Солнце уже перевалило далеко за полдень, когда Иванов переложил руль влево. Теперь солнце было почти за спиной, барказ шел на восток.

Равномерно постукивал мотор, всплескивала, шелестела волна под бортом, негромко шумел бурунчик за кормой. Мотор не ахти какой сильный, барказ двигался медленно, но все-таки шел, шел к далекой, родной, свободной от врага земле.

Опустилось за кормой за дальний край подернутого прозрачной дымкой горизонта солнце. И сразу повеяло вечерней прохладой. Менее мучительной стала жажда. Зато сильно давал себя знать голод.

Море по-прежнему было спокойным. Чуть ощутимый ветерок, оживший после захода солнца, катил еле приметные волны. Стало зябко. Маша съежилась в носовой части барказа, на рундучке. Возле нее, присев на днище, прикорнул и Петя, прижав спину к внутренней стороне борта. Нахлобучив пилотку потуже до самых ушей, охватив руками колени, рядом с ним пристроился Васюков. Только Иванов по-прежнему сидел на корме, держа штурвал и следя за работой мотора.

На небе то тут, то там проступали звезды. После захода солнца только они могли служить ориентирами. Иванов посматривал на них, сверяя курс, но все время ловил себя на том, что глаза закрываются. Протянул руку за борт, окунул ладонь, смочил лоб. Может, станет полегче…

Вторая ночь в море, и снова без сна. Почти не довелось поспать и в прошлую ночь. Вдвоем с Василем держали позицию в Инкермане, высоко на скале, в полуобрушенной пещерке, где в старину была одна из монашеских келий. Внизу, в долине, в густой тьме, искры трассирующих пуль пролетали откуда-то наискось. Всматривались с Василем: не обошел ли немец? В той пещерке они только вдвоем… Василь, Василь, что с тобой сейчас?..

Как ни боролся с усталостью, она все более властно давила на веки. Надо хоть немножко поспать. Но кто сменит у штурвала? Самый надежный — Васюков. Да жаль старика. Пусть подремлет.

Позвал Петю. Посадил его на свое место, предупредил:

— Если мотор забарахлит — сразу дай знать!

Поучил минутку, как управляться со штурвалом, показал:

— Видишь вон ту звезду? На нее и держи. Не потеряй.

— Куда она денется! — ответил Петя. — С неба свалится, что ли? Не потеряю.

Едва Иванов присел к борту, на то место, где только что сидел Петя, как сразу окунулся в непроницаемый сон.

Сколько он спал? Пять минут? Час? Два? Из сна его вырвал тревожный голос Пети:

— Звезда пропала!

Иванов вскочил.

Небо было затянуто откуда-то набежавшими тучами. Кое-где сквозь их плывущую пелену проглядывала временами звездочка-другая. Но определить по ним курс было уже нельзя. А может быть, Петя сбился с курса еще раньше? Как теперь сориентироваться? Небо беззвездное, слепое…

Остановил мотор, выругал Петю:

— Раззява ты! Ложись, спи!

— Я подежурю! — виновато стал просить Петя. — Как прояснится — разбужу!

— Доверять тебе!.. — начал было Иванов.

Но в голосе Пети было столько желания исправить свою оплошность! Иванов больше не стал возражать, улегся.

Его разбудил вкрадчивый холодок — словно большая прохладная ладонь потихоньку оглаживала плечи и спину, прикрытые тельняшкой. Открыв глаза, увидел над собой ясное, без облачка, светлеющее небо, на котором уже едва-едва приметны были гаснущие, по-предрассветному тусклые звезды. В борта сонно толкались волны. Чуть потягивало ветерком.

Петя безмятежно спал.

«На вахте дрыхнет!» — рассвирепел Иванов.

Он довольно неделикатно поднял Петю. Расстроенный, тот и слова не сказал в свое оправдание. Иванов сел к мотору. Держать курс на восток, туда, где посветлело небо.

Проверил, сколько осталось солярки, долил бак из канистры. Горючего на несколько часов хода. Хватит ли дотянуть до Кавказского побережья? А что делать, когда кончится солярка? Мастерить парус? Ветра почти никакого. Идти на веслах? Но при таком харче, когда на всех осталось полгорсти сухарных крох, много не выгребешь…

Они плыли, держа курс навстречу всходящему солнцу. Снова начинался день в безбрежном море. Со всех сторон оно, только оно, окружает одинокий барказ своим равнодушным простором. Где они теперь?

Вновь сухая рука жажды сдавливала пересохшее горло. Не давал покоя и голод. Совсем сникла Маша, сидит, привалясь плечом к борту, пряча от солнца лицо. Как оно у нее осунулось!.. Веки закрыты, кажется — спит. Нет, это не сон, а забытье. А Васюков, похоже, свыкся с необычным для него положением мореплавателя. То возился с карабином — протирал, чистил. Сейчас, положив на колени гимнастерку, орудует иглой, зашивает какую-то дырку — нашел себе дело солдат. Оно понятно, когда голова и руки делом заняты, всякую тяготу легче переносить. Вот Петя, тот, похоже, совсем приуныл. Сидит понуро, как больной, глядит себе под ноги… А что ему в море смотреть, глаза слепить?

Иванову и самому очень хотелось, хотя бы ненадолго, дать отдохнуть глазам. Не мог. Надо держать курс. Только временами на минуту отводил взгляд в сторону, противоположную солнцу, — там блеск воды казался менее ослепительным. В один из таких моментов ему показалось, что среди скачущих бликов промелькнули какие-то темные пятна. Вначале он просто подумал, что устали глаза. Поморгав, посмотрел вновь — пятен уже не было. Через минуту глянул туда же — опять черные, прыгающие пятна!

— Васюков, карабин! — прокричал он.

Слева по борту — теперь уже было видно хорошо — кувыркались, то выскакивая из воды, то скрываясь в ней, дельфины. Их темные спины влажно посверкивали на солнце, показываясь на мгновение и вновь скрываясь под блескучей поверхностью воды.

— Стреляй! — Иванов подвернул барказ поближе к дельфинам. — Стреляй, это ж харч!

Бахнул выстрел, другой…

Но дельфины скрылись, словно поняв недоброе.

— Эх, — с досадой проговорил Васюков, — столько питания уплыло! Зазря два патрона стратил… — Он понуро опустил карабин.

Вдруг Петя закричал:

— Вон они, вон!

Дельфины вынырнули неожиданно с противоположной стороны. Их было шесть или семь, один за другим мелькали над водой мокрые, блестящие черные хребты. Вот дельфин весь, целиком, выскочил из воды, чтобы тотчас же скрыться в ней…

— Стреляй! — крикнул Васюкову Иванов, направляя барказ так, чтобы удобнее было целиться. — Скорее!

Поставив ногу на борт и оперев локоть о колено, Васюков выстрелил трижды. Кажется, в одного попал. Сейчас всплывет!

Но дельфин не всплыл…

Еще раз мелькнула над водой глянцевитая, сгорбленная спина. Васюков быстро приложился, нажал на спуск. Но только сухо щелкнул боек. Обойма кончилась. А в запасе патронов нет.

— Пять патронов промазал! — горестно проговорил Васюков, обернулся к Иванову — Еще не бывало такого со мной…

— Отощал, батя?

— Не потому. В море — не в поле. Блестит больно.

А дельфины, словно дразня, вновь появились. Они подпрыгивали, на какие-то секунды их большие каплевидные тела иной раз полностью вылетали из воды — и снова скрывались в ней. Может быть, оттого, что дельфины теперь то выпрыгивали, то скрывались резвее, чем минуту назад, казалось, что их сразу стало больше. А может быть, их и в самом деле прибавилось — в воде все время мельтешили блестящие, словно лакированные черные хребты.

Иванов заглушил мотор. Что еще можно предпринять?

Целое стадо дельфинов, целое стадо «морских свиней»! Достаточно было раздобыть одного, и голод отпустил бы. Иванов от кого-то слыхал, что в случае нужды можно и дельфина есть. Не в сыром виде, понятно. Но было бы мясо, а приготовить они бы сумели. Можно провялить на солнце или как-нибудь исхитриться и поджарить. Да что об этом мечтать…

Снова палящее солнце над головой. Неоглядное пустое море. Ровный монотонный стукоток мотора…

К вечеру мотор, кашлянув несколько раз, смолк: кончилась солярка. С минуту барказ шел еще по инерции, но вода, разрезаемая его корпусом, все тише и тише шелестела по бортам, и вот уже боковая волна гулко бьет о дощатый корпус, гонит бессильное суденышко куда-то вправо. Иванов прикинул по солнцу. Относит на юг, все дальше к середине моря… Одна надежда остается, только одна — на восточный ветер, если подымется. Есть два весла. Если их закрепить стоймя, а между ними натянуть парус… Только из чего этот парус сделать? Идти на веслах? Но при боковой волне, когда сил так мало… Бесполезное занятие.

— Придется загорать, — сказал он товарищам.

— Пропадем мы тут… — помрачнел Петя.

— А лучше, если бы немец тебя на берегу живым взял? — сурово спросил Иванов.

— Я ему не собирался сдаваться! — обиделся Петя. — Я до последнего патрона воевал.

— Все мы до последнего. — Иванов уже пожалел о своей резкости. — Здесь у нас еще в запасе шансы. А кончатся — так лучше морю достаться, чем фашисту на потеху. Верно говорю?

Петя промолчал. А Васюков вздохнул:

— Так-то оно так, а все-таки…

— Для поднятия духа — всем по сто грамм… воды! — распорядился Иванов. — Маша, выдай!

Последний раз по глотку из анкерка они выпили после полудня, когда зной и жажда были особенно невыносимыми. Сейчас в анкерке осталось совсем мало. Как ни экономили воду, однако небольшой бочонок не был волшебным неисчерпаемым сосудом, тем более что и достался он им уже далеко не полным.

В течение дня Иванов старался как-то приободрить себя и остальных. Требовал, чтобы по очереди следили за горизонтом: а вдруг покажется корабль? Рисовал воображаемые картины, как их обнаруживает эсминец родного Черноморского флота и какой прием будет оказан им, уцелевшим севастопольцам. Старался утешить себя и товарищей тем, что море спокойное, штилевое; сиди и загорай. А могло быть хуже, если бы разыгрался штормяга. Петя и Васюков — пехота, не пробовали, что такое шторм. Да и Маша… И вообще во всяком трудном положении следует утешаться тем, что могло быть гораздо хуже.

Все попытки поднять настроение оказывались не очень успешными. Правда, Васюков еще бодрился, всё находил себе дело — то вновь чистил уже бесполезный карабин, то шарил у себя по карманам, стараясь придумать, из чего бы вместо табака свернуть цигарку. Но остальные… Особенно трудно, видел Иванов, приходится Маше. Сидит согнувшись, словно под тяжестью. Лицо скрыто в ладонях рук, лежащих на коленях, торчат из-под посветлевшего от морской воды синего берета короткие пряди волос, почти белых — еще вчера они были темнее — неужели их за сутки так высолило море, высветлило солнце? А молодец Маша! За все время не проронила ни слова жалобы.

«Чем бы ободрить ее, чем порадовать?» Увы, на этот вопрос не мог найти ответа. Был бы у него хотя один глоток воды, которым он имел бы право распорядиться — отдал бы ей, был бы малый кусочек хлеба — отдал бы. Но нету… Слово бы найти какое особое, чтобы повеселела. Пытался. Но Маша будто и не слышит… О старшине своем все горюет? Видно, близким другом ей был…

— Давайте, други, попробуем сладить парус! — предложил Иванов.

— А зачем? — усомнился Петя. — Ветра все одно нету.

— Может, подует.

— Подует — это точно! — поддержал Васюков и для убедительности похлопал себя по коленке.

— Мой барометр перемену погоды чует.

— Какой барометр? — не понял Петя.

— Ревматизм.

— Разве он у тебя есть? Ты ж раньше не поминал!

— Раз говорю, значит, есть!

«Хитер папаша! — усмехнулся про себя Иванов, догадавшись о невинном васюковском обмане. — Пете дух подымает!» Решительно сказал:

— Большинство — «за». Строим мачту.

Иванов с Васюковым взялись за дело. К ним присоединился и Петя. Связали концом к концу два весла. Мачта получилась крепкая. Передохнули немножко и начали прикидывать: из чего же сделать парус?

В рундучке на носу барказа обнаружили оставшуюся, наверное, от прежних его хозяев спецовку — поношенные синие хлопчатобумажные штаны и такую же куртку. Разодрав, их пустили в дело. Однако для паруса этого было маловато. Иванов предложил Васюкову и Пете:

— Жертвуйте гимнастерки в фонд паруса!

Но Васюков не согласился:

— Без гимнастерки как можно — форма! Вот исподнюю рубаху — бери. И ты, Петя, свою давай!

Куски шпагата для починки сетей, найденные в рун- дучке на носу, бинты из Машиной сумки — все пошло в ход. Скрепили воедино все, собранное для паруса. Получилось довольно большое пестрое полотнище причудливой формы. С помощью тех же бинтов и трех поясных ремней, разрезанных вдоль, этот необычный парус прикрепили к связанной из весел мачте и установили ее.

— Во какая получилась! — восхитился работой Петя. — Только флага не хватает.

— Что же, — Иванов окинул взглядом мачту, — неплохо бы и флаг. Какой ни есть, а корабль.

— А знаешь, — вдруг вспомнил Петя, — вчера под обрывом три матроса флаг в скалу прятали, чтоб немцам не достался. Я слышал, как сговаривались: «Кто жив останется — найдет, с тем флагом в Севастополь вернется».

— Ты запомнил то место?

— Вроде бы…

— Не забудь. Может, не им, так тебе доведется взять.

— Кто его знает…

— А ты рассчитывай… Ну вот что, друг! — Иванов снова, прищурясь, глянул на вершину мачты. — Считай, что на нашей посудине флаг поднят. Боевой военно-морской. А тебя зачисляю в команду корабля. Поскольку ты уже к морю притерпелся.

Посадив Петю к рулю, Иванов стал пробовать, как «потянет» парус: дул слабенький ветерок, почти попутный — на юго-восток.

Когда-то, еще в первый год матросской службы, Иванову пришлось быть в составе шлюпочной команды, ходить и под парусами. Сейчас ему пригодились прежние навыки. Но с парусом, который соорудили сейчас, управляться было куда труднее, чем с обычным шлюпочным.

Однако Иванов приспособился держать парус под ветром.

Парус был маловат для барказа, однако помаленьку делал свое дело. Ориентируясь по солнцу и, когда ветер менял направление, перекладывая парус, Иванов держал суденышко на нужном курсе. Чем ближе Кавказское побережье, тем больше шансов, что их заметят свои с какого-нибудь дозорного корабля или патрульного самолета. Ну день, ну еще два — и заметят. Обязательно заметят! В это хотелось верить. И эту веру поддерживал парус, хотя и не туго, но все же наполненный ветром.

День шел к исходу, а они все плыли и плыли… Кругом не было видно ничего, кроме сверкающего под солнцем морского простора. Хотя бы птица пролетела… О, если бы пролетела! Птицы — вестницы берега.

Сколько еще до него?

Чем ниже опускалось солнце к далекой кромке горизонта, тем чаще и тревожнее поглядывали они на парус: ветер ослабевал. Вот пестрое полотнище уже совсем потеряло упругость, обвисло и только вздрагивает под едва ощутимым дуновением. Штиль…

Сколько простоит безветрие? В море оно не бывает длительным. Хотя слабенький ветерок, да шевельнется. Но когда?

Солнце зашло. Потянуло послезакатным холодком. Барказ чуть заметно покачивало на легкой, едва слышной волне. Со всех сторон сдвигалась темнота. В иссиня- черном небе одна за одной все четче проглядывали звезды.

— Вёдро завтра будет! — поглядев на них, сказал Васюков и деловито стал примащиваться на ночлег на дне барказа. Устроившись, предложил — Ложитесь, ребята.

Пристроившись рядом с Васюковым и Петей, Иванов смотрел вверх, отыскивая знакомые созвездия, и старался определить, в какую сторону волны гонят барказ. Но определить было трудно. Барказ потихоньку разворачивало из стороны в сторону. Звезды, казалось Иванову, кружились вокруг мачты то слева направо, то справа налево. Кружатся, кружатся… «А звезды везде одинаковые, — подумалось ему, — и у нас на Урале такие же, и здесь, и, наверное, у Василя на Виннищине. Приглашал Василь к себе после войны. Говорил: „Оставайся жить, в МТС в мастерской будешь работать. А девчата у нас! Наикращую тебе подберем, оженим!“ И верно, чем бы не жизнь… Только я к своим местам привычный, к городу Златоусту. Василь заманивал — фруктов у них тьма, Табунивка его — сады сплошные. Но мне у нас и без фруктов любо. Леса какие по горам вокруг Златоуста! А кто сейчас, в ночную смену, у моих тисков на сборке стоит? Писем ни от кого с той поры, как война началась… Когда с Василем фронт на Бельбеке перешли и в морскую пехоту определились — написал ребятам в цех. И Павлу Иванычу тоже. А ответа так и не дождался. Может, и не дошло — известно, как в Севастополь почта ходила. Да и ребята, наверное, все в армию ушли. А может, кого и оставили по броне? Интересно, что теперь наш цех выдает? Пожалуй, не только тот инструмент, который раньше. А и такой, которым фашистов на распыл пускают. Может, и я успел на Бельбеке или в Инкермане нашу Златоустовскую продукцию в дело употребить. Заглянуть бы сейчас в Златоуст хоть на минутку…»

Он не уловил того мига, когда закрылись глаза и внезапно надвинувшийся сон оборвал вразнобой набегавшие мысли…