Примостившись на табуретке возле приемника, Пальцев повернул ручку настройки. Всю ночь он провозился с трансляционной сетью и теперь, закончив работу, был как нельзя более доволен. Кажется, теперь уже не придется рабочим нарекать на него. Спать, собственно, уже было некогда и радист решил «пройтись» разок-другой по эфиру.

Среди хаоса звуков он улавливал станции разных стран. Вот говорит Москва… Плохо слышно. Забивают. А это Будапешт, Вена, София. Обрывки музыки. Чей-то низкий голос, подозрительно четко выговаривая русские слова, передает об окружении Москвы… Очередная утка немецкого командования, рассчитанная на то, чтобы сбить с толку людей. А вот выстукивает телеграф…

Пальцев повернул ручку настройки на более короткие волны. Приемник засвистел, послышались позывные. Шла перекличка шифрами, передача важных сообщений, неведомых никому, кроме людей, посвященных в особую, секретную азбуку. В этих звуках скрывался целый мир тайных взаимоотношений.

Но что это?

В комнате раздалась четкая, громкая передачи цифрового шифра. Для горных условий слышимость была настолько ясной и громкой, как будто передача проводилась где-то совсем рядом, не дальше семи — десяти километров от участка…

Да. Радист больше не сомневался. Где-то недалеко работал передатчик. А что, если это враг?

Пальцев схватил тетрадку и стал быстро записывать цифры, словно нанизывая их одну на другую… Долго сидел потом в раздумье, выключив приемник. Стало нестерпимо тихо, так тихо, что слышно было, как стучало и висках.

«Нервы, нервы, дружище! — успокаивал он сам себя. — Надо всё же об этом рассказать».

Ему вдруг стало душно в аппаратной, захотелось выйти на свежий воздух.

Савченко увидел появившуюся в дверях высокую и худую фигуру радиста.

Что это вы так налегке вышли, товарищ Пальцев, без шапки? — спросил Савченко, подходя ближе. Почему сидите так поздно? Или, вернее, рано…

Радист повернул голову в сторону приближающегося парторга и ничего не ответил на вопрос. «Странный тип…»-подумал Савченко, останавливаясь возле него, и тут только увидел действительно странное выражение его лица. При слабом свете электрической лампочки глаза на усталом лице радиста казались испуганными.

Вы нездоровы, товарищ Пяльцев?

Нездоров? Да. Впрочем, нет. Я-здоров. Вот только… зайдите-ка лучше в аппаратную.

Недоумевая, Савченко переступил порог вслед за ним.

То, что рассказал, сбиваясь и волнуясь, радист, вставило Савченко крепко задуматься… Да… В горах неблагополучно. Вряд-ли вблизи работала наша станция. Кажется, некому. Где-то затаились враги. Здесь, в глубоком тылу, тоже идет война. Надо быть настороже каждую минуту. Но кто? Кто? Неужели кто-то ходит среди них, может быть, разговаривает с ним, с Савченко, здоровается, шутит… Руки Савченко сжались в кулаки.

Он смотрел на цифровые записи в тетради. Сообщение врага. Как важно было бы расшифровать его. Надо немедленно сообщить Морозу.

Радист мучительно закашлялся, на лице его выступили багровые пятна. Савченко участливо посмотрел на него и словно почувствовал себя виноватым. Да ведь радист — совсем больной человек! Поневоле будешь хмурым и неразговорчивым.

— Вот что, товарищ Пальцев, — мягко сказал он, — перепишите мне эту шифровку и идите отдыхать. Нехорошо вы кашляете…

Радист махнул рукой.

— Я давно кашляю. Пойду в ущелье, немного поработаю. На воздухе мне легче.

— Э-э, нет. Лопатой вы не работник. Сделайте то, что я вас прошу, и идите домой.

— Нечего мне дома делать, — раздраженно пробормотал Пальцев.

В его словах Савченко неожиданно услышал прорвавшуюся тоску одинокого человека.

«Эх, не умею я еще распознавать людей! — сердито подумал Савченко. — Вот подозревал этого неприветливого человека, не расспросил, не узнал, что у него на душе… А он просто больной и, может быть, несчастливый человек. А кто-то другой, приветливый и добрый, творит у меня за спиной свои черные дела…»

— А еще скажу — думал я хуже о вас, Пальцев, признаюсь — ошибся. Как хорошо, что ошибся, — сказал он, пряча в карман листок с аккуратно переписанными радистом цифрами.

Савченко ушел, а удивленный Пальцев еще долго смотрел ему вслед и, может быть, впервые за свое пребывание в Сарыташе по-хорошему улыбнулся, как человек, вдруг почувствовавший, что он больше не одинок.