Черная Гора Суббота, семнадцатое ноября

Они сидели в углу кремово-лиловой кухни за круглым полированным деревянным столом, в блестящей поверхности которого отражался дымящийся кофейник и еще теплые булочки с черникой. Канареечно-желтый блокнот Хоуп был почти полностью исписан – то были строки, предназначенные для Кассандры. Теперь ей следовало внимательно просмотреть их, а возможно, и выучить наизусть.

– Начнем с самого простого, – сказала Хоуп. – Тебе нужна мантра.

– Мантра?

– Да. Ты должна повторять про себя что-нибудь утешительное, пока Люциан Ллойд будет подвергать тебя перекрестному допросу.

– Значит, я буду нуждаться в утешении?

– Вне всякого сомнения. Столь же уважаемый, сколь и подлый, мистер Ллойд будет стараться вывести тебя из равновесия, расстроить. Для этого он не побрезгует ничем. Слышишь, Кассандра? Ничем. Включая нападки на тебя лично. Правда, это и все, что он может сделать, потому что ты не совершила ничего дурного. Но он все равно будет доводить тебя до белого каления. Он постарается привести тебя в ярость; твоя же задача – оставаться спокойной.

– Отсюда мы извлечем мантру, – задумчиво сказала Кассандра, разглядывая булочку. – Как насчет «Хоуп» или «Друг»? Или лучше: «Хоуп – мой друг»? – Ее огромные синие глаза наполнились слезами. – Черт возьми! Я давно хочу тебе это сказать, Хоуп Тесье! Я скучала по тебе!

– Кэсс! – Хоуп, сама готовая заплакать, глубоко вздохнула. – Я тоже скучала по тебе. Очень-очень.

Кассандра подняла свою исполосованную шрамами головку, и почти прежняя шаловливая улыбка коснулась ее губ.

– Похоже, мы придумали мантру, которая не будет действовать.

– И я так думаю, – согласилась Хоуп, смахивая слезы. – Ладно, на сегодня достаточно! Я еще поработаю над твоей мантрой, а потом поеду покататься верхом с Ником.

Блеск в синих глазах Кассандры, казалось, стал ярче.

– Кто такой Ник, Хоуп Тесье?

Человек, которого я люблю.

Эта мысль, не высказанная вслух, звенела и пела в Хоуп все следующие восемь дней, когда она галопом проносилась по пастбищам с Ником, разговаривала с Ником, смеялась с Ником.

– Кассандра считает Роберта виноватым? – спросил Ник однажды, следя за волнистыми струйками дыма, поднимавшимися от обреченных на сожжение виноградников.

– Я не уверена, – честно призналась Хоуп. – Но ведь это так ужасно – сознавать, что человек, который любил тебя, пожелал твоей смерти…

Ник смотрел на серое небо, и глаза его были прищурены.

– Разве твоя мать не сделала того же с тобой?

– Что?

Она словно не услышала вопроса, и Ник не стал повторять его.

– Ты помирилась с Виктором? – спросил он.

– Скорее да, чем нет. То, что я тогда сказала ему на горе, было не только неправильно, но чудовищно несправедливо. Какой-то частью своего существа я сразу поняла это. Я ведь видела, как и все мы, эгоизм моей матери в действии. Наверное, теперь я должна извиниться перед ним, как ты считаешь?

– Сомневаюсь, что он на это рассчитывает.

– Ладно. Наступит день, когда мы с Виктором Тесье поговорим обо всем. Кстати, когда-то, много лет назад, Сибил намекнула, что между Виктором и Джейн были какие-то особые отношения, что там вышла довольно неприятная история… И теперь Кэсс ни за что не хочет видеть Джейн.

– Джейн ни разу ни слова не сказала о Викторе.

– Вы ведь близки, да, – ты и Джейн?

Между ними и вправду существовала удивительная близость – узы, которые, как он полагал, естественны для двух художников. Ник знал, что Джейн Периш нуждается в его обществе, и он всегда был рядом, не сомневаясь, что, если понадобится, Джейн ради него перевернет небо и землю.

– Джейн держит на расстоянии Сибил Рейли, и я глубоко благодарен ей за это.

– Правда? А что нужно от тебя Сибил?

– Она хочет, чтобы я написал портреты всех гостей, которые посещают ее вечера. Это была бы не такая уж плохая мысль, если бы только она не исходила от Сибил.

– Значит, ты пишешь и портреты?

Ник немного поколебался, прежде чем ответить.

– Это еще неясно до конца мне самому. За последние несколько лет я написал всего четыре портрета, и на всех изображен один и тот же человек.

– О! – удивилась Хоуп, вспоминая уроки по истории искусств, которые ей давали в Валь-д’Изере. – Это что-то вроде портретов Моне в «Руанском соборе». Одна и та же тема повторяется в разное время дня и при разном освещении.

Ник улыбнулся:

– Да, что-то в этом роде. Конечно, я говорю об идее, а не об исполнении.

Сверкающие зеленые глаза Хоуп устремились на него, требуя немедленного ответа.

– И этот твой квартет имеет название?

– «Времена души».

Времена: Рождение. Возмужание. Закат. Смерть.

– Это автопортреты, Ник? Портреты художника в детстве и юности, а потом в молодом и зрелом возрасте?

– Едва ли это можно назвать так. – Ник засмеялся тихим странным смехом, и она больше не задавала вопросов.

Восемь дней промелькнули слишком быстро. В воскресенье, предшествовавшее предварительным слушаниям, Чейз и Кассандра должны были отправиться на машине в Лос-Анджелес, в свое двухкомнатное бунгало при отеле «Бель-Эйр», а Хоуп – вернуться в Сан-Франциско: ей надо было готовиться к вынесению приговора Крейгу Мадриду.

Слушания по делу Мадрида были назначены на среду и проходили днем, как раз в то время, когда Кассандра должна была отвечать на вопросы в Санта-Монике. Конечно, Хоуп могла передать это дело кому-нибудь другому, но Кассандра и в этом случае осталась верна себе – когда-то, будучи невестой, она не хотела присутствия друзей на свадьбе, теперь же на суде она не хотела видеть никого, кроме Чейза, потому что там она должна была говорить чужим людям о насилии, совершенном над ней.

В то же воскресенье днем, въезжая на Черную Гору, Ник вспоминал сентябрьский день девять лет назад. Тогда по этой же дороге, крутой и извилистой, спускалась мать Хоуп в машине своего любовника, а через несколько минут произошла катастрофа.

Когда Ник остановил свой старенький синий пикап у входа, Кассандра и Хоуп как раз направлялись к машине Чейза. Несмотря на все то, что Хоуп рассказала ему, Ник оказался неподготовленным к встрече с Кассандрой. Сейчас Кассандра улыбалась, и ее синие глаза были лучистыми и яркими, а рот с одним опущенным уголком обнажал в улыбке белые зубы.

– Ты – Ник! – восторженно воскликнула она, когда он приблизился. – А это Молли! Наконец-то мы встретились!

В ответ на столь искренний энтузиазм Кассандры Молли тут же приветственно завиляла хвостом, а Ник улыбнулся.

– Здравствуйте, Кассандра, – произнес он, – и вы, Чейз.

Пожимая руку Чейза и глядя в его сумрачные серые глаза, Ник сразу угадал в нем наследника Виктора Тесье, того самого Тесье, который в день трагической катастрофы поблагодарил Ника за помощь Хоуп.

– Ник, Хоуп говорила вам, какое слово я выбрала в качестве мантры?

– Кажется, нет.

– Это слово «тварь». Но не то, что обозначает любимых нами тварей. В данном случае оно определяет самую отвратительную и мерзкую человеческую особь.

– Надеюсь, это вам поможет.

– Поможет. Вооруженная таким заклинанием в дополнение к фактам, как я могу проиграть?

– Я тоже надеюсь, нет, даже уверена, что мы победим, – поддержала подругу Хоуп.

– Ладно. – Кассандра улыбнулась, и ее хрупкие плечи поднялись под рукавами кашемирового пальто так, будто она оправила кольчугу. – Во всяком случае, мы попытаемся.

– Нам пора ехать, – мягко напомнил Чейз. Его серые глаза были полны беспокойства за Кассандру: она так быстро уставала, даже в случае столь дружелюбного и остроумного разговора.

– Я готова.

Через несколько мгновений машина с Кассандрой и Чейзом тронулась в путь, оставив Ника и Хоуп следить за ней, пока это было возможно, точно так же как девять лет назад они следили за другой машиной, скрывшейся за тем же самым поворотом.

Наконец Хоуп с облегчением повернулась к Нику и улыбнулась:

– Я рада, что ты познакомился с ними, Ник. Что ты думаешь о Кэсс?

– Она сильная женщина, и при этом такая хрупкая… Она напугана и очень влюблена.

– Как Чейз.

– Да.

– Но будет ли этого достаточно? Любви?

Почему из всех существующих на свете людей Хоуп выбрала именно его, Ника, чтобы задать этот вопрос? Как бы там ни было, факт оставался фактом – именно от него эта девочка-подросток, превратившаяся теперь в прокурора, хотела услышать правду.

– Нет, Хоуп. Любви недостаточно.

Ему следовало бы теперь ее оставить, но у Молли на этот счет были совсем другие планы.

Всем своим трепещущим тельцем она спрашивала: почему бы не провести весь этот день иначе, чем тот, сентябрьский? И Молли направилась к подножию холма, заросшего дикими цветами и травами, сначала легкой рысью, а потом галопом.

– Она не может помнить! – прошептала в изумлении Хоуп.

– Может, – возразил Ник. – Животные многое помнят лучше, чем люди.

Молли просто не оставила им выбора. Крошечное своенравное существо, полное решимости, уже скрылось из виду, и они последовали за ним к подножию холма, на луг, похожий на изумрудное небо, кое-где усеянное облачками цветов.

Моне не отказался бы написать эту бездну полевых цветов в приглушенном свете межсезонья. А как же художник, долгие годы работавший над серией портретов, озаглавленной им «Времена души»?

Ник, очарованный этой чистой радостью, настолько погрузился в воспоминания, что спросил у Хоуп то, чего не следовало бы спрашивать:

– Ты все еще танцуешь?

– Нет.

С того самого дня.

– Тебе следовало бы снова заняться этим.

– Да, возможно, я смогла бы, – сказала она тихо. – Для тебя и с тобой.

Она стала такой отважной, его балерина, в этот ноябрьский день, загадочно освещенная скупыми лучами почти уже зимнего солнца. И танец ее был теперь совсем иным – совершенным, величественным, зрелым. Па-де-де любви, в котором Хоуп предлагала ему себя, кружась в вихре радости с простертыми к нему руками. Казалось, она хотела коснуться его и привлечь к этому восхитительному движению, но…

– Я не танцую.

Ее руки замерли в воздухе, потом опали, как сорванные ветром осенние листья.

– Ты… не хочешь меня?

О, если бы это касалось только моей жизни…

Но это была жизнь Хоуп, а она по-прежнему принадлежала тому сентябрьскому солнцу, а не этому бледному, холодному, по-зимнему унылому небу.

– Прости, Хоуп, нет.

Темно-синие глаза, которые, как показалось Хоуп, только что горели желанием, теперь приобрели льдистый оттенок – они были суровы и холодны. И это говорил человек, в обществе которого она ощущала себя в безопасности и с которым всегда была абсолютно откровенна.

Не удержавшись, Хоуп сказала:

– Я чувствую себя так глупо.

– Этого не должно быть.

– Наверное, ты давно привык к таким вещам, разве нет?

Ей не следовало спрашивать, потому что она уже все знала. Она видела на ранчо «Ивы», как отчаянно женщины добивались благосклонности Ника.

Николас Вулф опустил глаза и сжал кулаки.

– Да, – сказал он. – Я привык.