Что такое город-спутник

По зеркально гладкому асфальту приближаемся к Иваньковской волжской плотине. Справа плещется Московское море, гуляет свежий ветер на нем, гонит высокую волну с белыми гребешками. Накрапывает дождь. Покачиваясь на волнах, спешит к берегу лодка с промокшими рыбаками.

Многие жители Дубны и Иванькова имеют моторные лодки, а по воскресеньям на водохранилище съезжается множество рыбаков из Москвы. Особенно популярно оно зимой — вдоль всего шоссе близ водохранилища гуськом выстраиваются автомобили, и весь лед в щербинках прорубей, и даже тесно терпеливым ловцам, сидящим перед ними в тулупах и резиновых сапогах на пуховой подкладке… Предполагается, что в дальнейшем район Иваньковского водохранилища станет популярнейшим местом отдыха москвичей. Здесь будут построены дома отдыха, гостиницы и пансионы, прокатные пункты гребных и моторных лодок и рыболовных принадлежностей, водные станции и прочие заманчивые сооружения.

Минуем могучие затворы Иваньковской водосливной плотины и судоходный шлюз, левее возвышаются громады головных сооружений канала имени Москвы. Шоссе, сделав крутой поворот, идет под уклон, и вот мы уже едем под каналом, по длинному, освещенному электрическими плафонами тоннелю. Дальше дорога по восточному берегу канала ведет прямо к Москве, а мы у первой же развилки сворачиваем налево, в город Дубну.

Здесь расположен всемирно-известный и единственный в своем роде Объединенный институт ядерных исследований, международное научное учреждение, где представители двенадцати дружественных стран изучают проблемы мирной использования энергии атома.

Ученые каждой из стран-участниц имеют свои лаборатории, в которых они занимаются исследованиями в соответствии с национальной программой и своим личным научным интересом. Для проведения опытов, требующих основного оборудования, гигантский синхрофазотрон поочередно поступает в распоряжение каждой национальной или межнациональной группы исследователей, так же как и другие виды уникального оборудования. При помощи мощных ускорителей, дающих пучки заряженных частиц с энергией в миллионы и миллиарды электроновольт, физики все глубже проникают в тайны внутриядерных сил, раскрывают строение протонов, нейтронов и других частиц атомного ядра, еще недавно неведомых человеку.

В Институте мы с интересом узнали, что помимо чисто научных проблем и здесь есть свои трудности технического и организационного порядка, и здесь идет борьба за технический прогресс, который важен не только в производстве станков или часов, но и в проведении атомных экспериментов.

Мы узнали, например, что ядерные реакции, протекающие под воздействием ускоренных частиц, можно наблюдать при помощи особых камер, заполняемых водородом или гелием. Проходя через такие камеры, частицы оставляют след, и его можно зафиксировать на фотопленке. Естественно, что скорость фотографирования должна быть колоссальной. Существуют камеры, позволяющие за неделю получить такое количество фотографий, что для их обработки обычными средствами понадобится целый год. Ученые и конструкторы Института продумывают автоматизацию обработки и просмотра фотопленок. Решение этой технической проблемы ускорит темп такого рода исследований в 100 раз.

Институт еще продолжает строиться. Сооружаются новые лабораторные здания, поступает новое оборудование. Одновременно растет и город.

Дубна очаровывает с первого взгляда. Вы едете по обыкновенному асфальтированному шоссе мимо каких-то складов, железнодорожных путей и вдруг въезжаете в сосновый лесок. Шоссе начинает круто вилять. Справа вырастают домики, хотя лес продолжается. Это двухэтажные или одноэтажные особняки, стоящие прямо среди сосен. Проезжая часть улиц неширока, только-только разъехаться машинам. Но она окаймлена газонами, потом идет тротуар, вдоль него легкая ограда, а дома — в глубине. Одни улицы прямы, другие дугообразны. Это и красиво, и разумно — здесь, в тихих жилых кварталах, незачем создавать условия для быстрой езды. Радует отсутствие шаблона. Площади тоже самой разнообразной формы. Пожалуй, единственный неизменный повсюду элемент — это газоны и цветники вдоль тротуаров.

Планировка этой части города подчинялась «диктату местности» и была связана с задачей сохранить естественные лесонасаждения. Гигиенический эффект очевиден, не говоря уже об эстетическом.

Приблизительно через центр проходит резкая разграничительная линия. За ней в новой части города застройка ведется уже обычным методом. Прямоугольная планировка кварталов, расчистка под бульдозер — от леса не остается и следа. Когда приходишь сюда из «старого города» (он выстроен двумя-тремя годами раньше), испытываешь невольное разочарование. Но что делать, примененный вначале тип застройки при всей его привлекательности оказался, как говорят, расточительным в смысле средств и времени.

На окраине города сооружается внушительный ансамбль образцовой экспериментальной школы-одиннадцатилетки. Пока же ребятишки Дубны учатся в обычных школах, с тем отличием, что здесь за партами сидят рядом русские и китайцы, поляки и корейцы, немцы и вьетнамцы…

Здание дирекции Объединенного института ядерных не следований имеет внушительные размеры, но, отнесенное в глубину небольшого парка, оно хорошо гармонирует с окружающей малоэтажной застройкой. Пройдя от него через небольшой городской сад, вы выходите к скромному одноэтажному дому. К чести Дубны, в этом маленьком доме умещаются все руководящие городские учреждения: и горком партии и горисполком; здесь и редакция городской газеты. Мы заходим сюда, чтобы побеседовать о проблемах молодого города и о городах-спутниках вообще.

— Вы говорите о Дубне, как о городе-спутнике? В первый раз слышим! — удивились наши собеседники, начиная от главного архитектора и кончая редактором. — Во всяком случае, мы этого никак не чувствуем. Для нас съездить в Москву целое событие — нет даже прямых поездов…

Я настаивал, дубнинцы пожимали плечами, и мне не удалось их убедить. Моя неудача заставила меня впоследствии с большим вниманием вникнуть в проблему городов-спутников.

Как это часто бывает с новыми, а тем паче модными понятиями и вещами, мы охотно поминаем их в разговоре, порой не представляя себе толком, что это такое. Многие считают, что первый город-спутник у Москвы только появится вскоре: его начали строить у станции Крюково. А в действительности их уже немало, и существуют они давно, хотя и не носили раньше такого названия.

В самом деле, что такое город-спутник, например, у Москвы? Разве это только ближние пригороды вроде разросшихся дачных поселков, откуда люди ежедневно приезжают на работу? Нет, такие города относят к особой категории спутников, для них придумано название «дортуаров» или «городов-спален». Действительно, спутники, как правило, связаны удобным сообщением с городом, к которому они тяготеют, но это скорее существующий признак, чем требование. Речь идет не о том, чтобы усилить пассажирский поток между городами-спутниками и главным городом, а о том, чтобы сократить его. Гораздо важнее, чтобы в городах-спутниках была своя промышленность, дающая занятие населению. Считается необходимым переводить в них промышленные предприятия из больших городов. В спутниках должна быть сеть торговых и культурно-бытовых учреждений: все потребности жителей должны удовлетворяться на месте, во избежание слишком частых «бытовых» поездок в столицу.

Каковы же основные признаки городов-спутников? Читатель, возможно, помнит наш разговор о зоне притяжения больших городов, который мы вели по поводу Архангельска. Те признаки, которыми мы определяли зону притяжения, в основном распространимы и на понятие городов-спутников. Ведь спутник — это тело, находящееся в зоне притяжения другого, более крупного тела. И следовательно, спутники — это не только образцовые города, которые мы еще построим, но и те, которые уже давно и более или менее стихийно стали спутниками. Не все они связаны с центром притяжения одинаково крепкими узами, обычно чем дальше город от столицы, тем слабее эти узы. Но задача состоит не в том, чтобы эти узы непременно усиливать, а в том, чтобы главный город и его спутники разумно взаимодействовали друг с другом, чтобы спутники вбирали в себя тот излишек промышленности и населения, который стихийно сложился в большом городе.

Если вернуться к разговору о Дубне, то ее следует считать спутником хотя бы уже потому, что она успешно выполняет важную функцию по разгрузке столицы. Принадлежность Института ядерных исследований к научному комплексу столицы не подлежит сомнению. Поместившись в Дубне, этим самым Институт сделал ее спутником Москвы, не говоря уже о том, что все экономические и культурно-бытовые связи Дубны обращены к Москве и ни к какому другому крупному городу.

Все сказанное выше основывается на мнениях авторитетных ученых, высказанных на научной конференции, посвященной городам-спутникам в Московском филиале Географического общества СССР. Так что спешу заверить моих дубненских друзей, что они с полным правом могут зачислить свой город в спутники, хотя это и не дает им никаких особых преимуществ.

 

Канал имени Москвы

Впереди Москва! Остался еще один перегон, меньше чем полтораста километров. По отличной дороге — это каких-нибудь два с половиной часа езды. Лично нам Москва давно знакома и привычна. Мы выехали из нее всего лишь полтора месяца назад. Но странное дело, мы испытываем какое-то особое волнение, с примесью робости, какого не было и в помине, когда мы приближались к совершенно новым для нас местам. Ибо Москва так огромна, так многолика, так активна, что даже тем, кто не отлучается из нее ни на час, она ежедневно преподносит массу головокружительных сюрпризов.

Она огромна не столько своими физическими размерами, сколько той небывало, невообразимо великой ролью, которую она играет для судеб всей Земли. Да что говорить, теперь и не только Земли…

В эпоху, когда древний Рим был важнейшим и влиятельнейшим центром европейской цивилизации, родилась поговорка «все дороги ведут в Рим». Теперь мы можем без тени хвастовства применить ее к Москве. Сюда, в столицу первого в мире социалистического государства, со всех континентов едут посланцы народов за наукой общественного переустройства и материального созидания, едут государственные и общественные деятели, обеспокоенные судьбами мира, ибо Москва стала общепризнанным центром борьбы за мир на земле, едут знаменосцы культуры, чтобы продемонстрировать здесь высшие достижения передового искусства разных стран. А о значении Москвы для нашей собственной страны боюсь даже и начинать разговор: если характеризовать его общими словами, то не хватит слов, а если вникать в существо, то не хватит знаний. Да простит мне читатель, я не стану рассказывать о том, чем богата и знаменита наша столица.

Но пока еще мы в ста с лишним километрах от нее, едем вдоль канала, обозначенного на карте как «Канал имени Москвы».

Этот огромный гидротехнический комплекс, построенный во второй пятилетке (с 1932 по 1937 год), дал Москве короткий и глубоководный путь сообщения с Волгой, улучшил энергетический баланс столицы, решил проблему водоснабжения города, повысил уровень Москвы-реки и привел к образованию нескольких искусственных озер. Среди них популярнейшее Химкинское водохранилище, без которого сегодняшние москвичи не мыслят дня прожить, хотя еще 25 лет назад оно существовало только на бумаге.

Общая длина судового хода по каналу и его водохранилищам составляет 128 километров. И хотя уровень Москвы-реки у места ее слияния с каналом на несколько метров ниже уровня Волги, подпертой плотиной у Иванькова, пустить волжскую воду самотеком не удалось, ибо на пути встала Клинско-Дмитровская моренная гряда. Для ее преодоления пришлось соорудить десяток шлюзов. С их помощью суда на участке между Дмитровом и селом Щукино (ныне в черте Москвы) сначала поднимаются на сорок метров, а затем вновь опускаются.

Течение воды из Волги в Москву происходит при помощи мощных насосных станций, расположенных у пяти шлюзов северного склона гряды. Через гряду канал идет, как правило, в глубоких выемках, но по выходе из нее, на крутом перепаде между Химками и Щукином, для него пришлось построить громадные земляные насыпи. Возле Тушина образовался своеобразный узел скрещивания разнородных путей: в огромной насыпи проходит канал с его шлюзами, над каналом — железная дорога, а под ним, в длинном тоннеле, — шоссе.

Сооружения канала, говорят, могли бы быть скромнее. Возможно. Но на них нет еще того нагромождения чисто декоративных и безвкусных «украшательских» элементов, которое эпидемически распространилось в нашей архитектуре в более позднее время, поэтому они покоряют и очаровывают. Особенно привлекательны архитектурные комплексы яхромских и икшинских шлюзов: стоя на каком-нибудь из окрестных холмов или хотя бы на железнодорожном виадуке станции Икша, можно залюбоваться массивными серыми башнями, широкими лоханями бассейнов и белыми корпусами маневрирующих в них кораблей.

Канал служит подлинным украшением местности на всем нашем пути от Дубны. У Яхромы дорога переходит на западный берег канала, а вскоре за Икшей отрывается от него. Все чаще селения, большие и людные… Вот уже определенные приметы Москвы: шоссе становится шире, появляются бетонные бортики. И наконец первый светофор, а возле него сине-голубой мотоцикл с коляской. Теперь, шофер, держи ухо востро!

 

Автомобили для всех

Первым долгом по прибытии в Москву нам нужно было доставить наш газик на автобазу. Мы ухаживали за ним по всем правилам, и он ни разу не подвел нас в пути. Но все же не мешало, чтобы его основательно обслужили перед второй половиной путешествия.

Автобаза № 12 «Главмосавтотранса» первой в Советском Союзе начала выдавать легковые автомобили в прокат. Каждый москвич, имеющий право вождения, может получить автомобиль в личное пользование на срок от нескольких часов до одного месяца, а в случае особой надобности и больше. Удобства этой системы очевидны. Чтобы в погожий денек выехать с женой, детишками (или в ином составе), куда душе угодно, не надо быть владельцем «Москвича» или «Волги», достаточно выкроить в месячном бюджете малую толику, и она позволит вам выходной день посвятить автомобильной прогулке.

Некоторые знакомые поучали меня:

— Охота вам связываться с этим прокатом… Купили бы себе «Волгу», была бы своя собственная.

Я отвечал им популярными аргументами. Предположим, говорил я, вы купили «Волгу» и ездите на ней, а не только любуетесь. Езжу и я, пользуясь прокатом. Чтобы «прокатать» стоимость «Волги», я должен ездить в свое удовольствие, включая прогулки почти каждый летний выходной день и ежегодную месячную поездку на курорт, в течение 10 лет. Все эти годы я буду иметь технически исправную машину, не буду заботиться ни о гараже, ни о ремонте, ни о резине. И по прошествии этого срока приду опять на автобазу и сяду за руль новенькой машины, а ваша «Волга» будет тогда старой колымагой.

— Н-да, — чесали в затылке мои собеседники, — в этом есть резон… Но нет, брат, — добавляли они, повеселев, — тут все же — собственная!

Как во всяком новом деле, у прокатной автобазы есть трудности. В горячие деньки летних отпусков у окошка диспетчерской и в гаражах порой разыгрываются баталии. Молодые люди с крепкими локтями теснят малодушных, рвутся к заветной цели, не считаясь ни с чем, кроме своего желания. Летом машин не хватает, а осенью и зимой большая часть парка простаивает, и хозяйство терпит убыток. Не все ладно и в организации обслуживания, на выдачу и прием машины затрачивается слишком много времени, не сразу нащупывается простая и удобная организационная схема.

Дополнительная трудность, создаваемая самими «прокатчиками», — это высокая аварийность. Вот мы видим на дворе автобазы «Волгу», похожую на яйцо вкрутую, которое перед обдиркой скорлупы хорошенько поколотили об стол. Как это случилось? Почти в ста процентах случаев аварии прокатных машин объясняются легкомыслием водителей.

Мне вспомнилась встреча на Дмитровском шоссе, по пути из Дубны. Шел дождь, асфальт был мокрый. Где-то около сотого километра нас остановил высокий и плотный мужчина в выходном костюме. Его «Победа» была под откосом. Возле машины — вывалившиеся из окон во время «сальто-мортале» колбасы, огурцы и булки. Бледные пассажиры бродят вокруг, ищут какие-то растерянные драгоценности.

Высокий мужчина оживлен и словоохотлив, он весь во власти радостного возбуждения, какое охватывает человека в момент редкой удачи: он только что понял, что авария могла стоить ему жизни или увечья, но все обошлось благополучно, и вот он счастлив, что уцелел. Машина — черт с ней, а впрочем, он уже прикинул в уме, что ремонт обойдется не так уж дорого… Охотно рассказывает, как это произошло. Он даже, собственно, и не понял, как: ехал прямо, не поворачивал и не тормозил, а просто вдруг кинуло, перевернуло, и вот…

— Ехал, правда, не стану говорить, что тихо…

— Ну, сколько?

— Да так, за восемьдесят…

Значит, под девяносто, это по мокрому зеркально-гладкому асфальту. Почему он ехал с такой скоростью? Куда он спешил? Да никуда. Просто так…

Сколько таких аварийщиков-любителей, гробящих машины и убивающих людей «просто так», потому что лень было подумать, как можно ехать при данных дорожных условиях и как нельзя, потому что было детское увлечение гонкой, потому что рядом сидела Дульцинея, а на заднем сиденье приятели, которые поддерживали атмосферу глупого и бесшабашного веселья. Они не хотели никого убивать, но и остерегаться не хотели. Они развлекались, и это было для них важнее всего. Может быть, по-вашему, они лихие парни. А по-моему, мерзавцы.

 

Сто коров и одна девушка

В эти дни в Москве гостил знакомый нам Череповецкий самодеятельный хор. Мы пошли послушать его на Выставке достижений народного хозяйства СССР. После концерта, вспомнив рассказы о каких-то новшествах в доении коров, мы направились в павильон животноводства.

Видим: бетонная площадка, на ней какие-то загородки из металлических труб, у входа толпятся коровы. Открывается калитка, коровы одна за другой входят на площадку. Никто их не гонит, они сами спешат туда, сами открывают рогами дверцы кабин, на которые разделена железная загородка, и становятся так, чтобы женщине в белом халате, которая хлопочет в центре площадки, было удобно надеть им на вымя доильный аппарат. Одна отдоилась, уходит, на смену ей так же самостоятельно приходит другая. Что за представление, какие-то дрессированные коровы?

Начинаем читать пояснительные таблички, расспрашиваем. Это механизированная доильная площадка, применяемая при беспривязном содержании скота. На обычной традиционной молочной ферме одна доярка обслуживает 10—12, от силы 14 коров. Здесь две доярки легко обслуживают 100 коров. Мы разговорились с одной из доярок, когда дойка была окончена.

— Послушайте, полсотни коров, да как же вы с ними управляетесь?

— Это пустяки, — улыбается молодая женщина. — Это уж мы тут, для показа, чтобы не произошло никакого затора, чтобы все, как по нотам… А в колхозе одна доярка сто коров обслуживает.

— Сто коров? Не может быть.

— А вы съездите, посмотрите.

— Куда? Где он, ваш колхоз?

— Тут недалеко, под Звенигородом, колхоз имени XX партсъезда…

Собирались отдохнуть денек-другой… Да не тут-то было! Надо ехать в колхоз, нельзя не увидеть такое.

Колхоз имени XX партсъезда относительно невелик и пока не богат. Однако в последние годы он стал широко известен во всей стране и даже в дружественных зарубежных странах.

Как представлялась нам идеальная молочно-товарная ферма до последнего времени? Удобные индивидуальные стойла-кабины для каждой коровы, индивидуальная кормушка, индивидуальная автопоилка, и целый отряд неутомимых тружениц-доярок, по одной на каждый десяток коров, день-деньской занятых обслуживанием своих подопечных. Хорошо еще, если на иных фермах была механизирована доставка кормов, а то и на себе приходилось подносить каждой коровушке огромные охапки сена, соломенной подстилки… Большие затраты труда — высокая себестоимость молока.

Колхозники артели имени XX партсъезда посмели опрокинуть каноны, освященные многолетней практикой и разработками научно-руководящих инстанций. Они выкинули индивидуальные автопоилки — государство получило десятки пудов металлолома. Они разломали стойла, коровник превратился в простой сарай с пристройками — его сооружение стало обходиться на тысячи рублей дешевле. Они отпустили доярок на другие работы, одна доярка стала обслуживать 60, потом 80, потом 100 коров.

Как это возможно? Очень просто, она теперь не прислуживает коровам в качестве горничной и официантки, она только доит их.

А как же коровы питаются? На дворе в определенном порядке расставлены стога сена и силосные бурты, раскрываемые ежедневно с расчетом на дневной рацион по количеству «столующихся». Расход кормов не увеличился — ведь коров и раньше кормили досыта. Пьют коровы из большого железного корыта, автоматически наполняемого по мере расхода воды при помощи поплавкового механизма. Летом стадо, как обычно, выходит на подножный корм, а ко времени дойки возвращается на скотный двор — выгоны расположены поблизости от фермы. Зимой коровы хотят гуляют во дворе, хотят идут «домой»; на ночлег все собираются в хлев, и каждая занимает свое привычное место.

Практика поставила под сомнение и многие другие приемы ведения животноводческого хозяйства. Повсюду на скотных дворах с великим рвением строились подвесные дороги для вывозки навоза. «Как, у вас еще возят на лошади? Отсталость!» Затрачивались тысячи тонн железа, а сколько труда на сооружение, и ради чего? Чтобы раз в год по обещанию вывезти несколько тележек навоза на расстояние нескольких десятков метров, причем толкали тележку люди своими руками, а потом дорога снова надолго оставалась без употребления. В колхозе имени XX партсъезда обходятся лошадкой…

Считалось необходимым молочных телят выпаивать из сосочки. Надо было подоить корову, разлить молоко по сосудам и подать сосунку. Колхозники посмотрели, посчитали и выяснили, что одна корова в среднем способна выпоить своим молоком четырех телят. К коровам-кормилицам прикрепили телят, они себе сосут, никого не затрудняя, им хорошо, корове веселей и телятницам свободней.

Мы приходим на скотный двор вместе с дояркой Любой Сысоевой, которая доит 100 коров. Ей 21 год, она три года назад окончила десятилетку и с тех пор работает на ферме. Это миловидная девушка, высокая, стройная, не бог знает какого крепкого сложения. Нельзя сказать, чтобы у нее был цветущий вид. Вероятно, она все же изрядно устает. Но отступиться от своего обязательства Люба ни за что не желает: сказала смогу, и докажу! А что трудновато бывает — так это не оттого, что непосильно, а просто новое дело, не до конца еще освоенное.

Несколько коров расхаживают по двору, но основная масса уже в хлеву, у заветной двери, ведущей на доильную площадку.

— Видите, в очереди стоят, — смеясь говорит Люба.

Нам показалось, что она шутит. Но, приглядевшись, мы заметили, что коровы действительно выстроились одна за другой.

— Заметьте, никогда не нарушают порядка, как встали так и идут друг за дружкой, — продолжает Люба. — Не то что некоторые москвичи у автобуса, — добавляет она. — Первыми занимают очередь всегда одни и те же — мой «актив»…

— Неужели вы их всех знаете?

— А как же.

— Все сто?

— Всех до единой. И характер каждой знаю, и сколько дает молока.

Она говорит это с гордостью и нежностью в голосе. Пока мы удивляемся, как это можно знать и любить не 10 или 15, а 100 коров, Люба проводит нас в пристройку, где помещается доильная площадка. В два ряда одна за другой размещены 6 кабин, каждая из них оборудована небольшой кормушкой, шлангом, подводящим теплую воду для того, чтобы обмывать вымя, и доильным аппаратом, от которого молоко по трубам направляется в коллектор. Между кабинами посередине проходит траншея такой глубины, чтобы доярке было удобно работать, не нагибаясь. У каждой пары кормушек стоит ящик с кормом и совок.

— Это концентрат, который коровы очень любят, — поясняет Люба Сысоева. — Они знают, что во время дойки получат лакомство, потому и стоят в очереди…

Проверив исправность механизмов, шлангов и труб, она включает мотор вакуум-компрессора, от которого действуют доильные аппараты, и открывает дверь. Энергично, расторопно входят коровы из «актива». Вертушка у входа предотвращает толкотню и направляет входящих то к одному, то другому ряду кабин. Люба ловко моет вымя, надевает стаканы на соски, и в стеклянной трубке шланга показывается белая струйка молока.

Ни спешки, ни суеты в движениях доярки. Она успевает и подсыпать концентрата тем коровам, которые подолгу доятся — дают много молока, и поговорить со своими любимицами: «Ракета, Ракета, ах ты баловница, и куда ты все торопишься… Иди, иди, Принцесса, ничего больше не получишь, лентяйка, сеанс окончен, приходи вечером…» Самое трудное — добиться того, чтобы все коровы без промедления уходили, отдоившись.

Скоро эта доильная площадка будет заменена новой, более совершенной, на 10 коров с автоматическими дозирующими кормушками, и Люба берется доить тогда уже не 100, а 150 коров.

— Не надорветесь, Люба? Силенок-то хватит?

— Справлюсь!

— А институт?

— Само собой.

Мы пожелали успехов Любе Сысоевой и простились. Вечером мы еще раз встретились с ней в клубе. Только что закончилось колхозное собрание, молодежь готовилась к танцам. Люба стояла со своими подругами, возле них толпились парни из тракторной бригады. Шутки, смех, беззаботное веселье. Но вот Люба смотрит на часы и говорит спокойно: «Ну я пошла». Ей вслед раздалось «да постой», «да побудь», «да не помрут твои буренки», «подумаешь, потерпят полчаса»… Она ушла без тени колебания или сожаления, и кто-то из парней, быть может, неспроста, бросил недобро, досадливо: «Как часовой механизм!» Люба не оглянулась, не замедлила шаг, только будто бы чуточку дрогнули плечи…

Метод беспривязного содержания скота в принципе не нов, он стихийно сложился в практике южных народов и был с большим или меньшим успехом применен в некоторых экономически развитых странах. В колхозе имени XX парт-съезда его творчески переосмыслили, усовершенствовали и достигли неслыханных результатов производительности труда животноводов. Однако этот передовой метод внедрялся не без трения.

Несмотря на то, что в мировой практике были уже доказательства эффективности этого метода, у него нашлось немало противников. Председателя колхоза не раз вызывали в разные инстанции, «прорабатывали» и вынуждали отступиться.

Но председатель, поддержанный колхозным коллективом, стоял на своем. Ученые мужи, возмущенные тем, что кто-то действует, не спросясь у них, подняли неблаговидную возню вокруг «сомнительного эксперимента». Однажды в колхоз приехал академик от сельскохозяйственных наук. Походил, посмотрел и остался недоволен.

— Послушайте, — сказал он председателю, — у вас сто коров пьют из одного корыта. Это же антисанитария!

— Скажу вам больше, — ответил председатель. — Они у нас не моют руки перед едой.

— Что-с?! — сказал академик…

Повернулся и уехал.

Он десятилетия своей научной деятельности посвятил проблемам улучшения бытового обслуживания коров, и ни разу не подумал об облегчении труда людей, которые за ними ухаживают.

 

Крепость на Оке

Москва осталась позади — держим путь в Коломну. По Рязанскому шоссе движение очень интенсивное, некогда смотреть по сторонам. Впрочем, этот подмосковный ландшафт нам знаком: сначала сплошные поселения городского или пригородного типа, перемежающиеся с уцелевшими кое-где деревнями, потом поля с перелесками, невысокие покатые холмы…

Возле Бронниц дорога на протяжении нескольких километров идет долиной Москвы-реки и по ее правому коренному берегу. Долина очень широка, левобережные леса виднеются вдали синим облаком, которое сливается с матовым небосклоном.

Но вот и Коломна. В городскую черту включены теперь сросшиеся с городом окрестные села. Долго едем по магистральной улице, пока наконец добираемся до моста через Коломенку и видим слева за рекой массивную тридцатиметровую Коломенскую башню. Издалека она кажется круглой, а в действительности многогранна. К ней примыкает остаток древней кремлевской стены. Это одна из четырех уцелевших башен (некогда их было 16) Коломенского каменного кремля, сооруженного в 1525—1531 годах.

Сворачиваем с главной улицы влево, проезжаем под башней и замшелой крепостной стеной, сложенной из «белокаменных» (известняковых) плит, и вскоре узкий проезд выводит нас к небольшой площади, на которой привлекают внимание скромные ворота. За ними чудесная лужайка на высоком обрывистом берегу речной долины. Это излюбленное место гуляний коломенцев, сквер «Блюдечко», откуда видно место впадения Коломенки в Москву-реку. Здесь были найдены остатки славянского городища VII—X веков, от которого и пошло начало города Коломны.

Неподалеку возвышается колокольня старинной архитектуры. Это Успенский собор, воздвигнутый в 1379—1382 годах по повелению Дмитрия Донского, но затем подвергшийся разрушению и вновь выстроенный в 1672—1682 годах. Мы спешим туда, чтобы взобраться на колокольню и с ее высоты лучше рассмотреть место слияния Коломенки с Москвой-рекой. Оказывается, в соборе ведутся реставрационные работы — он ценен как историко-архитектурный памятник. Доступ в здание закрыт, на двери висит массивный замок, но нам удается получить разрешение, и мы по витой каменной лестнице в кромешной тьме карабкаемся наверх.

И вот награда за труды — мы на открытой площадке колокольни, в нашем распоряжении этот великолепный наблюдательный пункт, доступный нам одним. Однако позвольте — что это там за шум? Над нами есть еще верхняя площадка, и оттуда доносятся голоса — но какие! Тоненькие, звонкие, ребячьи!

Черт возьми, это плохие игрушки! Ветхое временное перекрытие, кое-как сварганенное реставраторами, еле дышит, для сообщения с верхней площадкой служит примитивная стремянка, неустойчиво прислоненная к наружной стене. Надо бы прикрикнуть сейчас построже на этих коломенских сорванцов, но как бы они с испугу не заспешили наутек, не утратили бы осторожность…

— Эй вы там, — говорю я не особенно громко и как можно менее грозно, — ну-ка, давайте-ка сюда.

На стремянке появляется резиновая тапочка неопределенного цвета, потом длинная нога в черной сатиновой штанине с резинкой у щиколотки, затем другая такая же нога, потом коричневая вельветовая курточка на молнии — все это, разумеется, до неузнаваемости вывоженное в известке и кирпиче. И наконец мы видим худое длинное лицо мальчишки лет тринадцати, увенчанное прыгающими кудрями. За ним спускается белобрысый толстенький мальчик, одетый в серую школьную форму. Последним, деловито сопя, показывается совсем еще карапуз, в черной косоворотке поверх серых, до бахромы оттоптанных штанов, из-под которых торчат добела сбитые носы кожаных ботинок.

— Вы что здесь делаете? — спрашиваю.

— Голубей гоняем, — охотно удовлетворяет нашу любознательность карапуз.

— Да как же вы сюда попадаете? Ведь нельзя же!

— А мы вот тут, — показывает малыш на остатки старых разобранных лесов у задней стены здания.

— Стой, стой! — кричу я, видя, что он направляется к нам напрямик через шаткое перекрытие…

— Да мы знаем, — успокоительно произносит он и проходит по одной дощечке.

— Мы уж тут все излазили, — добавляет школьник, повеселев.

Старший мальчик угрюмо молчит, он, видно, чувствует свою ответственность.

— Ну вот что, — говорю я внушительно, — спускайтесь и чтобы больше этого не было. Вот здесь спускайтесь, по лестнице.

— Не-е, мы лучше своим путем! — весело заявляет карапуз, и не успели мы что-либо возразить, как он уже с ловкостью кошки перелез через ограду площадки, спустился по тонкой еловой стойке на горизонтальную прибитую ребром тесину, прошмыгнул по ней, держась за стену, к другой, случайно оставленной стойке, с нее на доску и в несколько секунд был уже на земле. Школьник и рослый мальчик в вельветке последовали за ним. Старший, неловко улыбнувшись, сказал на прощание:

— Ды вы не это, не беспокойтесь, тут ничего такого…

Спустившись, они убежали, а мы влезли по их следам на самый верх и приступили к осмотру.

Москва-река течет в широченной, совершенно плоской пойме, врезаясь довольно глубоко в свои глинисто-песчанистые берега. Она извивается большими излучинами, приближаясь то к правому, то к левому коренному берегу долины. Там, где впадает Коломенка, излучина Москвы-реки особенно интересна: описывая греческую «омегу», она почти замыкает кольцо. Реке осталось размыть лишь узенький перешеек, чтобы срезать эту излучину, превратив ее в старицу. Она, вероятно, давно сделала бы это, если бы не впадающая с запада Коломенка, которая присоединяется к южной ножке «омеги»: она изменяет в этом критическом месте режим течения, препятствуя загромождению изгиба наносами. Узкий острый мыс, образовавшийся при слиянии двух рек, так и просится на страницы школьных учебников географии. А вот излучины просятся на столы руководителей речного судоходства: сколько тут теряется времени и горючего!..

Мы проезжаем через весь город, растянувшийся на добрый десяток километров, и спешим к другому месту слияния рек, еще более важному, — ко впадению Москвы-реки в Оку. У юго-восточной окраины Коломны сворачиваем с магистрали налево, проезжаем у стен Старо-Голутвина монастыря, пересекаем Москву-реку по разводному понтонному мосту и едем вдоль ее берега по полевой дороге дальше на юго-восток.

Ехать остается недолго, всего с полкилометра. Вот берег образует плавное, геометрически правильное закругление. Остановившись в воображаемом центре этой окружности, мы оказываемся, если можно так выразиться, на берегу обеих рек.

Ока, текущая перпендикулярно Москве, ширится могучим, более чем полукилометровым потоком. Она, кажется, никак не реагирует на то, что к ней присоединяется здесь еще какая-то речка. Противоположный, правый, берег Оки высок. Под зеленой кручей, увенчанной белыми кубиками домов, виднеется пристань и прильнувшие к ней, еле показывающиеся над водой корпуса плоскодонных барж. А наш левый берег — низменный, плоский, он покато сходит к воде обеих рек; другой берег Москвы-реки тоже низок, и река эта выглядит здесь совсем небольшой. В Москве, поднятая шлюзами и заключенная в гранит, она куда внушительнее.

Само слияние происходит в это время года очень буднично и просто, воды той и другой реки особенно не отличаются ни по цвету, ни по нраву. Разумеется, весной, в паводок, все это выглядит совсем иначе.

Невдалеке от устья Москвы-реки стоит Старо-Голутвин монастырь, основанный в конце XIV века все тем же деятельным и особо расположенным к Коломне князем Дмитрием Донским. Благодаря своим высоким и узким остроконечным башням он выглядит отсюда несказанно прекрасным, загадочным волшебным городом, особенно на закате, когда его силуэты темнеют в розово-золотистых встречных лучах. Эти башни вместе с каменной монастырской стеной были построены в конце XVIII века по проекту великого русского архитектора М. Ф. Казакова в характерном для позднего периода его творчества стиле. Это не единственный в Коломне образчик казаковской «русской псевдоготики»: такие же башни можно увидеть на стенах Бобренева и Брусеницкого монастырей, в этом же стиле учениками Казакова было перестроено в начале XIX века Архиерейское подворье.

Но Старо-Голутвин монастырь привлекает нас не только как архитектурный памятник. Мы знаем, что в девяностые годы у стен этого монастыря под видом субботней гулянки собирались революционные рабочие, члены коломенской организации РСДРП.

В 1863 году в связи с прокладкой железной дороги Москва — Саратов в селе Боброво под Коломной был основан механический завод. К 900-м годам он стал крупнейшим паровозостроительным предприятием России. Ныне Боброво, основательно изменившее свой облик, входит в городскую черту.

Завод с 1956 года перестал строить паровозы и называется теперь Коломенский тепловозостроительный завод имени В. В. Куйбышева.

По асфальтированной дорожке среди газонов и цветников мы идем в механический и сборочный цехи. По пути нам указывают на один из больших корпусов: когда выпускались паровозы, здесь клепали котлы. Грохот вокруг стоял такой, что голоса не слышно, а уж в цех без привычки и войти было страшно. Глухота была широко распространенным профессиональным заболеванием котельщиков. Переход на более совершенный вид локомотивов оказался выгодным не только в экономическом смысле — намного улучшились условия труда. Раньше в цехе сборки паровозов было темно от дыма и гари, теперь во всех цехах светло и чисто. Украсилась и территория завода.

В громадном механическом цехе без провожатого можно заблудиться. Начинаем осмотр с того участка, где идет обработка блоков цилиндров дизельных двигателей мощностью по 2 тысячи лошадиных сил. Эта громадная сварная коробка из стали обрабатывается на уникальных станках, специально заказываемых заводом. Они гораздо дороже серийных универсальных станков, зато настолько упрощают обработку, сокращая время на установку деталей и передачу их со станка на станок, что в итоге получается большая экономическая выгода.

На заводе широко применяются станки с полуавтоматическим режимом, поточные линии и другие технологические новшества. Но теперь все это уже не устраивает коллектив. Технологи и конструкторы работают над проектами нового капитального переоборудования цехов, стремясь к максимальной автоматизации и полному устранению ручного труда.

В сборочном цехе возле газотурбовоза мощностью в 6 тысяч лошадиных сил, — нового, более экономичного локомотива, — сборка которого близится к завершению, мы застаем группу инженеров. Среди них скромно одетый худощавый пожилой человек с серьезным озабоченным лицом. Это Л. С. Лебедянский, один из крупнейших конструкторов советского транспортного машиностроения, автор многих лучших конструкций паровозов и тепловозов. Его же детище и этот первенец отечественного газотурбовозостроения. Однако рождается он в муках, и мы уж не вмешиваемся в тот серьезный и сугубо технический разговор, который происходит сейчас у его колыбели.

А вот обычный поток сборки. На рельсах стоят почти готовые тепловозы, на них монтируют электросистему. Скоро они выйдут на железнодорожные магистрали. Эти тепловозы — наглядное пособие по кооперированию производства. Их «экипаж», то есть корпус с тележкой, поставляет коломенцам Луганский тепловозостроительный завод, а он в свою очередь получает из Коломны двигатель. Сборку ведут оба завода и таким путем выпускают одинаковой марки локомотивы.

Коломенский ЗТС — Завод тяжелых станков, расположенный у самого берега Оки, совсем молодое предприятие. Он был по существу заново построен в послевоенные годы на месте старого Бочмановского машиностроительного завода.

Ходить по его территории приятно, и не только потому, что она отлично благоустроена — теперь трудно найти завод, особенно среди новых, где не было бы асфальтовых дорожек, деревьев и цветников, — а потому, что здесь все проникнуто каким-то своеобразным уютом, если это слово применимо к километровым пространствам и гигантским производственным корпусам. Ни одной грубой надписи — ничто вам не воспрещается, никто не грозится штрафом. Вы прочтете дружелюбные надписи-призывы, надписи-увещевания, порой умилительно скромные и вкрадчивые: «Чем больше зелени, тем чище воздух», «Дерево тебе друг. А ты ему?» Есть даже надпись, приглашающая людей после работы отдохнуть на набережной Оки.

Завод выпускает различные станки и гидравлические прессы высокой мощности. Но главный козырь завода — это крупногабаритные станки, в первую очередь фрезерно-расточные и токарно-карусельные. Незадолго до нашего приезда был отгружен заказчику карусельный станок для обработки деталей диаметром до 20 метров, высотой до 6,3 метра и весом до 400 тонн. Вес самого станка — 1400 тонн, его длина — 26,3, ширина — 21,3 метра, а высота, не считая подпольной части, — 15,4 метра.

В сборочных цехах по торцовому полу из конца в конец проложены стальные рейки с пазом для крепления станин. Здесь собранные станки устанавливаются на болтах, проверяются на ходу и проходят обкатку.

Вот испытываются с нагрузкой, то есть путем обработки какой-то детали (разумеется, не первой попавшейся, а нужной для производства) готовые карусельные станки. Станки большие, все тут громадно и внушительно, неторопливы движения рабочих, и темп работы кажется медленным, но это обманчивое впечатление. Производительность труда здесь намного выше нормы.

За десятилетие своего существования Коломенский завод тяжелых станков приобрел широкую известность во всем мире, его станки охотно покупает множество стран, и сюда перенимать опыт приезжают наши зарубежные друзья.

На следующее утро мы выезжаем в Рязань. За длинным, высоким и широким мостом через Оку — Щуровский цементный завод, один из старейших в России. Не так давно он освоил производство важного вида продукции — белого цемента, идущего на отделочные работы. Слева — Щурово, недавно еще деревня, а теперь немалый промышленный городок.

Дорога пряма, как стрела. Чудесные сосновые боры на песках — песок мелкий, чистый, желто-золотистый, а в карьерах на глубине — белый как снег. Селения куда реже, чем под Москвой. Сосняк кончился, попадаются саженые дубравы. Приближаемся к концу зоны лесов. Впрочем, на практике леса, как мы видели, и во многих более северных районах в большой мере уступили место возделанным землям. Видим чисто обработанные поля, добротные сельскохозяйственные постройки.

Километрах в пятидесяти за Коломной мы «покинули пределы» столичной области.

Москва-река у впадения в нее Коломенки.

На колхозной птицеферме.

Старо-Голутвинскнй монастырь у места слияния Москвы-реки с Окой.

Лесные места под Рязанью.