Эх, дороги

Дороги наши бранят все, кому не лень: и те, кто колесит их изо дня в день за рулем тяжело нагруженных «зилов», и те, кто раз в год по обещанию на скрипучих автобусах и попутных колхозных грузовиках приезжает проведать деревенскую родню, и те, кто собирался в кои-то веки посетить родное гнездо на благоприобретенной «Волге», да так и не рискнул, потому как «по нашим дорогам только машину гробить!»… Что же, вся эта критика неопровержима, и мы со своей стороны могли бы подкрепить ее не одним красноречивым примером. Но каковы реальные причины нашего отставания в дорожном строительстве?

В наиболее развитых странах Западной Европы с которыми мы чаще всего сравниваем себя, говоря о дорогах, начало строительству их было положено еще в средневековье. Расширение дорожной сети, доведение мощеных дорог до каждой деревни и усовершенствование их по мере развития перевозочных средств происходило весьма постепенно на протяжении нескольких веков. А в преобладающей части России, с ее продолжительными многоснежными зимами, издревле сложился обычай санных перевозок, вполне естественный в стране, где летом население и тягло занято на полевых работах. Мы не говорим уже о широком использовании водных путей. Сильнейшим тормозом для дорожного строительства, как и для всего экономического развития, было крепостное право, ликвидированное в России — не лишне об этом вспомнить — всего лишь сто лет назад. Но существовало еще одно важное обстоятельство.

Известно, что везде и всюду прокладка дорог оплачивалась населением: за сооружение государственно важных путей платила казна из государственных поборов, местные дороги строились муниципальными властями за счет местного обложения и трудовой повинности. Таким образом, чем выше была плотность населения, тем больше было средств для строительства дорог. Где-нибудь в Гессене с его плотностью населения в 175 человек на 1 квадратный километр по сравнению с Архангельской губернией, где плотность составляла 1 человек на 1 квадратный километр, возможности для дорожного строительства были, по всей видимости, в 175 раз благоприятнее. В зависимости от способа расселения, характера местности, наличия рабочей силы, условий добычи и доставки строительных материалов в расчет могут быть внесены те или иные поправки, однако в общем огромные преимущества страны густо населенной остаются вне всякого сомнения.

Такова некоторая экономическая подоплека вопроса о дорожном строительстве. Я заговорил о ней вовсе не затем, чтобы оправдать наше отставание. Мне хочется только, чтобы мы судили о нем без раздражения и остерегались не до конца осмысленных сравнений.

Так вот, следовательно, дороги… В Емецких сосновых лесах мы еще ехали по мягкому песочку, где единственное неудобство состояло в перерасходе горючего, и даже пыль не особенно досаждала, так как недавно тут прошли дожди. Но за Сельцом пошли обычные для Онего-Двинского водораздела супесчаные и суглинистые грунты. В зависимости от того, насколько заинтересованы в том или ином участке дороги экономически мощные леспромхозы, она была то вполне удовлетворительной, то из рук вон скверной. Деревни за Сельцом встречались уже совсем редко, дорога шла тайгой, иногда пересекая небольшие болотца по старым гатям, глубоко вмятым и засыпанным слоями гравия и песка.

Солнце еще не заходило, но уже спряталось от нас за верхушки деревьев. Оно лишь изредка заглядывало к нам в прогалины, осыпая позолотой мохнатые лапы елей, трепещущие листочки берез, косые линии нетвердых в корню стволов, рухнувших в бурю и повисших на плечах у товарищей. Оно пускало запоздалых зайчиков на рытвинах дороги, заполненных водой от недавнего дождя. Перед некоторыми из этих рытвин мы благоразумно останавливались, меряли дно первым попавшим под руку сучком и только после этого, включив передний мост, пускали наш газик через преграду. Стоило нам остановиться и выйти из машины, на нас набрасывались, как на редкое лакомство, несметные стаи комаров. Преследуя нас, они залетали в машину, и потом на целых полчаса нам хватало дела, чтобы с ними расправиться.

До Плесецка, районного центра, который мы наметили целью сегодняшнего перегона, было еще не меньше семидесяти километров, а средняя скорость нашего продвижения едва превышала 15 километров в час.

Обсуждая без большого оптимизма складывающуюся обстановку, мы заметили впереди себя одинокую фигуру. Это был первый пешеход за несколько часов езды. Человек шел медленной усталой походкой, он изредка взмахивал веточкой, чтобы отогнать комаров, но, видно, и это занятие его утомило, да оно и не могло быть особенно эффективным при таком очевидном неравенстве сил. Когда мы догнали его, он даже не поднял руку.

Молодой сержант-отпускник — вот кем оказался одинокий путник — не заставил приглашать себя дважды.

Он направлялся проведать своих в таежном поселке Авда чуть в стороне от тракта. Договорились, что мы отвозим сержанта в поселок, а он устраивает нас на ночлег.

В Авду прибыли, когда уже стемнело. Ничего вокруг не было видно, я вел машину вслепую, недоверчиво следуя указаниям нашего пассажира. А он, знаток, направлял меня прочь с наезженной дороги, прямо по траве, через какие-то мелкие лужи, в объезд каких-то штабелей. Казалось, что нет никакого поселка, на душе было тревожно… Наконец сержант скомандовал остановиться. На бугорке стоял домик, окруженный частоколом. В домике зажгли электричество, застучали засовами…

Откуда-то из тьмы подходили люди. Появление машины в неурочный час не могло здесь пройти незамеченным.

— Ктой-то прибыл? Неужто Павлушка? Ух, видать в большие чины вышел, на машине стали возить…

В сенях уже шумел самовар, пожилая хозяйка доставала из печи еще не остывшие пироги, из сеней несла сало и рыбку собственного посола, на столе вдруг очутились неизбежные пол-литра.

В добротной рубленой избе очень чисто, под окнами стоят южные растения в деревянных кадках. Большая русская печь без лежанки, в горнице городская мебель, а на кухне простой стол под клеенкой и простые прочные скамьи работы самого хозяина-лесоруба.

За столом собралось человек двенадцать. Говорили тихо: в соседней комнате спали дети. Наперебой рассказывали гостю, кто где теперь работает, кто на ком женился, и нам было обидно, что мы не знаем этих людей, о ком рассказывают такие интересные новости.

К нам, заезжим путешественникам, хозяйка была очень внимательна. Как многие пожилые северяне, особенно в центральных районах Архангельской области, она «цокала», то есть произносила «ц» вместо «ч», напоминая этим о псковско-новгородском корне здешнего населения.

— Вот поглядите, как в тайге живем. Вы, цай, думали, здесь медведи одни живут-дак. А у нас, гляди-ко, и радио есть, и кино смотрим, и газетки цитаем, и на собрания ходим, а ты цо смеешься, Павлушка: расхвасталась бабушка Анна Яковлевна? Пей-ко вот цайку, соколик, а водоцку погоди, в ней правды нет…

 

Авда-речка

Мы встали чуть свет, но Анна Яковлевна была уже на ногах. Узнав, что мы собираемся ехать, она захлопотала у самовара. Резиновый сапог плохо собирался в гармошку, раздувать угли было им неудобно.

— Ишь, обувь сейцас какая пошла, — весело ворчала боевая старушка. — И ноги от нее болят-дак…

Теперь мы могли рассмотреть поселок. Представьте себе пологий склон долины с неровной, корявой поверхностью, которая в более влажных местах покрыта травянистыми кочками, а в более сухих поросла вереском. На этом склоне, где еще торчат старые пни, широким амфитеатром раскиданы одноэтажные рубленые домики.

Есть несколько более крупных бревенчатых зданий: гаражи, мастерские, электростанция, склады, контора лесопункта и клуб.

Ручеек посреди поселка указывал путь к реке. Сейчас над ней стоял туман, скрывая сырую зеленую пойму. С трех сторон к поселку полукругом подступал лес, негустой и невысокий. Это был типичный для Архангельской области древостой, где среди промысловых пород ель стоит на первом месте — 71 процент, сосна составляет 25 и береза 3 процента. Крона у елей узкая, на фоне неба они торчат как свечки. Однако все, что мы здесь видим, — это не промышленный лес, а либо сухостой, оставленный без внимания, либо молодняк на месте старых порубок.

Прохладное утро сухо, хотя небо затянуто негустыми низкими облаками. От этого все цвета кажутся притененными, тусклыми. В огороде у наших хозяев дружно цветет картошка. Возле дома большая поленница березовых дров. Дома с небольшими усадьбами в Авде окружены заборами из частокола или горбыля, тогда как в большинстве колхозных деревень, которые нам встречались, живут «открыто» — сожгли что ли заборы в минуту жизни трудную?

Зазвучал рожок пастуха, скликающего стадо. Молодая хозяйка выгнала из хлева корову, следом за коровой бойко выскочили три овечки, попили немного из деревянной лоханки и убежали за калитку… Нас позвали пить чай.

Сержант Павлик вместе с одним из своих друзей-лесорубов вызвался проводить нас до тракта. Поехали новой дорогой вдоль реки. Туман рассеялся, и мы можем теперь рассмотреть реку. Это Емца, довольно крупный приток Северной Двины. Но здесь она еще невелика, течет в долине с очень пологими склонами, без террас, и берега у нее настолько низки, что местами поверхность ярко-зеленого влажного луга без всякого излома сливается с поверхностью воды. Весной река разливается здесь очень широко.

— У нас девчата поют: «Если Емца разольется, трудно Емцу переплыть», — рассказывают наши провожатые.

Но такова долина Емцы далеко не везде. В этой изрядно пересеченной местности, сложенной известняками, на пути у водотоков встречаются и крутые скалистые утесы, и пороги-перекаты, а то и вовсе диковинные явления. С одной из таких диковинок нам пришлось столкнуться тут же, едва отъехав от поселка.

Здесь речка Авда, по имени которой и назван поселок, впадает в Емцу. С дороги нам издалека видно место впадения. Подъезжаем ближе. Теперь река Емца у нас слева, мы едем параллельно ей. Авда же впадает в нее справа под прямым углом — следовательно, сейчас, поднявшись на холм, мы должны будем ее пересечь. Но вот Авда уже слева, а справа — никакой реки, ни ручейка, ни даже сухого овражка. Склон холма, поросший молодым соснячком, и ничего больше. Выходим из машины — надо разобраться.

Вот что мы видим. Метрах в шестидесяти от дороги Авда впадает в Емцу. Вверх от своего устья она все глубже врезается в выемку, образованную в подножии холма… и вдруг эта выемка заканчивается тупиком. Из этого-то тупика вытекает речка, образуя сразу небольшой омуток. Над самым омутком на высоте пяти-шести метров от воды проходит наша дорога. На левом берегу коротышки-речки у края выемки в десятке метров от дороги растет красавица лиственница — высокая, ветвистая, она стоит словно страж у этого примечательного сооружения природы.

Павлик и его приятель посмеиваются. Они сознательно приготовили нам этот сюрприз: знают, чем пронять географов!

Подземные странствия Авды-речки — это один из образчиков карстовых явлений. На Онего-Двинском водоразделе, сложенном трещиноватыми известняками, широко распространены карстовые процессы, то есть разрушение растворимых пород поверхностными и подземными водами. Однако на Севере эти процессы протекают менее интенсивно, чем в южных шпротах. Поэтому здесь преобладают так называемые молодые формы карста: воронки, беспорядочно изрезанные «карровые поля» с труднопроходимой корявой поверхностью, исчезающие водотоки, озерки правильной формы с колеблющимся уровнем воды и т. д. Замечательные по своей характерности карстовые воронки можно увидеть прямо из окна вагона, если ехать по железной дороге от станции Обозерской к Плесецку.

Вот и Ленинградский тракт; здесь нам показали Авду-речку до ее исчезновения под землей. Мы долго шли вчетвером вдоль узенького ручья, следуя его изгибам, с трудом пробираясь среди травяных кочек и стволов валежника. Загроможденная долинка становилась все уже, все глубже, а затем превратилась в настоящее ущелье и закончилась неприглядным, заваленным всякой лесной рухлядью тупиком. В нем исчезал ручей. Хотелось пустить по ручью какие-нибудь приметные поплавки и подстеречь их у выхода из-под холма, но на это уже не было времени. Может быть, кто-нибудь из любителей природы это сделает? Почему бы вам в самом деле не съездить сюда в ближайший отпуск или каникулы и не проверить все самолично?

Пошел дождь, в лесу мы вымокли, предстоящая езда по мокрой дороге не обещала ничего хорошего. Но настроение было превосходным. Мы, как со старыми друзьями, простились с нашими проводниками и горячо поблагодарили их. К обеду мы уже были в Плесецке.

 

Здесь будет город заложен…

Плесецк, центр лесной промышленности у скрещения Ленинградского тракта с железной дорогой, не похож на традиционные северные поселения. От других северных городов его отличает отсутствие церквей и каменных зданий, от сел — то, что он не вытянут вдоль основного проезжего пути. Почти все его дома новые — двухэтажные, брусчатые, иногда обшитые тесом, или индивидуальные рубленые домики с небольшими земельными участками.

Не знаю, как в другие годы, но этим засушливым летом Плесецк утопал в пыли: здесь большое автомобильное движение, а дороги, как правило, немощеные. Да, Плесецк пока не блещет благоустройством, но в его облике есть что-то явно современное. Может быть, это впечатление создает разумная прямоугольная планировка, может быть, солидное единообразие двухэтажной центральной части с несколько неожиданным стадионом в самом центре, а может быть, облик жителей и быстрый городской темп их жизни.

Секретарь райкома партии Иван Кузьмич Швецов, покручивая карандаш, говорит:

— Плесецкий район — самый промышленный в Архангельской области, конечно, после Архангельска. А в недалеком будущем он станет крупнейшим промышленным очагом всего нашего Севера…

Швецов худощав, у него тонкие черты лица, живые голубые глаза. Высокий лоб продолжается большой залысиной, однако она не портит лица, а, гармонируя с серьезным и строгим его выражением, придает ему оттенок учености.

— Район богат сырьем для цементной промышленности. Вот здесь, севернее Плесецка, — Иван Кузьмич поворачивается к карте, — строится мощный цементный завод. Он будет давать миллион тонн цемента в год. Рядом вырастет рабочий городок со всеми современными удобствами. Это первоочередная наша новостройка, но не главная!

Рассказывая, Иван Кузьмич оживляется, быстрее крутит в руках карандаш, жестикулирует. Видно, что тема эта его глубоко волнует.

— Основной промышленный узел разместится северо-западнее Плесецка, у реки Онеги. Здесь возникнет целый промышленный комплекс, основанный в первую очередь на освоении местных сырьевых богатств. Правда, дело это не так-то скорое, в семилетке едва ли многое успеем сделать, но перспективы огромные, на много лет вперед. А между этим промышленным узлом и тем, который сложится вокруг цементного завода, возникнет город. Вот здесь, — он указал точку на районной карте. — Это будет образцовый современный, город на 200 тысяч жителей с многоэтажными домами, газом и прочими удобствами… Мы тут, — Иван Кузьмич улыбается, — этот город во сне видим. Даже название ему уже придумали. Не знаю, может быть, его и не утвердят, но нам нравится: Северороссийск.

Можно только позавидовать жителям будущего северного города. Ведь он будет целиком сооружен заново, никакие контуры прежней застройки не будут стеснять планировщиков. Этот город будут строить с учетом новейших достижений архитектуры, строительной техники, промышленности строительных материалов. А сырьевая база для развития этой промышленности здесь воистину неисчерпаема. Новый город и его промышленность решительно изменят лицо не только Плесецкого района, но и всего прибеломорского Севера.

Северороссийск уже живет в думах жителей Плесецка. Еще до посещения райкома мы слышали о нем и от рабочих автотракторной мастерской, куда заезжали для кое-какого ремонта, и от соседей по столу в рабочей столовой. После первых же слов знакомства люди, рядовые рабочие, с воодушевлением говорили нам про завтрашний день города и всего края…

Но это — перспективы. А сегодня Плесецкий район — крупнейший лесозаготовитель Архангельской области. Он дает один процент всесоюзной добычи древесины, и такая же доля останется за ним на протяжении семилетки. Правда, запасы истощаются, однако есть еще непочатые лесные массивы, сосредоточенные на северо-западе района и на примыкающих территориях соседних районов, вдали от дорог.

— В наших краях лес добывали еще купцы, — поясняет Швецов. — Брали, что под рукой. Ну и мы поначалу шли по их стопам. Поэтому вдоль дорог вы не увидите настоящего леса. Если хотите его посмотреть — поезжайте на лесопромыслы…

 

Зеленая сама пойдет…

В управлении комбината «Онегалес» нам порекомендовали Савинский леспромхоз. С Ленинградского тракта мы вскоре свернули на лежневку, затем дорога пошла по песку, сначала через молодой сосновый бор, потом через старые вырубки. На некоторых выросли березки, им лет по пятнадцати, но развились они плохо, корневая система собирает недостаточно влаги в этой сухой песчаной местности. На других вырубках только торчат сухие пни, да иван-чай, страдая от сухости, уныло свешивает необычно бледные колокольчики своих цветков с высоких и тощих матово-оливковых стеблей. Местами видны следы лесного пожара: черные головни валежника, обгоревшие снизу стволы мертвых деревьев, черные пятна обожженной земли. Кое-где вырубленный лес сменился довольно густой порослью молодых сосенок.

— Это что, посадки? — спрашиваю едущего с нами инженера.

— Что вы, — отвечает он, — до лесопосадок, пожалуй, не скоро дойдут руки. Много еще такого леса, который перестаивает. Суть проблемы в дорогах. Нам надо строить дороги быстро и как можно дешевле, ибо после вывозки леса она зачастую оказываются никому больше не нужными.

Не только дороги. Вот на пути брошенный поселок, частично разоренные засыпные домики, нетронутые изгороди. Теперь строят сборные дома, которые можно с уходом лесорубов перевезти на новое место.

Въезжаем в большой таежный поселок, весь из новых домов. Читаем вывески: клуб, средняя школа, магазин, столовая. У одной из окраин — железнодорожные пути, вагоны и платформы, штабеля лесоматериалов.

По профилированной и плотно укатанной дороге мчимся дальше — на лесосеку. Автомашины, тяжело нагруженные лесом, идут одна за другой, и мы на сложных участках предусмотрительно уступаем им дорогу.

Лесосека издалека дает о себе знать рокотом тракторных моторов. И вот наконец впервые за всю поездку мы видим лес, которым действительно можно залюбоваться: высокий, густой, радостно зеленый елово-сосновый древостой с небольшой примесью березы, осины и всяких других лиственных пород.

На обширном участке, поделенном на ленты шириной в несколько десятков метров, работают малые комплексные бригады, каждая на своей ленте. Трактор — главная сила на лесоразработках. Это не просто тягач, с его помощью производится множество операций. С поразительной ловкостью, на высоких скоростях водят трактористы свои тяжелые машины, таскают бревна, выкорчевывают пни, прокладывают подъездные пути для автомашин… Зато и вид у этих тракторов: ободранные и выцветшие, с помятыми боками, они разочаровали бы тех, кто составляет себе представление о производственных процессах по выставочным картинкам и кадрам кинохроники. Но лесорубы довольны могучими ТДТ и С-80: был бы мотор силен да гусеницы крепки, а любоваться на них все равно некогда.

— У нас лесоруб полностью разгружен от тяжелого физического труда, — говорит директор леспромхоза.

И это действительно так. Вот вальщик подходит к дереву. Он вооружен легкой бензомоторной пилой, небольшим бачком для горючего и лопаткой для подготовки рабочего места. Рабочий осматривает дерево, обходит его со всех сторон, приноравливается — на все это уходит, наверное, не больше минуты. Громко жужжит малютка-мотор, и еще через полминуты с шумом падает высокая ель, оставляя совсем низкий пенек, который не помешает проезду трактора.

Вальщик идет к другому дереву, к третьему… А тем временем подъезжает трелевочный трактор и волочит стволы к месту погрузки их на автомашину.

Погрузка была когда-то самым тяжелым делом. Теперь она механизирована при помощи простых, но остроумных приспособлений. Комплектуется так называемый крупный пакет — 15—20 стволов, трактор втаскивает его за трос по наклонным лежням, и пакет валится на опоры автомобиля-лесовоза. Машина поскрипывает, но терпит.

Рослый лесоруб с небритым загорелым лицом говорит весело:

— Во у нас как! Раньше, бывало, запевали «Эх, дубинушка, ухнем», а теперь одно знаем: «Эх, зеленая, сама пойдет!»

Замечательно работают шоферы. Мы знакомимся с одним из них. Лет пятнадцать назад приехал он в Плесецк из разоренного войной украинского села, чтобы подзаработать деньжат, да прижился в крепком дружном коллективе лесорубов и остался здесь — теперь уж, видно, навсегда. Ясные, добрые голубые глаза улыбчиво смотрят с загорелого лица в густой щетине — лесные жители обычно бреются раз в неделю, в субботу или в воскресенье с утра, а сегодня, к сожалению, пятница…

Лесной шофер удивляется нашему пробегу: из самой Москвы до Архангельска, вот это Да! А что же нам сказать о его пробегах, день за днем и год за годом по лесным дорогам в пыль и в грязь, в мороз и пургу, с многотонным длинным возом леса, который при малейшей неосмотрительности может стащить с колеи, с настила, в кювет, в болото, поломать машину и шоферские косточки. Но наш знакомый осторожен, хотя и скор. По-будничному скромно делает он свое трудное, нередко героическое дело, от которого за день постарел бы какой-нибудь столичный асфальтовый лихач. Он хорошо зарабатывает и в довольстве растит свою большую семью — у него пятеро ребятишек, и дети северяне растут такими же крепкими, скромными и упорными в деле, как их отец.

Шоферы! Миллионная неутомимая армия тружеников, как неоценимо важна ваша служба! Каких чудес выдержки, мастерства, смекалки ни совершаете все вы, а особенно шоферы провинций и окраин, лесов, целины и новостроек, где трудны дороги, где перевозки всегда срочны, где всегда перегруз и где скудна ремонтная база, где шофер сам себе и слесарь, и вулканизатор, и грузчик!..

Можно ли представить себе хоть один день, один час жизни любого звена нашего огромного хозяйственного организма без шоферов?

 

Светлый путь

Едем полуразрушенной гатью, осторожно нацеливаясь колесами на остатки лежневой колеи, с ходу штурмуя проломы. Деревня Оксово издали чернеет двухэтажными обветшалыми, покосившимися домами. Подъехав ближе, мы убеждаемся, что наиболее ветхие из этих строений покинуты и обросли вокруг бурьяном, а за овражком видим длинную прямую улицу новых крытых шифером домов. Под окнами много цветочных клумб, на грядках зеленеют длинные перышки лука, нежные пушистые хвостики моркови, дальше идет капуста, а на задах — массив картофеля.

Когда переезжали через овражек, навстречу нам попался пожилой велосипедист в темно-сером опрятном костюме и тяжелых, видавших виды яловых сапогах. Он приостановился, выжидательно посмотрел на нас, но мы ничего не спросили, и он поехал своей дорогой.

Первый же встречный на новой улице, не ожидая нашего вопроса, говорит:

— Вам, наверное, Карл Иваныча? А он уехал на покос.

Нет, нам не Карл Иваныча, мы не знаем даже, кто он такой. Мы приехали, чтобы повидать девушек-энтузиасток, которые после окончания Плесецкой средней школы пошли рядовыми колхозницами в артель «Светлый путь». Из расспросов выясняется, что одна из девушек по имени Граня работает на молочном пункте и сейчас должна прийти домой. Остальные в поле.

Стройная миловидная блондинка в нарядном светлом платьице стучит каблучками по деревянному тротуару. Голубые глаза смотрят открыто, доверчиво и смело. А рука крепкая, с шершавой ладонью: видно, не шутки шутить ходит Граня на свой молочный пункт.

Для начала, чтобы скоротать первые, всегда неловкие минуты, осматриваем дом, в котором живут четверо подруг. Светлые обои, тюлевые занавесочки, какие-то домашние вышивки и патефон с любимыми пластинками. Обстановка простая, но есть все, что нужно, — мебель дал колхоз. В сенях стоит новенький голубой велосипед. Принадлежит он одной из девушек, но пользуются им, конечно, все.

— Так как же вы решились?..

Граня улыбается. Она понимает, что мы только шутки ради говорим об этом, как о «подвиге», а в действительности, так же как она сама, видим в нем тот главный и самый правильный путь, который ведет молодежь к завоеванию прочного места в жизни, к труду и знанию. Немного освоившись с нами, она рассказывает:

— Разговоры у нас в классе шли давно. Сначала все говорили: поедем как один. А когда подошло время конкретно решать, много «энтузиастов» отсеялось. Осталось нас «твердокаменных» десятеро девчат. Знали, что трудно, да мы ведь не неженки. А потом, сказать если по совести, гордость не позволяла, чтобы поговорить-поговорить да в кусты. А еще, вы, наверно, сами понимаете, есть такая важная сторона. Все хотят учиться, и мы, конечно, тоже. Сейчас получить высшее образование доступнее тому, кто сам трудится и полезен обществу. Мы рады такому порядку, потому что он — для нас, то есть для тех, кто не боится труда.

— Значит, вы будете учиться в вузах?

— Да, заочно. Шестеро девушек уже поехали держать экзамены в пединститут, а у остальных, кто в сельскохозяйственный, экзамены будут осенью.

Ну как не порадоваться за этих смелых, самостоятельных и разумных девушек! Лет через пять-шесть они станут превосходными учительницами и агрономами, знающими жизнь и труд, и ни одного месяца у них не пропадает без пользы для себя и для народа.

— А как вам тут живется? Не скучаете?

— Ой, что вы! Здесь так хорошо. Места такие красивые: Онега, луга, озера… Молодежи в деревне много. В клубе кино бывает, танцы. Библиотека есть. И вообще, если судить по началу, скучать нам не дадут.

Сказав это, Граня смеется с лукавым выражением.

— Что, окружили вниманием?

— Еще как! Из райкома комсомола приезжали, потом корреспондент районной газеты, и еще на днях приезжал секретарь райкома партии, такой симпатичный дяденька. Он, конечно, не специально к нам, но все же…

— Ну и как, нравится вам такое внимание?

Граня чистосердечно подтверждает:

— Внимание приятно!

Едем в поле. На новой улице вырыты кюветы, и проезжая часть хотя ухабиста, но совершенно суха.

— Вы бы видели, что здесь раньше творилось, — говорит Граня, — ни проехать, ни пройти. Это Карл Иваныча благодарите.

— А кто такой Карл Иванович?

— Как кто? Бригадир! Он такой замечательный, все так хорошо объясняет, как в школе…

По новому мосту переезжаем через ручеек, текущий в глубоком овраге, и сворачиваем влево, навстречу течению ручья. Вот мы и в поле. Тут мало общего с просторами зерновых полей степной и лесостепной России. За небольшим, в несколько гектаров клином золотистой ржи виден невысокий лесок, тут же рядом в глубоких впадинах два крошечных озерка с хрустально чистой родниковой водой, а чуть повыше по ручью — мокрый луг, переходящий в болото… Здесь нечего делать комбайну; сытая былинная савраска резво тянет легкую косилку, за ней молча поспешает колхозник с вожжами в руках. Проходит десяток минут, глядишь уже снова появляется из-за высокой ржи конная косилка. Разумеется, не все нивы колхоза так малы, есть и сравнительно крупные массивы, колхоз владеет и комбайном, и тракторами — в одной оксовской бригаде их пять штук.

Денек на славу, солнышко припекает. Девушки вяжут снопы. Работа им нравится, утверждают они единодушно: на свежем воздухе, здоровая и веселая. Они уже освоились и перевыполняют норму. Любую полезную работу готовы делать, на то они и колхозницы.

Говорят серьезно, рассудительно, а в глазах еще столько неистраченного озорства! И косятся на сжатую полоску: как бы им не отстать!.. Мы понимающе отходим в сторону, и девчата продолжают трудиться: раз, два — собрали каждая по снопу, жгут скрутили, обвязали, подняли, составили, еще по снопу и еще — есть скирда, сверху снопом, как шапкой, накрыли — готово, пошли дальше — и все с задором, шутками, шалостями… Пожилая колхозница, руководительница звена, качает головой: молодо-зелено, девоньки, уж больно-то вы резвы, не надорвитесь с первачка, надолго ли хватит вашего веселья… Но нет, тетушка, это не бездумное веселье, это гораздо глубже.

Время обеденное. Возвращаемся прежним путем и только сворачиваем с полевой дороги на главную улицу, Граня восклицает:

— Вот он, Карл Иваныч!

Навстречу нам едет на велосипеде человек в темно-сером костюме.

— Здравствуйте… Мы уже с вами встречались!

Бригадир снимает кепку, вытирает вспотевший лоб, неестественно белый в своей верхней, спрятанной от загара части, протягивает широкую корявую крестьянскую ладонь.

Мой спутник на автомашине продолжал путь к дому юных колхозниц, а мы с Карлом Ивановичем пошли пешком вдоль улицы.

— Говорят, это ваших рук дело, — сказал я, показав на дорогу.

— Почему моих, колхозники делали, — возразил Карл Иванович. — Что настаивал, это действительно так…

Он пришел со своей большой семьей в Оксово полтора года назад, вместе со многими другими семьями из недальнего селения, прибывшими на укрупнение колхоза. На деревню наступало болото, Оксово тонуло в непролазной грязи. А между тем Онега была совсем рядом, и спустить в нее воду из болота было не таким уж сложным делом. Карл Иванович убедил колхозников, поднял их на дренажные работы, и в деревне стало сухо и чисто.

У дома Карла Ивановича — такого же, как все остальные, — кроме образцовых грядок лука, капусты, репы и моркови, я увидел небольшую раскрытую сейчас теплицу. В ней росли огурцы, помидоры и даже арбузы и тыквы. А рядом с теплицей стоял в открытом грунте частично укутанный в рогожу высокий куст виноградной лозы!

— Да вы колдун, Карл Иванович!

Бригадир машет рукой:

— Что вы… Тут можно действительно чудеса творить, особенно в такое лето, как нынче, да некогда этим заниматься. Колхозных дел по горло. В гору идем! Раньше приходилось туго. Колхоз и колхозники сидели по уши в долгах. А теперь трудодень стоит восемь рублей, не считая натуральных выдач. Все больше даем городу молока, масла, мяса. И это только начало. На естественных лугах накашиваем по две с половиной тонны сена с гектара. Если же выращивать высокопродуктивные кормовые культуры, в несколько раз можно увеличить стадо. А площади найдутся, если осушить заболоченные земли, освоить целину…

— А народу достаточно, чтобы все это поднять?

— Да ведь как вам сказать… Когда человек видит прок от своего труда, он начинает работать за двоих и за четверых… Большие надежды у нас на молодежь. Правда, некоторым молодым людям внушили мысль, что все на свете делается для них, а от них ничего не требуется… Но труд — превосходный воспитатель. Молодой колхозник, когда он почувствовал себя создателем колхозного благополучия, — это богатырь. Да, богатырь!

Карл Иванович как будто растроган. Может быть, говоря так, он с тайной гордостью думает о своих детях — двух сыновьях и дочери, которые работают, все трое, в колхозе трактористами. Карлу Ивановичу пятьдесят шесть лет, жизнь его не баловала, и здоровье начинает понемногу сдавать. Но он продолжает работать, а работать для него — значит быть на ногах, быть в самой гуще: на покосе, на севе, на уборке, на скотном дворе, в мастерских — с раннего утра и до ночи.

— Буду работать, пока есть силы, — говорит колхозный бригадир. — А сил не станет — ну что ж, я вырастил себе смену, никто меня не попрекнет…

Мы долго трясем друг другу руки… Потом иду проститься с девушками. Юных жниц мой спутник уже доставил к месту работы на машине — ох, баловство! Граня на молочном пункте. Она выходит помахать нам рукой.

 

Вдоль Онеги-реки

Прежде чем уехать из Оксова, мы решили завести знакомство с Онегой. Она совсем рядом, но берега крутые и высокие и даже в пятидесяти метрах от нее воды не видно.

Сбегаем по крутому откосу. Быстрое течение гонит бревна, много бревен валяется на узенькой отлогой полоске светло-бурого известкового ила. На противоположном берегу тоже стоит деревня, туда направляется большая лодка с пассажирами, а оттуда молодой крестьянин переправляет вплавь двух лошадей — на одной он сидит, а другую держит за недоуздок. Ребятишки резвятся в теплой воде, но далеко не заплывают: опасно купаться в глубокой реке с быстрым течением, водоворотами и плавучими бревнами. Мы же, на зависть юному поколению, плывем до середины в коричневатой воде, прикосновение которой удивительно ласково…

Эх, остаться, что ли? Почему бы в самом деле не отдохнуть в Оксове денек-другой? Здесь живут просторно, народ приветливый, магазин есть, молока сколько хочешь… Мой спутник находит подозрительно много доводов в пользу того, чтобы остаться. Да и сам я, признаться… Нет, нет! Не будем об этом говорить. Впереди еще столько работы.

Снова выбрались на Ленинградский тракт, едем дальше на юг. По сторонам то довольно рослый, здоровый хвойный лес с примесью лиственных пород, то заболоченный лесок, то волнистые долины речушек с полями золотистой ржи. На недавних вырубках растет береза и сосна. У дороги то и дело попадаются копны свеженакошенного сена, вывезенного с лесных полян. Остановившись отдохнуть, мы подсели к старику, который разжег костер, поджидая, когда за его сеном придет машина.

— Много ли тут зверя, папаша?

— Как не много, оченно даже много, и лося, и медведя, и протчего зверя… Третьего дни кошу, выбег на меня медведь-дак, молодой еще, да шибко так бежал, видать, что испугал его кто, и от меня опять же шарахнулся, дальше побег. Вот так-то… Есть у нас зверя всякого, зверя хватает-дак…

Постепенно местность становится все более песчаной, в лесу уже господствует сосна, а затем мы вдруг замечаем, что едем по какой-то узкой возвышенности, справа и слева лес как бы спадает пологом вниз, расширяя горизонт. Это знаменитая «Грива», высокая и длинная моренная гряда из песка и глины со щебнем и валунами.

Вот «Грива» становится совсем узкой, каких-нибудь 30—40 метров по вершине, и мы вылезаем из машины, чтобы осмотреться. Направо гряда падает крутым засушливым склоном, редко поросшим березой и сосной. У подножия расстилается заболоченная долинка ручья, настолько плоская, что местами ручеек вовсе прекращает свое течение. Болотце оконтурено причудливо извивающейся опушкой ельника, оно образует уютные закоулки, чередующиеся с выступами леса. А дальше до самого горизонта дымчато синеют лесные пространства с матовыми плешинами болот…

Перешли на другую сторону, обращенную к востоку и юго-востоку, и здесь, как пишут авторы путевых впечатлений, нашим взорам предстала величественная панорама.

На многие десятки квадратных километров у наших ног расстилалась плоская низина. Вот оно, огромное, поистине необозримое северное болото, которого нам до сих пор не удавалось увидеть. Стоя здесь наверху, мы не могли ощутить ни влажности, ни зыбкости его, но ровная, как биллиардный стол, поверхность, матово-оливковый цвет травяного покрова, отсутствие на огромных протяжениях не то что полей или селений, но даже и бугорков накошенного сена — все это свидетельствовало, что перед нами мрачная пугающая топь, бесплодная и опасная для человека и для зверя. По этой шири топорщились щетиной поросли ельника, где совсем худосочного и реденького, где чуть поздоровее. Деревца стояли обиженно хмурые: быть может, лет двадцать назад они еще росли с надеждой превратиться в высокие крепкие ели, но затхлая болотная стихия беспощадно год за годом окружала, засасывала, отравляла их, беззащитных, и некому было прийти к ним на помощь…

Болота, по-видимому, продолжают наступать. А между тем не так уж трудно освоить здешние неисчерпаемые торфяные запасы, превратить эти болота в сенокосные угодья и даже плодородные поля. У северян большие резервы.

По крутому спуску съезжаем с Гривы и вскоре оказываемся у переправы на реке Моше. Через несколько километров Ленинградский тракт вплотную подходит к Онеге.

Вот она, река, которая дала имя пушкинскому герою! Для миллионов читателей во всех природных областях страны «Онегин» звучит необычайно, загадочно и романтично. И только здесь, в Прионежье, это рядовая фамилия, каких немало встретишь в колхозах и на лесопунктах.

Существует отрасль географии — топонимика, которая занимается этимологией, то есть смысловым значением географических названий, устанавливает связь этих названий с обстоятельствами жизни создавшего их народа. Говорят, что есть любители, которые занимаются географическим размещением фамилий. Действительно, занятно бывает проследить, как знакомые, но редко встречающиеся фамилии вдруг где-то запестрят густейшей массой. Так вокруг Архангельска и Холмогор очень много Гурьевых (эту фамилию носит один из старейших и славнейших родов холмогорских рез гиков по кости), Шубиных или Шубных, Лыжиных, а также немало фамилий, происхождение которых связано с былым засильем монастырско-поповской верхушки, третировавшей простой народ: Негодяевы, Врагобесовы и тому подобное. А в Воронеже, который свято чтит память своих знаменитых земляков А. В. Кольцова и И. С. Никитина, тысячи живых Никитиных и Кольцовых трудятся у своих станков.

Но мы говорили об Онеге. Эта река не знает младенческой трогательной немощи ручейковых верховьев, робко журчащих в миниатюрном ложе среди дернистых берегов. Рожденная обширным озером Лача, она сразу же по выходе из него становится многоводной и бурливой. На первых десятках километров своего течения глубоко врезавшись в известняковые берега, она неширока, всего сто-полтораста метров. Чем дальше, тем больше река расширяется, принимая притоки, и за большой западной излучиной превращается в могучий величественный поток, не столь широкий, как Северная Двина, но глубокий и быстротечный. Берега Онеги почти всюду высоки, местами более десятка метров, и сказочно живописны, особенно там, где в нее впадают многоводные притоки, прорывая стену берега широким устьем в лесисто-луговом окаймлении. На этих берегах часто увидишь штабеля заготовленного для сплава леса, однако сплав по Онеге, особенно в верхней ее части, куда сложнее, чем по Северной Двине: сердитая красавица то и дело грохочет порогами и перекатами.

Поселок Конево, центр Приозерного района, вытянулся вдоль Онеги и параллельного ей тракта километра на два. Он очень опрятен, и его облик определяется множеством новых домов — брусчатых, одноэтажных с широкими окнами и двухэтажных, обшитых тесом, стандартного типа. Однако старых домов, пожалуй, все-таки больше. Это обычные для всей средней части Архангельской области высокие рубленые избы с небольшими окнами, иногда в два этажа, а иногда со слепым низом, который используется для хозяйственных нужд. Низеньких, приземистых изб, о которых так много писано, как о типичных для севера, мы не видели нигде на всем пути от Холмогор до бассейна Волги. Резные украшения почти повсеместно отсутствуют.

Конево, где мы остановились всего лишь на полчаса, запомнилось нам характерными для северян приветливостью и радушием, спокойным достоинством, скромностью и вежливостью. Продавщица в сельмаге внимательно и терпеливо выслушивает покупателей, отвечает громко и обстоятельно, быстро и аккуратно делает свое дело. В ларьке прохладительных напитков охотно, без единого комментария, вымыли наш термос из-под молока, чтобы налить в него квасу. А ехавший в нашем направлении шофер грузовика, у которого мы спросили, не может ли он выручить горючим, ответил:

— У самого, ребята, в обрез. Но буду ехать сзади, если вы встанете, поделюсь с вами.

Переправляемся на левый берег Онеги у села Шелоховская. Онега — широкая, но какая-то очень компактная, словно целеустремленная в своих высоких, четко очерченных, как выдолбленных, берегах. Быстрая, светло-коричневая, освещенная предзакатными розовыми лучами, она была так прекрасна, что становилось жалко всех тех, кто никогда не видел ее…

Большой паром причаливает к дебаркадеру, поднявшемуся высоко над водой. Приходится съезжать на берег по крутым мосткам, а потом взбираться по мощенному булыжником въезду.

Может быть, в других местах архангельского севера при нынешнем не очень интенсивном движении можно пока обходиться паромами, но здесь с отсутствием моста примириться трудно. Впрочем, речь должна идти, по-видимому, о реконструкции Ленинградского тракта в целом — важной транспортной артерии Севера.

Последние десятки километров перед Каргополем едем уже в темноте. Причудливо и смутно маячат под луной какие-то темные бугры: то ли это стога сена, то ли заночевавшие в поле комбайны, а может быть, одинокие избы? Промелькнут придорожные ветлы, покажется и исчезнет вдали огонек, и вдруг слева прорвется из мрака гулкий рокот воды по камням: Онега где-то рядом… А в деревнях — шумливые толпы парней и девчат, модно одетых, заразительно веселых, сплоченно шествующих вокруг гармониста и не желающих сворачивать с пути… Остановиться разве, гульнуть в чужой деревне, какие наши годы?.. Но газик наш уже промчался мимо, он скор, не дает застрять на безрассудной мысли.

В чистом поле какой-то подгулявший каргополец, вынырнув из тьмы, безуспешно пытается объяснить нам что-то очень для него важное, и мы скорее догадываемся, чем понимаем, что его надо доставить домой. И что же вы думаете: его дом оказывается как раз напротив каргопольского Дома крестьянина, приютившего нас. Судьба неустанно читала нам мораль человеколюбия.

 

Каргопольская суша

У Каргополя богатая история. Основанный новгородскими переселенцами лишь немного позднее Белоозера, он уже в XIV веке был официально признан городом. Его золотой век начался в царствование Ивана IV в связи с развитием торговли через Белое море. В начале XVII века отряд польско-литовских интервентов добрался до Каргополя, но город стойко выдержал осаду. В 1607 году сюда был сослан вождь крестьянского восстания Иван Болотников и здесь казнен — по преданию, его утопили в Онеге, спустив связанного в прорубь.

В петровские времена Каргополь постигла судьба всех городов, ранее процветавших от беломорской торговли. Но каргопольское купечество, словно предчувствуя скорый упадок, во второй половине XVII века успело украсить город архитектурными памятниками. В 1652 году были воздвигнуты Христорождественский собор и пятиглавая Воскресенская церковь, в 1680 году — церковь Рождества богородицы — все это из белого известняка, в строгом русско-новгородском стиле. Пожар, который в царствование Екатерины II дотла уничтожил деревянный город, пощадил эти каменные сооружения. Так они и стоят, придавая древнему Каргополю неповторимое архитектурное своеобразие.

В сегодняшнем Каргополе строят главным образом из дерева, хотя купцы еще в XVII веке знали, что существуют более долговечные материалы. Покрытие большинства улиц оставляет желать лучшего. Берег Онеги мог бы служить украшением города, но содержится он не слишком опрятно.

В городской черте в воду сгружают лес, кое-где берег завален бревнами и замусорен. Есть небольшой садик у реки с танцплощадкой и давно вздыхающий о ремонте павильон-раздевалка для купальщиков.

Онега у Каргополя широка, берега ее очень пологи. Она здесь еще не стала самой собой, скорее это вытянувшийся залив озера Лача, постепенно переходящий в реку. А озеро мелко и все продолжает мелеть, зарастая рогозом. Только вдоль восточного берега, по оси течения Онеги, есть глубокий фарватер, в средней части впадина 3—5 метров, а в остальном глубина около 1,5 метра и менее. Зимой озеро в большей своей части промерзает до дна, и это плохо сказывается на его рыбьем населении. Рыболовы утверждают, что в Лаче сильно распространились раки, отчего окунь, питающийся ими, в озере очень жирный. Раков много и тут, в горловине Онеги: на наших глазах ребятишки за несколько минут наловили их не один десяток.

Вдоль берега, у самого уровня Онеги, на поверхность выходит множество родников. Вода в них холодная и хрустально чистая. Эти родники в большинстве случаев заключены в будки, и жители берут из них воду. В средней части города тоже есть неглубокие родниковые колодцы в будках. К сожалению, нередко такие колодцы расположены не слишком далеко от углублений иного назначения, что не может способствовать повышению гигиенических качеств воды. Вероятно, было бы нетрудно заключить родники в трубы и вывести их наружу фонтанирующими скважинами, как это сделано, например, в Крыму. Да, если бы этот город с его исключительно благоприятным местоположением как следует благоустроить, он мог бы стать жемчужиной ближнего Севера.

В назначенный час мы в райкоме. Викентий Степанович Лапин, поздоровавшись с нами, деловито, без шаблонных выражений гостеприимства, смотрит на часы. От него только что вышло четверо посетителей, а сейчас, в те немногие минуты, что мы находимся в его кабинете, уже в третий раз звонит телефон. Мы обещаем долго не задерживаться. Однако в ходе беседы секретарь райкома забывает о регламенте…

Викентий Степанович немолод, голова тронута сединой. Он высокого роста, широкоплечий, крепко сложенный. На нем голубая шелковая рубашка с короткими рукавами, пиджак висит на спинке стула — день сегодня жаркий, а дела, как видно, и того жарче: завершение сенокоса, начало уборки зерновых. Его широкое худощавое лицо покрыто, как у всех сельских работников, густым загаром. Глаза голубые, живые, то смеющиеся, то сосредоточенные, то сверкающие хитрецой. Правый глаз то и дело мигает — может быть, это на нервной почве, но впечатление такое, словно говорящий доверительно подмигивает вам, и это вас еще больше с ним сближает. После пяти минут разговора начинаешь чувствовать себя давним другом этого темпераментного, искреннего человека и горячо сочувствовать его заботам и надеждам.

— Район наш — это в основном знаменитая Каргопольская суша известная вам, наверное, раз вы интересуетесь нашим районом — древнейший очаг земледелия на севере. Вот здесь, — он подходит к карте, — по левому берегу Онеги и к западу от озера Лача, где почти нет болот и где плодородные карбонатные почвы, оседали те из новгородских переселенцев, у которых руки тянулись не к богатой добыче, а к сохе. Главное направление нашего хозяйства — животноводство. Естественные луга у нас неважные, накашиваем по полторы-две тонны с гектара. На травах далеко не уедешь, надо расширять посевы ценных кормовых культур. И на лен в последнее время обращаем внимание. Успехи уже видны. Трудодни стали дороже. Но самый наглядный признак нашего подъема — наверное, уже заметили сами, проезжая по деревням, — строимся! Вы понимаете, что это значит? Ведь 30 лет не строились, а теперь строим колхозникам новые дома, старые поправляем, строим скотные дворы, общественные здания, клубы. Да что говорить, вы посмотрите, как люди теперь живут. Кто-кто, а я то знаю, как раньше жили, что в этих местах, что в Вологодской губернии, сам вырос в избе. Даже если был крестьянин из крепких, чем отличался он от остальной нищеты? Только что дом побольше, а в доме-то пусто! Стол стоял — конечно, без скатерти, лавка так и лавка так, печь — все! Ничего больше не было! Другой раз услышишь: вот раньше жили, вот это да… Так ведь это один разговор, и говорят-то, заметьте, больше те, кто этого «раньше» и не нюхал. А теперь? Не скажем, что роскошь, но ведь обстановка у каждого, как в городской квартире, непременно велосипед, радио, оденется молодежь в субботний вечер, не отличите от городских — так или нет?

И подъем нынешний идет по всей ширине! Возьмите промышленность — она у нас, конечно, небольшая. Леспромхоз это главный наш кит, ну есть еще пищекомбинат, строим льнозавод, делаем кирпич, добываем строительные материалы. Так вот, все предприятия, пусть они не велики, все как одно выполняют план. Никогда еще такого не бывало. Один заводик дал девяносто девять и восемь десятых процента, так что ж вы думаете — застыдили директора-то! Мало того, что на пленуме райкома дали жару, на улице прохода не дают — городишко ведь у нас маленький, все друг друга знают, — кто ни встретит, все укоряют, что же, дескать, план не додаешь. Вот как теперь! Посмотришь, что происходит, и так радостно становится на душе, скажу я вам…

Вот так, просто и горячо говорил секретарь райкома Викентий Степанович Лапин о делах в районе, о небывалом подъеме, который означал для него огромное и долгожданное счастье.

— И еще красотами нашими поинтересуйтесь. Вот здесь, — мы опять идем к карте, — у границы с Карельской республикой начинается озерный, карельский уже ландшафт. Вот видите здесь Лекшмозеро, дальше два небольших озерка, и там их еще множество мелких, на карте не обозначенных. Между этими двумя озерками проходит водораздел: по одну сторону воды идут к нам, в озеро Лача, Онегу и Белое море, а по другую сторону — в Онежское озеро, Ладогу и Балтийское море. У края этого озерка стоит Хижгора, на ней церковка старинной постройки, и оттуда вид на двадцать семь озер! Да, да, двадцать семь! А когда будете туда ехать, попадутся вам по пути молодые боры — их называют «малеги». Вот в этих-то малегах растут знаменитые каргопольские рыжики — слышали, небось? Славились когда-то на весь мир.

Каргопольские рыжики считались большим деликатесом, их подавали на закуску у знатнейших вельмож, они упоминались в романах из светской жизни, были известны за границей, их вывозили в Париж… Но в наше время слава их, по-видимому, заглохла: во всяком случае, нам нигде до Каргополя слышать о них не приходилось.

Мы прощаемся с Викентием Степановичем большими друзьями. Он желает нам приятной поездки и успеха, мы желаем ему навсегда сохранить то драгоценное ощущение радости жизни, с которым он вступил в первый год семилетки.

 

Среди озер

Промышленные предприятия Каргополя немногочисленны и невелики, но с одним из них нельзя было не познакомиться. Это Экстрактный завод. Он производит клюквенный экстракт, столь необходимый на дальнем севере и повсюду сыгравший большую роль в те трудные времена, когда свежие фрукты были мало кому доступной роскошью. Кроме того, здесь варят варенья, повидло и прочие аппетитные вещи.

В белом двухэтажном здании, чистеньком снаружи и внутри, сразу заставляет глотать слюнки вкусный запах. Работницы в белых халатах — и нас одевают в халаты, что приводит всех в веселое настроение.

В большом вакуумном котле варится паста для повидла — увы, ничего не видно, а аппарат в принципе такой же, как для целлюлозы. Вот это уже другое дело: помешивая деревянным пестом в шаровидном медном варочном аппарате, работница варит черносмородиновое варенье. Сюда идет только крупная, отборная ягода, а из мелкой готовят пасты для конфетной начинки. Смородина выращивается на собственной плантации, как и малина. Малину приносят также из лесу. Основное сырье — клюкву и морошку — заготавливают колхозы и отдельные сборщики. Косточковые ягоды поступают отовсюду, в последнее время даже из Болгарии и Румынии. Ягоды приходят в сульфитированном обесцвеченном виде, позволяющем хранить их несколько месяцев, но при варке их качества полностью восстанавливаются.

Такая продукция завода, как повидло, сбывается главным образом в своей округе, но более высокий сортимент отправляется и в дальние края, особенно же клюквенный экстракт.

— Нам еще рыжики поручено мариновать — что ж, наладим, было бы сырье, — заверяют боевые мастерицы-пищевики.

У редактора районной газеты «Коммунар» С. И. Ереминой как раз есть дело в той части района, где мы намереваемся побывать. Едем вместе. Недалеко от Каргополя видим справа у дороги поросль невысоких сосенок.

— Вот в этом лесочке, — говорит Серафима Ивановна, — растут рыжики. Слышали о наших рыжиках?

Мы дружно рассмеялись: еще никто из каргопольцев, с кем мы сказали больше двух слов, не умолчал о рыжиках.

В Каргопольском районе по сторонам дорог уже не тайга стоит стеной, а простираются возделанные поля. Дальше на юг, южнее озера Лача, мы опять попадем в лесное окружение, лишь изредка прерываемое возделанными прогалинами вблизи деревень, но здесь, к западу от Онеги и озера, мы путешествуем по большому острову земледелия в лесном океане…

На полях колхоза «Новый путь» идет уборка. Это недавно укрупненное хозяйство по своей мощи полетать колхозам-степнякам: оно владеет восемью комбайнами.

Сейчас не косят, а только подбирают и обмолачивают скошенную ранее рожь. Колхозницы, работающие в поле, окружают редактора и наперебой рассказывают о конфликте: агроном запрещает молотить, бригадир велит продолжать, не знаем, кого слушать…

Едем в село, находим бригадира и агронома. Молодой агроном — скромная миловидная девушка — говорит:

— Зерно некондиционное, сырое, хранить его нельзя, будет преть.

— Это так, но погода исключительно благоприятная, упускать ее нельзя, вон и прогноз не обещает больше жарких солнечных дней. А дожди пойдут, зерно не то что не дойдет, а и этого не соберем, — возражает бригадир.

Редактор мог бы не вмешиваться, а просто «пропесочить» в своей газете колхозных руководителей, которые никак не договорятся между собой. Но Еремина еще ведь и член бюро райкома! Идем все вместе в зернохранилище. Зерно рассыпано по полу старого церковного здания. Агроном, бригадир и редактор берут зерно горстями, суют руку в глубину слоя… Мы делаем то же самое.

— Ну, смотрите! — говорит агроном.

— Да, сыровато, — соглашается редактор.

— М-да… — глубокомысленно подтверждаем мы.

Агроном и бригадир продолжают спорить. Каждый по своему прав и каждый думает об интересах колхоза. Наконец Серафима Ивановна подсказывает им как будто бы взаимно приемлемый компромисс — молотить, но затем зерно рассыпать тонким слоем для просушки. Однако и это решение никого полностью не удовлетворяет, в том числе и Серафиму Ивановну. Мы уже едем дальше, минуя поля, луга и перелески, а она все еще рассуждает вслух:

— Конечно, зерно сырое, что и говорить!.. Оно, положим, высохнет, но будет морщеное… А с другой стороны, прекратим уборку, а вдруг назавтра дождь?..

В деревне Столетовская, входящей в группу деревень под собирательным названием Лядины, сохранились две примечательные деревянные церкви: Покровская и Егорьевская. Особенно интересна Покровская, построенная в XVII веке. В ней два этажа: на верхнем, более обширном, с более роскошным убранством и пышным алтарем, служили летом, а на нижнем, скромном, — зимой. Сохранились в нетронутом виде богатые иконостасы, стенная роспись… Некоторые реликвии несомненно представляют собой образцы древней иконописи.

Эти храмы объявлены архитектурными заповедниками, но практически они никак не охраняются. Все сокровища, вероятно, не лишенные художественной и исторической ценности, оставлены жителям под честное слово. Высокая честность северян не подлежит ни малейшему сомнению, но ведь случается наезжают, хотя и редко, различные самодеятельные «искусствоведы», ретивые собиратели «частных коллекций»…

На наш взгляд, если у местных властей нет возможности в должном порядке хранить музейные редкости, то лучше уж вывезти их и продать с аукциона — и коллекционерам хорошо, и народу доход.

Чем дальше от Каргополя, тем гуще леса. Но вот справа уже Лекшмозеро. Оно то покажется, поманит своей спокойной голубоватой ширью, то снова скроется за холмиком или лесочком. Огибаем его, проезжаем болотце и молодую лиственную поросль и попадаем в деревню Морщихинская.

За деревней по дороге на Хижгору повстречали стадо: коровы с любопытством разглядывают наш газик, выдавая этим, что машина на здешних дорогах гость нечастый. По желтому песку взбираемся в гору и вот уже едем по узкой гряде, поросшей соснячком, березой и осиной. Оглядевшись, обнаруживаем, что находимся не просто на гребне, а на перешейке между двумя озерами.

Крутой гребень, разделяющий озера, совсем узок, пожалуй, не более метров пятидесяти у основания, а в высоту достигает метров пятнадцати. Справа от нас, то есть к востоку, лежит в лесистой котловинке небольшое озеро Вильно с мало изрезанной, но причудливо изгибающейся в виде карточного сердечка береговой линией. На зеленом луговом мысочке посредине видна деревенька — она тоже называется Вильно.

А слева, к западу, тянется по долготе узкое, но относительно длинное Масельгское озеро — настоящая Ньяса в миниатюре. Сквозь густую поросль на западном склоне гребня видна лишь отдельными проблесками его зеркальная гладь, отражающая лучи скользящего к западу солнца.

Сток Масельгского озера направлен к Балтике; узкий гребень, на котором мы стоим, — это и есть одни из самых очаровательных, самых своеобразных и самых удивительных по своей наглядности участков огромного водораздела. Стоя здесь на вершине, не сходя с места, брось направо щепочку-кораблик, и если его не остановят берега, он уплывет в Белое море; брось кораблик налево, он найдет путь в Балтийское море.

Вот какая эта вершина. Хоть высоты в ней не будет и двухсот метров над уровнем моря, но это истинный конек на крыше одного из величественных зданий Земли.

А дорога идет все по леску. Минуем небольшую деревушку Масельгу у северной оконечности «каргопольской Ньясы» и по крутому откосу не без труда въезжаем на песчаное подножие Хижгоры. Вскоре нам приходится покинуть машину и подниматься дальше по узкой каменистой тропе. Среди невысоких сосенок темнеют кусты можжевельника, зазывает в свою чащу малинник — но, увы, кто-то побывал в нем раньше нас…

На самой вершине стоит церквушка. Она не очень древней постройки, как говорят, лет ста, и еще довольно крепка, хотя и начинает разрушаться. Пробираемся внутрь. Предметы церковного убранства покрыты убогими полотнищами с вышитыми черными крестами — как видно, какая-то местная религиозная секта добивается покровительства от Казанской богородицы, хозяйки этого храма. Да, вот это настоящая глушь, в той мере, в какой она еще возможна в нашей стране.

Тишина кругом такая, что хочется говорить шепотом. С колокольни нам видны деревушки — Масельга, Гужово на ближнем мысу Масельгского озера, еще какие-то селения, чуть различимые в синеватой дали. Рыбацкая лодка медленно плывет к Гужову, оставляя позади себя веерообразный, остекленевший в кажущейся неподвижности узорчатый след.

Видны обещанные нам озера, перламутровыми ракушками сверкающие посреди золотисто-зеленых ворсистых холмов. Правда, ни двадцати семи, ни даже семнадцати мы не насчитали, но разве дело в числе? Да, за одним тем, чтобы полюбоваться видом с Хижгоры, уже стоило приехать из Москвы. В Морщихинском нередко останавливаются туристы из Ленинграда, московские рыболовы и охотники. Все они непременно приходят на Хижгору, а для карголольцев это излюбленное место массовых выездов.

Вернувшись в Морщихинскую, мы как-то само собой оказываемся гостями семьи учителей Поповых. Это целая учительская династия. Наш хозяин Кузьма Алексеевич, которому теперь под шестьдесят, еще до войны был директором школы, потом прорывал блокаду Ленинграда, потерял ногу. Вернулся из госпиталя, снова стал директором. Это невысокого роста, очень подвижный, несмотря на свой протез, худощавый человек с живым энергичным лицом, на котором почти незаметно примет старости. Глаза совсем молодые, в них светится постоянная готовность Кузьмы Алексеевича что-то предпринимать, затевать…

Учительницей работает и его жена Анна Яковлевна — тоже с молодым лицом, полная, добродушная, гостеприимная.

Их старший сын — директор средней школы в Каргополе, а дочь учительствует здесь, в Морщихинском, и заочно оканчивает пединститут.

Старшие Поповы не только учителя, но и — как большинство здешних озерных жителей — рыбаки. Во время войны Анна Яковлевна вместе с другой учительницей рыбачила на озере в колхозной бригаде, кормила семью. А Кузьма Алексеевич и сейчас рыбачит.

Нас угощают ухой из окуней собственного улова. Уху здесь готовят такой свежести, что когда кладут рыбу в котел, как уверяют нас хозяева, то закрывают его крышкой, чтобы она не выпрыгнула.

Съев по тарелке золотистого ароматного отвара и по паре здоровенных окуней, мы переходим к рыбнику. Это похоже на рыбный пирог, но рыба запечена в тесто целой, с костями. Окунь тот же, что в ухе, но вкус совершенно особый, впрочем, тоже преотличный. Едят рыбник, вынимая рыбу из пирога, а корочкой прикусывают… Потом пьем чай из самовара, пока еще повсеместно употребляемого на севере.

Отдохнув после угощения, идем с Кузьмой Алексеевичем на озеро, и он дает о нем подробную справку. Лекшмозеро имеет 12 километров в длину и 6 в ширину, волна тут бывает крупная, как на море, потому что озеро глубокое. Берега его редкостно живописны, вода прозрачная, мягкая, и рыбы в нем видимо-невидимо. Помимо окуней, щук и прочей заурядной рыбы, распространен сиг, ряпус (вероятно, близкий родственник ряпушки) и сорога, так же как и ряпус, похожая на сельдь. Ряпус бывает крупным, но это старые рыбины, они, так же как и крупный рыжик, «уже не то»; лучшими считаются экземпляры по 30—40 сантиметров длины.

Лекшмозеру приписывают одно любопытное свойство: говорят, что это «доброе» озеро — в нем на памяти жителей никто еще не утонул. Возможно, это объясняется дисциплинированностью северян, а также тем, что здесь из поколения в поколение передается наука, как плавать по Лекшмозеру в бурю. Когда ветер погонит большую волну, надо сесть лодкой на ее гребень и подгребать, чтобы удерживаться на нем.

— Волна тебя погонит-погонит, знай только держи поперек нее да подгребай, и вынесет на берег, — говорит Кузьма Алексеевич.

Прием этот применим при любом направлении ветра, потому что берег всюду недалеко.

Лекшмозеро со своим характерным грушевидным очертанием и с большой белой церковью на берегу служит ориентиром на воздушных трассах, ведущих на север от Москвы и Ленинграда. Над ним пролетали самолеты, участвовавшие в спасении челюскинцев в 1934 году, пролетал в 1937 году М. Громов, совершая первый беспосадочный перелет в Америку на советском воздушном корабле АНТ-25. Однажды Поповы получили открытку: «Пролетая над Лекшмозером, думаю о вас, мысленно шлю привет…» Это писал летчик, их бывший ученик. Письма от учеников, благодарных за науку и за уроки честной, благородной трудовой жизни, приходят из Москвы, из Арктики, с Дальнего Востока…

Так, достойно и скромно, не требуя много для себя, живут учителя Поповы, окруженные любовью и доверием своих односельчан. Вместе со всеми учителями Поповы активно участвуют в колхозных делах и общественной жизни села; Анну Яковлевну односельчане избрали своим депутатом в районный совет.

Мы дотемна задержались за беседой у этих сердечных гостеприимных людей. Говорили обо всем: о правильных мерах по перестройке школы, о подъеме в городах и на селе после XX партсъезда, о делах международных и о мире… И казалось, что сама огромная, негромкая, трудовая северная Русь молвит про свои думы, радости и надежды.

Новая улица в деревне Оксово.

Юные колхозницы — выпускницы средней школы.

«Зверя хватает всякого…».

Такие избы строили на севере в старину (деревня Фёдово).

Церковный ансамбль XVI—XVII века в деревне Покровское.

Каргопольские ребятишки охотно помогают нам мыть машину.

С вершины Хижгоры видно на десятки километров вокруг.