I

17 октября 1900, среда

Дорогая Джуди,

Когда я писал тебе позавчера, я думал, что точно брошу эти письма. Я взял тогда на себя роль мистера Умника, презирающего тебя и всех остальных членов семьи за то, что вы никак не можете понять, что один из Квилтеров — подлый убийца. Презирающего даже дедушку; ну может быть и не совсем так дерзко… я просто обвинял его старость в том, что она совсем поработила его храбрый, сильный ум. И пытаться не стоит… никакая преданность семье не может пересилить тот факт, что на снегу не было следов. Мне уже скоро пойдёт девятнадцатый год, не так ли? И почему бы мне не быть единственным трезвым и честным из всех нас? Даже у бедняжки Олимпии получается лучше, чем у меня. Она хотя бы пыталась все объяснить. Да, это была катастрофа, и ей было за себя стыдно. Но она пыталась и надеялась, что чистый детский ум Люси сможет ей помочь. Но не самоуверенный нахальный Нил. Он знал. Нет смысла буйствовать, Джуди. Но, Боже, как же меня от себя тошнит! Прямо как в тот раз, когда мы с Чтоткой подрались со скунсом.

Нет, мы не нашли убийцу. Но вчера ночью случилось кое-что, что абсолютно точно доказывает (наравне с тем, что мы бы нашли мерзавца и услышали его признание), что никто из нашей семьи не замешан в этом грязном деле. Ликуй, милая Джуди! Ликуй, как никогда не ликовала!

Вот что произошло: вчера днём дядя Финеас снова уехал в Портленд. Это может показаться тебе немного странным, но не беспокойся. Пока я ещё не могу тебе всего объяснить. Это секрет, который мы с дядей Финеасом храним вдвоём уже долгое время. Но он надеется, что на следующей неделе уже сможет рассказать об этом всей семье. Но пока что он не говорил ни дедушке, ни Олимпии.

Мне было жаль, что он так и не решился посвятить в этот секрет Олимпию, потому что его очередной столь скорый отъезд очень сильно ее ранит. Он не мог взять ее с собой, потому что сейчас у нас совсем нет на это денег. Дядя Финеас пока живет в Портленде вместе с доктором Джо. Если бы он взял с собой Олимпию, то им бы пришлось поселиться в отеле, а это нам сейчас не по карману. Все это объясняет, почему Олимпия вчера днём снова слегла в постель.

В шесть тридцать тетушка Грасия собиралась отправить к Олимпии Люси с ужином, но вместо неё пошёл я. И я чертовски рад, что решил так поступить, потому что сейчас я знаю кое-что очень важное. Она казалось такой несчастной, и я присел рядом поговорить, пока она ела свой ужин.

Олимпия была не в лучшем расположении духа. Как только я заговаривал о пистолете, она становилась немного раздражительной. А ещё она была очень подавлена очередным отъездом дяди Финеаса, который оставил ее одну «в такое время». Она абсолютно убеждена, что он уезжает лишь потому, что просто не может находиться в нашем доме, пока «эта юная особа», как она зовёт Ирен, здесь.

Я не сидел с ней дольше, чем это было необходимо. Когда Олимпия доела свой ужин, она попросила меня обыскать ее комнату перед тем, как уйти. Чтобы поднять ей настроение, я со всей тщательностью исполнил эту просьбу. Я посмотрел под кроватью и под софой, заглянул в шкаф, за занавески и даже открыл ее старый фламандский сундук и порылся в нем. Затем она попросила меня поправить ее одеяло так, чтобы она могла легко под него забраться после того, как встанет и запрет за мной дверь. Я сказал, что после ужина кто-нибудь обязательно поднимется наверх посидеть с ней, так что ей все равно придётся ещё раз вставать. Она ответила, что не собирается и минуты оставаться в одиночестве, пока не убедится, что все двери и окна надёжно закрыты (тут я про себя ухмыльнулся. Одно из ее окон сверху было приоткрыто примерно на три дюйма — когда дядя Финеас дома, он всегда держит окно в этом положении. Я решил так его и оставить, потому что свежий воздух — отличное средство от головных болей Олимпии. Этот спертый дух коричнево-сиреневой вербены и какой-то мази, который всегда наполняет ее комнату, у любого вызовет жуткую мигрень). Она так же сказала, что у неё нет настроения ни с кем общаться перед сном. Ну ты сама знаешь речь Олимпии о том, какая она «уставшая, больная и старая» … а может и не знаешь. Мне кажется, что она ее придумала уже после твоего отъезда. В любом случае, в тот вечер она не хотела ни с кем разговаривать. После моего ухода Олимпия собиралась принять какие-то капли, которые выписал ей доктор Джо. Она надеялась, просто надеялась хоть немного поспать. Так что не буду ли я так любезен попросить остальных, чтобы они потише вели себя в коридоре?

Я пообещал ей доставить это сообщение, забрал поднос и вышел в коридор. Я поставил поднос на столик и зашёл в ванную немного освежиться. Пока шёл по коридору, я заметил — я в этом абсолютно уверен, — что все двери были распахнуты кроме двери в комнату отца. Выйдя из ванной, я подобрал поднос и по задней лестнице спустился вниз.

Когда я вошёл в столовую, все ещё сидели да ужином. Я извинился перед дедушкой за то, что задержался. В комнату зашёл Донг Ли с кексами на подносе, а затем ходил кругами и слушал, как все их расхваливают. Тетушка Грасия с Люси сказали, что они были великолепны. Крис спросил, как себя чувствует Олимпия. Я ответил и пересказал ее просьбу о том, чтобы все вели себя потише в коридоре наверху. Ирен сделала колкое замечание, что Олимпия вообще-то почти глухая. Крис как обычно — иногда прямо хочется его пожалеть — попытался отвлечь общее внимание замечанием, что часы на каминной полке немного отстают. Тетушка Грасия так не думала и попросила у дедушки сказать точное время. Дедушка достал свои часы, открыл их и сказал, что было две минуты восьмого…

Как раз в этот момент, когда все мы сидели за столом, на весь дом прогремел звук выстрела. Это совершенно точно был выстрел; слишком много их выпало на нашу голову.

 

II

Следующее, что помню: я бегу по задней лестнице, горло раздирает дикий рёв. И хотя более разумным казалось пробежать через холл по передней лестнице прямо к комнате Олимпии, я не знаю, зачем я так поступил; но что сделано, то сделано. Я был первый, кто добежал до ее двери. Она была открыта. Я вбежал к ней в комнату. Олимпия лежала в кровати. Лампа на прикроватной тумбочке была зажжена. Не переживай, Джуди, с ней все в порядке. Она в себе, просто очень сильно напугана.

Но когда я к ней бежал, я ещё этого не знал. Все остальные, вбежавшие в комнату толпой, тоже этого не знали. Я думал, что ее застрелили, как и отца. Я был настолько в этом убеждён, что когда дотронулся до неё, почувствовал холод. На одно кошмарное мгновение я даже увидел сочащуюся кровь. Я рассказываю тебе об этих деталях специально, чтобы ты понимала, на какие трюки способен мой мозг. Это будет тебе уроком впредь больше не полагаться на одни лишь чувства. Даже сейчас. Итак, я думал, что Олимпия мертва, так что мне пришлось остановиться и через силу убедить себя в обратном.

Я услышал голос тетушки Грасии: она говорила, что Олимпия не ранена. Но я слышал одни лишь слова без смысла; с таким же успехом она могла просто пересказывать таблицу умножения. Этот случай определенно научил меня многому о трусости. Как можно в чём-то винить человека, когда страх против его воли хватает его за горло и вытягивает все жизненные силы? Пойми, не то чтобы я боялся, что кто-то сейчас выпрыгнет из ниоткуда и выстрелит в меня; в тот момент подобная мысль меня даже не посетила. Я даже не боялся, что он может откуда-то появиться и выстрелить в кого-нибудь из наших. Думаю, я боялся того, что только что произошло (если сможешь найти в этом хоть толику смысла), а не того, что может произойти. Я не хвалю себя за это, но и не виню. Ощущение, будто я перевернулся в лодке, и меня сносит сильным течением, и нет никаких сил плыть.

Мое сознание начало потихоньку просыпаться только после того, как я услышал, что Ирен каркает что-то про дядю Фаддея. Я повернулся к дедушке как раз в тот момент, когда он отпустил высокую ножку кровати и тихонько сполз на пол.

И снова, не волнуйся. Сейчас с дедушкой все в порядке — ну, или по крайней мере в относительном порядке после второго шока за короткое время. Он не лежит в кровати и ругается на нас, за то, что мы послали за доктором Джо. Но все равно я только рад лишний раз увидеть здесь доктора Джо. Он для нас как антисептик. Ох как бы я хотел, чтобы он был здесь вчера вечером.

Не стоит и говорить, что с нами всеми случилось после падения дедушки. Даже Донг Ли, прибежавший наверх вместе с остальными, будто бы спятил — толкал нас подальше от дедушки и все время что-то шептал. Олимпия снова ожила и начала участвовать во всем этом хаосе. Даже пытаться не буду все это описать — все равно не получится. Но когда я скажу тебе, что после мы тут же подняли полуживого дедушку на софу, долго не могли нащупать его пульс и думали, что он умер или умирает, ты поймёшь, почему мы больше ни на что и ни на кого не обращали внимания. Ты поймёшь почему до того, как румянец снова не вернулся на дедушкины щеки, глаза его не открылись, и он не заговорил с нами, уверяя, что все в порядке, мы и думать не смели ни о каких чертовых убийцах, тихонько улизывающих из нашего дома. А у них на это было предостаточно времени. Была уже половина восьмого, когда Крис осознал это и начал кричать, что все опять повторяется, задавал свои любимые риторические вопросы о том, что же мы все делаем, и куда же делся убийца, и так далее и тому подобное — одни эмоции, а толку никакого.

К тому времени дедушка уже сидел на софе, одной рукой обнимая Люси, а другой — тётушку Грасию, которые от страха жутко разыкались. Как только я на них посмотрел, мне в голову пришла замечательная идея. Им — всем нам — прямо сейчас нужна полиция.

Я поделился этой мыслью со всеми и сказал, что сейчас же еду в Квилтервилль за Газом Уилдоком и его помощниками. Я уже выбежал из комнаты, но тут меня позвал дедушка.

— Мой мальчик, — сказал он, когда я снова зашёл в комнату к Олимпии, — ты сказал, что собираешься поехать в город и рассказать шерифу о том, что здесь произошло. А ты сам знаешь, что здесь произошло? Или может кто-нибудь знает? Я — нет.

Если я выглядел так же, как себя чувствовал, то в тот момент я превратился аж в двух дураков.

— Мы слышали выстрел из револьвера, — продолжил дедушка. — Мы пришли в эту комнату, и снова застали Олимпию без сознания. Схожесть событий с предыдущей трагедией, к моему великому стыду, оказалась выше моих сил. Олимпия, дорогая, не выстрелила ли ты случайно из револьвера?

Олимпия приподнялась на подушках, накинула свой милый розовый пеньюар себе на плечи, подняла повыше подбородок и уведомила всех, что до этого момента она никогда в жизни ещё не стреляла из револьвера ни по ошибке, ни целенаправленно, и надеется, что ей никогда этого делать не придётся. В условиях смертельной опасности Олимпия — самый настоящий джентльмен женского рода. Она только что пережила дикий ужас, но все равно находит в себе силы с достоинством опровергать то, что считает скрытым бесчинством с дедушкиной стороны.

Дедушка извинился и спросил, помнит ли она хоть что-нибудь о том, что происходило перед ее обмороком.

Уверен, что мы все подумали, что ничего она не помнит. Но слава Богу мы оказались неправы! Ее рассказ был долог, но смысл его вот в чем:

Сразу после моего ухода она встала с кровати и заперла дверь. После этого она сразу же вернулась в постель. Она лежала там и сетовала на себя за то, что по пути к кровати забыла захватить свои капли. Она потянулась за пеньюаром к изножью кровати, чтобы снова встать, и тут услышала какой-то шум у сводчатого окна — предположительно того, которое я нарочно оставил открытым. Она обернулась и увидела мужчину в ярко-красной маске, медленно отворяющего это окно. Она попыталась закричать, но будто потеряла голос. Она пыталась пошевелиться, но тело не слушалось. Она сказала, что было полное ощущение, что все это просто страшный сон. Она закрыла глаза. Попыталась прочесть молитву. Она забыла как дышать. Она слышала, как медленно, дюйм за дюймом, отворяется окно. Она сказала, что в этот момент что-то щелкнуло у неё в голове. Она подумала: «Так вот что значит смерть». Дальше она уже очнулась и увидела, как мы все толпимся вокруг дедушки на ее софе. Она подумала, что мужчина в красной маске пробрался к ней в комнату и убил дедушку.

Вот и все, что она могла нам рассказать. Она не слышала, как прогремел выстрел. Но этого было достаточно, чтобы пойти и пересказать Газу. Человек в красной маске, который по крыше веранды залез в комнату Олимпии через окно. Он произвел один выстрел и сбежал.

Я спросил у дедушки, можно ли мне теперь поехать в Квилтервилль. Он сказал, что даёт мне полную свободу выбора.

Он очень злится на меня, Джуди. Пока я седлал Дитя Вторника, внутри меня бурлило странное чувство, которое я так до конца и не смог понять. Проехав примерно четверть мили, я наконец понял. Это был страх. Я боялся… боялся за свою жизнь. Луна еще не взошла, а из-за облаков звезд тоже почти не было видно. Я решил срезать через дубовую рощу, и каждый падающий листик, каждая хрустящая ветка были для меня этим парнем в красной маске. Когда я снова выехал на открытую дорогу, он будто бы маячил передо мной. Вот-вот он поднимется и убьет меня… но это оказалось перекати-поле. И только в этот момент до меня дошло, что в ночь, когда убили отца, Крис отказался от поездки в Квилтервилль не потому что Ирен стояла в дверях и скулила.

Мой страх не был основан на совершенно ошибочных рассуждениях. Человек в красной маске сбежал за сорок минут до того, как я выехал в город за шерифом. Если ему нужно было больше времени, и он совершенно не хотел, чтобы кто-то за ним гнался, самое умное, что можно было сделать — убрать меня с дороги. Поезд номер двадцать шесть, идущий на восток, проходит через Квилтервилль в четыре часа утра. Если этот парень хотел на него сесть, ему совершенно не нужны были лишние свидетели. Однако очевидно, у него и в мыслях ничего подобного не было (думаю, мы переоценили его умение планировать наперед), потому что я добрался до города живым и здоровым.

Газ Уилдок к тому времени уже спал, а еще перед сном немного перебрал, поэтому выглядел и чувствовал себя прескверно. Кажется, он думал, что от К‑2 в последнее время слишком много проблем. А еще он был очень раздражен тем фактом, что Олимпию не убили, и совершенно не понимал, зачем мы его тогда решили побеспокоить. А узнав, что, насколько мне известно, нас в ту ночь даже не ограбили, он сказал, что умывает руки и начнет разбираться только утром.

Я поехал к Алу Редди и попросил его открыть станцию, чтобы послать телеграмму доктору Джо. Затем я одолжил у Ала пистолет и помчался домой. К приезду на ранчо страх из меня почти испарился, чего нельзя было сказать о Крисе.

Увидев меня в дверях одного, Крис пустился в свои фирменные негодования. Он не упустил сладостной возможности сказать, что ничего другого от меня и не ожидал. Я как мог отвечал на его колкости и начал уже закипать, когда понял, что за этим гневом Крис пытается спрятать свой страх. Я взял себя в руки и спросил его, не нашли ли они чего-нибудь важного в мое отсутствие. На мгновение он будто превратился в Олимпию:

— Достаточно важное, чтобы убедиться, что в нашем доме оставаться небезопасно до тех пор, пока мы не найдем человека, который, по всей видимости, настроен уничтожить семью Квилтер.

 

III

После того, как я уехал в Квилтервилль, дедушка с Крисом и тетушкой Грасией снова тщательно обыскали весь дом.

Двери всех спален вновь были заперты снаружи, прямо как в ночь смерти отца. И те же двери остались открыты, то есть на чердак и в ванные комнаты. Правда в этот раз дверь в спальню отца была заперта, а дверь Олимпии открыта нараспашку (скорее всего потому, что тот парень в спешке убегал из ее комнаты. Но тут кое-что есть: сразу после выстрела мы все (кроме Ирен с Крисом, они пробежались по нижнему этажу и по парадной лестнице) тут же помчались наверх по задней лестнице. Разве он не должен был на кого-нибудь из нас наткнуться? Комната Олимпии самая дальняя по коридору от чердака). Семь ключей лежали на прикроватной тумбочке Олимпии, прямо как в ту ночь в комнате отца.

Веревка, все та же, для сушки белья, которую мы отнесли обратно на чердак, лежала на полу в спальне Олимпии. Но она не была привязана ни к ножке кровати, ни к чему-либо еще. Она просто лежала там, рядом с изножьем кровати.

Пуля от пистолета прошла через стену примерно в трех футах над подушками Олимпии. Очевидно, он в нее целился, но промахнулся.

Все в комнате Олимпии было на своих местах. Точно так же, как и в комнате отца: ни одного передвинутого стула, ни одного открытого ящика.

Под сводчатым окном на полу лежала приличного размера маска, грубо вырезанная из ярко-красного сатина. Так что, несмотря на мою уверенность в обратном, последними словами отца перед смертью, скорее всего, действительно была «красная маска».

Итак, что мы имеем на сегодняшний день. Первое — запертые двери: можно бесконечно муссировать эту тему, чем мы до сих пор и занимались. Но наконец их можно сложить в две гипотезы. Либо этот парень замыслил что-то, о чем пока никто из нас не догадался, либо он сумасшедший маньяк, и отсутствие цели во всех его действиях сбивает нас с толку и одновременно спасает его шкуру.

Лично я за вторую теорию — все дело рук маньяка. Умный человек мог запереть всех нас в своих комнатах в первую ночь. Но ни один здравомыслящий человек ни за что не пойдет на такой риск еще раз, тем более, чтобы запереть пустые комнаты. Ему нужно было снова собрать все ключи из дверей при том, что изначально он залез к нам в дом через окно Олимпии. Если бы ему хоть что-то было известно, он наверняка бы знал, что никого из нас не было в комнатах, которые он так аккуратно запирал. Но он в точности повторил свое первое представление: даже оставил открытыми чердак и ванные, а дверь в комнату жертвы — нараспашку.

А эта веревка вообще похожа на бред сумасшедшего. Притащить ее в комнату Олимпии и оставить там просто так.

Однако, думаю, что даже потеря рассудка не заставит маньяка упустить свою главную цель. Но вот промахнуться аж на три фута, стреляя в человека без сознания, уж точно какая-то несусветная дикость.

То, что в комнатах отца и Олимпии ничего не было тронуто, говорит только об одном: единственный мотив — хладнокровное убийство. Как сказала на допросе тетушка Грасия, можно предположить, что у отца был враг. Но пока мы не решим, что этот человек поставил себе цель стереть с лица земли семью Квилтер, что, без сомнения, делает его самым настоящим маньяком, мы не можем даже представить себе, что у Олимпии есть тот же враг, что и у отца — или вообще хоть какой-нибудь враг.

Маска вырезана из ярко-красного сатина. В длину она около двенадцати дюймов, а в ширину около десяти. Есть два небольших отверстия для глаз. По бокам привязаны веревочки из того же сатина. Эти веревки были завязаны сзади, видимо так маска крепилась к его лицу. Должно быть он сверху стянул ее с себя и случайно уронил, когда вылезал из окна.

Все мы, за исключением Криса, уверены, что на этот раз он точно улизнул из окна. Это было чертовски рискованно — бежать по покатой крыше к сточной трубе и спускаться по ней в такую темную ночь, какая была вчера. Я бы не стал пробовать даже средь бела дня. Но должно быть этот парень — кто-то вроде циркача, потому что ему не просто надо было слезть с крыши, но и залезть на нее по сточной трубе. Мы с Крисом тщательно изучили все возможности нашей веранды. Сточная труба — единственное, по чему можно было залезть на крышу. Старая решетка с южной стороны уже совсем прогнила и сразу же рассыпалась бы под весом.

Возможно мне следует еще немного рассказать об обыске дома, который провели дедушка с тетушкой Грасией и Крисом. Они все осматривали очень систематически. В этот раз и про крышу не забыли. Все три входные двери были заперты, что для нас сейчас уже обычное явление. Каждое окно на нижнем этаже было закрыто изнутри. Двери погреба были заперты. Когда я вернулся из города, мы с Крисом еще раз осмотрели весь дом. Там никто не прятался.

Вот что Крис думает по поводу моего аргумента про сумасшедшего маньяка: он настаивает, что только человек, обладающий острым умом, может дважды в точности повторить одну и ту же сцену и при этом оба раза обвести нас всех вокруг пальца. Конечно, любой рисковый дурак с легкостью мог вчера смыться. Снег растаял, начались заморозки, и земля настолько затвердела, что на ней просто невозможно было оставить следов. Поэтому, если не брать в расчет сложности со спуском с крыши по сточной трубе, то побег был весьма несложным. Однако мы точно знаем, что в первый раз он сбежал не через крышу веранды. Тогда на снегу не было ни единого следа. Следовательно, Крис думает, что этот парень вчера все-таки воплотил в жизнь хитрый план, которым ему не удалось воспользоваться после убийства отца. Это настолько логично, что мне почти стыдно за то, что я с ним не согласен. Веревка, запертые двери и красная маска несомненно говорят о том, что оба раза к нам приходил один и тот же человек.

Все сейчас начинают задаваться вопросом, а не ошиблись ли мы насчет следов в ночь смерти отца, и может быть все-таки проглядели какую-то едва заметную полосочку отпечатков на снегу. Наша сообразительная малышка Люси предположила, что в тот раз он мог уйти на ходулях! Я знаю, что там не было никаких следов. Нам нужно сейчас придерживаться только того, что мы точно знаем, иначе так никогда ни к чему и не придем. Раз этот человек в ночь убийства отца не покидал наш дом, он должен был там остаться. До прошлой ночи я был уверен, что раз мы его не нашли прячущимся в доме, то он, как сказала тетушка Грасия, совсем и не прячется. Или, говоря прямо, этот человек — один из нас.

Но прошлой ночью все мы сидели в обеденном зале за столом. Донг Ли нас обслуживал. Вот и все. Это не мог быть кто-то из нас. Следовательно, он все-таки прятался где-то в доме.

Все это, кажется, наделяет этого человека супермозгом и абсолютной вменяемостью. Но как по мне, это в равной степени может говорить о коварстве сумасшедшего и удачливости дурака. Когда мы поймем, что он сделал и где был в первый раз, ставлю десять акров К‑2, что за всем этим мы не найдем никакой глубокой проработки или гениального плана. Ставлю те же десять акров на то, что мы обнаружим что-то настолько простое, что мог бы придумать ребенок, и настолько прозрачное, что мы смотрели прямо сквозь это и ничего не замечали. Иногда мне кажется, что все это стоит у нас прямо перед носом, просто мы не знаем, под каким углом нам на него нужно посмотреть.

Да, сейчас кажется более важным узнать, как смотреть, а не на что смотреть. Ты знаешь, что тетушка Грасия у нас настоящая волшебница и может найти в доме любую потерянную вещь; она всегда говорит, что нужно не искать, а думать. Так что сейчас, чтобы прийти к ответу, нам нужно не заглядывать по сто раз под кровати или в мешки с яблоками, а думать. Несмотря на мою обычную сообразительность, в голову мне приходили лишь какие-то идеи о потайной двери на чердаке; но пока найти ничего подобного не удалось.

Оба раза мы давали этому парню достаточно времени, чтобы он мог им распорядиться, как душе угодно. Но поскольку мы все-таки более или менее цивилизованные существа, не очень уж привыкшие к трагедиям, думаю, что не стоит судить нас за не отлаженные импульсивные действия во время подобных происшествий; в первое время тебе и в голову не приходит начать погоню за преступником.

А вот Газ с братьями совсем не подвержены никаким сантиментам. Они приехали во всеоружии около девяти утра этим утром и тут же пустились осуждать нас за то, что мы возились с Олимпией и дедушкой вместо того, чтобы сразу начать искать мерзавца. Замечание Криса о том, что он первым делом подбежал к окну в комнате Олимпии и ничего там не увидел (человек в тот момент мог находиться уже под крышей), никак не помогло.

— Конечно, конечно, — сказал Газ. — Смотреть из окна — все отлично. Но сколько же вы на этот раз ходили вокруг да около и обсуждали произошедшее, прежде чем кто-то догадался выбежать за тем, кто… кто совершил убийство?

Позже он смягчился и сказал, что поскольку он представляет закон в Квилтер-Кантри, он сделает все, что в его силах. Однако он добавил, что, учитывая все обстоятельства и упущенное время, мы не можем от него ожидать очень многого.

Тетушка Грасия предложила на время делегировать как минимум двоих человек, чтобы они охраняли наш дом.

Газ сказал:

— Вы бы хотели, чтобы они оставались внутри дома или снаружи, мисс Квилтер?

Пыталась ли она в тот момент казаться смешной, я не знаю. В общем-то мне все равно. Думаю, это настоящее облегчение. Теперь, когда мы все знаем, что ни один из нас не имеет отношения к этому делу, мне действительно совершенно плевать, что думают люди.

Уилдоки первым делом устроили с нами беседу — с нашей стороны, конечно же, выступал дедушка. Затем они ходили по дому часа два и устроили целое представление из обыска комнаты Олимпии. Она все еще не встает с постели, так что мы, насколько могли, обуздали их энтузиазм осмотреть все в мельчайших подробностях; например, уговорили их пока отложить на время извлечение пули из стены. Перед уходом Газ сказал, что посмотрит, может быть сможет направить к нам пару своих ребят на несколько дней. Пока что никто не пришел, так что, видимо, он посмотрел и понял, что ничего сделать не может.

Только ради Бога, Джуди, не беспокойся о нашей безопасности. В отличие от Газа мы еще можем что-то сделать. Мы с Крисом вместе будем всю ночь охранять дом. Мы отказались от нашей традиции кормить Чтотку и Кипера под кухонным навесом. Все двери в доме заперты от погреба до чердака. Свежий воздух мы получаем через каминные дымоходы, наши силы… ну ты поняла. Никаких шуток, все это очень важно.

Думаю, что на сегодня все. Ну еще прости и все такое за дурацкое письмо, что я написал тебе вчера. И Джуди, прошу, не забудь послать за Люси. Если нам все же удастся получить денег с отцовской страховки, я подумаю над тем, как бы вывезти отсюда дедушку хотя бы на пару недель. Люси с дедушкой — единственные, о ком я сильно беспокоюсь. Остальные вроде бы и сами неплохо справляются. Олимпия, уверен, снова придет в себя, как только вернется дядя Финеас. Слава Богу, что в этот раз он точно сможет остаться.

Твой любящий брат,

Нил