыбнулась Мелани.

– Мне тоже, – согласилась Гейлен. – Чарлз?

– Думаю, да. Сейчас я пытаюсь вспомнить, когда Джейсон уедет на спортивные сборы перед Кубком Америки.

«Он не уедет», – подумала Гейлен.

– Джейсон тоже захочет поехать туда? – спросил Митчелл.

– Да, – ответил Чарлз. – Мы оба хотим поехать.

– А кто же станет управлять «Издательской компанией Синклера»? – пошутила Брук.

– Это предложение собственной кандидатуры, Брук? Если так, тогда ты получила мое согласие.

Брук покраснела, тихо рассмеялась и покачала головой с темными локонами.

– Митчелл… – Голос Мелани был тихим и соблазнительным. – А ты подумал о том, кто будет исполнять роль Джереми?

Джереми был озорным, сексуальным, обожаемым любовником Сафайр, тем мужчиной, который выпустил на волю ее глубоко запрятанную внутри страсть.

– Даже не знаю, Мелани. – «Любой, кого ты захочешь».

 

Глава 12

Нью-Йорк

Февраль 1986 года

– У меня уйдет вся ночь на то, чтобы закончить редактирование «Джейд». Я пообещала отдать Чарлзу отредактированный текст до его отъезда в Париж.

– И ты сдержишь свое обещание.

– Если буду работать всю ночь. Я чувствую себя виноватой, что не подготовила раньше текст для Чарлза. Но… – голос Гейлен стал нежным от любви, – …это по твоей вине.

– Это ты виновата, что нужна мне каждую минуту. А ты не могла бы закончить редактирование здесь? – Джейсон находился в своей квартире на Риверсайд-драйв, а Гейлен была в своей крошечной комнатке старого особняка в Гринич-Виллидж.

– Нет, если ты будешь рядом.

– Я не буду отвлекать тебя.

– Я захочу, чтобы ты отвлекал меня.

– Приезжай сюда, когда закончишь работать. В любое время.

– На работу у меня уйдет вся ночь.

– Я не стану запирать дверь на всякий случай.

– Джейсон!..

– Ты действительно не придешь?

– Нет, – печально вздохнула Гейлен. – В самом деле нет.

Когда в одиннадцать часов вечера в этот день раздался звонок в дверь, Джейсон подумал, что это пришла Гейлен. У нее был свой ключ от его квартиры, но, возможно, ее руки заняты неотредактированной рукописью, пахнущими гиацинтом, свечами и перьевыми ручками. Джейсон начал улыбаться прежде, чем открыл дверь.

– Фрэн… – Улыбка исчезла с его лица.

– Она здесь?

– Нет.

– Могу я войти?

– Фрэн… – нахмурился Джейсон.

– Джейсон, пожалуйста, всего на минутку. – В ее темно-карих глазах стояли слезы, а губы дрожали.

Джейсон неохотно открыл дверь шире и отошел в сторону, чтобы пропустить внутрь Фрэн. Эта встреча была бессмысленной и мучительной для него, но Фрэн казалась такой расстроенной.

– Кто она, Джейсон? Я имею право знать.

– Не важно, кто она, – твердо ответил Джейсон. Никто не знал о них. Гейлен и Джейсон еще ничего не сказали даже Чарлзу. Их отношения были слишком дорогими для них, что бы этим делиться с кем-то.

– Для меня это важно.

– Фрэн, между нами все кончено.

Еще в ноябре, на следующий день после того, как Гейлен прислала ему бледно-розовую записку, Джейсон сказал Фрэн, что больше не может встречаться с ней. Это оказалось тяжелым испытанием для них обоих – им было хорошо вместе. Когда-то Джейсон даже почти решил, что любит Фрэн.

Но в то время Джейсон не знал, что такое настоящая любовь. Не знал до встречи с Гейлен.

– Ты все еще встречаешься с ней?

– Да.

Когда Фрэн позвонила Джейсону в начале декабря, он признался ей, что полюбил другую женщину на всю жизнь. Он повторил ей то же самое, когда она позвонила ему в январе.

– Ты собираешься жениться на ней?

– Да. – Джейсон и Гейлен никогда не обсуждали женитьбу, но он знал, что они поженятся. Они оба понимали это.

Фрэн начала плакать.

– Извини, Джейсон, – прошептала она, нетерпеливо вытирая безудержные слезы. – Я так скучаю по тебе. Я действительно считала, что нам было хорошо.

– Это и в самом деле было хорошо, – ласково сказал Джейсон.

Он беспокоился о Фрэн. Ему не хотелось обижать ее. Просто их отношения оказались его искренним заблуждением. Если бы он раньше знал, что его ждет такое волшебное чувство, как любовь к Гейлен, он бы никогда не завел романа с Фрэн. Но тогда он еще даже не догадывался об этом.

– Обними меня, Джейсон, – умоляюще попросила она. Джейсон подошел к Фрэн и обхватил руками ее красивое тело, которое он знал так хорошо и так близко. Джейсон не почувствовал ни малейшего признака физического желания; ему было просто жаль, что он обидел Фрэн.

Через несколько минут Фрэн высвободилась из его объятий.

– Ты не мог бы поговорить со мной немного, Джейсон? Не о ней и не о нас.

Они сидели в гостиной, пили бурбон и разговаривали на безопасные, нейтральные темы, которые не имели никакого отношения к ним. Невольно Фрэн коснулась самого личного для всех них:

– «Эмералд» – просто удивительный рассказ. Следующая история Гейлен будет напечатана в мартовском номере, правда?

– Да, – ровным тоном ответил Джейсон.

Он не хотел, чтобы Фрэн узнала о Гейлен. Он представлял себе, как Фрэн встретится с Гейлен и попытается переубедить ее, так же как пыталась переубедить его в декабре и январе, уверяя, что они с Джейсоном созданы друг для друга.

– Когда я первый раз прочитала о наивной, невинной, доверчивой Эмералд, я удивилась, почему ты решил выбрать меня для иллюстраций – именно ты из всех людей. – Обольстительные карие глаза Фрэн напоминали Джейсону об их не таких уж невинных занятиях любовью, пока Джейсон не дал ей понять снова, что между ними все кончено. Она вздохнула и задумчиво продолжила: – Извини. Во всяком случае, я была похожа на Эмералд. Когда-то. Может быть, часть Эмералд живет во мне.

– Может быть.

– Я ужинала с Гейлен, Брук и Мелани в прошлом месяце. Гейлен такая спокойная. Полагаю, страсть сидит глубоко внутри нее.

– Я тоже так думаю. – Мысли вихрем закрутились в голове Джейсона. Почему Гейлен не рассказала ему об ужине с Фрэн? Должно быть, этот ужин взволновал ее. Почему же она не поделилась с ним этим?

– Итак, – осторожно начала Фрэн. Ей не хотелось разозлить Джейсона. – Уже два часа ночи. Ты не проводишь эту ночь с ней, кто бы она…

– Нет.

– Разреши мне остаться, Джейсон.

– Нет.

– Просто дай мне возможность заснуть в твоих объятиях в самый последний раз. Я не хочу, чтобы ты занялся любовью со мной. Просто обними меня.

– Нет.

– Это не причинит тебе никакого вреда, – умоляла Фрэн со слезами на глазах. – А мне это поможет.

– Как?

– Это заставит меня реально посмотреть на происходящее. Разговор с тобой помог мне. Ты больше не смотришь на меня таким взглядом, каким смотрел раньше. – Ее голос был очень печальным. – А оказаться вместе с тобой в постели и не заниматься при этом любовью… ну, раньше такое было – бы просто невозможно, правда?

– Этого не будет.

– Я знаю. Я не пытаюсь соблазнить тебя. Это было бы слишком унизительно.

Джейсон слегка покачал головой и вздохнул. Фрэн выглядела такой несчастной и уставшей, и было уже так поздно. Должно быть, она слишком много выпила. Если это поможет ей, он позволит ей заснуть в своих объятиях.

Джейсон взял Фрэн за руку и отвел в свою спальню. Он не стал убирать со стола пустые хрустальные бокалы. И он забыл закрыть дверь на задвижку.

«Чарлзу это понравится», – решила Гейлен, закончив редактирование рассказа «Джейд».

Было пять часов утра. Гейлен посмотрела из маленького окошка своей комнаты на предрассветную мглу холодного февральского утра. Ей хотелось быть рядом с Джейсоном. Она потянулась к телефону, чтобы попросить его открыть задвижку двери, но не стала набирать номер.

Возможно, Джейсон и так забыл закрыть дверь на задвижку. Обычно он всегда забывал это делать. Джейсон не волновался из-за грабителей, которые ежедневно докучали богатым жителям Манхэттена. Может быть, он даже не знал об их существовании. Джейсон не мог читать газеты, а о такого рода преступлениях редко сообщалось в новостях по телевидению или радио. В Манхэттене происходили и более ужасные вещи.

Гейлен улыбнулась. Она удивит его, разбудит нежными поцелуями…

Гейлен вошла в дом. В коридоре горел свет. Забавно. Обычно Джейсон выключал его. Может быть, он ждет ее?

Гейлен резко остановилась, когда увидела пальто – женское пальто – на кресле. А когда она заметила на столе два пустых высоких бокала, чувство ужаса охватило ее.

«Нет. Это невозможно. Этого не может быть».

Сердце Гейлен бешено заколотилось, и все сжалось внутри, когда она заставила себя направиться к спальне Джейсона. Она не хотела это знать, но должна была.

Дверь спальни была открыта. Неяркий свет из коридора освещал комнату. Гейлен заглянула внутрь всего на одно мгновение, но ее память запечатлела эту картину так прочно, что она никогда не забудет ее; запечатлела каждую деталь ясно и навсегда.

Одежда Фрэн была разбросана – им не хватало терпения из-за страсти? – по полу. На Фрэн была надета пижама Джейсона. По крайней мере, верхняя часть его пижамы. Голова Фрэн покоилась на сгибе руки Джейсона. Остальная часть ее тела скрывалась под одеялом рядом с ним. Джейсон спал мирным сном, обнимая Фрэн сильными руками. Его взъерошенные золотистые волосы блестели в темноте.

Это была прекрасная картина умиротворения – превосходный портрет любовников, уставших после страстной ночи.

«Я ненавижу тебя, Джейсон! – кричало сердце Гейлен, когда она бежала по темным, холодным, опасным улицам Манхэттена. – Я всегда буду ненавидеть тебя. Я ненавижу тебя за то, что ты сделал с нами. Я ненавижу тебя за то, как ты поступил с нашей любовью. Я ненавижу тебя за то, что причиняешь такое Эмералд…»

Эмералд. Джейсон лежит в постели с Фрэн, с женщиной, чей красивый образ всплыл в воображении Гейлен при этих словах; настоящая Эмералд.

Эмералд, которую Джейсон любит по-настоящему.

Гейлен позвонила Чарлзу в десять.

– Сегодня утром я отправила тебе с курьером отредактированный текст.

– Превосходно. Ты довольна тем, что получилось?

«Довольна?» – размышляла Гейлен.

– Да. Конечно. Счастливого путешествия, Чарлз.

Гейлен повесила трубку прежде, чем Чарлз успел ответить ей.

Чарлз подождал десять минут, а потом перезвонил Гейлен. Может быть, она просто устала; душевно устала от погружения в свой рассказ и физически устала от бессонной ночи.

Но голос Гейлен не выдавал усталости. В нем чувствовалось глубокое разочарование.

– Что-то не так? – напрямик спросил Чарлз, когда Гейлен подняла трубку.

– Я… – Ее голос сломался. – Я не могу говорить об этом.

Несколько мгновений Чарлз ждал молча.

– Почему бы мне не приехать к тебе? – наконец предложил он.

– Нет, Чарлз, спасибо. Со мной все будет в порядке, правда. Просто мне нужно на это некоторое время. – «Время. Сколько времени? Заглушит ли эту боль кой-то промежуток времени?» – Мне просто необходимо повзрослеть, – уныло добавила Гейлен.

«Но это не имеет никакого отношения к взрослению, – понимала Гейлен. – Речь идет о разочаровании во всем, во что я верила». А она всегда верила – это была просто вера, до того как она встретила Джейсона, – в любовь. Она верила в нее всем своим существом. В ее рассказах торжествовало чудо и волшебство любви.

А теперь Гейлен знала правду. Любовь – это всего лишь миф.

– Я в твоем полном распоряжении, Гейлен. По крайней мере, до двух часов.

– А потом ты уедешь в Париж.

– Ты можешь связаться со мной и тогда, когда я буду там. Моя секретарша знает маршрут поездки. Гейлен?

– Да. Спасибо, Чарлз. Со мной все в порядке. На самом деле. До свидания.

Спустя пять минут в дверях его кабинета появился Джейсон:

– Доброе утро.

– Привет, Джейсон.

– Гейлен прислала тебе отредактированный текст «Джейд»? – как бы, между прочим, спросил Джейсон. Он хотел услышать ее голос. Но ему не хотелось будить ее, если она еще спала.

– Она звонила. Она послала с курьером отредактированный текст.

– О! – Джейсону удалось скрыть свое разочарование.

Он надеялся, что Гейлен сама принесет отредактированный текст. Ему хотелось увидеть ее. Он мечтал обнять Гейлен. Конечно, у него с Фрэн ничего не было сегодня ночью, но все равно он чувствовал себя виноватым. На свете существовала только одна-единственная женщина, которая была рождена для его объятий, для его постели, для всей его жизни.

Возможно, Гейлен сейчас спала. Джейсону придется подождать до обеда, чтобы позвонить ей.

Отредактированный текст «Джейд» курьер принес в издательство в половине двенадцатого. Когда Чарлз убирал рассказ в портфель, он подумал о своей поездке в Париж и о Гейлен. Путешествие в Париж было чисто деловой поездкой. Чарлз как главный редактор журнала «Мода» был обязан посмотреть на весенние коллекции основных кутюрье Европы. Чарлз получал удовольствие от этой обязанности. Показы моды были волнующим зрелищем. Кроме того, в Париже существовали и другие развлечения.

Но все удовольствия можно было отодвинуть на второй план, если Гейлен нуждалась в Чарлзе…

– Гейлен?

– Чарлз, текст должны принести в издательство с минуты на минуту. – Казалось, она с огромным усилием говорила даже это.

– Текст уже здесь. Я звоню по другому поводу.

– О!

– Ты когда-нибудь была в Париже, не считая транзита через парижский аэропорт?

– Нет.

– Почему бы тебе не поехать туда вместе со мной? Похоже, тебе необходимо уехать отсюда.

– Сбежать, – промолвила Гейлен.

Неожиданно она почувствовала искушение, такое сильное искушение.

«Нет, – подумал Чарлз. – В Париж уезжают. А сбегают на Сент-Барт…» Через три месяца, в мае, он бы и сам сбежал туда на некоторое время.

– Я буду целыми днями пропадать на показах моды. Ты можешь ходить на них вместе со мной, или бродить по Парижу, или сидеть в гостинице и работать над сценарием, или принимать великолепные ванны в джакузи…

Чарлзу показалось, что он услышал тихий смех.

«Я твой друг, Гейлен, позволь мне помочь тебе».

– Из меня получится плохая спутница.

– Мне не нужна спутница, Гейлен. – «Со мной тебе не весело было когда-то, когда я лежал в бреду, но ты не отходила от меня. А ведь это случилось еще прежде, чем мы стали друзьями».

Джейсон позвонил Гейлен в половине второго. Он ждал достаточно долго, прежде чем она подошла к телефону.

– Привет. – Он вздохнул с облегчением, услышав ее голос. – Ты спишь?

– Нет, – уныло ответила она, и ее сердце бешено забилось.

Гейлен не хотелось разговаривать с Джейсоном, но она понимала, что должна поговорить. Ей необходимо покончить с этим. Когда Джейсон позвонил, Гейлен еще не решила, стоит ли сообщать ему о том, что она видела его с Фрэн. А если он начнет извиняться или объяснять случившееся? Это будет так унизительно.

«Никаких извинений или объяснений, – импульсивно решила Гейлен. – Я тоже не обязана ничего объяснять ему».

– Я не сплю. Я собираю вещи. Я уезжаю в путешествие.

– Что?

Ее безжизненный, унылый голос заставил его беспокоиться так же сильно, как и ее слова.

– Я уезжаю в Париж вместе с Чарлзом.

– С Чарлзом? – переспросил Джейсон, не веря своим ушам.

– Чарлз почувствовал, что мне необходимо уехать. Поэтому он захотел взять меня с собой.

– Почему тебе необходимо уехать? – осторожно спросил Джейсон.

«Должно быть, она узнала о Фрэн. Каким-то образом. Я должен все объяснить».

– Просто нужно.

– Прошлой ночью я не закрыл дверь на задвижку. Я думал, ты можешь прийти.

– Я же сказала тебе, что не приду.

– И ты не приходила?

– Я же сказала тебе, что не приду, – повторила Гейлен. – Так почему ты решил, что я приходила?

– Просто мне не хочется, чтобы между нами оставались какие-то неясности. – Джейсон собирался, но только когда обнимет Гейлен, рассказать ей, что между ним и Фрэн ничего не было и как ужасно он чувствовал себя, даже, несмотря на это. Но ему не хотелось говорить об этом с Гейлен сейчас, по телефону, если грусть в ее голосе появилась не из-за Фрэн.

Но это не могло быть из-за Фрэн. Ведь Гейлен не приходила к нему сегодня ночью. Тогда что же случилось? Это имеет какое-то отношение к Чарлзу…

– Не думаю, что между нами существуют неясности, Джейсон.

– Тогда что же произошло со вчерашнего вечера?

И тогда по ее щекам потекли слезы, растворяя ее злость и самообладание и погружая ее в бесконечную скорбь. Она не могла говорить. Ей не хотелось, чтобы он слышал, как она плачет. Ей не хотелось, чтобы он понял, как сильно обидел ее.

– Гейлен? – Его голос был таким нежным.

Гейлен с усилием заставила себя вспомнить то, что она увидела в его спальне. Вместе с живым, причиняющим боль воспоминанием снова вернулось прежнее чувство. «Я ненавижу тебя».

– Все кончено.

– Кончено? Как может быть все кончено?

– Ты же сам знаешь, что такое любовь, Джейсон. Это просто фантазия.

– Я этого не знаю.

«Зато я знаю – благодаря тебе».

– Мне пора ехать. До свидания, Джейсон.

Когда разговор оборвался, Джейсон еще долго держал трубку в руках.

Чарлз. Он всегда был рядом, составлял часть жизни Гейлен. Может быть, Чарлз и Гейлен когда-то любили друг друга, много лет назад, в Африке. Может быть, их любовь возродилась теперь. И, несмотря на то, что было между Гейлен и Джейсоном, ее чувство к его брату-близнецу оказалось еще сильнее. Именно этим легко объяснялось то, что их любовные отношения Гейлен хотела сохранить в тайне, в секрете от всего мира и от Чарлза. И все это время Гейлен боролась со своими чувствами. Делая выбор. А теперь она сделала этот выбор.

«Это невозможно! – кричал разум Джейсона. – Но это именно так. Гейлен уезжает с Чарлзом. Она выбрала Чарлза».

Джейсон вышел из своего кабинета и направился в кабинет брата. Ему необходимо знать правду.

«Мне нужно знать, что Чарлз опять забирает у меня того, кого я люблю». Джейсон вздрогнул от этой внезапно возникшей мысли и от ощущения ненависти, которая шевельнулось в нем.

Чарлза не было в кабинете. Он уже уехал.

Джейсон взял такси и поехал в старый особняк на Спринг-стрит. Молодой бородатый мужчина, открывший дверь, сообщил Джейсону, что Гейлен недавно уехала. Ее не будет целую неделю.

 

Глава 13

«Она совершенно расстроена, – думал Чарлз, – расстроена до слез».

Гейлен молчала всю дорогу от Спринг-стрит до аэропорта Джона Кеннеди, только смотрела на Чарлза с благодарностью за его доброту, – неловко бросая на него короткие взгляды, – улыбаясь дрожащими губами, едва сдерживая рыдания.

– У меня нет с собой денег. Мне придется расплатиться с тобой, когда вернемся, – пробормотала Гейлен так тихо, словно говорила сама с собой, когда Чарлз протянул работнику аэропорта билеты в первый класс.

Все свои деньги Гейлен поместила в банк. Она получила большую сумму в качестве аванса за четыре коротких рассказа, которые будут напечатаны в «Образах», за ее книгу «Песни саванны» и за сценарий к «Сафайр». Авансы были заплачены за ее обещание, и сейчас Гейлен размышляла, сможет ли сдержать свое слово. Ее голова была словно в тумане, а сердце болело. А если она потеряет ясность мысли и умиротворенность, так необходимые для творчества?

Чарлз получил посадочные талоны и слегка коснулся плеча Гейлен, показывая, в каком направлении им нужно идти. Прежде чем они вошли в зал ожидания для пассажиров первого класса, отойдя от толпы в главном терминале, Чарлз остановился и повернулся лицом к Гейлен.

– Это за мой счет.

– Что?

– Тебе не нужно платить за эту поездку. Ты моя гостья.

– Чарлз, я… – Слезы потекли по ее щекам. – Спасибо.

«Она такая неопытная и такая хрупкая. Что бы это ни было, кто бы это ни был, но он взял ее жизнь в свои руки и разбил ее на тысячу мелких осколков». Если бы только Чарлз мог заменить его для Гейлен, он бы это сделал.

Но он не мог. Он мог быть только ее другом.

Чарлз обнял Гейлен за узкие, худенькие плечи. Такая хрупкая…

Они поселились в соседних номерах в отеле «Мерис» на Вандомской площади. В первый вечер, во время потрясающего ужина для гурманов, к которому Гейлен едва притронулась, Чарлз попытался привлечь ее внимание к достопримечательностям «столицы мира».

– Отель «Мерис» расположен в центре города. Ты можешь пройтись пешком – в полной безопасности – до Лувра, до Же-де-Пом, до музея Родена, до часовни Сен-Шапель, до Нотр-Дам и по левому берегу Сены. Интересная прогулка получится, если идти по Елисейским полям до Триумфальной арки. Тебе, возможно, придется ехать на метро, – это очень легко, Гейлен, – если тебе захочется попасть к Эйфелевой башне или на Монмартр. Конечно, ты всегда можешь пойти со мной на показы коллекций одежды. Завтра утром я иду смотреть Шанель. – Чарлз взглянул в грустные, рассеянные глаза, блестевшие при свете свечей. – Гейлен? – ласково спросил он.

– Да? – Она вздрогнула, чуть не подпрыгнув на месте от неожиданности. Ее мысли находились так далеко отсюда. – Чарлз, извини.

– Все хорошо, дорогая.

– Ты так добр ко мне.

Этим вечером, прежде чем пожелать друг другу спокойной ночи и разойтись по своим номерам, Чарлз и Гейлен до говорились на следующий день встретиться и пообедать в любимом кафе Чарлза в Латинском квартале. Чарлз на туристической карте Парижа, которую купил для Гейлен, обвел кружочком место расположения этого кафе.

На следующий день, посмотрев роскошную весеннюю коллекцию Шанель и пробормотав извинения своей давней подружке Монике, самой знаменитой модели Франции, Чарлз помчался в Латинский квартал. Он пришел в кафе с десятиминутным опозданием. Но это не имело никакого значения – Гейлен еще не было на месте. Чарлз ждал ее два часа, пока не пришло время – вернее, давно уже пришло время – отправляться на показ коллекции Ива Сен-Лорана.

Где она, черт побери?

«Возможно, забылась в блаженстве среди удивительных экспонатов Лувра», – пытался уверить себя Чарлз. С ним самим такое случалось в Лувре, или перед витражами с розами в часовне Сен-Шапель, или когда он смотрел с противоположного берега Сены на Нотр-Дам. В Париже Чарлз часто переставал ощущать время.

Но Гейлен не была счастливой туристкой, открывающей для себя бесконечные прелести Парижа. Она казалась такой подавленной и расстроенной. А если вдруг она попала под машину, мчавшуюся на бешеной скорости, или упала в Сену…

В то время как самые известные в мире модели, от которых дух захватывало, демонстрировали восхитительную весеннюю кол лекцию Ива Сен-Лорана, беспокойство Чарлза возрастало.

«Тебе следовало присматривать за ней. Ты не должен был оставлять ее одну. Тебе вообще не стоило привозить ее сюда с собой, если ты не в состоянии позаботиться о ней».

Чарлз хотел уйти, но не мог. Это просто невозможно – ни физически, ни из чувства вежливости – встать с кресла для почетных гостей в конце подиума.

Наконец, слава Богу, шоу подошло к концу.

В украшенном зеркалами и мрамором холле отеля «Мерис» Чарлз проверил у портье, не поступало ли для него сообщений. Для него не было никаких сообщений. Но на двери своего номера он увидел записку: «Чарлз, прости. Гейлен».

Чарлз постучал в дверь ее номера.

– Гейлен? – «Пожалуйста, пусть с тобой все будет в порядке».

Дверь медленно открылась. Ее бледное, осунувшееся лицо и темные круги под изумрудными глазами свидетельствовали о том, что она пережила бессонную ночь и мучительный день.

Гейлен не забылась в блаженстве среди сокровищ Лувра.

– С тобой все в порядке?

– Я забыла про обед, Чарлз. Извини.

– Ты ведь провела целый день в номере, так?

Она кивнула, опустив голову.

– Иди сюда. – Чарлз ласково проводил ее до обитого шелком кресла, стоявшего рядом с окном, откуда открывался вид на сад Тюильри и Сену, затем сел рядом с Гейлен, взяв ее за руки. – Посмотри на меня, Гейлен.

Она медленно подняла голову с золотисто-рыжими волосами.

– Расскажи мне все.

– Чарлз, нет, я не могу.

Ее голова снова начала опускаться, но Чарлз взял ее за подбородок, приподнял его и заставил Гейлен взглянуть ему в глаза.

– Расскажи мне.

Глаза Гейлен наполнились слезами, и она попыталась отвернуться. Но Чарлз не позволил ей это сделать.

– Гейлен!

– Я… я так сильно любила его, Чарлз, – прошептала она сквозь слезы.

– Что случилось?

– Он никогда не любил меня. – И это было все, что Гейлен смогла рассказать в тот вечер. По ее щекам текли слезы, и у нее не хватало сил справиться с ними.

Чарлз обнял ее и прижал к себе, не отпуская до тех пор, пока не прекратились тихие рыдания, пока Гейлен наконец не обессилела от страданий. Чарлз проводил Гейлен в ее спальню, ласково уложил в кровать и оставался с ней до тех пор, пока она не заснула.

Следующий день Гейлен провела в Лувре. Вечером Чарлз ужинал в ресторане «Тур-д'Аржан» с ювелирами из компании Ван Клифа. Гейлен осталась в отеле и рано легла спать. На следующий вечер Чарлз заказал места в фешенебельном ресторане, но позже они с Гейлен решили поужинать в номере у Чарлза.

– Думаю поехать в Версаль послезавтра. Ты присоединишься ко мне?

– Нет. – Чарлз посмотрел на нее и понял, что она собиралась отправиться туда в любом случае. Хорошо. – Жаль, что не смогу пойти. Не забудь прогуляться до Малого Трианона.

– Это тот дворец, где останавливалась во время охоты Мария Антуанетта? Зайду туда. – Гейлен наклонила голову и задумчиво посмотрела на Чарлза. – Ты думаешь, я переживу это?

– Ты уже справляешься с этим.

– Вообще-то нет. Ты опекаешь меня.

– Нет.

Гейлен улыбнулась мягкой, грустной улыбкой. «Да, опекаешь».

– У меня всегда был кто-то, кто опекал меня. До тех пор пока я не переехала в Нью-Йорк, это были мои родители. Потом ты. Потом…

– Он.

– Он, – спокойно повторила Гейлен. «Твой брат. Твой близнец».

– И ты влюбилась в него, – осторожно сказал Чарлз.

Гейлен больше ничего не рассказывала ему с того самого вечера, когда рыдала в его объятиях.

– Любовь. – Голос Гейлен был отрешенным, потому что любовь казалась далеким воспоминанием, туманной мечтой. – Ты веришь в любовь, Чарлз?

– Для некоторых людей, да, она существует. Для таких людей, как ты, для таких людей, как Джейсон…

– Но не для тебя? – поспешно спросила Гейлен. Ее голова начала кружиться при упоминании имени Джейсона. «Нет, Чарлз, любовь не существует для таких людей, как Джейсон».

– Нет, – легко ответил Чарлз. Это было легко, когда он не думал о причине – необъяснимой, непостижимой ненависти отца, любви которого так отчаянно жаждал Чарлз. – Я не создан для любви. – «Или для того, чтобы стать любимым».

– А как насчет Вивеки?

– Вивеки? – искренне удивился Чарлз.

Они с Вивекой «встречались» с января. Чарлзу нравилась Вивека. Ему нравилась ее страстная, любознательная чувственность, которая скрывалась под легким пушком южной красавицы. Но любовь?

– Да. Ты… – покраснела Гейлен.

«Она такая наивная и невинная», – думал Чарлз, внезапно почувствовав сильную злость к неизвестному мужчине, который причинил ей такую огромную боль.

– Ты ведь спишь с ней, Чарлз, так? – смело спросила Гейлен. «Посмотри-ка, теперь я уже не такая наивная и невинная».

– Может быть, мне не суждено любить, но я не собираюсь погибать от одиночества. – Чарлз улыбался, когда говорил, но после этих слов его грустные глаза стали еще более печальными. – Гейлен?

– Мне хочется, чтобы ты был счастлив, Чарлз.

– Гейлен, я действительно счастлив. Я живу именно так, как мне хочется. Даже если это не любовь, то все равно есть удивительные, теплые минуты, которые мы разделяем вместе.

– Разделять теплые, удивительные минуты… – размышляла вслух Гейлен. – Это намного лучше, чем жить иллюзией любви.

– А тебе казалось это иллюзией, когда ты находилась рядом с ним, Гейлен?

– Нет, – тихо вздохнула она. – Но он…

– Он совершил огромную ошибку.

– Займись со мной любовью, Чарлз.

Это была их последняя ночь в Париже. Они сидели в номере Чарлза и пили шампанское. Золотистые огни Парижа сверкали внизу.

– Гейлен!

– Раздели со мной теплые, удивительные минуты.

– Дорогая, это не ответ. – Чарлз говорил ласково, глядя в красивые изумрудные глаза.

– Я не ищу ответа.

– Ты ищешь пути, чтобы стать сильной и независимой.

– В некотором роде. – «Мне нужно знать, какие ощущения испытываешь, занимаясь любовью с кем-то, кого не любишь. Мне нужно знать, что чувствовал Джейсон каждый раз, когда занимался со мной любовью. Знание этого придаст мне сил».

– Нет. – Чарлз дотронулся своими сильными холодными пальцами до ее горячей покрасневшей щеки.

– Я тебе не нравлюсь, Чарлз?

– Ты знаешь, что нравишься мне. – «Ты мне слишком сильно нравишься, чтобы сделать это, даже если бы я хотел…»

– Чарлз…

Мягкими губами, неуверенными и дрожащими, Гейлен прильнула к его губам.

– Гейлен, – прошептал Чарлз. Его губы стали горячими от ее прикосновения. Потом он обнял ее своими сильными руками и прижал к себе.

Поцелуи Гейлен стали более уверенными и требовательными. Она приоткрыла свои мягкие губы, словно приглашая Чарлза. И Чарлз ответил на это глубоким, горячим поцелуем, выдававшим его желание и его страсть. Голова Гейлен кружилась. Нежные губы, которые целовали ее, ласковые, опытные руки, которые исследовали ее, сладострастное гладкое тело, которое хотело ее, принадлежали не незнакомому любовнику. Они принадлежали Чарлзу, ее дорогому другу с темно-карими обольстительными глазами и скрытой страстью, а губы…

Его губы целовали ее обнаженную грудь и заставляли Гейлен дрожать от сильных и теплых волн возбуждения.

«Тебе не нужно быть таким осторожным, Чарлз! Я не такая уж и хрупкая. Я, знаю, как это делать. Я хочу, чтобы мы это сделали с тобой».

Гейлен проснулась в восемь утра. Она лежала в постели одна – на кровати Чарлза. Она поспешно закрыла глаза, вспоминая ночь нежности. Он был так ласков! Они разделили теплые, удивительные минуты их жизни. Она не испытывала никакой неловкости или ощущения неправильности своего поступка. Кроме того, она выяснила то, что ей было необходимо знать, – можно заниматься любовью и при этом не любить своего партнера. Джейсон занимался с ней любовью, хотя любил Фрэн. И она сама занималась любовью с Чарлзом, хотя любила…

Она доказала это себе. Знание придало ей силы, хотя это доказательство – уничтожающее доказательство – свидетельствовало скорее о ее собственной дурацкой наивности.

Когда Гейлен лежала в кровати Чарлза и вспоминала подробности нежной интимности их занятия любовью, волна паники охватила ее. Как она сможет посмотреть ему в глаза? Что Чарлз подумал о ней? У Гейлен не было ответов, но она знала, что не сможет избежать общения с ним. Ей придется увидеться с ним, посмотреть ему в глаза и уйти.

Гейлен нахмурилась, вздохнула и вылезла из кровати. Ее руки дрожали, когда она одевалась и торопливо расчесывала свои золотисто-рыжие спутанные волосы. Гейлен глубоко вздохнула и открыла дверь спальни. Чарлз сидел в гостиной полностью одетый и читал «Интернэшнл геральд трибюн». Он встал, увидев Гейлен.

– Доброе утро.

Гейлен не могла смотреть прямо в его пытливые глаза. Она все-таки занималась с ним любовью! И она все еще чувствовала себя обнаженной.

– Мне нужно идти, – прошептала Гейлен.

– Идти?

– Собирать вещи. Когда наш самолет?..

– Мы уезжаем из отеля в полдень.

– Хорошо. – Гейлен направилась к двери. Чарлз догнал ее и загородил ей дорогу.

– Гейлен, то, чем мы занимались прошлой ночью, было прекрасно. Не знаю, будем ли мы когда-нибудь заниматься этим еще – мы оба должны подумать об этом, – но это было замечательно. Это не причинило нам обиды и не испортило нашу дружбу. – Чарлз заставил Гейлен посмотреть ему в глаза. – Не так ли?

– Да. – Гейлен улыбнулась робкой улыбкой. – Да, это было замечательно, – мужественно добавила она.

– Хорошо. Тогда как насчет чая с рогаликами?

– Нет, спасибо. Мне действительно нужно собрать вещи. – «А еще мне нужно подумать о том, что случилось прошлой ночью. И… – с ужасом поняла Гейлен, – я должна подготовиться к возвращению в Нью-Йорк и к жизни без Джейсона».

Следующие две недели Гейлен провела в своей крошечной комнате на Спринг-стрит. Она несколько раз собиралась погулять, но как только выходила на улицу, сразу возвращалась к себе. Она не могла гулять по городу. Где-то там находился Джейсон, и он был вместе с Фрэн.

Гейлен нужно было писать. Она пообещала подготовить к маю сценарий «Сафайр», а к июню – отредактировать текст «Гарнет». Но теперь, когда она знала правду, как ей удастся увековечить миф? Она больше не могла писать о любви. Любви – удивительной, волшебной любви Эмералд, и Сафайр, и Джейд, и Гарнет – не существовало в реальной жизни.

Гейлен не могла фантазировать и не могла писать о реальности – разбившаяся вдребезги мечта еще не забыта, воспоминание причиняло слишком сильную боль. И кто, в конце концов, захочет читать это?

Одну бессонную ночь за другой в полумраке, в свете свечей с теплым ароматом французской ванили, гиацинта и лилии, Гейлен скорбела о том, что потеряла. Она скорбела о своей мечте и о том мужчине.

Она так сильно скучала по Джейсону!

Гейлен скучала по Джейсону, и она скучала по Чарлзу. Ей хотелось поговорить с Чарлзом, но она не могла найти в себе сил позвонить ему.

Спустя две недели после того, как они с Чарлзом вернулись из Парижа, она получила с вечерней почтой посылку.

– О! – промолвила Гейлен, когда она осторожно вытащила из тонкой оберточной бумаги сиреневое шелковое платье с кружевами цвета слоновой кости. Оно было таким красивым. Под платьем лежали две золотые заколки-пряжки для волос и маленький конвертик кремового цвета. Гейлен медленно открыла конверт. А вдруг это от Джейсона? Что ей тогда делать?

На карточке было написано: «Гейлен, похоже, это тебе подойдет. Мелани».

– Мелани слушает, – ответила Мелани на звонок Гейлен, находясь в гримерной для манекенщиц.

– Мелани, это Гейлен. Я помешала тебе?

– Нет. Они готовят студию для следующей фотосъемки.

– Большое спасибо.

– О, ты уже получила?

– Да. Оно очень красивое. Я никогда… – «Я никогда не видела такого красивого платья».

– Ты носишь сиреневый цвет? Он тебе идет? Я подумала, что этот оттенок и цвет твоих волос могут здорово сочетаться.

Гейлен не подумала о том, как это платье будет смотреться на ней. Она никогда раньше не носила такого красивого платья. Но теперь Гейлен встала перед потрескавшимся зеркалом и приложила к себе платье. Пряди ее золотисто-рыжих волос упали на ткань. Эффект оказался просто потрясающим.

– Оно превосходно, – честно прошептала Гейлен.

– И оно подходит тебе по размеру?

– О! – Надо было примерить его, прежде чем звонить Мелани, но это просто не пришло ей в голову. – Да.

– Хорошо. Я представляю тебя одетой в это платье, твои волосы спускаются локонами, и в них блестят маленькие искорки розовой и белой сирени. – Это было не просто воображение, именно таким Мелани сделала набросок, когда разрабатывала модель платья для Гейлен.

– Звучит замечательно.

– Во всяком случае, пока нет сирени, я положила эти две золотые заколки. Я подумала, если ты отбросишь волосы с лица и причешешь их таким же образом, как это делает Брук, тогда это должно выглядеть красиво.

– О да, вижу, – пробормотала Гейлен.

– С тобой все в порядке, Гейлен? У тебя такой голос…

– У меня все хорошо, Мелани. Просто я ошеломлена. Платье такое красивое.

– Я рада, что оно тебе понравилось. О-о! Меня зовут. Мне пора идти. Гейлен, давай встретимся в ближайшее время, хорошо?

– Да, конечно, с удовольствием.

Когда Мелани повесила трубку, Гейлен примерила наряд. Он подходил ей идеально. Цвета ткани, волос и глаз гармонично сочетались. Словно сиреневое платье с кружевами цвета слоновой кости было придумано специально для нее. Гейлен изумлялась, где Мелани удалось найти такое. На нем не было никакой торговой марки.

Настроение Гейлен улучшилось от чуткости Мелани, и она не долго думая, набрала телефонный номер личной линии Чарлза в его кабинете.

– Привет.

– Привет. – Чарлз почувствовал облегчение, услышав ее голос. Он знал, что Гейлен необходимо время и что она позвонит, когда будет к этому готова, и все-таки он за нее беспокоился. – Как дела?

– Не очень-то большие успехи.

– Я бы предпочел маленькие шажки. Ты пишешь?

– Не могу.

– Вообще-то я не очень верю в писательский кризис.

– Я не могу сосредоточиться.

– Может быть, если начнешь писать, это поможет тебе сосредоточиться.

– Может быть. Вообще-то ты не из тех, кто проявляет сочувствие, так? – В ее голосе чувствовался тонкий намек, легкая ирония. Она знала, что Чарлз – ее друг. Она также знала, что иногда он помогал ей еще больше, когда подталкивал ее.

– Не думаю, что тебе нужно сочувствие. Вероятно, тебе необходимо как следует пообедать. Насколько я знаю тебя, ты предпочитаешь вообще не есть. Как насчет завтрашнего вечера? В «Люмьере»?

«Люмьер». Они с Джейсоном… вернее, она влюбилась в ресторане «Люмьер». Она не могла вернуться туда, но должна была это сделать. Ей необходимо пойти именно в «Люмьер». У нее даже есть красивое платье, которое можно надеть.

– Это будет замечательно. – «Замечательно. Заниматься любовью было замечательно». Но она не смогла бы пойти на это снова, только не сейчас, пока еще нет, а может быть, вообще больше никогда. – Чарлз?

– Только ужин.

– Это подходит тебе?

– Конечно. Я же сказал тебе, что нам придется хорошенько все обдумать. И ты это уже сделала, – легко добавил он.

«А как же ты? – размышляла Гейлен. – Ты уже думал над этим? Чего хочется тебе?»

– Я заеду за тобой в восемь, – сказал Чарлз.

– Почему бы нам не встретиться прямо в ресторане? Я знаю, где он находится.

– Хорошо, – согласился Чарлз. «Если это поможет тебе почувствовать себя сильной и независимой».

– Гейлен!

– Привет, Чарлз. – Она покраснела. – Новое платье.

Прежде чем Чарлз успел ответить, Генри, метрдотель, предложил им сесть за столик. Генри никогда не заставлял Синклеров ждать. Он посмотрел на Гейлен и, как всегда, молча восхитился вкусом Чарлза. Все женщины Чарлза Синклера были великолепными, но эта так сильно отличалась от обычных его подружек. Она была тихой, скромной красавицей, а не самоуверенной, знаменитой красоткой. Генри оценил ее, так же как и Чарлз.

– Мне нравится твоя прическа, – сказал Чарлз, когда они с Гейлен сели и заказали коктейль с шампанским.

– Мелани посоветовала так причесать волосы и вставить в них сирень. Это компромиссное решение.

– Мелани? Это она помогла тебе подобрать платье?

– Она его прислала мне.

– Ни с того ни с сего?

– Да. Когда я позвонила поблагодарить ее, она говорила так, словно это для нее сущий пустяк.

«Это не пустяк. – Чарлз знал это. – Платье – ужасно дорогой оригинальный дизайн, – выглядит так, словно было сшито специально для Гейлен. Чтобы представить себе платье и то, как замечательно оно подойдет Гейлен, нужно иметь особенное чутье, не говоря уже о времени, усилиях и заботливости».

Мелани?

– А она сказала, где взяла это платье? – Чарлз не мог определить модельера. Он знал стили самых известных модельеров, но этот не был ему знаком. Должно быть, появился новый талант, чьи модели когда-нибудь станут знакомы Чарлзу и, возможно, в один прекрасный день окажутся на страницах «Моды».

– Нет, но у меня есть предположение. – Гейлен покачала головой. Это казалось невозможным. Но… не было никакой марки, очень много швов сделано вручную, кроме того, идеально подходящий размер. Одежда никогда не подходила ей точно по размеру, ей всегда приходилось заниматься некоторыми переделками.

– Какое?

– Я полагаю, Мелани сшила его сама.

– Нет, – решительно возразил Чарлз. – Нет.

Джейсон вошел в ресторан именно тогда, когда Чарлз и Гейлен уходили. Джейсон был один. Причина, почему Джейсон решил поужинать в «Люмьере», была точно такой же, как и у Гейлен, – это своего рода прощание с мечтой.

– Гейлен!

– Джейсон…

– Привет, Джейсон. – Чарлз улыбнулся своему близнецу. Улыбка не казалась ни натянутой, ни виноватой, ни злорадной.

Джейсон почти не видел Чарлза в последние две недели – он не хотел с ним встречаться. Теперь он понял: Чарлз не имел ни малейшего представления о том, что они с Гейлен когда-то были вместе.

«Гейлен ни слова не сказала Чарлзу о нас, – уныло подумал Джейсон. – То, что было между нами, не так важно для нее. Самое главное, имеющее для нее первостепенное значение, – это не причинить боли единственному мужчине, которого она любит по-настоящему, – Чарлзу».

Джейсону не хотелось смотреть на Гейлен, но он был не в силах сдержаться. Как она расцвела – стала гордой и еще более красивой, – взлелеянная любовью Чарлза!

Гейлен не хотелось смотреть на Джейсона, но она была не в силах сдержаться. Она заставила себя подумать о Фрэн, когда ее глаза встретились с его глазами.

«Я собираюсь пережить это, Джейсон».