Коренной переворот

В 1937 году Леонид Леонов писал о Рязани как о городе, которому «менее других повезло в отношении новостроек». Сказано не в бровь, а в глаз. Никаких серьезных соображений против промышленного развития Рязани не было и быть не могло. Ход мысли был очаровательно прост: зачем строить заводы в Рязани, когда их можно построить в Москве? Это не единственный, но весьма типичный пример недальновидного решения вопросов о географическом размещении новостроек.

За три с лишним десятилетия ни в городе, ни в области не было построено ни одного крупного промышленного предприятия. Но за последние 6 лет созданы и строятся такие гиганты индустрии, как станкостроительный завод, заводы тяжелого кузнечно-прессового оборудования, искусственного волокна, нефтеперерабатывающий и другие.

К началу 1949 года в Рязанской области было 150 тысяч квадратных метров производственных площадей, а за последующие годы построено и сдано в эксплуатацию 400 тысяч квадратных метров; в 1948 году на заводах Рязани было 24 тысячи рабочих и служащих, а в 1959 году — 70 тысяч.

И если мы тем не менее в 50 томе первого издания «Большой Советской Энциклопедии», вышедшем в 1944 году, читали, что «Рязань при советской власти стала крупным промышленным центром», то это лишь показывает, насколько растяжимы некоторые привычные понятия. На первом месте среди рязанских промышленных предприятий стоял тогда завод сельскохозяйственного машиностроения, основанный в 1904 году, реконструированный, но не имеющий дальнейших перспектив для расширения хотя бы уже потому, что расположен посреди жилых кварталов и расти ему попросту некуда.

Семилетка преобразует Рязань. Станкостроительный завод работает уже несколько лет и успел зарекомендовать себя превосходным качеством своих станков; однако он еще продолжает строиться, и в семилетке его мощность возрастет вдвое. Пущена первая очередь завода тяжелого кузнечно-прессового оборудования. Начали давать продукцию, но в основном еще представляют собой строительные площадки два предприятия, от которых многое зависит в области технического прогресса в различных отраслях промышленности: завод счетно-аналитических машин и завод тепловых приборов. Близится к завершению строительство одного из крупнейших в стране заводов искусственного волокна. Рязанский нефтеперерабатывающий завод будет крупнейшим поставщиком светлых нефтепродуктов для промышленного центра страны.

В Кораблинском районе начато строительство крупного комбината штапельных тканей. Районный городок Михайлов превращается в центр промышленности строительных материалов. Всего в Рязани и области строится около ста промышленных предприятий.

Советские архитекторы и экономисты, работающие над проблемами градостроительства, считают наиболее рациональным тип города с населением в 200 тысяч человек. Рязань уже теперь перешагнула за этот предел, а в семилетке, несомненно, оставит его очень далеко позади. А какой из районных центров Рязанской области имеет реальные шансы достичь хотя бы 50-тысячной численности населения и таким образом приобрести качества крупного города, оправдывающие реконструкцию коммунального хозяйства на современных началах?

Но как бы то ни было, очевиден громадный шаг вперед, в корне меняющий облик Рязани, которая действительно становится одним из крупнейших индустриальных очагов страны.

Глубокие перемены произошли и в сельском хозяйстве Рязанской области.

Сельское хозяйство Рязанщины никогда не было особенно крепким. До Октябрьской революции губерния страдала от малоземелья, которое гнало крестьян в отход. Приокские уезды Мурома (Нижегородской губернии) и Касимова издавна славились своими ремесленниками-кустарями и бродячими мастерами на все руки.

Новые перспективы, открытые коллективизацией, использованы были слабо. Война причинила тяжелый ущерб: шесть западных районов попали в руки врага и были страшно разорены, остальные жестоко пострадали от безлюдья и истощения ресурсов. Послевоенные годы были отмечены усилившимся оттоком сельского населения в промышленность, но не своей области, а главным образом ближнего Подмосковья. Было несколько крепких колхозов, державшихся «на воде» в силу тех или иных благоприятных условий, но в целом к исходу 1952 года рязанская деревня оказалась в бедственном положении.

Пленум ЦК партии, состоявшийся в сентябре 1953 года, был поворотной вехой для всего сельского хозяйства страны. Последовавшие меры партии — большие материальные льготы, предоставление самостоятельности в планировании отраслей колхозного производства, передача техники колхозам, помощь кадрами — указали путь крутого подъема.

Недальновидная и шаблонная сельскохозяйственная политика, проводившаяся до 1953 года, принесла большой вред районам лесной зоны и особенно пригородным районам. По своим природным данным и по экономическим условиям они должны были специализироваться на производстве мяса, молока, овощей, а от них требовали максимального вклада в решение зерновой проблемы. Ныне в Рязанской области зерновые занимают 55 процентов, а в ее южных лесостепных районах с черноземными почвами — до 65 процентов посевных площадей. Остальное — это картофель и овощи, а главным образом кормовые культуры.

Кукуруза сыграла огромную роль в подъеме рязанского животноводства. В 1954 году колхозы и совхозы области «со скрипом» засеяли 12 тысяч гектаров этой новой для здешних мест культурой. Значительная часть посевов из-за плохого ухода погибла. Противники кукурузы — а их было много — еще больше укрепились в своем мнении: сроду ее у нас не сеяли и не будет она тут расти!

Между тем в немногих передовых хозяйствах уже в первый год был получен урожай кукурузы по 400—500 центнеров зеленой массы с гектара и за счет этого повышены удои молока. Эту весть распространили по всем колхозам. В деревню поехали пропагандисты — агрономы, преподаватели сельскохозяйственного института, учителя-биологи и председатели тех колхозов, в которых кукуруза удалась. Были организованы экскурсии на образцовые кукурузные плантации. За опытом уборки и силосования кукурузы рязанские колхозники съездили на Украину.

В 1957 году кукуруза выращивалась уже на площади 160 тысяч гектаров. Полученный урожай позволил вдвое увеличить заготовку силоса по сравнению с предыдущим годом. В 1957 году Рязанская область вышла на первое место в стране по удою молока от фуражной коровы.

Рязанские животноводы имеют в своем распоряжении и другие превосходные корма, которыми особенно богата Окская пойма. Естественные заливные луга приносят урожай трав до 60—64 центнеров с гектара! И что это за травы! Ароматные, разнообразнейшие по видовому составу, ценнейшие по питательным свойствам. Окская пойма распростерлась в Рязанской области на 160 тысяч гектаров, а всего луговые угодья занимают около 300 тысяч гектаров.

Быстро оживает после длительного запустения садоводство. Созданы питомники плодовых растений, выведены замечательные местные сорта яблок и ягод. Рязанские яблоки достигают столицы в тот день, когда они сорваны — насколько они желаннее для москвичей, чем недельной давности яблоко с юга…

За последние годы в области построено 60 тысяч крестьянских домов. Некоторые деревни полностью перестроились. При этом наметилась тенденция сселения жителей из мелких разбросанных деревень в большие, общеколхозные поселки.

 

Почти как в городе

Мы говорили как-то с моим хорошим знакомым, председателем одного из подмосковных колхозов: в чем дело, почему не держится молодежь на селе? Кажется, заработки теперь в колхозе не хуже, чем в городе, а по многим специальностям даже лучше, в магазине сельпо «все есть», электричество позволяет иметь телевизор, и все же молодые люди ищут счастья в городе. Почему?

Да очень просто. Потому что город есть город, потому что городская культура выше деревенской, и от этого никуда не денешься. Чтобы сделать село не менее привлекательным для нашей молодежи, образованной и знающей цену культуре, надо его приблизить к городу, то есть ликвидировать различия между городом и деревней.

Многие помнят, что еще в 1950—1951 годах на Украине возникла идея создания «агрогородов» взамен старых неблагоустроенных сел. Многие помнят также, что автором этой идеи был Никита Сергеевич Хрущев. Тогда эта инициатива не получила официального одобрения и более того, была подвергнута резкой критике. Но с тех пор для многих внимательных людей с именем Хрущева стали ассоциироваться надежды на более здравый и более чуткий подход к нуждам колхозного села. Во всяком случае, теперь вопрос о преобразовании советской деревни встает с новой силой. «Агрогорода» или не «агрогорода» — дело не в названии. Суть в том, что труженики земли хотят и имеют право жить в больших поселениях современного типа, пользоваться благами коммунальных услуг и всего культурно-бытового разнообразия, создаваемого многотысячным коллективом жителей.

Мысли эти возникли вот по какому поводу: готовясь к рязанскому этапу нашего путешествия, мы вычитали из одной брошюры, что в колхозе «Россия» Рыбновского района за последние три года построено 225 жилых домов. В быт вошли не только электричество, радио и телевидение, но также и водопровод. Недавно выстроен колхозный Дом культуры.

Путь от Коломны до Рязани, какая-нибудь сотня километров по отличному шоссе, проскакиваешь в один дух. Нам остается всего лишь километров пятнадцать до цели, когда мы вспоминаем: ведь Рыбновский то район где-то здесь, на север от областного центра. Справляемся по карте и поворачиваем назад.

Проселок ведет нас через убранные поля, по темной и жирной растрескавшейся земле, уже весьма напоминающей чернозем, прямо к речке Меча, в долине которой лежат земли колхоза «Россия».

Здесь и там виднеются участки поля уже вспаханные под зябь. Обработка всюду очень чистая, нигде не видно ни огрехов, ни зарослей сорняков.

Полевые дороги прямые, проложены экономично, нигде не виляют и не расползаются вширь.

У самой реки — обширная плантация капусты. Женщины с корзинами собирают картофель из-под плуга; видно, рязанские картофелекопалки все еще не достигли нужного совершенства.

У края села вблизи молочной фермы силосорезка. Непрерывно подъезжают автомашины с зеленой массой кукурузы, уже порубленной комбайном, и подводы с только что накошенной травой. Работают здесь молодые крепкие мужчины — в «России» не жалуются на их отсутствие.

За рекой центральное колхозное село Батурино. Оно не очень велико, но плотно застроено, с прямыми не слишком широкими улицами и небольшими приусадебными участками. Действительно, новых домов очень много. И дома не кое-какие, а сплошь и рядом с мезонинами, с зачатками новой рациональной архитектуры.

Хотя лес еще под боком, кирпичная застройка преобладает. Аккуратные палисадники и декоративные кустарники перед домами делают эту деревню похожей если не на город, то по крайней мере на дачный поселок. Однако не будем увлекаться, это еще далеко не образцовое поселение: улицы немощеные, дренаж примитивный, канализация отсутствует, в планировке еще много стихийного.

Двойственное впечатление производит дом правления колхоза. Это солидное каменное здание административного типа, с кабинетами и залом заседаний. Сначала недоумеваешь: зачем колхозу такая роскошь? Нет ли тут бюрократической тенденции? Но эти соображения стушевываются, когда побываешь внутри. В кабинете агронома — огромные до потолка стебли кукурузы, пробы зерна, красавицы картошины, морковки и капустные кочаны с колхозных плантаций, диаграммы и планы севооборотов; у зоотехника — плакаты, посвященные передовым методам животноводства. В самом сходстве с заводской конторой тоже как будто заложен какой-то смысл: угадывается стремление покончить с кустарщиной, внести в колхозную организацию четкость и дисциплину промышленного предприятия.

А вот и колхозный Дом культуры. Он выстроен на окраине, с таким расчетом, чтобы недалеко было ходить из соседних деревень. Это массивное двухэтажное здание, отрадно скромное по наружной отделке и хорошо распланированное внутри. Небольшой вестибюль и вместительный гардероб, зрительный зал на 350 мест, есть опасения, что скоро он станет тесен. В фойе, как обычно, выставка достижений колхоза. Они прекрасны, но я не стану пересказывать их: пока выйдет книга, колхозники, несомненно, оставят их далеко позади. Приведу лишь сведения о размерах хозяйства: «Россия» объединяет 9 деревень, владеет 2,5 тысячи гектаров пахотной земли, имеет 10 тракторов и 20 автомашин, более 200 лошадей, крупного рогатого скота около 1000 голов, в том числе 400 молочных коров.

Даже сама колхозная выставка не поспевает за успехами хозяйства. В ней отражены задачи на первый год семилетки, а между тем по некоторым статьям они уже превзойдены. Собран превосходный урожай кормовых культур, в достатке заготовлено сено. Кукуруза дала на одном из участков урожай по 700 центнеров зеленой массы с гектара, высота ее стеблей 2,8 метра. Колхозники уже давно достигли производства 50 тонн молока и 5 тонн мяса на 100 гектаров пашни, а теперь строят еще более смелые планы. Однако основная статья дохода колхоза даже не животноводство, а овощи — огурцы, помидоры, капуста, морковь и прочие.

Здесь умеют обращаться с овощами. Многоярусные стеллажи для капусты позволяют сохранять свежие кочаны до весны, к большому удобству торгующих организаций и к большой выгоде для колхоза.

Особенно славен колхоз своим искусством засола и хранения огурцов. Прочные центнеровые бочки, начиненные отборными огурчиками, засоленными по лучшим рецептам, с осени погружаются несколькими ярусами в специально созданный водоем глубиной более 5 метров и прижимаются грузом. Зимой этот водоем-склад покрывается льдом, и под ним при постоянной температуре превосходно сохраняется весь огромный запас. Всю зиму можно, прорубив лед, доставать сколько нужно бочек, которые всплывают вертикально по направляющим жердинам, забитым в дно водоема, как патроны подаются по обойме. До самого лета огурцы остаются крепкими и хрустящими.

— Удивляются некоторые, — говорит председатель колхоза Герой Социалистического Труда И. П. Нестеров, — почему у нас такой большой доход. В нынешнем году чистой прибыли получим 2,5 миллиона. А потому, что не ленивы.

Поднимаемся на второй этаж Дома культуры. Самое большое из его помещений занимает библиотека на 7 тысяч томов. Цифры вне сравнения всегда ставят в тупик: много это или мало? Для колхозной библиотеки как будто бы много, ибо всего вчетверо больше, например, в Истринской районной библиотеке Московской области. Однако все дело в том, что это за книги. Многие из них имеются в нескольких экземплярах и до сих пор «не утратили своей свежести», другие за несколько месяцев утратили даже обложку…

 

Русский размах

Радушный хозяин встречает гостя на полпути. Силуэты городских зданий еще только завиднелись вдали, а у обочины шоссе уже красуется: «Рязань». И хотя отсюда начинается троллейбусная линия, справа от дороги еще на несколько километров тянется пустырь, а слева одиноко высятся корпуса новых гигантов, завода кузнечно-прессового оборудования и станкостроительного. Этот размашистый вынос городской черты отвечает генеральному плану.

Теперь город простирается с северо-запада на юго-восток на 30 километров. Не все новые дома служат украшением города, однако некоторыми из них рязанцы законно гордятся. Особенно знаменит учебный корпус Радиотехнического института, одного из трех новых вузов, открытых в Рязани после войны. Это здание рязанцы сравнивают с новым Московским университетом. Сходство нельзя признать совершенным, но пусть рязанцы этим не огорчаются: не всякий пример требует подражания.

Въезжаем в город по широкой улице, сплошь застроенной новыми многоэтажными домами. Наблюдаем своеобразную архитектурную инверсию, которая встречается в наши дни во многих растущих городах: по мере приближения к центру, дома становятся ниже и невзрачнее…

С площади Ленина попадаем на улицу Подбельского. Это рязанский вариант Столешникова переулка: здесь лучшие магазины, кафе, гостиница и настолько оживленное пешеходное движение, что автомашинам сквозной проезд воспрещен. Утром, когда пешеходов еще мало, на мостовой хозяйничают голуби.

Чуть дальше на северо-восток за современным деловым центром расположен исторический центр с кремлем и древними соборами. Он тщательно оберегается. Глядя на исторические памятники Рязани, Коломны, Углича и других древних городов, нельзя не вздохнуть об историко-архитектурных сокровищах Москвы: немало древних и прекрасных сооружений — храмов, башен, стен и ворот — было неосмотрительно и в ряде случаев без особой необходимости снесено.

На северо-восточной окраине города расположен бывший выставочный городок. Теперь здесь торгуют — бывшие павильоны превратились в магазины. В большом книжном магазине, поместившемся в длинной и светлой дугообразной галерее, торгуют без продавцов: вы можете набрать с прилавков и полок целую охапку книг, только не забудьте при выходе предъявить их кассиру. Летом здесь бывает много покупателей: мимо городка проходит дорога, ведущая в дачный поселок Солотча, где отдыхают многие рязанцы. Зимой же торговля замерзает.

Напротив торгового городка — детская опытная станция, хозяйство юных мичуринцев. Высятся стебли кукурузы с толстыми золотистыми свечками початков. Здесь в любое время дня застанешь оживленные группы детворы, увлеченной прекрасным занятием — разгадкой чудесных тайн взаимодействия земли, воды, растений и человеческих рук.

Едем дальше, в Солотчу. Она знаменита сосновым бором, санаториями. Это аванпост Мещеры, широкой лесистой низины между реками Окой и Клязьмой, которая славится красотой своих боров на песках и лесных озер, богатством пойменных лугов и торфяными болотами. На выезде из города перед самой Окой стоит огромный щит с картой Мещеры и приглашением посетить ее достопримечательные места. Подобных плакатов, приглашающих трудящихся в здоровые живописные уголки на отдых, на рыбную ловлю, мы видели немало по пути в Солотчу, и нам было радостно оттого, что люди здесь знают толк не только в производстве станков, волокна, молока и мяса, но и в отдыхе и забавах.

За Окой видим мощенную булыжником дорогу, ответвляющуюся влево. Она ведет к одинокому зданию, издали напоминающему средневековый замок. Едем туда — любопытно!

На фасаде деревянного охрой окрашенного здания — скромная черным по белому вывеска «Рязань-Пристань». Тут рядом пристань на Оке, а это станция железной дороги.

Но какой! На путях стоят поезда, один товарный, другой пассажирский. И каждый вагончик — с обычный автобус, если не меньше! Со всех ног бросаемся к пассажирскому поезду, хотя мы оба (я-то в особенности) давно уж вышли из детского возраста.

Все как полагается — и тамбуры, и ступеньки, и буксы, и рессоры, и темно-зеленая окраска, и широкие окна, и пассажирские скамьи — все как в настоящих поездах. А между тем — крошки! Такие увидишь теперь разве что на детских железных дорогах в парках больших городов.

Однако эта узкоколейная дорога — дело вовсе не шуточное. Она связывает Рязань кратчайшим путем с Владимиром, Муромом, Ковровом и Горьким. В вокзале тоже все как полагается — касса, зал ожидания, буфет и прочее. Расписание гласит, что в сутки обращается одна пара пассажирских поездов до Тумской и обратно. Но билеты продаются до самого Горького. Пути в отличном состоянии, непрерывно ведутся ремонтные работы.

На комфортабельных цельнометаллических вагонах, которыми мы любовались, обозначено время и место их изготовления: Вроцлав, Польша, 1959 год.

Что за редкостное удовольствие прокатиться в таком вот сказочном поезде по Мещере, особенно для ребят-школьников. Пионерские дяди и тети, перетряхните-ка еще раз планы своих мероприятий!

Теперь мы едем самой что ни на есть Окской поймой. Действительно роскошные луга! Ширины невероятной и ровные, как стол, почти не засоренные кустарником. Бесконечными рядами стоят стога. По свежему короткому срезу травы видно, что это второй укос, а может быть, и третий: ведь по 60—65 центнеров сена здесь собирают с гектара!

Едем по гладкому асфальту. Местами дорога узкая, ведутся работы по ее расширению. Это один из участков замечательной рязанской стройки — Большого шоссейного кольца. Оно свяжет между собой все периферийные районные центры и сделает возможным проезд по асфальту в любой более или менее крупный пункт области. В этой народной стройке принимают участие колхозы. Уже проложено около 300 километров асфальта, на большинстве участков работы близятся к концу. Рязанщина станет областью сплошь асфальтированных дорог. Рязанцы не любят размениваться на мелочи: делать так делать, строить так строить! Недаром Рязань принадлежит к тому историческому ядру, где складывался русский характер.

Минуем несколько крупных сел. Дорога приводит нас в высокий сосновый бор. Местами к соснам примешивается дуб, и создается впечатление, что у бора дубовый подлесок.

Деревня Солотча, жители которой издавна «пускали дачников», нынче окончательно превратилась в дачный поселок. Предполагается соответственно его реконструировать. Уже выстроен летний ресторан возле самой станции узкоколейной железной дороги.

Река Солотча имеет общую с Окой пойму, сплошь испещренную старицами. Ее высокий обрывистый восточный берег очаровывает необычайным богатством красок: золотистые сосны с темно-зелеными кронами, желтый песчаный косогор, голубые старицы в бледной зелени осок, а теперь еще цвета́ увядания на листве подлеска…

Да, сентябрь на дворе. Бор, ресторан, река с ее превосходными песчаными пляжами — все опустело и затихло: школьники вернулись к своим занятиям, а взрослые, как журавли, потянулись за теплом на юг…

 

Киты рязанской индустрии

Чтобы получить более конкретное представление о рязанской индустрии, возникшей в последние годы, мы решили побывать на двух важнейших предприятиях — Станкостроительном заводе и Заводе искусственного волокна. Станкозавод — это первая крупная новостройка, Завод искусственного волокна — одна из последних.

Далеко за границами старого городского массива, посреди пока еще почти пустынной местности, мы видим большой городок из двухэтажных и многоэтажных домов. Его окраины в окаймлении башенных кранов.

Станкостроительный завод отделен от своего жилого поселка пустырем полукилометровой ширины. Но он не будет застроен. Здесь уже создается зеленый массив маленьких садово-огородных участков.

А сам завод — это опять целый город в городе, и он тоже еще продолжает расти. Здание заводоуправления выглядит скромно на фоне массивных, впрочем, не очень высоких корпусов. Теперь проектировщики не увлекаются размерами, высота должна быть не больше, чем того требуют задачи производства: научились экономить.

В обширном многопролетном корпусе сборочных цехов мы спешим посмотреть на сборку автоматической линии для автотракторной промышленности. Она состоит из 26 станков и имеет длину 60 метров. На ней можно обрабатывать 4 вида деталей.

По направляющим 60-метровой станины при помощи цепной передачи движется так называемый «спутник» — суппорт, на котором установлена обрабатываемая деталь. Перед каждым станком — они расположены по обе стороны станины — «спутник» останавливается, автоматически закрепляется гидравлическими зажимами и поворачивает деталь нужной стороной к инструменту. Станки с разным числом шпинделей и разными углами наклона их осей. Это позволяет сверлить, растачивать и фрезеровать отверстия и поверхности обрабатываемой детали в любой плоскости.

Таких линий здесь собирают по две в год. Но это лишь незначительная часть производственной программы завода. Один из основных видов продукции — универсальные токарно-винторезные станки. Хотя в современной технике металлообработки все шире применяются специальные станки и автоматы, тем не менее и такие высокопроизводительные станки старых типов еще долго будут нужны народному хозяйству.

Завод искусственного волокна строится к югу от города у Ряжского шоссе. Это как раз нам по дороге.

Где кончается город, понять невозможно. Вот как будто бы уже окраина, но за ней снова тянется вереница строек — производственные корпуса, жилые кварталы, опять промышленные здания. На большой территории раскинулись цехи завода строительных деталей. Один за другим мчатся грузовики с панелями, балками, самосвалы с камнем, бетонным раствором, песком…

Выезжаем на широкое Куйбышевское шоссе, потом остроугольная развилка выводит нас на Ряжское. Отсюда уже видна огромная строительная площадка Завода искусственного волокна. Это один из пяти подобных гигантов, строящихся в нашей стране по семилетнему плану. Рязанский завод будет давать вискозное волокно для штапельных тканей. В числе предприятий, которые будут снабжать его сырьем, — наш хороший знакомый Архангельский целлюлозно-бумажный комбинат, или «Архбум».

Увидеть производство волокна пока еще нельзя — в цехах только монтируется оборудование, поэтому нам объясняют процесс с помощью схемы. Целлюлозу химическим путем растворяют, очищают и доводят до максимального содержания альфа-целлюлозы, или чистой вискозы. Последнюю под давлением (по принципу шприца) пропускают через фильеры. Они подобны дырчатой стенке мясорубки, только с множеством мельчайших отверстий — в одном фильере 4 тысячи, а бывает и до 8 тысяч отверстий диаметром по 7 микрон. Продавленные в такой фильер первичные волоконца образуют пучок, пучки скручиваются в нить, а она режется на волоконца или штапели, длина которых может быть различной в зависимости от того, предназначаются ли они для смеси с шерстью или хлопком. Если же волокно предназначается для искусственного шелка, то оно не режется на штапели, а сматывается сплошной нитью.

На словах просто, но чтобы все это осуществить в крупных масштабах, нужна такая вот громадина из множества производственных корпусов со сложным дорогостоящим оборудованием.

Пока проектировщики создавали завод в чертежах, появились новые, более совершенные виды оборудования и технические схемы.

Завод еще не пущен, а уже вынашиваются планы его частичной реконструкции, замены кое-какого оборудования более производительным. Установка для очистки дыма будет абсорбировать и возвращать в производство 95 процентов сернистых газов.

На всей территории стройки кипит напряженный труд. Предприятие должно вступить в строй в 1960 году. Сероуглеродный цех уже готов к пуску, в реторном цехе заканчивается монтаж оборудования, однако некоторые корпуса пока еще пусты. Газеты и плакаты призывают пустить первую очередь завода искусственного волокна в декабре 1959 года. Спрашиваем сопровождавшую нас молодую женщину-инженера, реально ли это.

— Ну что вы, — отвечает она без колебания. — Невозможно. Еще и оборудование не поступило.

— Так зачем же к этому призывать?

— Не знаю… Как-то уж заведено… Говорят, дух поднимает.

— Как же оно может поднимать, когда все знают, что это пустые слова. Знают ведь?

— Все до единого.

— Кому же это надо?!

Мы верим в силу встречного обязательства, добровольна принятого коллективом, который осознал, что его возможности недооценены. Но ставить заведомо невыполнимые задачи, никакой насущной необходимостью не диктуемые, никакого стимула не дающие, а только вносящие излишнюю нервозность и суету, а в конечном счете подрывающие веру в серьезность наших лозунгов — в самом деле, нужно ли это кому-нибудь? А если никому, то почему же все-таки случаются в различных формах рецидивы пустозвонства?

 

Память Мичурина

Еще не доезжая до Рязани, мы замечали на полях узенькие полоски растительности. Это был не дикий кустарник, а специальные посадки, первые ласточки тех знаменитых лесополос, на которые возложена защита полей степной и лесостепной зон от суховея. За Рязанью лесополосы попадаются все чаще и чаще, в большинстве они уже довольно рослые к густые. Мы окончательно оставили позади широченную лесную зону России и вступили в лесостепь.

Лесостепь — это не только тип растительного сообщества, это целая совокупность новых ландшафтных признаков.

Мы видим легковолнистую местность с редкими дубравами — дуб становится преобладающей лиственной породой. Степень распашки огромна, решительно преобладают хорошо возделанные поля. Почвы тут уже определенно черноземные. Вот шоссе пересекает маленькая речка. Где-нибудь в лесном Заволжье кто обратил бы на нее внимание? Здесь не то. Речка преграждена земляной плотинкой, образовался небольшой пруд, по которому плавают утки и гуси. Заметно, что влага становится дефицитным предметом и ее умеют ценить. Деревни чаще всего располагаются у таких запруженных ручейков, при их пересечении с дорогой, не говоря уже о более крупных реках, которые во всей Руси всегда привлекали к себе население. Деревни, как правило, сильно вытянуты вдоль дорог. Дома в них обычно низкие, без цоколя, много кирпичных, и чем дальше на юг, тем больше кирпич вытесняет древесину. Возле Ряжска некоторые деревни сплошь построены из кирпича, хотя южнее вновь встречаются очаги деревянного строительства, а с чем это связано, мы узнаем потом. Поначалу забавное впечатление производят соломенные крыши на кирпичных домах, но постепенно к этому привыкаешь, и уже как исключение отмечаешь дома, крытые железом, черепицей или шифером.

Хотя мы едва вступили в лесостепную зону, ландшафт уже выглядит чисто степным. Даже овраги, которых здесь, вдали от крупных, глубоко врезанных речных долин, встречается мало, сильно выположены и переходят в балки, как в украинских степях. Однако если нам с дороги не видны леса и рощи, то это не значит, что их здесь нет вообще.

В селах, порою огромных (тоже как в степной полосе), начинают попадаться мазанки украинского типа. В селениях, расположенных у железнодорожных станций, немало деревянных домов. Создается впечатление, что деревянное строительство было здесь традиционным, и там, где можно получить лес, оно продолжается.

Поужинав в Ряжске, мы решаем, несмотря на позднее время, сегодня же добраться до Мичуринска. В свете полной луны грунтовый «грейдер», проложенный по чернозему, серебрится полосками до блеска укатанной колеи. Можно ехать без освещения; выключаю фары. Так виднее местность по сторонам дороги, но очертания предметов причудливы и смутны: то ли куст, то ли дом, то ли стог маячит там впереди?

Справа засветились огни Мичуринска. Долго едем все дальше на юг вдоль железной дороги, город где-то совсем близко, но не попадается ни одного ответвления дороги, ведущего к нему. Наконец находим переезд и въезжаем в город с юга-востока.

Ночной Мичуринск решительно рушит представление о себе, как о небольшом провинциальном городке. На главной улице и на бульваре, который служит ее продолжением, — шарообразные фонари, а над ними еще и трубки дневного света: светящийся шар, чуть желтоватый, и три светящиеся полоски, чуть синеватые…

Ровно в полночь добрались до гостиницы. Улица была пустынна в этот час, и мы подъехали к тротуару по левую сторону: от усталости нам было не до правил уличного движения. Откуда ни возьмись появился старший сержант милиции, чтобы напомнить о них в довольно вежливых, но решительных выражениях. Мичуринск с первой встречи внушал к себе уважение.

Поутру мы первым долгом отправляемся пешком по городу. В юго-западной его части в районе вокзала кварталы новых многоэтажных домов — таких, как всюду, удобных и по нашему времени достаточно рациональных, но архитектурно безликих и, следовательно, обезличивающих город, в котором они построены. Однако в Мичуринске нового строительства относительно немного: за 20 лет, прошедших между первой и второй всесоюзными переписями населения, он вырос всего лишь с 72 до 80 тысяч жителей. Главная улица, тянущаяся с юга на север, хранит почти в полной неприкосновенности старую стихийную застройку, где каждый дом несет на себе печать состоятельности, вкусов и кругозора его созидателей.

Поток пешеходов заносит нас на большой благоустроенный колхозный рынок с обширным крытым павильоном, светлым и чистым. Изобилие веселит душу. Не говоря уже о мясе всех сортов, всевозможных молочных продуктах, тут и битая птица, и мед, и, разумеется, масса плодов, в первую очередь яблок великолепного качества и поразительной для москвича дешевизны. На городском почтамте в это время года длинные очереди в посылочное отделение, окутанное яблочным ароматом.

Если пройти дальше по бульвару, попадаешь в часть города, более всего связанную с памятью Мичурина. Вот простое, но внушительное, с широкими окнами здание типа старинных гимназий. Это Плодоовощной институт. Напротив него в окружении цветников и небольшого садика могила великого ученого: гранитная плита и надгробный памятник в виде большого камня с рельефным бронзовым портретом. На скамьях отдыхают горожане. Школьники, спешащие домой, проходя мимо священной могилы, замедляют шаг.

Популярность И. В. Мичурина в этом городе, где он трудился более шестидесяти лет, городе, переименованном в честь своего великого гражданина еще при его жизни, — была поистине огромной. Старожилы рассказывают, что на похороны ученого в июне 1935 года собралось все население города и большинство жителей близлежащих сел. Траурное шествие двигалось по нескольким параллельным улицам, и в домах оставались только малые дети под присмотром одной старушки на несколько квартир. Мичурин был родным человеком каждому своему земляку. За свою долгую жизнь он тысячам из них чем-нибудь да помог, и не было никого в округе, кто не приходил бы в его сады посмотреть на чудеса и на их творца.

По другую сторону широкого бульвара — большой бронзовый памятник И. В. Мичурину на постаменте из полированного гранита. На камне высечено изречение, в которое великий человек вложил самую суть своей науки: «Мы не можем ждать милостей от природы; взять их у нее — наша задача». И лозунг, которому он следовал всегда: «Наука должна служить народу».

Город стоит на крутом холме над долиной рек Вишневка и Лесной Воронеж. В километре от города на островке между этими реками и их протоками расположена та самая усадьба размером около 10 гектаров, которую Мичурин, собрав по крохам необходимые средства, в 1900 году купил у городских властей. Покупка была дешевой. Земля считалась никудышной — ее использовали под городскую свалку.

Сколько труда вложил в нее великий естествоиспытатель и его помощники, самоотверженно работавшие за скромную плату, потому что верили Мичурину и сочувствовали ему! Теперь этот участок выглядит роскошным ботаническим садом. Помимо плодовых плантаций, здесь много декоративных растений. Мы видим несколько скромных беседок и ряды скамей под открытым небом. Это места для отдыха экскурсантов и для бесед. Каждое лето сюда приезжают многие тысячи людей со всех концов Советского Союза и из других стран.

А вот и домик, скромный полутораэтажный, кирпичный с деревянным крыльцом. Здесь жил Мичурин. Теперь тут мемориальный музей. Оставлен в неприкосновенности не только кабинет ученого, сохранилась и его часовая мастерская, в которой он ремонтировал часы горожан — в дореволюционную эпоху, чтобы заработать на продолжение опытов, а в советское время из любви к привычному ремеслу, кормившему его столько трудных лет… Неподалеку от дома — шеренга высоченных тополей, посаженных 60 лет назад Иваном Владимировичем на границе приобретенного участка.

 

Добрый волшебник

В Центральную генетическую лабораторию имени Мичурина ведет асфальтированная дорога в чудесной аллее из тополей, сомкнувшихся кронами. Тополиная аллея переходит в другую, из кленов и ясеней. За этой живой изгородью уже видны небольшие экспериментальные участки. Вот обширный прямоугольник однолетних саженцев, тоненьких хлыстиков, равномерно покрытых листочками и растущих так тесно, что возникает впечатление колосистой нивы. Вот ягодные кустарники, вот вишни-гибриды с плодами различного цвета or ярко-красного до оранжевого, то с блестящей, то с матовой кожицей…

Наконец мы попадаем на небольшую асфальтированную площадку, окаймленную цветниками, и перед нами вырастает трехэтажный дворец с колоннами. Это новое здание ЦГЛ, сданное в эксплуатацию в первом году семилетки. В этом храме мичуринской науки трудятся ученики и ближайшие сотрудники Мичурина — нынешний директор ЦГЛ Иосиф Степанович Горшков, работавший с Иваном Владимировичем с 1918 года, и Семен Федорович Черненко.

Едва мы входим в здание, голова идет кругом от поразительного аромата. По простоте душевной мы решили, что этот аромат присущ лаборатории как ее неотъемлемый производственный признак. Однако нас разочаровали: просто в нынешнем году был большой урожай, плодохранилища переполнены, вот и пришлось занять пока подвалы главного здания. Уродилось в среднем по 130 килограммов с дерева, а с некоторых деревьев собрали по 350 килограммов. Что же касается запахов, то, пройдя впоследствии по лабораториям, мы убедились, что в них пахнет, увы, реактивами…

Датой основания Центральной генетической лаборатории считается 1918 год, когда советское правительство, не взирая на трудности, переживаемые страной, немедленно откликнулось на просьбу И. В. Мичурина и предоставило ему землю для расширения экспериментальных работ. Земля эта отличного качества некогда принадлежала князю Дмитрию Пожарскому, а потом перешла во владение Троицкого монастыря.

Сначала площадь была небольшая, но постепенно прирезывались все новые и новые участки, и ныне в распоряжении ЦГЛ находится 120 гектаров. Наряду с этим массивом продолжает действовать опытный участок мичуринской усадьбы. Хотя он гораздо меньше и существует на правах филиала, его и сейчас называют «главным» в память о том, что там работал сам Мичурин.

Побывав в лабораториях и музее, едем осматривать сад. Здесь собраны яблоки и груши лучших промышленных сортов. Это объекты научного наблюдения, и мы приготовились соответственно к ним относиться.

Однако наш экскурсовод, молодой сотрудник ЦГЛ по имени Наташа, срывает с ветки несколько плодов пепина шафранного и предлагает нам убедиться, что они действительно хороши на вкус.

Хороши?.. Бесподобны! Но не успеваем мы насладиться пепином, как Наташа, подведя нас к большому дереву, подает свежесорванные крупные плоды нежно-румяной с фиолетовым оттенком бельфлер-китайки. Что это за яблоко! Вы кусаете нежную благоуханную мякоть и не верите, что это наяву…

А Наташа предлагает на пробу все новые и новые сорта. Им как будто нет конца. Вот яблоня, скрещенная с грушей, плод совсем, как яблоко, но у черенка характерный прилив. Вот зимостойкая груша. Экскурсовод говорит, что свои вкусовые качества она приобретает только после лежки, но нам она и сейчас кажется куда вкусней, чем любые груши, которые в Москве пользовались самой восторженной рекомендацией.

Под некоторыми яблонями земля усыпана опавшими плодами. Мы с тревогой спрашиваем, будут ли они подобраны и реализованы. Наташа отвечает:

— Да, их подберут, наверное. («Наверное», вы слышите!) — А впрочем, — продолжает она, — какие же это яблоки, кто их купит… Вот вам, например, если предложить, вы возьмете? Вот видите, — по-своему истолковывает она наше изумление, — ясно, что не взяли бы…

Нагруженные трофеями, мы возвращаемся к главному зданию. Можно было бы теперь и ехать восвояси, но где же Семен Федорович Черненко? Мы искали его сразу же по приезде, искали во время осмотра лабораторий, искали перед выездом в сад и всегда его «только что видели» — где-то на его участках, в плодохранилищах, в лаборатории… Рабочий день уже закончен, где ж теперь его разыскивать? Хоть и неловко, а все же решаемся зайти к нему домой — небольшой поселок сотрудников расположен тут же, на главной усадьбе. Нам отвечают, что еще не приходил. Опять идем к плодохранилищу. И вдруг замечаем худощавого с прямой осанкой старика в плаще и светло-коричневой шляпе, под которой снежной белизной сверкает ободок седых волос. Спрашиваем, не это ли Семен Федорович; нам отвечают, да это он.

Подходим. Внимательно выслушал, кто мы и что нам надо. Понял с первых слов и, не слушая наших извинений, пошел искать свою ассистентку, у которой ключи от «святая святых», небольшого отделения в плодохранилище, где собраны образцы плодов от выведенных им растений.

Несмотря на свои 82 года, Семен Федорович ходит быстрой, энергичной походкой, почти не опираясь на палку, которую, однако, носит с собой. Его молодые помощницы даже жалуются, что не могут за ним угнаться. Он чуть выше среднего роста, но издалека кажется высоким благодаря завидной стройности фигуры. У него некрупное загорелое лицо с украинскими чертами — карие глаза, густые брови, прямой короткий нос, подстриженные седые усы…

Семен Федорович Черненко — ученый с мировой известностью. Его капитальный труд по селекции плодовых растений служит ценнейшим руководством для научных работников и садоводов-практиков, его сорта яблонь и груш широко внедрены в промышленное садоводство СССР. Но ни единым знаком Семен Федорович не дает окружающим почувствовать свое превосходство, с кем бы он ни общался, с ученым ли коллегой, или с рядовым рабочим.

На нем обыкновенный прорезиненный коричневый плащ, обыкновенные черные брюки и обыкновенные черные ботинки. И палка самая обыкновенная, из тех, что продаются в каждой аптеке. Необыкновенна только рубашка — тонкого, ослепительно белого полотна, с воротником, по-украински вышитым черным шелком…

Семен Федорович хранит привязанность к родной Украине, с которой И. В. Мичурин вызвал его к себе в 1926 году. В его речи заметен легкий украинский акцент, и свои любимые сорта он назвал украинскими именами: «украинка», «память Шевченко»…

За 33 года работы в ЦГЛ профессор Черненко вывел более 100 сортов яблок и груш.

— Иван Владимирович, — вспоминает он, — поручил мне выведение раннелетних и позднезимних сортов. Для чего? Чтобы раздвинуть сроки, когда трудовой человек мог бы пользоваться фруктами. Не откуда-то привезенными — они ведь не каждому по карману, — а местными, дешевыми! Вот эта забота о нуждах трудового человека была, на мой взгляд, главной отличительной чертой деятельности Мичурина…

Сто сортов профессора Черненко, ранних, поздних, самых зимостойких и выдерживающих наиболее длительное хранение, позволили создать «календарь яблок», то есть такую систему садоводства, которая дает возможность в Средней России, а в недалеком будущем, вероятно, и в более суровых районах, снабжать население свежими фруктами в течение круглого года.

Пока мы беседуем на эти темы, приносят ключ, и мы спускаемся в подземное хранилище. Семен Федорович собственноручно отпирает большой висячий замок, щелкает выключателем… На простеньких дощатых стеллажах десятки аккуратных пирамидок, сложенных из отборных, невиданной красоты плодов. Какое разнообразие красок, размеров и форм! В этом небольшом подземелье, напоминающем пещеру, они похожи на фантастические кристаллы, волшебные создания природы, соединившие в себе идеал приглядности, сладости и аромата. Вот они, знаменитые и удивительные сорта — «боровинка ананасная», «диана», «душистый леденец», «превосходное розовое», «победа»… Плоды хранятся здесь для лабораторных нужд, но Семен Федорович дарит нам на прощание несколько штук из тех, которые есть в избытке.

Мы долго хранили эти дары, не смея посягнуть на их классическое совершенство, но в конце концов съели — с великим наслаждением и с мысленной благодарностью доброму волшебнику, сотворившему их.

 

Лес и степь

Мы снова в пути. Ландшафт по-прежнему похож на степной, полезащитные лесополосы стали уже неотъемлемым и привычным для глаза элементом. Но справа временами виднеется какой-то крупный лесной массив. Он то удаляется от дороги, то приближается к ней вплотную. Лес этот смешанный. В нем попадается не только сосна (дерево поистине вездесущее), но и ель. Это кажется странным, ибо к ели мы привыкли относиться как к дереву таежному, на равнине не заходящему на юг за пределы преобладания смешанных лесов. Однако образование лесостепи в здешних краях — дело совсем недавнего времени, причем его связь с деятельностью человека выступает здесь особенно наглядно.

Лесной массив начинается где-то севернее Мичуринска и тянется к Липецку, а затем далее на юг узкой полосой, местами расширяющейся до 20—30 километров. Он представляет собой остатки бескрайних и богатых всякими промышленными породами лесов, существовавших в огромном радиусе вокруг Липецка и еще далеко южнее по реке Воронеж вплоть до XVIII века. Их истребление связано с созданием в Липецке крупной металлургической промышленности, работавшей на древесном угле, а также со строительством в Воронеже петровского флота и другими беспорядочными порубками ради промышленных, строительных и отопительных нужд.

Итак, видим лес. То-то рубленые избы снова замелькали в деревнях между Мичуринском и Липецком! Правда, этот чудом уцелевший лес теперь тщательно охраняется и восстанавливается. Тем не менее лесхозы в случае большой необходимости выделяют участки для выборочной рубки.

В одной из деревень на широкой песчаной улице мы заметили автомобиль ГАЗ-69. Родной брат нашего газика стоял у колодца с поднятым капотом. Молодой шофер ходил вокруг него с понурой головой. Завидев нас, он бросился наперерез, мы затормозили.

— Слушай, браток, прокладку пробило.

Вопрос ясен, придется парня буксировать. Но смириться с этой необходимостью, когда горючего осталось только-только добраться до Липецка, нелегко.

— Да что ты, может так только, парит немного?..

— Какой парит, не заводится уж! Вся вода в цилиндрах.

— Вода в цилиндрах… Что ж ты, брат ты мой, доездился до чего.

Парень молчит, потупив взор.

— Слушай, возьми на буксир, мне тут недалеко уж осталось, — говорит он наконец.

— Ну сколько, недалеко?

— Километров десять.

Убавил по крайней мере вдвое, это уж как пить дать.

— Да ты бы грузовую какую попросил. Как же я тебя потащу по песку.

— Нету никаких машин… Не ходят сейчас, все на свеклу отправлены.

Чем же еще его донять?

— А трос-то есть?

Парень отвечает убито:

— Нету троса.

Теперь он готов. Надежда в нем угасла, он стал трижды несчастнее, чем был до нашего появления. Можно переходить к делу.

— Ездите вот так вот… Ездоки! — ворчу я как бы с досады, а на самом деле потому, что так полагается. — Вам на корове ездить.

Но парень уже не придает ни малейшего значения этим обидным словам, относящим его к какому-то безликому множеству «ездоков», которым ездить на корове, он все понял, он видит, что я посматриваю, как удобнее подъехать к его машине, он ожил, он улыбается, он гораздо счастливее, чем если бы я сразу сказал ему: ну что ж, пожалуйста…

Подъезжаю, достаю из багажника отличный буксирный трос, выданный мне на автобазе, и мы едем. До села Кривец, куда нужно добраться парню, оказывается ровно 20 километров. Пока он сцеживает мне свой бензин (ему он все равно ни к чему), мы ведем разговор о шоферской жизни. Парень работает в Липецком механизированном лесхозе. Лесхоз занимается восстановлением лесов, а также ведет лесопосадки в оврагах.

Техникой хозяйство оснащено в достатке — трактора, бульдозеры, плуги и все прочее…

— Ну и как, будет лес?

— Должен быть, — серьезно отвечает парень. — Да ведь у нас как, — добавляет он, подумав, — все норовим поскорее, нам чтоб сразу… Считаем, что посадили, а что выросло — это когда еще там будет, не наше дело…

— А бывает, что и пропадают посадки?

— Пропадать не пропадают, а надо бы лучше. Как для себя.

— Так оно ведь и есть для себя.

— То-то и оно-то, да плохо еще мы это понимаем. Но в общем-то лес будет. Как говорят, что раньше здесь сплошь были леса, то неужто мы не в силах? Сколько надо, столько и будет!

Хороший парень. И бензину дал. Теперь спокойно доедем до Липецка.

Дорога — профилированный «грейдер» — идет по чернозему. И вокруг чернозем. Он тут еще не особенно тучный, но чем дальше на юг, тем гуще чернеют и ярче блестят пласты, перевернутые зяблевой вспашкой. Местами у речных долин мы пересекаем полосы песка — белого, чистого. Ясно, что этот песок ложился позже и поверх лёссовых наносов, давших чернозем. Такие песчаные полосы нередко встречаются в местах, где поблизости уже не видно реки. Но она была, она вынесла этот песок и умерла в степи… А на песках почти всегда сосновые боры, иногда высокие, взрослые, а иногда совсем еще молоденькие.

В большинстве селений преобладают все же кирпичные постройки. Наиболее распространенный тип крестьянского жилого дома — это невысокое кирпичное строение без цоколя под соломенной шалашевидной крышей. Новые крыши, как правило, аккуратно подобраны, соломинка к соломинке, словно причесаны, и края их приятно закруглены. Однако и железные или шиферные крыши далеко не редкость.

У окраины одной деревни, расположенной там, где дорога вплотную прижимается к лесу, большая усадьба со старинным барским особняком в окружении фруктового сада: отделение лесхоза, занимающееся посадками и охраной леса. Такие отделения называются здесь «кордонами».

Деревня обозначена на карте как Капитанщино, однако жители называют ее Капитановка. Случай не редкий. Какое название более правильно — то, которое закреплено на бумаге, или то, которое живет в народной речи? Что проще и что целесообразнее, исправить надпись на карте или переучить тысячи людей? Или не делать ни того ни другого, а оставить все как есть, поскольку от этой маленькой неразберихи никто особенно не страдает?

Юноша в новом костюме просит подвезти его до Липецка. Он приезжал погостить в родную деревню, а теперь спешит к вечеру добраться в город, чтобы завтра с утра не опоздать на работу. Он работает на строительстве Новолипецкого металлургического завода. Город близко, и поэтому много молодежи уходит в промышленность и на стройки. Рассказывает о деревне. Нам она показалась большой, но по здешним меркам Капитановка вовсе не велика: всего-то 120 дворов. Ее даже селом не величают. А села есть по тысяче и даже по три тысячи домов… Да, совсем уже степные масштабы!

В Капитановке есть свои достопримечательности. Об одной из них наш попутный пассажир рассказал нам следующее.

На берегу протекающей здесь речки — это один из небольших притоков Воронежа — незадолго до революции какой-то местный богатей поставил заводик для переработки сельскохозяйственного сырья. Заводик стоял себе и работал потихоньку и вдруг исчез. Как исчез, куда исчез? Провалился сквозь землю. Случилось это происшествие не то в 1918, не то в 1919 году. Попы и консервативные старики говорили, что это бог наказал большевиков, которые конфисковали заводик у хозяина.

Мы как раз подъезжали к роковому месту у юго-западной окраины деревни.

— Вот здесь, — говорит парнишка.

Останавливаемся, выходим из машины.

Высокий песчаный берег, под обрывом круглый омут реки, которая течет узеньким ручейком и только здесь расширяется метров до двадцати. Хотим уточнить, где стоял заводик, но парень сам точно не знает. По всем признакам, того участка берега, на котором он стоял, теперь не существует, ибо иначе здание должно бы располагаться чуть ли не на дороге.

— А давно ли существует омут? — спрашиваем парня.

Вот как раз с тех пор, как провалился завод. Глубина тут, говорят, очень большая. Здесь никто не купается — хотя мальчишки, как известно, любят большую глубину, — потому что вода в омуте страшно холодная. Несколько лет назад один приезжий морячок, подвыпив, не послушал предостережений, полез купаться и даже похвастал, что достанет дна. Раз нырнул, не достал, другой раз нырнул, тоже не достал, третий раз нырнул, да так и не вынырнул.

Жаль, что не удалось выяснить, насколько катастрофичным было обрушение берега. Возможно, что оно совершалось постепенно и лишь народное воображение, подогретое революционными событиями, придало этому явлению внезапный и драматический характер. Но так или иначе, все это — и провалившийся завод, и необычайно глубокий омут с очень холодной водой, поглотивший неосторожного ныряльщика, — наводило на мысль о карстовых процессах, о рухнувшей подземной полости, образовавшейся в растворимых породах.

Впоследствии, проверив наши предположения по литологической карте, мы убедились, что в этой местности под небольшой толщей позднейших наносов действительно залегают известняки.

 

Липецкая металлургия

Темнеет, когда прибываем в Липецк. Над домнами завода «Свободный Сокол» розовеет высокое зарево. Долго едем по прямой асфальтированной улице, застроенной красивыми особняками. В прошлом она называлась Дворянской, здесь жила городская знать, крупные чины и богатеи. Улица приводит нас к зданию собора, ныне перестроенному и отведенному под музей. За ним расстилается просторная площадь с памятником В. И. Ленину посередине. На площадь выходит своим парадным фасадом огромный новый дом обкома и облисполкома. Это красивое здание в стиле модернизированного классицизма, однако в сравнении со старыми малоэтажными кварталами города оно производит впечатление нарочитой и подавляющей внушительности.

Эта часть города расположена на высоком холме. Центральная площадь необычна: она представляет собой террасу и застроена только с трех сторон, а на юге, окаймленная длинной балюстрадой, обрывается к широкой низине, в которой расположен парк и большинство учреждений Липецкого курорта. А дальше, за парком, — широкое водное зеркало «Петровского пруда». Вечерами в нем отражаются яркие фонари, которые тянутся двумя огненными струйками вдоль полуторакилометрового моста, ведущего в новую часть города, построенную за годы пятилеток рядом с металлургическим гигантом — Новолипецким заводом. Он тоже посылает в небо темно-алое зарево.

Едва умывшись с дороги, мы спешим в парк. Он великолепен. Здесь растут гигантские тополи высотой не менее 40 метров и толщиной в два и в три обхвата. Парк огромен и не слишком перегружен всякими художествами. В его густой тени должно быть особенно хорошо в жаркий летний полдень…

Но сейчас липецкий Нижний парк — это веселое мерцание огней, бойкий сумбур воскресного вечера… Играет оркестр, с ним соперничает радиола, радио тоже не отстает, на двух танцевальных площадках толкутся, вращаются кавалеры и девицы, одетые в пальто по случаю прохладной погоды.

Аллеи гудят народом. Как обычно, в местах, где старое, сжившееся население в меньшинстве, а большинство составляет недавно съехавшаяся на стройки молодежь, гуляют преимущественно не парни с девушками, а те и другие отдельно. Это благоприятствует возникновению столь милой русскому сердцу атмосферы бесшабашной удали, но границ приличия она не переходит. В Липецке сильны дружины комсомольцев, взявших на себя наблюдение за общественным порядком. Крепкие парни с круглыми красными значками, спокойные, серьезные и бдительные, ходят по аллеям, останавливаются у особо людных мест, приглядываются, прислушиваются к громким голосам, готовые в любую минуту пресечь безобразие и посрамить нарушителя превосходством мускулов и ума.

С утра начинаем знакомиться с промышленностью индустриального Липецка. В Липецкой округе кустарно плавили железо спокон веков: руда валялась под ногами. Крупная металлургическая промышленность впервые была заведена при Петре I. Многоотраслевая «Липская мануфактура» снабжала российскую армию и флот пушками, якорями, стрелковым оружием и обмундированием.

После смерти государственных вождей, далеко опередивших мыслью свою эпоху, идут прахом многие их заведения. Великая авантюристка Екатерина II, вступившая на российский престол через 37 лет после кончины Петра, отдала государственные Липские заводы прохвосту откупщику. Тот подобрал управляющих по образу и подобию своему, на заводах воцарился режим грубого произвола. В 60-х годах XVIII века липецкие рабочие под руководством первого на Руси выдающегося рабочего организатора Григория Куприянова вели длительную и упорную борьбу со своими эксплуататорами. Здесь был создан своего рода стачечный комитет, первый в истории русского рабочего движения, носивший название «Станичной избы» и располагавший даже небольшой кассой для помощи забастовщикам. Впоследствии заводы были возвращены в казну, однако работа на них так и не пошла на лад. К тому же истощились запасы древесного топлива, и, просуществовав около 100 лет, Липская мануфактура закрылась.

Попытка возобновить выплавку чугуна в Липецке с использованием местных руд и привозного каменноугольного кокса была предпринята лишь целое столетие спустя. Смешанное русско-бельгийское общество построило в селе Сокольском две домны. Работали они плохо. Но на их базе, уже после Октябрьской революции, был создан металлургический завод «Свободный Сокол» — ныне, разумеется, полностью реконструированный. Один из главных видов продукции «Свободного Сокола» в наши дни — чугунные водопроводные трубы, которые здесь отливаются наиболее прогрессивным центробежным способом.

Новолипецкий металлургический завод был одной из крупных строек первой пятилетки. Он начал выплавлять чугун в 1934 году. Однако война оставила от него одни развалины. Восстановление велось по новому проекту. Завод продолжает строиться. В семилетке предусмотрено значительное его расширение. Липецкие патриоты с гордостью называют его своей «Магниткой».

Новолипецкий завод сродни Череповецкому: и по своему техническому уровню, и потому, что оба наполовину представляют собой еще строительную площадку. Мы видели Новолипецкий завод только снаружи, но и этого было достаточно, чтобы проникнуться восхищением перед этим металлургическим гигантом. На несколько километров тянется заводская ограда, а за ней — необозримая и по-своему прекрасная панорама высоких корпусов, башен и труб… А по другую сторону ограды — нетронутый сосновый бор, вплотную подступающий к заводской территории.

 

Героические профессии

До последнего времени главным поставщиком сырья для липецкой металлургии была местная железорудная промышленность. Для знакомства с нею едем на шахту № 14 Липецкого рудоуправления.

Это совсем недалеко от города. Вскоре же за окраиной начинают попадаться на глаза отвалы отработанных шахт, осевшие участки поверхности — следы обрушения. Но вот и наша шахта — террикон с высоким, похожим на египетскую пирамиду отвалом пустой породы, светло-бурого древнего песка с известняком.

Глубина шахты 50 метров: не успели глазом моргнуть — уже внизу. Сухой и чистый рудный двор, то есть площадка для вагонеток перед стволом, где ходит клеть. Такой же сухой и чистый откаточный штрек с троллейной линией. Навстречу маленький, словно игрушечный, электровозик тащит состав с породой или рудой. Вообще в шахте поражает опрятность и чистота. Правда, сухость — это подарок природы, но порядок — дело рук работающих здесь людей. Нигде не валяется ни доски, ни щепки, ни обрывка провода. Отличная вентиляция — дышится здесь, совсем как на свежем воздухе.

Пройдя километра полтора, мы попадаем в одну из подготовительных выработок. Идет нарезка откаточного штрека. Здесь работает ветеран Липецкого рудоуправления проходчик С. Н. Ситников. Ему уже за пятьдесят, по закону, как горняк, он мог бы пойти на пенсию, но «совесть не позволяет», как говорит этот неутомимый труженик-коммунист. Еще много дела на шахте, много молодежи, которой надо передать опыт, традиции горняцкого товарищества и производственной дисциплины, особенно важной под землей.

Забой довольно широк, работают одновременно два проходчика, действуя отбойными молотками. Здесь обходятся без взрывных работ: рудный пласт состоит из рассыпчатых комков руды, а сверху песок, уже слежавшийся под тяжестью верхних пластов, но еще не уплотнившийся в камень. И только подстилающая порода — твердый известняк, но ту вынимать не приходится, наоборот, она представляет большое удобство для подборки руды. Проходить легко, глыбы так и отваливаются из-под молотка, рассыпаясь на мелкие комки. Зато крепить надо быстро и неотступно — кровля очень ненадежная.

Уборка породы ведется при помощи погрузочной механической лопаты. Она ходит по рельсам. Подойдет к самому забою, за нею следом подкатываются вагонетки. Механизм действует сжатым воздухом. Рабочий, стоя на подножке, нажимает рычаг — машина движется вперед, нажимает другой — ковш емкостью 0,25 кубометра наклоняется, еще нажим — машина вперед, ковш наполняется. Теперь машинист нажимом рычага приподнимает ковш, отъезжает назад, подавая тележку своей ПМЛ вплотную к вагонетке, и тогда ковш переворачивается, описывая дугу над тележкой, и опрокидывается в стоящую сзади вагонетку.

Направляемся в один из нарезных штреков. Эта узкая и низкая выработка тянется перпендикулярно откаточному штреку. Она служит для того, чтобы углубиться в сторону до контура, то есть проектной границы рудного пласта, и затем вести выемку руды, отступая назад и обрушивая за собой кровлю.

Наконец мы попадаем в очистной забой, одну из тех основных выработок, ради которых, собственно, и велись все подготовительные работы.

Перед нами широкая низкая камера, густо уставленная крепежными стойками. Кровля забрана досками. Слева пласт руды уже выбран и кровля обрушена. В забое видим метровый пласт руды, над ним слой песка с вклинениями жирной глины — отложений озерного ила; слева же, где кровля посажена, — сплошной песок.

Побывав здесь, начинаешь понимать, что труд горняка — героический труд. Всегда под землей, лицом к лицу с грозной стихией. Как только свернули из откаточного штрека, передвигаться нужно согнувшись в три погибели. Шахтеры к этому привычны, а у нас болит спина и подкашиваются ноги. Вместе с забойщиками садимся «перекурить» на выпуклости неровного известняка, подстилающего рудный пласт. Ведем разговор о делах на шахте.

С 1957 года липецкие шахтеры работают по 6 часов в день. Сменная выработка на одного рабочего с тех пор непрерывно увеличивалась… И снова тарахтит отбойным молотком забойщик, а его помощник грузит руду на транспортер, протянутый вплоть до откаточного штрека, где под бункер подъезжают вагончики. Вслед за рудой мы направляемся к стволу.

Наверху слепит глаза яркий солнечный свет. Сооружения деревянные — для неглубоких и относительно недолговечных шахт считалось нецелесообразным применять дорогостоящие конструкции. В капитальном здании шахтного подъемника у рычагов мощной лебедки сидит внимательная, сосредоточенная женщина. Сверху ей подают звуковые сигналы. Они означают: клеть вверх, клеть вниз, с рудой, с людьми… Соответственно она дает разную скорость подъема и спуска, а сама не сводит бдительных глаз со стрелочек на станине лебедки, отражающих в уменьшенном масштабе движение клети по стволу.

Может быть, все это — не последнее слово техники. Что делать — шахта небольшая, да и весь бассейн, эксплуатируемый с петровских времен, по-видимому, не имеет новых перспектив. Курская магнитная аномалия с ее многометровыми пластами и высоким качеством руды оставит Липецкому месторождению в лучшем случае, лишь подсобную, резервную роль.

Но есть одна отрасль техники, в которой горняки не терпят ни малейшего отставания от современного уровня — это техника безопасности. Шахтный подъемник оборудован автоматическим тормозом совершенной конструкции: как только трос, на котором висит клеть, перестает ее удерживать, в то же мгновение лапы тормозного устройства разжимаются и намертво хватают направляющие брусья.

Отступление от правил техники безопасности в шахтах влечет за собой для виновных суровое наказание. Прошлой зимой комиссия рудничного комитета профсоюза обнаружила на шахте № 14 недостатки в креплении кровли и некоторые другие нарушения. Комиссия признала виновным в этих нарушениях технорука шахты. Рудничный комитет выразил ему свое недоверие (именно так и было записано в решении: «выражает недоверие») и потребовал от администрации отстранения его от занимаемой должности. Технорук был уволен.

Отсюда едем в Студеновский карьер — место добычи известняка для липецкой металлургии. Карьер расположен еще ближе к городу, чем рудники, почти на самой его окраине, за глубокой впадиной Студеного лога. Мощность известнякового пласта здесь достигает 60 метров, а «торфов» над ним, то есть поверхностного слоя пустой породы — от 9 до 24 метров. Прежде чем вынимать известняк, этот слой удаляют экскаватором — по технической терминологии это называется «вскрывать торфа», хотя вскрывают, разумеется, не торфа, а полезный пласт.

Стоя на берегу Студеного лога, мы видим внизу огромное прямоугольное желтовато-белое днище котлована, откуда известняк уже вынут, хотя и не на всю его мощность. Камень берут в два уступа, высотой по 16 метров каждый. Над ними еще третий уступ выбранных «торфов». Они состоят из лёсса и песков, но эти пески не такие, как мы привыкли видеть в речных долинах, они серо-желтые, древние, осаждавшиеся в прибрежных зонах моря или озера в давно прошедшие геологические эпохи. Сам известняк весьма древнего образования — он принадлежит к Елецкому ярусу девонской системы.

На Студеновском карьере применяются мощные механизмы. Однако технология добычи остается в основе своей неизменной на протяжении многих десятилетий. Она основана на применении взрывных работ. Самоходные станки ударно-канатного бурения пробивают вертикальные шпуры — отверстия для закладки взрывчатого вещества. Глубина шпуров соответствует высоте разрабатываемого уступа, то есть равна 16 метрам, а их диаметр — 20 сантиметрам. Таким путем подготавливается массовый взрыв — основная продуктивная операция. В зависимости от величины подготовленного забоя массовый взрыв может быть большего или меньшего масштаба, но общий вес заложенной взрывчатки не должен превышать 10 тонн, так как при слишком высокой силе взрыва сотрясение вредно отражается на зданиях прилегающего горняцкого поселка.

Взрыв производится после тщательной подготовки и оповещения. Он откалывает сразу огромные массы породы, которые затем разрабатываются в течение нескольких дней и даже недель. Задача состоит в том, чтобы не только оторвать их, но и по возможности раздробить — с таким расчетом и располагаются шпуры. Однако это не всегда одинаково удается, и оставшиеся после массового взрыва крупные глыбы снова забуриваются, теперь уже при помощи бурильных молотков, бурами диаметром 2—3 сантиметра. В эти маленькие шпуры или бурки снова закладывается взрывчатка. Так камень дробится до такого состояния, когда его можно подбирать трехкубовым экскаватором и грузить в железные высокобортные платформы-думпкары.

Мы на один день опоздали к массовому взрыву — это было большим разочарованием для моего спутника, вооруженного всяческой съемочной аппаратурой. Однако мы попали на карьер как раз в то время, когда было закончено обуривание глыб и взрывники готовили малый взрыв на рыхление.

Ловкие и быстрые, как горные козы, они лазают по крутой осыпи известняковых глыб, специальной ложечкой засыпают в бурки аммонит, розовый, как клюквенный кисель в порошковом полуфабрикате, вставляют шнур с детонатором… Раздается холостой предупредительный взрыв, похожий на выстрел из ружья. Расходятся в стороны рабочие, прокладывающие колею железной дороги — она наращивается готовыми звеньями при помощи передвигающегося по рельсам крана. Ушла в безопасную зону команда работающего поблизости экскаватора. От нас требуют подальше отвести машину — мы на своем газике подъехали по бугристому днищу карьера к самому забою. Непрерывно звонят в рельсу, предупреждая о взрыве всех, кто мог бы сейчас подходить сюда извне.

Вот все разошлись. Теперь взрывники разбегаются каждый к своим буркам. У каждого в руках подожженный контрольный шнур. Его длина рассчитана таким образом, что, когда он кончится, до взрыва первых подожженных бурок останется одна минута — надо бежать в укрытие. С камня на камень, от шнура к шнуру, быстро, расчетливо, не тратя времени на разгибание, вертко и бесшумно, как ящерицы, снуют по нагромождению белых глыб эти черные фигурки с горящим шнуром в руке, поджигают шнуры, торчащие из бурок. Смотреть на них весело и тревожно: ведь малейший просчет… Что это? Раздается взрыв, а они еще на камнях! Чего же они медлят?!

Но нет, это опять еще только предупредительный взрыв — теперь специально для них, сигнал о том, что пора бежать, на тот случай, если вдруг что-то не поладится с контрольным шнуром. Наконец они бегут. Не идут вразвалку, демонстрируя свою лихость, а действительно бегут со всех ног — тут шутки плохи! И прячутся в маленьком железном блиндаже метрах в тридцати от забоя.

Вот все они укрылись, проходит еще несколько секунд, и начинаются взрывы. Одни громкие, резкие — видно как от них далеко разлетаются небольшие осколки; другие глухие — кажется будто бы даже какие-то замедленные, но после них так и разваливается огромная глыба. Осколки свистят, как на войне, и я, находясь на вполне благоразумном отдалении, инстинктивно поглядываю вокруг, ища укрытия. Мой спутник, пристроившись за большим обломком в зоне, куда достигают осколки, самоотверженно «ведет огонь» своим телеобъективом.

Уже множество глыб рассыпалось, а взрывы еще все продолжаются — поразительно, как эти четверо фигурок успели за такое короткое время поджечь столько шнуров. Наконец все затихло. Взрывники приступают к отпалке новой партии заряженных шнуров. Мы же, простившись с этими представителями одной из самых героических профессий, спешим по своим делам — нас ждут на тракторном заводе.

 

Новинки тракторостроения

Главный инженер тракторного завода, очень занятый и очень усталый человек средних лет, скрепя сердце ведет с нами беседу о заводе. Я отлично понимаю его и стараюсь не задерживать дольше необходимого.

Липецкий тракторный завод начали строить в 1943 году, вскоре после того, как район перестал быть прифронтовой полосой. Первые тракторы с бензиновым мотором были выпущены уже в 1944 году. В 1947 году начался серийный выпуск гусеничного трактора средней мощности КД-35. Непрерывно модернизируя его, заводские конструкторы создали модель Т-38. Этот универсально пропашной гусеничный трактор мощностью в 40 лошадиных сил приспособлен для пахоты, боронования, посева, междурядной обработки и уборки пропашных культур.

Расположенный по соседству с Новолипецким металлургическим заводом, ЛТЗ получает от него металл и в своих горячих цехах, кузнечном и литейном, превращает его в заготовки деталей тракторов. Цеха расположены вдоль озелененной главной магистрали завода, тянущейся на добрый километр. Из высокого корпуса доносятся мерные удары тяжелых молотов. Идем туда.

Вот штамповочные молоты. Управление ими за послевоенное время усовершенствовалось. Если раньше у одно-двухтонного молота работала целая бригада — кузнец командовал, подручный подавал заготовки, машинист нажимал на рычаг, то теперь все делает один человек. Небольшие автоматизированные печи для нагрева заготовок расположены близко, заготовки подаются автоматически, кузнец только поправляет их клещами и сам при помощи ножного рычага производит удар. Однако суть технологии не изменилась.

Мы бываем разочарованы, когда в какой-то отрасли производства не находим коренных новшеств, отметающих старые приемы. В этом выражается наша страстная приверженность к прогрессу, радостный признак расцвета наших творческих сил, молодости нашего общества. Но не следует думать, что все старые способы плохи. И не нужно забывать, что хотя мы пашем тракторами и сеем многорядными сеялками, мы так же бросаем в землю зерно, как делали люди за многие тысячелетия до нас.

В сталелитейном цехе, как и в кузнечном, преобладают темно-серые тона. Это цвет окалины металла, цвет формовочной земли, цвет стен, на которых оседает гарь, неизбежная в горячем производстве. Но ни грязи, ни хлама нигде не увидишь, дышать легко — непрерывно гудят мощные вентиляторы. Здесь мы долго любуемся работой литейного конвейера.

По железной бесконечной ленте движутся опоки — чугунные формовочные ящики из двух половин, верхней и нижней, — со вложенными в них моделями. При помощи крана рабочий по отдельности снимает их с ленты, ставит на формовочную машину. В ящик сыплется нужное количество земли, землю трамбуют, встряхивая опоку на пневматическом устройстве. Готовую к заливке опоку опять ставят на движущуюся ленту, и она отправляется в литейное отделение.

А там в пятитонных электропечах, огромных металлических, выложенных огнеупором чашах с погруженными в них графитовыми электродами, плавится сталь. С интервалами в час или два то одна, то другая печь накреняется, и по желобу, похожему на хобот, сталь стекает в большой ковш, подвешенный на мостовом кране. Из большого ковша сталь переливают в маленький, разливочный. Вот из него-то литейщики, прямо на движущемся конвейере, заполняют жидким металлом формы. Сверкнула над опокой огненная струйка, сталь заполнила форму, литейщики закрывают на мгновение отверстие ковша, чтобы снова открыть его над следующей подоспевшей опокой.

А заполненные металлом опоки движутся дальше, остывают по пути, и когда они доходят до следующей операции, металл уже достаточно остыл для выемки отлитой детали. Делает это машина, находящаяся в особом помещении, отделенном от остального цеха капитальной стеной, потому что операция сопровождается сильным грохотом. Машина сталкивает опоки с ленты, ставит на вибратор, тот безжалостно встряхивает все сооружение, и от этой бешеной встряски земля осыпается сквозь решетку. Опорожненная опока возвращается на ленту и остается деталь, еще красноватая, пышущая жаром. Но вот и она проваливается в предназначенное для нее отверстие и теперь по подземной галерее направится в обрубочный цех, где с нее удалят все лишнее. А земля по другой ленте движется в то отделение, где приготовляется формовочная смесь.

Во всем этом потоке руки человека прикасаются только к рычагам машин.

В сборочном цехе у большого конвейера просторно и малолюдно. Сюда поступают готовые узлы для окончательной сборки. Слесари укрепляют мотор на шасси, присоединяют маслопроводы, электропроводку, ставят кабину и в заключение «обувают» трактор, то есть надевают гусеницы. Трактор, медленно передвигаясь на конвейере, проходит сквозь крытые галереи, в которых автоматически происходит окраска и сушка. В конце конвейера в бак заливается горючее, и машина готова. Остается только испытать новорожденный трактор под нагрузкой.

Они выходят на обширную площадку за цехом и здесь, прежде чем отправиться к потребителю, проходят обкатку. Сначала работает вхолостую один мотор, а затем трактор въезжает на специальный стенд. Своими гусеницами он становится на другие гусеницы, которые помешены в специальном углублении. Они движутся в сцеплении с гусеницами трактора, проходящего испытания, оказывая определенное сопротивление. Трактор, неподвижно закрепленный на стенде, работает, как взаправду, отчаянно крутит гусеницами, и вертятся гусеницы в яме, и становится жалко обманутый трактор, который едет изо всех сил, а сам ни с места, и приходят на ум всякие сравнения — про сизифов труд, про черпание воды решетом… Обкатка есть обкатка, а все-таки обидно за трактор-работягу, ему, наверное, хочется уже на поля, работать с пользой для людей…

Семилетка ставит новые требования, и заводское конструкторское бюро работает сейчас особенно продуктивно. За последние полтора года создано семь новых моделей. Нас ведут в экспериментальный цех, и мы видим новые тракторы и самоходные шасси. Они уже изготовлены в нескольких экземплярах и сейчас на опытных полях проходят рабочие испытания. А здесь продолжается совершенствование отдельных узлов. Заместитель главного конструктора завода знакомит нас с преимуществами новых машин. Вот гусеничный пропашник Т-40Б, высокий, с узким капотом, с удобной обтекаемой кабиной. У него широкий диапазон скоростей, он снабжен увеличителем крутящего момента, который позволяет на ходу и без переключения передач на 30 процентов повысить тяговое усилие за счет снижения скорости. Небольшой собственный вес даже при узких гусеницах обеспечивает малое давление на почву и сводит к минимуму потерю мощности на самопередвижение.

У колесного трактора Т-42 ширина колеи задних колес может регулироваться от 1,2 до 1,8 метра, причем перестановка производится очень легко с использованием мощности двигателя. Это большое удобство при обработке пропашных культур с различной шириной рядов. Высокий дорожный просвет позволяет обрабатывать высокостеблевые пропашные культуры, например кукурузу. Трактор развивает скорость свыше 30 километров в час, что делает его превосходным транспортным тягачом.

Что же касается трактора Т-40А для садов и виноградников, то это просто красавчик. Низенький, без кабины, обтекаемый (это важно при работе среди кустарников и под кронами деревьев), он похож на спортивный легковой автомобиль. Так и хочется о шиком прокатиться на нем…

И, наконец, самоходное шасси, которого так ждут на полях. Оно сконструировано в двух вариантах — с однобрусной и двубрусной рамой. Ему придается целый парк навесных орудий, начиная от простой транспортной платформы и кончая уборочным агрегатом.

— Выпуск самоходного шасси, — говорит конструктор, — может быть налажен в недалеком будущем. Т-40А мы предполагаем поставить на конвейер в 1961 году, а Т-40Б — в 1962 году, примерно тогда же запустим, вероятно, и Т-42. Все три трактора из одного семейства мотор и рама у них общие. Заменяться будут только ходовая часть, кабина и специальные устройства. Но это пока еще ориентировочные сроки… В общем надейтесь, что на полях увидите наши новые машины годика через два-три.

Так мы заглянули в будущее.

Покидаем Липецк. С площади Ленина, где находится гостиница, мы съезжаем вниз по Петровскому спуску. Слева Нижний парк и лечебницы, справа санаторные здания. Ежегодно Липецкий курорт посещают около пяти тысяч больных. Его грязи и воды обладают чудодейственными целебными свойствами. Случаи, когда больных приносят на носилках, а потом они пляшут на прощальном вечере, происходят каждый год. Однако внимание к курорту со стороны руководящих инстанций оставляет желать лучшего. Мощность грязе- и водоисточников позволяет пропускать намного больше больных, но не хватает помещений. Применяются так называемые курсовки с жильем у частных лиц. Давно назрела коренная реконструкция курорта, проект направлен на утверждение, а каков будет результат и когда — никто не знает.

Проезжаем мимо старинных тенистых скверов, по горбатому мосту пересекаем канал, укрытый зеленой галереей, едем по широкому проспекту. Любопытства ради сворачиваем в сторону. За 2—3 квартала от центральной магистрали улички приобретают мирно провинциальный облик: одноэтажные домики, заборчики, травка по обочинам… В целом город очень разнообразен: от украинских мазанок с садочком на восточной окраине до сугубо современных кварталов только что выстроенного и еще строящегося поселка тракторостроителей.

Дорога за городом радует глаз. Слегка волнистая местность, правильные прямоугольники полей — то густо черные, где вспахана зябь, то покрытые нежной зеленью озимых всходов. Невозделанных пространств нет. Почти все время где-нибудь поодаль видна небольшая рощица или целый лесной массив, не говоря уже о повсеместных лесополосах. Деревни утопают в зелени садов. Огромный плодовый сад расположен по обе стороны шоссе при самом выезде из Липецка.

Слева на некотором отдалении от шоссе долина Воронежа. Собственно, дорога проходит местами непосредственно по правому берегу долины, однако это понимаешь не сразу, ибо долина очень широка. Только в лёссе относительно небольшая река могла «разворотить» такую огромную долину. Впрочем, раньше река была куда значительнее, ведь Петр I на ней строил морские суда. С тех пор, в прямой связи с вырубкой лесов, она сильно обмелела и сузилась, ее русло бессильно петляет в массах рыхлых наносов. Мы видим вдалеке обширные пятна белого песка, чередующиеся с густой зеленью древесной растительности, уцелевшей на восточной стороне долины.

У села Хлевного — перекресток дорог. Нам надо сворачивать налево, на шоссе Тула — Елец — Воронеж, но мы сначала проезжаем прямо, чтобы попасть к Дону у деревни Дмитерки. Через реку — разводной понтонный мост, и катерок с канатом дежурит у отмели, чтобы его тянуть. Дон здесь неширок, у моста он сужается метров до пятидесяти и течет в этом узкоречье с большой скоростью, а выше и ниже становится шире и спокойней. Противоположный берег высок, ниже по течению видны песчаные кручи. Здесь, на верхнем Дону, еще не чувствуешь его мощи, шири, но вода уже явно донская — прозрачная с зеленоватым оттенком.

В шестидесяти пяти километрах за Липецком, уже после поворота на Тульско-Воронежское шоссе, наше внимание привлекает стоящий у самой дороги старинный обелиск. На обелиске — железный шар, из него торчит стерженек и на этом стержне железная фигурка коня о трех ногах, четвертая сломана. Раньше этот конь, как видно, крутился флюгером, а теперь заржавел. На четырехгранном каменном обелиске — он сложен из камня и побелен известью — старославянским шрифтом высечено: «От Москвы 432» (версты). А вокруг большое село, и на шоссе у самого обелиска наш знакомый трехвальцовый каток Рыбинского завода уминает свеженасыпанный асфальт.

По преданию, когда Петр I объезжал здешние места в связи со своими азовскими планами и с постройкой дороги Москва — Воронеж, ему захотелось посмотреть берег Дона, который тут совсем рядом. На грех, его любимый конь оступился в колодец и сломал себе ногу. В ознаменование этого события и был воздвигнут обелиск, одновременно служивший верстовым столбом. Село называется Конь-Колодезь.

В семи километрах отсюда начинается Воронежская область…

 

Здесь бушевала война

С июля 1942 по январь 1943 года через Воронеж проходила линия фронта. Основная, правобережная часть города находилась в руках гитлеровских войск. В самом городе и вокруг него велись ожесточенные бои. Перед отступлением гитлеровцы взорвали все сколько-нибудь значительные уцелевшие здания.

Каков-то город сейчас? С этой мыслью мы приближались к нему по отличному шоссе, сверкающему чернотой свежего асфальта. Воронежские спортсмены-велосипедисты знают цену хорошей дороге: уже не одна группа юношей и девушек, отчаянно вращающих педали, попадается нам на пути. А вот энтузиаст другого вида спорта — скороход, весь в поту, несмотря на прохладный вечер, отмеряющий километр за километром в гордом одиночестве.

Все ближе к дороге подступают дубравы. Мы от самого Конь-Колодезя едем по невысокому водораздельному гребню между Воронежем и Доном, длинному полуострову не более чем 15-километровой ширины. Вот большая дубрава, тянущаяся слева, подходит вплотную к дороге и перебирается через нее. Мы едем в сплошном лесу — давненько не приходилось! Лес поразительно чистый, без существенного подлеска, деревья стоят просторно — почти исключительно дубы, лишь изредка попадается липа. А за дубравой на песках ширится поросль молодых сосенок.

Широкая магистральная улица, по которой мы въехали в город, неподалеку от центра оказалась перекрытой — идет реконструкция проезжей части. Поворачиваем на боковые улички. Здесь можно увидеть старые одноэтажные домики, оставшиеся в память от довоенного Воронежа. Вместе с нами узким извилистым объездным маршрутом осторожно пробираются могучие панелевозы, груженные деталями домов. Несмотря на вечернее время, работа на стройках продолжается.

Весь следующий день мы бродили по городу. Говоря откровенно, мы были несколько разочарованы. Воронеж не производил впечатления заново выстроенного города. С тех пор, как были восстановлены или построены первые дома, прошло более 15 лет, и они уже не выглядят новыми. Но дело не в этом. Застройка велась в основном в старых контурах планировки. Пригодные к реставрации дома были восстановлены в старой архитектуре, в том числе огромное количество малоэтажных зданий на второстепенных улицах. Не следует кого-то в этом упрекать: требовалось как можно быстрее дать жилье людям, вернувшимся на родное пепелище, и тут было не до затей.

Хуже то, что архитектурные судьбы новых зданий, построенных несколькими годами позже, оказались в руках людей, видящих свою задачу не в том, чтобы служить нуждам народа, а в том, чтобы «увековечивать». Народу нужны были жилища, помещения для работы и для удовлетворения насущных бытовых потребностей, а у тех на уме были памятники и гробницы. (Нетрудно заметить, что башенки, которыми увенчивались здания в период излишеств, не имея никакого полезного значения, по своему архитектурному облику представляют собой часовни или могильные склепы.)

Полет украшательской фантазии вступал в конфликт с практическими возможностями: тут махнуть бы вавилонскую башню, чтобы не видно было в облаках, да финансы не пускают. А кроме того, не положено областному центру забираться слишком высоко в небо. И вот рождались компромиссы: с одной стороны, вроде бы и башня, а с другой стороны, вроде бы и нет. Башенные уродцы, хотя их и немного, сильно портят архитектурный облик Воронежа. Вредят ему также некоторые воротные арки огромной высоты, единственное оправдание которым можно было бы найти разве только в том, что некуда было девать кирпич. Все эти архитектурные излишества, которые претят всякому здравомыслящему человеку своей вопиющей бесполезностью, в Воронеже производят тем более тягостное впечатление, что восстановление его до сих пор не завершено.

Дому Советов, самому большому и ответственному зданию нового Воронежа, сильно повезло. По первоначальному проекту ему предназначалось быть как две капли воды похожим на высотное здание у Красных ворот в Москве, склонявшееся во всех падежах в связи с помпезно-украшательским архитектурным стилем. Но, на счастье, проект был пересмотрен, и на свет появилось здание вполне благоразумных очертаний, без особых излишеств в наружной отделке и скромное внутри.

Площадь XX-летия Октября, где стоит Дом Советов, украсится еще зданием Оперного театра, постройка которого заканчивается. Заново создан ансамбль полукруглой площади у вокзала с примыкающей к ней улицей Мира. Эта новая улица, не существовавшая в довоенном Воронеже, застроена многоэтажными жилыми домами, которые отделаны шероховатым бетоном и окрашены в приятный розовато-светло-коричневый цвет. Радостное впечатление производят великолепные цветники, тянущиеся по обе стороны улицы между мостовой и тротуаром сплошным густым покровом.

Что же касается самого вокзала, то он ничем особенно не радует. Он не столько низок, сколько приземлен, почти без цоколя, его пол чуть ли не заодно с поверхностью тротуара, и когда идет сильный дождь, потоки воды грозят ворваться в здание. Зато наверху стоят громадные каменные фигуры: колхозница, летчик, танкист, рабочий, ученый, кто-то там еще. Несмотря на парадные позы, они настолько жизнеподобны в своем ползучем натурализме, настолько лишены образного значения, что воспринимаются как заблудившиеся пассажиры, и хочется крикнуть: «Эй, чего туда забрались? Упадете еще…»

Заново отстроена вся левобережная часть города, где до войны, если не считать заводов, существовали лишь убогие строения деревенского или временного типа. Теперь левый берег — это крупный и благоустроенный район.

Война разрушила не только здания. Погибли парки и скверы, которыми издавна славился Воронеж. Теперь все они восстановлены. В городском Парке культуры и отдыха комсомольцы построили своими руками прекрасный Зеленый театр. Чудесен пионерский парк, где все, от подстриженных кустарников до витрин, отражающих производственную деятельность народа, проникнуто любовью к порядку, красоте и труду.

А неподалеку отсюда в конце главной улицы Воронежа — проспекта Революции — расположен небольшой сквер, носящий название Петровского. Отсюда ведет спуск в низину, в пойму реки, туда, где в конце XVII и начале XVIII века работала созданная по воле Петра I военная судостроительная верфь. Она была расположена на острове между двумя рукавами реки, а напротив нее на берегу стоял дворец государя.

По свидетельству историков, Петр приезжал в Воронеж не менее 13 раз, задерживался здесь подолгу, руководил работами в мастерских и нередко сам брал топор в руки. Это был человек великой энергии и неукротимого темперамента. Об огромной широте его государственных замыслов, о смелости и самостоятельности его ума, требовавшего личного знакомства с действительностью, говорит его подвижность, его постоянные и дальние разъезды за границей и по своей стране. Сколько зла причинило России самодержавие: ведь при нем только раз за несколько столетий к управлению государством смог прийти человек, наделенный для этого нужными качествами!

Проспект Революции восстановлен приблизительно в его прежнем виде. Он снова украшен густой зеленью деревьев, нарядными витринами магазинов. Теплыми вечерами проспект запружен толпами гуляющих — здесь уже начинает внедряться южный обычай прогулок по главной улице.

Приметы юга появляются и на окраинных улицах, сохранивших свой традиционный облик: их одноэтажные кирпичные домики с небольшими усадьбами не стоят в глубине палисадников, как на севере, а выходят фасадами на улицу, и заборы соединяют углы домов.

Таким предстал перед нами Воронеж. Надеюсь, воронежцы не обидятся на некоторые критические замечания об их городе, тем более, что ведь не от них исходили архитектурные увлечения недавнего прошлого. А в том, что зависело от самих горожан, они проявили себя героически.

Когда весной 1943 года они вернулись на родное пепелище, все лежало в развалинах. Электростанции не было, водопровода не было, топлива не было. Ничего не было. Из всего жилого фонда уцелело приблизительно пять процентов. Ютились в подвалах, в сараях, строили хибарки из всего, что попадало под руку. Еще и сейчас жилищная проблема решена далеко не полностью, но за последние годы строительство движется очень быстро. В 1956 году было построено 67 тысяч квадратных метров жилой площади, а в 1959 году 200 тысяч. Всего за семилетку будет построено 1,3 миллиона квадратных метров жилья, то есть столько же, сколько составлял весь жилой фонд довоенного Воронежа, если не больше.

Если же говорить о промышленности, то после войны не только восстановлены все старые производства, но и созданы некоторые новые.

 

Как делаются шины

Заводы синтетического каучука и шинный расположены за рекой Воронеж. Сама река невелика, но пойма ее занимает в ширину ровно полтора километра. Вынашивается проект ее затопления. Если он осуществится, здесь образуется большое озеро. На нем воронежцы смогут заниматься всеми видами водного спорта, включая парусный и рыбную ловлю. Вокруг озера расположится зеленая зона отдыха. Домики, которые мы видим там, в низине, очевидно, придется перенести повыше.

Дорогу на шинный завод найти легко: навстречу то и дело едут грузовики, с верхом набитые новенькими черными автопокрышками. После необходимых формальностей отправляемся по цехам. Производство начинается с получения резиновой массы: разогретый каучук смешивается с мелом и сажей. Одновременно добавляется сера, пока что в виде механической примеси. Только впоследствии, когда дойдет дело до вулканизации, эта сера свяжется с коллоидным каучуком и превратит сырую, пластичную резину в резину эластичную.

В машине, напоминающей ротационную печатную машину, на широкую ленту кордной ткани наносится резиновый слой. Из валков выходит корд. Он сматывается в рулоны с матерчатой прокладкой, чтобы не слипался. Остывший корд, движущийся наподобие транспортерной ленты, режут наискось и получают косые полосы. Если теперь эти полосы наложить друг на друга, они склеиваются, и нити основы пересекаются. Один слой корда нетрудно разорвать руками вдоль основы, но склеенный корд образует двойную ткань огромной прочности.

Из полученных таким образом кордных лент, склеенных втрое, делаются браслеты нужного диаметра, которые направляются в сборочный цех. Туда же поступают ленты протектора, то есть наружной оболочки шины. Их получают продавливанием резиновой массы через отверстие определенного профиля. Протекторную ленту режут на куски, соответствующие длине окружности шины, опять-таки не прямо, а наискось — здесь почти все режут наискось для удобства и прочности склеивания. Сюда же, в сборочный цех, приходит изготовленная аналогичным образом резиновая лента амортизирующего слоя, или брейкера, который прокладывают между протектором и кордом.

Но этих трех частей — протектора, брейкера и корда — недостаточно, чтобы сделать покрышку. Необходимы еще два «крыла», благодаря которым шина удерживается на ободе колеса. На специальных станках изготовляются кольца в несколько витков стальной проволоки, скрученной из нескольких нитей. Кольца обертываются кордом таким образом, чтобы крыло можно было склеить с остальными частями покрышки.

Все эти заготовки поступают к монтажному станку. Основная его часть — гладкий барабан, который вращается, когда рабочий нажмет ногой на педаль. На этот вращающийся барабан рабочий надевает кордный браслет, вправляет в него крылья, накладывает брейкер и наконец протектор. Но на протекторе еще нет характерного рисунка, который мы видим на готовых покрышках; это пока гладкая резиновая полоса, только с утолщением посередине.

С монтажных станков сходят широкие черные муфты почти цилиндрической формы, похожие на низкие бочонки. Но вот они поступают на прессы, в них вкладывается варочная камера. Это такая же резиновая камера, как у обычной шины, только более толстая и прочная, изготовленная из натурального каучука. В камеру подается нагретый сжатый воздух, а тем временем пресс обжимает покрышку с боков. После этой операции покрышка уже близка к своей окончательной форме, и только узора на протекторе все еще нет.

Свой окончательный вид покрышка приобретает в процессе вулканизации. Она закладывается в специальные стальные формы с выфрезерованным узором и погружается на несколько часов в глубокие цилиндрические камеры, куда нагнетается пар при температуре 160—180 градусов. Вот здесь-то резина и приобретает необходимую жесткость и упругость, а протектор становится узорчатым, что нужно не для красоты, а для гибкости и лучшего сцепления с дорогой. Процесс изготовления камер куда проще. Резиновая масса выдавливается из машины через кольцеобразное отверстие и, таким образом, сразу приобретает форму трубы. Она движется по конвейеру, вдоль которого установлены автоматы, пробивающие отверстия для вентилей. Далее работница у конвейера обмазывает отверстие клеем, а другая вслед за ней вклеивает заготовленный вентиль. Эти ручные операции вскоре будут автоматизированы. Механический нож режет трубу на куски, которые сращиваются, в заключение готовая камера проходит вулканизацию.

Воронежский шинный завод выпускает комплекты резины для «Победы», грузовых автомашин разных марок, тракторных колес большого диаметра. Он же — единственный изготовитель шин для мотороллеров и инвалидных колясок. Завод делает также шины для автобусов и троллейбусов; их пассажирам, возможно, будет небезынтересно узнать, что эти шины изготовляются только из натурального каучука.

Продукция воронежских заводов необычайно разнообразна — от телевизоров до экскаваторов.

Завод радиоаппаратуры «Электросигнал» был создан во второй пятилетке, но после войны, как все в этом городе, по существу построен заново. Он выпускает телевизионные приемники «Рекорд» и «Воронеж».

В цех, где собирают телевизоры, мы попали к 11 часам. Едва вошли в этот длинный зал, заставленный длинными столами с конвейерной лентой посередине, как раздался сигнал, все поднялись со своих мест и начали по команде диктора проделывать гимнастические упражнения. Работа на конвейере однообразна, поэтому здесь перерывы для физкультуры особенно необходимы. Девушки-работницы понимают это очень хорошо: они добросовестно выполняли все, что требовал от них радиоинструктор. Что же касается парней, то я со стыдом за наш зазнавшийся пол наблюдал, как некоторые из них маскировались за грудами коробок и готовых аппаратов или норовили ускользнуть в коридор, чтобы покурить.

По всему цеху тянутся огромные, более чем полуметрового диаметра трубы вентиляции и через каждые 8—10 метров зияют зарешеченные вытяжные патрубки: вентиляция здесь очень важна, ибо при сборке радиоаппаратуры применяется пайка, связанная с выделением вредных газов. Впрочем, пайка все более вытесняется готовыми панелями проводящей сети (метод печатного монтажа) и контактной сваркой. Девушка берет маленькими щипцами концы проводников, подносит миниатюрные электроды, мгновенная вспышка вольтовой дуги, и соединение готово — прочное, аккуратное и без затраты олова.

Существует представление, что работа на конвейере не требует высокой квалификации, поскольку там все время делают одно и то же. В действительности это далеко не так. Хотя девушки — они здесь в большинстве — действительно на протяжении смены делают одни и те же операции (обычно 2 или 3), каждая работница должна ясно представлять себе, для какой цели она соединяет между собой проводники, сопротивления и так далее. Иными словами, сборщица должна знать схему аппарата и физические законы, на которых она основана. Не даром в этом цехе все имеют среднее образование, а многие среднее техническое.

На регулировке собранных аппаратов работают самые высококвалифицированные люди, как правило, окончившие техникум. Одни отлаживают телевизор по световому изображению, которое постоянно посылает своя цеховая установка, другие настраивают звуковую аппаратуру, тоже по собственному вещательному устройству. Оно посылает музыку, переписанную на магнитофон с пластинок, выбор которых предоставлен самим рабочим. При нас передавались русские песни в исполнении Воронежского хора…

На стенде теплового испытания готовые телевизоры проходят последнюю проверку. Включенный аппарат медленно-медленно движется по бесконечной ленте, которая совершает свой полный оборот за 3 часа. Прошел круг телевизор, его снимают, и если он не перегорел, значит, все в порядке.

Секретарь парткома экскаваторного завода имени Коминтерна Василий Иванович Овсянников отравляется в обход цехов. Сегодня он несколько запоздал — это мы его задержали, а обычно он выходит в половине девятого утра и возвращается в партком часам к одиннадцати. В цехах уже знают его маршрут, и все, кому он нужен, — секретари цеховых парторганизаций, начальники цехов и смен, мастера, рядовые коммунисты, с которыми назначена встреча, и всякий, у кого завелось дело к секретарю парткома, — выходят к проходу его встречать. Здесь накоротке решаются самые спешные вопросы, а если дело требует подробного разговора, Овсянников назначает, когда зайти в партком, или обещает сам подойти попозже к рабочему месту…

Мы идем вместе с секретарем, и он, когда не занят своими делами, дает нам пояснения о производстве. В одном из сборочных цехов стоит несколько машин в различной степени готовности. Это дизельные экскаваторы с ковшом емкостью 1,25 кубометра — универсальная машина, которая может применяться не только как землекопатель, но и как погрузчик сыпучих тел, и как кран. В другом сборочном цехе собирают машину с двухкубометровым ковшом. Выпускают два варианта — обычный и так называемый скальный экскаватор, предназначенный для работы в каменных карьерах, подобных тому, который мы видели под Липецком.

Ценнейшая новинка завода имени Коминтерна — землеройно-фрезерная машина. Она непрерывно вынимает грунт, тогда как у экскаватора большая часть времени затрачивается на заброс и перенос ковша. Землеройно-фрезерная машина отправлена для испытаний на стройки Каховки. Заводские конструкторы тоже выезжали на «поле боя». Внесен ряд исправлений, скоро машина будет пущена в серийное производство. Ее с нетерпением ждут на стройках, особенно строители каналов: там, где не требуется дальней переноски грунта, она может быть применена с наибольшей эффективностью.

— По экскаваторной технике мы идем теперь во главе других технически развитых стран, — говорит В. И. Овсянников. — Этим летом к нам на завод приехали представители французской фирмы и заказали две машины с полным комплектом стрел и ковшей. Наверное, хотят «перенять опыт». Это нас не волнует: пока они у себя повторят то, что делаем мы сейчас, мы уйдем вперед. Заграничных заказов у нас очень много. Не говоря уже о социалистических странах, немало машин покупает Индия — там ведь идет большая стройка гидроузлов.

Когда экскаватор готов, он проходит испытания на заводском полигоне, а потом возвращается в цех, его разбирают и пакуют отдельными узлами для отправки. Мы видим большие ящики с надписью: «ОАР, Египет, Асуанская плотина»… Вот где будут работать воронежские экскаваторы!

 

Рамонь и Усманский бор

О Рамони, районном поселке, расположенном километрах в тридцати к северу от Воронежа, мы услышали в совнархозе: там находится один из старейших в России сахарных заводов. Кроме того, через Рамонь лежит путь в Усманский бор, где расположен Воронежский государственный заповедник.

Сначала мы едем на север той самой дорогой, по которой приехали, потом поворачиваем на восток по тряскому булыжному шоссе. Обгоняем машины с сахарной свеклой. Справа видим обширную усадьбу, обнесенную каменным забором, двухэтажный дом в окружении декоративных растений. На воротах вывеска: «Центральный научно-исследовательский институт свекловодства РСФСР». Это новость — до недавнего времени здесь существовала только селекционная станция, созданная в 1922 году на базе свекловичных плантаций Рамонского сахарного завода. На этой станции было выведено большинство лучших отечественных сортов сахарной свеклы. Ее организатор и первый руководитель И. В. Якушкин, в то время профессор Воронежского сельскохозяйственного института, а ныне действительный член Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук, и по сей день принимает самое живое участие в работах института и частенько наведывается в Рамонь.

Следуя за свекловозами, мы попадаем на склад свеклы. На ровной площадке величиной с полгектара громоздятся длинные высокие бурты, а грузовики все подвозят и подвозят…

Складская площадка обрывается к низине. С обрыва открывается вид на широчайшую долину реки. Ее противоположный плоский берег до самого горизонта одет густым лесом, где матовая хвоя сосен и зелень лиственных крон, чуть пестреющая уже осенним разноцветьем, сливаются вдали в сплошное синевато-линялое покрывало.

А по нашу сторону под самой кручей примостился завод. Он в общем-то не так уж мал, но отсюда, с высоты, выглядит игрушечным. Перед главным корпусом груды свеклы и известняка, которые с нашего наблюдательного пункта кажутся кучками камушков и песка, насыпанными рукою ребенка. Откуда-то из-за реки, описывая широкую петлю, к заводу ведет узкоколейка, по ней бегут крошечные поезда, паровозик пускает белый пар. В воздухе растворен сладковатый запах.

Поселок вытянулся от завода на север вдоль высокого обрывистого берега долины, спускаясь книзу вдоль дороги, ведущей за реку. А над самым заводом на краю обрыва стоит необычайное, неожиданное и неуместное в русском ландшафте здание с плосковерхой зубчатой башней в стиле западноевропейских средневековых замков. Однако сложено оно не из камня, а из красного кирпича. Интересно: что за диковинка? Рядовые российские помещики и купцы так не строили.

Но пока что нам не до замка, прежде надо побывать на заводе.

Главного инженера Г. И. Стасеева мы нашли в его кабинете по соседству с лабораторией.

— Давайте посмотрим, а по пути поговорим, — ответил он, когда мы попросили его рассказать о заводе. — Так вам будет понятней…

Для подачи свеклы от места хранения или разгрузки служит мощная водяная струя. По наклонным бетонированным желобам она несет корни в моечное отделение. Насос вместе с водой поднимает их в громадные грохочущие баки. Претерпев там страшные мытарства от механических мешалок, встряхивающих сит и водяных напорных струй, свекла уже чистенькой поступает в резальную машину, которая с огромной скоростью изрубает ее на тонкие палочки.

Эту свекловичную стружку, похожую на редьку, нарезанную к столу, транспортер загружает в диффузоры — котлы, последовательно соединенные в единую батарею. Извлекается сахаристый сок, остается высоложенная свекловичная стружка, или жом, который идет на корм скоту.

Резальная машина пронзительно жужжит, аппараты гудят — в цеху шумно и жарко, рабочие одеты предельно легко. От сладкого свекольного запаха с непривычки несколько мутит.

На всем своем долгом пути через различные машины и аппараты свекла, а затем ее сок движутся вертикальными зигзагами: вверх — вниз, вверх — вниз… Наконец, очищенный при помощи пара, извести, сернистого и углекислого газов, сахарный сироп попадает в высокие вакуум-аппараты, где происходит кристаллизация сахара.

Эта ответственная операция требует от мастера большой сноровки, ибо теоретически тут «все ясно», но на практике никто не может толком объяснить, при каких условиях быстрее всего образуются кристаллики сахара, и только опытный аппаратчик способен добиться максимальной производительности агрегата.

Знакомя нас с одним из старейших мастеров Рамонского завода И. В. Париновым, главный инженер говорит:

— Я, конечно, знаю, как работает аппарат, и могу сварить сахар часа за четыре с половиной. А вот Иван Варфоломеевич варит за полтора часа. Иван Варфоломеевич, ну как ты это делаешь?

— А вот посмотри, Георгий Иваныч, — с веселым прищуром отвечает мастер и подводит инженера к смотровому стеклышку в стенке котла. — Видишь, забегало? Значит, скоро будет сахар. Понял?

— Ничего не понял, — чистосердечно признается Стасеев.

Масса кристалликов, еще плавающих в сиропе, отправляется на центрифуги. Они отбирают сахар, а патока возвращается на переделку до тех пор, пока не остается черная патока, или меласса, идущая на спиртозаводы. Из-под центрифуг сахар-песок поступает в сушильное отделение. Внутри огромного вращающегося барабана, осыпаясь с его лопастей, он теряет влагу и, дойдя до края, ссыпается в бункер, а оттуда в мешки.

Теперь мы возвращаемся с главным инженером в его кабинет, и наша беседа с техники переключается на экономику.

Рамонский завод среднего калибра, тем не менее он перерабатывает огромное количество свеклы. Железнодорожная станция Рамонь, конечный пункт ветки, еще до Октябрьской революции сооруженной для нужд завода, по грузообороту стоит на втором месте в области после станции Воронеж II. Завод обслуживает свеклосеющую зону радиусом около 100 километров.

Как это ни парадоксально, при определении планово-экономических показателей для сахарных заводов и оценке их работы до последнего времени брали за основу не выработку сахара, а переработку свеклы. Правда, выход сахара величина более или менее постоянная и зависит не столько от завода, сколько от качества свеклы. Иными словами, завод не может повысить извлечение больше того, что может дать свекла. Однако понизить его он может очень легко, ускорив переработку ценою отправки в отходы недоиспользованного сырья. Именно на это как будто бы и ориентировала прежняя система. К чести сахарников надо сказать, что они никогда не прибегали к таким методам перевыполнения плана. Лишь в тех случаях, когда в урожайные годы непредвиденно большой приток сырья требовал от них невозможного, они несколько ускоряли процесс, идя на небольшое увеличение потерь.

В Воронежской области девять сахарных заводов, и они дают весьма большую долю продукции совнархоза в ценностном выражении. Поэтому совнархоз, который на первых порах своего существования смотрел на сахарников с некоторым пренебрежением (подумаешь, сахар варят! то ли дело железо), теперь, что называется, повернулся к сахарной промышленности лицом. Создано особое отраслевое управление, и все заказы сахарников машиностроительным заводам на ремонт оборудования выполняются вне очереди.

Это не особая привилегия, а дань необходимости. Дело в том, что сахарное производство непрерывно, и все его звенья связаны воедино. Стоит выйти из строя какому-то одному вентилю, как возникает угроза остановки всего завода, и в таком случае может выручить если не моментальная замена, то только резервный аппарат. По этой же причине так важен для сахарного завода ремонтный период.

Сахарники работают до весны, а потом заводы останавливаются на ремонт. Кадровые рабочие имеют, как правило, несколько специальностей, и аппаратчики становятся ремонтниками. Разборке подвергается все оборудование, все проверяется и собирается заново, чтобы каждый агрегат выдержал полный период работы без остановки.

Рамонский завод существует больше века — еще перед Великой Отечественной войной праздновался его столетний юбилей. Тем не менее оснащение его самое современное. Собственно говоря, от старого завода не осталось ничего, не только оборудования, но даже и здания. Частичная замена стареющего оборудования происходит при каждом ремонте, а недавно была осуществлена капитальная реконструкция. Коллектив Рамонского завода тесно связан с сахарниками дружественных стран и особенно с чехами, большими специалистами сахароварения.

В заключение мы попросили Г. И. Стасеева рассказать об истории завода и задали вопрос, что это за необычное здание над кручей. Инженер виновато улыбнулся:

— Историей мы действительно богаты, да только беда, что я не знаток. Знаю, что строил завод какой-то купец, а потом владела им герцогиня Ольденбургская — или принцесса, кто их там разберет. Вам лучше поговорить с нашим рамонским историком Н. В. Ильинским.

Николай Владимирович Ильинский, ветеран Отечественной войны, завуч Рамонской средней школы, по своей педагогической специальности оказался не историком, а химиком. Историко-краеведческими изысканиями он занимается в порядке научной самодеятельности; это его давнее и серьезное увлечение. Он проштудировал огромное количество литературы, имеющей какое-то отношение к Рамони, перерыл вороха материалов в областном, районном и заводском архивах, охотился за старинными реликвиями и нашел их немало. В довоенные годы много беседовал со стариками, свидетелями событий, происходивших еще в прошлом веке, и до настоящего времени поддерживает связи с участниками революционного движения и гражданской войны.

Николай Владимирович охотно делится своими знаниями о Рамони.

Село Рамонь известно с XVII века, когда оно было одним из звеньев оборонительного пояса, созданного для защиты Руси от кочевников «Дикого поля». В 1840 году здесь был построен кустарный сахарный заводик. В 1868 году царь Александр II изъял рамонское имение у прежнего владельца и дал его в приданое своей племяннице Евгении, выданной замуж за принца Ольденбургского.

Ольденбургские знали толк в экономике, а поэтому занялись всерьез сахарным заводом. Он был реконструирован, появились рафинадный цех и конфетная фабрика. Продукция росла. Однако впоследствии принц и принцесса, охладев к делам, доверились немцу-управляющему, который и не замедлил разорить их Рамонское имение. Завод перешел во владение губернского ведомства..

Рабочие рамонского сахарного завода еще в революционный 1905 год создали свою большевистскую организацию. В 1919 году на заводе возникла ячейка комсомола. Коммунисты и комсомольцы Рамони героически боролись за власть Советов с бандами Мамонтова и Шкуро. Еще бушевали бои гражданской войны, когда на завод приехал М. И. Калинин. Он поддержал почин трудящихся Рамони, начавших восстановление родного завода, перешедшего наконец в руки своих полноправных хозяев…

Если эту скупую канву заполнить рисунком живых исторических фактов, людских судеб — ведь это роман!

За рекой Воронеж начинается лесное царство. Дубняк с примесью клена и ясеня сменяется сосновым бором, много осинника и ольхи. По нелегким лесным дорогам, путаным и разбрякшим после дождя, пробираемся к станции Графской. Встретившийся на пути лесной поселок в окружении высоких сосен живо напоминает нам о северной тайге. Вот наконец и Графская, узел на железной дороге Воронеж — Грязи, откуда идут ветки к Рамони и к Анне. До управления заповедника остается километров пять.

Лес все гуще, но и дорога несколько улучшилась. Проезжаем хуторок у запруды на небольшой речке, и перед нами из гущи леса возникает несколько белых каменных зданий с большой обезглавленной церковью в центре. Оказывается, поселок заповедника воспользовался наследством монастыря.

День выдался дождливый. Мы заехали на несколько километров вглубь по одной из дорог, пересекающих под прямым углом массив заповедных земель (более 30 тысяч гектаров), и побродили с часок в чаще, но никакого зверя не встретили, а только промокли. Пришлось нам у довольствоваться рассказами сотрудников заповедника и тем, что мы увидели в его музее и на усадьбе.

В заповеднике живут лиса, барсук, куница, белка, заяц и другие звери, издавна во множестве водившиеся на Руси. Все они находятся под защитой, и только волк, этот особо вредный хищник, подлежит беспощадному истреблению. Благородный олень давно уже исчез в дикой природе равнинной России, но здесь он прижился и чувствует себя как дома. Суровыми зимами многие работники заповедника держали маленьких оленят у себя на квартире. Теперь оленье стадо достигает численности около тысячи голов. С 1952 года ведется расселение оленей по лесам страны.

В тридцатых годах в заповедник завезли енотовидную собаку. Этот зверь благодаря своей теплой шкуре служит объектом пушного промысла. Он прижился в Усманском бору, размножился и распространился по всей Воронежской области, а кое-где даже за ее пределами. Ежегодно заготавливаются сотни шкурок енотовидной собаки.

Но основная специализация заповедника — это охрана и разведение речных бобров, изучение их биологии и разработка научных методов ведения бобрового хозяйства.

Некогда весьма распространенный в России речной бобер в XIX веке был почти полностью истреблен. А между тем это очень ценное животное: у него красивый и прочный мех, пух бобра служит для выделки высококачественного фетра, а бобровая струя — незаменимое сырье для изготовления стойких духов.

Вблизи мужского монастыря на речке Усманке издавна существовала одна из немногих уцелевших колоний бобров. Они преграждали речку плотинами, строили здесь свои хатки. Монахи ловили и ели их в пост, втирая очки господу богу: они утверждали, что бобер есть рыба в силу своего плоского чешуйчатого хвоста.

В 1922 году Совнарком РСФСР издал декрет о повсеместном и полном запрещении охоты на бобров, а в 1927 году был создан заповедник. За несколько лет численность бобров увеличилась в десяток раз и достигла нескольких сотен.

В Воронежском заповеднике впервые в истории звероводства осуществлено разведение бобров в неволе. Его научно-экспериментальная бобровая ферма привлекает к себе внимание специалистов многих стран.

У большого пруда устроены бетонированные хатки, в принципе сходные с теми, которые строят себе сами бобры, то есть сообщающиеся с водой через подземные ходы. Крышка над этими хатками поднимается и в них можно заглянуть, чтобы понаблюдать за жизнью бобриной семьи. Если сделать это без достаточной осторожности, бобры сейчас же скроются в воде, но тут же покажутся в примыкающем к хатке небольшом бассейне, огороженном проволочной сеткой.

Это очень симпатичные и довольно крупные зверьки (величиной с порядочную таксу) каштаново-бурого цвета. Спина у них выгнутая, шея короткая, мордочка тупая, забавно приплюснутая, с белыми усами, а хвост горизонтально плоский, напоминает большой нож для разрезания бумаги. Неуклюжие, неповоротливые на суше, в воде они сущие акробаты: ныряют и кувыркаются, как видно, получая от этого большое удовольствие.

Образ жизни у бобров удивительно похож на людской. Они живут парными семьями, каждая в своей «квартире», и растят по 3—5 детенышей. Когда дети вырастают, они отделяются от родителей. Но самое большое сходство заключено в любви бобров к труду. Они неутомимо что-нибудь строят: воздвигают плотины, совершенствуют свои убежища…

В сущности нелепо, что в наших аллегориях для олицетворения благородства все еще служат хищники — лев и орел. Если бы я умел сочинять детские сказки, то населил бы их бобрами.

Уже много лет ведется переселение воронежских бобров на новые места по всему Советскому Союзу и в некоторые дружественные страны, например в Польшу и ГДР.

Заповедник ведет научные наблюдения и экспериментальную работу по многим отраслям естественных наук, разрабатывает методы борьбы с вредителями лесов. В его дубравах ежегодно заготавливают сотни тонн желудей для посадки дуба в степных районах. Тысячи тонн семян древесных пород и миллионы сеянцев дал заповедник для полезащитного лесоразведения.

На обратном пути мы внимательно присматриваемся к лесу по сторонам дороги: нам сказали, что неподалеку от мостика через Усманку расположена одна из колоний бобров, живущих на свободе. Едем медленно, всматриваемся — ничего не замечаем. Однако вот что-то похожее на пруд — дай-ка вылезем, разглядим…

Мелкий лесной ручеек остановлен плотинкой из бревнышек и земли. Она невысока, не более метра, но длиной метров до десяти, правильной формы, почти прямая, чуть-чуть выгнута по течению. По плотине ходили люди, вот следы сапог на ее гребне.

Вокруг множество осиновых пеньков высотой около полуметра с конусообразным срезом в бороздках от бобриных резцов и шершавым пятнышком излома на самой верхушке Вот осинки с прогрызенным венчиком вокруг ствола — не успел бобер закончить работу до конца смены! А вот знаменитые бобровые скульптуры, шары на пеньках, похожие на голову с шеей. Это один бобер был пониже ростом, грыз-грыз недогрыз, плюнул и ушел, пришел другой, повыше, стал грызть, где ему удобнее, и свалил дерево, вот и получилась голова…

Самих бобров мы видеть сейчас не могли: они работают по ночам. Если бы дождаться сумерек, то можно бы, пожалуй, их подкараулить. Но нам надо было до вечера вернуться в Воронеж, чтобы хорошо выспаться перед тем, как продолжить путь на юг.

Речная пойма у поселка Солотча.

Эта аллея ведет к Центральной генетической лаборатории имени Мичурина.

Г. Ф. Черненко много лет работал вместе с И. В. Мичуриным.

Вплотную к ограде Липецкого металлургического комбината подступает сосновый бор.

Здесь добывают известняк для липецкой металлургии.

Центр Липецка после дождя.

Старая улица в Воронеже.

Эту юную обитательницу Усманского заповедника зовут Наташка.

Это не очередной шедевр ультрамодернистского искусства. Авторы этой скульптуры — бобры.

Монтируется шина.

На строительстве атомной электростанции под Воронежем.