Сан-Франциско Четверг, двадцать девятое ноября

– Чертовски скверная история.

Ухмылка детектива Ларри Биллингса не соответствовала его словам. Он был доволен, более того, приятно возбужден, поскольку ему первому удалось поделиться своими новостями с Хоуп. Детектив Биллингс всегда был в курсе последних новостей.

– Чертовски скверно, – повторил он.

– Не знаю, о чем вы говорите. – Хоуп старалась сдержать бешеное биение сердца.

– Зато я знаю. А вам хотелось бы узнать? Уверен, что да. Давайте-ка посмотрим, что произошло в мире, пока вы тут уничтожали порядочного, законопослушного копа. Просто в это время мистер Люциан Ллойд сделал отбивную котлету из вашей родственницы. Нам следовало бы нанять мистера Ллойда для Крейга. – Детектив Биллингс посмотрел мимо Хоуп на Джона Мадрида. – Мы и наймем, когда подадим апелляцию по поводу этого нелепого и ни на чем не основанного обвинения. Конечно, этот Люциан дорого берет. Не важно. Теперь, когда весь мир увидел, какую ложь сплела ваша свидетельница, пожертвования в пользу Крейга посыплются как из рога изобилия.

– Я уверена, что Кассандру не в чем разоблачать.

Детектив не спешил согласиться с таким мнением. Невзирая на то что этой малахольной актрисе с трудом удалось выкарабкаться, да и теперь она была еще не вполне здорова, он явно не сочувствовал ей.

– Кстати, Хоуп, вам следует расширить ваш словарь и начать со слова «рожавшая». Вашей Кассандре это уже не пригодится – она разбита в пух и прах, но может помочь следующей жертве, которую вы решите бросить в крестовый поход на мужчин.

Значит, у Кэсс был ребенок. Ребенок Чейза.

Похоже, Биллингс читал ее мысли.

– Да, неизвестно куда исчезнувший ребенок – предположительно Тесье. Так-то.

Хоуп вскинула голову; золотистые пряди своевольно раскинулись по ее плечам.

– Искренне признательна вам, детектив Биллингс, за поддержку.

Но полные сарказма слова принадлежали отнюдь не Хоуп, которая только в этот момент заметила неслышно вошедшую в комнату для свидетелей обвинения Мерил Этвуд. Окружной прокурор, безусловно, была не в лучшем расположении духа.

– Мисс Тесье, если не возражаете, мне надо посовещаться с вами до того, как закончится перерыв.

– Конечно, Мерил, нам надо поговорить.

Детектив отправился к Джону Мадриду, а Хоуп и Мерил заняли свободную комнату с другой стороны холла.

Как только дверь за ними закрылась, Хоуп повернулась к Мерил:

– Неужели все действительно так ужасно?

– Да. Эта Мэлори проиграла дело. Мэлори, которая, черт бы ее побрал, до сих пор не удосужилась позвонить. Других это, похоже, трогает больше – мне позвонили многие, в том числе Николас Вулф.

У Хоуп закружилась голова, когда до ее сознания дошло, что звонил Ник. А почему бы и нет? Если они не могли танцевать вместе, это вовсе не значило, что Ник не должен сказать несколько слов утешения другу в такой скверной ситуации, в которой все они оказались.

– Не знаю, как я переживу сегодняшний перекрестный допрос. – Мерил поежилась. – Не потому, что ты не сможешь его вести, а потому, что тебе, возможно, захочется позвонить брату или Кассандре.

– Кэсс и Чейзу надо поговорить друг с другом, а не беседовать со мной, – ответила Хоуп хладнокровно. – Кроме того, Мерил, ты не сможешь вести перекрестный допрос Джона Мадрида.

– Его сын – насильник.

– Но Джон-то не насильник. Он хороший человек и в течение долгих лет был твоим другом. Со мной все в порядке, Мерил, не волнуйся.

И будь уверена, я все сделаю как надо.

Ребенок.

Это короткое и емкое слово вонзилось в сознание Чейза как нож; сердце его мучительно сжалось.

Теперь, когда слушание закончилось, небо над Лос-Анджелесом стало солнечным и ярким, будто некто свыше одобрял все, что произошло сегодня днем. Пальмы покачивались на ароматном ноябрьском ветерке, бегуны бежали трусцой, и белоснежные лебеди скользили по ярко-синей воде пруда, а певчие птицы щебетали в ветвях эвкалиптов у них над головой.

Только когда Чейз и Кассандра добрались до отеля «Бель-Эйр» и вошли в тишину своего уютного жилища, они поняли, что остались одни в полном цветов бунгало с двумя спальнями.

И что теперь?

В ответ на его молчаливый вопрос Кассандра попыталась стянуть с пальца тонкий обруч кольца из белого золота, украшенный розочками, – символ вечной любви.

– Оставь, – сказал Чейз, нарушая повисшее между ними молчание. – Я хочу, чтобы оно было у тебя на руке, Кассандра, когда ты станешь рассказывать мне правду о моем ребенке. Правду, Кассандра. Я хочу знать ее.

И Кассандра заговорила, обращаясь к шрамам на своем пальце, все еще не зажившем и не дававшем ей снять кольцо.

– Она…

Она.

Одно это слово вызвало такую боль в сердце Чейза, что ему показалось, будто нож был теперь в нем и его протолкнули глубже и повернули.

Значит, у него была дочь.

Голос Чейза дрогнул при мысли об этом крошечном существе.

– Она в Сиэтле, да?

Кассандра кивнула.

– Это она была тем, другим? Это она заставила тебя уехать от меня?

Когда ее покрытая шрамами и золотистым пушком голова кивнула снова, Чейз спросил нежно и тихо:

– Почему, Кэсси? Скажи: почему?

– Не знаю, – ответила Кассандра едва слышно. – Я не знаю.

Она затрепетала, зарываясь глубже в плюшевые подушки дивана, покрытого мягкими легкими тканями с изображениями тропических плодов и животных. Они так напоминали оперение, которое она когда-то любила носить, ее ведьмино обличье, боевой наряд израненной души, столь сложной, глубокой и одновременно смущенной, встревоженной, трепещущей.

– Мне казалось совершенно очевидным, что я должна уехать и что у меня нет выбора.

Волшебная сказка кончилась. Радугам предстояло истаять и умереть. Для Золушки наступила полночь, а вместе с ней и обещанная расплата. С минуту Кассандра сидела, хмурясь, смущенная и ошарашенная.

– Мне казалось, что все ясно.

– Из-за меня? – Из голоса Чейза Тесье исчезла мягкость. – Потому что однажды я сказал тебе, что не хочу детей?

Ты говорил это вовсе не однажды.

– Но ты ведь и не хотел их, верно?

Не хотел. До тех пор, пока не полюбил тебя.

– Так же, как и ты, – ответил Чейз спокойно. – Что ты с ней сделала, Кассандра? С девочкой, которую ты не хотела?

– Я хотела ее, Чейз.

С того самого момента, когда почувствовала в себе новую жизнь.

– Я хотела ее. Очень хотела.

– Значит, считала, что я не хочу, что я готов отвергнуть свое дитя.

Ты хоть чуть-чуть думала обо мне?

Ее затуманившиеся синие глаза обратились к нему. Они снова были лучистыми и ослепительно яркими.

– Нет, Чейз. Нет. Я никогда не считала тебя таким. Дело в том, что… – Воспоминание внезапно пронзило ее почти непереносимой болью, так что у нее захватило дух.

Он любит тебя. Он будет любить нас.

Откуда-то из глубины ее существа пришел этот голос, сильный и убедительный.

– Тогда в чем дело, Кассандра?

– В том, что я уже возвращалась к тебе, – тихо призналась она. – Мы возвращались.

Но не вернулись.

Эта мучительная мысль не отпускала, не оставляла его.

– А потом?

– Мы возвращались, Чейз, мы возвращались к тебе. Мы возвращались!

Но в ночь, когда она приняла решение вернуться, ей приснился кошмар: ей казалось, что она падает, падает; и когда она проснулась, задыхаясь, то почувствовала влагу, а потом из нее извергся целый поток крови.

– Она умерла, Чейз. Наша девочка умерла.

В сердце Чейза будто снова задвигался нож – боль пронизала его насквозь. С того самого момента в помещении суда, когда он узнал о ребенке, Чейз верил, что его дочь жива: семилетняя девочка живет в Сиэтле, в семье, которую выбрала для нее Кассандра; она счастлива, она веселится и играет…

В последние несколько минут Чейз начал даже понимать, почему его исстрадавшаяся Малиновка поступила именно так: она хотела найти для своей дочки родителей, любовь которых никогда бы не иссякла…

Но их дочери не было в живых… Она не была счастлива, не смеялась, не радовалась солнцу…

– Она умерла, – повторил Чейз шепотом, полным боли утраты.

Он словно оглох, ослеп, онемел. Но она… По лицу Кассандры он угадал, что ее боль не утихала никогда.

– Расскажи мне, что случилось?

Расскажи мне все, если можешь.

– Я была на седьмом месяце, когда у меня начались преждевременные роды. Должно быть, я не дала ей того, что ей было необходимо…

Кассандра, маленькая, хрупкая, сидела среди пышных цветастых подушек. Но ни яркие их цвета, ни струящаяся волнами ткань не могли утешить ее, облегчить страдания никем не любимой маленькой ведьмы.

– Твоей вины в этом нет, – тихо, словно боясь причинить ей еще большую боль, сказал Чейз.

Кассандра нахмурилась, глядя на свое обручальное кольцо, и слышала только слабое эхо его слов и слов докторов, пытавшихся спасти ее крошечную девочку.

Не ваша вина. Не твоя вина.

– Ты не можешь этого знать, – прошептала она, обращаясь к изящным розовым бутонам, украшавшим кольцо. – Я пыталась сохранить ей жизнь, но…

Чейз осторожно приблизился к ней, к женщине, которую любил и которая была так беззащитна, лежа на плюшевых подушках с изображением ярких слив. Он протянул руку и дотронулся до нее.

– Вернись ко мне, Кассандра, – прошептал он, ласково проводя рукой по ее тонкой, гладкой коже. – Вернись ко мне.

– Чейз, – вздохнула она, и в этом вздохе затеплился проблеск надежды.

Чейзу показалось, что все в комнате осветилось, наполнилось восхитительным переливающимся туманом цвета шампанского, и этот танцующий золотой туман обещал появление радуг.

– Чейз.

– Я люблю тебя, Кассандра.

Она увидела его глаза, серые, затуманенные глаза, полные любви, – и по щекам ее потекли слезы, точно так же, как они текли в первый раз, там, среди кустов «шардоннэ». И она потянулась к этой руке, такой теплой, такой сильной. Она прикоснулась к нему.

Ее руки, на одной из которых красовалось украшенное розами кольцо, трепетно коснулись его губ, подбородка, щеки… его удивленных, по-новому засветившихся глаз, любящих, нежных…

– Скажи, Кэсси…

И она произнесла эти слова, – женщина, яростно защищавшая того, кто в ней нуждался, сделала это, как прежде сделал он.

– Я люблю тебя, Чейз, – прошептала она. – Я очень тебя люблю.

Они занимались любовью под радугами, которые висели над Черной Горой, и их объятия осеняли радуги, созданные ими самими. Радуги светились в ее глазах, больше не затуманенных тоской, обещая, что она будет отважно любить его и доверять его любви всегда.