Чернов, не раз хваставший своим железным здоровьем, неожиданно заболел жесточайшим гриппом и пролежал в постели добрую неделю. Жене о своей болезни он не написал, со смутным беспокойством подумав о том, что

Лидия может приехать и тогда разрушится что-то бережно им хранимое, дорогое, то, что связано было с мыслями об Ирине и короткими встречами с ней.

Лидия прислала телеграмму: «Здорова. Деньги получила. Талочка тебя целует».

Владимир Константинович невесело усмехнулся. Даже письма ласкового не может написать. Хотелось равнодушно махнуть рукой, по, несмотря на все старания, равнодушия не было, а была обида и глухая, притаившаяся глубоко внутри боль.

Несколько раз его навещала Ирина. И всегда приходила не одна. Однажды он сказал ей:

— Я хотел бы поговорить с вами… Мне нужно так много сказать вам…

Она растерянно посмотрела на него, оглянулась на сидевшую поодаль с тетей Сашей свекровь, которая пришла вместе с ней. И сейчас же встала, собираясь уйти.

— Мне так хочется побыть с вами вдвоем… — тихо сказал Чернов. — Вы придете?

Владимир Константинович… Вам не надо ни о чем говорить… — беспомощно сказала она.

Обещайте, что вы придете… Без провожатых, настойчиво твердил Чернов.

Аксинья Ивановна, закончив разговор с тетей Сашей, направилась к ним.

— Перестаньте… Хорошо, я приду, — прошептала Ирина. Она сама не знала, как это получилось, что она ответила согласием на его просьбу.

Аксинья Ивановна, внимательно посмотрев на них, заговорила о делах своей столовой.

Через день Ирина зашла. Но не одна, а с Сережей- Чернов с легкой укоризной посмотрел на нее.

Разговаривать пришлось, главным образом, с Сережей, так как у мальчика всегда было о чем поговорить. Улучив минуту, когда он занялся журналом, Чернов сказал:

— Вы стали мне необходимы. Ирина… Я просто не могу без вас…

Она испуганно откинулась на спинку стула,

— Нет! Нет! Это невозможно, Владимир Константинович. Не надо, очень вас прошу, не надо говорить, об этом! Я очень ценю ваше… ваши чувства, но я ничего не могу сказать вам… И не должна…

Владимир Константинович долго смотрел на нее и молчал.

— Я понимаю вас… Ирина Васильевна, — грустно сказал он наконец.

Но Чернов не понял ее. Она сама не понимала себя. Вернувшись домой, Ирина в смятении долго сидела на скамеечке у печки — единственном месте, где можно было согреться в их комнате. Мало-помалу определилось решение. К Чернову она больше не пойдет. Ей не нужно ходить туда, потому что… потому что он любит ее, а она-., она тоже может… Нет, это неправда! Она просто испытывает сочувствие к этому одинокому, грустному человеку. Какая у него жена? Говорят, красивая. Но она, кажется, не любит его. Об этом тоже говорят здесь. Поэтому он так одинок. Но всё равно. У него есть семья, дочь. Вернется жена и они опять будут вместе. Мало ли чего не бывает в семье. И зачем ей думать о человеке, которого она знает всего четыре месяца?

Ирина никак не могла согреться, куталась в платок и подбрасывала дрова в печку.

Разве после того горя, которое ей принесла гибель мужа, она может думать о ком-нибудь другом? Она любила Николая. «И разве так бывает, что после одной любви приходит другая? Разве так бывает?» — шептала Ирина, глядя в озаренную красным пламенем дверцу. И ей вспомнились стихи одного поэта:

«Не всегда иди навстречу счастью…»

Дня через три после посещения Ирины Владимир Константинович сделал попытку выйти из дому, но почувствовал в коленях страшную слабость. Досадуя, он сел перечитывать старые газеты. Потом подошел к окну. Из окна было хорошо видно дорогу, которая терялась за крутым и высоким выступом горы. Дальше, над безмолвным простором долины, белели остроконечные пики Заалайского хребта. Над ними проносились легкие перистые облака.

«Эх, и красив же наш Памир! Суровый и величественный горный край…» — с восхищением подумал Чернов.

Перед окном появился Сережа на лыжах, с палкой в руке, за конец которой ухватился зубами пес Нерон, таща мальчика за собой. Следом за Сережей на лыжах шагал Чен. Они оба громко смеялись.

Владимир Константинович постучал в окно. Сережа подбежал, прижался лицом к стеклу, смешно приплюснул нос.

— Сережа! Может, в шахматы сыграем, а?

Сережа мигом отпрянул от окна и через минуту оба мальчика уже возились в прихожей, ставя в угол палки и лыжи. Нерон прыгал на крыльце и царапал лапами дверь.

— Что же ты, брат, так долго не приходил? — полушутя упрекнул Владимир Константинович Сережу.

— А мы же с мамой недавно были у вас.

— А как твои дела, Чен?

Мальчик посмотрел на Сережу и застенчиво улыбнулся.

— Хорошо, — ответил он.

Они втроем вошли в спальню и устроились за письменным столом. Сережа и Чернов играли в шахматы. Чен, приоткрыв рот, с увлечением следил за каждым ходом. Он еще только постигал эту сложную игру.

— А сегодня по радио передавали, что наши здорово фашистов бьют! Под Новороссийском, — передвигая пешку, сообщил Сережа. — Скоро Кубань освободят и мы уедем.

Чернов взялся за фигуру да так и застыл.

— Как это — уедем?

— Так, уедем. Поездом. Потом — пароходом!

— Это кто же сказал? Что ты выдумываешь?

— Мама бабушке говорила. В Пятигорск, к тете Дуне поедем.

Мама говорила?

— Ага.

Владимир Константинович сделал неверный ход.

— Шах королю, — услышал он голос Сережи.

Шах? Погоди… мы сейчас вот сюда его…

Куда? Вам же мат! — торжествующе воскликнул Сережа.

Да, брат, выходит, мат… — грустно согласился Владимир Константинович, думая совсем о другом.

— Если хотите, можете переходить, — великодушно предложил Сережа.

— Нет уж. Не всякую ошибку исправишь…

«Не всякую ошибку исправишь», — повторял он, расхаживая по комнате, когда мальчики ушли.

Как он сразу не понял, что глубоко безразличен ей? Просто, она была по-женски мягка и ласкова с ним. Пожалела заброшенного мужа, связала перчатки… А теперь собирается уезжать. Ну, что ж… Довольно об этом думать.

Но он ходил и ходил по комнате и, забыв о своем решении — не думать, всё думал о женщине, которая принесла в его жизнь то, чего он страстно всегда желал и чего так не-хватало ему до сих пор…