Я позвонил в Рингвуд, куда уехала Эмма. Она не была расположена к беседе.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая?

— Нормально. Есть новости?

— Пока еще нет. Жду, пока увижу Ле Брева.

— Зачем?

— Эмма, пожалуйста… Я просто хочу выяснить, что произошло.

— Ты все еще видишься с этой женщиной?

— Какой женщиной?

— С этой журналисткой.

Между нами уже был вбит клин, возникла натянутость.

— Нет, Эмма. Послушай. Я полагаю, что исчезновение детей связано с историей Сультов.

— С какой историей?

— Я не уверен, но в этом что-то есть. Люди здесь не очень-то разговорчивы.

— Этот старший инспектор просто позер, вот и все.

— Мне кажется, он лжет. Я хочу убедиться в этом.

— Но это не поможет вернуть их.

Я почувствовал, как у нее перехватило горло.

— Пожалуйста, Эмма, милая моя. Я хочу найти факты, доказательства… надо выяснить, что случилось тогда… И я останусь здесь, пока не узнаю этого.

Теперь я знал, что делать, пока продолжалось полицейское расследование. Клеррар мрачно сообщил, что проверки на дорогах прекращаются, но дома все еще проверяют. Он повторил мне прежнюю версию: прошлое здесь якобы совершенно ни при чем. Но я думал иначе, тем более что есть некто, кто живет в Понтобане и знает историю Сультов. Доктора Раймона можно, конечно, разыскать, но сначала нужно связаться с Эстель, а мне было неловко звонить ей после нашего совместного визита к Элореану. Господь помогает тем, кто помогает себе сам, как сказала бы мама. В любом случае я не мог просто сидеть и ждать.

Мне пришло в голову, что там, где Эмма нашла газетные вырезки, могли сохраниться и другие бумаги. Мы тогда были слишком взбудоражены, чтобы вести целеустремленный поиск: она просто случайно вытащила „Историю души“, и в ней оказались вырезки. А как насчет других книг на трех огромных полках? Почему бы не вернуться и не проверить, еще раз не взглянуть на них? В любом случае это хоть какое-то занятие. Оно позволит мне сбежать из этого проклятого отеля, позволит хоть на время не думать о детях или гадать, не вернуться ли в Лондон. Клеррар все время бубнил об этом, когда я пришел в комнату для допроса в жандармерию Сен-Максима.

— Зачем вам оставаться здесь, месье? Вы ничем не можете помочь следствию.

— Думаю, что мне лучше об этом судить.

Он, казалось, удивился, затем выпалил:

— Тогда я могу только предположить, месье, что у вас имеется какой-то личный мотив.

Хитрое, чуть ли не удовлетворенное выражение появилось в его глазах.

— Уеду, когда мне это потребуется.

— Уверен, что это… самое мудрое решение. — Он встал и протянул руку. Двое других полицейских встали вместе с ним. — Если будет что-нибудь… какие-нибудь новости, мы сообщим. Мы не прекратим искать. Полицейская работа именно такая, месье. Она продолжается, когда весь мир уже об этом забыл. И рано или поздно, кто знает… — он уставился на меня, — …что-нибудь проявится. Может, это будут не те новости, которых вы ждете, но рано или поздно мы что-нибудь да найдем.

В тот день после обеда я решил заехать в дом. Он сейчас пустовал, но я надеялся, что полиция впустит меня. Дом был заброшен. Не охранялся. Поблизости никого не видно, лишь солнце палит с ясного неба. Скот сбился в тени от дубов. Дом казался маленьким, очень уединенным, а цветочки по краям клумбы поникли и пожухли.

Дорога на Шенон была пустынной, неподстриженный кустарник засох, по всему чувствовалось, что с тех пор, как я уехал отсюда в субботу, здесь никого не было. Я остановил машину, открыл ворота и въехал во двор. Шины шуршали по гравию, совсем как в тот роковой первый вечер более двух недель назад. В высокой траве стрекотали цикады. Я направился к дому и попробовал открыть дверь. Нашу дверь, которую мы открыли тогда с таким нетерпением, исследуя темноту, заставленное помещение. Она была намертво заперта. Через нее мне туда не попасть. Я зашел сбоку и попробовал жалюзи. Бесполезно. В неподстриженной траве появились новые норки кротов, как маленькие могилки, — вот и все изменения. Веревка для сушки белья провисла между двумя бетонными столбиками, и я увидел в траве пластмассовый колпачок от шариковой ручки, похожий на красную пулю. Ручка Мартина. Я наклонился, чтобы поднять ее, и тут же услышал шум приближающейся машины. Она ехала по узкой дорожке, и что-то заставило меня остаться за домом, где никто не мог меня увидеть.

Это был старый „ситроен“, одна из машин этой марки, с корпусом, похожим на торпеду, с сигнальными огнями по углам изогнутой крыши. Я увидел двоих мужчин в ней, осматривающих белый дом и мой „форд“ с английскими номерами, припаркованный сразу за воротами. Я и раньше чувствовал чужие глаза на себе, а теперь знал наверняка, что за мной следят.

Я застыл в тени. Они сейчас находились перед самым домом, я их не видел, но прислушивался, гадая, выйдут они из машины или нет. Никаких звуков, ни хлопанья дверей, ни шагов. Они будут сидеть там и разговаривать, наблюдать, курить, и хотя, заметив мою машину, они поняли, что я где-то рядом, ничего не предпринимали. Прошло, как мне кажется, минуты три, когда послышался рокот мотора — они уехали.

Я обошел дом, вспоминая, как Мартин и Сюзи носились по двору, выпуская пар после долгого путешествия в автомобиле, в вечер нашего прибытия. Что-то выкрикивали, изучали территорию, маленькую стопку березовых поленьев для шашлыка, жесткий газон, где Мартин намеревался играть в крикет. Раздумывая, откуда взялась машина, я видел ухмыляющееся лицо Ле Брева и темный лес напротив.

Пот лил с меня градом — температура, должно быть, достигла сорока, и солнце стояло высоко над домом. Я завершил круг и пошел назад по гравию к воротам, вышел через калитку на поле напротив по дорожке, по которой вел меня Ле Брев тем утром. Я вспомнил, как подпрыгивала полицейская машина на дороге с той стороны ограды, где прятались коровы. И мертвая черная туша — животное, убитое молнией. Земля тогда была пропитана влагой, а сейчас она сухая, рассыпалась от жары — страна крайностей. Я шел по боковой дорожке в сияющем полдне, с пустым сердцем, незначительная точка в пейзаже. Две сотни метров истерзанной земли, следы от тракторных колес, канавки в высохшей грязи. Припомнилось, как Ле Брев отвязывал эту петлю на ограде и пропускал меня вперед, к деревьям.

Это место притягивало меня, как магнит: тропинка, которая вела к затерянной полянке, к пригорку, заросшему сорняками, где, как он сказал, нашли мертвые тела. Я был уже там, среди деревьев, и мне нужно еще раз сходить туда. Я продирался сквозь поросль, не замечая ничего, мелькали только мысли о детях.

Вот. Вон там в конце тропинки поляна, к которой он привел меня. Холмик, который, как он сказал, указывал место трагедии. Где нашли ребенка, а может, и двоих детей Сульта, такого же возраста, что и мои дети. Мертвых.

Здесь. Еще приметный холмик, большая кротовая кочка.

Вокруг могилы, в форме ромба, посажены свежие кусты роз.

А в следующую минуту я уже был не один, ко мне приблизились две фигуры: я понял, что это люди из машины, хотя никогда не видел их лиц. Парни лет двадцати пяти, с прямыми волосами, темными глазами, накачанные и жестокие. Они подошли ко мне, прежде чем я успел сорваться с места. Я просто стоял и ждал, так как наконец-то появилось что-то реальное.

— Что вам надо?

Они не дали мне никакого шанса. Один напал на меня со спины, второй зажал мои колени, как защитник в захвате, и мы упали на землю. Я почувствовал запах алкоголя, когда тот, что покрупнее, сел на меня, затем я двинул кулаком ему по зубам и увидел, как брызнула кровь. Но другой врезал мне между ног. Он заставил меня согнуться в агонии, а пока я пытался остановить его, первый нанес мне боковой удар.

Боль вспыхнула в голове шаровой молнией. У первого парня изо рта капала кровь, но и я стал небоеспособным. Кто-то из них опять звезданул мне, и я ударил в ответ так сильно, что он завалился набок. Я поднялся на колени, потом на ноги, но они тоже вскочили и двинулись ко мне. Уж не собрались ли они прикончить меня?

— Господи!

Я быстро озирался в поисках отходных путей, искал, не валяется ли поблизости какой-нибудь сук, но они не дали оглядеться. В следующее мгновение мы все трое сопели, переплетаясь в один комок. Хуже всего было их молчание, только кряхтение от усилий. Мы катались среди свежепосаженных розовых кустов, и я стал кричать. На английском. Нелепо.

— Помогите! Помогите!

Деревья кружились перед глазами. Затем я вскочил и побежал. Но они оказались проворней, быстро очухались и нагнали, повисли на мне. Я упал на спину. Один сел мне на грудь, держа за руки. Другой встал и принялся методично избивать меня ногами под ребра. Злобное лицо его, все в синяках, угрожающе моталось из стороны в сторону.

Еще один удар по ребрам, едва не переломавший их.

Я попытался закрыть лицо рукой, но тот, который сидел на мне, перехватил ее. Я мысленно сфотографировал его: короткие волосы, глубокая морщина между черных бровей, маленький шрам на правой щеке. Больше всего доставалось моим ребрам, пока я не освободил руку и не схватил того, кто бил. Но при этом я полностью открылся для этого идиота, который держал меня. Он стал бить меня по голове. Затем остановился. Второй что-то крикнул, и оба кинулись прочь.

Когда я привстал и оглянулся, их уже не было. Я повернулся на бок и отполз под дерево, пытаясь подняться с земли, в голове звенело. Казалось, я столкнулся с грузовиком, но все мои ребра, видимо, уцелели, просто зверски болели, Парни били так, чтобы не забить до смерти, бросили и исчезли. Я сел, голова сильно кружилась, все тело болело, но внутренние органы вроде бы целы. В лесу было душно и мрачно, смысла ждать чего-то я не видел. Никто меня не увидит и не услышит, и никому до меня нет дела. Эти сволочи специально следили за мной. Кому-то не нравилось, что я отирался поблизости.

Я отполз от этой ужасной поляны, где мы дрались, — розовые кусты все смяты. Мимо деревьев и через открытое поле и дополз до дороги. Удары молота в голове прекратились, но страшно захотелось пить. Я боялся, что они вернутся.

Дом так и стоял по ту сторону дороги, с закрытыми ставнями и покинутый всеми. Помнится, я просидел в траве на обочине немало времени в надежде, что кто-нибудь пройдет мимо. Постепенно дрожь прошла. Ничто не шелохнулось на дороге, не слышно было никакого шума движения.

Я вспомнил, что у меня есть ключи от машины. Парни не пытались обыскать меня и взять документы и деньги. Спотыкаясь, я добрался до машины, она стояла на месте — сразу за воротами, окно опущено. Я проскользнул внутрь и завел мотор.

Вырулив на дорогу, я почувствовал себя лучше. В безопасности, более собранным. Я проехал три километра до Шенона, постепенно чувствуя себя все более уверенным, размышляя, нужно ли заявить о нападении жандармам. Никаких следов „ситроена“. Я уже не доверял никому. Вид у меня был слишком ужасен, чтобы появляться в гостинице. На пересечении шоссе на Сен-Максим и боковой дороги на Понтобан мотор заглох, будто в раздумье, куда повернуть. Доложить Клеррару в Сен-Максиме означало открыть, куда я ездил. Я с трудом поморщился, завел машину и поехал дальше, чувствуя, что смогу продержаться не больше часа.

„Форд“ летел, словно за мною по пятам гнался дьявол. Высохшие, разоренные окрестности, кое-где виднеются каменные глыбы. Многого из той поездки припомнить я не могу: как круто заворачивал на поворотах, несколько раз выезжал на левую полосу, как будто вернулся в Англию, пролетал мимо тракторов и крестьянских дворов, оставляя возмущенных селян позади, но все же добрался до Понтобана. Проехал по трехполосной дороге и потом через мост подкатил к старому дому. Я хотел поговорить с Эстель.