Завтрак в Гремячьем

Вступаем в область Донской степи. Хотя полоса вплоть до широтного отрезка Дона у Лисок еще причисляется к лесостепи, практически древесная растительность встречается здесь лишь в виде полезащитных полос. Правда, долина самого Дона более или менее лесиста еще далеко на юг, однако это не в счет: у водных источников деревья растут и в пустыне. По долинам второстепенных речек тоже местами тянутся рощицы — «гаи». Это украинское слово уже приобретает права гражданства: чем дальше на юг, тем заметнее речевое влияние Украины.

Километрах в пятнадцати за южной окраиной Воронежа пересекаем Дон. Двумя километрами ниже в него впадает река Воронеж. Дорога — булыжное шоссе — пока что удовлетворительна. Напрасно нас пугали.

Часам к восьми добираемся до огромного села Гремячье. Оно раскинулось в широкой долине Дона, который здесь петляет излучинами, и вдоль маленькой речки, впадающей в него. Кругом сады. Подобранный нами тракторист, грустивший у неисправного трактора, угощает нас огромными яблоками, которыми он набил карманы, уходя на работу… Нам эти яблоки напомнили о том, что из Воронежа мы выехали без завтрака.

Столовая в Гремячьем расположилась, как везде, у дороги. Сколько уже таких придорожных харчевен пришлось нам посетить на нашем пути! Обычно они не баловали уютом, кушанья, что и говорить, не отличались изысканностью. На стенах красовались перовские охотники и шишкинские мишки, которые, помнится, так раздражали кого-то из коллег-литераторов… Но мы приходили сюда не за эстетическими наслаждениями, а для утоления голода.

Одна из главных категорий едоков, посещающих харчевни на больших дорогах, — это шоферы. Народ деловой и знающий цену времени, они тем не менее сидят обыкновенно подолгу, потому что помногу едят и заодно отдыхают.

Мы подъехали к дверям гремяченской столовой за несколько минут до открытия. Здесь уже стояли три машины ЗИЛ-150, нагруженные какими-то трубами и ящиками. Мы вошли первыми, а минуту спустя явились шоферы с грузовиков. Шофера узнать нетрудно по тяжеловатой «морской» походке, плохо отмывающимся рукам и смятой в гармошку спине пиджака.

Это были небритые озабоченные люди приблизительно одного возраста, что-нибудь немного за тридцать. Двое были похожи друг на друга: оба выше среднего, роста, оба в сапогах, оба узколицые с правильными, пожалуй, даже красивыми чертами, теперь, однако, стушеванными глубокой тенью усталости. Третий — в черном засаленном комбинезоне, коренастый, с широким приплюснутым носом и губастым улыбчивым ртом. Он был разговорчив и инициативен, выбирал блюда, громко зачитывая меню, а два брата — я условно принял их за братьев — только кивали и тихо сидели за столом, пока коренастый «пробивал талоны». Складывалось впечатление, что они плохо спали прошедшую ночь и что за рулем уже не первые сутки.

Наши столики были рядом. Я ел, кося одним глазом в газету, но аппетит был слишком велик, чтобы совмещать эти два занятия, и я оставил чтение. Тогда один из шоферов обратился ко мне:

— Разреши посмотреть…

Я протянул ему газету.

Это была купленная накануне в Воронеже «Правда» за 29 сентября с сообщением о митинге в Москве по прибытии Н. С. Хрущева из Америки.

Он сложил газету поудобнее и начал читать вслух:

— «Дорогие товарищи! Мы только что с самолета, который завершил беспосадочный перелет Вашингтон — Москва…» Вон как, прямо с самолета!

Он отчаянно орудовал ложкой, а сам бегал глазами по газете, отыскивая такие места, которые, по его убеждению, в первую очередь надо бы знать ему и его товарищам, чтоб веселее стало на душе, чтобы лучше ехалось, чтобы рука крепче держала баранку…

— Во, слушай, братцы: «Двадцатый век — это век величайшего расцвета разума, таланта человека. В наши дни люди своими руками осуществляют то, о чем веками мечтало человечество, выражая эти мечты в виде сказок, казавшихся несбыточной фантазией. Так неужели в это время расцвета человеческого гения, познающего тайны природы и овладевающего ее могучими силами, можно мириться с сохранением первобытных отношений между людьми?..» Понял? Первобытных: это когда чуть чего — кидаются друг на дружку и за горло! Вот теперь слушайте дальше чего: «…При разумном подходе представители различных политических взглядов, государств с различным социальным устройством смогут найти общий язык для того, чтобы правильно решить волнующие все человечество вопросы современности в интересах упрочения мира. В наш век величайшего развития техники, в условиях, когда существуют государства с различным социальным строем, нельзя успешно решать международные проблемы иначе, как на основе принципов мирного сосуществования. Другого выхода нет». Вот это верно, — сделал вывод веселый шофер.

— Порядок, — прокомментировал один из братьев.

— Он им там здорово все разъяснил, в Америке, — добавил другой брат.

Коренастый продолжал между тем бегать глазами по газетным столбцам.

— Это все как он ездил. — отчитывался он перед друзьями, — как его встречали… Во, слушай: «Они кричали, аплодировали»… студенты где-то там «бурно выражали свои чувства. Слышны были возгласы: «Товарищ Хрущев, Никита…» Гляди-ка, американцы? Ведь это мы его между собой так называем. Откуда только узнали…

— Сообража-ают, — пробасил один из братьев, а другой взял газету («Дай-ка сюда»), смотрел, улыбался и качал головой.

— А что ты думаешь, — сказал потом серьезно, — есть у народа такое, что ли, чутье…

— Это чепуха — чутье! — возразил коренастым. — Просто видать человека, чем дышит.

— Свой парень, — добавил немногословный брат.

Мы оставили газету ребятам и тронулись в дальнейшим путь. Наш газик, вздрагивая на ухабах, медленно брал некрутой, но затяжной подъем, и я с растущей высоты поглядывал налево вниз, в долину Дона, где прятались под вербами белые мазанки. А в мыслях все звучал гортанный басок коренастого и виднелись озаренные улыбками усталые лица братьев.

«Свой парень»… Кому из исторических лиц достается эта бесценная награда — доброе слово рядового труженика, произнесенное в будничной беседе, в кругу товарищей по труду, перед которыми душа нараспашку? Не тому ли, кто, поднявшись на вершину, с которой виден весь мир, не потерял из виду ни этих белых мазанок, ни ухабы дорог, ни теней усталости и ни улыбок на человеческих лицах?

 

Украинские ландшафты

Дорога идет по холмам — это восточные отроги Средне-Русской возвышенности. Но коренные породы редко выходят на поверхность, повсюду мы видим все тот же лёсс, все тот же чернозем. Километров двадцать не доезжая Острогожска, пересекаем речку с забавным названием Потудонь. Правым берег ее долины образован уступом меловых холмов. Мы вступаем в широкую полосу меловых залежей, которая тянется на огромном протяжении, ту самую, к котором принадлежат и широко известные меловые горы Белгорода.

В Острогожске строили мало. Едва ли его облик очень сильно изменился с тех пор, как юный Кондратий Рылеев, поручик квартировавшего здесь полка, слагал свои воспламеняющие стихи. Вдоль магистральной улицы, прорезающей город с севера на юг, тянется полуразрушенная кирпичная ограда бывшего монастыря. Поближе к центру у скрещения главных улиц и над рыночной площадью стоят дома в два этажа, а в общем одноэтажная застройка полусельского типа определенно преобладает.

Если не считать некоторых сооружений на трассе газопровода Ставрополь — Москва, в Острогожске не было крупного современного промышленного строительства. Даже механический завод, который в советские годы, разумеется, расширялся и обновлялся, имел дореволюционного предшественника в лице довольно крупного по тем временам чугунолитейного заводика.

Тем не менее число жителей Острогожска за время между первой и второй всесоюзными переписями населения более чем удвоилось и достигает теперь 28,5 тысячи человек. За счет чего же растет население города?

Две категории лиц составляют заметную долю в стихийном приросте населения города Острогожска. Одна из них — это пенсионеры, поселившиеся здесь вблизи садочков и рыбалки коротать свою старость. Пожелаем им многих счастливых дней. В каких-то (вероятно, небольших) размерах к ним присоединились молодые члены семей. Другая категория — это жители окрестных деревень, потянувшиеся к городу в былые годы. Переселившись, они приносили с собой сельскохозяйственные навыки. Одним из подсобных источников их существования становилось маленькое собственное хозяйство: скотина, огород, сад.

И наконец — естественный прирост населения. Все это, вместе взятое, создает резервы рабочей силы, которые не находят достаточно продуктивного применения на месте. Я рискую говорить об этих вещах, не опираясь на цифровой материал, потому что подобная обстановка знакома мне по множеству других малых городов. Если такие города расположены в зоне притяжения крупных промышленных центров, обычным следствием становятся дальние поездки на работу, связанные с огромными потерями времени, перегрузкой транспорта и повышенной нервной нагрузкой на людей, включенных в этот оборот.

Некогда предприимчивые купцы строили фабричонки и заводики в перенаселенной сельской местности, ибо там они могли платить рабочему половину того, что надо было бы заплатить ему в большом городе. В нашей социалистической стране фактор дешевизны рабочей силы выпал из экономических расчетов: где бы ни работал советский человек, он за свой труд получит справедливое вознаграждение. Но если исчезли соображения дешевизны рабочей силы, то остается фактическое размещение ее резервов.

Думая о размещении промышленных новостроек, мы исходим из близости сырья, близости мест потребления продукции, транспортных удобств, условии водоснабжения и т. п. Для большинства отраслей тяжелой промышленности эти факторы и являются решающими. И если новостройки Сибири привлекают к себе людские резервы из перенаселенных центральных областей, то, следовательно, мы одновременно убиваем несколько зайцев, да что там зайцев — медведей.

Но все же кому-то (вероятно, местным плановым органам и совнархозам) следовало бы почаще вспоминать о неиспользованных возможностях малых городов. Даже если оперировать одними экономическими категориями, было бы неразумно полностью игнорировать сложившуюся схему расселения. Дальние переселения людских масс со всех точек зрения оправданы, когда речь идет о создании промышленного комплекса Братской ГЭС или об освоении Казахстанских степей, но едва ли был бы оправдан, например, отъезд молодежи из Острогожска с тем, чтобы работать на обувной фабрике в Воронеже.

Пока что Острогожск по своей экономической роли — это, как и пятьдесят лет назад, в первую очередь центр переработки сельскохозяйственного сырья. При этом возможности развития его пищевой промышленности далеко еще не исчерпаны и будут расти по мере дальнейшего развития сельского хозяйства прилегающего района. Все это не ново и показательно вовсе не для одного Острогожска.

Однако среди его пищевых предприятий есть одно, заслуживающее специального интереса, если не экономиста, то географа. Это винный завод, вырабатывающий плодово-ягодные вина и соки. Интересен он не масштабами производства и не высокой техникой, а тем, что наряду с урожаем многочисленных в округе садов он широко использует дикорастущие плоды.

Здесь, на западе центральной части Воронежской области, по правому берегу Дона и левому берегу его притока Тихой Сосны сохранились еще кое-где естественные плодовые леса. На наше несчастье, погода не благоприятствовала езде и по главным дорогам, так что от поездки в такой лес нам пришлось отказаться. Впрочем, сейчас он, вероятно, и не произвел бы особого впечатления. Но в конце лета, когда созревают плоды, а особенно весной, в период цветения, они должны быть прекрасны, эти леса, где яблони и груши растут вперемежку с дубами и другими лиственными деревьями на огромных площадях. В распоряжении острогожского плодово-ягодного комбината находится 5 тысяч гектаров такого леса. Именно об этих лесах писал И. В. Мичурин: «…Эти заросли не только прекрасная база для массового выращивания очень ценных дичков, …но и прекрасная база для нашей кондитерской, консервной и винодельческой промышленности».

После недолгой остановки в Острогожске мы продолжаем движение на юг. У стоянки такси на центральной площади расспрашиваем шоферов о дороге на Россошь.

— На вашем «газоне», пожалуй, проедете…

Уклон улицы становится круче, и вот мы уже в широкой пойме Тихой Сосны. Так вот она, знаменитая река, некогда труднопреодолимая преграда на пути воинственных татар, нападавших на Русь! Это по ней, по ее крутому левому берегу тянулась созданная в XVII веке «Белгородская черта», укрепленная пограничная линия для защиты от вторжений кочевников «Дикого поля».

По Белгородской черте селились украинские казаки. В 1652 году к месту впадения в Тихую Сосну речки Острогощи пришел полк казаков под командованием полковника Дзиньковского, человека бурной и трагической судьбы. Дзиньковский был одним из боевых сподвижников Богдана Хмельницкого. Порядки на царской службе пришлись ему не по душе, и он перешел в 1670 году на сторону вождя крестьянской вольницы Степана Разина, чьи войска подступали к Острогожску. Однако белгородский воевода князь Ромодановский, сумев быстро перебросить свои силы, захватил мятежную крепость. Полковник Дзиньковский был четвертован на городской площади.

Город, который вырос рядом с Острогожской крепостью, назывался «Рыбным», потому что в Тихой Сосне ловилось множество рыбы, и не какой-нибудь, а громадных белуг и осетров. Рыбой была богата и речка Острогоща, а в особенности озеро, расположенное от города в семи верстах. В память о нем осталась слобода Рыбная, существующая поныне.

Но где само озеро? Где речка Острогоща? Ничего этого не сохранилось. А какая рыба водится теперь в Тихой Сосне, об этом спросите-ка у острогожских любителей-рыболовов.

Когда мы говорим о преобразовании природы человеком, то имеем в виду положительный смысл: мы, советские люди, стремимся улучшить природу и действительно достигаем в этом поразительных результатов. Но веками воздействие на природу со стороны человека шло только в разрушительном направлении. Мы уже говорили о вырубке лесов по Воронежу и Дону в петровскую эпоху и последующие десятилетия. Второй удар по здешним лесным богатствам был нанесен в послереформенное наступление российского капитализма. Как указывает в своих трудах по экономической географии Воронежской области профессор Г. Т. Гришин, за полстолетия здесь было вырублено более одной трети площади лесов.

«Крайне экстенсивные формы ведения сельского хозяйства, — пишет Г. Т. Гришин, — при недопустимо высокой распаханности территории привели к катастрофическому развитию эрозионных процессов».

Так было при капиталистическом хищничестве. Нам досталось тяжелое наследство. Однако давайте признаем, что когда мы, хозяйствуя, забываем о законах природной среды, мы можем и усугубить вредные последствия былого хищничества и некомпетентности.

Итак, спускаемся к Тихой Сосне. Она течет в широкой долине и разделяется здесь, у Острогожска, на несколько рукавов. Мы проехали по четырем мостам, соединенным между собою дамбой. Пойма реки заросла тростниками, камышами, осокой, которые сильно способствуют дальнейшему накоплению наносов. Если не вмешаться, дело кончится полным отмиранием реки. Сколько уже сухих логов в степи напоминают о водотоках, существовавших сравнительно недавно… Или эти реки нам вовсе уж не нужны?

За рекой крутой въезд на коренной берег долины, а там долгий трудный путь, все время немного на подъем среди бескрайней степи. Степь изрезана балками и пересечена зелеными валиками лесополос. Они уже вышли из младенческого возраста, окрепли, стали самостоятельными. Войдешь в такую многорядную полосу из кленов, дубков и акаций с густым травяным покровом и чувствуешь себя, как в настоящем лесу… В долинах, непропорционально глубоких и широких по сравнению с протекающими по ним ручейками, белеют обнажения мела.

Местность приобретает совсем уже украинский облик. Села располагаются не вдоль большой дороги, а в «ярах», дороги же идут главным образом по водоразделам, через холмы. Белые мазанки с соломенной крышей безраздельно преобладают как тип жилых строений, и вся планировка — разбросанная, с садочками — живо напоминает о Полтавщине. Только плетни в большинстве пока еще не украинские, а российские — три горизонтальные жерди, вертикально переплетенные хворостом. Но уже около Россоши появляется типичный украинский «тын» — вертикальные столбики и горизонтальная оплетка ивовыми ветвями. Все это не случайные признаки. Здесь по соседству с Украинской республикой в пределах РСФСР живет немало украинцев, нередки чисто украинские села вперемежку со смешанными или чисто русскими. Точно так же в восточных областях Украины немало русского населения.

От самого Острогожска мы снова поем «Эх, дороги…» Прошли дожди, черноземно-лёссовый грейдер развезло. Езда по нему — это сплошные зигзаги. Ехать можно только на низшей передаче, и то непрерывно заносит и стаскивает в кювет. Хорошо еще, что кюветы здесь мелкие, и наш могучий ГАЗ-69 при помощи демультипликатора выбирается из них собственными силами. Придорожная полоса специально оставлена широкой, метров по 10 с обеих сторон, чтобы можно было ехать рядом с дорогой: машины с одной ведущей осью по скользкой профилированной дороге двигаться не могут. В распутицу здесь даже запрещают ездить по грейдеру, чтобы его не разрушать.

Помню, в степях Ростовской области, где мне случалось ездить лет семь тому назад, поля засевали до самой дороги и объезды шли по посевам. Здесь догадались оставлять незасеянные полосы. Но хорошую дорогу и здесь не сделали! Бензина уходит вдвое, а ведь это только самое начало осени, еще не выбита колея, а вот когда она врежется и машины будут зарываться в грязь, то и трактора не будут поспевать их вытаскивать… Ах, да что говорить! Дорогу построить нам слишком дорого. А кто подсчитал, какие убытки мы терпим от бездорожья?..

О том, что степь, о том, что юг, говорит и характер полей. Вот в огромную ширь, наверное на многие десятки гектаров, тянется кукурузное поле. Это не силосная кукуруза: она вся покрыта золотистыми свечками спелых початков, уже листья пожухли — пора, пора убирать, товарищи колхозники! Вот поле подсолнечника — северный житель не может себе даже представить, чтобы на таком огромном просторе один к одному многомиллионной массой высились эти чудесные солнечные цветы. Сейчас они уже не вертят головой вслед за солнцем, они поникли, их шляпки заполнены черными сотами семечек. Но подсолнух в этом году уродился плохо — в критическое время было слишком сухо.

У большого села Подгорное, лежащего в широком логу маленькой речушки, опять высятся меловые кручи. На краю села — цементный завод, и все вокруг покрыто тонкой меловой пылью. Наш большак пошел теперь параллельно железной дороге. По ней то и дело проносятся длинные тяжелые поезда: движение здесь оживленное. Это одна из магистралей, связывающих Донбасс с Промышленным Центром.

Смеркается. Дорога нас измучила. Огромный перерасход бензина. В каком-то пристанционном поселке приходится занимать горючее у местных шоферов. Селения здесь — вблизи одновременно и шоссе и железной дороги — тянутся почти непрерывной чередой… Не замечаем, как оказываемся на хорошей булыжной мостовой. По сторонам вырастают двухэтажные здания. Мы видим широкие освещенные окна, а за ними квадратные столики и «Охотников на привале». Только теперь мы соображаем, что мы в Россоши и перед нами столовая.

Вихрем ворвались в нее. Что было дальше, не поддается никакому описанию.

 

Новые проблемы

Россошь богата фруктами. Ее имя прославлено яблочным сортом «россошанское полосатое», который вывел местный селекционер-мичуринец М. М. Ульянищев. Направляясь утром в райком партии, мы проходим через базар и набиваем карманы яблоками. Они не из этого несравненного сорта, зато дешевые.

Еще в Воронеже мы узнали о своеобразной форме шефства городских рабочих коллективов над колхозами области: заводы строят колхозам механические ремонтные мастерские и оснащают их оборудованием. В райкоме мы попросили порекомендовать нам недальний колхоз, получивший такую помощь. Нам назвали колхоз имени Ленина, над которым шефствует знакомый нам экскаваторный завод.

Колхозное село Александровка километрах в тридцати от районного центра расположено в крутом яру между высокими меловыми холмами. Впрочем, мел виден лишь редкими белыми пятнышками на склонах наибольшей крутизны. Село протянулось по яру на несколько километров, однако оно по здешним понятиям не большое, а только среднее — 500 дворов.

Прежде всего знакомимся с машинным парком колхоза и с мастерской. Заведующий мастерской, смуглокожий от летнего загара, толково рассказывает нам о своем хозяйстве. Из-за трудностей со строительными материалами мастерская построена с некоторым отступлением от типового проекта. Но все же здание достаточно просторно — в него могут въезжать трактора и даже комбайн. Завод прислал станки с моторами, слесарные верстаки, газосварочный аппарат, кузнечный горн. Шефы взяли на себя и монтаж оборудования, и всю электропроводку делают из своего материала.

Машинный парк колхоза состоит из 19 тракторов (10 гусеничных и 9 колесных) с прицепными и навесными орудиями, 7 зерновых, 2 свеклоуборочных комбайнов и 12 грузовых автомашин. Техника отработала уже два сезона, и результаты несравненно лучше, чем во времена МТС. Сам себе хозяин — что может быть рациональнее?

Так мы беседуем, укрывшись в мастерской под высокой шиферной крышей, а на дворе не переставая поливает мелкий осенний дождь — сегодня 1 октября!

В колхозах в эту пору наступает эдакая оторопь и вялость. Закончилась уборочная пора и вдруг сразу как будто нечего делать, люди стали подолгу спать, и те, кого месяц назад надо было днями искать по полям, теперь часами сидят в правлении без особой нужды, толкуют о пролетевшем лете, о делах у соседей, о том, чего не доделали и кто в этом виноват…

Прошлепав по грязи в деревянный дом, где одно крыло занимает колхозный клуб, а другое — правление колхоза, мы застали там человек пятнадцать — бригадиров, трактористов, полеводов…

Посреди большой комнаты, загроможденной разнокалиберными конторскими столами, стоял человек очень высокого роста с прямой, достойной осанкой, высоко поднятой головой — о таких людях говорят: «Из себя видный»… Лицо загорелое, с правильными чертами, внимательные карие глаза смотрят пристально и проницательно. Он еще не сказал ни слова, а вы уже чувствуете к нему невольное почтение, угадываете, что это человек бывалый, знающий, вареный во всех котлах и видавший всякие виды. Я сначала принял его за приезжего, но оказалось, что это и есть председатель колхоза Виктор Иванович Кириченко.

Он встретил нас несколько недоверчиво:

— Литераторы, из Москвы?

Такого даже старожилы не припомнят… А он тем более, как сравнительно новый человек — 3 года назад прибыл по партийной путевке. Раньше был учителем.

Постепенно недоверчивость растворяется, беседа приобретает деловой и откровенный характер.

В колхозе 735 трудоспособных и свыше 7 тысяч гектаров земли, то есть на каждого трудоспособного приходится около 10 гектаров. Эта масса земли может быть рационально использована только при хорошей механизации. За последние годы поголовье крупного рогатого скота выросло более чем в три раза, свиней и того больше, в нынешнем году сдано государству по 46 центнеров мяса на 100 гектаров пашни, а произведено намного больше. Несколько лет назад доля полеводства в валовом доходе колхоза была преобладающей, теперь ведущая роль решительно перешла к животноводству.

— А какой главный вид кормов в кормовом балансе?

— Кукуруза, — без малейшего раздумья отвечает Кириченко.

— Но у вас ее, наверное, спокон веков сеяли, а не только в последние годы?

— Бывало, что сеяли… гектаров по 20—30. На початки, ребятишкам побаловаться. А теперь у нас под кукурузой за тысячу га. Убираем силосным комбайном и сразу в ямы. Урожаи зеленой массы замечательные. Этим и подняли животноводство, а вы думали чем?

Помимо животноводства, сильно выросли такие интенсивные отрасли хозяйства, как плодоводство и овощеводство. В нынешнем году собрали богатый урожай овощей и фруктов. Итак, производство выросло, и что же?

В рассказе председателя происходит заминка. Как преподнести нам колхозные проблемы, чтобы мы яснее ощутили их остроту?

— Почем вы в Москве покупаете яблоки? — спрашивает он вдруг. — Наверное, рублей по пяти?

Пожалуй, он назвал самую невероятную, по его мнению, цену, — так это звучало. Я ответил, что зимой платим по десяти рублей, к весне, бывает, и по двенадцати. Среди колхозников, присутствовавших в правлении, произошло не очень веселое оживление. Раздались голоса:

— Возьмите у нас по рублю! Сами нагрузим!

— В самом деле, — подтвердил Кириченко. — Мы бы в ножки поклонились тому, кто взял бы у нас яблоки по 80 копеек за килограмм. Нет желающих.

— Ну и что же будет с вашим урожаем? — спросил я.

Кириченко пожал плечами. Кто-то бросил с недоброй многозначительностью:

— Свиноферма большая…

Такова судьба урожая яблок. Некрупные кочаны капусты валяются на огородах — они никому не нужны. Заготовительные органы не забирают не только сверхплановую продукцию, не берут даже часть того, что было утверждено государственным планом.

Мясо, особенно говядину, сдать легче, благо его везти не надо, идет своим ходом, а вот уток… Колхоз развел их тысячи, а никто не закупает.

— Что же вы предполагаете делать?

Виктор Иванович уклоняется от прямого ответа.

— А что делают обычно, когда продукция не находит сбыта?

— Свертывают производство? Неужели до этого дойдет?

— А что нам прикажете делать?

— А что говорят в районе?

— Говорят: «Выполняйте план…»

Кириченко этим и закончил фразу, но в интонации слышалось ее продолжение: «…а остальное не ваше дело». Однако теперь колхозники не приемлют такого образа мыслей. Они ищут выхода.

Многое зависит от дорог. Грейдер хорош летом, но он выходит из строя как раз тогда, когда надо вывозить урожай. Заботу о дорогах возложили на сами колхозы — хорошо; но ведь тут речь может идти только о поддержании существующих дорог, а обстановка настоятельно требует коренной реконструкции дорожной сети, для чего у колхозников нет ни средств, ни тем более техники и материалов. Если плохие дороги и раньше наносили огромный ущерб, то теперь они непосредственно тормозят дальнейшее развитие сельского хозяйства.

Если бы дело было только в этом… Колхозное производство вступает в пору новых крупных преобразований. В полеводстве основные работы механизированы неплохо, однако и там техника непрерывно совершенствуется. Куда более остра проблема механизации животноводства. Она особенно важна потому, что продукция животноводства еще сравнительно дорога.

— Иной раз становится тревожно, — говорит председатель колхоза. — Куда денем рабочие руки? Вот из соседнего колхоза — там народу много по отношению к земельной площади — частенько приходит бригада наниматься: свою работу кончили и хоть иди гуляй…

— Да, у нас так, — поддерживают колхозники. — А вот вы в других местах бывали, как там?

Мы рассказали в двух словах о том, что видели повсеместно. Но на севере и вблизи промышленных центров есть емкие резервуары и для сельскохозяйственной продукции и для рабочей силы… Начали все сообща рассуждать об этих серьезных вещах.

Как это — свободные руки? Да сколько еще дел в колхозе, стоит только по-новому взглянуть. Ведь до сих пор занимались почти исключительно основным производством: мясо, молоко, зерно. А культурно-бытовое строительство? А жилищное? А благоустройство?

Виктор Иванович снова забирает инициативу:

— Люди у нас — слов не найти какие. Хотя и без звезд, но скажу ответственно — герои. Когда страда — ни дней, ни ночей не знают и ничего для себя не требуют. Вот трактористы, мастера техники — вы спросите у них, кто когда бывал в театре? А тяга к культуре большая. Недавно к нам артисты приезжали, вы бы посмотрели, что делалось в клубе.

— У нас клуб на 300 мест, — дополняет кто-то из присутствующих. — билетов продали четыреста, а вошло столько, что стояли руки по швам…

— Вот так и живем, — заключает В. И. Кириченко. И на прощание, улыбаясь, говорит: — Ну, езжайте, напишите о нас: «На самом краю Воронежской области в живописной местности раскинулось село Александровка…» Это один корреспондент так сочинил. Давненько уж было дело. А чего он нашел живописного? Бугры да яры…

Мы пообещали, что не будем описывать красот ландшафта, а постараемся правдиво рассказать о заботах и нуждах рядового колхозного села, удаленного от крупных городов.

Как это обычно бывает, уже потом, размышляя на досуге, я придумывал все новые и новые возможности, которые могли бы использовать россошанские колхозники. Вот не сумели реализовать урожаи яблок — а почему не организовать бы их сушку? Ведь это даже не требовало никакого специального оборудования. Первичная обработка овощей — дело тоже не особенно сложное…

Можно пойти гораздо дальше по этому пути: почему колхозы должны оставаться только производителями сельскохозяйственного сырья? Почему бы им постепенно не превращаться в комбинаты с первичной обработкой этого сырья и выпуском некоторых видов готовой пищевой продукции? Такой поворот дела позволил бы решить некоторые примыкающие проблемы: в какой-то степени разгрузить транспорт, а главное, обеспечить занятость колхозников в осенне-зимний период, повысить их производственно-техническую квалификацию, а следовательно, и общую культуру производства и культуру быта… Вопросы проектирования, строительства, изыскания строительных материалов и оборудования можно было бы решать во взаимодействии с теми же заводскими шефами, с вузовскими коллективами при широком использовании студенческой практики и научно-технической самодеятельности.

А около трех месяцев спустя, читая материалы декабрьского Пленума ЦК партии, я узнал, что проблемы, возникшие перед колхозом имени Ленина, уже находятся в поле зрения партии и уже продумывается широкая система мероприятий, направленных на их решение. Эти проблемы стали актуальными для множества районов. Так что россошанские колхозники могут с уверенностью смотреть в будущее: если сами не придумают, как быть, им подскажет мобилизованный партией опыт всей страны.

 

По долинам и по взгорьям

Ехать на Каменск прямым путем через Кантемировку — Чертково — Миллерово нам отсоветовали. Километров на 150 к югу пойдет грейдер, а что такое грейдер после дождей, нам уже известно. Итак, мы решаем, совершив непредусмотренное отклонение, проехать в Каменск по территории Украинской ССР через Ровеньки — Старобельск — Луганск.

До Ровенек дорога трудная. Колонна новых автомашин-самосвалов пробирается в один из совхозов. Шоферы рассказывают: машины получали в Одессе, оттуда до Старобельска 1000 километров ехали двое суток, а тут вот 100 километров тоже вторые сутки… Машины буксуют в черноземе, по грейдеру никто не едет. Да и на обочине то одна, то другая машина, нарушив непрочную дерновину, застревает в грязи. Тогда и другие останавливаются, начинают вытаскивать. Образуется целый лагерь. Шоферы не возмущаются: привыкли, здесь каждую осень так. С собою бочки бензина, иначе нельзя. Одиночных машин сейчас встретишь мало: даже если выезжают из разных мест по отдельности, стараются объединиться в колонны.

Здесь существует автобусное сообщение, но сейчас автобус не ходит.

А рельеф все время холмистый, была бы сухая дорога, как ловко было бы катиться с горки на горку…

У Ровенек въезжаем в долину Айдара. Теперь нам ехать вдоль этой реки почти до самого Луганска. Но не везде дорога идет по долине, местами она отклоняется, взбирается на высокие взгорья, потом снова спускается к реке, пересекает ее неоднократно и опять идет долиной, срезая речные излучины…

Вскоре после Ровенек, огромного, широко распространившегося села, дорога пересекает границу. Стоят рядом два столба: к тем, кто едет с севера, обращена надпись на двух языках: «Украинская ССР. Луганская область», а для тех, кто с юга, «РСФСР. Белгородская область». Вот мы и за границей!

Пересеченность рельефа все больше, зато грунт становится тверже, лёсс по крутым откосам холмов сходит на нет, дорога идет то по песчанистой поверхности, то по глинистой, то по каменистой. Обнажения в выемках похожи на южный желтозем с мелкими известняковыми крупицами. Какие виды здесь, в верховьях Айдара! С высоких круч правобережья долины как на ладони широкая пойма реки с извилистой серебристой лентой посредине, россыпи белоснежных кубиков-мазанок среди зеленых рощиц и садов…

А снизу, из долины, мы любуемся ее высоким бортом. Он не везде образован из рыхлого мела; местами известняк, сцементированный примесями, становится более жестким. Конфигурация меловых круч мягче и однообразнее, а чем жестче известняк, тем более затейливые формы вытесывают в нем солнце, воздух и вода. Вот высокий склон равномерно изрыт прямыми параллельными оврагами, словно бороздами от гигантского плуга; а там виднеются вдали голова и плечи великана, закопанного по грудь в землю…

На более пологих склонах растет негусто травка, съедобная для овец. Вот с горы с самой вершины спускается отара. День уже клонится к вечеру, солнышко мягко светит наискось из-за горы, оно озаряет оливковую зелень склона, белую со ржавыми пятнышками осыпь известняка, и крошечные издалека светло-серые овечки на зелени склона кажутся нам живыми камушками, и удивительно, что они не скатываются по крутизне, а медленно сползают сплоченной роящейся массой.

Пока мы ужинали в Старобельске, вознаграждая себя за дневное воздержание, стемнело, и весь дальнейший путь до Каменска мы проделали в темноте.

— Ах, вот почему в ваших путевых заметках ничего не говорится о Луганске! Вы его просто не заметили впотьмах, — слышу ироническое замечание.

Ну что ж, придется откровенно объяснить, в чем дело.

Каждый, кто отправляется в путешествие с каким-то серьезным намерением, заранее изучает свой маршрут, чтобы не открывать Америк и не проглядеть существенных вещей. Наш объезд по Украине, как уже сказано выше, не был предусмотрен планом. Конечно, мы не могли не знать, например, что Луганск с его знаменитым Локомотивостроительным заводом — крупный промышленный центр, что ему принадлежит видное место в истории революционного движения; знали мы кое-что и о некоторых других местах на этом отрезке пути. Но мы не считали себя достаточно вооруженными для того, чтобы суметь разобраться в увиденном в этих краях.

 

Куда мы попали?

На нашей туристской карте дорога от Краснодона до границы УССР изображена в виде тоненькой ниточки. В действительности она оказалась таким же превосходным асфальтовым шоссе, каким пользовались мы почти везде на территории Украинской республики. Но стоило нам миновать столб с надписью «РСФСР», как, несмотря на жирную красную линию на карте, мы попали на тряскую, разбитую дорогу, впрочем, пока еще с твердым покрытием. До самого Донецка (быв. Гундоровская) тянулась эта «каменка», как здесь называют дорогу, мощенную булыжником (это слово мы впервые услышали в Россоши). Но за Донецком пошел захудалый грейдер, местами разбитый и разъезженный до последней степени. Хотя карта и уверяла нас в обратном, это нам не помогало: все время казалось, что мы сбились с пути.

В Каменск приехали поздно ночью.

— Ну, здесь-то мы как дома, — уверяю я своего спутника, ведь в Каменске мне приходилось бывать довольно часто. Здесь мы не собьемся… Однако что такое? Не пойму, куда мы попали. Кварталы пятиэтажных домов, асфальтированная улица с аккуратными бортиками, широкие тротуары и газоны, цветники… Где мы? Ничего этого не было в 1952 году…

Так в хорошо знакомом городе нам пришлось спрашивать дорогу! Но вот наконец мы выбрались на главную городскую магистраль — проспект Карла Маркса. Здесь раньше был бульвар, он цел, но как все преобразилось вокруг! По сторонам выросли многоэтажные дома, вместо «каменки» асфальт, отличное освещение…

Наутро, переночевав в гостинице (вот она действительно осталась прежней), я продолжал дивиться переменам. Широкий спуск к Донцу, когда-то крутой и булыжный, теперь подсыпан на несколько метров, заасфальтирован, украшен цветниками, и дома, которые раньше стояли на буграх над улицей, теперь оказались на ее уровне. Работы по благоустройству продолжаются.

За последние годы промышленность Каменска значительно выросла, но основным предприятием по-прежнему остается завод искусственного волокна. Теперь он стал по существу комбинатом, при нем вырос новый сероуглеродный завод. Другое важнейшее предприятие Каменска — это созданный в пятидесятые годы машиностроительный завод, производящий шахтное оборудование. Сейчас он, кооперируясь с другими предприятиями Ростовского совнархоза, осваивает производство механической крепи для угольных шахт.

Но нам Каменск-Шахтинский был интересен в первую очередь как конечный пункт регулярного судоходства вверх по Донцу. Чудесный очерк об этом судоходном участке реки написал Л. Лиходеев, путешествовавший здесь годом раньше; очерк поэтичный и остроумный и в то же время проникнутый вниманием к тем серьезным проблемам, которые связаны с этой рекой.

Трудно найти другую реку длиной всего в 1000 километров, которая привлекала бы к себе столько внимания, как Донец. Гидрологи, гидротехники, экономисты, хозяйственники, журналисты, писатели, рядовые граждане, живущие на берегах этой реки, писали и продолжают писать о Донце сочинения от научных трактатов до тревожных писем в редакции газет. Этот интерес к реке, столь непропорциональный ее размеру, показывает, насколько в ней здесь нуждаются.

В самом деле, это единственная водная артерия, предоставленная природой Донбассу. Каменный уголь, лес, пока еще основной крепежный материал в шахтах, продукция содовых и других химических заводов, наконец зерно прилегающих районов — все это громоздкие грузы, для которых водные перевозки особенно желательны. Масса этих грузов в сумме такова, что тут и Енисея было бы не слишком много.

Некогда Донец был судоходен для стругов вплоть до верховьев. В песках находили древние якоря. Село, отстоящее всего на 80 километров от истока реки, носило название Маслова Пристань.

Как указывает Ю. И. Морозов, автор «Гидрографического очерка Северного Донца», изданного в 1874 году Харьковским университетом, по берегам Донца, начиная от Белгорода, росли сплошные дубовые леса. Деревья, подмытые водою, обрушивались в реку, задерживали переносимый ею материал и образовывались запруды. Река прокладывала себе новое русло в обход загромождений, удлиняя свой путь и снижая скорость течения.

Другой важной причиной обмеления реки были оползни с крутого правого берега, подмываемого течением.

При столкновении вод Донца с подами притоков течение, как это бывает повсюду, затормаживалось, а следовательно, усиливалось осаждение несомых песчинок: недаром же в местах слияния мы видим песчаные косы и мели. Обмелению Донца способствовало и малое его падение. Его исток приподнят над уровнем Азовского моря всего лишь на какую-то сотню метров. Если ко всему этому добавить рыхлость пород, в которых течет река на большей части своего протяжения, то станет ясно, что в силу одних уже природных условий она была осуждена на одряхление. Деятельность человека усугубила неблагоприятную обстановку: устройство мельничных плотин, сведение лесов и распашка, разрушительный выпас скота по берегам и т. п.

Тем не менее еще в прошлом веке в многоводные весны по Донцу пароходы доходили до Изюма и даже выше. Не только в весеннее половодье, бывало что и осенью складывались благоприятные для судоходства условия. Но уже в 1900-е годы судоходным считалось только нижнее течение Донца. Навигация продолжалась не более двух, а в иные годы всего-то один весенний месяц.

В течение всего XIX века в промышленных и научных кругах велись дебаты об улучшении судоходных качеств Донца, проводились изыскания, составлялись, рассматривались, отвергались проекты, составлялись новые, их постигала та же участь. Наконец уже в 1903 году был составлен первый технически обоснованный проект превращения нижнего участка Донца до станицы Гундоровской (ныне город Донецк, 20 километров выше Каменска) в судоходный путь при помощи семи водоподъемных плотин со шлюзами для пропуска судов. В своем окончательном виде проект был утвержден в 1910 году. В 1911—1913 годах этот проект был частично осуществлен. Впоследствии в советское время система шлюзов на Донце была реконструирована.

Создание судоходного пути до Каменска не решило проблемы дешевой перевозки грузов Донбасса. Проводились новые изыскания, составлялись новые проекты с тем, чтобы грузопоток по Донцу довести до Изюма. Однако тут возникла более острая проблема, которая отодвинула проблему судоходства по Донцу на второй план.

Росла промышленность Донбасса, росло его население — особенно бурно в годы довоенных пятилеток и в послевоенное время. Все больше воды требовалось для промышленных и бытовых нужд. Между тем водные ресурсы Донецкого кряжа весьма скудны. Пришлось задуматься над тем, чтобы реквизировать воды среднего и верхнего Донца в пользу Донбасса. Ибо если судоходство — это проблема экономической выгоды, то водоснабжение — вопрос жизни и смерти.

Канал Донец — Донбасс уже построен. Он забирает воду на участке между Змиевом и Изюмом и разносит ее по различным пунктам Донбасса. Однако это только временный выход; уже запроектирован канал Днепр — Донец, которым обратит на питание Донбасса часть вод Днепра.

Но и этим проблема Донца не исчерпывается. Промышленность пользуется реками не только для забора воды, но и для сброса отработанных вод. Особенно крупный потребитель воды — химические предприятия. В Донбассе химическая промышленность — одна из ведущих отраслей. Славянск, Рубежное, Константиновка, Изюм, Лисичанск и многие другие пункты, расположенные на берегах Донца или на его притоках, — все это крупные центры большой химии.

При том техническом уровне, на котором до сих пор велась очистка вод, сбрасываемых в реку, некоторые притоки Донца, как, например, Уды, Казенный Торец, по сути дела превратились постепенно в сточные канавы, несущие грязь и ядовитые отходы химических производств. Недопустимо загрязненным оказался и весь Донец, начиная от границы Белгородской области, где расположены сахарные заводы, до Каменска с его заводом искусственного волокна и ниже. Только на участке между Змиевом и Изюмом, где и расположен водозабор канала, вода в реке становится чище.

Долгое время борьба против загрязнения рек велась вхолостую. Нерадивые хозяйственники охотно платили из государственного кармана штрафы, наложенные санитарной инспекцией, и продолжали преспокойно творить свое вот уж воистину грязное дело. В последнее время положение изменилось к лучшему. Грозным орудием борьбы против отравления водоемов становится принятый недавно закон об охране природы. Кроме того, совершенствуется техника улавливания отходов и доизвлечения из них ценных химических продуктов. Существует практическая возможность в ближайшие 2—3 года не только восстановить прозрачность донецкой воды, но и вернуть к жизни погибшие и гибнущие притоки. Однако это не произойдет само по себе. Каждый друг природы должен бороться за то, чтобы эти возможности были воплощены в действительность.

Таковы непростые проблемы этой коричневой реки, которую мы видели с недостроенной еще тогда набережной Каменска-Шахтинского. Остается добавить, что Донец не одинок в своей печальной судьбе. Его уральскую сестру Чусовую, некогда славную своей исключительной по чистоте и прозрачности водой, постигла разве что чуть-чуть менее жестокая судьба. За последние годы жалко стало смотреть на многие подмосковные реки, например Клязьму.

С проблемами нашего водного хозяйства должен быть знаком каждый сознательный гражданин нашей Родины. Страна наша богата водными ресурсами. Однако они не безграничны. Председатель совета по проблемам водного хозяйства Академии наук СССР В. Звонков в своем обращении к читателям «Комсомольской правды» указывал, что уже в 1980 году для удовлетворения потребностей нашей промышленности, сельского хозяйства и бытовых нужд населения потребуется 700 кубических километров воды. Это ни много ни мало 17 процентов годового стока всех рек СССР. А используются ведь далеко не все реки и не на всех участках своего течения. Между тем реки наиболее обжитых и хозяйственно освоенных районов как раз и несут сейчас примерно 17 процентов гидроресурсов страны.

Все это очень серьезно. Что будет дальше? Не станут ли в недалеком будущем новые районы нашей страны страдать от безводья, как теперь уже страдает Донбасс?

Конечно, техника шагает вперед. Осуществляются проекты отвода рек и даже поворота их течения, вскрываются мощные запасы подземных вод, все это так. Тем не менее водой надо дорожить. Все водные ресурсы должны быть взяты на учет. Кто подсчитал, например, сколько воды и сколько электроэнергии, необходимой для ее подачи, перерасходуем мы, умываясь под непрерывной струей водопроводного крана?

 

Донецкий уголь

Хотя Донецкий кряж с приуроченным к нему угольным бассейном расположен в основном в пределах Украины, своей восточной оконечностью он заходит в Ростовскую область РСФСР. Здесь, между Донецком и Каменском на севере и Новошахтинском и Шахтами на юге, находится угленосный район, которым ведает комбинат «Ростовуголь». В городе Донецке, одном из самых молодых городов нашей страны, образованном из группы шахтерских селений, находится управление треста «Донецкуголь», входящего в этот комбинат.

Мы возвращаемся в Донецк, который проехали ночью. Это город довольно крупный как по численности населения, так и особенно по территории: к его основному ядру, застроенному двухэтажными домами, примыкает множество гнезд одноэтажной застройки, старых горняцких поселков, разделенных пустырями. Со временем, вероятно, все это сольется в единый городской массив.

Месторождение, находящееся в ведении треста «Донецкуголь», разведали и начали разрабатывать недавно, после войны. Нам рекомендуют побывать на шахте «Юго-западная № 3» — самой крупной, полностью механизированной и наиболее перспективной в тресте. Она уже сейчас дает 1,8 тысячи тонн угля в сутки, а к 1963 году будет давать 3 тысячи тонн, то есть порядка 1 миллиона тонн в год. Такова поправка горняков к семилетнему плану, которым на 1965 год предусматривалась суточная добыча в 2,5 тысячи тонн.

Шахту мы нашли без труда — ее здесь знает каждый. Здание, к которому привела нас асфальтированная дорога, с фасада ничем не отличалось от обычных заводоуправленческих построек — строгое, солидное, трехэтажное, без излишеств. Мы решили, что его нужно называть «шахтоуправление», но оказывается, сделали большую ошибку; однако об этом позднее.

— Уголек мы добываем коксующийся, превосходного качества, — рассказывает секретарь парткома инженер Юрий Кулягин, молодой, чернявый, быстрый в словах и движениях, непоседа.

Потом мы увидели этот уголь — антрацитового блеска, слоистый, но не каменно-крепкий, как антрацит, а рыхлый, разламывающийся в руках. По транспортеру он идет не глыбами, а сыпучей массой, и его смачивают, чтобы было меньше пыли.

Особенность шахты — высокая взрывоопасность. Под землей специальные приборы проверяют содержание метана в воздухе, и если его оказывается больше нормы, работа прекращается, и людей выводят наверх. Но главная опасность в том, что прорыв метана может быть внезапным: где-то подойдет выработка близко к его логову, и хлынет газовая струя, так называемый суффляр, выбрасывая угольную мелочь. Чтобы такой суффляр не привел к взрыву, приняты меры предосторожности. Все оборудование снабжено специальными устройствами, исключающими возможность искрения. Батареи электрических шахтерских ламп опломбированы, и вскрытие пломбы влечет за собой уголовную ответственность. За пронос в шахту курительных принадлежностей — под суд.

При всей этой технике и предосторожностях становится ли труд шахтера полностью безопасным? Увы, нет. Однако нынешние условия труда не идут ни в какое сравнение с теми, что были раньше, да и теперь еще существуют в угольной промышленности капиталистических стран. Несчастные случаи стали большой редкостью, и если они все же происходят, то виноваты бывают сами люди; строгое, без всяких отступлений соблюдение правил техники безопасности сводит вероятность катастроф к ничтожным величинам.

А если авария все же произойдет? При шахте всегда в готовности горноспасательная команда. Это сильные телом и духом, отважные люди, натренированные в самых тяжелых и угрожающих условиях работы. Они спустятся в шахту тогда, когда всех остальных будет приказано оттуда поднять. Спасатели снабжены новейшим оборудованием, самыми совершенными кислородными приборами…

Приходит начальник одного из участков, который поведет нас в шахту. Это здоровяк среднего роста и такого могучего сложения, что кажется хлопнет тебя по плечу — присядешь.

Переговорив между собой, он и Кулягин решают, что для начала следует показать нам комбинат. «Что еще за комбинат? — думаю я, прислушиваясь к разговору. — Зачем он нам? Ну, я понимаю, показали бы наземные бытовые постройки…» Однако возражать я остерегся и правильно сделал, ибо выяснилось, что «комбинатом» как раз и называют на шахтах комплекс бытовых помещений.

Итак, мы осматриваем комбинат, то есть то здание, в котором находимся. Здесь бани с хранилищами для спецодежды, прачечная, где шахтерам стирают спецовки и белье, нарядные, или конторы участков, где перед сменой шахтеры получают инструктаж-задание, а также управление шахты (оно занимает лишь небольшую часть одного из этажей). Просто удивительно, какая здесь всюду чистота — ни бумажки, ни окурка, ни пылинки, а ведь все производство — это сплошная чернота…

Прежде чем спуститься в шахту, мы проходим все стадии обслуживания в комбинате, таким же образом, как любой шахтер. Мы переодеваемся в спецодежду, включая нижнее белье, ибо угольная пыль обладает отменной проникающей способностью. Нам выдают черные шахтерские каски с креплением для фонаря. Если на войне в окопах солдаты порой пренебрегали каской, то здесь даже самый лихой не мог бы себе этого позволить — немедленно голову расшибешь о низкую кровлю. Нам выдают также лампочки с опломбированной батареей и опломбированный кислородный аппарат: если нас завалит, то с его помощью мы сможем дышать еще целых 45 минут.

Мы выходим из комбината, пересекаем небольшой двор и входим в надшахтное здание. Перед спуском табельщица, выдающая штатным работникам номерки, нас записывает в книгу: на учете каждый, кто находится под землей!

Просторная стальная клеть похожа на кабину лифта. Спускаемся. По бетонированному стволу хлещет вода. Прохладно. Вдруг останавливаемся. Что такое? Ничего, как говорится, слезай, приехали. Как, уже? Какая же глубина шахты? Триста двадцать метров. Мы спускались со скоростью около тридцати километров в час. Не так уж много, но скорость движения по вертикали воспринимается иначе, чем по горизонтали. Мы привыкли к большим скоростям поездов, автомобилей, даже самолетов, но мерилом скорости перемещения по вертикали для нас остается в первую очередь лестница.

Внизу у ствола на бетонированном шахтном дворе работают стволовые. В своих широкополых шлемах и неуклюжих спецовках из толстой прорезиненной ткани, под которыми теплая одежда, они похожи на водолазов в скафандрах или на толстых морских чудовищ, вроде моржей. Они подают груженые вагонетки и выкатывают из клети прибывшие с крепежным лесом. При каждом перерыве в работе, когда клеть в движении, они немедленно укрываются в боковой галерее, где тепло и сухо. Ибо вниз по стволу и далее по коренному, или главному, штреку движется струя свежего воздуха со скоростью 8 метров в секунду, то есть — сильного ветра: когда идешь в глубь шахты, эта воздушная струя мощно подталкивает в спину.

Электровозы — разумеется, не контактные, а батарейные, с укрытым механизмом — везут вагончики емкостью в 1,7 тонны. Штрек длинный-длинный — таким по крайней мере он кажется нам, хотя участок, на который мы идем, самый ближний. Штрек заключен в бетонную трубу, примерно такую, как в метро, только меньшего диаметра. Пока идем во весь рост, без малейшего неудобства, тем более что и освещение здесь вполне достаточное. Но вот нам пора сворачивать в так называемый «людской ходок», ведущий к лаве. Здесь уже мы сами освещаем себе путь укрепленными на лбу фонарями.

Продвигаться по людскому ходку дело без привычки нелегкое, ибо он прокладывается экономно: каска тут необходима более всего. Но идти нам пришлось недолго. Вскоре послышался шум работающего угольного комбайна.

Это замечательная машина, мощная, безотказная, остроумная и в то же время простая по конструкции. Впереди ставится прочная стальная стойка, которая упирается наподобие распорки и в кровлю и в постель. К стойке крепится стальной трос 20-миллиметрового сечения. За этот трос комбайн и тянет сам себя (он снабжен электромотором), передвигаясь на первой передаче со скоростью 27 сантиметров в минуту, а на второй вдвое быстрее.

Каким же образом комбайн добывает уголь? На стальной продолговатой раме, образующей его рабочую плоскость, смонтирована бесконечная цепь с режущими зубцами. Вращаясь, цепь режет угольный пласт одновременно по подножию и под кровлю. Несколько зубчатых дисков дробят надрезанный пласт. Так комбайн вгрызается в уголь, а его транспортировочное устройство подбирает разрыхленную массу и выносит на установленный в лаве скребковый транспортер. Последний доставляет уголь к длинному ленточному транспортеру, протянутому в откаточном штреке, тот к главному штреку, а там — в вагончики и наверх…

Больше всего физического труда остается сейчас у слесарей-механиков, занятых перемонтажом оборудования вслед за отработкой лав и штреков, да еще у крепильщиков, чей труд только еще начинают механизировать путем внедрения новых видов крепи.

Крепильщики неотступно следуют за комбайном и сразу же ставят деревянные стойки там, где он прошел. Сбоку комбайна, параллельно фронту лавы, остается выбранное ранее пустое пространство, где еще не посажена кровля. Оно крепится особенно тщательно. Кроме деревянных стоек, по всей длине лавы тянутся два ряда часто поставленной железной крепи — между этими двумя рядами как раз и протянут скребковый транспортер, — а еще чуть дальше в сторону стоит могучая «обрезная» крепь — толстые железные тумбы.

Когда полоса будет отработана и настанет черед сажать кровлю, сюда придут посадчики — особые люди, к бригаде не принадлежащие. Они перенесут железную крепь правее, туда, где прошел комбайн и где теперь будет проложен транспортер; обрезную крепь перенесут на место нынешней железной; а деревянным стойкам осторожно подрубят вершинки, потом выдернут их, и кровля рухнет… Профессия посадчиков считается самой опасной, и заработок у посадчиков выше, чем у всех других шахтеров.

 

В темном переулке

Поднявшись, мы продолжаем практическое ознакомление с комбинатом, а именно с его отличной душевой. Как известно, душ смывает не только грязь, но и усталость. Мы развеселились, разговорились… Да, ведь я не сказал, что с нами был еще третий экскурсант.

Он присоединился к нам перед спуском в шахту. Это был худощавый блондин, немного выше среднего роста. Ему было, как я после узнал, 30 лет, но выглядел он старше. В шахте, одетый в спецовку с чужого плеча, он казался таким же неуклюжим, как мы грешные. Теперь же я любовался его превосходно развитой фигурой, не то чтобы атлетической, но пружинистой и гибкой, юношески стройной. Подобных ловкачей каждый из нас знал в детстве: вроде бы и мускулатуры особой нет, и ростом не больно заметен, а как бросит камень — дальше всех, как станет бороться — самого здоровенного увальня если и не повалит, то измучает… Черты лица у него были правильные, настолько правильные, что делали это лицо неприметным, делали его похожим на портрет типичного североевропейца из этнографического альбома. Наш новый знакомый стал звать нас к себе скоротать вечерок.

Сев втроем в нашу машину, мы представились друг другу. Он назвался Владимиром.

В октябре темнеет рано. Было не более половины восьмого, а уже сгустились сумерки. Я вел машину по неведомым окраинным улицам Донецка, повинуясь указаниям Владимира. Мы повернули в безлюдный темный переулок, немощеный, ухабистый…

— Вот здесь остановитесь, — говорит Владимир.

Палисадничек, простенький домик, окна не освещены.

— Минуточку, — говорит Владимир и оставляет нас одних.

Слышим стук в окно. Вспыхивает свет.

— Идите теперь, — приглашает хозяин.

Мы входим во двор. За углом залаяла собака и кинулась к хозяину, до звона натягивая цепь. Владимир треплет ее за шею, собака, счастливо повизгивая, извивается, трется о его ноги.

Молодая женщина стоит на пороге.

— Извините за мой вид, я прилегла немного… Дети в постель, ну и я пользуюсь случаем.

Проходим в большую комнату.

— Зинуша, ты схлопочи нам чего-нибудь там, — бросает мимоходом Владимир, и женщина скрывается на кухне.

— Устает, — говорит хозяин. — Как-никак двое ребят. Да и со мной мороки немало, вернее — беспокоится. Ведь я как уйду часов в 11 вечера, так бывает что и до утра…

Мы ни о чем не спрашиваем.

— Работа у меня знаете какая?

— Немного догадываемся, — отвечаю я.

— Да, работаю в уголовном розыске. Откровенно говоря, устал. Для меня, как и для любого здешнего жителя, знакомство с новыми людьми приятно.

Сначала мы говорим «о жизни», рассматриваем фотографии, перебираем места, где кто бывал, выясняем, нет ли у нас общих знакомых. Зина приносит жареную картошку и соления разных сортов. Все собственного производства: к этому казенному домику, обычному жилищу шахтерской семьи, полагается клочок землицы, там у наших хозяев садик и огород. Владимир большой любитель огородничества, семена для своих помидоров он выписывает из Болгарии. А жена — высокий специалист по части солений и маринадов…

Постепенно беседа сама собой выруливает к темам, которые больше всего волнуют нашего хозяина. Теперь говорит главным образом он сам, говорит о своей трудной работе. Она необычайна, эта работа, в ней есть таинственность, воспетая Конан-Дойлем и всей бесчисленной толпой его подражателей; но суть ее у нас не в том, чем спекулируют сочинители детективных романов. Надо обладать большим равнодушием к людям, чтобы бесстрастно запутывать и распутывать клубки вокруг человеческих судеб. Владимир таким равнодушием не обладает. Полтора года работы в уголовном розыске стоили ему немало…

В давние времена у шахтера была одна отрада: выпить с получки, одурманить себя алкоголем и заявить, что ты кум королю. А где пьянство, там и драки, и поножовщина, и забвение всех моральных принципов. Нужда подбивала к воровству, водка придавала решимости…

Условия жизни в нашем социалистическом государстве меняются с неслыханной в истории быстротой. Привычки, традиции изменяются медленнее, чем материальные условия, шахтер живет теперь хорошо, у него высокий заработок, хорошее жилье, рабочие клубы, кружки самодеятельности, безграничные возможности для самообразования. И все же пьянство еще не изжито. А подавляющее большинство преступлений связано с пристрастием к алкоголю.

Почти все преступления совершаются молодыми людьми, взрослый преступник — большая редкость. Казалось бы, это плохо согласуется с тем, что преступность, как и пьянство, — наследие прошлого. Объяснить это кажущееся противоречие нетрудно. Молодежь восприимчива к влияниям, она не обременена ответственностью за семью, ей свойственна жажда риска.

Исчезла нищета, былой побудитель к воровству, но пренебрежение к труду, сочетающееся с тягой к увеселениям и роскоши, — не менее опасный, чем пьянство, фактор, ведущий к преступлению.

В Донбассе не нужно далеко ходить за примерами «шикарной» жизни. Многие высококвалифицированные шахтеры имеют собственные автомобили, их дома обставлены со всем доступным комфортом, немалые суммы они оставляют при случае в ресторанах. У иного желторотого птенца, наслушавшегося с детского сада, что ему доступно все на свете, на уме только пользование дарами, а чем они добываются, дело не его.

Итак, основной контингент, с которым приходится иметь дело работнику уголовного розыска, это молодежь. Это грустно, но в то же время это облегчает борьбу. Нет закоренелых преступников. Легко поддавшись соблазнам, эта молодежь откликнется и на доброе влияние.

Случалось, что парням, скомпрометировавшим себя уголовным прошлым, отказывали в доверии там, куда они приходили на работу. Это толкало их обратно…

При действенной помощи городской партийной организации Владимир отстоял в управлении треста идею молодежной бригады из числа бывших правонарушителей и тех, кто был вырван из среды, оказывавшей дурное влияние. И что же? Парни работают на совесть и уже почувствовали вкус трудового соревнования.

Не все идет гладко. Случаются рецидивы. Досадно бывает выслушивать: «Вот видите, что получается с вашими затеями». Но еще больнее внутреннее чувство обманутого доверия. Однако разочарования редки. Вот как раз сегодня он спускался в шахту, чтобы разобраться с последним происшествием. Пропал большой моток кабеля. Подозревали, конечно, бывших воров. Владимир принял меры. Сегодня он узнал, что кабель нашелся.

Нет, работать можно! Все же больше, несравненно больше светлого в человеке, только умей докопаться до него. И оно победит.

Владимир учится заочно на историческом факультете Ростовского университета. Мы проходим в его крошечный кабинет, оборудованный там, где следовало бы находиться ванной. Самодельный стол весь завален книгами, тетрадь раскрыта на недописанной странице.

— Когда же вы занимаетесь?

— Ох, по-всякому, — вздыхает Владимир. — Вот сейчас, наверное, занимался бы, если бы не затащил вас к себе…

— По ночам зубрит, — говорит Зина с жалобой в голосе.

— Тоже бывает, — сознается муж.

Он надевает пальто, сует пистолет в боковой карман и вместе с нами выходит из дому.

Мы довезли Владимира до перекрестка, он попрощался и канул в ночь. Где-то кто-то, возможно, его ожидает, а может быть, он и сам не знает еще, с кем повстречается во тьме, о какую споткнется черную нить…

И если, как это часто случается, бесплодным окажется ночной поиск, он будет счастлив своей неудачей.

 

На подступах к Ростову

Переночевали в Каменске и едем в Ростов через сухую и почти голую каменистую степь. Глинистый сланец, очень древний и очень твердый, тот самый, который громоздится в шахтных отвалах, поднятый с сотнеметровой глубины, здесь то и дело выходит на поверхность. Довольно часто его пласты, поставленные под крутым углом, образуют низкие гребни, скорее даже жесткие ребра, едва возвышающиеся над общим уровнем местности. Порой они совсем не видны в рельефе, и только когда едешь по грунтовой дороге, вдруг замечаешь, что попал будто бы на мостовую. Впрочем, нам мало остается иметь дела с грунтовыми дорогами: шоссе, которое тянут из Ростова в Воронеж, приближается к Каменску.

Скудная эта степь; на пути от Лихой нам долго не попадается никаких населенных пунктов. Но вот, приближаясь к городскому конгломерату Шахты — Артем, мы снова встречаемся с типичным донбасским ландшафтом. Громадные терриконы (земляные конусы), отвалы пустой породы, видны за много километров. Они правильной конической формы и очень напоминают вулканы, особенно когда в летнюю жару на вершине или где-то на склоне курится дымок от самовозгоревшихся вкраплений угля.

Маячат вдали эти терриконы, подобно цепи сопок, одни повыше, другие пониже, и вы привыкаете к их порядку. Но вы приближаетесь, следуя изгибам дороги, и они перестраиваются, заслоняют друг друга, а потом вы замечаете под ними зеленые кудри садочков и белые кубики — жилища горняков. Есть что-то японское в этом ландшафте — вулканические конусы и у их подножий домики в зелени садов.

Город Шахты сильно преобразился за последние годы: заасфальтированы улицы, разбиты новые скверы, заложены парки, не говоря уже о выстроенных домах. Со стороны нового стадиона доносится звон тугого мяча: шахтинцы большие любители футбола. Магистральная улица перекрыта по случаю какого-то ремонта, и мы проезжаем булыжными тенистыми переулками, мимо незатейливых, но аккуратных и по-своему изящных одноэтажных кирпичных домов, какие строили лет 70 назад для шахтного начальства.

За Шахтами наша дорога соединяется с магистралью Харьков — Ростов. Это первоклассное, зеркальной ровности шоссе было построено недавно. Его отличительная черта — строгая прямизна. Посмотрите на карту, и вы убедитесь сами: линия прочерчена по линейке.

Между тем местность, по которой пролегла дорога, отнюдь не проста. Помню, летом 1951 года, когда на ровных участках полотно было готово и по нему разрешали ездить, через каждый десяток километров приходилось сворачивать в сторону и описывать многокилометровые крюки вокруг глубоких балок, преграждавших трассу. Во всех этих балках устроены многометровые насыпи с трубой для пропуска вешних вод, и дорога стала прямая, как стрела, на радость всем, кто пользуется ею.

Стоящий на высоком холме над степью город Новочеркасск виден издалека. Промышленность этого города за последние годы росла головокружительными темпами: валовая продукция новочеркасских заводов увеличилась по сравнению с 1940 годом более чем в 20 раз! А ведь он и перед войной был немалым промышленным центром, его только что достроенный тогда локомотивостроительный завод был рассчитан на выпуск 720 паровозов в год. Ныне локомотивостроительный завод перешел на новую продукцию. Новочеркасский электровоз Н-60 переменного тока мощностью в 5,3 тысячи лошадиных сил — это один из крупнейших за последние годы вкладов в технический прогресс на железных дорогах страны.

Промышленность Новочеркасска сосредоточена главным образом в низкой северной части города, отделенной от старого города небольшой маловодной речкой Тузлов. Заводские корпуса и трубы тянутся вдоль шоссе уже на несколько километров за былую городскую черту. Но вот мы проехали новый мост через Тузлов и по крутому подъему взбираемся в гору. Старинная триумфальная арка, воздвигнутая градоправителями былой столицы Войска Донского, стоит буквально на дороге. Нам, положим, она почти не мешает, а вот потоку грузовых машин даже очень, особенно в сырую погоду и при зимних наледях.

Поворачиваем к центру города. На обширной круглой площади стоит пятиглавый собор с гигантскими луковицами куполов и изящным орнаментом. Напротив собора высится памятник прославленному сыну казачьего войска, землепроходцу и покорителю Сибири Ермаку. Площадь, вероятно, весьма оживленная в те времена, когда божий храм был средоточием духовной жизни, ныне стала тихой и почти безлюдной.

Несравненно больше движения на скромной боковой улице, затененной густыми кронами кленов и акаций, которая носит название улицы Просвещения. Здесь мы видим внушительное здание с колоннами, окруженное другими большими и малыми домами, как линейный корабль судами своей эскадры. Это широко известный Новочеркасский политехнический институт, кузница инженерных кадров по многим важным промышленным специальностям. Кроме этого института, в городе еще три вуза и более десятка техникумов. Новочеркасск — город студентов, они составляют примерно четверть его населения.

Нетерпение гонит нас дальше. Всего в сорока километрах Ростов, огромный город, яркий и разнообразный, к нему поневоле спешишь.

 

Ворота на юг

Мы подъезжаем к Ростову с северо-востока. Слева промелькнуло нарядное здание аэровокзала. Спускаемся в глубокую балку, пересекаем по новому виадуку железнодорожные пути, и мы в городской черте. Справа несколько многоэтажных домов, а потом длинная зеленая улица, застроенная простенькими опрятными одноэтажными домиками, то побеленными, то просто из кирпича. Таких улиц, характерных для всех южнорусских городов от Воронежа до Краснодара, в Ростове очень много; они преобладают во всей северной удаленной от Дона половине города, и только на самой ее окраине, застроенной в последние годы, снова высятся многоквартирные дома.

Прямая и длинная улица приводит нас на просторную площадь. Над нею довлеет громадное конструктивистско-новаторское здание театра, силуэтом напоминающее трактор. Его начали строить по проекту архитектора А. В. Щусева в тридцатые годы, когда Ростов стал крупнейшим в СССР центром сельскохозяйственного машиностроения: здание должно было символизировать трудовое лицо города. Вокруг этого сооружения велись споры, его эстетический принцип встретил много противников, и после войны недостроенное и частично разрушенное здание еще долго стояло в ожидании своей дальнейшей судьбы. Наконец решили его восстанавливать. Каковы бы ни были мнения относительно его художественно-архитектурных качеств, дорого то, что 600-тысячный город получит наконец большое и современно оборудованное театральное здание.

Едем дальше по главной улице Ростова, носящей имя Фридриха Энгельса. Сколько же это парков и скверов минуем мы по пути? Театр с трех сторон окружен целым зеленым массивом, проехали несколько кварталов — большой сквер на площади, чуть дальше — еще садик напротив университета, потом опять большой сквер на центральной площади Революции…

Средний отрезок улицы Энгельса — это украшение и гордость Ростова-на-Дону. После войны здесь оставались одни обгорелые полуразрушенные коробки. Теперь улица снова приобрела свое традиционное лицо — не просто благоустроенный вид, а ту веселую, смелую яркость, которая так свойственна югу.

Трудно найти другой город, где жители так горячо любили бы свою главную улицу, как в Ростове. Летними вечерами тут буквально не протолкнуться: нарядные толпы, запрудив широкие тротуары, постепенно завладевают мостовой, и милиция, не в силах больше защитить автомобильное движение от пешеходов, переключается на защиту пешеходов от движения, а то и вовсе перекрывает улицу для всех видов транспорта.

Здесь на улице Энгельса, рядом с приветливым, лишенным сухой официальности зданием обкома и облисполкома, расположен главный вход в воспетый поэтами ростовский городской сад. Если не ошибаюсь, он носит стандартное название парка культуры, но ростовчане продолжают называть его по-своему: наверно, народное ухо, чуткое к едва заметным речевым оттенкам, улавливает в старом названии что-то необъяснимо уместное, подходящее и выражающее суть.

Городской сад невелик и уютен. Посередине пролегает пологая балка, и поэтому сад как бы состоит из двух этажей. Под негустой, прозрачной кроной акаций в тихий полдень приятно посидеть с книжкой. А вечерами в аллеях волнуются людские потоки. Центральная аллея ярко освещена, наиболее дальние, напротив, темны, и гуляющие пользуются тем или иным преимуществом по своему усмотрению. Нет возможности описать неповторимую романтическую атмосферу этого сада, свободную и настороженную, мирную и тревожную в одно и то же время… Если бы существовала статистика романов, завязавшихся в наших парках, то ростовский городской сад, наверное, занял бы первое место.

А дальше улица Энгельса ведет к вокзалу. Вокзальная площадь отрезана от остального города железнодорожными путями, и когда здесь маневрируют составы, переезд бывает подолгу закрыт. Пассажиры вылезают из трамваев, троллейбусов и такси и волокут свои чемоданы по лестницам через пешеходный виадук. А ведь разговоры о реконструкции я слышал, еще будучи ростовским жителем в первые послевоенные годы.

Ростов — это ворота на Кавказ и на весь причерноморский юг. Условия рельефа неблагоприятны для крупного железнодорожного узла, однако вместе с Батайском, своим пригородом, Ростов представляет собой один из ярчайших образцов транспортно-распределительного центра, «перевалочной базы» на скрещении железнодорожных, шоссейных и водных путей.

Значение Ростова как порта у входа в Азовское море сильно возросло с открытием канала между Волгой и Доном. Однако ростовский порт, одновременно речной и морской, тоже поставлен в трудные условия неблагоприятным рельефом. Справа к самому берегу Дона подступают крутые откосы холмов, а слева простирается широкая, очень низкая равнина с неустойчивым намывным грунтом, испещренная старицами и болотами. По-видимому, вопрос о коренной реконструкции или о создании порта на новом месте, давно уже занимающий водников, получит в недалеком будущем какое-то решение.

Есть у Ростова крупный недостаток и как у шоссейного узла. Единственный мост через Дон не соответствует возросшим требованиям автомобильного движения. Сам факт, что это сооружение служит до сих пор, нельзя рассматривать иначе как недоразумение.

Смешно было бы говорить об отсутствии средств для сооружения моста, в то время как затрачивались деньги на постройку, например, шикарного цирка и громадного памятника на набережной.

Но продолжим нашу экскурсию по городу. За железной дорогой на горе разросся район, заложенный еще в дни первой послереволюционной молодости нашей страны как новый социалистический городок. Он называется «Красный город-сад». Тогда представления о будущем были еще туманны, во многом наивны, и мы найдем на этих тихих улочках с одноэтажными домиками в окружении небольших садиков не так уж много черт социалистического города, каким мы его представляем сейчас.

Но сама попытка не может не тронуть своей прекрасной целеустремленностью.

И если уж говорить о Ростове-городе, то нельзя умолчать о его великолепной набережной, впервые благоустроенной в послевоенные годы, одетой в бетон и украшенной яркими цветниками.

А по другую сторону Дона, перед негустой, просвечивающей тополиной рощей, раскинулся километровый пляж из мелкого чистого песка. Летними воскресными днями здесь яблоку негде упасть, а теперь, в начале октября, особо прохладного в этом году, лишь ветерок гуляет и гонит на песок зеленоватую волну…

 

Ростсельмаш

Ростов отличается от многих других центров административно-экономических районов тем, что он не группирует промышленность своего района вокруг себя самого. В Ростовской области, кроме самого Ростова, есть еще 6 крупных промышленных городов: Таганрог и Шахты с населением порядка 200 тысяч жителей, Новошахтинск и Новочеркасск — порядка 100 тысяч, Каменск и Батайск более 50 тысяч каждый. Что же касается самого Ростова, то хотя в нем немало крупных предприятий, его промышленное лицо определяет Ростсельмаш, крупнейший в стране завод сельскохозяйственного машиностроения.

Кто ие слышал о Ростсельмаше! Слава его гремела еще в первую пятилетку, его строили с таким же энтузиазмом, как Магнитку и Днепрогэс. Теперь завод уже в «летах», ему скоро стукнет 30. Он пережил войну и оккупацию, был разрушен и восстанавливался, расширялся и неоднократно модернизировался. Его основной специальностью всегда оставались зерноуборочные машины. Завод выпускал комбайны разных марок и, наконец, СК-3, которые делает и сейчас. Эта машина отлично зарекомендовала себя на колхозных и совхозных полях своей высокой производительностью и выносливостью. Именно благодаря ей оказалась возможной быстрая уборка целинных хлебов на огромных площадях.

Обойти все цеха Ростсельмаша было бы нам не под силу, мы побывали только в некоторых главных. Это завод с высокой культурой производства, применяющий многие новинки современной техники. Мы видели полуторатонный пресс горячей штамповки, который заменил молоты. Он не только более производителен и более удобен тем, что работает без грохота, но еще и дает детали самого высокого качества, ибо действует на разогретый металл не ударом, а равномерным давлением.

Еще интересней станок для гнутья коленчатых валов. Внутрь особого зажимного устройства закладывается прямой стальной вал — кусок проката диаметром 24 миллиметра. Места изгиба разогреваются электрическим током — только места изгиба! Это гораздо экономичнее, чем нагрев всего вала. При определенной температуре автоматически включается механизм пресса, происходит взаимное смещение тисков, удерживающих шейки, — вал изгибается в несколько колен. Короткое остывание, и работница вынимает готовый коленчатый вал для комбайна. Раньше для его изготовления требовался тяжелый штамповочный молот, два громоздких штампа, обрезной пресс, длительная последующая обработка…

На большом конвейере медленно движутся «степные корабли», мощные уборщики хлебов на просторах Дона, Кубани и казахстанской целины…

Да, заслуженно славится Ростсельмаш — завод-гигант, хороши его машины. Но комбайностроители недовольны собой. Накануне приезда в Ростов мы прочли опубликованную в «Правде» статью директора Ростсельмаша В. А. Иванова «Хлеб и машины».

Самоходный комбайн — дорогая штука. У него дизельный двигатель и ходовая часть трактора или автомобиля. Действует же он только во время уборки, сроки которой следует всемерно, сокращать.

Уже не первый год работники сельского хозяйства слышат о весьма рациональной универсальной комбинированной сельскохозяйственной машине — самоходном шасси, которое может работать с навесными орудиями самого различного назначения. Один из вариантов такого шасси мы видели на Липецком тракторном заводе. Ростсельмаш тоже создал свое самоходное шасси, мощнее липецкого, с двигателем в 65—70 лошадиных сил, а следовательно, еще более универсальное.

Выгоды перехода от самоходного комбайна на самоходное шасси с навесным комбайном обещают быть огромными. В. А. Иванов в своей статье указывает, что если бы удалось на всех 120 миллионах гектаров хлебов, которые ежегодно убираются в нашей стране, применить такие новые машины, то уборка обошлась бы на 1,5—2 миллиарда рублей дешевле, чем с применением самоходных комбайнов.

Так и хочется спросить: за чем же дело стало? Давайте же их сюда, эти самые самоходные шасси, или универсальные тягачи. Однако это не так просто.

Заводы-гиганты в некоторых отраслях, например в металлургии, действительно вполне рациональны. Для перехода на новую марку стали достаточно несколько изменить режим печей и рецептуру добавок. Когда же речь идет о перестройке машиностроительного производств с массовым изготовлением деталей, для которых выгоднее всего заказывать станки, специально приспособленные к выпуску данной детали, тут дело обстоит иначе.

Оно еще больше осложняется в тех случаях, когда завод выпускает свою продукцию не в одиночку, а в кооперировании с другими заводами. Ростсельмаш для комбайна СК-3 получает двигатели от харьковского завода «Серп и молот» и некоторые узлы с других заводов своего и не своего совнархоза.

В 1959 году Ростсельмаш построил 25 опытных экземпляров своего универсального тягача УТ-70 и послал их на испытания. Завод не доволен постановкой дела на зональных машиноиспытательных станциях. Поднимается вопрос о передаче в компетенцию заводов решения о запуске новых машин в серийное производство. С другой стороны, раздаются голоса за более тщательное испытание новых конструкций. Вероятно, и в том и в этом есть свой резон.

Д. С. Полянский, ныне председатель Совета Министров РСФСР, будучи еще секретарем Краснодарского крайкома КПСС, приводил в своей книге «Жемчужина России» следующий поучительный случай с комбайном РСМ-8, выпускавшимся Ростсельмашем перед СК-3. «Эта машина, — писал Д. С. Полянский, — не успев родиться, устарела и была снята с производства за ненадобностью. Перестройка завода на выпуск новых комбайнов потребовала реорганизации всех смежных производств, в частности специализированных заводов, изготавливавших детали и узлы для комбайнов». Автор делает из этого важный вывод: заводы сельскохозяйственного машиностроения должны быть тесно связаны с теми, для кого они выпускают машины, внимательно изучать нужды сельского хозяйства и быстро реагировать на них.

Руководителей заводов приснопамятные министерства долго приучали делать то, что скажут. Жизнь требует нового подхода. Завод сельскохозяйственного машиностроения должен знать раньше, чем кто бы то ни было, какие машины нужны на полях сегодня и какие потребуются завтра.

Есть и еще одна сторона дела — я говорю о ней отнюдь не в адрес Ростсельмаша и вовсе не утверждаю, что этот вопрос относится к нему больше, чем к другим. Заводу «выгоднее» гнать одну и ту же налаженную серию, ибо для его работников высокие показатели выполнения плана связаны с определенными поощрениями. А если кратчайший путь к достижению этих показателей и интересы народного хозяйства в какой-то момент перестанут согласовываться между собой, что тогда? Конфликт личного с общественным? Не следует ли подумать о том, как устранить почву для таких конфликтов?

 

На новых путях

Ростовская школа-интернат № 10 одна из крупнейших в своем роде: в ней более 900 учеников.

— Дети проводят в школе-интернате всю неделю и только с субботнего вечера их отпускают домой, — рассказывает директор школы Алексей Андреевич Покалев. — Но те, кто живет далеко от города, остаются и на воскресенье.

К каждому классу прикреплен воспитатель. Все воспитатели с высшим педагогическим образованием. Время классных занятий проходит, как о обычной школе, а во второй половине дня ученики готовят уроки под надзором своего воспитателя. Впрочем, он выступает скорее в роли консультанта — разумеется, не такого либерального, как папеньки и маменьки.

За три года существования школы строгий режим дня вошел воспитанникам в плоть и кровь. Все, от карапуза до десятиклассника, встают в 7.00, делают гимнастику, убирают спальню, умываются. Все это без чьего бы то ни было понукания.

Четверг — день полной самостоятельности; у воспитателя выходной. В этот день возрастает роль старших воспитанников. Такое почетное и ко многому обязывающее звание дается отличившимся ученикам и ученицам старших классов. Присваивает звание педагогический совет, но право представлять кандидатуры принадлежит комитету ВЛКСМ. Комсомольская организация — это двигатель всей общественной жизни школы-интерната. А учебой и бытом, соблюдением порядка ведает орган ученического самоуправления — совет воспитанников.

Когда мы вошли в здание, нас удивили иностранные надписи на дверях кабинетов: что такое, может быть, мы не туда попали? Оказалось, надписи на английском и немецком языках сделаны для практики и для поминутного напоминания о том, как важно в наши дни для советской молодежи знать языки других народов. Во внеурочное время воспитатели, владеющие иностранными языками, говорят на них со своими воспитанниками. И уж конечно организуются немецкие и английские вечера, на которых ведется разговор о зарубежной литературе, о борьбе молодежи всех стран за мир, за дружбу и социальный прогресс.

Существуют кружки по разным отраслям знания, в том числе географический (о чем я узнал с особым удовольствием) и, разумеется, физический — трудно найти теперь уголок, где молодежь не увлекалась бы атомной энергетикой, ракетами и космосом.

Старшеклассники один день в неделю работают на заводе Ростсельмаш, где за ними закреплены станки. В течение учебного года они приобретают квалификацию и оканчивают школу токарями, слесарями, фрезеровщиками. Школа имеет и собственную производственную базу. В ее механической мастерской, оборудованной при помощи промышленных предприятий города, более десятка станков. Мастерская обслуживает потребности интернатского хозяйства.

Вот парнишка лет четырнадцати стоит за токарным станком, сосредоточенно вытачивает какую-то втулку. Другой вертится около, заглядывает и с той и с этой стороны, дает советы:

— Эх, ну что ты волынишь, взял бы побольше стружку!

Пожилой мастер-инструктор поглядывает издалека, видно, решил пока что не вмешиваться..

— Это выполняется заказ для ремонта насоса нашего отопления, — говорит директор школы. — Работает наш лучший токарь…

Парнишка за станком спокоен, он только улыбается на нетерпеливые замечания своего приятеля. Ему не впервой серьезная работа: мастерская выполняет заказы предприятий города.

Теперь при школе-интернате создается целый производственный комбинат, который будет давать продукции на 1 миллион рублей в год. Кроме существующих механического и деревообделочного, появятся новые цеха, в том числе пошивочный: надо, чтобы производство было разнообразным, чтобы самые различные склонности и задатки учеников и учениц находили применение и получали развитие. Есть и свой гараж, при нем работает кружок автодела, в котором уже многие школьники обучились профессии шофера. И, разумеется, есть сельскохозяйственные участки различной специализации.

Побывав в мастерских, заходим в столовую — просторную, светлую и отлично прибранную. Дежурные мальчики и девочки в фартуках готовят зал к обеду. Потом мы проходим в клубные помещения. Зал вмещает 600 зрителей. Тут дают концерты участники школьной самодеятельности, деятели искусств Ростова и других городов, нередко перед юной аудиторией выступают ученые, ветераны труда, участники революционных событий и Великой Отечественной войны.

Идем по школьному коридору. Двери классов стеклянные, можно без помехи наблюдать, что там происходит. С открытыми ртами, подавшись вперед, сидят шестиклассники и смотрят на доску, где преподавательница вычерчивает какие-то векторы, — чем уж сумела так их увлечь молодая «физичка»? Степенно, в свободной манере, сидят на уроке литературы десятиклассники, слушая немного рассеянно ответ своего товарища и сверяя его с раскрытым учебником. Щурятся критически — интересно, по поводу ответа или по поводу учебника? Но самая прелестная картина — вот она: пыхтят-сопят малыши на низеньких партах, выводя свои первые в жизни писаные слова…

Отрадна в этой школе вежливость и уважение к старшим. Когда мы только сошли и осматривались нерешительно в школьном вестибюле, к нам подошла девушка лет пятнадцати-шестнадцати, поздоровалась и спросила, кого нам нужно. Мы сказали, что директора, и она отвела нас к его кабинету. Выяснилось, что директора нет, девушка пошла узнать, где он, и через некоторое время вернулась с ответом. Все это по собственной инициативе, без малейшего намека с нашей стороны.

И вся чуть не тысячная масса детей удивляла своей какой-то внутренней собранностью (заметной даже тогда, когда они шалили), безошибочным пониманием того, что хорошо и что плохо, что можно и чего нельзя.

Мы присматривались к взрослым, встречавшимся нам в этой школе, преподавателям и воспитателям. Когда они говорили, ребятам приходилось напрягать слух, и шум смолкал. И мы поневоле оглядывались на Алексея Андреевича, директора: ведь это его манера говорить очень негромко, неторопливо и внятно, так, чтобы каждый понял, но только в том случае, если будет внимателен.

Директор школы! Это человек, под чьим влиянием находятся сотни развивающихся умов, характеров и судеб. Какая ответственность может быть выше, чем его? Алексей Андреевич Покалев был весь проникнут сознанием этой великой ответственности. Это было видно во всем, начиная от отлично выглаженного костюма и кончая той уравновешенной доброй строгостью, с которой он разговаривал с детьми. Удивительно ли, что и у детей, даже когда они только здоровались с ним, в голосе звучало не только уважение, но и ласка.

Эта школа — отличная наглядная агитация за то новое, коммунистическое в системе народного просвещения, на что ориентирует нас в последние годы Центральный Комитет партии.

Черноземная почва в сухое время года.

Меловые склоны долины Айдара.

«Ростсельмаш». Целое комбайновое море…

У города Шахты.