Очнулся оттого, что стало зябко. Не ожил ли ветер? Но парус над головой свисал мертвым крылом. Петя рядом спал, съежившись, уткнув нос в доски борта, по- детски подложив под щеку ладонь. Не шевелясь лежал лицом кверху Васюков с надвинутой на глаза пилоткой. Он даже похрапывал. А Маша, как видно, не спала — когда поднялся Иванов, шевельнулась на носовом рундучке и она. Он поднялся, прошел под парусом и присел возле Маши… Она как лежала, сжавшись комочком, так и осталась лежать, только чуть приподняла голову.

— Поспала бы! — сказал Иванов. — Вот Васюков утверждает: сон харчи экономит.

— Экономить-то нечего… — Голос Маши был задумчиво-печален. Она повернула к Иванову матово белеющее в темноте лицо. — А ты что поднялся?

— Ветра жду. Перед утром на море почти всегда ветер.

— Но не всегда попутный?

— Не всегда… Все ж лучше уж куда-нибудь плыть, чем никуда.

— Может, лучше бы… сразу от пули, чем здесь пропадать! — с каким-то внезапным ожесточением проговорила она.

— Старшина ваш так не сказал бы.

— Не будем о нем. — Маша отчужденно сжала губы, стала глядеть куда-то в темную даль.

«И верно. — Иванов пожалел о том, что упомянул о погибшем. — Не надо бы больное место трогать…»

Так они сидели вдвоем и молчали.

Тишина… Только тихо похлопывает сонная волна под бортом.

Боясь показаться Маше назойливым, Иванов отвернулся, сделал вид, что всматривается в ночное море. И вдруг весь напружинился: слева по борту, где-то далеко-далеко, в мутно дымчатой синеве проступили расплывчатые желтоватые точечки света — мелкие, словно маковые зернышки. Их немного, они редки, разбросаны тонкой цепочкой по горизонту, кучками и врозь. Огни берега! Берега, где нет затемнения! А на всем Черном море таким может быть только турецкий — берег невоюющей страны…

«Худо… — Иванову стало даже жарко. — К туркам нас несет…»

Огни заметила и Маша:

— Ты видишь? Что это?

— Турция. Никак, мы уже в территориальных водах… Кислое наше дело.

— А что это — территориальные? Какая нам от них беда?

— Не знаешь? Полоса вдоль берега, в двадцать один километр. В открытом море — ходи, запрета никому. А в эти воды попал — считается, границу нарушил. Могут забрать.

— Неужели Турция?

— Она. Ничего другого быть не может.

— Турция? — поднял голову Васюков. — К туркам нам никак нельзя!

— А что они нам сделают? — спросил разбуженный разговором Петя.

Иванов объяснил:

— Заставят у них до конца войны отдыхать. Не мечтаешь ли?

— На кой мне этот турецкий отдых!

Неотрывно всматривались все четверо в огни, призрачно мерцающие на далеком, скрытом тьмой берегу. Огни не приближались и не удалялись, только, казалось, немного изменяли свое расположение по мере того, как барказ медленно разворачивало волной то в одну, то в другую сторону. Кажется, его все-таки гонит к берегу… И нечем предотвратить это. Парус не поможет, а грести — сил нет.

Откуда-то со стороны донесся глуховатый звук, будто кто-то равномерно и часто бубнил в пустую бочку. «Движок!»— безошибочно определил Иванов.

Звук работающего двигателя приближался. Натренированное ухо Иванова подсказало: это слышен маломощный дизелек, такой едва ли стоит на военном корабле. Впрочем, кто их, турок, знает…

Теперь уже можно было разглядеть и само судно. Очертания его все явственнее проступали в синеватой дымке со стороны открытого моря. Стал виден зеленый огонек правого борта. Неизвестное судно шло параллельно берегу, несколько дальше от него, чем находился барказ. Теперь между судном и барказом было метров полтораста, не больше. Уже хорошо различались не только ходовые огни, но и контуры судна. «Рыбацкая фелюга, одномачтовая, — определил Иванов. — Паруса не подняты — ветра-то нет. Наверное, возвращается с лова…»

Рывком вместе с парусом Иванов свалил «мачту» из двух связанных весел.

— Ты зачем? — не понял Васюков.

— Чтоб не обнаружили.

Иванов надеялся, что барказ, борта которого едва возвышаются над водой, в темноте не увидят с фелюги: она не военный корабль, с которого во все стороны неотрывно глядят впередсмотрящие. На палубе фелюги в этот ночной час, наверное, всего-навсего только рулевой, да и тот смотрит лишь вперед, по курсу. Хоть бы не заметили… Если обнаружат обязательно, когда придут в порт, сообщат. А тогда хорошего не жди… Появится корабль пограничной стражи, заберет на буксир.

Все на барказе замерли у борта, следя за фелюгой. Проходит мимо, мимо… Сбавляет ход… Замечены?

Неторопливо рокоча движком, фелюга медленно разворачивалась в направлении барказа. Теперь не уйти, даже если разорить мачту и налечь на весла, из которых она сделана.

Иванов встал, поправил бескозырку.

— Ну, друзья! Уговор: держать севастопольскую марку…

Поднялись и встали рядом плечом к плечу Петя, Маша, Васюков…

Фелюга приближалась. Уже совсем отчетливо видны красный и зеленый бортовые огни, тупой нос, широкие, пузатые борта, мачта с небрежно подвязанным, обвисшим в безветрии парусом.

С фелюги что-то прокричали, но слов на барказе никто не понял.

Между барказом и фелюгой всего несколько метров. Двигатель на ней смолк. Фелюга приближалась уже по инерции, чуть поворачивая борт к барказу. Невысокая сонливая волна, поднятая фелюгой, качнула барказ, немного оттолкнув его от нее. Чтобы не упасть, Иванов охватил руками за плечи Машу и Петю, стоявших вплотную около него справа и слева. Так они и остались стоять. Иванов скосил глаза на Васюкова, стоявшего чуть поодаль в аккуратно, по-уставному, «на правую бровь» надетой пилотке. Гимнастерка Васюкова была тщательно подпоясана чем-то. Нашел солдат чем… Ведь ремень-то отдал для оснастки мачты.

Выпуклый, дощатый борт фелюги уже вырос над барказом. Слышно было, как наверху по палубе прошлепали босые ноги. Оттуда снова крикнули, спрашивая о чем-то. Над бортом показался темный силуэт. За ним угадывался еще один. Есть ли там люди еще? На такой посудине всей команды раз-два — и обчелся.

Борт фелюги мягко толкнулся в борт барказа. Снова недоуменный голос сверху на непонятном языке спросил о чем-то.

— Севастополь! — выкрикнул в ответ Иванов.

— О! — воскликнули на фелюге изумленно. — Севастополя?

На палубе фелюги зашевелились тени, послышались голоса. Турки о чем-то оживленно переговаривались меж собою, звали кого-то, теснились по краю борта, разглядывая барказ и людей в нем. Шуму было много, но на палубе мелькало лишь три-четыре человека. Наверное, на фелюге больше и не было.

Продолжая держать Петю и Машу за плечи, Иванов быстро сказал вполголоса;

— На буксир захотят брать — не даваться!

— Не дадимся! — хрипловато откликнулся Васюков.

Голоса наверху как-то разом смолкли. Было видно, как турки, толпившиеся у края борта, расступились, уступая место кому-то. Над бортом склонился чернобородый человек в светлой рубахе, с непокрытой головой.

— Севастополя? Русске? Ходим — Севастополя? — недоверчиво и вместе с тем с оттенком уважительности спросил он.

— Из Севастополя! — подтвердил Иванов.

Чернобородый что-то скомандовал своим: на барказ, шурша, хлопнулся пеньковый трос.

— Нет! — Иванов сбросил конец троса в воду. — Мы пойдем своим курсом.

— Турецки порт! — дружелюбным голосом предложил чернобородый. — Море — плохо, мали барказ. Турецки порт ходим! Турецки порт.

— Нет, нет! — решительно отказался Иванов.

Но чернобородый продолжал настаивать. Невообразимо коверкая русские слова, мешая их с турецкими, он говорил, что знает русскую крепость Севастополь, которую немцы так долго не могли взять, что перейти через все море под таким плохим парусом на барказе могут только очень искусные моряки, он сам сорок лет плавает по Черному морю и уважает умелых мореходов. Почему русские не хотят дойти на буксире до порта, куда возвращается фелюга?

— Трабзон! Трабзон! — твердил чернобородый, показывая на огни.

— Трапезунд там! — шепнул своим Иванов. — Значит, и наш Батуми недалеко.

А чернобородый продолжал уговаривать: может быть, русские моряки опасаются турок? Но он — не враг русским. Он много лет служил матросом на торговом судне, бывал в Одессе, Мариуполе. В двадцатом году, когда великий Кемаль призвал турок сражаться за свободу, их судно возило из России оружие. Оружие для турок. С русскими надо дружить — так завещал Кемаль.

Из слов чернобородого можно было понять, что он — шкипер, и владелец фелюги, или, как он называл себя сам, «капитан-хозяин», вместе с ним три его сына и племянник, и все они думают так, как он.

Как ни уговаривал «капитан-хозяин» отбуксироваться в Трапезунд и переждать в Турции до конца войны, Иванов снова за всех ответил решительным отказом: они военные и обязаны прибыть к месту назначения. Чернобородый начал сочувственно ахать: а как же они поплывут дальше? Есть ли у них горючее, продовольствие? Иванов ответил. Чернобородый что-то крикнул своим, те засуетились.

Пустая канистра, подвязанная к тросу, спущенному с фелюги, быстро скользнула вверх. Через пару минут она вернулась отяжелевшая, наполненная соляркой. Залили ее в бак и, по предложению «капитан-хозяина», еще раз подали канистру наверх. На том же тросе с фелюги спустили большой бурдюк воды, мешок сушеных фиников и притороченную к нему связку вяленой рыбы.

— Моряк… моряк — рука! — заявил чернобородый, когда Иванов от имени товарищей стал благодарить его.

Узнав, что на барказе нет компаса, «капитан-хозяин» стал сочувственно объяснять: в этой беде помочь не может, на фелюге один-единственный старый компас.

— Ничего, по звездам пойдем! — сказал на это Иванов.

Мотор барказа уже был готов к действию. Иванов запустил его. Веселое тарахтенье мотора сразу заглушило голоса наверху и звонкие всплески волны между барказом и бортом фелюги.

— Спасибо! — крикнул Иванов.

Круто переложив руль, он направил барказ в сторону от фелюги. Четверо на ее борту кричали какие-то напутствия. Некоторое время еще можно было различать белое пятно рубашки чернобородого капитана. Но в конце концов фелюгу поглотил синеватый ночной сумрак. Только еще долго маячил позади зеленый бортовой фонарь, словно семафор, дающий сигнал доброго пути. Но вот скрылся и зеленый добрый огонек и мерцавшие справа по борту далекие смутные огни Трапезунда. Иванов взял курс резко мористее, спеша скорее вывести барказ из чужих вод.

Снова вокруг было ночное море, только море и ни огонька вокруг.

Поглядывая на звезды, Иванов держал направление вновь туда, где далеко за просторами моря лежал родной берег. От Трапезунда следует взять направление на северо-восток, и тогда, пройдя около сотни миль, или, иными словами, немногим менее двухсот километров, можно будет достичь своего берега возле Батуми. Иванов решил держать барказ курсом несколько севернее, чтобы снова не оказаться в турецких водах. Обидно, если уже на подходе к родному берегу барказ попадется какому-нибудь дозорному турецкому судну и будет задержан. Лучше прийти в Батуми позже, но наверняка.

Едва отошли от фелюги, как на барказе начался пир: сушеные финики, рыба и, главное, вода! Маша предупредила:

— Не очень на пищу наваливайтесь, с голоду для здоровья вредно.

На что Иванов ответил:

— Самое вредное для здоровья — голод. — Но все-таки распорядился: — Ты, Маша, выдай нам паек и себе возьми, а остальное спрячь. Путь не близкий, больше никто нас не снабдит.

— Дивно! — Все еще был полон удивления Васюков. — Никак не думал, что турки нас выручат. Пропадать бы нам без них.

Иванов не согласился:

— Может, и нет. Кожей чувствую — ветер намечается.

— У тебя кожа особая, морская?

— Она самая, — серьезным тоном ответил Иванов. — Высшей чувствительности. Глядишь, и под парусом выбрались бы. А туркам все равно — спасибо.

— Я думал, они все за Гитлера, — сказал Петя. — А нам даже капиталист помог.

— Какой капиталист? — рассмеялся Васюков. — Так, единоличник.

— Нет, капиталист! — стоял Петя на своем. — А как же? Целым кораблем владеет.

— Тоже мне корабль! — вмешался в спор Иванов со своего места у штурвала. — Фелюга одномачтовая! Он да сыновья — четыре мужика, уж могли за всю свою жизнь на такую «грозу морей» сколотиться! Ты видал — борт весь латаный. Ей уж, наверное, сто лет.

— Да я что… Побольше бы таких турок сознательных! — Петя запустил себе в рот сразу целую горсть фиников и тем лишил себя возможности продолжать дискуссию.

…Весело постукивал мотор, ходко шел барказ, чуть покачиваясь с борта на борт — во второй половине ночи немножко разгулялась волна, и в самом деле, как предполагал Иванов, поднялся небольшой ветерок. Но небо по-прежнему было ясным, звезды оставались яркими, словно вычеканенными. Сидевшему у руля Иванову было легко следить за Полярной звездой. Он старался направлять барказ так, чтобы звезда все время оставалась слева по ходу: слева север, впереди восток, курс на Батуми!

* * *

В начале следующего дня перед барказом далеко на горизонте проступила неясная, синеватая, в дымке, полоса родного берега.

Часа через два после этого с барказа увидели идущий навстречу наш сторожевой корабль. А уже к вечеру друзья прощались: Иванова посылали в Поти, где базировались корабли, на одном из которых ему предстояло теперь служить; Машу откомандировывали в госпиталь, причем ей повезло: госпиталь находился в ее родном городе Сочи, а Васюкова и Петю послали на пересыльный пункт, где собирали всех бойцов, направляемых на пополнение, и они еще не знали, в какую часть их определят.

Расставаясь, все четверо записали один у другого адреса, условились:

— Встретимся в Севастополе.

Каждый из них верил, что встреча состоится.