Все плыли, держась за край кузова. Только Маша сидела, вернее, лежала в нем — лишь ее голова в туго натянутом берете, из-под которого торчали короткие темные пряди, виднелась над расщепленным краем борта. Маша смотрела в воду, туда, где плыл старшина. Иванову он не был виден, но голос его был слышен хорошо.

— Давай, давай! — торопил старшина.

Внимая его приказу, Иванов старательно выгребал свободной рукой.

Еле приметный, размазанный свет скользнул по глянцевитой волне перед самым лицом. И в тот же миг — еще, еще.

Трассирующие пули летели так низко, что отсвечивали на изгибах спокойных волн. Сзади, со стороны берега, донеслась пулеметная очередь.

Желтоватые огни проплясали над головами, унеслись куда-то в темное море.

И только когда вновь установилась тишина и стал слышен лишь плеск волн да позади, у конца кузова, сопенье Васюкова — видать, не очень искусного пловца, — Иванов уловил какой-то сдавленный звук.

Он не сразу понял, что это — Маша.

Подтянувшись на руке к борту, позвал:

— Маша!

Но девушка не отвечала.

— Маша! — окликнул он вновь.

Но и на этот раз она не отозвалась. На фоне звездного неба, у противоположного Иванову борта кузова был виден ее затылок, прикрытый плотно надвинутым беретом, узкие плечи, обтянутые намокшей гимнастеркой.

Подстегнутый тревожной догадкой, Иванов оттолкнулся от борта, проплыл мимо Васюкова назад, огибая кузов. Волна с нахлеста ударила в щеку.

Позади кузова, держась обеими руками за него, старательно колотил воду ногами Петя. Видно было — парень совсем не умеет плавать. Мокрые волосы облепили его лоб. Жмурясь, Петя отплевывался, шумно фыркая.

— Не брызгай, пехота! — крикнул ему Иванов.

Заплыв на левую сторону кузова, он не нашел там старшины. Только прокатывались, чуть пошлепывая в доски, медлительные волны. Неужто одного из всех нашла старшину фашистская пуля?

Над краем борта Иванов увидел склоненное лицо Маши. Она, словно оцепенев, смотрела вниз, в воду. Хотя стояла безлунная ночь, но волны еле приметно отсвечивали, и в этих едва уловимых отсветах можно было заметить влажный отблеск на ее лице. Слезы или брызги волн?

Каким-то новым для него чутьем Иванов понял, что говорить сейчас ничего нельзя, что Маше будет от этого только больнее…

— Давайте в кузов! — крикнул Иванов Васюкову и Пете и, подождав, пока оба заберутся туда, последовал за ними.

— А где ж старшина? — удивился Петя.

— Не понимаешь? — с упреком ответил Иванов вполголоса.

— Эх, был человек, и нет человека… — заговорил Васюков. — А человек был стоящий…

Приблизив лицо к лицу Васюкова, Иванов кивком показал в сторону Маши. Васюков без слов понял его, замолчал.

Молчали все. Но в эту минуту каждый по-своему думал о старшине.

Четыре человека в разбитом кузове полуторки, плывущие в ночном море… Кузов основательно осел, хотя его и поддерживали и не дали бы потонуть две туго накачанные автомобильные камеры и бочка. Край борта теперь возвышался над водой не больше, чем на ладонь. То и дело какая-нибудь волна из тех, что порезвей, перехлестывала через него. Впрочем, в кузове и без того было полно воды — она в первые же минуты набралась через многочисленные трещины в досках и отчерпывать ее было бы бессмысленно.

Новая беда — холод, хотя и тепла черноморская вода в июле. Босые ноги стыли — приходилось постоянно шевелить ими. Особенно скверно чувствовал себя Васюков, его била крупная дрожь. Видать, не по возрасту ему было это ночное купание.

Но раньше него не выдержал Петя:

— Околеешь тут! Сколько можно в воде! Зря мы…

— Эх ты, пехота! — бросил Пете Иванов.

— Что — пехота? — вмешался Васюков. — Она не хуже тебя воевала! — И обернулся к Пете — А ты терпи, как бойцу положено!

— Да я терпел бы, Харитон Матвеич, если б на сухом…

— Терпи и тут. Найдут нас свои.

— Да где они? Бултыхаться нам здесь, пока не потопнем…

— Хватит тебе! — Васюков снизил голос до шепота. — Девушки постыдись.

Они пытались стоять в кузове, чтобы не быть все время в воде, но едва начинали подыматься, как кузов тотчас же погружался, уходя вглубь.

Единственная доска плавала в кузове, постукивая о борта. Еще на берегу ее забросил туда старшина. Иванов положил доску на угол кузова, предложил Маше:

— Садись. Все посуше.

Маша молча села. По-прежнему, чуть сгорбившись, стала смотреть вниз, в темную колыхающуюся воду.

Сколько минуло после того, как они покинули берег? Час, два, три?.. Вокруг пустынное ночное море. Ни огонька, ни звука. Только монотонный шелест волн да мерцание далеких звезд на сине-черном небе. Поглядывая на звезды, Иванов пытался определить: «Каким курсом нас несет? Туда бы, где наши корабли ходят…»

Понемногу светлело. Бледнее, расплывчатее делались звезды, приметно белел дальний край неба — коротка летняя ночь. Теперь, когда довольно ясно обозначился восток, Иванов уже точно определил: их уносит на юг, в просторы моря. Все дальше от врага. Но ближе ли к своим?

Поднявшийся перед рассветом легкий ветерок утих, волны, и без того небольшие, становились все меньше, меньше… И вот уже только чуть приметная рябь морщинит воду. Штиль…

С каждой минутой, по мере того как наливался светом восточный край неба, вода меняла свою окраску. Из синевато-серой сделалась матово-стальной. Потом на нее пал розоватый отсвет. И вдруг она заиграла золотистыми блестками — из-за горизонта выглянуло солнце. Оно подымалось быстро, сгоняя с поверхности воды последние ночные тени. И вот уже все море, от края и до края, засверкало. День…

Иванову показалось, что вода, в которой он сидел почти по пояс, сразу потеплела, как только показалось солнце. Он порядком продрог: шутка ли — провести в воде половину ночи, хотя бы и ночи короткой, летней.

Не меньше продрогли и остальные. Совсем посинел худенький Петя. Согнулся от холода терпеливый Васюков. Подрагивала зябко Маша.

«Поглядеть вокруг, теперь далеко видно…» Иванов привстал. Но едва поднялся, как кузов, почти полный воды, пошел вниз. Но и за немногие секунды, пока Иванов стоял во весь рост, он успел увидеть: со всех сторон — беспредельная гладь. Никаких признаков берега. Пустынна поверхность воды — только мириады слепящих солнечных «зайчиков» пасутся на ней.

Щурясь, он продолжал всматриваться.

Вечером от херсонесского берега многие пускались в море кто на чем. Еще раньше кое-кому удалось уйти из окраинных севастопольских бухт на немногих уцелевших катерах, баркасах, шлюпках. Где теперь все это?

…Солнце уже совсем высоко. Ни облачка. Ни дуновенья ветерка. Пересохли губы. «Эх, попить бы…» Невольно глянул вниз: возле груди плещется вода. Сколько угодно воды. Изумительно прозрачной. Прохладной. Только нагнись. Да в рот ее не возьмешь.

Издалека донесся тонкий, надрывно-ноющий звук. Он нарастал. С противоположной солнцу стороны в голубой пустоте неба невысоко над водой мелькнула черная точка. Она быстро росла, превращаясь в горизонтальную черточку. Самолет! Свой или немецкий? Если свой — посигналить ему…

— Немец! — во все горло гаркнул Иванов. — Ложись! — и припал головой к краю борта. Но увидел: Маша осталась на своей доске-поперечине, сидит безучастно, как сидела.

— Ты что?! — схватил он ее за руку. — Жить надоело?

Маша соскользнула с доски, глянула на него удивленно и, как показалось, даже гневно.

Вой самолета нарастал. Иванов глянул вверх: «мессер»!

Немецкий истребитель пролетел над ними совсем невысоко, почти на бреющем. Вой его мотора затихал. Разворачивается, возвращается, чтоб обстрелять? Нет… Ушел.

— Наше счастье! — повеселел Иванов. — Немец нас за покойников принял!

Никто не отозвался на его шутку.

Звук мотора «мессершмитта» совсем потерялся вдали. И снова тишина. Только равномерные всплески крохотных ленивых волн…

— Не бойсь, теперь не прилетит! — шутливо толкнул Иванов в бок Петю, который все еще опасливо глядел вслед исчезнувшему «мессеру».

Но сам Иванов не совсем был убежден в том, в чем хотел убедить Петю.

То, что немецкие самолеты, которых совсем не было слышно с утра, вновь появились, было тревожным признаком. Вряд ли немцы сегодня летают от берега дальше, чем вчера. А вот не ближе ли берег теперь, чем на рассвете? Может быть, плывущий кузов попал в одно из течений, которых так много в море, и оно влечет его обратно? Может быть, ветер втихомолку сыграл злую шутку… А что это за пятно на горизонте, в стороне, противоположной солнцу, — серое, расплывчатое?.. Что-то горит? Какой-нибудь наш корабль? Или дымят севастопольские пожары? Значит, берег стал ближе?

Где-то в стороне опять провыл самолет. Не разглядеть — летит со стороны солнца. Ушел…

Нет, не ушел! Нарастает зловещий, с перезвоном, вой.

Снова все прижались к бортам, опустились в воду до плеч. Но вода не броня…

В слепящем полуденном небе Иванов взглядом пытался поймать летящего врага. Пикирует? От сердца отлегло: пролетел. Наверное, и этот немец не рассмотрел, что в кузове люди.

Продержаться бы незамеченным до ночи. Она укроет. Ну, а дальше? Противник, наверное, уже по всему побережью вышел к морю. Значит, корабли не придут.

Странное состояние испытывал Иванов, наверно, такое же, как и остальные. Оттого, что он уже много часов находился в воде, все тело наполнялось ознобом. Но люто палящее солнце и невозможность хотя бы единым глотком освежить давно пересохшее горло наполняли голову сухим звоном. Хотелось и вылезти из воды, и оставаться в ней…

Он поглядел на Петю, понуро сидящего рядом. Не привык парень к морской воде. Закрыл глаза. На лице — ни кровинки. Видно, и свет ему не мил. Васюкову тоже не легче, хотя виду не подает. Маша приникла к доске, положив голову в туго натянутом берете на согнутую руку, полуприкрыты глаза, лицо не то что спокойное, а какое-то окаменевшее. Словно не чувствует, не видит она ничего — ни жары, ни того, что вода колышется вокруг ее босых ног. С той минуты, как погиб старшина, кажется, и губ не разомкнула. Да и остальные молчат. Понятно. На то, чтобы выговорить слово, силы надо. Однако молчать — еще тягостнее.

Иванов решил подбодрить товарищей.

— Считайте, друзья, нам повезло, — начал он, с трудом ворочая языком в пересохшем рту. — Фрицы списанными нас считают, а мы живы. До ночи в дрейфе пробудем, а стемнеет — парус сладим. И возьмем курс на Сочи. Курорт мировой. Ты, Петя, в Сочи бывал?

— Нет, — буркнул Петя.

— А ты, Васюков?

— Не ездили мы по Сочам.

— Эх, городок — райский! — Иванов уже вошел в роль. — Пальмы! Шашлычные! Пляж! А народу на нем, как на танцплощадке. В море войдешь, обратно — некуда. Вот так и сиди в воде, как мы сейчас.

— Врешь ведь! — улыбнулся Петя.

— Попробуй докажи, что вру! — Иванов пристально посмотрел на Петю. — Я лично наблюдал. Которые нерасторопные — факт, из моря на пляж не выберутся. Так и ждут, пока публика поразойдется.

— Лих ты травить! — вдруг вмешалась Маша.

«Заговорила! — обрадовался Иванов. — Первый раз за все время заговорила!»

— Откуда знаешь, что травлю?

— Да я сама сочинская.

— Вот здорово! На бережок ступим — сразу к тебе в гости!..

— Лодка! — вдруг оглушительно прокричал Петя.

— Это у вас в деревне лодки, а на море — шлюпки! — не удержался Иванов, чтобы не поправить. — Где видишь?

В той стороне, где высоко в небе стояло солнце, едва различалось на воде, в буйстве сверкающих бликов, темное пятнышко. Иванов присмотрелся: действительно, что-то плывет.

Сорвав с головы бескозырку, Иванов просигналил. С неизвестного суденышка не ответил никто. Нахлобучив бескозырку потуже, Иванов перемахнул через борт кузова.

— Куда ты, парень? — хриплым баском крикнул Васюков.

— Ждите! Пригоню!

То ли от усталости, то ли от волнения Иванову казалось, что плывет он невыносимо медленно, что проплыть предстоит не две сотни метров, как показалось вначале, а добрый километр.

Разозлился на себя: «Да я ж на заплывах первые места брал!» Сильнее заработал руками, но сразу же почувствовал, что выдыхается. Пришлось сбавить темп.

Но вот уже близок — то приподнимется над волной, то закроется ею — невысокий дощатый борт, окрашенный в зеленоватую краску, белые цифры возле носа. Не шлюпка это — небольшой, с наращенными у кормы бортами барказ. Таких немало шмыгало в севастопольских бухтах. Наверное, один из тех, на которых вчера уходили от немцев в море. Но почему на нем никого нет?

До барказа осталось метров пять. Теперь уже отчетливо видно: сидит глубоко. Не будь сейчас штиль — давно захлестнуло бы.

Барказ медленно разворачивало с кормы на борт, и теперь его можно было хорошо разглядеть, особенно когда очередная волна легонько приподымала его. Он влажно поблескивал бортом на солнце, кое-где на досках обшивки из-под зеленой краски белели полоски свежего дерева, словно поклевано. Осколками или пулями?

Еще бросок, еще…

Уже под бортом. Ухватился за него:

— Эй, на барказе!

Только всплеск волны ответом.

Подтянувшись на руках, заглянул в барказ. Дно залито водой. На нем возле мотора, в корме, матросская тельняшка. Нет, не просто тельняшка — спина! Человек лежит ничком.

Рывком перевалил через борт. Барказ на миг чуть накренился. Хлюпая босыми ногами по воде, поспешил к лежавшему.

Нагнувшись, взял за плечи, повернул лицом вверх… «Одногодок мне, наверное… Года двадцать три, не больше…» Только сейчас Иванов заметил, что тельняшка порвана на боку и под нею белеет бинт с расплывчатыми бурыми пятнами. Вода не смыла крови. Убит… Впрочем, Иванов понял это сразу же.

«Наверное, с самолета обстреляли…» Иванов огляделся. Были ли на барказе еще люди? Что стало с ними? Может быть, бросились в воду, чтобы отплыть, спастись от обстрела, и не спаслись?

Воды на дне примерно по щиколотку. Иванов обратил внимание, что несколько пробоин аккуратно заделаны изнутри клочьями синей матросской фланелевки, обрывки ее лежат на днище. Там же приметил нож-штык от самозарядной винтовки, без ножен, набухшую от воды бескозырку с надписью «Черноморский флот», карабин с оборванным ремнем и дубовый, с овальными донцами бочонок — шлюпочный анкерок для питьевой воды. Не утерпел, схватился за него. В анкерке бултыхнуло. Есть вода! Присел на корточки, дернул пробку, приподнял анкерок. Глоток, другой… Вода! Вода — хоть и теплая, нагретая солнцем, в другое время не взял бы и в рот такую, — она показалась изумительно вкусной, пресная вода, которую можно пить…

Но где-то на втором или третьем глотке спохватился: «А Маше, Васюкову, Пете?» Нестерпимо хотелось глотнуть еще, но заставил себя оторваться. Бережно ввернув пробку, поставил анкерок на прежнее место.

Поискав взглядом среди зеркально сверкающих волн, нашел кузов — тот был едва заметен над водой. Было видно: Петя и Васюков орудуют доской, пытаясь подогнать кузов к барказу, а Маша размахивает беретом, что-то кричит.

Быстро еще раз пробежал глазами по барказу. Пара весел, принайтовленных изнутри вдоль бортов, мотор на корме… Исправен ли? Есть ли горючее?

Помахав бескозыркой друзьям, вытащил весла, вставил их в уключины и погнал барказ навстречу кузову.

Когда кузов и барказ поравнялись бортами, Маша сразу же схватилась за свою сумку:

— Здесь раненый?

— Убитый… — пояснил Иванов.

Все помолчали. Каждый из них мог бы сейчас лежать в воде вот так…

Первым нарушил молчание Васюков:

— И схоронить негде…

— По морскому обычаю похороним, — откликнулся Иванов. — Только попейте сперва.

— Есть вода? — встрепенулись все. — Где?!

— Вот! — Иванов хлопнул ладонью по округлому боку анкерка.

Все перебрались на барказ. Утолили жажду. Анкерок с остатками воды был отдан на сохранение Маше. В корме нашелся свернутый кусок замасленного брезента, которым, наверное, накрывали мотор во время стоянок. Брезентом обернули, насколько хватило, тело погибшего моряка. Перед этим Иванов осмотрел карманы брюк погибшего в надежде обнаружить какие-либо документы. Но отыскал только самодельную зажигалку из винтовочного патрона да промокший пустой кисет, на котором голубым по коричневому было вышито «Оксана» и рядом — цветочек.

Всех огорчило отсутствие груза, который можно было бы привязать, как полагается, к ногам умершего. Без груза тело будут носить волны, и не будет ему покоя…

Но тут Васюков предложил, показав на кузов, который еще болтался на волне возле борта барказа:

— А положим этого бедолагу сюда. Вроде гроба ему послужит…

Надели на умершего намокшую бескозырку, найденную в барказе, переложили тело в кузов. Иванов оттолкнул кузов и обнажил голову. Сняли пилотки Васюков, Петя, сняла и Маша свой берет.

Прощай, неизвестный товарищ… Прости — не смогли схоронить тебя по морскому закону, чтобы глубины стали твоей могилой. Может быть, повстречается твоя плавучая гробница с каким-нибудь нашим кораблем, и тогда будет исполнен перед тобой последний долг, как положено его исполнить. А пока — пусть плещут вокруг тебя волны родного Черного моря, пусть омывает тебя его прозрачная вода. И пусть светит тебе в последний раз жаркое наше солнце…

Кузов некоторое время плыл рядом с барказом, словно не хотел отставать, потом волна стала относить его.

По всем признакам берег был недалеко — снова несколько раз слышался в стороне зловещий, с подвывом, гул авиационных моторов. Не было сомнения — летают немцы.

Самым главным сейчас было — уйти подальше в открытое море. Иванов, которого после гибели старшины все признавали как бы за командира, посадил на весла Петю и Васюкова, приказав держать наперерез волнам, катящим к еще не видному берегу. Маше поручил следить за воздухом, а сам присел к мотору: «Может, запущу?»

Хотя был он по специальности не моторист, но приходилось, когда на бронекатере служил, и с моторами дело иметь. Не то чтобы по обязанности, а так, интересовался, во время ремонта Мансуру помогал. На бронекатере моторы — звери, не то что эта кроха на барказе. Что здесь? Двухцилиндровая десятисилка, работает на соляре. Был бы здесь Мансур… Ему любой мотор — раз плюнуть. Да что ж… Придется без Мансура. Матросская смекалка поможет.

Он довольно быстро определил, что мотор исправен, только один проводок, ведущий от магнето к головке цилиндра, перебит пулей. Устранить повреждение не составляло труда. Горючее в баке имелось. Вдобавок в корме стояла непочатая канистра.

Вскоре после того как Иванов занялся мотором, тот фыркнул, фукнул из-под кормы в воду голубым дымком и бойко затутукал. Иванов скомандовал:

— Убрать весла!

Оставляя за кормой пенный след, барказ, чуть подскакивая носом на встречной волне, резво пошел вперед.

Планы Иванова были просты — уйти как можно дальше от берега, туда, куда уже не залетают немецкие самолеты. Если бы хватило горючего — напрямую, серединой моря, дойти до Кавказского побережья…

Похоже, счастье улыбнулось им. Есть на чем плыть, есть чем утолить жажду. Правда, воды мало. Передавая анкерок Маше, Иванов строго наказал ей: «До вечера — никому! И мне не давай, если потребую».

Только так, лишь жесткая экономия — бесценно дорогим может стать глоток, даже капля воды, если плавание затянется.

Иванов прикинул: при условии, что все пойдет благополучно и хватит солярки, потребуется около суток, чтобы дойти до восточного берега. Это если будет строго выдержан курс. Но на барказе нет даже компаса. Определяться придется на глаз — по солнцу, по звездам. Не мудрено и сбиться с курса… Да и с харчем худо. Возле мотора обнаружен тощий вещевой мешок. Наверное, на барказе был и кто-то из пехотинцев. В мешке, в паре запасных чистых портянок, несколько ржаных сухарей. Но мешок лежал на дне, сухари размокли в воде, набежавшей из пробоин, превратились в соленую хлебную кашицу. Маша выложила эту кашицу на солнышко подсушить. Иванов позволил взять по щепотке, но лучше бы не брать: голод не утолили, а пить от соленого захотели люто, пришлось разрешить еще по глотку из анкерка…

Звук летящего самолета прервал размышления. Иванов мгновенно застопорил мотор, успев крикнуть:

— Ложись!

Бросился между Петей и Васюковым к доскам борта, пахнущим влажным разогретым деревом и масляной краской. В уши ударил резкий свист воздуха, разрезаемого крыльями, и рассыпной грохот пулеметной очереди. Где-то возле борта пронзительно взвизгнула пуля. Стук пулемета прекратился и сразу же вверху взревел мотор, звук его стремительно удалялся. Но через несколько секунд самолет появился уже с другой стороны. Теперь Иванову было видно — «мессершмитт» делает новый заход на барказ. Немецкий летчик не выключил мотора, как сделал это в первый раз, чтобы погасить скорость и получше рассмотреть обнаруженное им суденышко. Неужели заметил, что в барказе — живые? Тогда не успокоится…

Описывая широкий круг, «мессершмитт» приближался. Надсадный вой его мотора заставлял сжиматься всем телом.

Чем защититься? Иванов увидел: Васюков приподымается, берет наизготовку карабин…

— Лежи! — крикнул ему Иванов. — Лежи! Не обнаруживайся!

Но Васюков не лег, а с колена целился вверх…

Сорвав с себя подсохшую фланелевку, Иванов плеснул в нее из канистры соляркой, поддел фланелевку концом весла, вынес за борт, чиркнул зажигалкой. Повалил дым. Он бросил на пламя пустой, еще влажный вещмешок — тот, в котором были найдены сухари. Дым повалил гуще.

А «мессершмитт» тем временем снова пронесся над барказом, прогремела пулеметная очередь…

«Мессершмитт» сделал еще один заход. Он пролетел совсем низко, но уже не стрелял. Очевидно, летчик, увидев дым, решил, что поджег барказ и больше тратить патронов не захотел.

— Отбой! — Иванов встал.

Поднялись Маша, Петя. Васюков аккуратно поставил карабин на предохранитель.

Подождав, пока совсем затих звук улетающего «мессершмитта», Иванов, шевельнув веслом, сбросил в воду чадящие обгорелые тряпки: дым, при виде которого пилот «мессершмитта» потерял интерес к барказу, теперь мог привлечь внимание других немецких летчиков.

Сдвинул бескозырку на затылок:

— Считайте, друзья, нам крупно повезло! Два налета и ни одной пробоины. Фриц этот еще без квалификации. Не успевает Гитлер кадры готовить, шибко много мы у него их перещелкали. Ты, товарищ Васюков, сколько посшибал?

— Не считал, — ответил Васюков шуткой на шутку.

— Ну, а теперь — курс зюйд, вперед до полного! — скомандовал Иванов сам себе.

Заработал мотор. Барказ, только что безвольно подставлявший борта ленивым волнам, теперь снова резал их, чуть подскакивая. На юг, на юг, пока только на юг, дальше от берега. А потом повернуть к побережью Кавказа.