1. Балалайка
Митя любил балалайку. Отец рассказывал сыну про свою жизнь в армии, про то, как он играл в солдатском оркестре. У отца были ноты, но он говорил:
— Ты ещё маленький. Пока играй по слуху.
Отец научил сына правильно держать инструмент, и Митя начал наигрывать песни. Но отец уехал на строительство, и трогать балалайку мать запретила.
— Не смей! Вдруг сломаешь!
— Папа же давал! Он же мне позволял…
— Вернется, тогда как захочет. Без него — не разрешаю!
Но тайком от матери мальчик всё-таки играл. И сейчас он запер дверь, прикрыл окно, осторожно снял инструмент. Играл Митя с каким-то особенным чувством.
Стыдно брать балалайку крадучись, но радостно слушать её голос! Задумчиво, тихо перебирал он струны, и балалайка грустила вместе с ним. Потом, незаметно для себя, перешёл на песню, любимую песню отца:
слова превращались в звуки. Песня, как волшебная птица на сверкающих крыльях, парила над ним.
Он видел синеву широкой, спокойной реки. Видел чёлн и гребцов, молодых дядьев, что прежде жили в деревне, а теперь служили в армии. Он играл о них…
Вдруг совсем рядом Ленкин голос смело ворвался в песню:
Мальчик вздрогнул, поднял глаза: окно было распахнуто, опираясь руками о подоконник, как кошка, выгнув спину, сидела Ленка. Космы рыжих волос, точно перья красного петуха, отсвечивали огнем.
Не мигая, на Митю смотрели зеленые глаза.
— Убирайся! — возмущенно крикнул он.
Ленка, прислонив огненную голову к стене, спокойно сказала:
— Я буду петь, а ты играй: «Призадумался, пригорюнился…»
— Убирайся! — повторил он.
Припомнилось, как вчера вмешалась она в игру. Как нахально кричала: «Кто теперь в войну играет? Мы за мир во всем мире, а вы, дураки, в войну играете! Вообще в нашем дворе какие-то отсталые мальчишки!»
— Убирайся!
— А вот не уйду! — под веснушками круглые щеки её покраснели.
— Вон! — задыхаясь, крикнул Митя и, глядя в ненавистные зеленые глаза, левой рукой все ещё прижимая к груди балалайку, замахнулся правой.
— А ну, ударь! — дразнила она.
Взбешённый, он кинулся к окну и выронил балалайку.
С жалобным стоном балалайка ударилась о подоконник. Ленка взвизгнула, спрыгнула с окна. Митя наклонился, схватился за гриф и, потрясенный, стоял, держа в руке какую-то диковинную лопату с обвислыми струнами. Светло-желтые деревянные дольки валялись на полу.
— Вот тебе мать-то задаст! Отцову балалайку разбил, бессовестный! — услыхал он злорадный голос.
Высунувшись из окна, Митя отчаянно закричал:
— Ребята! Ребята!
Ленка исчезла. Митя закрыл окно, с трудом удерживая подступившие слёзы, подобрал рассыпанные дольки, засунул их под комод, запер дверь, спрятал ключ в условное место и выбежал на улицу.
2. Загадочное объявление
моему приходу все перемотай! Слышишь? — После истории с балалайкой мать стала строже и, уходя, всегда давала сыну какую-нибудь работу.
Мальчик понимал, что провинился, и, чтобы загладить вину, выполнял все её приказы. Каждый раз, когда Митя смотрел на место, где прежде висела балалайка, у него тоскливо щемило сердце.
Сейчас так хотелось и поиграть, и побегать с ребятами, а надо перематывать шерсть!
Моток синей шерсти натянут на спинки двух стульев. Он ходил вокруг, осторожно распутывал, ослаблял натяжку, продевал клубок сквозь плотный моток, потом раздвигал стулья и снова ходил и ходил…
Надо внимательно следить, чтобы не было обрыва. Моток худел, клубок толстел.
Хорошо бы этим клубком поиграть в футбол! От удара ногой он, наверное, здорово полетит! Но об этом можно только мечтать.
Пальцы устали крутить клубок. Надоело ходить по кругу.
И все из-за Ленки!
— Рыжая! — зло пробурчал Митя. Наконец нитка соскользнула со спинки стула. Мальчик с облегчением вздохнул, положил клубок на комод, расставил стулья.
— Мить! Скорей! Петр Иванович сейчас придет!
— Иду! — откликнулся Митя.
Еще вчера ребята прочитали наклеенное у входа в дом объявление:
Детей младшего школьного возраста просят зайти в клуб ЖЭК завтра (4-го) в 11 ч. утра.
Зав. культкомиссией.
К 11 часам все собрались у закрытых дверей клуба.
— Как думаешь, что скажет Петр Иванович? — спрашивала Лена свою голубоглазую подружку Олю.
— Может, в детский театр на утренник устроит?
— Нет!
— А что?
— Не знаю! Я голову ломаю, ломаю и не могу придумать.
Подошел Андрюша.
— Ты ничего не слыхал? — спросила Оля.
— Нет!
Вбежал Митя.
— Зачем нас Петр Иванович звал, знаете?
— Нет.
В это время в воротах показался высокий заведующий культкомиссией. «Наш культурник» — так звали его ребята. Он шел, слегка прихрамывая, опираясь на палку. Ребята кинулись к нему.
— Петр Иванович, милый! Мы ждем, ждем, — впиваясь глазами в спокойное его лицо, затрещала Лена.
— А? Петр Иванович, а? — спрашивал Андрюша, вытягивая шею и закидывая светловолосую голову.
— Петр Иванович, миленький! — прыгая возле него, повторяла Оля. — Что?
Боря и Митя молча переглянулись.
— Сейчас, сейчас! — Петр Иванович открыл дверь и сделал рукой пригласительный жест: — Гуси-лебеди, домой! Вот что, друзья мои, — начал он, сев за свой стол. — Разговор будет короткий. Я поговорил в нашем районном отделе народного образования. Сказал, у нас в доме ребята способные: поют, играют, рисуют, танцуют. Одним словом, искусство любят… Так вот. В нашем районе есть Дом художественного воспитания детей. До поступления в музыкальную школу Боря Смирнов там занимался. Он вас туда и отведет. Там все — танец, рисование, музыка, пение, — все искусства…
— Ой! — вскрикнула Лена, всплеснув руками. — Ой, Петр Иванович! Миленький, спасибо! Если бы вы…
— Помолчи! Смотрите, не осрамитесь! Где Вася? Он стихи хорошо читает.
— Ой! — засмеялась Лена, пригнув рыжую голову к плечу. — Мухи дохнут, как он стихи говорит!
— Молчи! — возмутился Митя. — Один раз сама запела так, что всем худо сделалось!
— Спокойно! — скомандовал Петр Иванович. — Без колкостей! Придете туда — с учителями повежливее. Сделают замечание, отвечать — слушаю! Разговаривать деликатно, смотреть приветливо. Не так, как, например, ты, Митя, волком глядишь.
— Я же на Ленку…
— Ни на кого волком не надо!
— Да как же мне на неё глядеть, если из-за неё папкина балалайка разбилась?!
— Я не виновата! — крикнула Лена. — Я твою балалайку пальцем не тронула! Я просила только: поиграй. Ты сам уронил!
— Ваша балалайка у меня в печенках сидит! — перебил Петр Иванович. — Митина мать с ума сходит.
— Балалайку можно починить, — вмешался молча слушавший Боря.
— Милый, — попросил культурник, — узнай, где и сколько стоит!
— Хорошо!
— Я заработаю, — горячо откликнулся Митя. — У нас в доме одна женщина гряды звала полоть. У неё огород на даче. Сказала: «Я заплачу».
— Обсудим вопрос о балалайке. Решим раз и навсегда. По-моему, Лена, твоя доля вины тоже есть, — твёрдо сказал Петр Иванович, глядя ей в глаза.
— Я… — краснея, начала Лена.
— Постой! Он поступил очень плохо. Он виноват: нельзя так раздражаться! Но и ты хороша! Поставь себя на его место: ты поёшь, у тебя душа песней исходит, а тебе бубнят и бубнят, надоедают. Ты ведь рассердишься?
Девочка молчала.
— Ну, отвечай, рассердишься?
Она опустила глаза, и лицо её залилось румянцем.
— Ну вот, ребята, — оглядывая всех, сказал Петр Иванович. — Как по-вашему, Лена виновата?
— Виновата! — крикнули мальчики.
— А ты как? — спросил культурник Олю.
— Не знаю…
— Как так не знаешь? Ведь если бы она к нему не лезла, он бы балалайку не разбил, значит, доля её вины есть!
— Есть, — нерешительно подтвердила Оля.
— Значит, так. Обсудили и вынесли единогласное решение: виноваты оба. Вместе и вину исправляйте. Деньги заработаете и почините балалайку. Он гряды поедет полоть, и ты с ним поедешь.
— Спасибо! — вскинулась Лена. — Он меня там и отколотит!
«Знает кошка, чьё сало съела!» — прищурившись, подумал Митя.
— Мить! — Петр Иванович испытующе взглянул на мальчика. — Драться не будешь? Что же ты молчишь? Неужели, если бы она хотела свою ошибку исправить, работала бы с тобою рядом, ты бы вдруг на неё накинулся?
— Нет! — уверенно сказал Боря. — Он бы её не тронул. Правда, Митя?
Митя молчал.
— А ты как думаешь, Андрюша?
— Думаю, драться бы не стал, — подтвердил Андрюша.
— Ну, как же, Митя?
Мальчик поднял глаза и сказал твёрдо:
— Нет, я бы её не тронул.
Но Лена смотрела недоверчиво.
— Эх ты! — Митя презрительно прищурился. — Боишься?
— Ничего я не боюсь, — краснея, воскликнула Лена.
— Давайте все вместе поедем полоть! — весело предложила Оля. — Что же ему одному-то. Мы у Евгении Александровны выполем, может, и еще у кого. Возьмем, да и поедем! За городом хорошо!
— Ну вот мы и рассудили: значит, балалайку починим. Ну, как? — спросил Петр Иванович. — Справедливый суд?
— Справедливый! — закричали ребята.
3. Настоящий учитель
оря остановился у подъезда большого серого дома.
— За мной!
Дети вошли в просторное помещение. В глубине — барьер. За ним виднелась широкая лестница. У барьера сидела женщина. Боря поклонился.
— Здравствуйте! — сказал он. — Мы к Вере Сергеевне.
— Проходите! — ответила женщина, оглядывая ребят.
Поднялись по лестнице.
— Хорошо! — оглядывая украшенный цветами и картинами зал, заметил Андрюша.
— Хорошо! — согласился Митя.
Боря сделал знак. Дети молча пошли за ним. Длинный узкий коридор. Ряды закрытых дверей.
— Ну, друзья, сейчас, как в сказке — перед нами три дороги. Вася! Ты идёшь по рисовальной — иди в комнату номер двенадцать, там спросишь учительницу Марию Фёдоровну.
— Не хочу один.
— Глупости! Дадут бумагу, карандаш, и будешь рисовать. Андрюша и Лена пойдут по хоровой дорожке, а ты, Митя, вон туда, по коридору направо, комната номер семнадцать. Скажешь старосте, что Михаил Николаевич обещал тебя прослушать. Твоя дорожка балалаечная: трень-брень, трень-брень, выше города плетень! — шутливо пропел он, делая вид, будто играет на балалайке. — Оля — в балетную группу. А потом встретимся внизу. Танцы — дело общее!
Митя пошёл по коридору, глядя на таблички над дверями. Вот и семнадцатая комната. На табличке надпись: «Класс народных инструментов». Он услыхал, как за дверью кто-то тихонько наигрывал «Подмосковные вечера».
Приоткрыл дверь.
Огромное, во всю стену, окно. У окна сидел мальчик и с увлечением играл на балалайке.
Митя слушал и разглядывал музыканта. Он впервые видел такого беловолосого мальчугана, больше похожего на хорошенькую девочку.
Почувствовав на себе его взгляд, мальчик поднял голову и недовольно спросил:
— Ты что?
— Я от скрипача Бори Смирнова, — торопливо объяснил Митя. — Он сказал, что Михаил Николаевич обещал меня прослушать.
Митя произнес это твердо, глядя в недружелюбные глаза, и заметил, как сразу изменилось выражение лица маленького балалаечника.
— Ага… — протянул тот и улыбнулся. — У Веры Сергеевны записался? — спросил, разглядывая Митю. — Записался? — повторил он.
— Да.
— А что ты играешь?
— Песни.
— Какие?
— Разные… А ты тоже в кружке?
— Я староста.
Митя понял — мальчик этим гордится.
— По нотам играешь? — спросил староста.
— По слуху.
— По слуху — ерунда. Любительщина! — мальчик пренебрежительно махнул рукой. — Как тебя звать?
— Митя.
— А меня — Валерий. Садись. Подожди. У меня тут один переход не получается.
И он снова начал играть.
В комнату вошел толстый, растрёпанный мальчик. В руках он держал балалайку в чехле. Следом за ним вошли еще трое ребят, тоже с инструментами.
«Они все меня постарше, — определил Митя. — Наверно, уже хорошо играют».
Он с завистью смотрел, как мальчики вынимали свои балалайки.
«А как же я-то? На чём буду играть?» — тоскливо подумал он.
— Ребята, сейчас Михаил Николаевич придёт, — перебивая его мысль, сказал староста. — Приведите себя в порядок!
Мальчики стали причёсываться, оправлять воротнички, куртки.
— Петька! У тебя опять копна на голове! Лень в парикмахерскую сходить! Михаил Николаевич будет недоволен: «Из стада диких!» Сейчас же причешись!
— Я расчёску потерял, — добродушно ответил толстяк, пухлой рукой приглаживая русые лохмы.
Дверь распахнулась. Высокий, стройный человек с гладко зачёсанными темными волосами, с живым взглядом серых глаз остановился и оглядел учеников.
Митя смотрел на него не отрываясь: все было в нём хорошо — широкие плечи, быстрое движение, с которым он вошёл и вдруг замер на пороге, приветливый взгляд умных глаз, уверенность и большая доброта, которой, казалось, светился стройный этот человек.
— Здравствуйте, Михаил Николаевич! — загалдели ребята.
— Здравствуйте! Здравствуйте! — отвечал музыкант. — Уважаемый староста, раздавай ноты.
Староста, окружённый ребятами, подошёл к шкафу.
Музыкант поманил Митю.
— От Бори Смирнова? — тихо спросил он, прищурив блестящие глаза. — Музыку любишь?
— Очень! — так же тихо ответил мальчик. — Очень, — твердо повторил он, вглядываясь в красивое, смуглое лицо.
— Прекрасно! — одобрительно заметил музыкант. — Тебя Митей зовут?
— Да.
— Валерик, дай Мите балалайку. Играй!
Митя переиграл всё, что умел. Закинув черноволосую голову, полуприкрыв глаза, музыкант внимательно слушал, роняя тихо, когда Митя замолкал:
— Еще что?
Вначале Митя смущался, но это прошло. Увлекали любимые мотивы, и он позабыл, что играет не дома.
Музыкант видел в Мите способность погружаться в звуки, отметил гибкость худых, но сильных пальцев, а Митя играл, играл и вздрогнул от неожиданности:
— Довольно!
Мальчик испуганно взглянул на учителя, но увидел доброе выражение его лица и ободрился.
— Во-первых, сидишь ты неудобно и некрасиво. Сядь на край стула. Ноги прямо. Так. Носки раздвинь. Левую ногу выдвинь немного вперёд. Взгляни — все твои товарищи сидят правильно. Встаньте, ребята! Смотри! — сказал учитель. — Садитесь!
Митя заметил, как легко и ловко ученики вставали, садились, и он старался повторить их движения.
— Балалайку ты держишь правильно. Кто тебя учил?
— Папка.
— Почему «папка», а не «папа»?
— Папа, — поправился Митя, опуская глаза под острым смеющимся взглядом.
— А папа где учился?
— Он когда в солдатах был, так в оркестре балалаечном играл. Да он говорил — у нас в роду все сызмала балалаечники. Вся наша деревня балалаечная.
— А как же называется эта ваша балалаечная деревня? — все так же улыбаясь глазами, спросил музыкант.
— Марьино.
— Так-так, — весело проговорил музыкант. — Стало быть, ты свой род ведёшь от коренных балалаечников? Ноты знаешь?
— Знаю. Я с первого класса в школьном хоре пою.
— А сейчас в котором?
— Перешёл в четвёртый.
— Сколько же тебе лет?
— Исполнилось десять.
— Значит, ты прожил две пятилетки? Солидный мужчина!
Он сказал это серьёзно, но в прищуренных глазах мальчик подметил усмешку.
— Те две пятилетки были простые, — продолжал музыкант, — а эта будет музыкальная. Ладно?
— Ладно, — повторил мальчик.
— Вот мы её сейчас и начнём, — сказал музыкант. Спой, пожалуйста, гамму.
Митя точно и ровно пропел гамму.
— Так. Хорошо. А теперь займёмся постановкой пальцев. У Пушкина Сальери говорит:
Вот и мы будем пока этим заниматься — развивать беглость пальцев да слух. Начнём с самого простого упражнения. Оно состоит всего лишь из трёх нот. Валерий, дай учебник!
Музыкант взял балалайку.
— Смотри!
Мальчик внимательно следил, как легко и ловко задвигались его гибкие пальцы.
— Нота «си» как пишется?
— На третьей линейке! — радуясь, что он это знает, быстро ответил Митя.
— Упражнения для первого и второго пальцев левой руки будешь играть так: ноту «си» надо играть, прижимая струну «ля» на втором ладу.
Митя внимательно смотрел, слушал и старался точно повторять то, что показывал ему учитель. Он обрадовался, видя, как повеселело лицо музыканта.
— Так, — сказал он. — Так! Работать надо, много надо работать! Играй понемногу. Пять минут поиграй, отдохни, а потом опять.
И, заметив, что лицо мальчика стало грустным, музыкант весело сказал:
— Ничего, малыш, это только начало!
Это тоже Пушкин сказал. Дома приготовь хорошенько эти упражнения, а на следующем уроке пойдём дальше.
— Дома… — в замешательстве пробормотал Митя, краснея. Ему стало так жарко, будто его обдали горячей водой. — Балалайка… она… сломалась… Её надо чинить.
— Ну, что ж, пока возьмёшь вот эту нашу балалайку. Но смотри, — прибавил он, строго взглянув на мальчика, — чтобы была в полном порядке. Значит, будешь работать дома. Возьмёшь первые два номера. — Он отметил карандашом и протянул учебник Мите: — Учись играть по нотам. — Взглянул на Митю веселым острым взглядом и обратился к ученикам: — Начнём, ребята!
Мальчики настраивали балалайки. Играли порознь, вдвоём, втроём. Митя не заметил, как прошло время.
— Ну, а теперь отдыхайте. — Михаил Николаевич потрепал Митю по плечу: — Ничего! Дела пойдут! Начинай свою пятилетку!
Митя смущённо пробормотал:
— Я буду…
«Эх, дурак! Надо было спасибо сказать!» — огорченно подумал он, глядя на дверь, в которую вышел учитель.
4. Балалайка оживает
ебольшая светлая комната. На полках — скрипки, виолончели, флейты, куски досок, деревянные бруски. У окна — станок. За станком невысокий старичок обтачивал отрезок дерева.
Молодой рабочий у большого стола, заваленного инструментами, очищал трехгранную дольку балалайки.
Митя стоял возле стола и следил за работой мастера.
Старичок сказал молодому:
— Я пойду обедать.
— Идите, — ответил молодой, продолжая дело.
Старик ушёл. Митя не отводил глаз от руки рабочего.
— Знаешь что, милый, — наконец сказал тот: — Уходи! Хочешь, чтобы балалайка звенела?
— Хочу! — горячо отозвался Митя.
— Тогда уйди. Нашу работу Михаил Николаевич хвалит. А он ведёт класс народных инструментов и понимает в них толк.
Осторожно очищая клей, после некоторого молчания мастер сказал:
— Скрипач Боря Смирнов, что принес балалайку, твой товарищ?
— Да, — ответил Митя.
— Товарищ у тебя хороший. Такую дружбу береги. Не бросайся ею, как этой балалайкой. Балалайку починить можно. А дружба — её не склеишь. Если в ней трещина, это, брат, конец дружбе. Да! Балалаечка у тебя первосортная. Как она к тебе попала?
— Папкина.
— Так… Балалайку эту делал мастер из села Марьина, в бывшей Тверской губернии, Налимов. За свои балалайки он на всемирной выставке в Париже получил золотую медаль. Вот какую балалайку ты мог загубить!
— Правда? — испуганно спросил Митя.
— Правда.
— Папа этого мне не говорил.
— Может, он и сам не знал. Откуда она ему досталась?
— От его старшего брата, а тому от деда.
Рабочий соединил две дольки по шву и, прищурив глаз, посмотрел на свет.
«Боря рассказал, как я разбил её…» — подумал Митя. Стало неловко. Он вздохнул, наблюдая, как рабочий, соединив части, смотрел на свет.
— Проверяете, плотно ли? — спросил он, хмуря брови.
— Точно, — усмехаясь, отвечал рабочий. — Смекнул? Молодец! Хочешь ко мне в ученики?
— Нет! — решительно сказал мальчик. — Я хочу в музыканты.
— «В музыканты!» — насмешливо протянул мастер. — А как ты думаешь, кто главней, музыкант или рабочий?
— Музыкант! — уверенно ответил Митя, оглядывая фигуру молодого парня в засаленной чёрной шапочке, в синем запятнанном переднике.
— Вот и врёшь! — хитро сощурив глаза и снова проверяя соединённые дольки, ответил парень. Главное — рабочий. Рабочие, допустим, сложат руки, и всё! Инструменты старые поизносятся, а новых не будет! Вот и смерть твоей музыке!
Митя озадаченно посмотрел на него, а тот отложил очищенные дольки на гладкую отшлифованную доску, взял неочищенную и принялся с неё соскабливать клей.
— Ты сказал — главное музыкант. Я сказал — главное рабочий, и оба мы соврали.
— Почему?
— Потому, что как рабочий без музыканта, так и музыкант без рабочего жить не могут. Без них музыки нет! Есть ноты, а музыки нет! Рабочий да музыкант — это, брат, музыка! Наша мастерская маленькая. Мы обслуживаем только консерваторию, да училище при ней, да школу детскую, да Гнесинский, да всех наших музыкантов. А есть большие фабрики, там рабочие делают пианино, баяны, гармонии, струнные инструменты. Таких, как я, музыкальных рабочих тысячи! Страна-то у нас огромная!
— Да, мой папка работает на Востоке, а мама говорит — на краю света!
— Вот видишь, и там тоже школы, консерватории, клубы… Всем инструменты нужны. Мы, рабочие, музыку любим и служим ей, на концертах наших музыкантов бываем. Расти большой, может, и тебя когда-нибудь послушаем…
Он говорил, а мальчик следил, как руки уверенно и быстро снимали ножом старый клей и осторожно укладывали в ряд очищенные дольки. Митя заметил, что концы пальцев и ногти парня темно-желтые. «От лаков и от красок», — сообразил он.
— Так-так, будущий музыкант, — насмешливо, взглянув на Митю, сказал мастер. — Балалаечку мы тебе починим, а сейчас уходи. Разговору у нас с тобой полный ящик, а инструмент оживает в тишине. Приходи недельки через три и получишь балалайку в исправности.
— Через три? Ой! — разочарованно воскликнул Митя. — Почему же?
— А потому, друг любезный, потому, что разбить можно в один миг, а починить в один миг нельзя. Для этого надо много времени.
— Ладно, — упавшим голосом согласился Митя. — Когда?
— После двенадцати.
…Мать встретила словами:
— Письмо от папы. Едет в отпуск!
— Уже едет? — вскрикнул Митя.
— Да что ты! Что ты! Побледнел весь! Вот читай — награжден грамотой. Через три недели будет дома.
Митя читал письмо, а мать смотрела на него покрасневшими от слез глазами.
— Чего ты плакала, мам? — спросил Митя, бережно складывая листок. — Ведь скоро папка будет с нами.
— От радости, сынок. Балалайку-то принеси, чтобы не огорчить.
— Завтра сбегаю в мастерскую, попрошу…
На другой день друзья отправились в мастерскую.
— Прямо делегация! — усмехаясь, сказал старый мастер, после того как они, перебивая друг друга, упрашивали поскорей починить балалайку. — Ладно, для строителя, так и быть, сделаем.
Они ушли обрадованные и ровно через неделю явились в мастерскую. Там был один старик. Митя вынул деньги и стал отсчитывать.
Старик зорко следил за его движениями.
«Жадный!» — подумал Митя, перехватив его взгляд.
— Вот! — солидно сказал он, — проверьте, пожалуйста.
Старик вздохнул, взял одну бумажку, положил под доску. Остальные деньги придвинул к мальчику.
— Беру стоимость клея, — сказал он, — остальные получай обратно.
— Почему? — спросил Митя, удивленно глядя на мастера.
— Потому что знаю, как ты эти деньги заработал. Ты в консерватории бывал?
— Нет.
— На это купите себе билеты в Большой зал консерватории. Будет концерт народных инструментов. Один ученик Михаила Николаевича выступает. Отличный балалаечник! И, — прибавил он, остро взглянув на Митю, — запомни: инструмент надо беречь!
— Спасибо! — тихо сказал Митя, опуская глаза под пристальным взглядом мастера.
Но билетов ребята не достали: все билеты были проданы.
— Знаете что, — предложил Митя, — эти деньги мы спрячем, а потом заранее купим билеты на такой концерт.
Так и решили.
Балалайку торжественно принесли домой. Мать повесила её на прежнее место.
На уроке Митя сказал учителю:
— Спасибо за вашу балалайку, Михаил Николаевич! — И с гордостью: — У меня теперь дома есть своя.
— Знаю, знаю, улыбаясь, ответил музыкант. — Я был в нашей мастерской и даже поиграл на твоей балалайке. Знаменитый мастер делал— Налимов! Береги её. Здесь играй на этой. Вырастешь — и у тебя такой прекрасный инструмент! На нём и играть надо прекрасно!
5. Концерт
о радио Митя часто слушал концерты из Центрального Дома работников искусств, и сейчас, совершенно для себя неожиданно, попал сюда! Сидит он в переполненном зале, среди взрослых. Ребят только двое — Валерка да он. В руках у Мити пригласительный билет. У многих такие же сложенные книжечкой билеты. На обложке два портрета: его учитель, Михаил Николаевич, и гитарист, которого Митя еще не знает. Валерка шепчет:
— Спрячь, чего мусолишь?
Митя ничего не ответил — потёрся носом о билет и улыбнулся.
Он знает наизусть, что написано на билете, но все-таки с удовольствием перечитывает.
«Уважаемый товарищ! — это он перечитывает дважды. — Правление Центрального Дома работников искусств приглашает Вас на творческий вечер заслуженных артистов и лауреатов Всероссийского конкурса артистов эстрады…»
Билет Мите дал учитель после занятий.
— Ты в ЦДРИ бывал?
— Нет!
— Все мои ученики там были. На! Валерик тебя проведёт.
И вот Митя сидит рядом с празднично разодетым Валериком и нетерпеливо ждёт начала концерта. Но вместо музыкантов на сцену вышел толстый дядя и стал рассказывать, с каким успехом они выступали у нас и за границей.
Наконец появились музыканты, и всё куда-то отступило: и люди, заполнившие зал, и Валерка с его необыкновенным галстуком. Один человек существовал для Мити. Мальчик по-новому видел его. Он ласково обнимал тонкий гриф балалайки, быстрые пальцы левой руки прижимались к струнам, а кисть правой руки летала над ними. Никогда Митя не слыхивал такого веселья! Музыкант встряхивал головой так, что черная прядь плясала над лихо приподнятой бровью, и всё смеялось в нём — и склонённое над балалайкой заостренное лицо, и как бы от смеха вздрагивающие плечи. Казалось, вот-вот он вскочит и понесётся в плясе. А он ладонью ударил по корпусу балалайки, встал, за ним встал и гитарист, и оба низко поклонились. А люди, люди — что с ними делалось! Казалось, что хлопали не людские ладони, а в зал ворвался ураган. Музыканты стояли и улыбались этой всеобщей радости. Публика аплодировала и кричала: «Браво! Браво! Бис!»
Из-за кулисы вышел тот же толстый дядя, что-то спросил у музыкантов и громко объявил:
— Шуберт, «Серенада».
Митя не раз слыхал по радио, как пели «Серенаду», но то, что сейчас услышал, было прекраснее пения. Раздались тихие-тихие, ласковые звуки, и Митя восторженно замер, и грустно было ему и слушать и смотреть, как постепенно бледнели разгорячённые щеки музыканта и как новое выражение печали и нежности появилось на твердом мужском лице. Выражение это напоминало ему лицо матери, когда она напевала тоскливую песню. Мите понравилась и гитара, но балалайка была для него родной — он знал и любил её с тех пор, как помнил себя. Малышом он привык слушать игру своего папки и грустил и улыбался вместе с ним. И сейчас, когда услыхал игру настоящего, большого музыканта, он забыл про всё на свете.
А музыка лилась и лилась, и новое чувство, никогда прежде не испытанное, охватило мальчика. Что-то ширилось в нём, и ему казалось, что он подымается выше и выше, и летит куда-то, и слышит, как под рокот гитары нежно звенит балалайка.
«Вот как надо играть!» — думал Митя, глядя на своего учителя, когда музыканты выходили на аплодисменты и раскланивались. Конферансье объявил:
— Перерыв!
Митя вскочил.
— Побежим!
— Куда? — спросил Валерик, удерживая его за рукав.
— Да к нему же, к Михаилу Николаевичу! — ответил Митя, удивляясь, что Валерик не понимает.
— Да что ты, очумел? Разве к нему пустят? К ним сейчас никто не пройдет! Они отдыхают, готовятся ко второму отделению. Мы с тобой пойдем в буфет, выпьем чаю. Тут яблочный пирог мировой.
Митя молча пошел за товарищем. В буфете было людно. Валерик высмотрел два свободных места, подбежал, положил руку на соседний стул и скомандовал:
— Садись! Если подойдут, скажи — место занято. Я сейчас!
Митя смотрел, как он достал из кармана кошелёк и деловито пересчитал мелочь. Мите было досадно, что чудесная музыка как будто не затронула Валерика. Мальчик презрительно глядел, как Валерик подошел к буфетной стойке. Он принес чай и тарелку с двумя кусками пирога, с аппетитом съел большущий кусок, облизнулся и спросил:
— Может, все-таки хочешь?
— Нет.
Валерик тут же принялся за второй кусок и, запивая чаем, солидно сказал:
— Да! Музыканты мировые!
«И пирог мировой, и музыканты мировые. Обжора!» — с досадой подумал Митя.
— А ты и чай не пьёшь? — удивился Валерик.
Митя отхлебнул. Чай показался невкусным.
— Когда мы к ним пойдём?
— Кончится концерт, и пойдём. Поблагодарим Михаила Николаевича за билеты, — наставительно сказал Валерик, аккуратно вытер губы и встал: — Пошли!
И снова перед Митей распахнулся прекрасный мир звуков. Мальчик не отводил глаз от своего учителя.
Аплодисменты. Потом тишина. Музыкант замер над балалайкой. Длинные его пальцы прикоснулись к струнам, и на слушателей обрушился поток радостных звуков. Рука летала над струнами, трепетала, как огромная светлая бабочка. Мелодия убыстрялась и становилась все громче и громче. Звенящим звукам балалайки басовито вторила гитара. Казалось, плясовой вихрь захватил всех. Митя раскачивался в такт, сам того не замечая. Глаза его впились в музыканта. Низко склонившись над балалайкой, музыкант раскачивался в такт музыке, пальцы его летали, трепетали над струнами, и казалось, что каждый из них жил самостоятельно. Но вдруг они собрались вместе, ударили по струнам, и всё закрутилось в бешеном вихре звуков. Митя не заметил, как внезапно наступила тишина. Мгновение — и она раскололась от грома и криков. Все неистово хлопали и что-то кричали, и он тоже стал бешено хлопать и кричать «браво!».
Долго играли музыканты. И старинный романс, и цыганский танец из «Кармен», а потом всем знакомую песню «А я иду, шагаю по Москве». Но что бы они ни играли, всё казалось Мите необыкновенно прекрасным. Они снова и снова выходили на вызов. Зрители вскакивали с мест, окружали эстраду, кричали, аплодировали.
На эстраде появился мужчина в сером костюме.
Пышные седые его волосы казались серебряными. Эта седина оттеняла смуглое лицо с орлиным носом, с большими тёмными глазами под дугами чёрных бровей.
Он смело подошёл к музыкантам, улыбаясь, подал им букеты цветов и, когда смолкли аплодисменты, заговорил.
— Кто это? — шёпотом спросил Митя у Валерика.
— Эх ты, балалаечная деревня! Это знаменитый композитор!
Валерик назвал фамилию, и Митя сразу вспомнил чудесную музыку — её он часто слушал по радио.
— Знаю, знаю, — торопливо ответил он.
— То-то же! — откликнулся Валерик. — Слушай!
Знаменитый композитор поздравил исполнителей с большим успехом, сказал, что их концерт — праздник для всех работников искусства. Что они — создатели неповторимого дуэта, что, выступая в колхозах, на фабриках и заводах, в рабочих клубах, они несут народу его музыку, освещённую их высоким мастерством. Слушая композитора, Митя не спускал глаз со своего учителя и увидел новое выражение его лица: почтительность, уважение и счастье светились в его глазах. Композитор пожал музыкантам руки. Публика аплодировала.
Митя сидел как заколдованный. Валерик потянул его за рукав:
— Пойдем!
Он крепко сжал Митину руку, пробился сквозь толпу, остановился возле самой сцены, и Митя увидел музыкантов совсем близко. Он не хлопал в ладоши: он смотрел на лицо учителя, видел, как ярко блестели его глаза и как счастливая улыбка делала его совсем молодым.
— Михаил Николаевич! — тонко во весь голос закричал Валерик. — Браво!
Музыкант взглянул вниз, заметил мальчиков, и Мите показалось, что его взгляд необычайно ласково задержался на нем. Это было одно мгновение, но Митя вспыхнул от радости, поднял руки над головой и громко зааплодировал.
— Концерт окончен! — объявил конферансье.
— Пойдём скорее! — Валерик, ловко проскальзывая между людей, тянул за собой товарища.
Артистическая полна народу. Гул восторженных приветствий. Из-за толпы мальчики не видели музыкантов. Валерик крикнул:
— Михаил Николаевич! Мы тут! Только мы к вам не можем пройти!
— Идите, ребятишки, идите! — весело откликнулся голос учителя. Взрослые расступились, и Валерик, таща за руку Митю, подошёл к музыканту.
— Поздравляю вас, дорогой Михаил Николаевич, от всех ваших учеников! — твёрдо отчеканил староста и зааплодировал. Взрослые подхватили аплодисменты и заулыбались, глядя на малышей.
Митя не аплодировал. Исподлобья молча смотрел на музыканта. Тот ласково взглянул на него.
— А тебе интересно было?
Мальчик не мог ничего ответить — он задыхался. Он бросился и крепко-крепко прижался к учителю. Он ощущал его тепло, приятный запах и испытывал радость, от которой сладко сжималось горло. Повторял:
— Вы… Я… Вы… Я…
И услышал сердитый шёпот Валерика:
— Костюм концертный мнёшь, псих!
Почувствовал, как Валерик тянул его за рукав, и услыхал ласковый голос Михаила Николаевича:
— Не тронь!
Митя поднял голову. Над ним склонилось улыбающееся лицо.
— Понравилось?
Митя молчал: боялся, что заплачет от счастья.
Горячей рукой Михаил Николаевич потрепал его по щеке.
— Спасибо, что пришел. До свидания, милый!
Митя не успел ответить: Валерик схватил его за руку и потащил к выходу.
— Ты совсем спятил, — ворчал Валерик, — обниматься полез, как пьяный какой-то!
Мите невыносимо было слушать эту воркотню. Он ускорил шаги.
Мальчики вышли на улицу.
— Поздравил бы, как я, — ворчал Валерик, — а то выскочил, сумасшедший!
Митя увидел, что тридцать первый троллейбус заворачивает у «Детского мира», и побежал к остановке. Он слышал, как Валерик крикнул:
— Куда ты? Погоди!
Но он добежал до остановки, вскочил в вагон, троллейбус тронулся. Митя сел у окна, перевел дыхание. В ушах звенела и пела балалайка…
6. Напрасное огорчение
нетерпением Митя ждал урока. Когда учитель появился в дверях, Митя поднялся ему навстречу, но увидел холодное, строгое лицо и замер. Учитель сделал общий поклон, а Митю будто и не заметил. Даже и не взглянул на него.
— Сегодня займемся только упражнениями, — объявил он.
Первым играл Валерик.
— Хорошо, очень хорошо, — спокойно отмечал Михаил Николаевич.
Потом играл толстяк Петька, потом другие ученики. Митя сидел, опустив глаза, вслушивался в ровный голос учителя:
— Плохо. Повтори ещё разок.
Мите стало грустно. Он поднял голову и встретился взглядом с Михаилом Николаевичем. Ему показалось, что взгляд этот был какой-то недоверчивый. Но учитель сразу повернулся в сторону играющего и строго сказал:
— Додерживай, додерживай! Не обрывай! Давай певучий звук!
«И смотреть на меня не хочет! — понурясь, раздумывал Митя. — Вдруг заниматься со мной сегодня не будет?» — И тут же услыхал:
— Митя, гамму и арпеджио.
Митя взялся за балалайку, но, хотя и знал урок, не смог играть так свободно, как дома.
— Играй спокойно, — сказал учитель и что-то доброе послышалось в этом голосе. Митя взглянул на него, но Михаил Николаевич сидел, опустив глаза. Лицо его было серьёзным. Но сами звуки успокаивали мальчика: играя, он позабыл о своем огорчении.
Послышалось требовательное:
— Повтори еще раз.
Митя играл свободно, и ничего для него не существовало, кроме звуков. Играл долго.
— Довольно, — сказал наконец учитель. — Друзья, к следующему занятию хорошенько проработать гаммы и арпеджио. Кроме упражнений, пока дома ничего не играть! Валерик, инструменты надо почистить! До свидания, друзья! — И он быстро вышел, не взглянув на Митю.
Валерик начал распоряжаться, а Митя стоял у окна, смотрел на густую зелень лип и раздумывал о том, что Михаил Николаевич после концерта стал совсем другим.
«Может, рассердился на меня, что я тогда так ткнулся к нему?»
А за спиной староста бушевал:
— Безобразие! Надо перед уроком руки мыть обязательно! Я-то всегда мою! Вон как зацапали грязными пальцами!
Митя выскользнул из класса, побежал в учительскую. Там Михаила Николаевича не было. Помчался на улицу и увидел учителя, когда тот, замедляя шаги, поднял руку, останавливая такси.
«Уедет! Сейчас уедет!»
Митя громко закричал:
— Михаил Николаевич! Михаил Николаевич!
Музыкант обернулся и с удивлением посмотрел на бегущего к нему мальчика. Митя добежал, ухватился за его рукав. Он задыхался от бега и от волнения и не мог выговорить ни слова. Широко раскрытые карие глаза тревожно смотрели на учителя. Музыкант сделал знак шоферу, чтобы подождал, и наклонился к мальчику.
— Что ты, что с тобой?
Голос и выражение лица его были так дружелюбны, что Мите сразу стало легче.
— Михаил Николаевич, вы на меня не сердитесь?
— Что ты, милый, за что же мне на тебя сердиться?
— За то, что я к вам тогда бросился, а я… — Митя хотел объяснить, но учитель ласково перебил его:
— Ты сделал так, как чувствовал, успокойся, голубчик!
Светлые глаза смотрели как тогда, на концерте.
— На уроке, мальчик, надо быть серьёзным и очень, очень внимательным.
Музыкант улыбнулся, ласково погладил мальчика по голове. Митя почувствовал себя счастливым.
— Я очень тороплюсь, малыш! До свидания! Помни: только упражнения!
Он сел в такси, махнул рукой. Улыбка и легкое движение пальцев… Мальчик смотрел вслед машине, пока она не скрылась за углом.
Митя торопливо пошел домой. Он думал о том, какой прекрасный у него учитель и как он сказал о музыкальной пятилетке.
«Через пять лет мне исполнится пятнадцать».
Навстречу, весело разговаривая, шли двое юношей.
«Они, наверное, студенты, — подумал мальчик, — и я вырасту такой же высокий, и у меня будут такие же большие руки…»
Он посмотрел на свои руки, сложил пальцы так, будто держал их на струнах балалайки.
«В пятнадцать лет я уже буду играть пьесы. Поступлю в музыкальный техникум, — мечтал мальчик, — потом в институт… В концертах буду играть на папиной балалайке! И вдруг я сделаюсь музыкантом, как Михаил Николаевич!»
И Мите так захотелось заниматься, что он бегом помчался домой.