На второй день под вечер мы прибыли на место в Авероне. Лимонно-желтая Франция середины июля, канареечные поля подсолнухов, солнечный свет и выжженная солнцем трава, спелый виноград на холмах. Все это предстало перед нами, когда мы свернули с главной дороги, следуя местным указателям с названиями на черном фоне и ориентируясь по карте. У нас имелся даже адрес — деревня Шенон, которая, как оказалось, находится на перекрестке дорог, никуда не ведущих. Церковь, маленькое кафе, которое было закрыто, магазинчик, булочная, также уже закрывшаяся к тому времени, когда мы приехали, старьевщик, торгующий реликвиями со старинных ферм.

Следуя указаниям агентства по жилым помещениям в сельской местности, мы свернули на перекрестке налево, на узкую дорогу. Живые ограды земельных участков поддерживались колючей проволокой, серый ослик бродил по полю, несколько коз были привязаны к брошенному плугу; единственным живым существом, не считая этих животных, был старик, который окучивал картошку.

Эмме, конечно же, нужно было поговорить с ним, спросить, насколько мы близки к цели. Старик разогнул спину, отбросил картошку и медленно заковылял к нам — пенсионер в голубой рабочей одежде и прочных сандалиях. Сначала он не понял, и Эмма снова повторила свой вопрос, будто разговаривала с каким-то немым придурком:

— Скажите, где находится дом „Мимоза“?

Он покачал головой.

— Ми-мо-за, — повторила она.

Наконец-то до него дошло. Его загорелое лицо просветлело, и он пробормотал что-то на местном наречии, указывая дальше на дорогу. Через несколько километров мы прибыли на место.

Местечко — я не могу называть его иначе, — где находилось жилище, было достаточно привлекательным. Дом стоял недалеко от извилистой дороги, которая простиралась на много миль между полями. Эмма назвала его бунгало.

Это был дом в простом деревенском стиле, с каменной трубой на крыше из красной черепицы и с двумя ступеньками на крылечке. Перед дверью простирался дворик, где расставлены железные кованые стулья. Он смотрелся так, будто им никогда не пользовались, будто он хранил в себе какие-то секреты. Неприметное здание с выбеленными стенами, построенное лет сорок назад, расположившееся за давно нестриженными кустами и с чугунными воротами, за которыми начинается дорожка, посыпанная гравием. Дальше по дорожке, через неухоженную горбатую лужайку, сплошь покрытую горками, нарытыми кротами, гравий шуршит под ногами. Здесь и там непонятного вида кустарник борется за свое существование, а перед основным входом растут две акации. По стенам полз вьюн, раскинувшись на решетке, украшая стену розовато-лиловыми и пурпурно-красными цветами; окна углублены, с сетками от мошкары и со старомодными жалюзи, покрашенными в белый цвет, накрепко закрытыми от летнего зноя.

Осматривая владения, мы нашли цветочную клумбу, однако большинство цветов было выжжено солнцем: дедяник, ноготки и какие-то неопределенные розовые цветочки. С восточной стороны окна выходили на пустые поля, которые полностью отданы на растерзание траве. На полях, выходящих на дорогу, можно видеть несколько коров, за ними еще поля, а потом лес. С западной стороны располагался гараж, который соединялся с холлом коридором и отдельной дверью, а с другой стороны коридора виднелись три основные спальни, которые выходили окнами на задний дворик. Гараж использовался как складское помещение для лишних предметов мебели, шезлонгов, канистр для бензина, газонокосилки и имел вход с фасада дома. Дальше мы нашли в конце дворика небольшую кущу березок, среди которых кто-то оборудовал жаровню под шашлык. Там даже лежал уголь.

Это и было то самое местечко, куда мы прибыли на второй день нашего путешествия в тот июльский вечер. Мы выбирали второстепенные дороги, серпантином охватывающие горы, и очень устали. И оказались глубоко в самом сердце Франции.

Дом оказался заперт, как и говорилось в инструкциях, и мы раскрыли двери и ставни, чтобы впустить немного свежего воздуха. Вечерний свет проник внутрь, воздух был теплым, как паровая ванна. Густой и нависший, он предвещал дождь, а он уже надвигался из-за холмов, видневшихся вдалеке. Над холмами в долине собирались фиолетовые облака. С другой стороны дороги медленно, в унисон, тяжело шли коровы в поисках более сладкой травы; и мы наблюдали, как они передвигаются по направлению к большому лесу, а тени становятся все длиннее.

— Ну, давайте распаковывать вещи, — сказал я.

Эмма просто стояла и смотрела.

— Ну как тебе все это, дорогая?

Я обнял ее. Для меня это местечко представлялось избавлением от напряжения, запасным выходом, побегом, поиском утраченной невинности. Для меня было очень важно, чтобы и Эмме оно понравилось.

— Не знаю, — ответила она, окутанная вечерним светом, стройная фигурка в летнем платье, ее светлая кожа уже слегка покраснела. — Здесь очень тихо.

Мартин, естественно, заметил:

— Скучно.

Я ему посоветовал подождать. Я запланировал экскурсии, рыбалку на реке, даже каноэ, может быть, если мы сможем взять напрокат несколько лодок, устроить поход в горы, осмотр разрушенных замков, которые остались еще от королей Меровингской династии. И я пообещал, что поедем на берег и проведем ночь на реке, разбив палатку под звездами.

Сюзанна прыгала на кроватях, проверяя пружины, будто это были трамплины. Удобно.

Мы стали разгружаться, планируя следующие две недели, гадая, сможем ли найти действующий ресторан ближе, чем в Сен-Максиме, который был ближайшим городом. Наконец Эмма привела все в порядок. Кухня с газовой плитой и холодильником была прибрана и вычищена. Никому не хотелось двигаться, мы слишком устали от путешествия, поэтому сели поужинать холодной курицей и открыли бутылку вина.

— Может быть, такой же виноград выращу и я, — сказала она.

Расставив вещи, мы почувствовали себя немного лучше, и я, как помню, предложил:

— Давайте исследуем это место.

Дети убежали из дома на лужайку, а мы забрали последние предметы из машины. Эмма была обеспокоенно молчалива, и я понимал, что что-то не давало ей покоя. Место было чисто прибрано, в нем находились все необходимые принадлежности, вплоть до мыла в ванной и свежего белья на постелях. В нашей комнате стояли большая двуспальная кровать с современным медным поручнем в изголовье, несколько встроенных шкафов с раздвижными дверями, стол, два легких стула. Я наблюдал, как она проверила рукой, нет ли там пыли, затем вытерла руку о платье: девичья фигурка и лицо а-ля Клер Блум. Она уставилась на кровать, на которой валялись наши чемоданы, затем осторожно присела на краешек.

— Ну…

— Здесь очень неплохо, — сказал я.

Это был не совсем тот старинный фермерский дом, на который я надеялся, но нам нужно считаться с тем, что есть, а этот дом выглядел неплохо для приема гостей.

— Нормально.

Я понял, что лучше не развивать эту тему. Мне казалось, она просто не может поделиться со мной своими опасениями, что ей так и хочется сказать: я не хочу быть несправедливой, я знаю, ты хотел приехать сюда, но… но… но… И что она не могла этого сказать, потому что не была уверена в своем „но…“.

— Как ты думаешь, дети… найдут, чем занять себя в течение двух недель? — спросила она.

— Конечно. Как только разберутся во всем.

Я упомянул о своих планах, интересных местах, которые мы исследуем.

Она посмотрела на меня в поисках ободрения. Я открывал секретные уголки своей души в надежде, что она разделит со мной поучительные годы моей юности, когда просто находиться в такой стране казалось богатым и чудесным сумасшествием. Но не мог объяснить ей это и опять пошел к машине.

Когда я осматривал машину в поисках последних завалившихся вещей — набора для акваланга Мартина, — Эмма подошла ко мне. Темнело, над крыльцом включили свет, и лампа привлекала к себе все больше крупных мотыльков по мере того, как садилось солнце.

— Послушай, — сказала она.

Я подумал, что она слышит шелест их крылышек.

— Не будь глупым, — повторила она. — Здесь должен быть поблизости ручеек.

— Посмотрим утром, — отмахнулся я. — Мне кажется, будет дождь. — Мы видели вспышки, которые полыхали, словно взрывы, над далекими холмами. — Давай сначала уберем все вещи.

Но она пошла на поиски невидимого ручейка. Земля вокруг нас вся пересохла, почти что сожглась, дорога, по которой мы приехали, опустела, скот на дальнем горизонте слился с деревьями. Но она твердила, что слышит звуки, какое-то журчание, шуршание и бормотание где-то неподалеку, однако я не сомневался, что это были порывы ветра, вестника надвигающегося шторма.

Эмма исчезла за углом дома.

— Ты где?

— Ищу детей, — откликнулась она.

Мы нашли их играющими с жаровней — солидным сооружением из кирпича, видимо, такого же возраста, как и дом, предназначенным для вечеринок, которые давно ушли в прошлое: вокруг него уже выросли молодые березки.

— Эй, дети! Идите домой и угомонитесь. У вас был долгий день.

— Ну, как дела? — спросил я Мартина.

Он пожал плечами. Сюзанна заметила, что все „классно“. Я видел в зеркале, висевшем на стене в холле, лицо Эммы, напряженное и покрытое испариной. Сзади нее стояла хмурившаяся Сюзанна. Ну что ж, сказал я себе, в семейной жизни всегда так и получается, кто-то всегда чувствует себя по-другому, чем ты, нельзя угодить всем сразу. Эмма скоро успокоится и проникнется умиротворенностью этого места. Но она все возвращалась к звукам, которые, как ей казалось, она слышит.

— Нет здесь никакого ручья, — сообщили дети. — Мы облазили всю округу. Земля суше некуда.

— Должно быть, у тебя просто шумит в ушах, дорогая, — предположил я.

Губы Эммы напряглись. Когда дети ушли распаковываться в свои комнаты, она вдруг прошептала:

— Это место пугает меня…

— Что? Это место? Да почему же, ради Бога?

Она покачала головой:

— Не знаю. Оно странное…

— Ой, ну прекрати. — Я смахнул капельки пота с бровей. — Здесь очень душно. Мы все измотаны. — Пробило уже одиннадцать часов и нам нужно было укладывать детей. Мартин просил комнату рядом с нашей, а комната Сюзи находилась рядом с гаражом, эти две комнаты разделялись ванной. — Да они обе одинаковые, — возразил я. — Чистые квадратные комнаты с односпальными кроватями и комодами.

— Пап, я хочу быть рядом с вами, — стоял на своем мальчик, будто все еще боясь привидений из прошлой ночи. Сюзанна сказала, что ей все равно. С Сюзанной всегда все было в порядке.

Мы укрыли их и вышли из комнаты. В широко открытых глазах Эммы застыло невысказанное беспокойство.

— Ты выбрал этот дом, — бросила она.

— Послушай, дорогая. Все будет в порядке. Тебе просто нужно расслабиться. Нам нужно побыть где-нибудь вместе, в тихом местечке, таком, как это. Найти друг для друга место в душе.

Небольшие ссоры в Лондоне казались уже очень далекими. Я глубоко втянул в себя воздух, и мы прошли на кухню. Недопитая бутылка вина стояла на столе.

— Завтра все будет преотлично, Эм, — я налил два стакана и поднял их. — Это за нас.

— Но эти звуки… — передернула плечами она. — Здесь не может быть рядом никакого ручья. Мы находимся в милях от реки, и здесь нет никакого признака воды.

— Собирается дождь. Сейчас будет сильная гроза. Это что-то типа предвестника.

— Да не успокаивай ты меня этим, — она с трудом улыбнулась. — Ты слишком хорошо знаешь…

— Ну, может быть, это какой-то колодец…

Эмма поставила стакан.

— Скорее всего, это похоже на звуки из-под земли, — последовал ответ. — Как будто кто-то там попал в ловушку.

Наконец мы пошли спать в комнату рядом с той, где поселили Мартина. Я думал про завтрашний день, когда мы поедем в Сен-Максим, загрузимся там всякими приспособлениями, едой, туалетными принадлежностями, мороженым, напитками, словом, всем, чего нам не хватало. Посмотрим, сможем ли взять напрокат где-нибудь велосипеды и купить ракетки, чтобы играть во дворе в бадминтон. Все те вещи, о которых невозможно и думать в начале отдыха, в начале нашего первого, как я осознал, реального шанса выйти из состояния напряжения. Это всепоглощающее стремление работать, убежденность, что все это очень важно — быть рабом времени, — все это наконец-то осталось позади. Мы прикончили остатки вина.

Эмма была в ночной рубашке: легком произведении из кружев, женственном и очаровательном, но укуталась до головы в этой душной комнате.

Я разделся до трусов и уставился на нее:

— Тебе совершенно не нужны эти тряпки.

Жара просачивалась через крышу, и пот бежал у меня между лопатками. Дождь приближался, и мы видели танцующие вспышки молнии в темноте.

— Что ты имеешь в виду? Тебе не нравится?

— Нравится, конечно. Но, знаешь… Я озябла, — сказала она.

— Озябла?

— Внутри.

Я знал, что лучше не спорить. Ночью мы снова становимся произведением своих родителей. Мое детство там, в Пенсильвании, прошло в атмосфере разрушенной семьи, с отцом, приходящим от случая к случаю, в то время как мама с трудом тащила младших Фрилингов, двоих парней и девчонку, работая на износ в финансовом отделе магазинов „Димант“. Эмма же была единственным ребенком, сама себе на уме, оберегаемая любовью и стабильностью родителей в Хэмпшире, в Англии, где ее отец-полковник вышел в отставку.

„Джим, мальчик мой, Джим, мальчик мой, — услышал я предостерегающий голос мамы, хотя она умерла уже два года назад, — всегда уступай даме. Не важно, что они говорят, не спорь с ними, сынок. Ты понял, Джим?“ — и, когда я кивнул, она обняла меня.

Все же я надел пижаму и лег в кровать истекать потом рядом со своей прекрасной женой.

Эмма откинула одеяло и лежала под простыней. В комнате с открытыми окнами, но закрытыми жалюзи и сетками от мошкары было невыносимо душно. Через щели полыхали молнии.

— Я открою жалюзи? — спросил я.

— Нет, прошу тебя. Я хочу, чтобы они были закрыты.

Словно она боялась, что кто-нибудь станет заглядывать внутрь. Мы однажды испытали это, в гостинице на Корфу, когда дурачились в постели и увидели за окном парня, эдакого Подглядывающего Тома.

— Хорошо.

Мы лежали в кровати рядом друг с другом и прислушивались к раскатам грома, к шторму, разыгравшемуся над холмами. Я протянул руку, чтобы подбодрить ее, и попытался поцеловать. Она нервно ответила на мой поцелуй.

— Не сегодня, — попросила она. — Я слишком нервничаю с этим штормом.

— Что случилось? Почему тебе не нравится это место?

— Не знаю, — это было все, что она могла сказать в ответ.

— Дорогая, давай поспим немного, — прошептал я. — Завтра все покажется иным.

Вдалеке вспыхивали и сияли молнии, воздух раскалился. Должно быть, мы все вымотались, слишком устали, чтобы жаловаться после такой долгой поездки на юг: Ле-Ман, Тур, Пуатье, Лимож, Понтобан — дорожные указатели проносились у меня в голове, пока мы лежали в темноте. Я хотел так много объяснить, сказать ей, как она мне нужна.

— Эмма?

Но она уже отвернулась и отключилась.

Я стал думать о завтрашнем дне: свежий хлеб из деревни, поездка куда-нибудь на реку, чувство свободы, ощущение того, что между нами все хорошо, теплое солнышко после дождя, то, за чем мы и приехали… и медленно засыпал.