Белое море
Принято считать, что Архангельск стоит на Белом море, однако это не совсем так. Из Архангельска моря не увидишь даже с большой высоты, так же как не увидишь его ни в Астрахани, ни в Каире, ни в Калькутте и ни в каком другом городе, стоящем у вершины большой дельты (хотя в прошлом такие города действительно могли находиться на морском берегу или совсем близко от него). Чтобы попасть к морю, самое удобное поехать в Северодвинск.
Еду один — мой спутник занят сегодня киносъемкой в Соломбале. На одной из пристаней морского вокзала сажусь на теплоходик, такой же, как московский речной трамвай. Пересекаем главное русло Северной Двины и вскоре сворачиваем в Никольский рукав. Этот рукав, самый широкий и самый западный, считается непосредственным продолжением главной реки, однако он очень мелок и местами почти прегражден песчаными барами.
Сначала пейзаж привычный — причалы, лесозаводы. Потом появляются деревни, луга, заросли ивняка, стада, пришедшие на водопой. Левый берег очень низок и сильно заболочен, поселения видны только вдалеке. Но правый, островной берег достигает нескольких метров высоты и подмыт течением. Избы иногда обшиты тесом и почти без исключения под тесовой крышей. У сельских пристаней много мелких суденышек, некоторые с моторами: здесь уже есть рыболовецкие артели. Однако основной рыбопромысловый район расположен севернее, по берегу Двинской губы и дальше к Мезени. Изредка видны ботики, оснащенные парусами, но вообще парус на Северной Двине большая редкость.
Островки дробятся, они становятся все ниже. Меньше хороших лугов, меньше ивняка, все чаще видны обширные густые заросли рогоза и тростника. Когда подует моряна, северо-западный ветер с моря, острова нижней части дельты скрываются под водой. Моряна повышает уровень вод гораздо сильнее, чем приливы. Мы едем в отлив, о чем свидетельствуют торчащие из воды вехи, поставленные наклонно, по течению; в прилив их верхушки сравниваются с водой. На этих затопляемых островах никто уже не живет, однако их луговые богатства не пропадают: всюду виднеются большие стога недавно накошенного и еще не вывезенного сена.
Пассажиры немногословны, на пристанях ни сутолоки, ни галдежа. Да и некому особенно шуметь. Вот на пустынной пристани девочка лет двенадцати молча наблюдает за маневрами теплоходика, водитель которого с явной неохотой причаливает ради единственного, да еще такого несолидного пассажира. Девочка ждет с невозмутимо спокойным видом, а когда убеждается, что катер не станет задерживаться и ставить сходни, деловито примеряется, как бы ей ловчее вспрыгнуть на палубу. И только совершив свой прыжок, она тихо улыбается. Пассажиры молчат. Можно себе представить, сколько было бы ахов и охов вокруг такого происшествия где-нибудь на юге!
Тихими рукавами, старыми протоками и заводями подходим к речной пристани Северодвинска, так и не увидев моря, хотя здесь-то оно совсем близко.
Северодвинск — город молодой. Своей планировкой и застройкой он похож на десятки и сотни городов и поселков, возникавших вокруг промышленных очагов. Улицы широкие, однако их проезжая часть узковата, что стало особенно ощутимо с развитием в городе автобусного движения. В центральной части широкие газоны вдоль тротуаров, молодые посадки деревьев, многоэтажные дома… В основном город застроен двухэтажными деревянными домами. На одной из улиц внимание привлекает большое здание с высокими окнами — это лучший в Архангельской области спортивный зал.
Что же, город неплохой, просторный, чистый, со всеми бытовыми удобствами. И тем не менее при знакомстве с ним испытываешь чувство неудовлетворенности. Что-то здесь не так, чего-то не хватает… Это смутное впечатление вскоре проясняется: город не имеет своего лица! Он как две капли воды похож на любой другой, строившийся примерно в то же время. Такие же дома, такие же улицы можно увидеть в любой другой части страны от Амура до Днепра и от Невы до нижней Волги. Впечатление однообразия не скрашивают, а наоборот, только обостряют нелепые украшательские набалдашники, увенчивающие многие здания. И все дома окрашены в светлые «оптимистические» тона.
Многовековым опыт подсказал людям, что на юге, где жарки лучи солнца и редки дожди, дома надо белить, а на севере их следует отделывать материалами, устойчивыми против сырости и не меняющими свой цвет после первого дождя. Но вот кто то — теперь, пожалуй, уже забыто, кто именно — испугался, как бы скромные тона не понизили оптимизм советских людей. И стоят на фоне северного неба, неяркого даже в солнечный день, неестественно яркие белые, желтые и розовые дома, покрытые пятнами грязных потеков…
А моря пока я так и не видел. Чтобы к нему попасть, надо, оказывается, ехать на пляж. Между тем на севере начали скопляться облака. Они уже сгущаются, наползают на город. Солнце еще временами проглядывает, но обещает вскоре окончательно скрыться, и с моря — теперь уже ясно, где оно — наползает бородатая хмарь. Объясняю задачу молодому чернявому водителю такси, он косится с некоторым недоумением, но едет. Мы выезжаем за город. И вот он, наконец, выпуклый морской горизонт, всегда почему-то наполняющий душу человеческую успокоением, и силуэты рыболовных судов на нем.
На широченном очень отлогом пляже чистейший белый песок, смятый прибоем в жесткие сырые волнишки. Берег, насколько видит глаз, почти совершенно плоский, лишь на расстоянии нескольких десятков метров от воды тянется невысокая песчаная дюна с корявыми сосенками. Над западной частью горизонта сквозь неплотное покрывало облаков пробиваются солнечные лучи, и море под ними действительно белое; говорят, что в хорошую погоду оно все выглядит таким. Но сейчас в восточной части оно помрачнело, стало иссиня-черным, тучи свисают над ним рваными клочьями, ветер гонит волну — правда, мелкую, ибо и море у берега мелкое.
Погода не благоприятствует, но как можно, побывав, может быть, единственный раз за всю жизнь на Белом море, не искупаться в нем! Долго бегу по щиколотку в воде. Дождь накрапывал еще когда я раздевался, а теперь он разошелся всерьез. Слышатся раскаты грома, и молния жалит взбунтовавшуюся поверхность моря где-то не так уж далеко. Отчаявшись добраться за сегодняшний день до глубины выше колена, я ложусь плашмя в плещущиеся волны. Вода теплая, приятная, а волны слабенькие, не то что мощный черноморский прибой. Соленость воды даже у берега, недалеко от впадения большой реки, на вкус довольно высокая, во всяком случае выше, чем в Черном море.
Произведя эти важные наблюдения, я поспешил обратно, оглядываясь на вспышки молний с далеко не научным интересом. Подбираю с пляжа одежду и ботинки, влезаю в машину, и шофер немедленно трогает. Он поступает весьма разумно, ибо теперь минута промедления может дорого обойтись. Дождь превратился в сильнейший ливень, за которым ничего не видно, как в тумане. На низком, плоском, почти без уклона побережье вода стекает так медленно, что кажется, будто она вовсе не движется, покрывая равномерным слоем всю поверхность и накапливаясь в малейших ее вогнутостях. Дорога исчезла под водной пеленой, лишь едва заметно торчащие из воды бугорки по бокам разъезженной колеи указывают путь.
Маршрут автомобильного путешествия.
Благо, что шофер хорошо знает дорогу. Наша «Волга» лихо мчится, со стороны, вероятно, больше похожая на глиссер, чем на автомобиль, а шофер между тем рассказывает:
— Вот так у нас всегда: с утра солнышко, благодать, в полдень потянуло с моря, заволокло, а потом как саданет ливень!
Вернувшись в Архангельск (расстояние по прямой 30 километров), я узнал, что там не было ни одного более или менее сильного дождя, и лишь поздно вечером прошел короткий ливень. Но в другие дни в Архангельске нам приходилось наблюдать очень интенсивные короткие ливни, иногда по нескольку в день. Старожилы говорили нам, что это характерная особенность летней погоды во всей приморской полосе на много десятков километров в глубь суши.
Исакогорка
Следуя примеру большинства путешественников и прочих любознательных людей, возвращаюсь из Северодвинска новым путем — по железной дороге. Северодвинск связан с Архангельском пригородным поездом, который здесь называют «дежуркой». По случаю субботнего дня в дежурке полным-полно: одни едут на выходной день в Архангельск за покупками, другие по грибы и по ягоды, или же на рыбалку и охоту.
На маленьких станциях и разъездах с поезда сходят по-лесному одетые люди с «балагушами» за плечами. Балагуша — это фанерный короб полукруглой или полуовальной формы с крышкой, а носят его на ремнях таким же образом, как рюкзак. Бывают балагуши небольшие, а бывают и во всю спину, емкостью, наверное, чуть поменьше одной десятой кубометра. В эти короба набирают грибы и ягоды, ими же пользуются для переноски припасов все те, кто надолго уходит в лес или из далеких селений идет в город за покупками.
Вблизи Северодвинска пейзаж безрадостный: преобладают болота, кое-где с чахлым и редким ельником, с темно-серыми пятнами гнилых топей, почти лишенных растительности, — это «солоня», участки местности, засолоненные проникновением морской воды. Но чем дальше от побережья, тем чаще вперемежку с болотами встречаются леса.
Вскоре болот уже почти не видно, местность повышается и становится не то чтобы глубоко, но, если можно так выразиться, очень густо пересеченной, появляются невысокие, порой крутые холмы и холмики, разделенные ложбинами с продолговатыми озерами и речками.
Преобладают сосна и ель, часто попадаются на глаза и лиственные породы. Рядом с березой, осиной и ольхой чернеют тонкие стволы черемухи, мелькает перистая листва еще какого-то дерева со светлой корой — я стал бы утверждать, что видел ясень, если бы все литературные источники не убеждали меня в том, что этого не может быть. Возможно, это была очень рослая рябина, но ягод на ней я не приметил.
Ветка, ведущая на Северодвинск, у станции Исакогорка соединяется с основной магистралью Северной железной дороги. Исакогорка — важный узел, основной центр переработки железнодорожного грузопотока Архангельска с его портом и промышленными предприятиями. Здесь формируются составы, везущие на юг лес, рыбу, бумагу; здесь сортируются пришедшие с юга вагоны с грузами не только для Архангельска или Северодвинска, но и для портов северных морей.
У железнодорожников Исакогорки славные рабочие традиции. Они уходят своими корнями в те времена, когда трудящиеся российского Севера в боях завоевывали советскую власть. Еще в первую революционную зиму 1918 года через Исакогорку вывозили из блокированного интервентами Архангельска ценные грузы а глубь страны. Нельзя проехать здесь безразличным пассажиром, и я схожу с поезда, чтобы хоть что-то узнать о жизни и труде северян-железнодорожников.
Заместитель начальника отделения дороги, крупный немолодой человек в форменной одежде, встречает меня, запоздалого посетителя, не слишком любезно. Поначалу кажется, что он грубоват по природе, но потом становится ясно другое: этот человек дьявольски устал. Я уже хотел было оставить его в покое, но видно мои вопросы задели его за живое, и он сам продолжил разговор:
— Да, наши железнодорожники работают, можно сказать, героически. Составы возят одним паровозом такие, что раньше и двумя никто не брал. Паровозное депо Исакогорки свою семилетку берется выполнить за пять с половиной лет. Уверен, раньше выполнят. Да, с планом грузоперевозок у нас как будто бы все в порядке. Но есть некоторые «но». Они вас интересуют?
— Очень даже, — подтверждаю я. — Ведь если говорить о росте грузоперевозок отвлеченно, в абстрактных тонна-километрах, то достигнуть его очень просто: нагрузил чего попало и вози туда-обратно…
— Н-да… Этого, конечно, никто не делает, но что-то похожее иногда получается. Мы привозим груз на станцию Архангельск, оттуда по воде переправляем на правый берег, на областные базы снабжения. Там его «перелопачивают», переправляют обратно на левый берег, и мы везем его назад, в те пункты, где он нужен. Веселая карусель? Или: Северодвинску нужен уголь. Баржами по Северной Двине его привозят в Архангельск, там он переваливается на железную дорогу, и мы через Исакогорку доставляем его к месту назначения. А стоит углубить Никольское русло, пройтись земснарядом через бар — и вот вам короткий водный путь прямо до места.
— Почему же этого не делают?
— Собираются. Давно собираются.
— Скажите, неужели нет никакого органа, который имел бы полномочия просто запретить эти нерациональные перевозки. Тогда хозяйственникам, заинтересованным в доставке грузов, пришлось бы позаботиться о правильной организации грузопотоков.
— Боремся… Есть у нас грузовая служба, она занимается этими вопросами. Но таких прав, чтобы запретить, у нее нет.
— А как со встречными перевозками?
Мы уже вышли из конторы и стояли на перроне у той калитки, где моему собеседнику надо было поворачивать домой.
— Встречные перевозки тоже бывают. Возим на юг дома, а из Сухоны идут дома сюда, на север. А потом предъявляют претензии: железная дорога не справляется. Но если будут только такие перевозки, без которых нельзя обойтись, тогда никто не станет жаловаться на железную дорогу.
— Скажите, а вообще нужно ли ставить задачу увеличения грузоперевозок? Может быть, следует прежде всего решать задачу их упорядочения?
— Ну уж этого я вам не скажу… Грузооборот, конечно, будет расти, раз будет расти производство и расширяться кооперирование. Но пока не изжиты неоправданные перевозки, радоваться цифрам грузооборота надо с большой оглядкой…
Интересная была беседа, но совесть не позволяла задерживать дольше этого усталого человека, теперь только, к исходу одиннадцатого часа, собравшегося домой. Я пожелал ему спокойной ночи. Он неопределенно кивнул, словно выражая сомнение в том, что ночь будет спокойной, и зашагал своей грузной усталой походкой в сгустившуюся тьму.
На Северной Двине
У каждого города, большого или малого, есть своя зона притяжения. Она охватывает не только ту местность, откуда люди могут ездить на работу, но и ту, откуда они время от времени приезжают за покупками или в театр. К зоне притяжения надо отнести также те места, откуда идет постоянный приток свежих продуктов, предназначенных для горожан.
Что касается Холмогор, куда мы собрались теперь, то они относились к зоне притяжения Архангельска, хотя бы уже по тому признаку, что Холмогорский район, известнейший в стране очаг племенного животноводства, поит двухсотпятидесятитысячное население города молоком.
Холмогоры лежат на трассе нашего движения на юг, и мы могли бы уже проститься с Архангельском. Но нам хотелось съездить так, как ездят все — по Северной Двине.
Утренний пароход показался нам слишком ранним. Взяв билет на послеобеденный рейс, мы привели в порядок наши порядком запущенные дневники, а оставшиеся несколько часов решили посвятить знакомству с областным краеведческим музеем.
Музей очень интересен, особенно его исторический отдел. Там вы увидите стоянки неолитического человека у озера Лача, суда и оружие первых новгородских поселенцев, изделия крестьянских ремесел, солеварни петровских времен. И вы поймете, каким черепашьи медленным был весь этот многовековый прогресс, когда войдете в залы, посвященные советскому времени. Но не забудьте отдать должное тем, кто жизнью своей расчищал путь для нашего взлета: пройдите по залам истории Октябрьской революции.
Здесь вы увидите скромный бюст — скульптурный портрет Павлина Виноградова, именем которого названа главная улица города.
Он был заместителем председателя Архангельского губисполкома, этот петроградский рабочий-большевик, присланный на север Центральным Комитетом партии. Когда интервенты Антанты бросили в наступление свои войска, Виноградов собрал речные корабли, отобранные у купцов, организовал боевую Северодвинскую флотилию и сам стал ее командиром. Он погиб в бою под деревушкой Шидрово в устье реки Ваги, ведя своих бойцов на превосходящие силы врага, рвущегося к Шенкурску…
Вот он: совсем еще молодой человек — высокий и крутой с залысинами лоб, круглые очки, тонкий вздернутый нос, впалые щеки, небольшие усы, волевые складки у рта, выдающийся подбородок… Одет в косоворотку и суконный пиджак… Сколько заражающей энергии, сколько порыва, сколько обаяния должно быть излучали черты Павлина Виноградова живого!
И рядом под стеклом макет парохода «Мурман», на котором в августе 1918 года Виноградов водил в бой свою флотилию. Это большое колесное судно с уширением посередине. Легендарный пароход еще жив, он носит имя «Павлин Виноградов» и числится флагманом Северодвинского буксирного флота.
Однако нам пора. Наш пароход оказывается таким же старомодным, колесным, плоскодонным. Несколько лет тому назад его изгнали с Волги, где теперь ходят быстроходные килевые суда и экспрессы на подводных крыльях. (Позже, в 1961 году, они появились и здесь.) Капитально отремонтированный на Великоустюжской верфи, пароход получил новое название «Волжин» и был спущен в Северную Двину.
Каждое более или менее крупное селение имеет свою пассажирскую пристань. Мы то и дело пересекаем русло, причаливая к пристаням то на правом берегу, то на левом. Некоторые пристани устроены в протоках, по которым нет сквозного прохода для судов, и мы возвращаемся обратно, чтобы снова выйти на фарватер. Не удивительно, что до Холмогор пароход идет более восьми часов. Но тот, кто совершает такое путешествие впервые, не станет на это сетовать.
Высокий правый берег (у нас он слева) более живописен и гуще заселен, чем левый. Когда удаляешься от Архангельска, трудно сказать, где кончается город и где начинаются сельские поселения: цепочка домов тянется почти непрерывно на десятки километров.
По давней традиции кучно расположенные селения получали здесь общее объединительное название. С течением времени поселения расширялись, срастались между собой, и групповое название становилось названием одного большого населенного пункта. Так случилось с ближайшим южным пригородом Архангельска Уймой, давно уже превратившейся из группы сел в массив сплошной застройки. Единым стало и большое село Лявля, хотя раньше под этим названием понималась группа отдельных деревушек — Новинки, Трепузово и другие. Расположенное на крутом берегу красавицы Двины, напротив живописных луговых островков, окруженное лесами село Лявля со своими окрестностями служит горожанам излюбленным местом отдыха.
Обычай давать группам поселений объединительные названия сделался в Архангельской области источником некоторых картографических недоразумений. На юго-западе Емецкого района, например, был большой сгусток деревень, издавна называвшийся Сельцом. Теперь Сельцо стало единым и очень крупным населенным пунктом, и мало кто помнит о том, что когда-то оно состояло из отдельных частей. Между тем на карту Архангельской области масштаба 1:1 500 000, изданную в 1958 году, нанесена лишь одна из этих составных частей под названием Погост, Сельцо же на карте отсутствует.
Река очень широка, ее главное русло почти везде достигает километра, а кое-где, например возле Уймы, разливается до 2,5 километра.
Водный простор непрерывно бороздят пароходы, катера, караваны барж и огромные сигаровидные плоты. Плоты эти, длиной в несколько сот и шириной в несколько десятков метров, состоят из многих слоев бревен, уложенных один на другой. Они крепко скручены и сбиты проволокой, тросами, скобами и цепями.
Формируют плоты в запанях. Бобровская запань, одна из крупнейших на Северной Двине и самая ближняя к Архангельску, находится как раз на нашем пути в Холмогоры. Однако наш пароход не мог пройти мимо самой запани, ибо она заполонила всю правую протоку, оставив для судоходства левый рукав. Лишь издали нам удается разглядеть сооружения запани, ее склады и большой поселок сплавщиков.
Современная запань на большой реке — это крупное хозяйство. Оно состоит из склада, где накапливается огромное количество леса, доставленного или сухим путем, или сплавом по притоку, и отгороженной части русла реки, где составляются плоты. Склад обычно располагается на высоком берегу, чтобы бревна сами скатывались в волу. К весне здесь накапливается невообразимое множество бревен, к осени запас постепенно сходит на нет, и на месте штабелей чернеют пустынные площади голой земли, изрытой тракторами, усыпанной щепками и лоскутьями коры.
На малой реке или в узкой протоке запань устроить очень просто — русло заключают в бревенчатые стены и преграждают воротами. На широкой реке приходится отгораживать бассейны при помощи бревен, скрепленных между собою в виде длинных плавучих ожерелий. В таком бассейне, разделенном на сортировочные системы, оборудованном мостками и шлюзами, составляют и вяжут плоты. Механизация — лебедки и сплоточные станки — позволяет довести пропускную способность крупных запаней до миллиона и больше кубометров древесины за навигацию.
Минуем два длинных песчаных острова. У села Косково от пристани круто в гору ведет широкая мощеная дорога. Берег обрывается к воде белыми известняковыми обнажениями. Полые воды подмыли береговые утесы, местами они нависают над рекой или над узенькой полоской пляжа. Эти известняковые кручи увенчаны густой шапкой лесов…
В долгих сумерках тускнеют очертания берегов, на судах зажигают огни, а вода еще играет отсветами заката… Становится прохладно. Но едва мы начинаем вздыхать о теплой постели, как справа по борту — кажется, так говорят бывалые моряки — показываются огни Холмогор, и вскоре мы на суше.
Далеко ли до Америки?
Кто не знает Холмогор? Трудно встретить на Руси человека, который никогда бы о них не слышал — слишком много разных важных обстоятельств в истории, экономике и культурной жизни России связано с этим большим северным селом.
Холмогоры славились как крупнейший торговый центр Севера, когда Архангельска еще не было и в помине. Именно сюда, отбившись от своей эскадры, снаряженной на поиски северного морского пути в Индию, прибыл английский капитан Ченслер и отсюда был препровожден в Москву к грозному царю Ивану Васильевичу.
Это из Холмогор вышли светлейший гений русской науки Михайло Ломоносов и его родич удивительный художник, несравненный мастер скульптурного портрета Федот Шубин. Потомки древнего рода косторезов Шубиных и по сей день работают в холмогорской артели художественной резьбы по кости.
По всей северной половине Советского Союза от республик Прибалтики до Камчатки распространяется породистый скот, выведенный знаменитыми холмогорскими животноводами.
Здесь все так или иначе связано с Северной Двиной, от пастбищ для скота до прорезных орнаментов на изделиях косторезов, напоминающих причудливое ветвление речных рукавов.
Начиная от Холмогор и дальше вверх к Емецку, характер речной долины уже не тот, что в самом низовье. Левый коренной берег подступает ближе к руслу, террасы сужаются, и местами река оказывается зажатой меж двух высоких берегов. Довольно высоко над рекой стоят и сами Холмогоры.
У Холмогор расстилается крупнейшая из внутренних дельт Северной Двины, образованная с участием ее притока Пинеги, которая впадает двумя десятками километров выше. Здесь ширина всей реки, то есть всех ее рукавов вместе с островами, достигает 12 километров. Острова этой дельты, хотя они в основном намыты из речных наносов, в межень на несколько метров возвышаются над водой. Расположенные на них деревни стоят на высотах, недосягаемых для воды даже в сильное половодье.
Болотами здесь и не пахнет, в прямом смысле слова. Господствуют более приятные запахи: цветущего клевера, скошенного сена… Однако наиболее низменные острова и вся пойменная часть долины весною, бывает, надолго скрываются под водой. Они получают при этом свою ежегодную порцию плодородного ила, и на них расцветают те славные своими душистыми травами луга, на которых главным образом и зиждется холмогорское животноводство.
Утро было удивительным. Мы шли по деревянным тротуарам к юго-восточной окраине села, где находится племзавод — главное в районе племенное животноводческое хозяйство. Солнышко — желтое, без пятен, с розоватой каемкой — нежарко светило нам навстречу, окрашивая пространство чуть заметным фиолетовым мерцанием невидимых глазу мельчайших пылинок, наполняющих неподвижный воздух в эти сухие дни.
Хо́лмогоры (так говорят здесь, с ударением на первом слоге, хотя на вопрос «где ты был?» надо отвечать «в Холмогора́х») вытянулись вдоль берега, как почти любое из придвинских поселений. На набережной немало старинных добротных домов, но на параллельной главной улице и дальше в сторону от реки преобладают новые рубленые дома, почти сплошь двухэтажные. От седой древности почти ничего не осталось — один только Преображенский собор постройки конца XVII века высится на отшибе. Но холмогорцы не оберегают его и с преспокойной совестью используют здание под склады: нет почтения к прошлому с его засильем духовной братии, которая разжиревшей пиявкой сидела на теле многотерпеливого северянина. Холмогоры целиком в сегодняшнем и завтрашнем дне.
Мы едва поспеваем за Марией Павловной Архиповой, инструктором райкома партии, у которой тоже есть дела на племзаводе. Это худощавая, крепкого сложения женщина, с темно-русыми выгоревшими на солнце волосами, загорелым лицом. На ней синий шевиотовый костюм, выцветший в ее странствиях по полям и лугам, и легкие сапоги; под тонким хромом вырисовываются большие, по-крестьянски натруженные ступни.
— Семилетку по молоку наш район берется выполнить за пять лет, — говорит Марии Павловна, продолжая начатый еще в райкоме разговор.
— А коровы не возражают?
— Ну, коровки наши и против более быстрых темпов не возражали бы, — смеется она. — Холмогорка может дать 10 тонн молока в год, а то и больше, были бы корма. В кормах вся и загвоздка. Стадо растет, а лугов не прибавляется. Вся надежда на лугомелиоративные работы, а затем — кормовые культуры. О кукурузе мы пока только слышим, а вырастить ее у нас никто еще как следует не пытался. Но у нас есть свои высокопродуктивные кормовые культуры, например капустно-брюквенный гибрид. Возьмите любой корнеплод или клубнеплод, хотя бы тот же картофель: пока тепло, он идет в зелень, в ботву, а как похолодало, к осени, быстро набирает клубень. Наш гибрид тем и выгоден, что у него обе части полезны. Короткое северное лето используется на все сто процентов. А в общем мы на наше лето не жалуемся: правда, тепла у нас маловато, зато дни долгие, освещение куда продолжительнее, чем на юге.
Воистину так. Благодаря закономерности, о которой говорила наша собеседница, на севере смогли распространиться многие виды растительности гораздо более южных широт…
Задумавшись, я не заметил, как мы оказались на территории племенного завода. Впрочем, в этот ранг он был возведен совсем недавно, и его здесь по старой памяти еще называют совхозом. За последние годы к нему присоединилось несколько окрестных слабых колхозов, стадо возросло до 2,2 тысячи голов, а луговые и пахотные угодья — до 3 тысяч гектаров.
— По северным меркам это много, — поясняет директор, знающий масштабы других районов, более богатых земельными просторами.
Холмогорский совхоз поставлял одну треть животноводческой продукции всего района. Однако молоко и мясо — лишь побочный продукт деятельности совхоза, ныне племзавода. Главное — это бычки и телки, отправляемые на племя в подходящие по климатическим условиям зоны страны. Подобным же образом и колхозы Холмогорского района не только дают молоко и мясо, но в первую очередь продают молодняк, преимущественно телочек, и получают от этого большой доход.
На скотных дворах тихо и пустынно: стада на пастбищах. Как же нам посмотреть на коров? Мария Павловна, встретившая знакомую работницу, второпях ответила нам что-то про Америку. Я решил, что она, не поняв меня, продолжает прежний разговор — мы только что обсуждали шансы холмогорцев догнать и перегнать США…
На лугу перед зданием станции искусственного осеменения поодаль друг от друга греются на солнышке богатыри быки. У каждого носовое кольцо, от него идет толстая цепь, конец которой прикован к мощному железному шкворню, глубоко воткнутому в землю. Предосторожности эти не напрасны: среди быков есть буйные, а для посторонних все они довольно опасны.
Вот стоит, недвижим, как изваяние, знаменитый холмогорец «Цветок» — уже «в летах», рождения 1950 года. Прославился он еще в 1954 году, когда взял первенство по экстерьеру на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке. «Цветок» величественно красив, у него прямая, как по линейке, спина, широченная грудь, а масти он почти сплошь черной, только брюхо и ноги белые да характерные подпалины белеют на боках. Весит он 1,2 тонны. Неподалеку от «Цветка» неспокойно переступает, приглядываясь к незнакомым людям, его сын «Запорожец» рождения 1956 года — «весь в папу…»
Но нам хочется посмотреть коров.
— Значит, хотите побывать в Америке?
Опять я слышу об этой Америке!
— А далеко ли до нее?
— Пустяки, рукой подать. — отвечает Мария Павловна, и я все еще не знаю, понимать ли ее иносказательно, или в самом деле есть тут какая-то своя «Америка».
Позже, рассмотрев на крупномасштабной карте островки, о которых шла речь, я убедился, что они действительно очень напоминают Америку: один Северную, с укороченной Аляской, зато сильно удлиненным Лабрадором, другой, через протоку, — Южную. Итак, идем на острова «Америка», где пасется стадо холмогорок.
Путь в «Америку» лежит посуху: протока, отделяющая остров от берега, поздним летом почти полностью пересыхает. Вдоль полоски ила, оставшейся на месте русла, сверкают разрозненные зеркальца луж. У протоки, как почти повсюду около воды, — заросли ивняка. Если выбрать какую-нибудь покрупнее из таких зарослей и углубиться в нее, увидишь серую потрескавшуюся поверхность высохшего, а кое-где еще влажного ила, негусто поросшую хвощом. Серый ил, бледный хвощ и жидкий ивняк — картина почти что пугающая своей унылостью. Между тем, в этих местах могли бы цвести — а может быть, не так давно еще и цвели — такие же вот веселые луга из клевера, пырея, костра, лисохвоста и других сочных душистых трав, какими мы идем по холмогорской «Америке»… Правда, кое-где ивовые кусты выполняют полезную работу: те, что растут по берегам активных русел, предохраняют луга от песчаных наносов.
Посреди луга у небольшой впадинки с колодцем сооружен летний коровник. Стадо приходит сюда на ночлег и на дойку. Сейчас коровы собрались на полуденное доение, после которого они будут отдыхать в тени небольшой рощицы, раскинувшейся по соседству. Вот они, красавицы холмогорки: крупные, с большим выменем, развитой грудной клеткой, преимущественно черно-белой масти, но встречаются и почти черные или почти белые и лишь изредка красно-пестрые.
Одну за другой доярки пропускают своих подопечных: пользуясь электродоильными аппаратами, можно доить одно временно несколько коров. Доярки в чистых халатах, серьезные и ласковые с «пациентками» — обстановка очень напоминает физиотерапевтический кабинет какого-нибудь санатория.
Розовощекая девушка, ни на минуту не прекращая работы, кивает на коров, ждущих своей очереди:
— Бывает, что додаивать приходится руками, потому что непривычная корова аппарату все не отдает. А молодые наоборот, станешь ее доить руками, уходят, да и все тут. Подайте ей технику — молодежь!
Смеется девушка, смеемся и мы ее веселой шутке…
Мы снова в «Старом свете», на небольшой пристани, не нас ожидает катер. Долго огибаем длинный песчаный выступ «Северной Америки», держась очень далеко от берега, потому что подойти ближе не позволяет мель. Наконец выходим в широкую протоку Курополку, на которой стоят Холмогоры. Но Курополка еще мельче, наш небольшой катерок то и дело чертит килем по песчаному дну. Пожилой моторист доверительно улыбается и подмигивает, что-то объясняет нам, но за ревом мотора не слышно ни единого слова. Вдруг удар в, дно — и мы застываем на месте. Моторист сразу становится серьезным. Он сбрасывает газ, выключает сцепление большим ручным рычагом, снова прибавляет газ, постепенно разгоняет обороты мотора — рев все громче, громче, — затем включает рычаг, и суденышко, покачиваясь и крепясь, нехотя слезает с мели.
Кроме нас и Марии Павловны, на катере едут директор племзавода и с ним новый для нас человек. Оба худощавые, загорелые, приблизительно в равных годах — под тридцать пять, оба скромно одеты: темный костюм да кепка… Они вдвоем стоят на носу катера, где шум мотора не так слышен, и все говорят о своих делах.
Мы сошли на берег на одном из крупнейших островов пинегодвинской дельты, и луговые богатства Холмогорского района предстали перед нами во всем своем великолепии. Не стану описывать луговые запахи: тот, кто никогда не бывал на настоящих заливных лугах, все равно не составит себе с чужих слов никакого представления, а тог, кто бывал, только посмеется над попыткой передать словами этот неповторимый аромат, заставляющий людей глубже дышать, расправлять плечи, улыбаться… Сообщу только, что на некоторых северодвинских лугах более половины травостоя занимает красный клевер, который в эту пору был в разгаре своего цветения.
Поднявшись на крутой берег, идем едва заметной тропинкой. Травяные просторы изборождены продолговатыми впадинами заросших стариц, серповидными впадинками, еще несущими воду, и мелкими сухими ложбинками. Каждый год река разливается по-разному. Иной раз вода зальет лишь наиболее низкие части островной и береговой поймы и держится недолго, а случится дружная весна после многоснежной зимы, и вода покрывает почти сплошь все луга. Вот тогда-то эти сухие ложбинки, которые мы видим, становятся протоками, по ним сходит в основное русло спадающий паводок. Более глубокие и протяженные поросли полосками кустарника, здесь много ивы и черемухи, встречаются шиповник и смородина… Черемуха поспела, ее крупные черные ягоды, терпкие и сладкие, развлекают нас в пути.
Эстетическая сторона часто бывает в конфликте с практической. Все эти живописные кустарнички, особенно ивняк, следовало бы удалить и таким образом расширить полезную площадь лугов.
— Вот и пришли на сенокос, — говорят нам. Но что мы видим? Вокруг длинного прямоугольного стога, пока еще небольшой высоты, в живописном беспорядке стоят пять разноцветных тракторов. Около них ни души, и кажется, будто какие-то диковинные животные, предоставленные самим себе, забрели на луг попастись. На тракторах навешены какие-то орудия, назначение которых нам пока еще не ясно. Директор достает карманные часы: так и есть — обед. В самое жаркое время дня — что же, это разумно. Подождем.
Но не успеваем мы с удобством расположиться на скошенной траве, как вдали показывается автомашина. Двигаясь напрямик через выкошенный луг, ГАЗ-51 быстро приближается, из него выскакивает несколько мужчин. Это и есть звено комплексно-механизированной уборки сена во главе с коммунистом П. Д. Головиным. В течение года члены звена работают кто где — в сельском хозяйстве в зависимости от смены сезонов люди часто меняют специальности. Но когда приходит пора сеноуборки, все они собираются, и каждый занимает свое место.
«С пол-оборота» завелись моторы, и все машины пришли в движение. Трудно с первого взгляда заметить порядок в быстрых то длинных, то коротких заездах тракторов: один туда, другой сюда, третий оттуда… Но приглядишься, и становится ясной четкая согласованность операций.
Трактор с косилкой сразу удалился за полкилометра, лишь изредка ветерок доносит стрекотание его мотора. Остальные машины подбирают и стогуют уже высохшее сено.
Трактор ДТ-20 с прицепными граблями сгребает высохшее сено в валки. Сразу же вслед за ним трактор ДТ-54 с навесной волокушей собирает валки в копны и подвозит их к стогу. Тут работает навесной стогометатель. На высоких стальных стойках, которые опираются на шарнирные ролики, позволяющие делать крутые развороты, поднимаются и опускаются гигантские вилы. Все устройство установлено спереди трактора и подключено к его приводу. Тракторист подъезжает вплотную, поднимает кипу наверх, а там двое рабочих ловко расправляют поданное сено. Еще один рабочий с вилами ходит по низу вокруг и оправляет стог.
Работа идет в лихом темпе, споро и слаженно. Однако работники недовольны. Нужен еще трактор, одна волокуша не поспевает ни за граблями, ни за стогометателем, все время то один, то другой агрегат простаивает. Но сейчас лишнего трактора нет.
— Вот уж на будущий год, — говорит директор…
— Да, с двумя волокушами они чудес натворят, — улыбается наш другой спутник, секретарь парторганизации.
— А что в Америке на сеноуборке применяется такая же техника? — спросил я, когда мы тронулись в обратный путь.
— А черт ее знает! — не слишком любезно отозвался директор.
По-видимому, он, как всякий занятой человек, недолюбливал «представителей», с которыми только время теряешь…
— Да что вы все на Америку равняетесь? — нетерпеливо добавил он. — Далеко Америке до нас! До них вон, — поясняя свою мысль, указал он взглядом на звено Головина.
Там резво сновали трактора, все выше взлетали вилы стогометателя и рос на глазах огромный опрятный стог…
На родине Ломоносова
С этого острова мы могли, не возвращаясь в Холмогоры, попасть прямо в Ломоносовку, бывшую Денисовку.
Перед нами полоса чистого, бледно-желтого речного песка шириной 700—800 метров. Только у ближнего берега течет узкая и мелкая струйка прозрачной с золотистым отливом воды. Разувшись, мы перебредаем ее: глубина ниже колена. У противоположного берега нам встретится второе, еще более мелкое и узкое руслице, но сейчас мы его не видим, оно теряется в массе песка. Мелкий и нежный на ощупь, но плотный, нехоженый, он приятно щекочет ступни.
Старожилы рассказывают: еще сравнительно недавно, на памяти ныне здравствующих поколений, здесь проходило самое большое русло Северной Двины. Потом появился брод, но он был глубок: еще в предвоенное время не во всякий год его можно было переехать на телеге. А теперь почти сплошной песок, и уже появляется близ ломоносовского берега первое растение на песке, бледно-зеленая мать-и-мачеха с белыми ворсинками на нижней стороне листа, похожего на копытце. Вода пошла через самый правый рукав, описывающим широкую излучину у Сетигор.
Ломоносовка по внешнему облику мало чем отличается от обычных северных деревень. Однако есть у нее замечательный ориентир. Деревня стоит на крутом берегу, и если смотреть на нее издали, прежде всего видишь расположенное особняком высокое здание. Это не старинная церковь с шатровой звонницей, каких много на севере, нет, это здание вполне современной архитектуры — школа, которая носит имя М. В. Ломоносова. Можно ли было придумать более достойный памятник великому северянину и более близкий духу его деятельности? Кстати, есть и памятник в прямом смысле слова. Он установлен недавно тут же на школьном дворе — бронзовая фигура на постаменте из красного полированного гранита. Ломоносов изображен сидящим в задумчивой позе, как бы в размышлении о трудной, но гордой и славной судьбе своего народа. Перед памятником, словно дорожка к нему, — продолговатая грядка цветов, за которой ухаживают юные ломоносовцы.
В Ломоносовке много домов с террасами, обшитых тесом, украшенных резными карнизами и наличниками. Вот перед нами высокое здание с особенно затейливой резьбой и с изящным миниатюрным балкончиком у мансарды. Какая-то вывеска у крыльца… Стой, так это она и есть, знаменитая косторезная мастерская!
В конторе артели выставлены образцы изделий. Здесь шкатулки, гребни, ножи для разрезания книг, медальоны, трубки, мундштуки и прочие мелкие предметы, украшенные тонкой ажурной и рельефной резьбой. Можно без конца любоваться этими белыми маленькими изделиями из кости: резец мастера придал им не просто красоту, а как будто наполнил жизнью, изобразив в особом самородном холмогорском стиле то фигурки людей и животных, то сплетение ветвей, то просто узор без очевидного сюжета или образца, в котором отдаленно и неуловимо звучат мотивы северной природы — пушистые стебельки мха, ветвистые рога оленя, сети рыбака и рукава ветвящейся реки. Трудно разгадать, в чем прелесть холмогорской резьбы — в этой ли ее близости к природе, в грубоватой ли простоте ее символики, порой сближающейся с народным лубком, а может быть, в первую очередь в замечательной тщательности исполнения, так великолепно отражающей северный характер — богатырское трудолюбие, неиссякаемое терпение и удивительную добросовестность.
За свою многовековую историю холмогорская художественная резьба по кости знала много взлетов и падений. С отрадным чувством узнали мы, что сейчас мастерская переживает период одного из высочайших своих подъемов. В начале пятидесятых годов в артели было 50 мастеров, а сейчас их около ста. Во главе коллектива стоит творческая группа — наиболее одаренные резчики-художники, которые разрабатывают новые сюжеты, рисунки и модели.
Осматриваем мастерскую. Оборудование ее несложно: в большой, хорошо освещенной комнате стоят невысокие рабочие столы — вот по существу и все, если не считать нескольких станков. Главные орудия труда помещаются в выдвижном ящичке рабочего стола. Здесь различные стамески, напильники, лобзики, сверла и особые резцы для различных видов скульптуры. У некоторых из этих инструментов разглядеть их режущую часть простым глазом невозможно.
Отпилив кусок кости нужного размера, мастер сначала отесывает его небольшим очень острым топориком-косарем и выравнивает поверхность напильниками. Затем карандашом наносится рисунок, а чтобы он не стирался, его покрывают светлым лаком. Далее высверливаются отверстия для выпиливания ажурного узора, если он нужен, и начинается самый процесс резьбы, требующий великой тщательности и внимания, ибо стоит при отделке допустить один неверный штрих — и вся работа насмарку. Над обычными рыночными изделиями мастер работает, как правило, несколько дней, но сложные по художественному замыслу произведения таких мастеров, как А. Штанг, П. Черникович, Я. Вагнер и другие, требуют непрерывного труда в течение нескольких месяцев и даже более года.
Возможности сбыта замечательных художественных изделии холмогорцев далеко не исчерпаны. Нужна реклама, нужна литература, рассказывающая об интереснейшей истории и высокой художественной ценности холмогорской резьбы по кости. Холмогорским изделиям надо дать более широкий выход на иностранный рынок. И каждый состоятельный турист, приехав в нашу страну, должен узнать, что ему предоставляется возможность купить на память изделия той самой мастерской, которая работала шкатулки и вазы для императрицы Екатерины II.
Вы входите в молодой парк: белая ива с широкими овальными листьями, тополь, акация… В глубине парка — скромный одноэтажный дом, обшитый широкими тесинами и окрашенный охрой. На доме строгая вывеска: «Музей М. В. Ломоносова». Конечно, вам хочется верить, что перед вами тот самый дом, где родился и рос крестьянский сын Михаиле Ломоносов. Но деревянная изба, пусть даже у крепких хозяев, не могла простоять невредимой два с половиной века. Однако полагают, что именно здесь стоял дом, в котором провел детство великий русский ученый.
К музею через парк ведут широкие, добротные мостки. Справа от мостков, неподалеку от дома, небольшой прямоугольный пруд, обнесенный дощатой оградой — заметно, что он находится под особой охраной. Пруд существует здесь с незапамятных времен: считают, что он был и при М. В. Ломоносове. Мы подходим к пруду. С благоговейным трепетом заглядываю в тихую воду, подернутую ивовым пушком: ведь это самое природное зеркало отражало когда-то лицо Ломоносова!
Знакомимся с директором музея, заслуженной учительницей РСФСР Т. А. Антипиной. Серые с голубизной глаза, из-под косынки выбиваются русые с изрядной проседью волосы. Татьяна Александровна в рабочем халате — мы застали ее за переоборудованием одного из залов музея. Хозяйка садится с нами на свою любимую скамейку напротив ломоносовского пруда и рассказывает.
Память о Михаиле Васильевиче жива не только на его родине. Сейчас, накануне празднования 250-летия со дня его рождения, письма и посылки прибывают в Ломоносовку даже из-за границы. Недавно из Варшавы друзья прислали двухтомник философских сочинений М. В. Ломоносова на польском языке, из Чехословакии пришел сборник «Поэзия славян в чешских переводах», изданный в 1879 году и включающий произведения Ломоносова. К ломоносовским дням 1961 года музей разбогатеет.
Украсится, похорошеет и родное село Ломоносова. За последние годы дела колхоза — он тоже носит имя Ломоносова — круто пошли в гору. По семилетнему плану надои на фуражную корову предполагалось довести до 3,5 тонны, но этот показатель достигнут уже в текущем году. За прошлый год было выдано на трудодень по 8 рублей деньгами да молока по 0,5 литра, да сена по 1,5 килограмма за сенокосный трудодень, да овощей, да картофеля.
Все это мы узнали от той же Т. А. Антипиной: она активный член парторганизации колхоза, долго работала ее секретарем и редактором колхозной газеты.
Завидная энергия у этой немолодой и, по-видимому, не очень крепкой здоровьем сельской интеллигентки…
По знакомым местам
У пристани манил огнями наш старый приятель «Волжин». Забравшись на жесткие верхние нары обширной каюты третьего класса и положив под голову полевые сумки, скоротали мы холодную ночь. А утром с залитой солнцем палубы в последний раз любовались знакомыми видами архангельских лесозаводов и пристаней. У электростанции горы опилок, кран насыпает их все выше, разжимая челюсти грейфера и снова погружая их в трюмы стоящих у берега барж. Года два назад такая картина была бы лишь элементом ландшафта, теперь это тяжелая улика: сжигать опилки — вопиющая бесхозяйственность, и скоро ей будет положен конец.
Случайный попутчик, рабочий одного из лесозаводов, говорит:
— Теперь ничего не пропадает. Дров у директора не допросишься, все идет в дело!
Чему же ты радуешься, занятный ты человек: дров не допросишься, а в голосе ликование!
Британец «Спрайтли» грузится у причалов какого-то лесозавода. Невысокий, с выпуклыми бортами, невзрачный лесовоз на 2—3 тысячи тонн разочаровал бы любителей заграничного блеска. Но нам нравится пузатенький весельчак: он выглядит неутомимым работягой, и таковы наверняка его матросы, чьи микроскопические фигурки виднеются через километровую ширь реки…
Ну вот, приехали. Подают трап, обычная нетерпеливая суета, и все мы, единодушно досадуя на передних за то, что они медленно движутся, а на задних за то, что они напирают, постепенно сходим на берег…
На другой день наш газик одним духом промчал нас вдоль берега Северной Двины до Коскова. С переправой нам повезло: когда мы подъехали, с левого берега уже двигался паром, на котором пестрели белые блузки, красные галстуки и флажки. Это отправлялась на экскурсию группа пионеров из лагеря, каких много по берегам Северной Двины.
А могли день потерять — случается и такое…
За Холмогорами пойменная терраса вскоре становится совсем узкой, всего несколько десятков метров, а далее уже круто возвышается вторая терраса, поросшая лесом. На реке еще виднеются кое-где, обычно против устьев притоков, песчаные отмели и острова, но в целом Северная Двина выше впадения Пинеги стала иной: она течет единым руслом полукилометровой, а местами километровой ширины, и в ее течении ощущается сконцентрированная мощь.
Селения попадаются очень часто, кое-где они следуют одно за другим почти непрерывной цепочкой, на расстоянии не более полукилометра. Строения всюду крепкие и ладные, нередки двухэтажные дома. Вид многих колхозных деревень говорит о высоком благосостоянии. А на прибрежных лугах бродит основа этого благосостояния — все тот же племенной холмогорский скот. Удивительна «интеллигентность» холмогорок: они не лезут под машину, реагируют на сигнал и даже, завидев издалека автомобиль, сами степенно сворачивают с дороги.
Пойменные луга здесь порою узки, как полочки, они ограждены аккуратными изгородями и разделены на загоны. Уровень воды в реке на несколько метров ниже уровня поймы, и следы подъема воды на русловых берегах показывают, что эти луга не заливные или по крайней мере заливает их не каждый год. Они и не влажные, ибо почвенный слой развился здесь на известняках, и грунтовые воды далеки. Богатство травостоя в этих местах несомненно связано с относительным обилием атмосферных осадков. Летние дожди в северной части Архангельской области довольно часты, выпадают они обычно мелкими быстролетными ливнями, и вслед за ними сразу же опять сияет солнышко. Только при удалении от моря за 150 километров заметно повышается сухость.
На зеленых островках, обычно поднимающихся из воды не менее чем на три метра, тоже видны исправные изгороди: там пасут привезенный на судах скот и косят сено. На возделанных полях мало зерновых посевов, зато картофель растет везде довольно обширными и хорошо обработанными плантациями.
А по реке все караваны — низенькие толстобокие буксиры тянут за собой длинные сигарообразные плоты. Вот показалось вдали серое ожерелье большой запани. Въезжаем в поселок, состоящий почти сплошь из совершенно новых брусчатых домов. И все же он выглядит неприветливо — не видно зелени, а проезжая дорога и улицы до того исковерканы всеми видами буксовавших здесь колес, что возникает одно желание — поскорее выбраться отсюда. И даже вывеска столовой не в силах заставить нас остановиться в поселке Брин-Наволоцкой запани.
Дорога ведет все дальше на юг. Она пролегает теперь по верхней террасе, река под нами далеко внизу. Иногда мы въезжаем в сосновый молодой лесок, мягко катим по желтому песку, и мелкие камешки, поднимаемые с дороги рифлеными баллонами нашего газика, барабанят по его брюху, заставляя шоферское ухо настораживаться.
Но вот справа на холме за селом Большая Гора замаячили белые хоромы древнего Сийского монастыря, превращенного в дом отдыха, где проводят свои отпуска речники и лесорубы. Слева у впадения речки Сии сверкнула в последний раз широкая лента Северной Двины и скрылась за стеной леса, теперь уже окончательно. Перед нами лежали лесные просторы Онего-Двинского водораздела.
Начинающий рыбак.
На Северной Двине.
Обмелевший рукав Северной Двины.
Племенные быки холмогорцы.
Холмогорское стадо на острове «Америка».
Главная улица Северодвинска.