Оживление бубна

Стратановский Сергей Георгиевич

II 

 

 

Эква-Пырищ и русский богатырь

По мотивам мансийской устной прозы

Эква-Пырищ был славным богатырем, сыном Верхнего Духа. Жил он со своей теткой на берегу Оби, реки светлой и многоводной. Жил как все живут: рыбачил и в лес на зверя ходил, а шкуры звериные потом менять ходил к русским в Смородиновый городок. Много он этих шкурок на хорошие русские вещи наменял. И вот приходят к нему однажды добрые люди и говорят:

– Не ходи больше в Смородиновый городок. Злой человек там поселился – русский богатырь. Шкуры все отбирает и велит себе волосы чесать. И если волос не так положишь, берет топор и голову рубит. А потом отрубленные головы на тын насаживает – чтоб боялись.

– Погодите, – сказал Эква-Пырищ. – Есть и на русского богатыря богатырь. Убью я его за такие дела.

Ушли добрые люди, а Эква-Пырищ взял русский нож и стал точить. Остро-остро наточил – травинку срезать можно.

– Тетка, – говорит. – Я пойду русского богатыря убивать.

– Что ж, иди, – одобрила тетка.

Сел Эква-Пырищ в лодку и погреб по светлой Оби к Смородиновому городку. Только заплыл он за мыс, видит другую лодку, а в ней мекв – лесной человек – сидит.

– Куда внучек путь держишь? – спросил мекв.

– В Смородиновый городок, дедушка. Русского богатыря убивать буду.

– Что ж… Дело хорошее. Только чтоб у тебя все ладно вышло и сам жив остался, дам я тебе свою шапку. Если ты ее на глаза надвинешь – невидимкой станешь.

– Нет, – покачал головой Эква-Пырищ. – Не возьму я, дедушка, твоей шапки. Сам хочу русского богатыря побороть, а то люди скажут, что ты его поборол.

– Делай как хочешь, – обиделся мекв. – Только потом меня не ищи и помощи у меня не проси.

На том и расстались.

Подплыл Эква-Пырищ к Смородиновому городку и видит: по всему тыну головы мертвые – мертвыми глазами смотрят. Страшно ему стало, но делать нечего. Привязал лодку и вошел в ворота. Идет по городку и спрашивает:

– Где тут русский богатырь живет?

Показали ему на самый большой дом. Постучался он туда. Открывает ему дверь богатырь.

– Зачем пришел? – спрашивает.

– Волосы тебе чесать пришел.

– Ишь какой смелый. Ну, проходи.

Привел его в горницу и сел перед зеркалом.

– Чеши, – говорит.

Взял Эква-Пырищ гребень и стал чесать. Да так ладно чешет – волос к волосу ложится.

– Хорошо чешешь, – похвалил русский.

– А сейчас еще лучше будет, – сказал Эква-Пырищ, вынул нож и всадил в горло русскому богатырю. Тот и крикнуть не успел – сразу испустил дух. Эква-Пырищ голову ему отрезал, в мешок положил и на берег к лодке своей пошел. Сел в лодку и домой поплыл.

Приплыл домой и кричит:

– Тетка! Я русского богатыря зарезал. Вот голова его. Доставай, тетка, семиухий котел. Сварим голову и собакам отдадим.

– Зачем ты привез сюда его голову? – сказала тетка. – Он ведь богатырь, как и ты. Как же он сойдет в Нижний мир без головы?

– Что ты такое говоришь, тетка! Он ведь сам добрых людей убивал и головы их на тын насаживал. Они же тоже сошли в Нижний мир без голов.

– С этим уже ничего не поделаешь, а его голову ты должен ему вернуть. Садись в лодку, плыви к Смородиновому городку и оставь голову у ворот.

Эква-Пырищ задумался.

– Эх, была бы у меня шапка-невидимка, – пожалел он. – А так русские могут заметить меня и убить.

– Может быть, и убьют, – сказала тетка.

 

Оживление бубна

сибирский шаманский обряд

Русской водки плесни на свой бубен, шаман сибирский. Оживет кожа бубна, обод его оживет. Запоет его обод, вспоминая, как деревом жертвенным Рос в тайге, ожидая, когда по веленью богов Его люди срубят. Русской водки плесни, напои кожу бубна, шаман. Запоет захмелевшая, вспоминая, как гневной олéнихой В дуло смерти глядела, не зная, что будет жива В звуках бубна безудержных, в песне своей послесмертной.

 

Нисхождение шамана

Это я, шаман сильный, В воды мрака вошел, в море смерти нырнул и сошел В нижний мир, мир ущербный, за душою жены любимой, За душою, похищенной злой богиней, владычицей мира без солнца. И сказала богиня: «Дай свою душу в обмен, шаман, На ее, сокрушенную русской водкой – отравой всесильной. Станет здоровой она, станет смеяться как прежде И на шкуре лосиной тебе отдавать свое тело голое. Но шаманом великим ты больше не будешь как прежде, И по Дереву Жизни не будешь под землю спускаться, И на небо не влезешь, а будешь болеть и спиваться, Презираем богами и всеми людьми презираем». Я сказал, что согласен.

 

Алтайский шаман скорбит о любимой

Так и ушла с русским в город, за гору, Та, что любимой была, Радостью жизни… и звали ее Бектай. Долго скорбел я о ней и, скорбью объят, бубен взял, К богу Ульгеню воззвал, К богу небесному, доброму. «Возрати мне Бектай», – я небесному богу сказал. «Не смогу», – мне ответил Ульгень. Бубен новый я взял и к другому владыке воззвал, К богу злому Эрлику: «Возврати мне Бектай», – я ему, как Ульгеню, сказал. «Возвращу, – мне ответил Эрлик. — Как ты просишь и будет, по-твоему будет, шаман. Я убью ее мужа, и она возвратится к тебе, Дни с тобой коротать и ночами тебе угождать, Но душа ее будет далеко от тела витать. Ой, далеко! И с этим Ничего ты не сделаешь».

 

Гэсэр и лама

Использованы мотивы бурятского эпоса «Абай-Гэсэр»

ЛАМА: На пути богатырском Не отыщешь ты истины, смелый Гэсэр, не надейся. Кем становишься ты, победив огнеокого тигра И надев его шкуру? Сам похожим на тигра становишься. В ткань всей жизни страданье вплетено незаметными нитями. Все страдают… Боги – и те страдают… Темно-красная страсть — вот что нас вовлекает в боль жизни. Победи эту страсть и с дороги желанья уйди. Сделай это, Гэсэр, и тогда, после смерти своей, Вновь родившись, ты в Шамбале дивной жить будешь. ГЭСЭР : Не одно лишь страданье — радость жизни, желание жить В моих жилах селились… Но и ненависть тоже селилась, Сердце делала черным… Ненавидел я ханов, с Желтой реки к нам пришедших с войском, Нашу землю топтавших и жену мою взявших в плен мерзкий. Ненавидел я их, но потом, Победив их, – помиловал. ЛАМА: Что ж… Одну из страстей одолеть ты сумел, богатырь. Победи остальные и мир этот страстный отринь. ГЭСЭР : Не смогу… не сумею.

 

Нюргун-Боотур в старости

Использованы мотивы якутских олонхо

Вот и состарился Я, Нюргун-Боотур, Серединной земли богатырь стремительный. Мои руки дрожащие меч не поднимут уже, И глаза хуже видят. Сбросить бы с плеч лет, эдак, тридцать мне, Я б скакал на коне И мечом своим грозным свершителей зла поражал. Много побед одержал я в своей жизни над Нижнего мира исчадьями, А теперь вот устал, а устал, потому что состарился. Ну, а там, в тьме подземной, в огнемутной воде, как и прежде, Зарождаются чудища… Сыновья мои, внуки – не я — Будут с ними сражаться, и, наверно, века продолжаться Будут войны со злом, потому что мир Нижний, мир хищный Никогда не исчезнет.

 

Дева неба

Якутская легенда

ОНА: Я – Дохсун-Дуйаан, дух злокозненный, дева неба, Насылаю напасти на людей и скотину на пастбище. А была я красавицей, дочкой любимой была у отца моего Омогона, Человека богатого, хозяина стада немалого. ОН: Имя мое – Эллэй. Я – царевич татарский, с отцом убежавший от русских Далеко на восток до истока реки полноводной, Свои воды несущей к великому морю холодному. И сказал мне отец: «Я умру здесь сегодня, Эллэй, Ты же вниз по реке догреби до людей, зла незнающих. Обживись там, женись, но такую найди, что родит Много детей, телом крепких. Знай, Эллэй, что могучего, нового племени Будешь ты прародителем». ОНА: Он приплыл на коряге, рекой многоводной, весь грязный, Голый, голодный… Мы одели его, накормили, Трав отваром поили, и стал он у нас стада сторожем, Стал работником скромным у отца моего Омогона, Но я чуяла сердцем, что был он царевичем прежде. ОН: Двое их было: две сестры – Омогоновы дочки. Двое их было: красавица и дурнушка. Знал я, как можно узнать, кто же будет из них многодетной. Подглядел я украдкой, как мочу изливают на землю Поутру обе, и по пене в моче сразу понял, Что женюсь на дурнушке, что только в нее мое семя Влиться должно, и новое сильное племя Из ее чрева выйдет. ОНА: Он глядел на меня, как глядит гуртовщик на скотину. Он меня оскорбил, он моей красотой пренебрег. И вошла в меня боль: нелюдимой я стала и дикой. Ночью, плача, бродила и вскоре на небе навеки Поселилась и сделалась духом злокозненным. Быстро я постарела, быстро юность сменила на месть Всему племени нашему.

 

Кымылькут и Еленны

Использованы мотивы чукотского любовного заговора

Ты меня разлюбила, Еленны. Ты на русского смотришь, моя Еленны. Ты ему отдать свое тело хочешь. Я же, чукча оленный, не нужен тебе Еленны. Худо мне, Кымылькуту. Худо мне на земле, в Серединном мире. И пошел я к шаманке, к Чарего пошел, всем известной, Рассказал свое горе, и сказала Чарего в ответ: «Не печалься, не плачь: снова будет твоею Еленны, Если сделаешь так, как скажу я тебе, Кымылькут. Появись перед ней, когда будет мочиться за чумом, И скажи ее сердцу — пусть выйдет оно из нее Со струею мочи, и тогда сапогами топчи Ее черное сердце… Пусть оно поорет, болью мучась, И от муки – полюбит». «Нет, – сказал я шаманке, — не хочу я в кричащую рану Превращать ее сердце… Боль не вернет ее мне. Пусть уйдет она с русским, пусть отдаст ему то, что недавно Мне, любя, отдавала. Пусть сделает это, а я На край жизни отправлюсь, туда, где земля к небу ближе, И залезу на небо, покинув навек землю злую».

 

Потомок кита

Использованы мотивы повести Ю.С. Рытхэу

«Когда киты у ходят» Я – охотник морской — Стал теперь китобойцей — родичей наших убийцей: Был китом пращур мой, а прабабка – богиней земной. Как они поженились – не знаю точно. Знают это старухи, они и расскажут об этом. Стал тогда человеком пращур-кит и охотиться начал На моржей и тюленей… (Что делать? Не выжить иначе!) Но на братьев морских свой гарпун он не поднял ни разу И велел сыновьям чтить китов – наших родичей добрых. Все это было – я верю… Но когда наш народ мрет от голода, А моржи и тюлени ушли далеко – не догнать, То тогда убивать мы плывем в тот залив, где киты С давних пор обитают: пусть они своим мясом накормят Голодающих братьев.

 

Брат-медведь

По мотивам нивхского мифа

Брат мне приснился. Мой умерший брат мне приснился. Я в лесу заблудился, одинокий охотник, стремящийся Царь-медведя убить и недышащим им накормить Всех людей голодающих. Я в лесу заблудился, И мой брат мне явился в чащобе лесной как живой И повел за собой в чум чудесный, к Хозяину леса. И увидев меня так сказал мне Хозяин лесной: «Власти нет надо мной, я один в этих зарослях властвую, Всем зверям господин… Отвечай мне, в кого же из них Ты стрелять собирался?» «Царь-медведя хотел я убить, господин». «Что ж, пусть будет по-твоему». И, на брата рукой указав, Приказал: «Одевайся». Страшно брат побледнел, Но кивнул, повинуясь, и шкуру медвежью надел. И не стало вдруг брата: Вместо брата могучий медведь Появился и сразу же вышел из чума, В лес пошел, не взглянув на меня. Я очнулся от сна и теперь говорю вам, охотники: Я, как женщина, буду следить за огнем в очаге, В лес с ружьем не пойду, про силки и приманки забуду, Братьев кровь не пролью… Ну, а вы продолжайте, охотники, Убивать ради мяса, жизни губить ради пищи. Ведь иначе не выживешь.

 

Говорят охотники на тюленей

Нивхский о бряд

Зло, причиненное морю и Старухе моря, Той богине дряхлеющей… Гибель ее тюленей Мучает нас, убивающих… Мы вернем ей их головы, мы вернем ей их души тюленьи. Будем бить в наши бубны и прощенья просить у богини. Рана моря кормящего в нас сегодня болит, не щадит. Как иначе залечишь?