Вы даете немало советов по поводу того, что надо делать. А можете ли вы посоветовать, чего делать не надо?

Прислушивайся к своей интуиции и не совершай неправильных поступков. Не оставайся, зная, что следует уйти; и не уходи, когда знаешь, что нужно остаться. Не борись, если надо держать оборону; и не держи оборону, если пробил час драться. Не сосредоточивайся на сиюминутных удовольствиях, зная о долгосрочных негативных последствиях. Не отказывайся от земных радостей ради ложного или мнимого представления о самом себе. Не стремись к удовольствию любой ценой. Я знаю, как бывает непросто разобраться, что делать, когда тебя рвут на части противоречивые эмоции и желания, но это не так трудно, как кажется на первый взгляд. Утверждать, что это сложно, – значит, в конечном счете, оправдывать свое стремление пойти по легкому пути, – изменить партнеру, остаться на ужасной работе, оборвать дружбу из-за обиды, продолжать любить человека, который скверно с тобой обращается. Не думаю, что существует хотя бы один дурацкий поступок, который я совершила в своей взрослой жизни, не отдавая себе отчета, что это дурацкий поступок, в тот момент, когда его совершала. Даже когда я пыталась оправдаться в собственных глазах – а я это делала всякий раз, – правдивая часть меня знала, что поступаю неправильно. Всегда. С течением лет я научилась больше доверять своей интуиции, но то и дело получаю суровые напоминания о том, что мне еще есть над чем работать.

Как вы думаете, всегда ли верны те советы, которые вы даете в своей колонке?

Я подписываюсь под советами, которые даю людям, и не беру назад ни одного слова. Однако не стану утверждать, что мои советы любому конкретному человеку верны. В основном потому, что я не обязательно мыслю о тех советах в категориях «верно – неверно». Иногда я заявляю, что убеждена в том, что какому-то человеку следовало бы поступить так-то и так-то, но чаще пытаюсь помочь своим корреспондентам увидеть третий путь. В своих колонках я не столько указываю людям, что делать, сколько пытаюсь либо обрисовать такую точку зрения, на которую может быть трудно самостоятельно встать части моих авторов, либо более полно изложить те варианты «или – или», которые описаны в письмах. Думаю, ответ на большинство вопросов гораздо чаще, чем мы пытаемся себя убедить, выходит за рамки бинарной системы «верно – неверно», когда злимся, боимся чего-то или испытываем боль. Мы – люди сложные. Нашу жизнь невозможно выразить в универсальных понятиях. Я хочу, чтобы моя колонка это отражала, но она всегда остается только моим мнением. Разумеется, есть и другие точки зрения.

 

Ложка дегтя в бочке меда

Дорогая Лапочка!

Мне двадцать девять лет. Я помолвлена и собираюсь выйти замуж. Мы с сестрой очень близки. Она намного старше меня (ей пятьдесят три), и, строго говоря, приходится мне сводной сестрой (у нас общий отец, который в первый раз женился очень молодым, а второй – в довольно зрелом возрасте). Мы с сестрой были близки всегда, но из-за разницы в возрасте она была мне скорее тетей, хотя за последние пару лет наши отношения изменились, и в них стало больше равенства. Не так давно мы вдвоем уезжали из города на выходные, и я узнала о ее жизни такие вещи, которые заставили меня ощутить… я даже не знаю, Лапочка, какое слово подобрать. Печаль? Дискомфорт? Гнев? Разочарование? Смесь всех четырех чувств. По этой самой причине я и пишу тебе.

Моя сестра замужем двадцать пять лет. Я люблю своего зятя почти так же, как и сестру. Я всегда считала их брак образцовым. Они продолжают любить друг друга спустя годы и по-прежнему остаются лучшими друзьями. Все, кто их знает, включая меня, считают их идеальной парой. Для меня они – живое доказательство того, что счастливые браки возможны. Или, по крайней мере, были таким доказательством.

Видишь ли, случилось так, что, когда мы были наедине с сестрой, я спросила ее, в чем заключается «секрет брака». Во время нашего разговора она поведала мне о вещах, которые удивили и расстроили меня. Она сказала, что, хотя она и мой зять действительно счастливы в браке, за эти годы несколько раз возникали моменты, когда они могли разойтись. Сестра призналась, что они оба изменяли друг другу. Несколько лет назад у моего зятя случился настоящий роман, продлившийся несколько месяцев, а у сестры однажды был короткий, «формально незавершенный флирт», о котором она решила не рассказывать мужу (ни к чему обижать его, коль скоро она «усвоила урок» и не собиралась из-за этого разрушать свой брак). Они со временем заделали эти бреши совместными усилиями, но это далось им нелегко.

Я знаю, что в их жизни было счастье. Они воспитали двоих детей, путешествовали, у них есть общие интересы. И дело не в том, что все, что я видела в них, было лишь красивым фасадом. Я это понимаю. Но не могу не признать, что мое представление о них изменилось, и у меня из-за этого возникли затруднения, поскольку я планировала, что они поведут меня к алтарю во время церемонии бракосочетания. Конечно, это может прозвучать как наивность и критиканство, но я потрясена, расстроена и не уверена, что люди, которые изменяли друг другу, должны играть такую значительную роль на моей свадьбе.

Уверена, что супруги должны работать над своими отношениями, но моя позиция относительно неверности такова: это условие, расторгающее сделку. Мы с моим женихом договорились, что, если один из нас когда-нибудь изменит другому, между нами автоматически все будет кончено, – и это не обсуждается. Когда я сказала об этом сестре, она – представь себе! – рассмеялась и ответила, что мы «слишком черно-белые». Но, Лапочка, мне не хочется даже думать о том, что через двадцать пять лет я буду заявлять, что бывали моменты, когда я думала, что мы с мужем не останемся вместе. Я хочу здоровой любви!

Читая твою колонку, я узнала, что ты замужем, и мне интересно узнать, что ты об этом думаешь. Мне кажется, что ты и мистер Лапочка тоже идеальная пара. В чем секрет удачного брака? Бывали ли моменты, когда ты не верила, что ваши отношения сохранятся? Разве измена – не повод для развода? Могут ли сестра и ее муж по-прежнему оставаться для меня примером теперь, когда я знаю, что они не сумели сдержать свои брачные клятвы, по крайней мере, в какие-то моменты своего пути? Следует ли им вести меня к алтарю? Почему я так расстроена? На сердце у меня тяжело от страха, что если уж у них брак не сложился, то вряд ли это может получиться у кого угодно. Действительно ли брак – такая сложная вещь, к которой я плохо подготовлена? Глупо ли с моей стороны спрашивать, почему два человека не могут просто любить друг друга?

Вместо подписи:

Дорогая «Долго и Счастливо»!

Однажды, примерно через год после того, как мы с мистером Лапочкой стали жить вместе, нам позвонила какая-то женщина и попросила к телефону мистера Лапочку. «Его нет дома, – ответила я. – Может быть, ему что-нибудь передать?» Она замешкалась – от этой паузы мое сердце неожиданно сильно забилось. Когда женщина, наконец, назвала свое имя, я поняла, кто она, хотя прежде с ней не встречалась. Она жила в городе за тысячи километров от нас, куда мистер Лапочка иногда ездил по служебным делам. Однажды я обнаружила в почтовом ящике адресованную ему открытку от этой женщины. Я спросила, кто она. «Мы с ней не то чтобы друзья, – сказал он мне, – скорее знакомые – это слово подходит больше». «Ладно», – отозвалась я.

И все же, когда я держала в руках телефонную трубку, у меня возникло странное чувство – несмотря на вмешательство внутреннего голоса, который высмеивал меня, говоря, что у меня нет повода для странных чувств. То, что мистер Лапочка безумно меня любит, было совершенно очевидно и мне, и всем нашим знакомым; и я также безумно влюблена в него. Мы были «идеальной парой». Счастливой парой. Нам суждено быть вместе. Беззаветно влюбленные. Два человека, которые вынырнули из одного озерца, чтобы по волшебным потокам плыть вместе. Я была единственной женщиной, которую он когда-либо называл единственной. А кто была она? Просто женщина, приславшая ему открытку.

Словом, я немало удивилась себе, когда в тот день, держа в руке телефонную трубку, спросила самым мягким, самым спокойным тоном, в то время как внутри меня все сжималось, знает ли она, кто я такая.

– Да, – ответила она. – Вы Лапочка. Подруга мистера Лапочки.

– Верно, – подтвердила я. – Возможно, вам это покажется странным, но меня кое-что интересует. Вы спали с мистером Лапочкой?

– Да, – тут же ответила она. Он приезжал к ней домой месяц назад, когда был в ее городе, сообщила она мне.

– Между нами существует «сильное сексуальное влечение», – сказала она, шумно вздохнув от удовольствия. – Мне жаль, если это вас задело.

– Спасибо, – ответила я ей, и сказано это было от души.

Отчетливо помню, как, повесив трубку, я, спотыкаясь, брела по комнате, словно кто-то всадил мне в сердце стрелу, которой суждено вечно торчать у меня в груди.

У нас с мистером Лапочкой тогда почти не было никакого хозяйства. В нашей гостиной стояли друг напротив друга лишь два шатких одинаковых дивана, которые нам подарили подержанными. Мы называли их «дуэльными диванами», потому что единственные предметы мебели в комнате находились в вечной конфронтации. Одним из наших любимых занятий было плюхнуться на дуэльный диван – он на один, я на другой – и лежать так часами. Иногда мы молча читали, каждый свое, но чаще читали вслух друг другу – книгу за книгой, от их заглавий у меня до сих пор замирает сердце – так сильно во мне напоминание о нежной страсти между нами в первые годы нашей любви: «Паутинка Шарлотты», «Собор» и другие рассказы, «Избранные стихи Райнера Марии Рильке».

И вот теперь все это стало кучей хлама, осознала я, рухнув на один из дуэльных диванов. Уехав и трахнув ту женщину, которая прислала ему открытку, но не рассказав мне об этом, мистер Лапочка все разрушил. Мое доверие. Нашу невинность. Мое волшебное ощущение себя как единственной женщины, которую он мог желать. Чистую и незапятнанную природу нашего идеального супружества. Меня била дрожь от унижения и ярости, но главным образом – от шока. Как он мог так поступить?!

Когда час спустя он вошел в квартиру и я сказала ему, что все знаю, он рухнул на дуэльный диван напротив меня – у нас состоялась дуэль не на жизнь, а на смерть.

Я не думала, что мы ее переживем. Я была совершенно уверена, что оставаться вместе после измены – безумие. Я никогда не была той женщиной, которая потерпит от мужчин всякое дерьмо, и не собиралась идти на попятную. Я любила мистера Лапочку, но, честное слово, шел бы он к черту! Я была верна ему, а он в ответ разорвал наше соглашение. Сделке конец! Даже быть с ним в одной комнате для меня унизительно.

Однако я там оставалась, плачущая и вопящая, пока он плакал и извинялся. Я говорила ему, что все кончено. Он умолял меня остаться. Я назвала его лживым, эгоистичным ублюдком. Он согласился – именно такой он и есть. Мы говорили, и говорили, и говорили, и говорили. Примерно через час мои ярость и печаль поутихли настолько, что я замолчала и стала слушать его рассказ: как именно это случилось с женщиной, приславшей открытку; что я значу для него и что значит для него та женщина, с которой он спал; как и почему он любит меня; что он никогда не хранил верность ни одной женщине в своей жизни, но хочет быть верным мне, несмотря на то что ему это уже не удалось; что он в курсе своих проблем с сексом, враньем, близостью и доверием, и они намного больше, чем этот одиночный проступок, и коренятся в его прошлом; что он готов сделать все от него зависящее, чтобы разобраться в своих проблемах, измениться, развиваться и стать тем партнером, каким он хочет быть; что знакомство со мной заставило его поверить в себя – он способен любить меня крепче, если только я дам ему еще один шанс.

Слушая его речи, я попеременно испытывала сочувствие и желание разбить ему физиономию. Он был ослом, но я глубоко любила его. И еще его слова находили отклик в моей душе. Я принимала его объяснения, в какую бы ярость они меня ни приводили. Я тоже была ослицей, когда поддавалась собственным искушениям, которые пока еще не проявились в наших отношениях. Он сказал, что занимался сексом с этой женщиной, потому что немного выпил и ему захотелось секса, и это никак не связано со мной, хотя, разумеется, в конечном счете очень даже связано – я понимала, что он имеет в виду. У меня тоже бывал такого рода секс. Он смотрел мне в глаза и говорил, что чувствует себя самым виноватым человеком на земле, и любит меня так, что не может выразить словами, – я понимала глубинный смысл его слов: все сказанное было чистейшей правдой.

Рискну предположить, что приблизительно такие же перепутья возникали в жизни твоей сестры и ее мужа – «идеальной пары» – в их невероятно успешных, полных любви отношениях, длившихся десятилетия и продолжающих крепнуть, горошинка моя. И еще предположу, что, если ты сумеешь жить долго и счастливо со своим милым, у тебя тоже будет пара-тройка таких моментов, не важно, станет ли в вашем случае конкретной проблемой неверность или что-то другое.

Жизнь небезупречна. Впереди еще многое предстоит, мой непорочный маленький персик. И нет никакого способа выразить это иначе, чем просто сказать это: брак – это действительно ужасно сложная вещь, к которой ты, похоже, плохо подготовлена, и у тебя, по-видимому, крайне наивные представления на сей счет.

Это нормально. Это свойственно многим людям. Будешь учиться по ходу дела.

Хорошее начало – отказаться от собственных представлений об «идеальных парах». Право, совершенно невозможно, не обманывая себя, видеть этот образ в других людях или самим соответствовать представлениям других людей, которые увидели этот образ в вас. Это лишь заключает в скобки одних и выводит за скобки других, и в конечном счете почти всех заставляет чувствовать себя по уши в дерьме. Идеальная пара – это вещь, закрытая для посторонних глаз. Никто, кроме двух людей, состоящих в этих самых идеальных отношениях, не знает наверняка, идеальны они или нет. Единственное определяющее свойство таких отношений состоит в том, что в них участвуют два человека, которые считают, что совершенно правильно поступают, деля друг с другом свою жизнь, даже в трудные времена.

Думаю, именно к этому и клонила твоя сестра, когда рассказывала о трудностях семейных отношений, отвечая на твой вопрос о «секрете брака». Она не пыталась расстроить или разочаровать тебя. Она действительно пыталась раскрыть тебе этот секрет. Позволив тебе поближе взглянуть на свой всеми восхваляемый, но небезупречный брак, твоя сестра хотела показать тебе, какой бывает по-настоящему идеальная пара: счастливой, человечной и – временами – выпускающей пар по полной программе.

Я не могу представить себе никого более подходящего, чтобы вести тебя к алтарю, чем твоя сестра и ее муж – два человека, которые сохранили свою любовь и дружбу на протяжении более чем двадцати пяти лет. Твои сомнения по поводу безупречности их брака говорят мне, что проблема в данном случае скрывается глубже и она не имеет никакого отношения к их браку, зато имеет прямое отношение к твоим собственным комплексам и страхам.

Похоже, ты зациклена на неверности как «поводе для расторжения сделки», который, по твоему мнению, побудит тебя «автоматически» расторгнуть твой будущий брак; и это вполне справедливо. Мне понятно то сентиментальное местечко в твоей душе, из которого исходит этот импульс. Нет, наверное, ничего более обидного и страшного, чем твой партнер, который вырвался из моногамных уз, заключенных по обоюдному соглашению. Выставленный заранее ультиматум дает тебе, по крайней мере, хоть какое-то ощущение контроля. Но это всего лишь иллюзия.

Как бы это ни было болезненно и неприятно, неверность в ее разнообразных проявлениях (единичная измена; частые измены; измена крохотная, которую можно не считать таковой; состояние, крайне близкое к измене; размышления о возможности измены; флирт в Интернете и т. д.) – самое обычное дело в долгосрочных отношениях. Письма, приходящие в мой почтовый ящик, истории многих моих друзей, да и моя собственная жизнь – тому доказательство. Я, разумеется, не утверждаю, что изменяют все – возможно, тебе и твоему мужу никогда не придется столкнуться с этой проблемой. Но если ты действительно хочешь жить долго и счастливо и искренне хочешь знать, в чем секрет сохранения пожизненной «здоровой любви», было бы разумно открыто попытаться преодолеть свои комплексы, а не притворяться, что ты сумеешь предотвратить измену, заранее выставляя ультиматумы об уходе – «не требующем обсуждения», – в момент совершения проступка.

Для этого потребуется пересмотр собственных темных сторон, равно как и аналогичных качеств твоего будущего мужа и членов тех супружеских пар, которые вызывают у тебя восхищение. Большинство людей изменяют не потому, что они неверные партнеры. Они изменяют потому, что они люди. Они движимы собственной жаждой или желанием еще раз ощутить, что кто-то их хочет. Они случайно оказываются в дружеских объятиях, принимающих неожиданный оборот, или сами стремятся к ним, потому что возбуждены, пьяны или из-за отсутствия тепла, которого они недополучили в детстве. Есть любовь. Есть вожделение. Есть возможность. Есть алкоголь. И молодость. Есть одиночество, и скука, и печаль, и слабость, и пагубные наклонности, и глупость, и высокомерие, и романтика, и эгоизм, и ностальгия, и власть, и потребность. Есть неотвязное искушение близости с кем-то другим, отличным от человека, с которым ты особенно близок.

Все эти фразы – просто моя многословная попытка сказать тебе: жизнь чертовски длинна, горошинка моя. И люди в ней время от времени терпят постыдные фиаско. Даже те, с которыми мы состоим в браке. Даже мы сами. Ты пока не знаешь, на чем именно оступишься, но если тебе повезет, ты и твой жених действительно созданы друг для друга и вы построите брак, который продержится всю жизнь, то, вероятно, наломаете дров в пути меньшее число раз, чем другие.

Это страшно, но с тобой все будет в порядке. Порой то, чего боишься в отношениях больше всего, оказывается дорогой к более глубокому пониманию партнера и близости в браке.

Именно это случилось со мной и мистером Лапочкой года через два после начала наших отношений, когда я узнала о его неверности и послала куда подальше, а потом приняла обратно. Мое решение остаться и вместе с ним преодолевать последствия этого предательства входит в десятку списка лучших решений в моей жизни. И я не просто благодарна за то, что решила остаться. Я благодарна за то, что все это случилось. Мне потребовались годы, чтобы принять измену – это правда. То, что мистер Лапочка мне изменил, помогло нам стать лучшей парой. Его неверность подтолкнула к диалогу о сексе, желании и обязательствах, который мы ведем до сих пор. И это подарило нам источник, из которого можно было черпать потом, когда мы сталкивались с другими трудностями. По правде говоря, несмотря на всю сладкую чистоту начала нашей любви, мы еще не были готовы принять друг друга в то время, когда упоительно любили. Та женщина, пославшая ему открытку, помогла встать на путь – нет, не идеальной пары, но пары, которая знает, как вести дуэль, когда схватка неизбежна.

Надеюсь, ты тоже обретешь этот путь, горошинка моя. Свою ложку дегтя в бочке меда. Не идеал, но настоящую любовь. Не то, что ты себе воображаешь, а то, о чем даже не мечтаешь.

 

Мы здесь для того, чтобы построить дом

Дорогая Лапочка!

Я молодая американка, живу в большом городе. Несколько недель назад меня уволили с работы. Увы! Я в процессе заключения соглашения с одним мужчиной: мы будем встречаться раз или два в неделю, и он станет выплачивать мне «содержание» – тысячу долларов в месяц. У меня на этот счет появилось множество противоречивых мыслей. Возникают вопросы: Противозаконно ли то, что я намерена сделать? Облагается ли такой доход налогом? Если да, то как мне следует сообщить об этом в налоговые органы? Справедлив ли такой размер оплаты?

Но, кроме того, есть и более важный вопрос: аморально ли то, чем я собираюсь заниматься? Этот мужчина женат. Он сказал мне, что любит свою жену и будет заботиться о ней всегда, но ему уже не хочется секса с ней так сильно, как прежде; она не ревнива, и он рассказал бы ей обо мне, но не хочет окунать ее лицом в грязь. По мне, так это просто трусость. Я не верю в моногамию; убеждена, что люди принимают такие решения, какие хороши для них лично. Но я также верю в общение, уважение и честность. Не становлюсь ли я соучастницей чего-то ужасного?

И последняя серия вопросов, Лапочка. Можно ли этим заниматься? Следует ли мне этим заниматься? Теоретически я за секс, но он никогда не доставлял мне истинного наслаждения. У меня огромное количество всевозможных неприятных проблем – конечно, они есть у всех, – и не знаю, поможет ли это мне или наоборот усугубит мои проблемы. Я пытаюсь взглянуть на ситуацию философски – как на предмет изучения моей феминистской идеологии; но всякий раз при мысли о том, что он ко мне прикоснется, мне хочется плакать. И все же я очень бедна и вскоре стану настоящей безработной. Насколько я должна (и могу) принимать в расчет свое отчаянное положение?

Думаю, мне все же придется через это пройти, так что не знаю, в чем, в сущности, заключается мой вопрос. Наверное, мне просто хочется поделиться и узнать, как люди справляются со всем этим дерьмом и как мне самой из него выйти. Спасибо!

Дорогая ЛТЛ!

Я согласилась на предложение о работе сразу. И спустя час осознала свою ошибку. Я была слишком занята, чтобы быть Лапочкой. Эта работа никак не оплачивается. Я зарабатываю на жизнь писательским трудом. Мистер Лапочка тоже зарабатывает на жизнь творчеством. У нас нет постоянной работы, трастового фонда, депозита, пенсионных отчислений, патента; родителей, готовых оплатить какую-то часть дошкольного образования своих внуков; бесплатной няньки; не опустошенной до предела кредитной карты, оплачиваемой работодателем медицинской страховки, оплачиваемых бюллетеней по болезни; не было даже детства в достатке, проведенного в семье среднего класса. У нас есть только двое прекрасных детей и десять гор долгов.

Я не могу работать даром. Я не могу работать даром. Ну, конечно же, я не могу работать даром!

Эти слова были мантрой, гудевшей у меня в голове с той самой минуты, когда я согласилась быть Лапочкой. Так что через час после того, как я сказала «да», я написала письмо с сообщением, что передумала. Это неотправленное письмо маячило на экране моего компьютера, пока я расхаживала по гостиной, думая обо всех тех причинах, в силу которых для меня было бы абсолютно неразумным решением вести безвозмездно колонку советов. Каждая причина сопровождалась большим мысленным восклицательным знаком. Мне нужно писать другие тексты! Писать сочинения, за которые будут платить! Писать тексты, которые приходилось бы откладывать в сторону, чтобы иметь возможность подготовить очередную еженедельную колонку! И вообще, что это за зверь такой – колонка? Я не пишу колонки! Я ничего не знаю о том, как давать советы! Плюс ко всему, существуют еще мои дети! Я и так загружена до предела, поскольку каждая секунда, не занятая работой, поглощена заботой о них! Вся эта затея с Лапочкой с самого начала была смехотворной!

И все же я не смогла отправить письмо с отказом. Я хотела быть Лапочкой. Я была заинтригована. Воодушевлена. Все безмолвные восклицательные знаки в моей голове сокрушило нечто более мощное – моя интуиция. Я решила довериться ей. И дала Лапочке шанс.

Так я размышляла, читая твое письмо, сладкая моя горошинка. Оно заставило меня задуматься о том, чтó стоит на кону, когда мы обдумываем предложения о работе. О том, что это значит – работа. О шатком равновесии денег, логики, интуиции и наших представлений о себе, когда мы воображаем, что можем «философски» относиться к своим телам, жизням и способам повседневного бытия. О движущих силах, вступающих в игру, когда мы пытаемся настроить себя на неприятные поступки и отговорить от желаемых действий. Когда мы думаем о расплате за свои проплаченные поступки и о цене нашей бесплатной работы. О том, что такое мораль. И кто носитель этой морали. И какое отношение это имеет к добыванию денег. И как мораль связана с отчаянным положением.

Твое письмо лишает меня покоя. Имеется некий муж, предсказуемо маскирующий свое решение изменять жене под благотворительную акцию. Есть твоя наивность в отношении материально-технической организации проституции – вот он, правильный термин для обозначения торговли сексом за деньги, даже если ты называешь это «встречами». Но, главное, есть ты, дорогая непостижимая птица-правда, которая в деталях подсказывает мне, что именно ты должна делать. А потом поворачивается к этому спиной.

Тебе не нужен мой совет, следует ли принять это предложение. Нужно только, чтобы я помогла тебе увидеть себя в истинном свете. «Теоретически я за секс, но он никогда не доставлял мне истинного наслаждения», – пишешь ты. «Всякий раз при мысли о том, что он ко мне прикоснется, мне хочется плакать», – твои слова. Ты себя слышишь? Это твое тело говорит с тобой. Делай то, что оно велит тебе делать. Сотрудничай с ним. Не важно, о чем думает твоя голова – о ежемесячном «косаре», трудностях трудоустройства или «предмете изучения феминистской идеологии». Вера во всю эту чушь поможет тебе оплачивать аренду квартиры, но она не позволит создать свой дом.

Мы рождены для того, чтобы создавать свой дом.

Это наша работа, наш труд, самое важное трудоустройство на свете – создать место, которое принадлежит нам и опирается на собственный моральный кодекс. Это вовсе не тот кодекс, в котором прописаны навязанные культурные ценности. По собственному кодексу мы сверяем свои дела и поступки. Ты сама знаешь, что для тебя правильно и что неправильно. И это знание не имеет ничего общего с деньгами, феминизмом, моногамией или любыми другими понятиями, которыми ты жонглируешь, когда в твоей голове возникают безмолвные вопросительные знаки. Хорошо ли быть соучастницей обмана и неверности? Хорошо ли обменивать секс на деньги? Это стóящие вопросы. Они имеют значение. Но ответы на них не подскажут, как тебе правильно распорядиться своей жизнью. Это сделает тело.

Вполне возможно, на свете есть женщины, которые могут трахаться с мужчинами за деньги и при этом быть в полном порядке; но ты – не одна из них. Ты сама об этом сказала. Ты просто не скроена для такой работы. Ты говоришь, что у тебя имеются «неприятные проблемы» в области секса и ты, мол, «знаешь, что они есть у всех нас»; но ты неправа. Не у всех. Они есть у тебя. Когда-то были у меня. Но не у каждого человека и не у каждой женщины. Обобщая свои проблемы, касающиеся секса и сексуальности, ты прячешься от самой себя. Ты прикрываешь полученные раны классической выдумкой: мол, это нормально, что я неудачница, потому что все вокруг – неудачники. Эта ложь, которую ты внушаешь себе, используется тобой как обезболивающее средство.

Но твоя боль никуда не уходит. Нечто внутри тебя, связанное с сексом и мужчинами, нуждается в лечении. И пока ты не исцелишься, тебе придется снова и снова обезболивать, бинтовать и отрицать эту рану. Предложение такой работы – это занятие совсем иного рода. Это предложение выполнить настоящую работу. Такая работа не принесет тебе ни цента, зато со временем у тебя появится надежная крыша над головой.

Так что делай свою работу. Забудь о том мужчине. Забудь про деньги. Тебе нужно сблизиться не с ним – с собой!

 

Пустая чаша

Дорогая Лапочка!

«Я мог стать хуже» – это одно из оправданий моего отца. Всякий раз, стоило ему услышать очередную историю о мужчине, который бьет своих детей, погубил семью или держит родных взаперти, он повторял: «Я мог стать хуже». Словно само существование порока и безнравственности могло искупить любой его грех.

Он никогда не бил мою мать или меня. Он не насиловал меня и не угрожал мне. Это первое, что приходит на ум, когда думаешь о неблагополучном детстве. Но, хотя моя мать ушла бы от него, вздумай он поднять на меня руку, слова – болезненные, ужасные слова – были вполне дозволены. Я страдала не от синяков и ссадин – от внутренней боли. Мой отец – самовлюбленный, властный, тщеславный, непостоянный и обаятельный человек. Если я не проявляла бурной жизнерадостности, он не желал меня видеть, и меня запирали в моей комнате на несколько суток; если я пыталась пошутить, он вопил и ругал меня за бесчувственность. Моя комната стала моим святилищем, а книги – лучшими друзьями. Я никогда не была идеалом – и все же отчаянно старалась заставить его гордиться мною, заставить его любить меня. В конце концов, он же мой папа.

Мне не с кем было об этом поговорить. Я не могла полностью доверять подругам, а мать была слишком озабочена отцом, чтобы осознать, насколько мне было больно. Мы с матерью были единственными свидетелями этой стороны его натуры. О психологическом консультировании не могло быть и речи, а родственники навещали нас редко.

Он дважды отказывался от меня. Причиной служили сущие мелочи, небольшие разногласия, из-за которых он заявлял, что я не его дочь. Когда же он сменял гнев на милость, мне полагалось просто принять перемену его отношения: никаких извинений с его стороны, никакого упоминания о случившемся. И каждый раз мать убеждала меня дать ему еще один шанс.

Но три месяца назад он зашел слишком далеко. Он предал мою мать, а когда я пыталась поддержать ее, сама стала объектом гневной отповеди. За то, что я уличила его в неверности, он обозвал меня долбаной сукой. Я, видите ли, не имела никакого права вторгаться в его частную жизнь.

На сей раз я сама отказалась от него. Я уехала из дома (мне сейчас двадцать лет, и я приезжала домой только погостить летом). Я оборвала все контакты. И хотя моя мать теперь лучше понимает меня, чем прежде, она все равно пытается восстановить разорванные отношения. Теперь я знаю, что могла бы счастливо прожить без отца, и стала сильнее с тех пор, как он ушел из моей жизни. Однако у меня такое ощущение, что я никак не могу освободиться от него. Мать постоянно говорит о нем, о том, как он изменился. Она хочет знать, когда я буду готова снова быть рядом с ним. Как ей объяснить, что у меня на самом деле больше нет к нему никаких чувств?

Вопреки заверениям матери, отец по-прежнему пытается контролировать меня и настолько поглощен собственной персоной, что не обращает внимания на мои чувства. Он выяснил, что мой психотерапевт – понимающая, добрая и умеющая сочувствовать женщина-консультант – тот самый специалист, с которым он когда-то работал, и настоял, чтобы я перестала встречаться с ней – еще одна попытка держать меня в изоляции, лишить всякой внешней поддержки. И все равно мать понуждает меня (порой бессознательно) помириться с ним. Но я ему больше не доверяю; не могу сохранять логику, когда речь заходит об отце.

У нас никогда не будет хороших отношений, но вправе ли я полностью прерывать их, Лапочка? Многие считают, что семья слишком важна для человека. Что мой долг – простить мужчину, давшего мне жизнь. Он единственный отец, который у меня есть. Но стоит ли все это боли, сомнений в себе и депрессии?

Дорогая Та, Которая Могла Стать Хуже!

Нет, поддержание отношений с твоим неблагополучным отцом не стоит боли, сомнений в себе и депрессии. Оборвав все связи с ним, ты поступила правильно. Действительно, он единственный отец в твоей жизни, но это не дает ему права оскорблять тебя. Стандарт, который тебе следует применять, решая, возобновить ли отношения, – это тот же стандарт, который следует применять ко всем отношениям в твоей жизни: ты не намерена становиться объектом дурного обращения, неуважения или манипуляции.

Твой отец в настоящее время не отвечает этому стандарту.

Мне жаль, что твой отец – самовлюбленный тиран. Сожалею, что мать предпочла умиротворять его безумие за твой счет. Это очень тяжело. Но еще тяжелее было бы провести всю жизнь, подчиняясь насилию. Я знаю, что освободиться от тирании твоего отца будет нелегко и непросто, но это – верный путь. И это единственный путь, который, может быть, – только может быть! – когда-нибудь приведет к здоровым отношениям между вами. Настаивая, чтобы отец обращался с тобой уважительно, ты исполняешь свой величайший долг – не только как дочь, но и как человек. То, что ты прекратила общаться с таким властным тираном, как твой отец, – свидетельство мужества и силы. Прими мое уважение!

У меня не было родителей, когда я стала взрослой. Я долго живу без них – и тем не менее не расстаюсь с ними даже на один день. Они словно две пустые чаши, которые я должна то и дело самостоятельно наполнять.

Полагаю, твой отец оказывает на тебя такое же воздействие. В некоторых отношениях ты права: вероятно, ты никогда не сможешь «полностью освободиться» от своего отца. Он будет пустой чашей, которую тебе придется наполнять снова и снова. Что ты поместишь в нее? Наши родители – это наш источник. Мы создаем собственную жизнь, но ее истоки принадлежат им. Они вместе с нами возвращаются к истокам. Их никак нельзя обойти стороной. Разорвав связи с отцом, ты породила пожар в своей жизни. И как ты теперь будешь жить?

Я назвала твой поступок – разрыв отношений с отцом – сильным и мужественным, потому что ты сделала то, что многим не под силу. Ты установила границу. Ты решила, что не потерпишь дурного обращения с собой, и сделала это. Твой выбор продиктован гневом и обидой, а территория за пределами границы будет определяться исцелением, внутренней работой и покоем – по крайней мере, если ты стремишься иметь потрясающе прекрасную жизнь.

Я хочу этим сказать, что ты покинула отца, но твои отношения с ним не окончены. Тебе потребуются годы, чтобы полностью примириться с ним (а также с матерью, кстати сказать). Тебе предстоит еще много работы, чтобы довести начатое до конца – с прощением и гневом, с принятием и освобождением, с печалью и даже, возможно, с радостью. На этом пути нет проторенных дорог. Они сплетаются и расплетаются друг с другом и изгибаются вспять, чтобы временами шлепнуть тебя по заду. На этом пути тебя будут ждать пощечины, слезы и смех. Ты думаешь, что у тебя никогда не будет хороших отношений с отцом, но на самом деле ты этого не знаешь. Ты изменишься. Может быть, он изменится тоже. Какие-то события твоего детства останутся неизменными, другие – нет. Возможно, ты никогда не постигнешь корни жестокости отца, но при условии внутренней работы и вдумчивости, понимания и души ты поймешь его самого.

Надеюсь, у тебя хватит мужества это сделать.

После смерти своей матери – мне тогда было двадцать два года – я написала письмо отцу. К тому времени я его ненавидела, но в моей ненависти была светлая брешь, созданная исключительно материнской любовью, в которую мой отец мог бы просочиться, если бы пожелал измениться. В этом письме сообщалось, что мать скоропостижно скончалась, а я по-прежнему надеюсь, что когда-нибудь наши отношения восстановятся. Я писала, что готова пойти на этот шаг, но вначале требовала объяснить причины его поступков, когда мы были вместе.

Иногда я представляю себе, как отец вскрывает это письмо. Это было двадцать лет назад, и хотя за эти два десятка лет почти все в моей жизни изменилось, мое представление о том, как отец получает письмо с известием о смерти матери, осталось неизменным. В моем воображении он тихо плачет. Он осознает, что теперь трое его детей стали сиротами и у него есть шанс все исправить. Его шанс быть нашим папой. Еще не слишком поздно. Он нужен нам сейчас.

Но он этого не осознал. Вместо этого он напился, позвонил мне и сказал, что я – лживая сука, а наша мать изгадила нам мозги и восстановила меня, брата и сестру против него. Я повесила трубку, не попрощавшись.

Прошло семнадцать лет.

Однажды зазвонил телефон – и вот оно, имя моего отца на крохотном экране телефона. «Он умер», – подумала я, решив, что это звонит его третья жена, чтобы сообщить мне об этом. Я не взяла трубку. Только слушала, как все звонит и звонит телефон. Пару минут спустя прослушала сообщение.

Оказалось, это не третья жена моего отца. Это был он сам. «Это твой отец», – проговорил он, а потом назвал имя и фамилию – на случай, если я вдруг забыла, кто мой отец. Он продиктовал номер своего телефона и попросил перезвонить ему.

Мне потребовалась неделя, чтобы собраться с духом. С ним было покончено. Я снова и снова наполняла его пустую чашу и преодолела, босая, кучу дерьма, держа эту чашу в руках. Я не позволила выплеснуться ни единой капле. Дочерней любви больше нет. Остались лишь воспоминания, что когда-то я любила его. Когда-то очень давно!

Я набрала номер.

– Алло, – проговорил он знакомым – сквозь все эти годы – голосом.

– Это твоя дочь, – сказала я и назвала имя и фамилию – на случай, если он забыл, кто его дочь.

– Ты смотришь Рэйчел Рэй? – тут же спросил он.

– Рэйчел Рэй? – прошептала я с бешено бьющимся сердцем, с трудом выговаривая слова.

– Ну да, Рэйчел Рэй. Писательница, автор кулинарных книг. У нее своя телепрограмма.

– Ах да… – выдохнула я.

И он продолжал болтать. Это был самый невероятный и ошеломительный разговор в моей жизни. Отец говорил со мной так, словно мы с ним беседовали каждую неделю, словно никогда не случалось того, что случилось, словно всего моего детства не существовало. Мы болтали о рецептах с низким содержанием жира и пуделях; о катаракте и важности защиты от солнца. Пятнадцать минут спустя я повесила трубку, совершенно ошарашенная. Он не был ни пьян и ни болен, не пребывал в старческом маразме. Он был моим отцом. Человеком, которым был всегда. И он разговаривал со мной так, словно я была его дочерью. Словно у него было на то право.

Но этого права у него не было. Вскоре после этого разговора он прислал мне по электронной почте беззаботное письмо. В ответ я повторила то, что написала ему много лет назад: налаживать отношения с ним готова только после того, как мы честно поговорим о нашем общем прошлом. Он ответил вопросом, что именно я «хочу знать».

К тому времени за моими плечами был большой путь! Я приняла свою жизнь и была счастлива. У меня двое детей и партнер, которого я люблю. Во мне больше не осталось гнева на отца и желания причинить ему боль. Но я не могла притворяться, что у нас есть какие-то отношения, если он отказывается признавать нашу жизнь. Я была готова выслушать. Мне нужно было его признание, чтобы понять его; нужно было убедиться, не стал ли он благодаря некоему чудесному повороту событий другим человеком – тем, который смог бы, наконец, стать моим папой.

Я написала самое великодушное, любящее, правдивое, бесстрашное, болезненное, зрелое и всепрощающее письмо, на которое только была способна. Затем вставила текст в электронную форму и отправила его.

Ответ пришел настолько быстро, что казалось невероятным, чтобы он мог успеть прочесть мое письмо целиком. В гневных выражениях он писал, чтобы я больше никогда не пыталась с ним связаться и что он рад, наконец, избавиться от меня.

Слез не было. Я зашнуровала кроссовки, вышла из дома, пересекла весь свой район, пошла в парк и поднялась на холм. Я не останавливалась, пока не добралась до самой вершины, а потом села на скамейку с видом на город. Это был канун моего тридцать девятого дня рождения. В свой день рождения я всегда думаю о родителях. А ты? Представляю их точно так же, как воображаю отца, получившего письмо с сообщением о смерти матери, – это представление застыло, что бы ни случилось с тех пор. Я отчетливо представляю себе мать и отца в тот день, когда я родилась. Как они, должно быть, держали меня на руках и думали, что я – чудо. Должно быть, они верили, что смогут быть лучшими людьми, чем прежде. Что они ими будут. Они знали, что будут. Они должны были ими быть. Потому что теперь на свете была я.

Поэтому тот момент – когда я сидела на скамейке, потрясенная случившимся – приобрел особую остроту. У меня было то самое чувство – его трудно определить словами, – когда ты одновременно и счастлива, и печальна, и разгневана, и благодарна, и покорна, и возмущена, и испытываешь все прочие возможные эмоции, слипшиеся вместе и стократно усиленные. Почему не существует названия для этого чувства?

Вероятно, самое лучшее определение – исцеление, однако мы отказываемся в это верить. Мы хотим верить, что исцеление намного чище и совершеннее, как младенец в свой день рождения. Как будто мы держим его на руках. Как будто мы стали лучше, чем прежде. Как будто мы будем лучше, чем были прежде. Как будто мы должны такими быть.

И это чувство помогало мне выжить. Оно будет и твоим спасением, сердце мое. Когда-нибудь и ты со всей полнотой осознаешь это и будешь процветать не вопреки утратам и скорбям, но благодаря им. Ты не выбирала событий, случившихся с тобой в жизни, но благодарна за них. В твоих руках вечно пребудут две пустые чаши, но тебе дано наполнить их.

Именно это я сделала в канун своего 39-летия, в последний раз наполнив пустую чашу своего отца. Долго-долго сидела я на той скамейке, глядя на небо, землю, деревья, дома, улицы, и думала: «Мой отец – мой отец! – он наконец-то, наконец-то, наконец-то избавился от меня».

 

Превзойди

Дорогая Лапочка!

Я не знаю, что мне делать. У меня такое ощущение, будто приходится выбирать между двумя вещами, которые я люблю больше всего на свете. У нас с женой есть полуторагодовалая дочка. Многие годы наша семейная жизнь был нелегкой. Моя жена – героиновая наркоманка, которая снова взялась за старое (после рождения малышки) после семи лет воздержания.

В моей семье со стороны каждого из родителей – по три поколения с историей зависимости. Я сам стал трезвенником, когда был подростком, и радикально изменил свою жизнь, пока жил в приюте для мальчиков, который отчасти считаю своим родным домом. Теперь я консультант по наркотической зависимости в том же приюте. Я стал ходячим примером для уличных детей Лос-Анджелеса, с которыми работаю, и они очень похожи на меня. Эта работа – мое призвание. Она даже вдохновила меня на написание романа, который стал самой воруемой книгой в моем родном приюте.

И с этого начинаются мои душевные терзания. Моя жена родом из маленького городка на Юге. Там я с ней и познакомился. Моя мать умерла в то время, когда я там жил. Жена заботилась обо мне. Этот город исцелил меня. Не так давно жена получила предложение о работе в этом городе. Там живут все ее родственники и друзья. У нее только что состоялось второе собеседование, и, вероятно, ей в итоге достанется эта прекрасная работа.

Просто не знаю, как быть. Я уже прошел половину курса по специальности «социология» в магистратуре, и в моей жизни появляются новые перспективы. Когда моя жена получила это предложение о работе, она призналась, что последние три месяца по предписанию врача сидит на лекарствах, чтобы постепенно избавиться от тяжелой зависимости. Она предпочитала не говорить мне об этом, хотя я поддерживал ее и просил не замыкаться в себе с момента срыва. Возможно, это покажется странным и бессмысленным, но ее молчание хуже предательства. Мне важно не терять контакта с ней.

Если она получит эту работу, не знаю, смогу ли я решиться на переезд, поскольку утратил к жене доверие, а моя жизнь здесь, в Лос-Анджелесе, начала налаживаться. Я хочу, чтобы моя жена была счастлива и была рядом со своими родственниками (у меня нет родных, которые могли бы поддержать ее), но для меня совершенно невыносима мысль о разлуке с дочерью. Я не хочу быть таким, как мой отец.

Я разрываюсь на части и пребываю в смятении. Следует ли мне быть с дочерью и женой – или продолжить по зову призвания работать в приюте для уличных детей Лос-Анджелеса, которых я люблю?

Пожалуйста, помоги мне все это обдумать, Лапочка!

Дорогой Разрывающийся и Смятенный!

Время от времени я преподаю, обучая слушателей писательскому мастерству. Я всегда прошу своих студентов ответить на два вопроса: «Что произошло в этой истории?» и «О чем эта история?». Это хороший способ понять, в чем суть произведения. Нередко оказывается, что содержание явно бедновато. Или, напротив, есть нагромождение событий, не получающих в тексте логического завершения. «Ваша жизнь не дает вам призовых баллов», – говорю я своим студентам. Недостаточно прожить интересную, энергичную или трагическую жизнь. Искусство – это не анекдот. Это сознание, которое мы запускаем, влияя на свою жизнь. Для того чтобы повествование вышло за границы личного, в нем должны быть движущая сила и смысл.

Это правило справедливо и в жизни. По крайней мере, оно верно для таких людей, как ты и я, стремящихся к постоянному развитию, сладкий мой горошек. И оно требует от нас ясности осмысления событий жизни, даже когда на самом деле мы ощущаем себя прискорбно запутавшимися. Оно требует, чтобы мы фокусировались не только на фабуле нашей истории, но и задавались вопросом, что мы хотим сказать, рассказывая свою историю.

В твоем письме есть фраза, которая значит больше, чем все прочие: «Я не хочу быть таким, как мой отец». Странно, что это так важно для тебя, поскольку не могу точно знать, что ты под этим подразумеваешь (в письме ты ничего не говоришь о своем отце). И все же, конечно, я тебя понимаю. «Я не хочу быть таким, как мой отец» – это история, которая мне хорошо известна. Это кодовое обозначение для тех, кто не сумел быть отцом. Это ответ на вопрос, о чем твоя история.

Если ты не хочешь быть таким, как твой отец, – не будь им. Вот он, твой смысл, дорогой. Это твоя цель на земле. Твоя дочь – самый важный человек для тебя, а ты – один из двух главных людей в ее жизни. Это больше, чем просто факт. Это сама истина. И, подобно всем истинам, она обладает собственной правдой. Она ослепительна в своей очевидности и решимости. Если ты хочешь быть верным своему предназначению, все, что происходит в твоей жизни, должно вытекать из этой истины.

Так что давай поговорим о том, что творится вокруг тебя.

Твоя первая родительская обязанность – защищать своего ребенка. Позволить увезти дочь на другой конец страны, зная, что ее мать – наркоманка, которой очень трудно преодолеть зависимость, – неудачная идея, независимо от того, сколько бабушек, дядюшек и кузенов будут жить в одном с ней городе. До тех пор пока твоя жена не пойдет по пути выздоровления, она не должна быть главным опекуном вашего ребенка. Я, разумеется, не подвергаю сомнению ту глубокую любовь, которую твоя жена питает к дочери. Но и я, и ты – мы оба знаем наркоманов; знаем, что какой бы замечательной и любящей ни была твоя жена, находясь во власти зависимости, она теряет рассудок. Из-за этого твоя дочь будет страдать, и уже пострадала. Твой долг – защитить ее максимально, насколько это возможно.

Твоя жена пытается бороться и противостоять болезни. На кон поставлено все. Ее способность «очиститься» напрямую связана с ее способностью быть матерью для своего ребенка и оставаться твоей партнершей. Ее зависимость невозможно исцелить работой или сменой места жительства, хотя эти вещи могут в конечном счете сыграть некоторую роль в ее выздоровлении. Исцеление возможно только в случае ее желания избавиться от зависимости и понять мотивы своего поведения, побудившие ее стать наркоманкой.

Я настоятельно рекомендую вам обоим отступить на шаг от опьяняющего возбуждения, вызванного возможностью работы в далеком и любимом городе, и сосредоточиться на чудовище, которое окопалось в вашей гостиной. Какая поддержка и какие ресурсы требуются твоей жене? Какова твоя роль в ее выздоровлении? Можно ли спасти ваш брак? Если можно, как вам восстановить супружеское доверие и контакт? В каком городе вы хотели бы строить свою совместную жизнь и что это решение значит для каждого из вас в профессиональном и личном плане? Если брак ваш спасти нельзя, как вы могли бы мирно перейти к процессу развода? Как вы будете вести переговоры об опеке над дочерью?

Вот вопросы, которыми вам необходимо задаться немедленно. А не размышлять, следует ли твоим жене и дочери переехать на другой конец страны без тебя в столь непростой период вашей жизни. Для твоей жены найдутся и другие рабочие места. Существуют они и для тебя (как бы тебе ни нравилось твое нынешнее место, по всей стране есть мальчишки, которым пошли бы на пользу твое руководство и мудрость). Будут и другие моменты, когда кто-то из вас (или оба), возможно, захочет вернуться в родной город или остаться в Лос-Анджелесе.

Если вы предпочитаете уходить от этих вопросов сейчас, это не означает, что они решатся сами собой. Это всего лишь кнопка «пауза» между событиями, происходящими в вашей истории, чтобы вы могли осознать их смысл. Это решение превзойти свою старую историю – подняться над ней или выйти за ее пределы – вместо того чтобы продолжать жить внутри нее.

Я знаю, что тебе известно значение слова «превзойти». Ты сделал это в собственной жизни, когда сотворил цельного мужчину из осколков разбитого детства мальчишки. Но главное при подъеме – не останавливаться, а продолжать восхождение; чтобы выйти за пределы, мы должны продолжать идти.

Ты пока еще только начал осознавать, что это означает – не быть похожим на твоего отца. Приближайся к пониманию сути. Не саботируй на этом фронте. Что бы ни случилось, если дело касается твоей дочери, тебе не стоит разрываться по поводу твоего брака, работы или места жительства, если только ты сам не решишь разорвать эти нити. В любом случае победа на стороне твоей дочери.

 

Мерцающий кусочек твоей таинственной судьбы

Дорогая Лапочка!

Через несколько месяцев я вступаю в брак. Почему меня обуревают агрессия и гнев? Как другие люди проходят через это событие?

Дорогая Агрессивная!

Сразу видно, что ты – невеста. Ты испытываешь агрессию и гнев, потому что пребываешь в преисподней планирования свадьбы и запуталась в сетях всевозможных ожиданий: детские отголоски волшебных сказок; покупка неоправданно дорогих товаров; искаженные представления, за которые держится женщина, когда полагает, что можно безупречно срежиссировать поступки, разговоры, меру потребления спиртного, наряды для огромного числа родственников и свойственников, друзей, незнакомцев и коллег, не забывая про сердечное общение со своим любимым на виду у толпы зрителей. Нет, это невозможно.

По крайней мере, это невозможно полностью реализовать в том виде, как тебе это видится сейчас. Я уверена, что то, из-за чего ты сейчас так взвинчена, – цвет салфеток, приглашение, которое следует (или не следует) послать Рэю, кузену твоей матери, – значит очень мало, и все, что будет происходить на самом деле в тот день, когда ты будешь выходить замуж, положительно сведет тебя с ума.

Твоя свадьбы будет сплошным удовольствием, медовая моя булочка, но только после того, как ты согласишься, что в ней нет ничего сверхъестественного. Вероятно, полезно будет перестать думать о ней как об идеальном «празднестве», представляя себе скорее суматошный, прекрасный и роскошно неожиданный день в твоей милой жизни.

Моя собственная свадьба была, что называется, «это нечто», хотя мне довольно долго казалось, что все покатилось в тартарары. Когда прибыли наши гости, около сотни человек, лил проливной дождь, а мы не подготовили на случай стихии запасных сценариев для нашей церемонии, которая должна была состояться под открытым небом. Мистер Лапочка вдруг понял, что забыл в городе, где мы жили, – за девяносто с лишним километров от места проведения свадьбы – свои брюки, а я внезапно обнаружила, что оставила дома разрешение на брак. Моя свекровь вырядилась пастушкой библейских времен (если бы пастушки библейских времен носили тюль), а одна из моих старых подруг оттащила меня в сторону, чтобы устроить выговор за то, что я не выбрала ее подружкой невесты. Я никак не могла найти «невидимки», чтобы приколоть вуаль к волосам, а потом, когда были куплены другие «невидимки», для чего пришлось совершить безумный марш-бросок по двум местным магазинчикам, я и семь моих подруг никак не могли заставить эту треклятую вуаль держаться на моей голове.

Многие происшествия такого рода кажутся катастрофой в тот миг, когда они происходят; но эти казусы остаются одними из самых нежно лелеемых воспоминаний о том дне. Если бы не они, я не бежала бы по улице под проливным дождем, держа за руку мистера Лапочку, хохоча и плача одновременно, потому что мне предстояло выйти за него замуж в пропыленном библиотечном подвале, а не на прекрасном берегу реки. Я никогда не испытывала ничего подобного тому чувству, которое возникает, когда твой знакомый вызывается ехать в другой город и гнать машину на запредельной скорости, чтобы привезти пару брюк и документ. Я бы никогда не узнала, как выглядят пастушки библейских времен в наряде из тюля, как не узнала бы и важных сведений о своей старой подруге. И я не была бы увлечена этими проклятыми «невидимками» в своих волосах настолько, что даже не заметила, что дождь уже кончился, а мистер Лапочка потихоньку договорился с нашими гостями, что те возьмут белые деревянные стулья, около сотни, и потащат их на расстояние в полкилометра – из ужасного подвала библиотеки на травяную лужайку на берегу красивой реки, где я надеялась выйти за него замуж, нежась в лучах солнца. Так оно в конечном счете и случилось.

Все мы теряемся в мелочах; но не потеряй этот день, Агрессивная. Составь список всего, о чем нужно позаботиться, что решить и о чем побеспокоиться в период между сегодняшним днем и днем твоей свадьбы, а потом обведи кружком самое важное в списке и сделай работу как следует. Распредели прочие обязанности или прими решения по поводу всего остального – и больше не позволяй себе волноваться.

Пусть твоя свадьба будет чудом. Пусть она станет чертовски славно проведенным временем. Пусть она будет тем, что ты не можешь представить и срежиссировать, даже если бы ты на самом деле могла. Вспомни, почему ты так испереживалась, что подтолкнуло тебя к гневу, агрессии и написанию письма советчице-колумнистке. Ты выходишь замуж! Впереди тебя ждет не просто еще один день, но мерцающий кусочек твоей таинственной судьбы. Все, что от тебя требуется, – это присутствовать там.

 

Обыкновенное чудо

Дорогая Лапочка!

Похоже, тайна становления – в широком смысле – является главной темой многих твоих колонок. Мол, человек не знает, чем обернется какое-то событие, пока не проживет его. И мне захотелось узнать больше. Можешь ли ты привести конкретный пример того, как некое событие сыграло свою роль спустя годы в твоей жизни, Лапочка?

Спасибо!

Дорогой Большой Поклонник!

В то лето, когда мне было восемнадцать, однажды вместе с матерью я ехала в машине по проселочной дороге. Дорога проходила через деревенскую глушь округа, где я выросла. Здесь все местные дороги были проселочными, а дома разбросаны по сторонам на километры, поэтому соседи виделись редко. Когда едешь в машине, дорога превращается в сплошную ленту деревьев, полей и диких цветов. В то утро мы с матерью наткнулись на гаражную распродажу в большом доме, где в одиночестве жила престарелая женщина, муж которой умер, а дети выросли и разъехались по разным уголкам страны.

– Давай посмотрим, что у нее там есть, – предложила мама, когда мы проезжали мимо. Я свернула на подъездную дорожку, припарковалась, и мы вышли из машины.

Мы оказались единственными посетителями. Даже сама старушка, устроившая распродажу, не вышла из дома, а лишь помахала нам из окна. Был август – последний отрезок времени, который мне предстояло прожить с матерью. К тому времени я завершила первый год обучения в колледже и приехала домой на лето, потому что получила работу в соседнем городке. Через пару недель я вернусь в колледж, и мне больше никогда не доведется жить в том месте, которое называла своим домом, – конечно, тогда я еще об этом не знала.

На гаражной распродаже не было ничего примечательного. Я поняла это, пробираясь среди всякого барахла – старых кухонных кастрюль и потертых настольных игр, неполных наборов тарелок, разрисованных полинялыми, вышедшими из моды цветами, и воистину чудовищных полиэстровых трусов. Но, когда я повернула голову, собираясь предложить матери ехать дальше, что-то зацепило мое внимание.

Это было красное бархатное платьице, отделанное белым кружевом, сшитое на крохотную девочку, едва научившуюся ходить.

– Погляди-ка на это, – сказала я и подала платьице матери, которая воскликнула: «Ух ты, какая прелесть!» Я согласилась с ней, а потом положила платьице на место.

Через месяц мне исполнится девятнадцать лет. Через год я выйду замуж. Через три года буду стоять на лужайке, сравнительно недалеко от дома той старушки, держа в ладонях прах моей матери… В тот момент я была абсолютно уверена, что сама никогда не стану матерью. Дети – существа милые, но они ужасно раздражают, – так я тогда думала. Я хотела от жизни большего.

И все же – смешно, необъяснимо – в тот день, за месяц до моего восемнадцатого дня рождения, когда мы с матерью перебирали останки чьей-то чужой жизни, я продолжала снова и снова мысленно возвращаться к тому красному бархатному платьицу, сшитому на маленькую девочку. Не знаю почему. Не могу объяснить это даже сейчас – только скажу: в нем было нечто непреодолимо привлекавшее меня. Я хотела заполучить это платьице. Я пыталась отговорить себя от непонятного желания иметь его, разглаживая ладонями бархатную ткань. У воротничка был приклеен маленький кусочек малярной ленты с надписью:

1 доллар.

– Хочешь это платьице? – спросила мать, перестав перекладывать вещи и беззаботно взглянув на меня.

– Да зачем оно мне? – отрезала я, стесняясь скорее своего желания, чем ее слов.

– Как-нибудь потом пригодится, – ответила мать.

– Но я даже не собираюсь заводить детей, – возразила я.

– Можешь положить его в коробку, – сказала она. – Тогда оно у тебя будет, на всякий случай.

– У меня нет доллара, – решительно отказалась я.

– У меня есть, – сказала мать и протянула руку за платьицем.

Я положила его в шкатулку – сундучок из древесины кедра, принадлежавший моей матери. Я таскала его с собой по всему выжженному маршруту своих двадцати и тридцати «с хвостиком». Я родила сына, потом дочь. Красное платьице было тайной, известной только мне, на долгие годы похороненной среди лучших маминых вещей. Когда я, наконец, откопала его и снова взяла в руки, возникло ощущение, словно мне внезапно дали пощечину и одновременно поцеловали, будто громкость одновременно усилили до предела и свели на нет. Две вещи, говорившие правду о его существовании, оказывали противоположное воздействие, однако оставались одним и тем же единственным фактом:

Моя мать купила платье для внучки, которую она так и не увидит.

Моя мать купила платье для внучки, которую она так и не увидит.

Как прекрасно. Как страшно.

Как мало. Как много.

Как больно. Как сладко.

Мы почти всегда способны провести линию между тем и другим только спустя время, намного позднее. Никакая другая сила не причастна к этому таинству, кроме собственного желания, побудившего меня захотеть обладать этим платьицем. Его смысл открылся только со смертью матери и с рождением моей дочери. И тогда платьице стало значить многое. Это красное платьице было не только материальным доказательством моей утраты, но и свидетельством того, как любовь моей матери вынесла меня вперед, за ее пределы, за пределы прожитых ею лет в мою собственную жизнь – совершенно невообразимым образом. Это было становление, которое в тот момент я и представить себе не могла как знак своей жизни, когда это красное платьице зацепило мой взгляд.

Моя дочь соединяет меня с матерью не крепче, чем мой сын. И мать так же ярко живет в моем сыне, как и в дочери. Но вид дочери в том красном платьице во время второго Рождества в ее жизни подарил мне нечто, не выразимое словами. Чувство, которое я испытала, было сродни двойному потрясению, когда я вытащила это платьице из сундука, хранившего лучшие вещи моей матери, вот только теперь это было так:

Моя дочь одета в платье, которое бабушка купила для нее на гаражной распродаже.

Моя дочь одета в платье, которое бабушка купила для нее на гаражной распродаже.

Это так просто, что сердце разрывается. Каким обыденным этот факт кажется для многих, как привычно для внучки носить платьице, которое купила для нее бабушка, но как же это сверхъестественно для меня!

Полагаю, именно это я и имею в виду, говоря, что нам не дано знать, чтó проявится в нашей жизни. Мы живем, получаем опыт, переживаем, покидаем любимых людей, а они бросают нас. Люди, которые, как мы думали, будут с нами всегда, уходят, а те, кого мы даже не знали, войдут в нашу жизнь и останутся в ней. Наша здешняя работа состоит в том, чтобы хранить верность происходящему, положить ее в шкатулку, ждать и верить: когда-нибудь мы узнаем, что оно значит, – чтобы, когда произойдет обыкновенное чудо, мы оказались в нужном месте в нужный час и стояли рядом с маленькой девочкой в красивом платьице, благодарные за самые малые мелочи.

 

Мы называем это «кранты»

Дорогая Лапочка!

Не так давно у меня был секс с парнем, у которого складывается сложная история с одной моей подругой. Если я пересплю с ним, это ранит чувства моей подруги, поэтому сказала ей, что не буду этого делать. Она не просила меня не спать с ним, но это как бы подразумевалось. Она намекнула, что он в меня «втрескался», и как-то раз спросила его, не хочет ли он устроить любовное трио. Короче говоря, я нарушила свое обещание. Когда я давала его своей подруге, Лапочка, то была намерена его сдержать, но не смогла.

Мужчина, о котором идет речь, – хороший человек. Я наслаждалась проведенным с ним временем. К тому же, скажем прямо, моя постель в последнее время по большей части пустует. Мое желание перевесило потенциальную обиду, которую, знаю, причинит мой поступок. Этот парень и моя подруга не раз выясняли отношения с тех пор, как я с ним переспала. Они вроде бы помирились, однако дружба с ней по-прежнему остается шаткой. Думаю, со временем все нормализуется, но мне кажется, что наша дружба для нее не так уж и важна. Я даже не уверена, важна ли она для меня самой.

Совсем недавно у моего отчима случился инфаркт. Уже второй по счету. Это заставило меня задуматься о серьезных вещах, их последствиях и о банальных мелочах; и если одна ночь сомнительного секса навеки меняет или отрицает то, что я была ей хорошей подругой во всех прочих отношениях, – что ж, так тому и быть. Если это действительно так, значит, нашей дружбе не суждено быть долгой, а у меня есть и более серьезные поводы для беспокойства. Но в то же время не могу не задаться вопросом: уж не теряю ли я постепенно свою человечность. На эту мысль меня навела сегодня одна моя бывшая подруга, которая призналась, что не смогла меня простить до конца за былую обиду шестилетней давности. Тогда я обманула ее как распоследняя тупая 22-летняя девица и с тех пор уже тысячу раз просила прощения. Мы какое-то время не общались, но со временем снова стали добрыми подругами. До сегодняшнего дня мне казалось, что у нас все в порядке. Это известие и ее недоверие ко мне сильно опечалили меня и разозлили. Как это понимать – когда человек прощает тебя, но так и не забывает твоего проступка?

Я чувствую себя ужасно, но при этом настроена решительно. Возможно, гнев спровоцировала нелицеприятная правда о себе самой, а именно: собственное желание для меня оказалось выше дружбы; неумение учиться на прежних ошибках; в глазах других людей я не заслуживаю доверия. Последнее уязвляет больнее всего, и вскоре после нашей интимной встречи я сказала об этом тому парню. «А она тебе никогда не доверяла», – ответил он, подтверждая мои опасения (если не сказать – неотвратимое пророчество).

Вероятно, я поступила бы точно так же, представься мне другая возможность. И не знаю, должно ли это беспокоить меня, делает ли это меня своего рода наркоманкой, зависимой от удовольствия, или просто я скверная подруга. Во мне нет сожаления о своем недавнем поступке, но, может быть, это должно меня насторожить? Действительно ли я отказываюсь от давней дружбы ради дурацкого сексуального удовлетворения? Какая-то часть меня чувствует себя эгоисткой уже просто потому, что пишу письмо и знаю: ты будешь называть меня «медовой булочкой» и поднимать мне настроение, хотя я этого и не заслуживаю.

Дорогая Лапочка!

У меня есть два друга, которых я нежно люблю. Один из них – мужчина, мы знакомы еще с тех времен, когда были подростками. Пару лет назад у нас с ним случился короткий немоногамный роман. Потом он влюбился в другую женщину, которую не без оснований предпочел мне. Хотя я знала, что нам суждено быть друзьями, а не романтическими партнерами, мои чувства к нему были глубоки, и сердце мое было разбито. Со временем боль утихла, а наши дружеские узы только окрепли.

Второй друг – женщина. Я безмерно восхищаюсь ею как писателем и человеком. Она остроумна, сексуальна, умна. Мы поддерживаем друг друга во время любовных неурядиц и веселимся всякий раз, когда бываем вместе. Она поддерживала меня, когда мой друг встретил другую женщину. Она сидела со мной, когда я беззастенчиво рыдала на глазах у толпы в самом центре Сан-Франциско.

Не так давно эти двое моих друзей познакомились и «запали» друг на друга. Он начал в шутку поговаривать насчет того, чтобы переспать с ней. (Сейчас у него нет подруги.) Я сказала ему, что эта мысль мне неприятна, но он лишь отмахнулся от меня. Я не стала раздувать эту тему, потому что моя подруга поклялась, что никогда не станет с ним спать. Она говорила это не раз и не два, убежденно подчеркивая свои намерения, хотя я ее об этом и не просила. Пусть я преодолела влечение к этому мужчине, но та история все еще слишком свежа в памяти, и душевная рана не затянулась. Она видела, что это по-прежнему меня гнетет. Я доверяла ей.

Но это все равно случилось. Они переспали. Когда мой друг сказал мне об этом, я очень расстроилась и накричала на него за то, что он не посчитался с моими чувствами. Мы несколько раз подолгу говорили по телефону, и в конце концов я почувствовала, что он слышит, ценит и уважает меня. Он также заставил меня примириться с собственной ревностью и пониманием того, что поступки других людей мне неподвластны. С тех пор мне пришлось как следует присмотреться к собственным комплексам и стремлению все контролировать.

Спустя две недели моя подруга извинилась за нарушенное обещание. Я ответила ей, что сама заблуждалась и у меня изначально не было права на подобное обещание, хотя действительно обиделась и рассердилась, когда узнала правду. Она сделала то, что считала правильным для себя, а теперь пришел мой черед разобраться, что будет правильно для меня, и дать себе время и пространство для маневра. Какая-то часть меня мирно восприняла этот вывод. Но к тому моменту меня настолько эмоционально измотала вся эта ситуация, и я питала такое отвращение к себе, что не была даже уверена, заслуживаю ли чьих-то извинений.

Лапочка, я в затруднении. Я знаю: то, что они сделали, не было морально неправильным. Мне и самой прежде случалось испытывать влечение к бывшим своих подруг и друзьям своих бывших. Между этими двумя моими друзьями возникли отношения, не зависящие от меня. И все равно мне было очень больно. А хуже всего то, что я стыжусь своей обиды. Я стыжусь ревности, продолжающей жить во мне (без моего ведома) еще полтора года после того, как наш роман завершился. Мне хочется видеть себя благородной личностью, способной порадоваться за дорогих людей, которые смогли получить совместное сексуальное удовольствие. Хочется верить, что вся эта обида – плод моей собственнической натуры, и мне нужно измениться и преодолеть ее. Единственное, чем я теперь занимаюсь, – самобичевание из-за любого сделанного мною выбора. Мой внутренний компас в этом вопросе отказал. Я нуждаюсь в твоих мудрых словах утешения.

С любовью,

Дорогие женщины!

Пару лет назад маленькие Лапочки устроили яростную драку из-за оторванной головы черноволосой пластиковой принцессы. У сына разве что пена изо рта не шла. Дочка вопила так долго и столь громко, что я начала опасаться, как бы соседи не вызвали полицию. Пострадавшая оторванная голова была размером с шарик жвачки, а вместо шеи было отверстие, в которое должны были вставляться взаимозаменяемые туловища. Дочка в кулаке держала туловище древней египтянки, а сын сжимал в руке знойную пиратку в короткой юбочке. Вот из-за чего был весь сыр-бор.

Ни одного из них нельзя было убедить отказаться от притязаний на оторванную голову черноволосой пластиковой принцессы, с какой бы мягкостью, строгостью или маниакальным бешенством я ни объясняла, что они могут играть только по очереди, прикрепляя ненадолго голову к «своему туловищу». Их ничто не могло успокоить из кучи тех бесчисленных предметов, которые захламляют их общую комнату: ни корзинка с агатами, ни деревянные кинжалы; ни плюшевые котята, ни алфавитные карточки; ни пенопластовые мечи, ни наполовину растерянные фломастеры; ни балерины, ни римские легионеры, ни мартышки, ни статуэтки фейри на золотистых монетках, ни фигурки киногероев, ни единороги, ни гоночные машинки, ни динозавры, ни крохотные блокнотики на пружинках – ни какая другая проклятая вещь во всей долбаной вселенной, кроме оторванной головы черноволосой пластиковой принцессы, не могла их утешить.

«Она моя», – вопила дочь.

«Я первым стал с ней играть», – вторил ей сын.

«Она моя самая любимая», – завывала дочь.

«Ты все время играешь с моими любимыми игрушками», – ревел сын.

Я убеждала, приводила логические доводы, вносила предложения, вскоре превратившиеся в приказы; но, честное слово, в конечном счете ничего не могла поделать. Была одна голова и два туловища. Этот неоспоримый факт подобен буре, которую мы должны терпеливо пережидать, пока она не вырвет с корнем все деревья.

Я начала с этой аллегорической миниатюры из репертуара Лапочки не потому, что считаю ваши индивидуальные и общие трудности, касающиеся дружбы, такими же ребяческими, как драка из-за игрушки; но скорее потому, что это довольно познавательный опыт – поразмыслить как следует о нашем желании иметь не только то, что принадлежит нам, но и то, что принадлежит тем, кого мы любим, – не только потому, что мы хотим эти вещи для себя, но и потому что хотим, чтобы их не было у их обладателя. Страсть личного обладания стара как мир и так же бесконечна. Это зерно сути той проблемы (оно ничуть не больше шарика от жвачки), которую мы пытаемся здесь решить, и я предлагаю вам обеим об этом задуматься.

У всех нас есть обоснованные претензии на оторванную голову черноволосой пластиковой принцессы. Мы полагаем, что владеть ею можем только мы, и отказываемся выпускать ее из рук.

Прежде чем мы начнем по-настоящему распутывать вашу ситуацию, оговорюсь, что абсолютно уверена: если вы обе продолжите молчаливый диалог с самими собой об этой сомнительной и странной истории, что случилась с мужчиной, которого я осмелюсь назвать Соблазнительным Плутом, то обе об этом пожалеете. Более того, вы высидите целый выводок все более и более искаженных представлений о том, что произошло и что это значит; кто и что сказал и сделал – все это не просто сделает вас несчастными, печальными и озлобленными, но и лишит каждую из вас подруги, с которой вам, право слово, следовало бы посидеть на веранде спустя десяток лет и от души посмеяться, вспоминая, какими тупицами вы были в прошлом, то есть сейчас.

В глубине души вы обе осознаете, что совершили не слишком хорошие поступки. Ваши желания, страхи, недостатки, нелепые ожидания и вещи, в которых вы не желаете признаваться самим себе, сцепились друг с другом так же плотно, как пластиковая голова входит в пластиковое туловище, и, сложив их вместе, вы обе ощутили щелчок. Если всесторонне взглянуть на случившееся, то перед нами предстанет одно и то же событие. Кому нам следует посочувствовать? На чьи плечи падает бремя обвинения? В каком направлении летят стрелы ваших повествований? Как вам лучше всего выбраться из этой ситуации?

Эти вопросы я задавала самой себе, размышляя над вашими письмами. Всякий раз, когда я пыталась уложить эти истории в своей голове, они только запутывались. Я составляла таблицы и списки с ключевыми моментами. Взяв лист бумаги, я нарисовала таблицу и превратила вашу путаницу с Соблазнительным Плутом в пару математических уравнений того вида, которые научилась решать еще в школе (что дает мне полную свободу использовать их для собственных прихотливых литературных целей). Вот как они выглядят.

Друг или Враг: «Я торжественно клянусь, что никогда не буду трахаться с Соблазнительным Плутом, потому что моя подруга до сих пор испытывает нежные и собственнические чувства к нему, а я не хочу ее обидеть» + [я человек неравнодушный, и перетрах с Соблазнительным Плутом вынудит меня усомниться в собственном представлении о себе] + все равно трахнулась с Соблазнительным Плутом = ой/брр 2 х [но, вероятно, если всерьез задуматься, то моя дружба с этой женщиной «не так уж и важна»] ÷ и все же было время, когда я сидела с ней в центре Сан-Франциско, а она беззастенчиво рыдала в три ручья > так что… да черт возьми! + как смеет она на меня злиться! + во всех остальных отношениях я была ей хорошей подругой! + Соблазнительный Плут даже не был ее бойфрендом вообще НИКОГДА! + меня к нему влечет! + его влечет ко мне! + мне еще и тридцати нет, а мое влагалище уже зарастает паутиной! + да кто она, блин, такая, чтобы указывать мне и Соблазнительному Плуту, с кем нам заниматься сексом? < я ужасный человек и эгоистичная сексуальная подруга [не будет ли любезна бывшая подруга прийти со своим свидетельством в суд?] ÷ обманывала, да + лгала, да + когда-то пользовалась доверием или была прощенной – нет, никогда, ни одной женщиной, совершенно ни по какой причине = знаете, что? Да пошли они, эти суки! + Вот возьму и непременно трахну Соблазнительного Плута еще раз! ≠ Кроме. Ладно. [Черт…]

Одна из Треугольника: «Соблазнительный Плут – замечательный человек + [мы «расстались», хотя никогда по-настоящему не были вместе, никакой моногамии, хотя он и разбил мне сердце, но я его не виню, потому что у меня не было никаких ожиданий – да и с чего бы мне иметь какие-то ожидания? и т. д.] ÷ мне совершенно ясно, что он хочет трахнуть мою замечательную подругу, которая видела, как я беззастенчиво ревела белугой в центре Сан-Франциско, и от этого меня тянет блевать 2 + [каково значение моногамии? Что такое любовь? Должны ли мы что-либо кому-нибудь, когда речь идет о сексе? Почему меня тянет блевать, если Соблазнительный Плут – «мне только друг»?] = принимаю твердые и многословные обещания моей замечательной подруги касательно ее планов не трахаться с Соблазнительным Плутом х [сестринство!] – позволяю Соблазнительному Плуту отмахнуться от меня, когда выражаю свое желание, чтобы он не трахал мою чудесную подругу = плачу и бешусь, когда им не удается не трахнуться + [как они могли? Она же обещала! Я думала, она моя подруга! Он никогда ко мне не прислушивался!] < долгий, трудный, в конечном итоге удовлетворительный разговор с Соблазнительным Плутом, который странным образом сближает меня с ним [и заставляет еще больше переживать из-за моего ничтожного, закомплексованного, помешанного на власти, ревнивого, неуравновешенного, тупого, завистливого, эмоционально зависимого «я»2] х короткий, непродуктивный, решительно холодный разговор с моей чудесной подругой [разве она не должна чувствовать себя чуточку более виноватой?/какое право я имею на извинения? С каких это пор я имею право указывать, кому с кем трахаться?/но она обещала!] ÷ фантазирую, что моя чудесная подруга согласится на долгосрочную командировку в Корею + слушаю эквивалент песенки Лизы Германо Cancer of Everything для моего поколения, раз за разом, свернувшись в маленький жалкий комочек + [перемежая это попытками жизнерадостно составить фразу «получить немного сексуального удовольствия» применительно к этим двум эгоистичным задницам] ≠ Кроме.

Ладно. [Черт…]

В не ведающем математики мире Лапочкаленда мы называем это кранты.

Вы обе неправы. Вы обе правы. Вы обе знаете, что могли поступить лучше, чем поступили. Тот факт, что вы не смогли этого сделать, совершенно ничего не стоит, если вы не сможете благодаря ему ничему научиться. Так что давайте выучим урок, горошинки мои.

Часть Треугольника, если тебе действительно причиняет боль и приводит в ярость то, что Соблазнительный Плут трахает твою подругу, то он не твой бойфренд, и тебе не следует вести себя с ним как с другом. Он – твой бывший, любовь, от которой ты еще не оправилась (ты так и не разобралась с самой собой); мужчина-запретная-зона для любой женщины, хоть как-то вхожей в твой внутренний круг. Отбрось всю эту чушь в стиле «но мы ведь сейчас просто друзья» / «свободная любовь» и признай то, что ты действительно чувствуешь: если Соблазнительный Плут с кем-то трахается, ты не хочешь поддерживать отношения с этой женщиной. Пока еще нет. Не сейчас. Может быть, вообще никогда. В самом крайнем случае – исцели свое сердце, прежде чем знакомить Соблазнительного Плута со своими подругами, особенно с теми, которых описываешь как «остроумных, сексуальных, блестящих». А потом соберись с духом.

Хотя может показаться, что решение Друга или Врага нарушить свое обещание и трахнуться с Соблазнительным Плутом и есть причина всей твоей боли, однако ее поступки не являются корнем твоих бед. Их корень – твоя неспособность признавать и уважать свои собственные границы. Ты пыталась усидеть на двух стульях. Тебе хотелось верить в дружбу с мужчиной, которого еще не разлюбила; но ты не такая женщина. Я понимаю, почему ты хочешь быть ею, милая. Она – этакая крутая кошечка. Звезда шоу, ничего не принимающая близко к сердцу. Но ты – не она. И это нормально. Ты – это твое собственное хрупкое, сильное, милое, ищущее «я». Ты можешь печалиться из-за того, что парень, в которого ты вроде как влюблена, не отвечает взаимностью. Ты не обязана «держать лицо». Тебе не нужно притворяться, что с тобой все в порядке, когда делишь своих интересных и прекрасных подруг с Соблазнительным Плутом, даже если чувствуешь себя ничтожной задницей из-за того, что тебе это не по нраву. Ты вправе сказать «нет».

Проблема в том, что ты должна это сказать. Ты должна стать той женщиной, которая способна возразить. Не только чудесной подруге, которая никак не может сдержать данных тебе обещаний, пока вы плаваете в общих водах своей нерешительной жажды самоутверждения и оргазмов, но и мужчине. Да-да, ему, Соблазнительному Плуту. Твоему другу, хоть он тебе вовсе не друг. Ты должна научиться жить в этой дискомфортной реальности: это для отдыха от него тебе нужно «время и пространство». А потом ты должна уйти в отрыв, как бы это ни было трудно, – и будь что будет.

Друг или Враг, ты сделала свой выбор, хотя знала, что причинишь боль доверявшему тебе человеку, – выбор, стоит заметить, который ты подчеркнуто поклялась не делать, – и впоследствии оправдала свое решение, а ведь могла бы заранее более вдумчиво обсудить ситуацию со своей подругой. Это не делает тебя ни «зависимой от удовольствий», ни «скверной подругой». Ты ведешь себя так, как ведет большинство людей в этой ситуации на данном этапе жизни, – женщина, которая взяла то, чего хотела, вместо того, что ей было нужно.

Ты одновременно неповинна в этом и несешь за это полную ответственность. Часть Треугольника тебя, с одной стороны, вроде как подставила; а, с другой стороны, ты, в сущности, повела себя с нею как дрянь. Причина, по которой накопилось столько мусора в твоей голове после близости с Соблазнительным Плутом: твоя бывшая подруга; твое ощущение, что тебя будут вечно наказывать за то, что ты подвела ее; твое ощущение, что твоя подруга тоже никогда тебе не доверяла, – состоит в том, что, вопреки собственным утверждениям, ты не сожалеешь о сделанном, хотя знаешь, что могла поступить как-то иначе, повести себя лучше или вообще этого не делать. На кону в данном случае стоит не только твоя дружба с Частью Треугольника, но и собственная честность. Ты обещала, что не причинишь боли человеку, который тебе небезразличен. И все равно причинила ее. Что ты об этом думаешь? Что ты хотела бы вынести из этого опыта, булочка моя медовая? Хочется ли тебе всплеснуть руками и сказать «Ой да ладно!» – или ты осмелишься принять этот опыт и изменишь свои взгляды?

Всем нам нравится считать себя правыми в собственных представлениях о себе и о том, что является единственно правильными, самыми нравственными вещами, например «конечно, я бы никогда не стала трахаться с Соблазнительным Плутом, потому что это обидело бы мою подругу!». Нам нравится делать вид, что наши великодушные побуждения отражают нашу суть. Но в действительности мы часто становимся своим самым добрым, самым этичным «я» только тогда, когда побудем в шкуре эгоистичной стервы. По этой причине нам приходится так яростно сражаться за оторванную голову черноволосой пластиковой принцессы, прежде чем мы научимся мирно играть; по этой причине нашими самыми значимыми отношениями так часто оказываются те отношения, какие продолжились за перепутьем, на котором они ближе всего подошли к своему завершению.

Надеюсь, что вы сделаете это, дорогие женщины, даже если вам потребуется некоторое время, чтобы подняться и, спотыкаясь, брести вперед. Не знаю, сможет ли ваша дружба продержаться всю жизнь, но, точно, игра стоит свеч. Я вижу вас на той самой веранде десяток лет спустя.

 

Ты моя мама?

Дорогая Лапочка!

Год назад я переехал в другой город. За последние несколько месяцев, пережив поначалу приступы одиночества, прекрасно освоился и обжился здесь. Я познакомился с замечательными женщинами, с которыми вполне мог бы встречаться или, по крайней мере, некоторое время спать. В чем же проблема? Ну, дело в том, что я вдруг обнаружил, что меня тянет к женщинам скорее по привычке, нежели в силу потребности. Я беру то, что доступно, сразу, а потом быстро теряю интерес – иногда еще до того, как что-то начнется; но, поскольку я чувствительный и чувственный человек, мне трудно отказаться от этого.

Думаю, мой вопрос сводится к следующему: это состояние биологическое или эмоциональное? Мне около тридцати пяти лет, я только что начал многообещающую (вроде бы) карьеру, занимаюсь любимым делом. В моей жизни много любви и благодарности, и уже даже то, что я сейчас набираю на клавиатуре это предложение, поднимает мне настроение. Я очень, очень люблю женщин и не уверен, что когда-нибудь смогу от них отказаться. А еще не хочу превращаться в очередного отстраненного, трудного в общении, некоммуникабельного мужчину, не уверенного в собственных чувствах.

Думаю, отчасти проблема кроется в том, что, по-видимому, мне для счастья нужна физическая любовь, а без нее я комплексую. Может быть, мне нужно больше самоутверждаться? Нужно ли поддерживать в себе надежду встретить настоящую любовь, а не просто искать отношений с женщиной, потому что она доступна? Связано ли это как-то с моей матерью?

Дорогой Аноним!

Ты когда-нибудь читал книжку П. Д. Истмана под названием «Ты моя мама?»? В этой книжке птенчик вылупливается из яйца, обнаруживает, что матери нет в гнезде, и отправляется на ее поиски. Он еще не умеет летать, поэтому пускается в путь пешком. Он идет, идет, идет все дальше от гнезда на своих крохотных младенческих лапках и постоянно задает один и тот же вопрос: «Ты моя мама?» Всякий раз, задавая этот вопрос, он убежден, что ответ будет положительным. Но он ошибается. Никто и ничто не является его мамой. Котенок – не его мама. Курица – не его мама. Собака – не его мама. Корова – не его мама. Лодка – не его мама. Самолет – не его мама. Паровой экскаватор по имени Фырк – тоже не его мама. Но, наконец, когда никакой надежды отыскать маму уже не осталось, птенчик возвращается в гнездо – и туда прилетает его мать.

Эта детская книжка повествует вовсе не о детях. Эта книжка о тебе, обо мне и о любом другом человеке, которому когда-либо было, есть или будет двадцать с хвостиком и который ищет внутри себя то, что позволит ему чувствовать себя в этом мире как дома. Это история о том, насколько невозможно бывает понять, кто мы есть, и где наше место, и кому мы принадлежим, и кто принадлежит нам. Это довольно точное описание пути, по которому идешь сейчас ты, Аноним, и я советую тебе почерпнуть из него мужество и осмотрительность.

Разумеется, ты спишь с женщинами, с которыми не очень заинтересован заводить настоящие отношения, пончик мой медовый! Кто бы сомневался! Когда ты одинок, и тебе чуть больше двадцати, заниматься сексом со всеми, кто под руку подвернется, – это практически твоя работа. Биологическая. Эмоциональная. Психологическая. Эгоманиакальная. И – да, некоторые из этих побуждений могут быть как-то связаны с твоей мамой (и с папой тоже, если уж на то пошло).

Твои противоречивые чувства и мысли по поводу любви и секса, а также твои порой противоречивые поступки в отношении женщин приемлемы с точки зрения развития. Они научат тебя жизни; так что не будь слишком уж суров к себе, но позаботься о том, чтобы не застрять в тупике. Не застрять в тупике – главное условие, если ты не хочешь «превращаться в очередного отстраненного, трудного в общении, некоммуникабельного мужчину, не уверенного в собственных чувствах», который спит с каждой условно интересной и заинтересованной женщиной, какая окажется на его пути. Да, мы учимся на опыте, но нет необходимости снова и снова зубрить одни и те же уроки и повторять одни и те же опыты, верно?

Ты знаешь, каково это – говорить «да» женщинам, которых ты в конечном счете не любишь. Так, может быть, стоит проверить, каково будет сказать «нет»? Какое пространство заполнено сексом со случайными женщинами и что наполняет это пространство, когда ты не заполняешь его ими? Если тебе хочется стать эмоционально развитым человеком, – а мне кажется совершенно очевидным, что ты на пороге становления, – тебе придется развиваться дальше и выше того уровня, на котором ты спрашиваешь каждую встречную кошечку, не она ли твоя мама.

Нет, не твоя. Твоя мама – ты сам. И как только ты это поймешь, ты окажешься дома.

 

Вспыльчивые подростки

Дорогая Лапочка!

Я мать двух прекрасных маленьких девочек, четырех и двух лет. Они – смысл моего существования. Я люблю их несказанно. Прежде даже не думала, что хочу стать матерью, и часто говорила, что меня не тянет к детям. Но, Боже мой, когда родилась моя первая дочка, все перевернулось на триста шестьдесят градусов! Я даже не поняла, что со мной случилось. Я влюбилась и мгновенно подпала под ее очарование. У меня быстро возникла взаимная привязанность к обеим дочерям, и я назвала бы себя «привязанной» матерью. Мы втроем очень близки и любим друг друга.

Я сознаю, как важно уважать чувства своих дочерей и учить их выражать собственные чувства, а не подавлять их. Но в последнее время я теряю контроль над своим темпераментом, позволяя этой демонической ТВАРИ вылезать из меня в моменты стресса. Не пойми меня неправильно: я не выхожу из себя из-за мелочей вроде недоеденного ужина или шумной возни в супермаркете. Это скорее похоже на кульминацию, когда я терплю одно, другое, третье – а потом взрываюсь.

Мне следует также пояснить, что мой муж и их отец, обожающий нас, работает по ненормированному и непредсказуемому расписанию. Это убивает его, потому что ему не хватает личного времени, но так уж сложилось. Он, я бы сказала, – чистая душа. Это мужчина, который спас меня, потому что до знакомства с ним я была компульсивной пессимисткой. Он – то самое чистое «добро», какое в наши дни редко встретишь. Он так мягок, и весел, и так любит наших дочерей! И я благодарна за это; но он слишком много работает, поэтому я нередко оказываюсь на положении матери-одиночки, и мое терпение скоро лопнет. Бóльшую часть времени все идет неплохо, но когда я теряю голову, это чистое безумие.

Меня пугает, Лапочка, то, что я выросла в очень неблагополучной семье. Не в том смысле, что мои родители были кончеными алкоголиками или отпетыми насильниками. Но они несправедливо орали на нас, запугивали и часто давали волю рукам. Нам не позволяли принимать самостоятельные решения, и это порождало чувство полной беспомощности. Мать особенно часто срывалась на меня и моих сестер и братьев, и временами казалось, будто идешь по минному полю, никогда не зная, в какой момент мина взорвется. Она открыто говорила, что ей хочется сбежать от нас, и в такие вечера я лежала в постели без сна до тех пор, пока она не засыпала. Не думаю, что она на самом деле «паковала чемоданы». У нее имелись серьезные проблемы, о которых я узнала лишь недавно. У нее была неуравновешенная семья и другие обстоятельства, которые слишком долго пришлось бы здесь объяснять. Думаю, это и было причиной ее часовых монологов о том, какой отстой ее жизнь вообще и дети в частности.

Итак, вот моя предыстория вкратце. Я женщина с низкой самооценкой, которая «через не могу» окончила университет, получила довольно приличную работу, вышла замуж за чудесного мужчину, имеет прекрасную семью. Но теперь меня пугает собственный темперамент. Я прекрасно понимаю, что совершаю неприемлемые поступки. Сегодня я сгребла нашу старшую дочь в охапку, выдернула из автомобильного кресла и швырнула на лужайку перед домом. Она лежала в шоке, а потом начала плакать. Поводом к этому послужили истерические вопли взрослой женщины по пути домой. Такое ощущение, что я не в силах успокоиться, пока со мной не случится припадок ярости.

Я испытываю полнейшее отвращение к себе и считаю, что не достойна быть их матерью. Ведь я знаю, что вести себя так – неправильно, но остановиться не могу. Сегодня я взяла у своего врача направление к психотерапевту, чтобы обсудить с ним глубинные проблемы. Опасаюсь, что никогда не смогу измениться, потому что этот дурной нрав и потребность срываться заложены в моей натуре.

Дорогая Беспомощная Мама!

Не думаю, что ты беспомощна. Полагаю, ты хорошая мама, которая временами доходит до предела своей способности к толерантности, терпению и доброте, однако тебе необходимо научиться управлять своим гневом и стрессом. Ты совершенно точно способна это сделать. Меня особенно тревожат твои опасения, что никогда не сможешь измениться, – гораздо больше, чем твое обращение с дочерью, когда ты швырнула своего ребенка на лужайку в припадке ярости. Учитывая твое положение главного опекуна двух малолетних детей и скромную помощь со стороны партнера, меня не удивляет то, что ты время от времени срываешься на своих любимых детей. В моей жизни бывали периоды – правда, очень недолгие, – когда я сама воспитывала двух своих маленьких детей в сходных обстоятельствах, и это была сводящая с ума работа, несомненно, самая изнурительная в моей жизни.

Я тоже совершала по отношению к своим детям поступки, о которых сожалею. Попробуй-ка отыщи мать, которая так не делала!

Я говорю это не для того, чтобы позволить тебе «сорваться с крючка»; скорее – как ни парадоксально, – чтобы возложить ответственность за перемены целиком и полностью на твои плечи. Воспитание – дело серьезное. Оно выявляет и лучшее, и худшее в нас. Оно заставляет нас сталкиваться и с самыми яркими, и с самыми темными сторонами собственного «я». Твои милые дочери дали тебе возможность увидеть себя во всей полноте: с одной стороны, женщина, способная любить сильнее, чем когда-то считала для себя возможным, с другой стороны, мать, временами страдающая «истерическими воплями», направленными на двух человечков, которым еще нет и пяти лет.

Лучшее, что ты можешь сделать для своих девочек, – простить себя за прошлое и внутренне признать: твои яростные припадки помогли тебе понять важность предстоящей работы над собой, чтобы стать той матерью, которой заслуживают твои дети. Задействуй все имеющиеся ресурсы, и внешние, и внутренние.

Работа отнимает у твоего мужа много времени и сил, но наверняка он найдет время, чтобы регулярно давать тебе передышки от семейных забот. Не так ли? А ты ими пользуешься? Я знаю, как трудно бывает оторваться от семьи, особенно когда ты изголодалась по такому редкому совместному семейному общению; но призываю тебя найти пространство и для себя, даже если приходится выкраивать его с трудом. Просто удивительно, как может восстановить силы даже один-единственный час, проведенный наедине с собой, какую ярость способна утихомирить обычная прогулка! Есть и другие способы психологической разгрузки. Например, поочередное сидение с детьми по договоренности с другими родителями; детский садик для детей, хотя бы на пару дней в неделю, даже если у тебя нет «работы», требующей этого безоговорочно; членство в фитнес-клубе, где есть детская группа, пока ты тренируешься или сидишь в сауне, листая журнал, – все это вещи, которые помогли мне преодолеть самые трудные времена, когда каждый мой день представлял собой безбрежное море заботы о детях и рядом не было ни одного взрослого, готового протянуть мне руку помощи.

Конечно, тебе предстоит трудная внутренняя работа – приблизиться к пониманию собственного детства. Я рада, что ты прибегла к психологическому консультированию. Надеюсь, ты войдешь в этот процесс с ощущением силы, а не отчаяния, потому что именно твои сила и любовь ярче всего сияют мне со страниц твоего письма. Ты уже проделала немалый путь. Ты воспитываешь своих дочерей иначе, правильнее, чем воспитывали тебя, и это, пожалуй, наиболее значимое достижение в твоей жизни; но за пределами территории «я справляюсь лучше, чем они» лежат еще многие земли. Я безгранично верю, что ты осознаешь это и найдешь способы, как не дать разрастаться твоему гневу, – пусть он будет бурей, которая проходит сквозь тебя, не причинив никакого вреда, и рассыпается мелким дождиком, прежде чем окончательно развеяться под солнцем.

Как-то раз я отдала свое сердце десяти вспыльчивым мальчишкам. Хотя они, казалось бы, никак не связаны с тобой, со мной или с любой хорошей, по сути, мамой, опыт общения с ними обогатил мою жизнь и повлиял на собственное понимание своих обязательств как родителя. Я работала с раздражительными мальчишками в то же время, когда поддерживала девочек-подростков в средней школе. Официально в мои обязанности входила только работа с девочками; но поскольку у меня был свой кабинет в средней школе, моя должность называлась подростковый консультант, и участникам любой программы, чья задача – служить детям, живущим в бедности, неизменно приходится клянчить все, что только можно получить бесплатно, меня подрядили участвовать в своего рода эксперименте.

Эксперимент состоял в следующем: убедить родителей этих мальчишек, что их дети, все до единого, совершили какой-то скверный поступок, поэтому их исключили из обычных классов и перевели в специальный класс, в котором детей будут обучать управлять своим гневом. Они должны приходить в школу каждый четверг на протяжении десяти недель для проведения совместных семейных ужинов со своими детьми. Социальная программа предоставляла еду, а агрессивные мальчишки ее подавали. Каждая семья усаживалась за собственный столик, отдельно от других, чтобы поддержать семейное единство. После ужина каждый вспыльчивый подросток выбирал из тарелки одну из карточек и вслух зачитывал тему, которая была на ней написана, своим родным (например, «мое самое радостное воспоминание» или «мои мечты о будущем»). Членам семьи полагалось обсудить предложенную тему в течение пятнадцати минут. Затем родители вспыльчивых мальчишек уходили в класс, где команда социальных работников проводила сеанс групповой психотерапии, обсуждая трудности и радости воспитания. В это время младших сестер и братьев необузданных подростков уводили в другой класс, где двое стажеров присматривали за детьми. А сами разъяренные мальчишки и их старшие, порой еще более горячие братья и сестры, собирались в третьем классе вместе со мной, подростковым консультантом.

Ха!

Задумка состояла в том, что я буду руководить детьми в процессе игр, которые помогут им научиться сотрудничать друг с другом так, чтобы ни один из них не пытался придушить другого. В первый раз игровой час превратился в настоящую катастрофу. Один разгневанный мальчишка угрожал чьему-то брату стулом. Другой сильно ударил третьего по голове, когда мы играли в «серую уточку». Бинго переродилось в рукопашную. Тот час показался мне четырьмя.

К тому моменту, когда мы воссоединились с родителями и младшими детьми в школьном кафетерии, меня колотила дрожь. Остальные помещения школы были пугающе темны и безмолвны. Собравшись, мы встали в широкий круг – десять вспыльчивых мальчишек и их семьи, четверо социальных работников, два стажера и я. «Настало время заключительного ритуала», – гулким контральто объявила одна из социальных работников. «Мы будем исполнять его каждый раз на протяжении следующих девяти недель, – сказала она. – Вначале мы будем петь песню, а потом проделаем упражнение, которое называется «дождь».

Я понятия не имела, что это за «дождь» такой, а узнать, что это, времени не было. Я лишь последовала примеру остальной группы, подпевая (похоже, социальные работники специально сочинили ее) и ловя на себе принужденные взгляды родителей вспыльчивых подростков, пока мы, запинаясь, пробирались сквозь жизнерадостные слова, лишенные смысла. В помещении было мало мужчин – один настоящий отец и несколько бойфрендов матерей мальчишек. Большинство родителей составляли женщины примерно моего возраста (ближе к тридцати), хотя они не были похожи на меня ни лицом, ни платьем, ни чем бы то ни было еще. Они с ног до головы выглядели как матери необузданных подростков. Так, словно жили в мире крайностей: либо откровенно неряшливые; либо чрезмерно ухоженные, почти кукольные; либо слишком толстые; либо очень худые; либо возбужденные кокаином; либо потихоньку начинающие зевать.

Я чувствовала себя среди них самозванкой. Как мне убедить их сыновей не угрожать друг другу стульями?

Когда, наконец, пришло время «дождя», следуя примеру социального работника, мы коллективно изображали своими телами буйство стихии. Мы начали с безмолвной стойки с руками, округло поднятыми над головой и символизирующими солнце, потом стали потирать ладони, издавая легчайший шелест, потом принялись щелкать пальцами, имитируя звуки дождевых капель, потом захлопали в ладоши, а затем шлепали себя по бедрам громкими «водянистыми» шлепками. На пике бури мы уже топали ногами по полу, создавая громовой грохот, а потом повторили упражнение в обратном порядке – через шлепки к хлопкам и еще более тихому потиранию ладоней – пока не застыли безмолвно с округлыми руками.

– Ух ты, круто! – восхитился один из вздорных мальчишек в наступившей тишине. – А можно еще разок так сделаем? – спросил он, и все рассмеялись.

Это был тот самый парнишка, который сильно ударил по голове другого подростка, когда мы играли в «серую уточку». Я немного побаивалась его в первый вечер, и не только потому, что он был здоровенным, внушающим страх хулиганом-восьмиклассником. Я особенно пристально приглядывала за ним, поскольку знала его историю – социальные работники кратко просветили меня насчет каждого из мальчишек, – и его история стояла для меня особняком – еще более печальная, чем у большинства других подростков.

Двумя годами раньше, в шестом классе, он однажды пришел из школы и не смог попасть в запертый дом. Побарабанив в дверь и не получив ответа, он заглянул в окно и увидел на полу в гостиной своего мертвого отца – он умер от передозировки героина. Мальчик решил, что в полицию звонить нельзя. Дружбы между ним и полицейскими не водилось. Поэтому он уселся на ступеньки крыльца и стал ждать прихода матери, но та долго не возвращалась. Мать тоже была наркоманкой, к тому же проституткой. Мальчик был ее единственным ребенком. Он провел эту ночь на крыльце, скорчившись под курткой. Утром пришел в школу и рассказал одному из учителей, что его папа умер.

С тех пор он и стал вспыльчивым подростком.

Я буду называть его Брэндоном. После того первого «дождя» я перестала бояться его. Он начал заходить в мой кабинет в спокойные моменты, когда большинство других детей были на уроках. Он договорился со своим учителем из спецкласса: всякий раз, как почувствует приступы гнева, он может выйти из класса и походить взад-вперед по коридору, чтобы глубоко подышать. Этому упражнению его научили в школе, и оно ему помогало. Он ходил туда-сюда мимо распахнутой двери моего кабинета, туда-сюда… наконец, останавливался и спрашивал: «А что это вы тут делаете?» – демонстрируя наигранную беззаботность, от которой у меня щемило сердце.

– Ничего особенного, – отвечала я. – Заходи.

И он усаживался в кресло ужасных историй рядом с моим столом, где сиживали все девочки, поделившиеся своими ужасными историями, и рассказывал мне свои собственные, и не только ужасные. «Моя жизнь меняется к лучшему, – говорил он мне. – Я так рад, что мать согласилась участвовать в нашем школьном эксперименте. Она отлично справляется. Она бросила наркотики, и ее бойфренд тоже. А летом они заведут собаку».

Шли недели. Начинались и заканчивались вечера по четвергам. Пара-тройка семей перестала их посещать. К другим присоединились новые лица: беременные старшие сестры, новые бойфренды, пасынки и падчерицы. Каждую неделю мы проделывали одно и то же: ужин, обсуждение, запятия по группам, песня, упражнение «дождь». «Детям нужна структура» – эту фразу я часто слышала. Детям нравится, когда они заранее знают, что будет дальше.

Больше всего они любили «дождь». От этого ритуала у них захватывало дух. Они самозабвенно колотили по бедрам, вызывая бурю. Каждую неделю после четверга наступала тишина, приходившая как исцеление.

Даже не верилось, что эти мальчишки вспыльчивы. Я знала, что их обидели, и гнев был самым «спокойным» проявлением их горести. Они направляли его в русло, в котором могли бушевать их бессильные мальчишеские реки.

Брэндон был самым вспыльчивым, но он был и самым милым. Он гордился тем, что называл себя моим помощником. Он не уходил по четвергам домой сразу после занятий, как большинство других необузданных мальчишек. Он приходил в мой кабинет и разговаривал со мной, а когда наступало время, помогал мне готовить столы в кафетерии. Лучший стол он накрывал для себя, своей мамы и ее бойфренда, старательно расставлял и раскладывал приборы, а потом ждал их прихода.

В последний четверг семейных ужинов мы с Брэндоном прикрепили к столикам бенгальские огни, чтобы создать обстановку праздника. Мы собирались раздать сертификаты о пройденном обучении и сувенирные пакеты для семей мальчишек, в которые были разложены подарки типа зубных щеток, настольных игр и наборов стаканов. У нас был гигантский плоский торт с надписью «Поздравляем наши семьи! Вместе мы сильнее!»

И только когда кафетерий уже гудел от людских голосов, до меня дошло, что матери Брэндона и ее бойфренда в зале нет. Он сидел за своим столиком в одиночестве. Когда стало смеркаться и другие вспыльчивые мальчишки потянулись к тарелкам за своими карточками, он вышел и встал у главного входа в школу. Мы уже разделились на группы, а матери Брэндона по-прежнему не было. Спустя полчаса в дверь моего кабинета постучали, и одна из социальных работников попросила меня выйти в коридор вместе с Брэндоном. Оказалось, его мать арестовали в центре города – то ли за проституцию, то ли за наркотики, то ли за то и другое разом, точно не известно. «Ее не выпустят из тюрьмы по меньшей мере до завтра, – ровным голосом проговорила женщина. – Ее бойфренд приедет в школу, как только сможет. Он поживет с Брэндоном, пока его мать не вернется».

Выслушав новость, Брэндон лишь кивнул, но когда я прикоснулась к его плечу, он сбросил мою руку так яростно, что, казалось, сейчас ударит меня.

– Брэндон, – окликнула я его, когда он зашагал по коридору. – Пожалуйста, вернись!

Я пыталась говорить твердо, но мой голос дрожал.

– Ты не можешь уйти, – добавила социальный работник. – Мы несем за тебя ответственность.

Он шел, не останавливаясь, как будто не слышал нас. В классе меня ждали девять подверженных гневу мальчишек и их старшие братья и сестры. Я чувствовала, как там, по другую сторону двери, начинается тихое бурление, которое вот-вот забьет ключом.

– Брэндон! – окликнула я чуть резче, боясь, что он убежит из школы.

– Я ничего плохого не делаю! – выкрикнул он в ответ, развернулся и пошел по коридору мне навстречу. И тут до меня дошло, что он прав. Он даже не собирался никуда уходить. Он лишь делал то, чему его научили, опираясь на свои интуитивные и разумные побуждения. Он глубоко дышал и ходил взад-вперед. Он был гневным мальчишкой, контролирующим свою ярость.

Все в этом мальчике, мерившем шагами коридор, рассказывает историю, которую тебе необходимо знать: историю о том, что у нас нет права чувствовать себя беспомощными, Беспомощная Мама. Что мы должны помогать самим себе. Когда судьба подкидывает нам всевозможные сюрпризы, мы сами ответственны за свою жизнь. Выбор за нами: швырять ли наших детей на траву или глубоко дышать и ходить взад-вперед по коридору. И все, что касается матери Брэндона, тоже рассказывает некую историю. Мы так далеки от нее, правда? Во многих отношениях все мы – ты, я и остальные хорошие, по сути, мамы – даже живем на разных планетах с этой женщиной. Она падала, и снова падала, и снова…

Но так бывает и со мной. И с тобой.

Почему она не пришла в школу в тот вечер? Какая сила заставила ее сделать то, за что ее арестовали, когда ей следовало бы есть лазанью и торт в школьном кафетерии со своим милым мальчиком? За что она была не способна себя простить? В чем она считала себя беспомощной?

Этого я не знаю, зато мне известно другое. Когда речь идет о наших детях, мы не можем позволить себе роскошь отчаиваться. Если мы будем подниматься, они будут подниматься вместе с нами всякий раз, сколько бы раз нам ни пришлось падать. Надеюсь, ты вспомнишь об этом в следующий раз, когда разгневаешься. Надеюсь, я тоже об этом вспомню. Помнить об этом – самая важная родительская работа.

Ко времени окончания нашего эксперимента с подростками Брэндон перестал расхаживать по коридору. Он в одиночку получил свой сертификат и подарочный пакет для своей семьи. Съел кусок торта. Он стоял в кругу и пел песню, которую сочинили социальные работники, когда приехал бойфренд его матери.

В тот вечер, когда мы делали упражнение «дождь», эта церемония, казалось, была наполнена особым смыслом. Наши «солнца» были круглее; а ладони хлопали с большей энергией. Мы щелкали пальцами, и хлопали, и топали так громко, точно тучи выворачивались наизнанку. Мы проделали весь обратный путь от бури до штиля, но, вместо того чтобы затихнуть, она снова обуяла нас, и никто не желал останавливаться. Это было слишком здорово. Мы все продолжали и продолжали – от щелчков к хлопкам и обратно, бушуя и ярясь, пока, наконец, нам ничего не оставалось, кроме как, сдаваясь, поднять руки и признать, что дождь все-таки закончился.

 

Прекрасные мелочи

Дорогая Лапочка!

Я читаю твою колонку с религиозным рвением. Мне двадцать два года. Насколько могу судить по текстам, тебе чуть за сорок. Мой вопрос краток и прост: что ты сказала бы своему 20-летнему «я», если бы могла поговорить с ним сейчас?

С любовью,

Дорогая Искательница Мудрости!

Перестань тревожиться из-за того, что ты толстая. Ты не толстая. Или, скорее, ты временами бываешь немножко толстой, но кому, черт возьми, какое дело? Нет ничего более скучного и бесплодного, чем женщина, жалующаяся на свой круглый живот. Корми себя. Буквально. Люди, достойные твоей любви, будут еще больше любить тебя за это, горошинка моя.

Когда тебе будет двадцать пять и однажды посреди ночи твоя лучшая подруга прокрадется голышом в твою постель, оседлает тебя и скажет: «Лучше бы тебе сбежать от меня подальше, пока я тебя не съела всю!» – поверь ей на слово.

Ты не становишься ужасным человеком из-за того, что хочешь расстаться с тем, кого любишь. Тебе не нужно искать повода для ухода. Достаточно желания уйти. Уход вовсе не означает, что ты не способна на настоящую любовь или ты никогда никого больше не полюбишь. Это не означает, что ты – нравственный банкрот, психологический инвалид или нимфоманка. Это означает, что ты хочешь изменить условия конкретных отношений. Только и всего. Будь достаточно мужественной, чтобы разбить собственное сердце.

Когда одна очень милая, но испорченная парочка геев пригласит тебя в свою замечательную квартирку побаловаться вместе с ними психостимуляторами, скажи «нет».

Есть вещи, которые ты пока не понимаешь. Твоя жизнь будет великолепным и непрерывным развитием. Хорошо, что ты усердно работаешь над разрешением детских проблем в свои двадцать с хвостиком, но пойми, что к этим проблемам ты будешь возвращаться не раз. Снова и снова. Ты придешь к познанию вещей благодаря мудрости жизненного опыта и милосердию прожитых лет. Большинство этих вещей будет связано с прощением.

Однажды вечером ты будешь обниматься на деревянном полу своей квартирки с мужчиной, который скажет тебе, что у него нет презерватива. Ты улыбнешься отважной улыбкой, которую находишь сексуальной, и велишь ему все равно трахнуть тебя. Это будет ошибкой, и расплачиваться за нее предстоит тебе одной.

Не плачься по поводу того, как складывается твоя карьера. Нет у тебя никакой карьеры. У тебя есть жизнь. Делай свою работу. Не теряй веры. Будь верной. Ты – писатель, потому что пишешь. Продолжай писать и прекрати жаловаться. У твоей книги есть день рождения. Ты пока не знаешь, что это за день.

Ты не можешь заставить других людей любить тебя. Это непреложное правило. Никто никогда не подарит тебе любовь только потому, что ты ждешь такого подарка. Настоящая любовь свободно течет в обоих направлениях. Не разменивайся и не трать свое время ни на что другое.

Многое в твоей жизни постепенно придет в норму, но не все. Иногда ты будешь доблестно сражаться, но проиграешь. Порой будешь цепко держаться, но поймешь, что отпустить – единственный выход. Прими себя, свою маленькую тихую комнатку.

Однажды жарким днем в ту пору жизни, когда глупо увязнешь в героине, ты будешь ехать в автобусе и думать о себе как о бесполезном куске дерьма, и тут в автобус войдет маленькая девочка с двумя воздушными шариками в руке. Она протянет тебе один из них, но ты не возьмешь, потому что будешь уверена, что больше не имеешь права на такие прекрасные мелочи. Ты неправа. Имеешь.

Твои представления о жизни других взаимосвязаны с твоим наивным самомнением. Многие люди, которых ты считаешь состоятельными, на деле небогаты. Многим, по-твоему, все дается легко, на деле они трудились в поте лица, чтобы получить это. Тебе кажется, что многие люди непринужденно скользят по жизни, на деле они страдали и страдают. Люди, которые представляются тебе старыми и до глупости обремененными детьми, машинами и домами, когда-то были точно такими же классными и напыщенными, как ты.

Если в дверях мексиканского ресторанчика ты столкнешься с мужчиной, который захочет поцеловать тебя и заявит, что этот поцелуй «ничего не значит», потому что, как бы ты ему ни нравилась, он не заинтересован в данный момент в отношениях с женщинами, – просто рассмейся и поцелуй его в ответ. У твоей дочери будет его чувство юмора. У твоего сына будут его глаза.

Ничтожные дни будут складываться в месяцы. Противные дни работы официанткой. Записи в твоем дневнике. Долгие бесцельные прогулки. Часы чтения стихов, рассказов, романов, дневников уже ушедших людей, размышлений о сексе, Боге и о том, следует ли тебе брить подмышки или нет. Все это – твое становление.

Однажды на Рождество, когда тебе будет чуть за двадцать, твоя мать подарит тебе теплую куртку, на которую она копила деньги несколько месяцев. Не смотри на нее скептически, когда мать скажет, что эта куртка сшита как по меркам. Не держи ее на вытянутых руках и не говори, что тебя не устраивает длина, или фасон, или в ней будет слишком жарко. Твоя мать умрет еще до наступления весны. Эта куртка будет ее последним подарком. Ты будешь сожалеть о мелочах, которых не сказала ей, до конца своей жизни.

Скажи «спасибо».

 

Благодарности

Спасибо Стиву Элмонду за веру в меня и дружбу. Я всегда буду благодарна тебе за твои многочисленные добрые дела.

Спасибо тысячам людей, которые писали мне письма и читали колонку Дорогой Лапочки на сайте TheRumpus.net. Этой книги без вас не было бы.

Спасибо вам, Исаак Фицджеральд, Стивен Эллиотт, Джуди Грейсиус, Антония Крейн, Элисса Бассист, Нэнси Смит, Уолтер Грин и мои многочисленные коллеги из The Rumpus, за вашу поддержку, смелость, хорошую работу и любовь.

Спасибо тебе, Кристен Форбс (она же Капкейк), за помощь и очаровательность во всех отношениях.

Спасибо вам, Робин Дессер, Джанет Сильвер, Расселл Перро, Анжелина Венеция, Дженнифер Курдила и всем людям из Knopf, Vintage и Zachary Shuster Harmsworth Agency, которые помогли мне принести «Прекрасные мелочи» в этот мир.

Спасибо Playa за то, что дали прибежище в то время, когда я заканчивала эту книгу.

Спасибо тебе, Брайан Линдстром (он же мистер Лапочка), Бобби и Карвер Линдстромы (они же маленькие Лапочки) – за все, но прежде всего за вашу безграничную любовь.

И, наконец, спасибо моей покойной матери, Бобби Ламбрехт, которую Стив Элмонд верно назвал «истинной изначальной Лапочкой». Она была права: эта куртка действительно оказалась впору.