ГЛАВА ПЕРВАЯ

Получив пропуск, полковник Костин поднялся по лестнице и длинными коридорами старинного здания направился к начальнику артиллерии Красной Армии Н. Н. Воронову.

Прежде чем войти в кабинет, он остановился перед большим зеркалом. Вид имел далеко не парадный: гимнастерка выгорела, стала белесой, сапоги стоптаны. Лицо усталое, измученное. Полтора месяца боев в окружении… «Ну ничего, — успокоил он себя, — день-другой отосплюсь и приду в норму».

Поправив перевязь, на которой покоилась раненая рука, и еще раз бегло оглядев себя, Костин открыл дверь кабинета.

— Разрешите, товарищ генерал? Командир восьмой отдельной противотанковой бригады полковник Костин по вашему приказанию прибыл.

Генерал-полковник артиллерии Воронов поднялся из-за стола и вышел навстречу. Прервав рапорт, он обнял Костина, затем отступил на шаг и торжественно произнес:

— Поздравляю вас, Иван Сергеевич, с высокой правительственной наградой. Вот читайте: орденом Красного Знамени! — И Воронов протянул ему газету: среди награжденных Костин увидел свою фамилию.

Это явилось для него неожиданностью. Он вспомнил своих артиллеристов, многие из которых были достойны самых высоких наград. В памяти возникли жестокие бои с фашистскими танками… Прошло только пять дней, как они вышли из окружения. Скорее на фронт!

Это желание было настолько сильным, что он даже вздрогнул, словно во сне.

Николай Николаевич взял Костина под руку и указал на кресло.

— Ну садитесь, садитесь, голубчик! Рад вас видеть. Исхудали-то как… Вам бы сейчас в самый раз отдохнуть…

— Нет, нет, товарищ генерал! На фронт…

— Гм, так, так… А где ваша семья? Вам удалось ее эвакуировать?

— Да, — ответил Костин, всматриваясь в лицо генерала и стараясь предугадать ход дальнейшего разговора.

Лицо Воронова было спокойным, доброжелательным. Он был медлителен, говорил не спеша, некоторые слова, как казалось полковнику, нарочито растягивал. Но за этим внешним спокойствием Костин смутно угадывал тревогу и сознавал, что главный разговор впереди. Полковник ждал, что генерал вот-вот заговорит о его возвращении на фронт. Но вместо этого Николай Николаевич встал, прошелся по кабинету и снова принялся расспрашивать о семье.

— Вы знаете, я вас еще тогда хотел предупредить, когда вы уезжали в город Лиду, чтобы не спешили брать с собой семью в пограничную зону, да как-то не представилось возможности. Я очень рад, что все обошлось благополучно. — И вдруг безо всякого перехода — Генерал Болдин, докладывая товарищу Сталину о боях наших войск в окружении, тепло отзывался о вас.

Воронов развернул перед Костиным большой лист ватмана, вверху которого значилось: «Совершенно секретно». Ниже красной тушью было аккуратно выведено: «Схема противотанковой артиллерийской дивизии резерва Верховного Главнокомандования».

— Это что-то новое, — не удержался полковник.

— Обратите внимание на гриф.

— Да, понял.

— И вам, мой дорогой, придется этим соединением командовать, — немного заикаясь, с улыбкой проговорил Николай Николаевич.

Подсев к столу, Костин с восторгом рассматривал схему… Подумать, только, десять противотанковых полков по тридцать шесть пушек в каждом! Да такой силой можно преградить дорогу самой мощной танковой группировке врага. И как умно все предусмотрено, даже моторизованные саперные батальоны… Они могут быстро минировать подступы к нашей обороне и взаимодействовать с пушкарями. Да это же мечта каждого артиллериста…

— Готов выехать немедленно! — Костин быстро поднялся со стула, не в силах скрыть радостного волнения. — На какой фронт прикажете?

— В Подольск, — коротко ответил Воронов.

— Как? — поперхнувшись, спросил полковник. — Подольск — это же под Москвой?

Воронов сочувственно добавил:

— Я вас должен огорчить. Дивизии такой еще нет. А десять артиллерийских полков будут создаваться при Подольском артучилище. Вы вступите в командование училищем и заодно будете следить за формированием полков…

— Но пушки-то для тех полков есть? — спросил Костин с надеждой.

— Вот это у нас самое больное место. Орудия будут поступать по мере изготовления их на заводах.

Тут полковник понял, что чудо-схема пока остается только на бумаге.

Заметив, как сникло его настроение, Воронов сказал:

— Организуйте как следует учебный процесс в училище, а через месяц-два будете командовать единственной в Красной Армии противотанковой артиллерийской дивизией. Тогда мы сразу же направим вас на фронт — навстречу вражеским танкам. Да и рука ваша к тому времени заживет. Учтите, — подчеркнул Воронов, — товарищ Сталин интересуется созданием этого соединения.

В тот же день, несколькими часами позже, Костин уже побывал в казармах, учебных помещениях, конюшнях Подольского артиллерийского училища. С удовлетворением отметил продуманное расположение корпусов, манежей для верховой езды, артиллерийского парка. По всему видно, что службу несут здесь исправно. Разве только можно было заметить некоторый крен к парадности… Но больше всего Костина поразила какая-то открытая детскость в лицах курсантов. Некоторые из них еще ни разу не брились и, наверное, никуда не ездили без родителей. А ведь через три-четыре месяца они пойдут в бой командирами огневых взводов противотанковых артиллерийских батарей. Полковник с грустью вспомнил фронтовую поговорку: «Противотанкист, как и сапер, ошибается только один раз». Найдут ли они в себе силы, мужество и умение командовать в боевой обстановке людьми, многие из которых будут намного старше их? Смогут ли они противопоставить свою выдержку опытному, сильному противнику?

Августовский день уже был на исходе, жара заметно спала. Только сейчас Костин почувствовал, как сильно проголодался и устал, но ему хотелось взглянуть и на те десять формирующихся артиллерийских полков, о которых говорил генерал Воронов. Они располагались где-то здесь недалеко, в дубовой роще.

В лесу было многолюдно. «Красноармейцы почти все в возрасте — тридцати пяти — сорока лет, не то, что курсанты», — подумал он и невольно поймал себя на мысли о том, что тревожится за своих юнцов.

Бравый старшина, видимо, недавно пришедший из запаса, деловито распоряжался красноармейцами.

— Какого полка и давно ли формируетесь? — спросил его полковник.

— Докладывает старшина Федоров, двести сорок первого противотанкового полка. Формируемся мы около месяца. Одна беда, товарищ полковник, — добавил он доверительно, — орудий, кроме двух пушчонок, у нас нет. Трудно заниматься. Каждый день ждем, вот пришлют. Какое занятие, когда материальной части нет, сами понимаете.

В расположении формирующегося тяжелого артполка, несмотря на сгущающиеся сумерки, бойцы занимались огневой службой. Но что это? Костин не сразу поверил своим глазам: орудия образца 1877 года — ровесники русско-турецкой войны на Балканах. Молоденький лейтенант, командир взвода Ануфриев посетовал:

— Окончили мы ускоренный курс Ленинградского училища. Мечтали о том, что сразу же попадем на фронт, а вместо мощных гаубиц — на тебе, осваивай эти старинные пушки. Да из них больше одного выстрела в пять минут не сделаешь.

Сказал он это с такой нескрываемой обидой, что полковнику снова стало не по себе, откуда ему было знать тогда, что этот юноша в скором времени проявит в бою исключительную отвагу.

Совсем стемнело, надо было возвращаться в училище, и тут невдалеке послышался рокот машин, короткие команды.

Через несколько минут командир одного из полков радостно сообщил Костину:

— Ну вот мы и дождались новых противотанковых пушек. Пришел приказ — на фронт. Этой ночью грузимся!

Новые орудия получил и другой полк и также спешно отправлялся на передовую.

Костин подумал, что замысел о создании противотанковой артиллерийской дивизии вряд ли сейчас осуществим. Так на самом деле и произошло: в течение сентября все артполки, едва успев получить долгожданные орудия, тут же отбывали на фронт.

Первое впечатление, вынесенное полковником Костиным об утвердившихся в училище порядках, было верным.

Некая парадность просматривалась и в подчеркнутой четкости несения службы нарядами, и в отшлифованной выправке курсантов и командиров. Даже обычную форму одежды здесь носили как-то по-своему — словно готовились к большому смотру. Чрезмерно увлекались верховой ездой. Все это было бы терпимо, если бы не пренебрегали здесь овладением новыми методами огневой подготовки. При сокращенной программе обучения противотанкистов требовалось отводить максимум времени на занятия в поле. А в училище обучали по старинке, больше налегали на теорию да на конное дело. Прибыв на стрельбы на полигон, полковник Костин удивился: каждое орудие отбивало атаку лишь одного танка.

Но ведь на фронте все обстоит иначе. При массированных атаках противника на каждое орудие двигается четыре-пять танков. Костин предложил курсантам отбивать атаку нескольких боевых машин, и никто с этой задачей не справился. Выработав привычку стрелять по одной цели, они, в лучшем случае, поражали две. Остальные танки «противника» уничтожали расчет.

Новому начальнику училища пришлось на ходу перестраивать программы, сосредоточивая основное внимание на практических занятиях, стрельбах. С фронта в училище приходили отличившиеся в боях противотанкисты. Как здесь пригодился их опыт!

Каждый день приносил новые заботы. Напряженность обстановки чувствовали и курсанты. За многие годы военной службы полковник Костин не видел еще столь высокого усердия в учебе, чем тогда, в августе- сентябре 1941 года.

Вскоре после принятия Костиным училища в Подольск приехал командующий войсками Московского военного округа генерал-лейтенант П. А. Артемьев. Вид у него был усталый, изможденный. Но тем не менее он внимательно изучил материалы последних боевых стрельб и остался доволен их результатами.

— А как с материальной частью? — спросил он.

— Плохо, очень плохо, — ответил Костин. — Орудия учебные. Из них не многие могут стрелять боевыми снарядами. А в обычные мы вкладываем винтовочные стволы и стреляем патронами, чтобы как-то имитировать артиллерийскую стрельбу.

— Да… — произнес Артемьев, выслушав доклад начальника училища. — Но вот что я хочу посоветовать, — голос Артемьева звучал жестко, требовательно. — Подумайте, как и эти учебные орудия приспособить для ведения огня. Они должны стрелять снарядами…

Костин растерялся:

— Как? Вы хотите их забрать у нас?

— Нет, — твердо ответил генерал. — Но они должны стрелять, полковник. Спешите. Ремонтируйте!

Курсанты спешили. Занимались в три смены. Изношенные пушки не выдерживали и одна за другой выходили из строя. В училище имелись опытные мастера- ремонтники. Целыми ночами они «колдовали» над орудиями и к утру приводили их в порядок: из них снова можно было стрелять.

Среди курсантов были ребята, только что окончившие артиллерийские спецшколы. На них опирались преподаватели, организуя обучение. Участвуя позднее в боях, они показали стойкость и высокую выучку.

Создание этих школ непосредственно связано с начавшимся процессом усиленной механизации и моторизации Красной Армии. В ведущих капиталистических странах увеличивалось производство танков, в сухопутных войсках формировались танковые соединения. Было ясно, что противостоять танкам способна только артиллерия. В составе советской артиллерии увеличивалось количество специальных противотанковых орудий. Вместе с тем принимались меры по подготовке военных кадров. По предложению Маршала Советского Союза М. Н. Тухачевского в 1937 году было принято решение о создании спецартшкол. В ряде средних общеобразовательных школ учащихся старших классов стали готовить к поступлению в военные артиллерийские училища.

В Подольское артиллерийское училище в 1941 году прибыли все выпускники 1-й Московской спецартшколы. Ребятам было тогда по семнадцать лет. Они чувствовали себя уверенно. Совсем по-иному выглядели курсанты, пришедшие после окончания обычной десятилетки. Им явно не хватало времени для усвоения всех предметов.

В одну из ночей Костин решил проверить, как отдыхают курсанты. В казарме тишина. «Кажется, сегодня авиационного налета не будет», — подумал Костин. В то время почти каждую ночь фашистские бомбардировщики пролетали над Подольском, стремясь прорваться к Москве. Некоторые самолеты сбрасывали свой смертоносный груз и на Подольск.

Ночь была тихая. Исправно несли службу дневальные, дежурные, крепко спали натрудившиеся за день курсанты. Костин уже собрался уходить из казармы, как услышал приглушенные голоса. Что бы это могло значить? Прислушался. Разговоры доносились из-за плотно прикрытых дверей туалетных комнат. Полковник открыл дверь. Подготовка к зачетам шла полным ходом. В роли репетиторов выступали выпускники спецшколы.

— Почему нарушаете порядок? — строго спросил Костин.

Курсанты молчали. Затем робким голосом кто-то произнес:

— Товарищ полковник, разрешите доложить?

— Докладывайте!

Перед Костиным стоял курсант невысокого роста, совсем еще мальчишка — Игорь Тримайлов.

— Товарищ полковник, — голос курсанта срывался от волнения, — через три месяца нас выпустят лейтенантами, а мы еще многого не знаем. Времени не хватает…

— Выходит, что вам надо продлить срок обучения, ну, скажем, на полмесяца? Так как в положенное время вы не успеваете усвоить программу?

— Что вы, товарищ полковник? — горячо проговорил Тримайлов, — мы никак не дождемся выпуска, вдруг война без нас закончится!

Полковник смотрел на исхудавшие, побледневшие лица ребят, понимая, что такие ночные занятия у них нередки и, по всей видимости, спят они не больше четырех-пяти часов. Смотрел и не мог скрыть своего восхищения.

Полковник Костин внимательно присматривался к комсомольским вожакам училища. Пожалуй, наиболее деловыми были комсорги первого и второго дивизионов — курсанты Ходнев и Холод. Быстрый, порывистый Ходнев уже воевал на Халхин-Голе и имел медаль «За отвагу». Тогда это было большой редкостью, и он по праву гордился наградой. Холод же, напротив, как бы оправдывая свою фамилию, был очень спокойным парнем, вместе с тем отличным организатором.

Как-то после разговора с ребятами Ходнев представил начальнику училища худенького курсанта.

— Вот, товарищ полковник, Анатолий Кузнецов, он из студии Большого театра, молодой артист. Спор у нас тут возник. Где место артиста во время войны?

Костин не успел ничего сказать, как к нему протиснулся курсант Петров, коренастый парень с широким русским лицом, лет двадцати пяти.

— Товарищ полковник, разрешите мне сказать. У нас тут многие считают, что во время войны артисты должны заниматься своим делом. Но я, да и не только я, считаю, что когда идет такая страшная война, не на жизнь, а на смерть…

Послышались негодующие голоса, с ним не соглашались. Но Петров настойчиво продолжал:

— Да, да… Когда идет война на истребление целых народов, музы могут и помолчать! Наше место в строю, с пушками, пулеметами, воевать должны все без исключения, тогда мы будем бить фашистов на их территории, а не под Смоленском…

— Подождите, подождите, — прервал полковник Петрова. — Вы не правы! Вот послушайте, что произошло в двадцать первом году. Махновцы напали на курсантскую бригаду. На помощь курсантам бросились бойцы интернациональной кавбригады, которая располагалась неподалеку. В атаку повел свой полк командир Вольдемар Шпаде. Но силы были слишком неравны: махновцев оказалось раза в два-три больше. Бой был тяжелый: полк понес большие потери, и, конечно, настроение у людей упало. Вот тут-то комиссар второго кавалерийского полка Иштван Сабо организовал концерт. А потом после выступления артистов бойцы так лихо отплясывали венгерский чардаш, так задушевно пели, что люди преобразились.

Утром махновцы снова напали на село, и тут уж они получили должный отпор. А вы говорите, музы могут и помолчать… Нет, они должны нам помогать.

— Расскажите, расскажите, товарищ полковник, как вы громили махновцев.

Костин нахмурился. С такой просьбой курсанты обращались к нему уже не раз. Он даже жалел, что как- то проговорился о своем участии в разгроме банд Махно. В то же время он чувствовал, как с каждым разом курсанты все больше тянулись к нему. Вспомнив что-то, Костин улыбнулся.

— Ну что ж, — согласился он. — Представьте себе бескрайнюю степь. — И мысленно сам полковник перенесся в другое время и в иную обстановку. Его рассказ был нетороплив. — Села лежали на большом расстоянии одно от другого. Кое-где виднелись помещичьи усадьбы с водонапорными башнями и огромными скирдами необмолоченного хлеба. Было начало ноября. Холодный северный ветер гнал тяжелые тучи. Вот-вот пойдет дождь, а может быть, и снег. Но настроение у нас было отличное. Нам выпало счастье попасть в знаменитый заповедник Аскания-Нова.

В полдень мы подъехали к небольшому поселку, от которого тянулись к югу массивы заповедника — бывшего крупного имения. Большие добротные амбары, сараи, загоны для скота… Огромный колодец напоминал шахту; барабан вращался парой лошадей. И таким образом из колодца поднималась железная бадья с водой. Воду в таврических степях доставали с больших глубин, достигающих иногда двухсот — трехсот метров.

Возле колодца топталось десятка полтора кавалеристов. Стояли нагруженные две тачанки, запряженные битюгами. В кавалеристах можно было безошибочно узнать махновцев. Тогда они какое-то время действовали вместе с нашими войсками. Но послушайте дальше, что из себя представляли эти союзнички. Вооружены они были обрезами — винтовками с укороченными стволами и прикладами, одеты по-разному: у одного — шинель, у другого — гражданское пальто с чужого плеча. Некоторые из них были изрядно пьяны и сквернословили.

Когда бетонное корыто наполнилось, мы подвели своих коней на водопой. Пьяные уставились на нас глазами, полными ненависти.

— Ишь нацепил ремешки, звездочки, — приставал ко мне один из них, — только погонов не хватает. Комиссаром состоишь?

— Угадал! Я как раз и есть военком батареи.

— А вы что, квартирьерами будете или так, мимо проезжаете? — допытывался другой.

— Мы квартирьеры. Вон за бугром на подходе кавалерийская бригада, — поспешил ответить мой ординарец красноармеец Домницкий.

Махновцы повернули головы в сторону бугра. Там ветер кружил пыль и, поднимая ее клубами, заволакивал местность. Пьяный бандит прицелился в меня сбоку из нагана. Другой, рядом стоявший махновец быстрым движением выбил из его руки револьвер. Бандит, пытавшийся стрелять в меня, истошно закричал:

— Пусти меня! Я хочу тому комиссару звезду на лоб посадить!

Напоив коней, мы направились в поселок. Настроение у нас, надо сказать, испортилось. Скажи им правду, они расправились бы с нами.

Через несколько дней мы прибыли в Асканию-Нову. В центральной усадьбе застали взволнованных служащих. Они сообщили, что прибывшие сюда махновцы стреляют на озере заповедника в редких птиц — фламинго, гоняются за страусами, безобразничают. В это время послышались крики. Любопытство оказалось сильнее осторожности, и мы направились за сарай, где стояли две тачанки с пулеметами и привязанными к дышлам лошадьми. Пестрая толпа пьяных махновцев дико хохотала, окружив лежащее на земле связанное животное.

— Кто такой? — подойдя ко мне, подбоченившись, спросил один из них. На нем был цилиндр, из-под которого выбивался лоснящийся от грязи чуб. На ногах — узконосые лакированные туфли, надетые на босые ноги и стянутые ремешками от шпор.

— Из интеркавбригады, — ответил я.

— Та-ак, — зловеще протянул другой, спешившись и подойдя ко мне. На его голове красовался пробковый шлем, который носят в тропиках. Сзади кителя, сшитого из плюшевой портьеры, приколоты две огромные птичьи лапы с золочеными когтями. Поверх сапог надеты старинные лакированные ботфорты с огромными козырьками. Я невольно улыбнулся и подумал: «Разграбили театральный реквизит».

— Образованный? Студент? — спросил он, похлопывая нагайкой по голенищу.

— Студент! — я нащупал в кармане наган.

— Подходяще! Ответь нам в таком разе, что такое зебра и почему она полосатая.

Толпа стихла. Взгляды махновцев устремились на меня. Я объяснял, все молча слушали. Моя справка удовлетворила лишь немногих. Из сбивчивых выкриков я понял, что среди махновцев идет жаркий спор — на бочку самогона. Большинство утверждало, что зебра — это просто лошадь, а немецкий барин — бывший владелец заповедника для забавы ее просто выкрасил.

— Вот посмотри, как мы ее в естество приводим! — указал махновец плеткой на толпу. Два парня при сосредоточенном внимании окружающих портянками, смоченными в самогоне, старательно терли шкуру поваленной и связанной зебры.

Послышались топот, улюлюканье, свист. На площади появилась толпа конных махновцев со страусом на аркане. Банда окружила диковинную птицу. Страус дрожал, мелко перебирал ногами и вытягивал вверх длинную шею. Среди гама слышны были выкрики: запрячь в тачанку, оседлать его.

— Стой, хлопцы! — рявкнул здоровенный детина в широких шароварах, видимо, тоже взятых из реквизита. — Вона ж горилки требуе. Бачьте, як морду задирает та глазами раздывляется, кто ж поднесе?

Под общее одобрение он влез на забор и подвязал к тополю голову несчастной птицы. В раскрытый клюв страуса махновцы стали выливать самогон.

С трудом сдерживая себя, я оглянулся, надеясь найти сочувствующих. Увидел почти рядом с собой пожилого человека в потертой каракулевой шапке и поношенном пальто. Он стоял, прислонившись к дереву, лицо его выражало негодование.

Заметив мой взгляд, он торопливо подошел ко мне, вполголоса проговорил:

— Только не вмешивайтесь, ради бога! Разве вы не видите, что они пьяные? На вас еще эти ремни, которые они считают комиссарскими. Прошлый раз бандиты убили двух красных командиров за попытку воспрепятствовать грабежу, а трупы их бросили вон в то озеро. — Помолчав, он добавил — Я научный сотрудник заповедника Иванов. Подождите, я кое-что придумал!

Он подошел к махновцу, у которого на кителе красовались птичьи когти, и, сняв шапку, сказал:

— Вы, я по всему вижу, человек образованный и правильно рассуждаете. Бывший владелец усадьбы эту зебру выкрасил для забавы химической несмываемой краской. Не стоит над ней зря трудиться. А вам я предложу удовольствие, вполне достойное вашего рыцарского поведения.

Махновцу понравилось такое обращение, и предложение его заинтересовало.

— А ну, что ты предлагаешь? — сказал он, приосанившись. — Мои хлопцы хотят повеселиться!

— Вон за тем загоном, недалеко отсюда, у нас пасутся дикие степные лошади — терпаны. Оседлать их могут только самые ловкие и смелые люди. Скачут они в два раза быстрее наших лошадей, и по выносливости им нет равных на свете: по тридцать верст проходят рысью да галопом. Вот попробуйте их обуздать — самое благородное занятие…

Махновец щелкнул плетью по ботфортам:

— А верно, старик, говоришь — подходящее дело! Гей, братишки, кто со мной? — и в карьер пустил свою лошадь по указанному направлению. За ним с гиканьем и свистом помчались другие махновцы.

Возле тачанок остались лишь пулеметчики да перепившиеся вояки.

Близился вечер. Перспектива ночевать вместе с бандитами не сулила ничего хорошего.

Мы знали, что М. В. Фрунзе, придавая большое значение сохранению заповедника Аскания-Нова, приказал для его охраны выделить специальный отряд. Это было поручено одному из эскадронов, находившемуся в резерве интеркавбригады. Однако этот охранный эскадрон мы не встретили.

Научный сотрудник заповедника предложил нам переночевать в его доме.

— Вам, пожалуй, и самому надо укрыться, — посоветовали ему.

Вскоре примчались махновцы. Охоты на диких лошадей не получилось. У многих были побиты головы, изранены руки. Они были обозлены. У главного заправилы на щеке зияла рана; из нее сочилась кровь: терпан откусил у «благородного рыцаря» часть щеки. Папахой прикрывая рану, он зычным голосом орал на служащих заповедника:

— Не найдете старика — из пулемета обстреляем ваши дома.

Но вот появились конники 2-го интернационального полка. Махновцы растерялись. Наступила тишина. Командир эскадрона на ломаном русском языке обратился к махновскому атаману:

— Приказ Фрунзе: я буду охранять Асканию-Нову. Вам, махновцам, немедленно выезжать отсюда. Быстро!

— И ушли? — тихо спросил один из курсантов.

— А вы как думаете? — спросил полковник.

— Ушли, ушли! — уверенно заговорили притихшие было курсанты.

На полковника Костина было устремлено множество восторженных глаз. «Любопытно, думал он, попросят ли они еще рассказать что-нибудь? Ведь они слушали минут десять, не меньше». Нет, никто не попросил. «Тактичные ребята», — отметил он с удовлетворением.

Полковник Смирнов, заместитель начальника училища, часто ворчал: «Не дело это, не дело! С курсантами нужна строгость. Только строгость!»

Виктор Андреевич Смирнов был своеобразным человеком. Высокого роста, с пышными рыжими усами, закрученными кольцами, несмотря на шестидесятилетний возраст, он был строен и всегда подтянут. Гордился своей принадлежностью к наиболее передовой части старого русского офицерства и тридцатилетним стажем работы в военно-учебных заведениях.

Его могли бы удивить некоторые мысли Костина о взаимоотношениях командиров и красноармейцев, проверенные им в боях. Командир силен своей душевной близостью к бойцам, которыми он командует. Костин это выверил в самых критических обстоятельствах, когда командир в глазах воинов прежде всего человек, а потом уже начальник. Смирнов вряд ли это понимал.

Через несколько дней училище было поднято ночью по сигналу воздушной тревоги. Курсанты и командиры быстро занимали места в узких щелях, специально отрытых вблизи казарм. Высоко в небе, натужно гудя моторами, летели к Москве вражеские самолеты. И опять, не пробившись к цели, фашисты сбрасывали свой груз где попало. Прогремели разрывы бомб в районе Подольска. И как всегда после взрывов, установившаяся тишина казалась мертвой.

В эту минуту откуда-то из конюшен донеслись слова команд.

— Что это такое? Что там происходит? — спросил полковник Костин у своего заместителя.

Смирнов в недоумении пожал плечами.

Вместе они направились к конюшням. Подойдя ближе, отчетливо услышали:

— По танкам, два снаряда, прицел двадцать, беглым — огонь!

В помещении ярко горел свет. Увидев командиров, ребята вытянулись по стойке «смирно». Курсант Василий Могильный, дежурный по конюшне, четко отдал рапорт.

— Что тут происходит? — спросил начальник училища.

Дежурный коротко ответил:

— Отрабатываем командный язык, товарищ полковник.

— Продолжайте, — одобрил Костин.

Выйдя из конюшни, он сказал Смирнову:

— Используют малейшие возможности…

Полковник Смирнов глубоко вздохнул.

— Чем недоволен, Виктор Андреевич? — спросил его Костин.

— Ну что это за порядок, когда и ночью не дают отдыха лошадям…

— Дорогой Виктор Андреевич, и все же пусть курсанты учатся. Кстати, прошу вас завтра же пересмотреть расчет времени на конное дело и вдвое сократить часы на верховую езду. А эти часы посвятим огневой подготовке и тактическим занятиям.

Однажды на полигоне проводились стрельбы из орудий винтовочными патронами по макетам танков. Костин заметил, что некоторые курсанты как-то по-особому на него посматривали. Ему стало не по себе. Он подошел к расчету, изготовившемуся к стрельбе, и спросил наводчика:

— Как будете стрелять?

— Точно так, товарищ полковник, как вы стреляли под Минском по фашистским танкам.

— Откуда вам это известно?

Сигнал «Огонь» прервал разговор. Промчались упряжки лошадей, тянувшие на стальных тросах макеты танков. Кое-кто из орудийных номеров нервничал, но наводчик спокойно выжидал приближения макета к красному флажку, потом очень быстро одну за другой поразил пять целей. После того как осмотрели макеты, подсчитали пробоины, полковник Костин снова спросил наводчика:

— Какие результаты?

— Курсант Позняк выполнил упражнение. Из пяти патронов три пробоины в макетах.

— Разрешите доложить, товарищ полковник, — вмешался командир батареи капитан Базыленко, — курсант Позняк неправильно сказал. Его результаты — из пяти патронов пять пробоин!

Костин осмотрел макеты: в каждом из них было попадание.

— Так почему же вы уменьшаете количество пробоин?

— Товарищ полковник, — твердо и уверенно докладывал Позняк, — два макета поражены в самой верхней части, а, как известно, там броня имеет наклон и вызывает рикошетирование снарядов. Об этом нам рассказал курсант Гиммельфарб, который был с вами под Минском заряжающим.

«Вот почему они так пытливо сегодня смотрели на меня, — подумал Костин и с уважением взглянул на краснощекого семнадцатилетнего курсанта, — ведь, пожалуй, следует внести в учебное пособие поправку. Правда, поправка несколько усложнит обучение, но зато будет осуществляться более тщательная и осмысленная наводка в танк в боевой обстановке».

— Товарищ полковник, получена телефонограмма. Вас вызывают в Кремль, к Михаилу Ивановичу Калинину, для вручения награды — ордена Красного Знамени, — отрапортовал полным голосом подъехавший на коне адъютант лейтенант Добин.

К начальнику училища торопливо подходили курсанты батареи. Глаза их искрились радостью. Послышались голоса: «А что я говорил?», «Разве не так?» Полковник с недоумением смотрел на ребят, силясь понять, о чем они спорят. Внес ясность командир батареи Базыленко.

— Товарищ полковник, еще при выезде на стрельбу разнесся слух, что вас сегодня вызовут в Москву для вручения награды…

Костин поблагодарил курсантов за отличную стрельбу и напомнил, что успешное поражение целей всегда зависит от слаженной работы номеров орудийного расчета.

Прошло уже больше месяца, как полковник Костин принял училище. Ребята мужали на глазах. Он ввел новую методику огневой подготовки. Результаты учебных стрельб были отличными. Трудно было даже подумать, что курсанты смогут так метко стрелять из этих старых, изношенных орудий. Многие в училище увлеклись рационализаторством. Каждый день поступали предложения, иногда очень дельные, касающиеся усовершенствования обучения стрельбе и ремонта орудий. Повышению творческой активности людей способствовала и обстановка, сложившаяся на фронте. В районе восточнее Смоленска вражеские войска перешли к обороне. В газетах публиковались материалы о боевых подвигах советских воинов. И это находило отклик в училище: командиры батарей с гордостью докладывали о новых отличниках. Полковник Костин чутко следил за настроением курсантов.

Как-то вечером после напряженного учебного дня Костин беседовал с курсантами 2-го дивизиона. Смотрел на ребят и чувствовал, что они чем-то удручены.

— Что вас беспокоит, расскажите? Только откровенно!

Некоторое время все молчали, потом на задних скамейках зашушукались. Поднялся невысокий с румяными щеками курсант — старший сержант Геннадий Позняк.

— Товарищ полковник, нельзя ли тех, кто пришел из спецшкол, выпустить раньше? А то так и война закончится!

— Курс надо пройти полностью, — коротко, без лишних объяснений ответил начальник училища.

Его ответом курсанты были огорчены. Ах эти буйные ребячьи головы! Им не терпится скорее попасть на фронт.

Полковник Костин что-то вспомнил и не мог скрыть улыбку. Курсанты притихли.

— В двадцатом году я был таким же молодым и рвался на фронт. Помню адъютанта нашего дивизиона. Небольшого роста, лет тридцати пяти, с темной бородкой и лихо закрученными вверх усами, — начал разговор полковник. — Адъютант прошел перед строем, остановился, не спеша вытащил из кармана очки и принялся читать приказ. Читал он медленно и, дойдя до четвертого параграфа, еще раз окинул взглядом строй красных командиров, потом продолжал: «Командиров взводов Костина Ивана и Рушанга Карла за недисциплинированность и дерзкое требование отправки на фронт взять под арест. Первого на пять суток, второго на трое суток с содержанием на гарнизонной гауптвахте.

Параграф пятый: предупредить весь командный состав запасного артдивизиона, что в случае повторения назойливых просьб об отправке на фронт к виновным как к дезорганизаторам дисциплины будут приняты более суровые меры».

Может быть, и мне так поступить?

Курсанты заулыбались. Между начальником училища и его питомцами установилось полное понимание.

Проходя по учебному плацу, Костин встретил Михаила Гиммельфарба. Оглядываясь по сторонам, тот подошел поближе к Костину и очень тихо сказал:

— Товарищ полковник, я только что был в штабе и слышал, как дежурный по училищу принимал телефонограмму от начальника Главного артиллерийского управления Красной Армии. Вас вызывают сегодня в Москву, к двадцати часам.

— Ну и что же? Почему такая таинственность?

— Так это же на фронт направляют. Пожалуйста, не забудьте меня и Николая Петрова взять с собой, — как-то очень просительно проговорил Гиммельфарб и, видя, что не реагируют на его просьбу, добавил: — Если не на фронт, то почему же вызывают так поздно?

Костину не понравилась его назойливость, и он приказал ему отправляться в свою батарею, заметив при этом:

— Я же вам говорил, что всюду будете со мной!

— Товарищ полковник, разрешите идти? — обрадованно проговорил он и пустился бегом в казарму, где его ожидал Петров.

— Да, — произнес Костин вслух, — совсем еще подростки. И тут же подумал: «Не случайно вызывают ночью. Неужели на фронт?»

В Москве полковника Костина принял заместитель начальника Главного артиллерийского управления генерал-лейтенант Б. И. Шереметов. Как всегда, он был подвижен, энергичен: какие-то необычные шпоры на его сапогах издавали мелодичный звон.

— Николай Николаевич Воронов поручил мне переговорить с вами по двум вопросам. И вызвали вас так поздно потому, чтобы вы могли выполнить срочную работу к утру.

— Ну что ж, я готов!

— Первая задача. Вы должны разработать схему организации противотанковой артиллерийской бригады. К вашим предложениям Николай Николаевич относится с особым вниманием, так как этими вопросами вы занимаетесь уже много лет. Между прочим, он согласен с вами относительно громоздкости прежней, предвоенной организации бригады. Вторая задача несколько иного плана. — Тут генерал, выдвинув ящик стола, взял гранки книги Костина. — Ваше пособие по огневой подготовке противотанкистов получило высокую оценку. Оно необходимо для формирующихся частей противотанковой артиллерии. Мы предлагаем издать это учебное пособие не как авторское, а как официальное, уставное.

Полковник Костин заметил на титульном листе книги надпись: «Главное артиллерийское управление Красной Армии».

Генерал Шереметов прошелся по кабинету, остановился против Костина и проникновенно сказал:

— К авторскому труду одно отношение, а к официальному — совсем другое. Мы опасаемся, что выйдет ваша книга и начнутся вокруг нее разговоры, ненужная полемика. А нам надо, чтобы к книге не примерялись, а немедленно, сегодня же, взяли ее на вооружение. Конечно, вы имеете полное право не согласиться с предложением — это ваш труд, и никто вас не осудит.

— Я согласен, товарищ генерал! Пусть будет пособие официальным. Главное, чтобы была польза.

— Вот и спасибо! А польза будет огромная!

Прощаясь с генералом, Костин спросил:

— Как на фронтах наши дела?

— В двух словах можно сказать, что на Западном, Брянском фронтах положение несколько стабилизировалось. Идут бои местного значения, а вот на юге положение, прямо скажем, тревожное, — ответил Шереметов.

Наступил октябрь. В Подмосковье моросил мелкий дождь. На улице зябко; на душе полковника Костина тревожно. Обстановка усложнилась: на подступах к Ленинграду по-прежнему идут бои. Противником занят Орел. Тяжелые бои развернулись на вяземском и брянском направлениях. Фашистские войска крупными силами вели наступление…

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Утро 5 октября выдалось не по-осеннему теплое. Это было первое воскресенье месяца, когда родители могли посетить своих сыновей-курсантов.

Проходя по территории училища, Костин заметил возле забора двух курсантов. Они прильнули к щелям, вероятно, стремясь увидеть своих родственников.

— Ну что? — мягко спросил у них начальник училища.

— Я маму жду, она обязательно должна приехать, — ответил один из них, — а вот у него… — и курсант кивнул в сторону приунывшего товарища. — К нему невеста приехала, товарищ полковник, а родственников пока нет, и его не выпускают со двора…

Дежурный по училищу, сопровождавший полковника Костина, пояснил:

— По инструкции свидание разрешается только с родными.

Костин взглянул на курсанта и невольно подумал: а вдруг у него это последнее свидание?

— Передайте мое приказание, — сказал Костин дежурному, — чтобы сегодня разрешили курсантам свидание не только с родственниками, но и с друзьями.

— Напрасно, товарищ начальник, — возразил стоявший рядом полковник Смирнов, — я-то знаю — им нельзя верить. Увидите, вечером будут пьяные!

— Может быть, с кем-то и случится такое, однако нельзя с одной меркой подходить ко всем. Ну а если будут нарушители, мы их строго накажем.

Курсанты встречались с родными в дубовой роще. Было много детей — шум, беготня, смех. Создавалось впечатление, что никакой войны нет, — так много было вокруг счастливых людей.

Костин вспомнил, как в первый день вступления в должность начальника училища его поразила какая-то открытая, детская безмятежность в лицах курсантов.

Сейчас среди женщин с детьми, которых немало собралось в роще, курсанты действительно выглядели школьниками. Возможно, присутствие родных, привыкших считать их детьми, сделало их такими. Во всяком случае, зрелище, представившееся глазам полковника, было трогательным.

Неожиданно разнесся сигнал тревоги. Курсанты бросились в училище.

Адъютант доложил, что заместитель командующего войсками Московского военного округа генерал Елисеев приказал немедленно по тревоге поднять личный состав училища и готовить его к выступлению.

Тут же прибывшим на свидание родственникам курсантов сообщили, что в училище объявлена учебная тревога. Но поверить этому было трудно. Сотни людей внимательно наблюдали за сборами курсантов, за погрузкой автомашин.

Генерал Елисеев по телефону сообщил начальнику училища, что по Варшавскому шоссе от Рославля в направлении Юхнова движется крупная колонна танков и мотопехоты противника. Это всего в двухстах километрах от Москвы.

— Как они могли там очутиться? — с недоумением спросил полковник Костин.

— Мы сами не можем понять, — ответил генерал, — но повторная воздушная разведка подтвердила это. Ваше артиллерийское училище вместе с пехотным составит сводный отряд курсантов, командовать которым приказано начальнику Подольского пехотного училища генерал-майору Смирнову. Вы назначаетесь его заместителем и начальником артиллерии центрального сектора Малоярославецкого укрепрайона. До приезда Смирнова из летних лагерей формируйте передовой отряд. В его состав включите батальон пехотного училища и артиллерийский взвод из вашего. Сформируйте столько батарей, сколько найдете орудий, способных сделать хотя бы по нескольку выстрелов. Из оставшихся курсантов создайте пехотные батареи, вооружите людей винтовками и пулеметами. Побольше берите противотанковых гранат, бутылок с горючей смесью…

Едва успел Костин положить трубку, как позвонил член Военного совета округа дивизионный комиссар К. Ф. Телегин:

— Время не ждет. Старайтесь все, что необходимо, изыскать на месте. Вам будет помогать секретарь городского комитета партии, он получил на этот счет указание Александра Сергеевича Щербакова.

Костин взглянул в окно. Курсанты мчались на лошадях в артиллерийский парк к орудиям. Всюду спешка, суета. «Когда же мы прибудем в укрепрайон, — подумал полковник, — ведь на лошадях не доберешься туда и за двое суток?»

Начальник училища отдал необходимые распоряжения по подготовке к выходу, вызвал начальника артиллерийского снабжения инженер-майора М. Г. Демидова.

— Сколько орудий мы можем взять?

— Только двенадцать. И больше двадцати боевых выстрелов ни одно из них не выдержит. Можем дополнительно собрать пушек двадцать, способных сделать по пять-шесть выстрелов, но они в ремонте и будут готовы не раньше чем через шесть часов.

— Немедленно готовьте и остальные орудия. Всех орудийных мастеров берите с собой.

Было решено сформировать из курсантов училища артиллерийский полк из трех дивизионов, по две батареи в каждом, и одну отдельную трехорудийную батарею. Снарядов приходилось по две сотни на орудие. Винтовок и пулеметов хватило для личного состава одного пешего дивизиона в составе трех батарей, но без орудий.

По опыту первых месяцев войны полковник знал, что передовые отряды могут выполнять важные задачи. Сильный передовой отряд сумеет задержать противника хотя бы на двое суток и тем самым даст возможность главным силам подготовиться к обороне на основном рубеже. Он понимал, что танковые клинья врага потому и прорывали нашу оборону, что против них выделялось незначительное количество артиллерии, способной бороться с танками. Поэтому Костин приказал выделить в передовой отряд артиллерийский дивизион из восьми орудий.

В это время в училище прибыл генерал Елисеев. Выслушав соображения Костина относительно выделения в передовой отряд дивизиона вместо взвода, он не сразу согласился с решением начальника училища.

— А не ослабим ли мы противотанковую оборону главной полосы? — Он помолчал, затем сказал: — Но вообще-то вы правы — передовой отряд должен задержать противника. Направляйте дивизион…

Но тут оказалось, что из-за нехватки автомашин пехотное училище вместо батальона может выслать в передовой отряд только одну стрелковую роту. Пришлось выделить туда пешие курсантские батареи.

— Что же произошло на фронте, — спросил Костин, — если курсанты двух подольских училищ срочно направляются на передовую? Ведь это же золотой фонд нашей армии.

Оказалось, что два дня назад войска противника, начав наступление, прорвали оборону Западного и Брянского фронтов. Советское командование пыталось восстановить положение, но безуспешно.

— Получилось так, — сообщил генерал Елисеев, — что дорога на Москву на этом направлении оказалась открытой. 5 октября Сталин приказал во что бы то ни стало задержать врага на пять — семь дней до подхода войск с Волги. «Собрать в один кулак все, что есть под рукой, и заткнуть брешь!». А ваша задача — немедленно выйти в Малоярославецкий укрепленный район, занять там оборону в наиболее важном центральном секторе, в Ильинском, задержать противника до подхода подкреплений. Будете опираться на построенные там железобетонные артиллерийские доты и капониры.

— Что известно о противнике? — снова пытался выяснить Костин.

— В том-то и беда, что ничего конкретного, — ответил Елисеев. — По сообщениям летчиков, по Варшавскому шоссе движутся колонны танков и мотопехоты — не то дивизия, не то корпус. Сегодня утром противник был на подходе к Юхнову.

— А в каком состоянии укрепрайон? — допытывался Костин.

— Строительство еще не закончено, работы ведутся силами местного населения. А что это такое, — вздохнул генерал, — сами знаете — женщины, старики да подростки. Но какой народ, как они эту проклятую глину копают. Падают от усталости, а копают…

Генерал нервно прошел из угла в угол кабинета и, словно стряхнув с себя тяжелые невысказанные думы, твердо проговорил:

— Главная задача — прикрыть участок фронта от вражеских танков, и тут вся надежда на артиллерию. Что вы сможете выставить?

— Всего тридцать орудий, — ответил Костин. — Из них только двенадцать надежных, годных к стрельбе боевыми снарядами.

— Почему так мало? — возмутился генерал. — Ведь у вас более тысячи двухсот человек, можно обслужить не тридцать, а двести пятьдесят пушек.

— Наше училище, — докладывал полковник, — недавно отправило на фронт более сорока орудий, а оставшиеся предназначены для учебных целей. Но мы кроме семи батарей сформируем еще и пеший артдивизион, вооружим его пулеметами и винтовками, благо не успели отправить вооружение в округ. На фронт пойдет больше тысячи курсантов и около ста командиров. Здесь, в училище, останется двести курсантов во главе с моим заместителем. Они только что прибыли, еще ничему не обучены, их нельзя бросать в бой.

— Да, да, — согласился генерал, — необученных не берите. Постараемся вам прислать из арсенала несколько старых пушек, — пообещал он и добавил: — Хоть и мало у вас орудий, все же это лучше, чем посылать туда ополченцев с винтовками и бутылками с горючей смесью. Очень надеемся на вас.

Генерал Елисеев уехал.

Начальнику училища важно было сейчас подобрать в передовой отряд надежных командиров, способных не растеряться в сложной обстановке. Безынициативный, неуравновешенный командир в горячем деле — беда! Если передовой отряд не устоит, недостроенный укрепрайон под Ильинском падет и тогда наше положение еще более ухудшится.

Полковник Костин назначил командиром артиллерийского дивизиона в передовой отряд капитана Я. С. Россикова. В училище он считался одним из лучших командиров. Его знали как хорошего специалиста, человека, обладающего выдержкой, хладнокровием. Комиссаром дивизиона назначили старшего политрука М. М. Постнова.

Старший лейтенант Костогрыз, который отличался оперативностью и четкостью в служебных делах, назначался в отряд начальником штаба дивизиона.

Секретарем партийного бюро был выделен любимец курсантов политрук Н. М. Иванов. На первый взгляд его трудно было принять за военного — настолько он был деликатен, мягок. Все ребята тянулись к нему, с каждым он находил общий язык, а это было очень важно в боевой обстановке.

Командирами батарей были назначены старший лейтенант Т. Г. Носов и капитан С. Н. Базыленко. Носов — отличный стрелок, мог действовать за наводчика, научить меткой стрельбе других. Базыленко в качестве добровольца участвовал в гражданской войне в Испании.

Наконец личный состав училища был готов к выступлению.

В артиллерийском парке царило такое оживление, будто не на фронт отправлялись люди, а на парад. Все разговоры об одном: «Ну, покажем фашистам, где раки зимуют!»

Пушкари сидели группами возле своих орудий и ожидали команды. Грузовые автомашины, которые должны были доставить курсантов на место назначения, прибыли к 16 часам. Началось распределение — орудия на буксир к машинам, снаряды в кузова, туда же и курсанты. Оказалось, что разведчиков негде разместить.

Один из водителей, пожилой уже человек, подошел к командиру дивизиона и сказал:

— Кузов полностью загружен снарядами, да еще пятнадцать человек посажено, а это полуторка. Вдруг не потянет, а?

— Да у нас у каждого вес не более сорока килограммов, — невозмутимо ответил капитан Россиков. — Доедем! Только на ухабах потише…

Капитан засмеялся, ребята дружно подхватили смех. Их смех заглушил нестройный хор женских голосов. Вокруг Костина собрались вольнонаемные сотрудницы училища: машинистки, делопроизводители, официантки. Они пытались что-то ему втолковать, но он ничего не мог понять.

— Да пусть скажет одна, — не выдержал начальник училища.

Вперед вышла девушка маленького росточка — Надя Бабенко. Ей семнадцать лет, комсомолка, делопроизводитель.

— Товарищ полковник, — начала Надя, — училище уезжает на фронт, а почему же вы нас не берете? Мы все обучались на курсах медсестер при Осоавиахиме. Мы должны ехать с вами!

— Кто вам сказал, что училище отправляется на фронт? — строго спросил полковник.

— Там беженцев полно понаехало, видите? — показала Надя рукой на дорогу, — они говорят, что бои идут совсем близко отсюда…

Выйдя за ограду, Костин все понял. Действительно невдалеке стояло десятка два машин с людьми. Сплошной толпой их окружили родственники курсантов. Узнав начальника училища, они бросились к нему с той же просьбой, что и девушки: «Возьмите нас с собой!» Поблизости, видимо не случайно, оказался начальник медицинской части училища Шатров.

— Ну что, — спросил его Костин, — нужны? — и кивнул в сторону Нади.

— Еще как нужны, — ответил Шатров, — без них нам не развернуть медицинский пункт, да и санитарки понадобятся.

— Передайте начальнику строевого отдела майору Корнееву, чтобы укомплектовал медико-санитарную службу женщинами-добровольцами.

— Мы все, все добровольцы! — послышались возгласы женщин.

— Тише, — пытался успокоить их Костин. — В Подольске останутся те, кто необходим училищу.

Казалось, вопрос был решен. Женщины стали расходиться. И тут Костин услышал разговор расположившихся неподалеку беженцев.

Говорил маленький человечек в кепке и пальто, с брюшком и бегающими глазками:

— Уж как нас бомбили, даже вспомнить страшно, — нервно поправляя пальто, быстро говорил он, — наших войск совсем не видно. Фашисты как въехали к нам в Юхнов на танках, мы давай бежать в лес. К счастью, поймали на дороге грузовик, на нем и добрались. Бомбили нас, просто ужас.

— И что ты, как ворона, каркаешь, — оборвала его пожилая женщина. — Ты лучше расскажи, как ты сгинул, когда лейтенант просил помочь пушку в дот втащить.

— Да, расскажи, расскажи, — поддержал женщину старик с перевязанной рукой, — а то ужас, ужас. Ну, бомбили, один раз около речки, другой в Медыни, ну и что?

— Пушки в доты? — со злостью произнес человечек: — Да кто ж в такие доты пушку затащит, там ни одна пушка не поместится…

— А ты и снаряды не поместил, когда их все до одного разместили, — наседал старик.

— Я помогал пулеметы затаскивать, только дот такой маленький…

Внезапно Костин услышал женский голос:

— Товарищ полковник!

Перед ним стояла высокая, хорошо одетая женщина средних лет. В другой ситуации она, вероятно, выглядела бы по-иному, но сейчас лицо ее было растерянным, в глазах стояли слезы.

— Товарищ полковник, — торопливо заговорила женщина, — я хотела просить вас отпустить моего сына на несколько дней домой, но теперь, я понимаю, это невозможно. — Женщина не могла сдержать слезы, — но Гогочка — он один у меня, даже не попрощался со мной, боится, что я буду просить не отправлять его на фронт. Пожалуйста, товарищ полковник, я хочу взглянуть на него… Пожалуйста. Ему и семнадцати нет…

Что он мог сказать ей, как и другим, обступившим его женщинам? Конечно, все они знали, что курсанты отправляются на передовую, что ни о каком учении не может быть и речи, что фронт близок и, судя по рассказам беженцев, страшен.

— Через несколько дней мы вернемся, — сказал Костин и сам не верил своим словам. Он понимал, уж если на фронт посылают курсантов, значит, там очень тяжело, и кто из них вернется — неизвестно.

В отличие от своих родных курсанты держались замечательно. Глаза их светились радостью и ожиданием.

— Мы их поближе подпустим и в упор — раз!

Это говорил Шурин — отличный курсант, замечательный парень.

— Только бы поскорее!.. — подхватил Куршин, невысокого роста краснощекий крепыш.

Полковник подошел к капитану Россикову, окруженному курсантами. Он только что проверил по списку состав дивизиона. Старший политрук Постнов сообщил:

— В дивизионе оказалось много добровольцев, товарищ полковник, пришлось вот проверять поименно и отсеивать лишних.

Уходили последние автомашины передового отряда с орудиями на буксире. Они были переполнены: в кузовах, загруженных снарядами, один к другому сидели курсанты. Рядом с одной машиной торопливо шла женщина — мать курсанта. Она плакала, а сын улыбался ей, довольный, что едет на фронт, и кричал:

— Не плачь, мама, я скоро вернусь!

Ребята рвались в бой. Такое же приподнятое настроение было и у курсантов роты, которая вошла в состав передового отряда.

Едва полковник Костин отошел от капитана Россикова, как его окружили десятки парней, одетых в куртки, пиджаки, сплошь измазанные глиной.

— Кто такие, как они тут оказались? — спросил начальник училища полковника Смирнова.

— Это новое пополнение. Живут ребята второй день в лесу, в землянках. Сегодня думали направить их в баню, обмундировать и разместить в казарме, а тут…

В разговор вмешался один из парней, с приятным, мягким голосом:

— Товарищ полковник, мы добровольцы, прибыли сюда на учебу, а училище отбывает на фронт. А как же мы? Возьмите с собой. Не оставаться же нам здесь.

— Да кто вам сказал, что на фронт? — попытался еще раз схитрить Костин. — Мы выступаем на большие учения…

— Так возьмите и нас на эти учения. Мы проходили военную подготовку и пригодимся там.

— Нет, об этом и речи не может быть, — твердо сказал Костин.

Понурив головы, ребята направились в лес, к своим землянкам. Остались лишь двое.

— Товарищ полковник, — обратился один из них к Костину, — хоть нас двоих возьмите. Мы не только в бою пригодимся, но и на привале — ведь мы же артисты.

«Ну, — подумал Костин, — везет нам на артистов». И еще раз повторил свой отказ.

— А вот как с артистами мы с вами еще встретимся, — добавил полковник, чтобы хоть как-то утешить ребят.

Такая встреча действительно состоялась спустя четверть века. Мягкий, сочный голос принадлежал тогда Надиру Малишевскому — ставшему позднее артистом театра им. Вахтангова.

Тем временем сборы продолжались. Автомобилей, конечно, оказалось маловато, но и за эти командиры были очень благодарны секретарю Подольского горкома партии, сумевшему найти для училищ транспорт.

Передовой отряд в составе одной роты пехотного училища, состоящей из ста двадцати курсантов, и двух артиллерийских батарей, включающих двести пятьдесят курсантов артучилища, тронулся в путь.

В восемь часов вечера, когда осеннее солнце уже зашло за горизонт, из Подольска выступили и главные силы артиллерийского училища — один дивизион на машинах и три пешие батареи. С завистью смотрели на них остающиеся в городе курсанты, преподаватели.

На первом привале Костин подошел к курсантам батареи, которые из-за нехватки орудий превратились в пеших артиллеристов. Их основным оружием были ручные пулеметы.

— Как настроение?

— Хорошее! — ответили они хором.

Лица людей видны плохо, уже стемнело, но голоса звучали бодро.

— Наконец-то, товарищ полковник, мы на фронт попадем, — произнес кто-то из курсантов.

— Да, — вздохнул другой, — жаль, что придется воевать не при орудиях.

Пытаясь утешить ребят, Костин сказал, что и ему, курсанту-артиллеристу, в девятнадцатом году тоже пришлось участвовать в своих первых боях пехотинцем.

Но недолог привал. Звучит команда «По машинам». Совсем стемнело. Предвидя возможное нападение вражеских самолетов, Костин приказал увеличить дистанции между машинами.

Может быть, эти растянутые колонны автомобилей, идущих с зажженными фарами, и создали у немецкой авиаразведки впечатление о движении ночью из Москвы крупных войсковых соединений. Об этом несколькими днями позже рассказал пленный фашистский офицер. Он сообщил также, что командир его дивизии очень нервничал, получив такие сведения. Во всяком случае, нервозность противника была нам на руку. Еще не вступив с курсантами в бой, он уже опасался их.

Ночью над Варшавским шоссе летали вражеские самолеты.

Прибыли в Малоярославец. Город сильно пострадал от бомбежек: много разрушенных домов, поваленных деревьев. Быстро разыскали помещение коменданта Малоярославецкого укрепленного района полковника И. И. Смирнова, который тут же распорядился:

— Срочно занимайте оборону в Ильинском секторе укрепрайона. А то там, кроме мобилизованных рабочих, колхозников, отрывающих противотанковые рвы и траншеи, да нескольких орудийных расчетов из отступивших войск, никого нет. Железобетонные огневые точки пока готовы только в цементе. Амбразуры и двери бронированных щитов не имеют.

— А что известно о противнике? — спросил Костин.

— Сведения самые путаные, — откровенно признался Смирнов. — Из штаба МВО ничего определенного не сообщили. Правда, перед заходом солнца заметно увеличился поток машин с беженцами. Один интендант, направляющийся из Рославля в Москву, утверждал, что вчера возле Юхнова его обстреляли танки противника. Это в восемнадцати километрах отсюда.

Полковник Смирнов нервно ходил по комнате.

— Предполагаю, что где-то между Рославлем и Юхновом высадили десант. То же самое я сообщил командиру вашего передового отряда. Будем надеяться, — продолжал полковник, — ваши курсанты остановят противника и завтра к полудню мы будем иметь точную информацию.

Он развернул схему Ильинского боевого участка, на которой были обозначены недостроенные доты, артиллерийские полукапониры, противотанковые рвы и другие объекты.

— А вооружение? — спросил Костин.

— Никакого вооружения в дотах и полукапонирах нет. Обещали завтра прислать из арсенала старые пушки с небольшим количеством снарядов. Их, видимо, хватит на половину полукапониров, а доты занимайте своими орудиями. Но они не оборудованы как следует, ведь по плану сооружение укрепрайона должно быть закончено к первому декабря. Не решены и вопросы управления — никакой связи нет. Командный пункт сектора даже не намечен. Так что будьте готовы ко всему!

С таким напутствием коменданта укрепленного района колонна вышла из Малоярославца. На рассвете налетели вражеские бомбардировщики; они шли над шоссе на небольшой высоте. Колонна остановилась; курсанты залегли по сторонам дороги. Разрывы бомб. Летели вверх комья земли, обломки разбитой машины. Тяжело переживали курсанты гибель двух своих товарищей. Молодежь на себе ощутила суровое дыхание войны.

Возле одного из раненых собралась группа курсантов. Подоспел врач, две медсестры, сделали укол. Курсант пришел в себя и тут же спросил: «Доктор, я смогу воевать?»

Он еще не знал, что у него оторваны ступни ног.

Здесь же у дороги, в наспех отрытой могиле, похоронили погибших.

Полковник Костин внимательно вглядывался в лица своих воспитанников. Они как-то посуровели, сразу посерьезнели. Прекратились шутки и смех, оборвались песни. Что сейчас в их сердцах — не страх ли? Нет! Гнев на фашистов, боль за погибших товарищей и желание отомстить за них, отстоять Москву.

Утром прибыли в Ильинское. Полковник Костин расположился со своим штабом в небольшом старинном доме. Местом сбора подходивших колонн наметили окрестные леса. Вскоре приехал начальник пехотного училища генерал-майор Смирнов, назначенный руководителем оборонительных действий войск в секторах укрепленного района. Еще до отъезда из Подольска он направил в район Детчино 4-й батальон пехотного училища, в состав которого вошла трехорудийная батарея артучилища.

Возник вопрос о размещении командного пункта. Генерал Смирнов намеревался оборудовать его в районе деревни Рылово, которая находилась в четырех километрах от переднего края и в стороне от Варшавского шоссе. Костин же считал крайне важным приблизить управление к боевым частям, при этом учитывал недостаток средств проволочной связи и сложность использования посыльных. В конечном счете решили КП устроить в двух километрах от передовой и на расстоянии километра от шоссе — на главном направлении.

В тот день все командиры добрым словом вспоминали коменданта укрепрайона: он сумел обеспечить их хорошими картами. На картах весьма подробно были обозначены возводимые сооружения — железобетонные доты, артиллерийские полукапониры, полевые дерево-земляные огневые точки, противотанковые рвы, траншеи. Но для того чтобы все это «ожило», приняло боевой вид, требовалось многое сделать.

Тревожило то, что людей было очень мало. Артиллерийский полк прибыл не полностью. Генерал Смирнов сообщил, что два курсантских батальона раньше вечера не подойдут, а третий прибудет на следующее утро.

Решили сосредоточить имеющиеся силы вдоль Варшавского шоссе.

Для прикрытия флангов выслали по взводу пеших артиллерийских курсантов. Им надлежало обеспечить на флангах и разведку противника. Вблизи Ильинского в тот день имелось лишь двенадцать орудий да два взвода пехотинцев.

— Только и надежда на наш передовой отряд, — подытожил разговор начальник политотдела Суходолов.

Смирнов, опустив голову на руки, глухо проговорил:

— А там у нас тоже не жирно, одна рота старшего лейтенанта Мамчича.

— Да, но зато целых две батареи, а это уже кое-что значит, — добавил Суходолов.

— Это очень хорошо, — поддержал его Смирнов, — что вместо двух орудий вы направили восемь.

В эти минуты они с тревогой думали об одном: как обстоят дела в передовом отряде, далеко ли он продвинулся, сталкивался ли с противником?

И тут Суходолов предложил:

— Разрешите мне съездить в отряд на полуторке? С тех пор как он вышел, прошло уже двенадцать часов и никаких сведений от него не поступало.

Предложение было принято. Через полчаса, погрузив в машину патроны и снаряды, Суходолов выехал к передовому отряду.

Наметив на карте возможные варианты построения обороны, командиры вышли в поле на рекогносцировку. И сразу стало ясно, что в минимальные сроки надо сделать невероятно много. Доты и полукапониры не замаскированы и отчетливо выделялись среди желтокрасной осенней листвы. На открытой местности виднелись странные сооружения, так называемые дзоты. По замыслу фортификаторов, они включались в огневую систему сектора, но строили их в спешке и многое недодумали. Сейчас эти огневые точки походили на своеобразные ориентиры — возвышались над окружающей местностью на три метра и не имели никакой маскировки. Они служили лишь мишенью для вражеской артиллерии и авиации. Значит, их следовало немедленно маскировать.

Возле артиллерийских полукапониров работали курсанты, устанавливая на место прибывшие 76-мм орудия. Осмотрели доты. Ни один из них не имел стальных дверей, броневых плит на амбразурах. А амбразуры были настолько велики, что при разрыве бомбы в нескольких десятках метров от дота осколки ее могли поразить гарнизон огневой точки.

И все же самым неотложным делом было проведение маскировки. Но где взять людей для осуществления большого объема работ?

На сооружении противотанковых рвов трудились сотни женщин, подростков. Было очевидным, что отвлекать их от работ нельзя: надо отрывать рвы как можно быстрее. Решили останавливать идущие с запада автомашины и привлекать всех, кто ехал на них, к маскировочным работам.

Участники рекогносцировки собрались уже уходить, как услышали гудение моторов в небе. На небольшой высоте шла группа вражеских пикирующих бомбардировщиков. Все возвратились в ров. Сюда же бросились работавшие неподалеку женщины. Разнеслась зычная команда старшины: «Ложись!» Но почти все стояли, наблюдая за самолетами.

Бомбардировщики образовали в небе круг и один за другим пикировали, сбрасывая бомбы. Земля вздрагивала от взрывов. Затем самолеты неожиданно вышли на линию противотанкового рва. Под бомбами оказались все, кто укрылся здесь. Люди падали на дно рва, прижимаясь к земле. Где-то совсем рядом грохнул взрыв, и над головами прошла горячая воздушная волна. Визжат, свистят разлетающиеся осколки. Кто-то истошно кричал. И опять грохот бомб и визг осколков. Вот один из лежащих во рву строителей, не выдержав, бросился прочь от гибельного места. К счастью, в этот момент самолеты повернули на запад.

После бомбежки ров походил на разоренные птичьи гнезда. Одно дело, когда под огнем оказываются люди военные — они к тому должны быть готовы, но видеть испуганных и израненных женщин было очень тяжело. Через несколько минут подоспели медицинские сестры. Е. А. Самычина, Е. В. Жарова, В. А. Беляева и Н. Д. Бабенко перевязали раненых и, как могли, успокаивали их.

После этого дня каждый рассвет курсанты встречали с надеждой на серое дождливое небо. Но, как назло, дни стояли ясные, солнце насквозь пронизывало воздух не по-осеннему яркими лучами. И вражеские летчики, пользуясь отличной погодой, совершали налет за налетом. Было понятно, что противник, разведав строительство укрепленного района, теперь обнаружил и размещение в нем наших войск.

Курсанты, оборудовавшие огневые позиции, несли потери. Все чаще встречались идущие в тыл санитары с ранеными.

Штабу предстояло срочно определить, как лучше сгруппировать войска, чтобы обеспечить прочную оборону боевого рубежа в Ильинском. Трудность состояла в том, что при сооружении укрепрайона рассчитывали на гораздо большее количество войск, чем имелось сейчас. В конечном счете генерал Смирнов принял решение: на правом фланге занимает оборону 108-й запасной полк. Главное направление вдоль шоссе, включая село Ильинское и Сергиевку, должен оборонять 2-й батальон курсантов пехотного училища, используя пулеметные доты и дзоты.

Прибытие этих подразделений ожидалось со дня на день.

Южнее шоссе, у деревень Большая Шубинка и Малая Шубинка, на широком фронте с передним краем по реке Выпрейке должен был обороняться 3-й батальон курсантов. Его прибытия генерал Смирнов ожидал к рассвету 7 октября. Восточнее деревни Сергиевка во втором эшелоне надлежало занять оборону 1-му батальону.

При организации противотанковой обороны полковник Костин использовал опыт создания опорных противотанковых пунктов вдоль важных шоссейных и проселочных дорог во время первых боев в Белоруссии. В оборонительные рубежи включались также заболоченные поймы речек Лужи и Выпрейки.

Начальник штаба артиллерии майор А. И. Копелев и его помощник капитан Г. М. Кондратюк быстро нанесли на карту расположение обороны, составили детальные схемы. Глядя на них, можно было несколько успокоиться, если бы не одно обстоятельство — и личный состав, и орудия находились еще в пути. И опять тревожила все та же мысль: сумеет ли передовой отряд хотя бы на непродолжительное время задержать противника?

Во второй половине дня приехал командующий войсками МВО П. А. Артемьев. Ознакомившись с планом обороны, он высказал немало советов.

— На участке двадцать один орудийный дот и двадцать пулеметных. Все огневые точки сразу заполнить не сможете. Постарайтесь занимать гарнизонами смежные доты с расчетом взаимной огневой связи.

Многие его замечания, особенно по части маскировки, тоже были очень важны. Павел Артемьевич обещал ускорить отправку старых орудий, а также подразделений 108-го запасного полка.

При заходе солнца курсанты хоронили погибших от вражеской бомбежки товарищей. Больно было расставаться с ними, но и еще больнее сознавать, что многих потерь можно было избежать. Полковник Костин думал в эти горестные минуты, что надо исправлять некоторые сшибки, допущенные в воспитании курсантов. Им внушали, что героизм и храбрость несовместимы со стремлением сохранить свою жизнь. Вот и получилось, что ребята из-за ложного стыда не стремились своевременно укрыться от вражеских бомб, и некоторые из них сложили сегодня свои головы, другие получили ранения.

Нет, они должны беречь свою жизнь, и, уж если отдавать ее, то не зря…

Быстро темнело. Впереди — тревожная ночь.

Батальоны пехотного училища задерживались, обещанные пушки тоже еще не подошли.

При свете фонаря Костин еще и еще раз внимательно вглядывался в карту. Высоко в небе глухо гудели моторы, летели вражеские бомбардировщики.

— Идут бомбить железную дорогу, да и Варшавское шоссе не оставят… — узнал он в темноте голос майора Копелева.

— А несколько самолетов бомбят наш передовой отряд, — сказал комиссар артучилища С. В. Леонов.

Действительно, далеко за Медынью различались всполохи, доносились разрывы бомб.

К ночи возвратился Суходолов. Разгоряченный недавним боем, он долго не мог успокоиться, чтобы связно и последовательно рассказать о положении передового отряда.

— Немало мне довелось видеть боев, — говорил он. — Не раз в гражданскую войну сам пережил, когда из окопа, который кажется самым безопасным местом на земле, приходилось подниматься навстречу огню. Видел, как ходили в атаку и новобранцы, и опытные воины, но наши курсанты превзошли всех. Плечо к плечу, пулям не кланяются. «За Москву!» Они поднялись в атаку так, словно всю жизнь только и ждали этого момента. Без страха, без оглядки. Пусть их немного было, но их натиск сметал на своем пути все.

Что же там происходило?

На рассвете 6 октября дивизион и шестая рота из состава пехотного училища подъехали к деревне Стрекалово. На ее западной окраине встретили группу ребят, которые, судя по всему, занимали оборону. Выглядели они необычно. Бойцам было по шестнадцать-семнадцать лет, почти все в гражданской одежде, вооружены большей частью трофейными автоматами и пулеметами. Командовал ими капитан И. Г. Старчак, человек решительный, находчивый, веселый. Он числился начальником парашютно-десантной службы Западного фронта. Подразделение, если можно было так его назвать, вело перестрелку с фашистами. Оказалось, что эти ребята обучались в учебном подразделении. Их было немногим более трехсот. А капитан Иван Григорьевич Старчак преподавал им парашютное дело.

До выпуска оставалось всего несколько дней. Но вражеские танки с артиллерией и пехотой на грузовых машинах появились в Юхнове неожиданно. С аэродрома, на котором базировалось подразделение, взлетели и ушли на восток наши самолеты.

Капитан Старчак хорошо понимал создавшуюся обстановку. Появление здесь фашистских войск представляло серьезную опасность. Дорога на Москву оказалась открытой. Он принимает смелое и мужественное решение: взять командование школой на себя, оседлать Варшавское шоссе у моста через реку Угру.

Это было утром 5 октября. Они продержались у моста сутки. Как много значили эти сутки в те дни!

Ребята пытались взорвать мост, но лишь частично повредили его. Они сумели захватить трофеи и даже исправную танкетку.

Старчак видел, что фашисты двинулись от Юхнова на север. Но и Варшавское шоссе противнику было необходимо — кратчайший путь на Москву.

«Не отдавать фашистам шоссе, перекрыть им дорогу на Москву!» — с такими словами сражались комсомольцы на Угре, срывая все попытки врага переправиться на восточный берег реки.

К исходу дня отряд Старчака, отстреливаясь, вынужден был отойти: силы оказались слишком неравны, бойцы несли большие потери.

Как радовался Старчак, когда на рассвете 6 октября встретил наш передовой отряд.

— Ну, теперь мы покажем фашистам! — воскликнул он и тут же объявил: — Как представитель штаба Западного фронта я подчиняю вас себе. — Сразу же последовало боевое задание: — Видите впереди деревушку? Это — Красные Столбы. Выбьем оттуда противника и займем оборону на Угре. Пусть попробует переправиться! Теперь у нас и огонек есть!

Россиков и Мамчич сразу оценили важность задания. Решили атаковать немедленно.

Батарею 76-мм пушек капитана Базыленко поставили на закрытую позицию возле Стрекалово; сорокапятки лейтенанта Носова — повзводно на прямую наводку, они должны поддержать атаку курсантов передового отряда и разведчиков Старчака.

И вот сигнал. Это была атака, в которой участвовал Суходолов и о которой он рассказал. Невиданные смелость и бесстрашие — этого не заменишь ничем. Ничего подобного гитлеровцы, очевидно, не видели. Натиск ошеломил их. Они бежали, бросая оружие, снаряжение.

Достигнув Угры, курсанты остановились. На противоположном берегу реки вздымались разрывы снарядов: противник опомнился и стремился спасти свою пехоту артиллерийским заслоном.

Курсанты стали окапываться и не напрасно. Вскоре появились фашистские бомбардировщики. Но основной удар они обрушили на окрестные рощи, где наших бойцов не было. Видимо, противник и представить не мог, что имеет дело не с крупными силами, а всего лишь с небольшим отрядом.

После налета до полка пехоты при поддержке десяти танков пошли в атаку. Батарея Базыленко выкашивала вражеские цепи шрапнелью, а артиллеристы Носова били в упор по танкам. Горели четыре машины. Гитлеровцы залегли, и тут курсанты в едином порыве бросились в контратаку.

Вражеские танки и артиллерия из-за боязни поразить своих огня не вели. Не выдержав натиска, фашисты побежали. Больших усилий стоило нашим командирам удержать курсантов от преследования, для которого не хватало сил.

В этом бою противник потерял свыше двухсот солдат и офицеров убитыми, несколько фашистов было взято в плен. Четыре танка и броневик догорали в поле. Курсанты собрали трофейные пулеметы, автоматы, гранаты с деревянными рукоятками.

Россиков допрашивал пленного обер-лейтенанта, который все время озирался по сторонам, видимо, пытаясь обнаружить сосредоточение наших крупных сил. Реденькая цепь курсантов, занимавших позиции, не внушала ему доверия. Вероятно, так рассуждало и немецкое командование.

Снова и снова над нашим расположением кружил вражеский самолет-разведчик «рама». Он то спускался совсем низко, едва не касаясь верхушек деревьев, то взмывал вверх, пытаясь обнаружить скопление войск. Выше пролетали бомбардировщики и опять бомбили пустые перелески возле Стрекалово.

Вскоре снова появились танки, на этот раз их было гораздо больше; они шли не только в лоб, но и охватывали наши фланги. Следом двигалась пехота.

Принять бой — значит полечь здесь всем, и тогда к концу дня противник будет в Ильинском. Все понимали, что допустить фашистов туда, к еще не созданным оборонительным позициям, нельзя. Надо задержать их здесь как можно дольше. Сейчас, чтобы сохранить силы, был один выход — отступить.

Суходолов поддержал решение Старчака. Но как сообщить об этом ребятам? Всего час назад они обратили фашистов в бегство. А теперь отходить назад, когда каждый из них все время помнил: позади — Москва.

— Даже опытному воину тяжело отступать, — проговорил Россиков, — а им, только вступившим в бой, тем более.

Опять налетели «юнкерсы». По своей излюбленной манере встали в круг и сорок минут один за другим бросали бомбы. Казалось, ничего живого не осталось на этом куске земли. Но вот заговорили наши пехотинцы: открыли огонь пулеметы, свои и трофейные. Артиллеристы с удовлетворением вслушивались в пулеметные очереди:

— Молодцы ребята, бьют фашистов — не унывают!

Заговорили минометы, тоже захваченные утром у противника. Именно минометы особенно его испугали, заставили притихнуть.

Кто-то из курсантов метким выстрелом из винтовки, а может, очередью из ручного пулемета, сумел поразить самолет, пролетавший над позициями. Бомбардировщик загорелся и рухнул вниз. То-то радости было у курсантов, кричали «Ура!», обнимались!

— И все же надо отходить, — произнес Старчак, опустив бинокль.

— Конечно, можно дать приказ об отходе — приказ есть приказ. На то и армия… Но тут случай особый, — размышлял вслух Россиков.

— Ну вот что, — предложил Суходолов. — Соберем- ка на пять минут политработников. Надо объяснить ребятам: не велика честь полечь всем в бою. Важнее задержать фашистов еще на несколько суток, а это могут сделать только живые. А как отходить будем?

Ответил Россиков.

— Планируем так: артиллерия движется перекатами, поорудийно, сдерживая фашистов огнем. Пехота тем временем подразделениями отойдет к реке Изверь — для обороны лучшего рубежа не найти, там и окопаемся.

— Это верно, — одобрил план Суходолов.

На том и порешили. Первой отходила пехота. Сорокапятки прикрывали ее. Орудия устанавливали слева от шоссе. Пока одна пушка вела огонь по противнику, другая занимала позицию. Во время одного переката наткнулись на немцев, вышедших к шоссе. Сосредоточенным огнем заставили фашистов отступить. Разрывом вражеской гранаты контузило Россикова и его связного курсанта Батурлова. Не слыша собственного голоса, Россиков так громко подавал команды, что даже разрывы не могли заглушить их. И под минометным и артиллерийским огнем ребятам не изменило чувство юмора: они отвечали звонкими голосами. Немцы стреляют, а ребята кричат — может, от мальчишеской удали, а может, это помогало им преодолевать страх.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Слушая сообщение Суходолова о действиях передового отряда, командиры задумывались: не появятся ли к утру на рубеже, не подготовленном еще к обороне, фашистские танки?

При свете фонаря полковник Костин внимательно вглядывался в свою рабочую карту. Выходит, на километр фронта всего два орудия. До чего же жидка у нас противотанковая оборона! На десятикилометровом рубеже лишь двадцать орудий. Пехоты тоже слишком мало. Батальоны пехотного училища не прибыли к месту назначения, следуют они из лагерей железнодорожными эшелонами и походным порядком. Командующий войсками Московского военного округа генерал-лейтенант Артемьев не забыл о помощи курсантам.

На шоссе послышался шум автомобильных моторов. Прибыл батальон 108-го запасного полка. Пусть он не был еще экипирован полностью, но представлял ощутимую силу. По распоряжению штаба округа батальон направлялся на усиление передового отряда.

— Может быть, с его помощью на сутки — двое сумеем задержать продвижение вражеских колонн, — сказал генерал Смирнов.

— А как у вас с противотанковыми гранатами? — спросил Костин командира батальона.

— Всего лишь по одной гранате на стрелка.

Вспомнив жестокие бои под Минском, полковник посоветовал комбату создать в каждом взводе группу истребителей танков, вооружить их двумя-тремя гранатами.

Рассвет Костин встретил на ногах. На КП, склонив голову, сидя дремал майор Копелев. Из-под его плаща виднелась карта, испещренная красным и черным карандашами. Костин невольно улыбнулся: до чего же привычка довлеет над человеком. Он отработал карту как преподаватель. Не забыл изобразить стрелы возможных танковых ударов противника, заштриховать их разными оттенками, а самого главного — расположения своей артиллерии — на карте нет. Да и откуда появиться? Правда, сегодня должны подойти с десяток старых пушек. Вот и все — меньше трех орудий на километр фронта.

В памяти невольно возникли первые дни войны, плотное построение танковых войск противника, которые словно тараном пробивали нашу жиденькую оборону. Но первые бои кое-чему научили. Чтобы сдержать натиск фашистов, мы начали создавать очаговую круговую оборону с системой опорных пунктов, от сосредоточенного огня которых немцы несли большие потери. Поэтому-то и здесь, на ильинском рубеже, артиллеристы строили оборону в виде опорных пунктов. Те два десятка орудий, продуманно расположенные в опорных пунктах вдоль Варшавского шоссе, должны были сделать свое делю.

— Товарищ полковник! — послышался радостный возглас начальника артиллерийского снабжения училища военного инженера 2 ранга Демидова, — Подходит автоколонна из Москвы с боеприпасами.

— Немедленно расчлените колонну и замаскируйте каждую машину, а то можем остаться без снарядов!

И как бы в подтверждение важности такого распоряжения с запада донеслось завывание бомбардировщиков. Учащенная стрельба пулеметов по самолетам возвестила начало нового боевого дня.

Он был по-летнему теплый и солнечный. Вражеские бомбардировщики непрерывно бомбили наши боевые порядки. Никаких зенитных средств там не было, если не считать нескольких станковых пулеметов. Больно было смотреть на людей, работающих на сооружении противотанковых рвов. Много сделали женщины, подростки, но дальше подвергать их опасности было нельзя.

В полдень прибыл представитель начальника артиллерии Московской зоны обороны. Он сообщил, что в штабе округа очень беспокоятся, удастся ли задержать противника перед Малоярославцем.

— Вы лучше скажите, — обратился к нему Костин, — какие средства усиления намереваются нам выделить и когда?

— Мне известно, — ответил подполковник, — что в запасном полку комплектуется для вас один дивизион старых, но вполне годных трехдюймовых орудий. Сегодня он выйдет к вам. Кроме того, решается вопрос о выделении вам двухдивизионного зенитного артиллерийского полка…

Он не сообщил, что генерал-майор М. М. Новиков, боевой друг Костина по гражданской войне, взял шефство над Ильинским участком обороны. Распрощавшись с подполковником, Костин вместе с Копелевым и своим адъютантом направился на передний край обороны.

Костина особенно тревожило состояние маскировки. Когда подошли к доту, возвышающемуся возле моста, и увидели пожухлые, с опавшими листьями ветки, полковник возмутился. Несмотря на предупреждение, которое он сделал еще накануне, что ольха не годится для маскировки, все же ряд дотов был накрыт уже увядшими ветками ольхи. А вблизи дота росли ели и сосны.

В тот день авиация противника усилила бомбардировки Ильинского сектора обороны, видимо, имея целью оказать поддержку своим войскам в наступлении.

Однако вражеские бомбардировщики действовали по шаблону, бомбили только места скопления людей: обрушивали удары на колонны войск и автомашины, следующие по дорогам. А разведчики-«костыли» не появлялись над нашим расположением. Это было нам на руку, они смогли бы обнаружить плохо замаскированные железобетонные доты. Кроме того, «костыли» обычно появлялись накануне или в день наступления, использовались противником в качестве корректировщиков огня артиллерии.

День 7 октября, несмотря на вражескую бомбежку, перенесли спокойнее, настроение было приподнятое: прибыли пушки; они были громоздкие, но все же поместились во фланговых дотах. К вечеру удалось вооружить все двадцать орудийных дотов. То, что курсанты не знали устройства материальной части, Костина не беспокоило, он был уверен, что ребята освоят пушки.

К вечеру орудия удалось пристрелять. Затем прибыло пополнение: батальон курсантов пехотного училища и два батальона 108-го запасного стрелкового полка. А ночью прибыла рота курсантов Московского военно-инженерного училища и под командованием капитана Бакуна приступила к минированию шоссе, мостов. В отличие от своего командира, спокойного и уравновешенного, курсанты-москвичи, как и наши ребята, были восторженными и нетерпеливыми, все горели желанием скорее вступить в бой.

С Костиным поравнялся один из них, неся на спине пакеты взрывчатки.

— Что будете минировать? — спросил его Костин.

— Товарищ полковник! — быстро опустив на землю груз и встав по стойке «смирно», четко ответил курсант сержант Большаков. — Нам приказано заминировать мост у села Ильинское!

— Ну и как, будет толк?

— Так точно, будет! Вчера им досталось на Угре! — уверенно ответил Большаков.

Подошел командир роты И. И. Бакун.

— Ваши курсанты тоже стремительно бросаются в контратаки? — поинтересовался Костин.

— Бросаются, товарищ полковник, еще как бросаются! — с жаром ответил Бакун. — Когда мы минировали мост у Юхнова, наскочили немецкие мотоциклисты. Мы встретили их огнем, фашисты стали поворачивать обратно, а курсанты Большаков, Черкасов и другие бросились на них, всех истребили.

Весь следующий день был до предела занят устройством позиций, организацией взаимодействия огня артиллерии и пехоты.

Когда поредевший передовой отряд, прикрываясь огнем артиллерийского дивизиона, медленно отходил к реке Изверь, на его усиление прибыли стрелковый батальон 108-го запасного полка и курсантская рота. Передовому отряду было приказано восстановить положение и с этой целью в 10 часов утра перейти в наступление на Юхнов.

Точно в указанное время подразделения передового отряда при поддержке двух батарей артучилища приступили к действиям. Настроение у бойцов приподнятое. Решительно атаковали фашистов курсантские роты пехотного училища, стрелки запасного батальона. Артиллеристы сопровождали их огнем и колесами, расстреливая шрапнелью и осколочными снарядами отступающих вражеских пехотинцев.

Предстояло отбить село Стрекалово, занятое ночью противником. Фашисты дрогнули и побежали. Но вскоре противник открыл заградительный огонь. Перед атакующими ротами встала стена из разрывов снарядов и мин. В воздухе появились пикирующие бомбардировщики. Командир отряда капитан Старчак приказал немедленно окапываться. Снова, как и накануне, поспешно отрывались окопы, в которых едва помещались бойцы. В дотах появились убитые и раненые. Соотношение сил было настолько неравным, что наши потери могли увеличиться. К счастью, немецкие пикировщики плохо ориентировались в обстановке и дважды нанесли удары по своим боевым порядкам.

Капитан Старчак сумел точно определить силы врага: против передового отряда действовала пехотная дивизия с четырьмя артиллерийскими дивизионами.

Что могли мы противопоставить фашистам? Восемь орудий да три десятка пулеметов. Хорошо, что ночью на позиции подвезли по боевому комплекту снарядов, патроны и гранаты; успели отремонтировать пушки и пулеметы.

С утра противник снова перешел в наступление. Как и накануне, курсанты своим огнем нанесли врагу большой урон.

Под вечер из передового отряда на КП прибыл на грузовой автомашине лейтенант Иванов и доложил, что снаряды кончаются, а пулеметчики стреляют только с коротких дистанций, так как осталось мало патронов.

К тому времени из тыла получили боеприпасы, и они без промедления были направлены в передовой отряд.

Лейтенант Иванов сообщил, что курсанты и бойцы пехотного батальона понесли значительные потери и командир передового отряда принял решение отойти на новые позиции. Для прикрытия отхода было выделено одно 76-мм орудие. С расчетом остался командир батареи капитан Базыленко. Своим огнем бойцы расчета наносили гитлеровцам большой урон. Сделав десять — пятнадцать выстрелов, орудие немедленно снималось с позиции, чтобы вскоре появиться в другом месте и снова бить врага.

В передовом отряде решили, что орудие с расчетом погибло. К тому времени все мосты были взорваны курсантами-саперами. Капитан Базыленко, подойдя к одной из взорванных переправ, стал искать обходной путь. Но тут машина подорвалась на мине. Два бойца из орудийного расчета и пулеметчики были тяжело ранены. Артиллеристы на руках подтащили орудие к другой машине, на которой возили снаряды и раненых, и снова тронулись в путь. Всю ночь бойцы капитана Базыленко делали переходы от одного взорванного моста к другому, отстреливались от наседавшего врага и к утру прибыли в расположение отряда, занявшего оборону на реке Изверь. Из двадцати четырех находившихся при орудии курсантов восемнадцать ранены, некоторые по нескольку раз. При орудии оставался лишь один снаряд.

В батарее капитана Базыленко бесстрашно действовали курсанты Леонид Полковников, Василий Могильный, Лев Новиков, Семен Гурвич, Даниил Сомов, Владимир Фетисов и Владимир Чмырин. Они с поразительной ловкостью устанавливали дистанционные трубки, быстро заряжали снарядами орудия и били шрапнелью по удиравшим фашистам.

Стало известно, что и в батарее Носова отличились многие курсанты. Без промаха стреляли в упор по танкам и бронетранспортерам Николай Цветков и Сергей Крючков. В бою погиб комиссар дивизиона М. М. Постнов. Он не мог примириться с бесшабашным ухарством некоторых курсантов и стремился сдержать их порыв. «Мальчишки, берегите себя», — были его последние слова.

Наступило 8 октября. Под утро Костин проснулся от нестерпимого холода. Костер был потушен, так как над позициями пролетали вражеские самолеты. Кое-как согревшись, полковник снова развернул карту своего участка, намереваясь тщательно обдумать все, что надо еще сделать для укрепления обороны, которая должна быть прежде всего противотанковой. Но средств борьбы с танками все еще было очень мало. Нельзя было не благодарить бойцов передового отряда, которым удалось задержать продвижение превосходящего противника. Правда, они добились успеха дорогой ценой: более 50 курсантов артдивизиона было убито и ранено. Пришлось в отряд направлять пополнение. Большие потери понесли и подразделения пехотного училища. Тогда мы еще не знали о потерях противника, но они были немалые. Возможно, это и позволило курсантам сравнительно небольшими силами задержать его наступление на двое суток.

Командование Московского военного округа обещало основательно усилить отряд артиллерией, но для этого требовалось время. Пока же передовой отряд выполнял боевую задачу так, как, пожалуй, и не предполагали.

На рассвете на опушке леса показалось несколько человек, которые направлялись к КП. Полковник Костин узнал среди них коменданта штаба пехотного училища майора Загоскина.

— Товарищ полковник, прибыл командир тридцать первого артиллерийского дивизиона запасного полка капитан Прокопов, и вас разыскивает командир шестьдесят четвертого тяжелого гаубичного артиллерийского полка подполковник Викторов, — доложил Загоскин.

Прибытия отдельного дивизиона здесь ожидали с нетерпением. Даже выбрали для него огневые позиции. Но появление тяжелого артиллерийского полка вызвало прямо-таки воодушевление.

Подполковник Викторов, оказавшийся старым знакомым Костина, рассказал, в каких неимоверно трудных условиях ему пришлось выводить из окружения по лесным дорогам громоздкие тяжелые гаубицы да еще на тихоходных тракторах ЧТЗ.

Полк двигался в район Малоярославца, и горючее у него было на исходе. Учитывая это, полковник Костин, как старший артиллерийский начальник, приказал ему занять позиции на Ильинском боевом участке.

В полдень гаубичные батареи уже стояли на огневых позициях. На наблюдательных пунктах подготавливали исходные данные для заградительного огня перед нашим передним краем.

Командир дивизиона запасного артполка капитан И. Г. Прокопов понравился Костину своей собранностью и распорядительностью. Он доложил полковнику, что его бойцы всего два дня назад увидели эти устаревшие орудия, но времени не теряют и быстро осваивают их. Единственная просьба — поставить дивизион на одной позиции, не рассредоточивать батареи на большой площади. Никакой тяги, ни конной, ни механической, дивизион не имел.

Было над чем задуматься. Батареи не могли менять огневые позиции в бою, а это лишало их маневра, следовательно, и силы огня.

Вскоре полковник Костин снова был в дивизионе, расположившемся на опушке леса у шоссе. На стволах орудий виднелись наклепанные латунные орлы. В качестве противооткатных устройств у них были примитивные каучуковые буфера. Впереди ствола возвышались два металлических сиденья для номеров. Они использовались в прошлом веке да и то на парадах.

— Ввиду отсутствия средств тяги дивизиону прочно удерживать за собой огневой рубеж к югу от шоссе на уровне командного пункта, — показал Костин рукой район огневых позиций. — Ваша задача — не допустить прорыва танков противника в глубь обороны.

Теперь, много лет спустя, полковник Костин признает, что, ставя артиллеристам задачу, он не был уверен в успехе противотанковой обороны на километровом фронте, но и других орудий в то время не было. Позднее он с глубокой благодарностью отметит отважные действия капитана Прокопова и его пушкарей, которые поражали вражеские танки, казалось, из не приспособленных для этой цели орудий.

Как и вчера, утром 8 октября, появилась вражеская авиация и обрушила бомбы на наши позиции. Однако раненых было немного. К тому времени в подразделениях провели большие маскировочные работы, а траншеи и доты надежно укрывали бойцов. С полудня фашистские бомбардировщики основные удары стали наносить по огневым позициям нашей артиллерии; особенно тяжело пришлось тем, кто не успел хорошо замаскироваться. Создавалось впечатление, будто фашисты собираются не сегодня-завтра начать штурм укрепленного района.

Командующий войсками Московской зоны обороны генерал-лейтенант Артемьев, несмотря на то что еще не все подразделения подольских училищ вступили в бой, каждую ночь слал снаряды и патроны. В районе деревни Черкасово, в десяти километрах от переднего края, артиллеристы оборудовали склады боеприпасов, отрыв глубокие хранилища.

После полудня Костин вместе с подполковником Викторовым и капитаном Прокоповым выехал на передний край обороны, чтобы на месте определить районы возможного сосредоточения войск противника, а также наметить рубежи огневого заграждения на вероятных путях его наступления.

В двух-трех километрах от нашего переднего края в редком лесу возле хутора Сокольники пролегали лощины и неглубокие овраги. Эти укрытия наверняка использует противник для сосредоточения своих передовых частей. Наметили еще несколько таких районов, где возможно сосредоточение сил врага.

В ходе рекогносцировки командирам более или менее ясно представились возможные действия противника, соответственно этому были определены и ответные меры.

На командном пункте полковника Костина ожидал командир 222-го зенитного артиллерийского полка, который сообщил, что предстоящей ночью прибудут две батареи 37-мм пушек и две батареи 85-мм орудий.

Докладывая о состоянии полка, он признал, что артиллеристы только начали изучать пушки и по воздушным целям стрелять не смогут.

— Очень жаль, — проговорил Костин, прислушиваясь к недалеким разрывам бомб. — Но зато пушки, особенно крупного калибра, незаменимы в стрельбе по танкам.

— Нас так и ориентировали в Москве, — ответил командир полка.

— Поглубже отрывайте орудийные окопы, — порекомендовал Костин, — да получше маскируйтесь.

— Так все время буйствуют? — спросил командир полка, показывая на вражеские бомбардировщики, которые летали по кругу над опушкой рощи километрах в двух от командного пункта.

— Так начинается с утра и продолжается до темноты уже третий день, — ответил Копелев.

Как целесообразнее использовать зенитные орудия? Эти мысли беспокоили Костина с той минуты, когда ему стало известно о прибытии на боевой участок 222-го зенитного артполка. Казалось, чего проще — поставить зенитчикам задачу на прикрытие позиций с воздуха, и пусть действуют. Но он понимал, что не пройдет и дня, как артиллеристы погибнут под вражескими бомбами. Даже если они собьют до десятка самолетов, в воздушной обстановке ничто не изменится. Кроме того, мы потеряем шестнадцать орудий, так необходимых для борьбы с танками. Костину при этом вспомнились приграничные бои, когда вражеские самолеты быстро подавляли отдельно стоявшие зенитные батареи.

При создании противотанковой обороны наши артиллеристы учитывали шаблонные действия противника. На главном направлении, в двухкилометровой полосе, была создана наибольшая плотность противотанковых средств, сосредоточенных в трех опорных пунктах. Здесь заняли огневые позиции более семидесяти процентов орудий на глубину до трех километров. Зенитные батареи также поставили на главном направлении.

К вечеру 8 октября прибыл дивизион мощных дальнобойных 152-мм пушек-гаубиц 517-го артиллерийского полка. Таким образом, наше положение значительно улучшилось. Теперь противотанковую оборону составляли свыше 60 орудий, а на подступах к переднему краю занимали огневые позиции около 30 тяжелых и средних гаубиц.

Начальник сектора генерал-майор Смирнов сообщил, что ночью подойдет дивизия народного ополчения, которая двумя полками займет оборону на северном фасе сектора, а один полк расположится позади позиций курсантских подразделений.

— Как у них с артиллерией? — спросил Костин.

— В дивизии артиллерии нет, будет опираться на нашу, — мрачно произнес Смирнов.

Полковник Костин и его командиры были осведомлены о действиях передового отряда и поддерживающего его артдивизиона.

К рассвету 8 октября на усиление передового отряда, занявшего оборону по реке Изверь, прибыли две роты курсантов пехотного училища и батальон 108-го запасного стрелкового полка. К восьми утра ожидали подхода танковой бригады. Однако к назначенному времени она не прибыла. Командир отряда решил в девять утра всеми имеющимися силами начать атаку из района деревень Чернышевки, Тужиловки. Курсанты решительно бросились на врага. В рядах фашистов снова произошло замешательство, некоторые солдаты побежали с поля боя.

Артиллеристы на руках выдвигали орудия и стреляли с коротких остановок беглым огнем. Но тут не менее десяти фашистских батарей внезапно открыли огонь по нашим боевым порядкам. Кое-где курсанты залегли, начали окапываться. В этом бою были тяжело ранены командир батареи старший лейтенант Носов, курсанты Даниил Сомов, Владимир Фетисов. Танки противника пытались подойти к мосту, захватить его. Тут вступили в бой курсанты-саперы Московского военно-инженерного училища под командованием капитана Бакуна.

Однако противник наращивал силы. Передовой отряд, неся потери, вынужден был отойти на восточный берег Извери. Тем временем артиллеристы стремились во что бы то ни стало удержать переправу; четыре вражеских танка горели на подступах к мосту.

Прошло всего три боевых дня, но как возмужали курсанты! Каждый день назывались имена все новых и новых отважных бойцов. Сегодня говорили о мужестве Константина Рябова и Александра Кобзева. Они настигли четырех фашистов и одного из них взяли в плен. Артиллеристы батареи Карасева поорудийно меняли огневые позиции; на машине, а чаще на руках они перетаскивали пушки и мгновенно открывали огонь по фашистам, в первую очередь поражали пулеметчиков. Но вот в кузов одной из машин, загруженной снарядами, угодила мина. Загорелся ящик со снарядами. Еще минута, и боеприпасы взорвутся. Все, кто был в машине, бросились на землю и, отбежав несколько шагов, залегли. Политрук Н. М. Иванов крикнул: «Ребята, спасай снаряды!» — и бросился к горящей машине. За ним устремились еще пять или шесть курсантов и мгновенно раскидали снаряды.

Днем подошли наши танкисты и сразу устремились на мост. Противник встретил танки ожесточенным артиллерийским огнем. Несмотря на это, несколько танков проскочили на противоположный берег реки и начали давить огневые точки фашистов. Бросились навстречу врагу курсанты, бойцы стрелкового батальона, смяли его, вынудили к отходу. В то же время минометный и артиллерийский огонь противника усилился. Танкисты были вынуждены выйти из боя. Отступили на исходные позиции и наши пехотинцы.

Завтра части противника могли приблизиться к переднему краю нашей обороны, но наши подразделения способны были не пропустить врага в Ильинское. За последние три дня мы дополнительно получили более шестидесяти орудий.

— Наконец-то и я смогу выехать в передовой отряд, — сказал Костин генералу Смирнову.

— Нет, — запротестовал начальник сектора, — вам нельзя уезжать отсюда. Возможно, командующий округом направит нам усиление, — и твердо добавил: — Я с Суходоловым выеду завтра в передовой отряд, а вы должны быть здесь!

В ночь на 9 октября фашисты непрерывно бомбили все пути, идущие от Малоярославца к Ильинскому. По всему чувствовалось, что и для основных сил, располагающихся в укрепленном районе, наступают решающие события.

— Противник приближается, — промолвил майор Копелев, — это видно не только по отсветам пожарищ, но слышны разрывы снарядов и бомб в направлении Медыни. Там ведут бой наши курсанты…

— Как дела в передовом отряде? — спросил Костин подошедшего капитана Кондратюка.

— Боеприпасы батареям и пехоте доставлены благополучно. Отряд под командованием майора Хиневича из пехотного училища, усиленный теперь и танками, пользуясь темнотой, отходит к реке Шаня. Это уже в двадцати километрах от нас. Противник непрерывно освещает местность, — доложил он. — Раненых у нас много, — продолжал капитан. — Все пять машин на обратный путь заполнили ими.

Примерно за час до рассвета на КП прибыли представители начальника артиллерии Красной Армии — ученые артиллерийской академии во главе с профессором генерал-майором В. И. Дьяконовым.

Дьяконов, беседуя с командирами, сказал:

— Москва очень обеспокоена боями на вашем направлении, именно на Варшавском шоссе. Помимо 57-го немецкого корпуса здесь обнаружено еще несколько танковых и пехотных дивизий.

Прибывшие артиллеристы при свете двух ламп внимательно изучили по карте систему противотанковой обороны боевого участка. Кое-кто из них беспокоился относительно слабой противотанковой обороны на второстепенных направлениях.

С рассветом направились на позиции. Часто приходилось ложиться на землю, ожидая, пока отбомбятся вражеские самолеты. Только к полудню закончили обход позиций. Общее мнение по организации противотанковой обороны выразил генерал Дьяконов.

— Если бы нам пришлось заново организовывать оборону, вероятно, мы точно так же расположили орудия, как они размещены у вас.

Когда до командного пункта оставалось не более километра, вновь появились фашистские самолеты. В это время группа следовала по скошенному полю. Прикинув расстояние до ближайшего дзота, Костин предложил:

— Нам надо добежать до того сооружения, — показал он рукой на дзот, к которому уже спешили бойцы и командиры, застигнутые на открытой местности налетом авиации.

— Не успеем, — спокойно сказал Дьяконов и тут же лег на землю, тщательно закрываясь плащ-палаткой.

Все последовали его примеру. Тем временем самолеты стали в круг и, поочередно пикируя, сбрасывали бомбы на тот самый дзот, в котором намеревались укрыться артиллерийские командиры. Одна из бомб угодила в сооружение и разнесла его вместе с большой группой находившихся там бойцов и командиров.

Перед отъездом группы генерал-майора Дьяконова из передового отряда на КП доставили двух пленных гитлеровцев — уже пожилого майора и ефрейтора. Переводчика на месте не оказалось. Но один из артиллеристов группы владел немецким языком и допросил фашистского офицера.

— Я воюю с 39 года, — сообщил пленный, — участвовал в боях в Польше, во Франции, Голландии, в Египте против англичан, но нигде мы не видели такого упорства, с каким воюют русские. Несколько раз мы окружали дивизии, полки, а ваши солдаты и не думают сдаваться. Мы, старшие офицеры вермахта, начинаем думать, что, возможно, Гитлеру и удастся захватить Москву, но какой ценой? Вероятно, такой же, какую заплатил Наполеон. Наша дивизия кадровая, — продолжал офицер, — прибыла с Балкан в полном составе, а теперь за четыре дня мы потеряли более тысячи солдат и офицеров. А что нас ждет дальше? Ведь русских не сломишь…

С каждым днем вражеская авиация усиливала бомбежки центрального сектора обороны, но потерь у нас стало значительно меньше. Курсанты научились правильно использовать глубокие траншеи, окопы, убежища, в проведении маскировки проявляли много выдумки и изобретательности. Так, на ровном поле впереди противотанкового рва за одну ночь вырос большой курган, напоминающий дот. Гитлеровцы сразу же обрушились на него целой группой пикировщиков. Потом здесь появились ложные траншеи, окопы.

Обходя боевые порядки рот и огневые позиции артиллерии, Костин всматривался в обветренные, но, как и прежде, жизнерадостные лица курсантов. В деревне Сергиевке, в тщательно замаскированном железобетонном артиллерийском полукапонире он встретился с командиром 4-й батареи лейтенантом А. И. Алешкиным. На его батарею была возложена ответственная задача — поражать танки, которые появятся на шоссе, чтобы пробиться на Ильинское и Сергиевку.

— Батарея к бою готова, — докладывал Алешкин. — Два орудия размещены в железобетонных полуканонирах и два — на огневой позиции в окопе.

— А где сейчас противник, знаете? — спросил Костин.

— Так точно, знаем! — отвечали курсанты. — В двадцати километрах отсюда, возле Медыни.

— Как вы определили? — спросил полковник.

— По стрельбе вражеской артиллерии, — с важным видом отвечал курсант Рудаков.

Ребята заулыбались.

— Ох уж эти математики, — вмешался Алешкин. — Все гораздо проще. Из-под Медыни следуют машины с ранеными, останавливаются здесь, и курсанты узнают у бойцов, как там дела на фронте. Орудийная стрельба приближается, скоро и нам вступать в бой!

Костин решил проверить, как подготовились к бою артиллеристы, и спросил:

— А как же вы будете стрелять, когда амбразура закрыта впереди стоящим домом?

— Наблюдатель! — скомандовал Алешкин в амбразуру, — докладывайте!

Впереди справа, метрах в двадцати от полукапонира, над землей появилась каска наблюдателя.

— Докладывает наблюдатель курсант Попов. По шоссе от речки движутся три танка!

— К бою! — подал команду Алешкин.

Несколько курсантов взялись за орудие и быстро перетащили его по ходу сообщения в запасной окоп. Туда же устремились курсанты с ящиками снарядов. В действиях артиллеристов были видны сноровка и натренированность. В это время бросились вперед три курсанта с ручным пулеметом и скрылись в окопе.

Костин в одном из артиллеристов узнал курсанта Рудакова, который отличался меткой стрельбой на полигоне, и спросил его:

— А почему бы вам заранее не снести впереди стоящее строение? Ведь оно мешает стрельбе.

Прежде чем ответить, Рудаков внимательно посмотрел на Костина, потом сказал:

— Зачем же мы будем нарушать маскировку дота? В последнюю минуту мы взорвем строение.

Разговаривая с курсантами, Костин думал: «На войне они мужают день ото дня».

Боевой участок представлял значительную силу. Шестьдесят пушек, поставленных на позиции в качестве противотанковых орудий, были способны на многое. На закрытых позициях находилось около трех дивизионов гаубиц. Если они и не располагали достаточным количеством снарядов, то все же в трудную минуту могли нанести врагу мощный удар еще на подступах к нашему переднему краю.

Особенно полковника Костина беспокоила опушка леса на небольших высотах в двух километрах от передней линии наших дотов. Именно оттуда можно было ожидать огня вражеской артиллерии прямой наводкой по дотам, у которых на амбразурах еще отсутствовали броневые щиты. Если в амбразуру пулеметного дота попасть снарядом трудно, то в амбразуру орудийного полукапонира — не так уж сложно. Поэтому Костин приказал отрыть вблизи дотов запасные орудийные окопы, чтобы использовать их при обстреле противником.

С каждым днем все тяжелее становилось вести бой передовому отряду. Там росли потери. Каждую ночь в передовой отряд подвозили боеприпасы, временами поддерживали курсантов танки, но самое главное — артиллерии было у нас меньше, чем у противника. Помогали лишь отличная слаженность орудийных расчетов, беспредельная отвага курсантов-артиллеристов.

Незадолго до рассвета Костин, оставив за себя майора Копелева, решил направиться в передовой отряд. Но едва сел в полуторку, как Копелев сообщил ему, что его вызывает заместитель командующего армией генерал-лейтенант Акимов.

— А где он разместился?

— На окраине Сергиевки…

«Это мне по пути», — подумал Костин.

Скоро полуторка прибыла в деревню, и полковник встретился с генералом.

— Вы куда-то собрались? — спросил он Костина.

— В передовой отряд, чтобы ознакомиться с обстановкой на месте. Думаем усилить его еще одной батареей…

— Не следует ехать туда! — сказал генерал. — Сейчас все внимание должно быть уделено усилению главной полосы обороны. Не сегодня-завтра противник подойдет сюда. Надо еще и еще раз многое проверить, укрепить боевое охранение.

Костин отправил автомашину на командный пункт, а сам вместе с заместителем командарма направился на передний край. Решили убедиться в готовности воинов к предстоящим боям.

— Каково положение на фронте? — спросил Костин. — Верно ли, что в районе западнее Вязьмы немцам удалось окружить три наши армии?

— К сожалению, это так. Но войска сражаются и в окружении, сражаются до последнего патрона. Они вынудили противника оттянуть немало сил из ударных группировок.

Холодная ночь сменилась промозглым рассветом. Орудийные выстрелы и разрывы снарядов слышались уже совсем близко.

Дежурный по штабу представил полковнику Костину майора И. В. Дементьева, который доверительно сообщил, что прибыл по приказу командующего Московской зоны обороны во главе особого дивизиона из состава ГМЧ. При этом майор вручил Костину пакет с множеством сургучных печатей. На конверте значилось: «Перед вскрытием тщательно проверить исправность печатей». Такое уже настораживало. На первой странице документа крупным шрифтом напечатано: «После прочтения сжечь в присутствии командира и комиссара части ГМЧ». Особо оговаривалась персональная ответственность за сохранение нового оружия в тайне от врага, вплоть «до предания суду, если реактивное оружие попадет противнику».

Все это взволновало полковника. Он пытался расспросить командира дивизиона о новом оружии, но тот коротко ответил:

— Согласно приказу я не имею права никому, в том числе и своему начальнику, ничего говорить.

«Ну и ну!» — подумал Костин.

Майор оказался прав. В документе об этом тоже было сказано. Костину надлежало лишь знать, что дивизион способен сделать залп одновременно двумястами мин по площади до двух квадратных километров.

Для охраны боевых машин выделили взвод курсантов. Назначили дивизиону район сосредоточения — в глубине леса у перекрестка двух проселочных дорог.

Невзирая на все строгости и ограничения, полковник был несказанно рад прибытию этого, еще неизвестного мощного оружия. Ведь приближались решающие бои.

Костин подошел к хорошо замаскированному доту. Выпускник артиллерийского училища лейтенант И. И. Мусерадзе четко доложил о готовности расчета к бою.

В тесном каземате плечом к плечу стояли девять курсантов: Добрынин, Ремезов, Поляков, Яблоков, Филимоненко, Меркулов, Федоров, Иванов, Асеев.

— Комсомольцы? — спросил Костин.

— Так точно, — ответили дружно ребята — орудийные номера.

— Очень рад! — ответил полковник. — А готовы ли к бою? Проверим! Буду ставить вопросы, как на занятиях в училище, а отвечать тому, кто первым подготовится. Снимайте маскировку с амбразуры, — приказал полковник. — Впереди, возле кустов, в километре отсюда, появились два танка и до полусотни автоматчиков. Все действуют за командира орудия! Решение!

— Огня из орудия не открывать, половина расчета с ручным пулеметом — немедленно в окопы! Пулеметным огнем отсечь автоматчиков от танков, — быстро отвечает Александр Ремезов.

— А кто будет стрелять по танкам?

— В трехстах метрах от нас в окопе находится дежурное орудие. Оно должно вести огонь по головным танкам.

На все вопросы тут же следовали ответы. Быстрее всех отвечал стройный, подтянутый курсант с большими выразительными глазами.

— А командовать орудием сможете? — спросил его Костин.

— Так точно, смогу! — и смущенно добавил: — Только в нашем расчете есть и посильнее меня.

Костину невольно припомнился разговор командиров, когда его заместитель полковник Смирнов пытался доказать, что контингент курсантов теперь не такой, что был прежде, и для подготовки командира взвода теперь надо не менее трех лет. «Как далек он был от истины», — думал полковник, пытливо вглядываясь в лица семнадцатилетних воспитанников училища.

Прощаясь с ними, Костин спросил фамилию расторопного курсанта и, услышав «Асеев», шутя заметил:

— Родственник поэта?

Костин был не рад своей шутке, так как задел курсанта за живое, и тот густо покраснел.

— Товарищ полковник, — оправившись от смущения, ответил Асеев, — несколько дней назад, когда вы проводили у нас в ленинской комнате беседу, мы не знали, что враг подходит к Москве, и надеялись, что успеем окончить училище и приехать на фронт командирами взводов. Теперь же другое дело. Враг под Москвой. Мы не можем пускать его дальше, — убежденно говорил семнадцатилетний комсомолец.

Возвращаясь на КП, полковник думал о предстоящих боях и о горячем стремлении курсантов остановить врага, о том, чтобы сохранить для армии, для артиллерии будущие командные кадры — этих энергичных ребят.

Утром 10 октября произошло забавное событие. Едва из-за леса выглянуло солнце, как тут же появился фашистский самолет-разведчик. Он делал круг за кругом над расположением частей ополченческой дивизии. Но вот на заднем сиденье поднялся наблюдатель, перевалился через борт, выпрыгнул из самолета и вскоре открыл парашют. Одновременно с самолета полетели листовки. Ополченцы не стали ждать приземления парашютиста, открыли по нему стрельбу из винтовок. Командиры хотели взять парашютиста живым, бегали по полю, требуя прекратить огонь, но напрасно.

Наконец парашютист приземлился. Подоспевший военврач Шатров намеревался оказать фашисту медицинскую помощь, но ее не потребовалось. Было лишь установлено, что парашютист имел чин капитана и отправился в полет, приняв изрядную дозу спиртного. С какой целью он выбросился с парашютом, так и осталось неизвестным. Может быть, гитлеровец в нетрезвом состоянии хотел «уговорить» наших бойцов прекратить сопротивление и сдаться в «почетный» плен, как писалось в сброшенных с самолета фашистских листовках.

Под вечер на боевой участок приехал секретарь ЦК и МК ВКП(б), член Военного совета МВО А. С. Щербаков. Его сопровождала группа военных и штатских.

Доносились разрывы снарядов. Бой шел совсем близко, в каких-нибудь десяти километрах. И, таким образом, не было особой необходимости говорить, сколь сложной и опасной была обстановка. Щербаков пригласил к себе командиров и комиссаров частей. Собрались в одном из блиндажей на позициях запасного стрелкового полка. Его выступление было коротким. Он напомнил присутствующим о необходимости самоотверженно защищать каждую позицию, любой ценой остановить вражеские полчища, отстоять Москву.

Слушали его в полной тишине. И каждый понимал, что требуется от него сейчас, когда над столицей нависла грозная опасность. Расходились по своим местам молча, сосредоточенно думая о близком бое.

Ночью на КП прибыл комиссар артдивизиона политрук Н. М. Иванов и доложил, что передовой отряд, обессиленный и поредевший в боях, отошел на рубеж боевого охранения и окапывается. Тут же начальник боевого сектора генерал Смирнов решил, что сохранять передовой отряд нет смысла. Отряд расформировали, курсантов еще до рассвета направили в свои батальоны. Батарея капитана Россикова прибыла на усиление 1064-го стрелкового полка. Батарея капитана Базыленко составила противотанковый резерв и расположилась вблизи командного пункта.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Было 11 октября. День начался мелким промозглым дождем. Из боевого охранения непрерывно передавали все новые и новые сведения о появлении противника.

Направляясь с полковником Костиным на НП, командир особого дивизиона майор Дементьев снова просил назначить ему цель.

— Да что вам не терпится, товарищ майор, — ответил Костин, — вы же докладывали, что у вас и снарядов-то всего на четыре залпа. Надо найти солидную цель.

— Это верно, — проговорил майор, — но надо учитывать, что с ухудшением обстановки придется направлять дивизион в тыл, не израсходовав боеприпасы.

— Ожидаю возвращения нашей разведки, которая еще вчера выслана в тыл противника. Мы с вами будем иметь хорошие цели, а сейчас, видите, наша гаубичная артиллерия неплохо справляется с задачами.

В бинокль было видно, как на опушке леса, километрах в четырех от противотанкового рва, вздымались разрывы мощных снарядов. Метались в панике вражеские артиллеристы, только что занимавшие огневые позиции. Прошло всего несколько минут после появления здесь фашистской батареи, а от нее ничего не осталось. «Уж очень самонадеянным оказался командир батареи, — подумал Костин. — Вместо того чтобы снять с передков орудия и незаметно выкатить их на опушку леса, он развернул батарею на чистом поле. Наверно, так делал на учебном плацу…»

К полудню ветер разогнал низко стелющиеся тучи. И сразу появились вражеские самолеты. С особым рвением бомбили они районы наших дотов, стремясь сорвать маскировку и обнаружить их.

Два немецких самолета — «костыли» особенно тщательно изучали передний край нашей обороны. Видимо, к вечеру противник начнет наступление, подумал Костин.

В тот день гитлеровцы были, на удивление, беспечны: то колонна их автомашин появилась на высоте и попала под огонь артполка Викторова, то снова несколько фашистских батарей поплатились за пренебрежение маскировкой и выезд на открытые позиции в чистом поле. Были вылазки небольших групп пехоты, с которыми расправлялись легкие пушки Прокопова, стреляя с запасных огневых позиций. Не один раз фашисты пытались ворваться на рубеж боевого охранения, но они отбивались артиллерийским заградительным огнем и пулеметными очередями.

Кажущаяся беспечность гитлеровцев стала понятной, когда вечером пленные рассказали о приезде в их пехотную дивизию высокого начальства, потребовавшего ускорить штурм курсантского рубежа.

Начальник боевого охранения уже два раза запрашивал, нельзя ли начать отход на основные позиции?

Как ни трудно было курсантам, но нельзя было сейчас разрешить отход, тем более днем.

Наступил полдень. Бой не прекращался. Прибыли разведчики, только что возвратившиеся из немецкого тыла.

Командир взвода лейтенант Никольский доклады- вал Костину:

— В редкой березовой роще, — он показал на наблюдаемые верхушки деревьев, — большое скопление пехоты, обозов, автомашин.

По наблюдениям разведчиков, колонны противника, идущие от Медыни по шоссе на Ильинское, сворачивали в лес севернее деревни Сокольники. Там сейчас скопилось несколько тысяч солдат и офицеров.

Прикинули расстояние. Оно соответствовало дальности стрельбы дивизиона, но для проведения залпа надо было выехать на открытую местность за передним краем.

— Опасно! — в раздумье проговорил командир дивизиона майор Дементьев. — Пожалуй, лучше всего, товарищ полковник, стрелять вот с этой поляны. Рядом с вашим КП. Тогда мы полностью накроем лощину с березовым лесом.

— Согласен. Как только эта группа отбомбится, занимайте позиции.

Едва ушли самолеты, как заговорила вражеская артиллерия.

— По учащенным разрывам снарядов, — докладывал начальник штаба артиллерии Копелев, — видно, что фашисты засекли многие батареи.

По телефону на КП поступали донесения одно тревожнее другого. По-видимому, стреляют не менее ста орудий. Похоже на то, что противник собирается сегодня же атаковать наши позиции.

Артиллерийский обстрел наших позиций усиливался, телефонная связь оборвалась.

«А что, если командир особого дивизиона будет выжидать конца артиллерийского обстрела? — подумал Костин. — Тогда огневой налет нового оружия придется по пустому месту, так как немецкие пехотинцы уйдут из рощи на исходные позиции для наступления». Несмотря на холод, Костину стало жарко.

— Вышлите офицера связи в особый дивизион с приказом ускорить огонь, — сказал он Копелеву.

Но командир дивизиона оказался предусмотрительным. В скором времени на поле несколько впереди КП развернулись непонятные грузовые автомашины с металлическими балками наверху. На них поблескивали длинные снаряды. Вражеские наблюдатели отлично видели выстроившиеся в ряд двенадцать машин. Но противник по своей педантичности продолжал обстреливать ранее обнаруженные цели. Прошло несколько минут, послышалось шипение, снаряды пошли на цель. Боевые машины немедленно снялись с места и скрылись из виду.

Впереди все загрохотало от взрывов. Березовый лес окутался черным дымом. Наблюдатели докладывали, что у противника происходит что-то невероятное. Из траншей, которые фашисты успели отрыть за ночь перед нашим боевым охранением, выскакивали солдаты и, словно обезумевшие, бежали в тыл.

В районе леса фашисты сосредоточили много машин, повозок с минами, снарядами, патронами. Взрывы боеприпасов еще больше усилили панику в расположении врага.

Артиллерийская подготовка противника приостановилась. Наступила тишина. Со стороны немцев — ни одного выстрела. «Как жаль, что у нас нет танков, — подумал Костин. — Они могли бы не только усилить панику противника, но и сорвать наступление».

Но вот появились воздушные разведчики, они тщательно высматривали наше расположение. Подошли бомбардировщики. Они сбрасывали на этот раз полутонные бомбы, обычно предназначавшиеся для разрушения прочных зданий и сооружений.

Часа через два после залпа дивизиона из вражеского тыла возвратились разведчики, они находились вблизи той самой рощи, которая подверглась удару реактивными снарядами. Курсанты Гиммельфарб, Бысько и другие разведчики признались, что они поспешили уйти подальше от места взрывов. Определили на карте и на местности район обстрела. Он оказался слишком большим, и Костин заметил:

— У страха глаза велики!

— Разведчики близки к истине, — вмешался в разговор командир особого дивизиона. — Разлет мин действительно большой, и площадь рассеивания одного залпа может быть до двух квадратных километров.

Будучи артиллеристом, полковник Костин подумал, что большое рассеивание снарядов, пожалуй, является слабым местом нового оружия. Однако он промолчал, понимая, что важнее моральное воздействие и действительная сила нового оружия.

— Побольше бы нам таких дивизионов, — с воодушевлением произнес Суходолов.

Взятые ночью пленные в своих показаниях подтвердили слова разведчиков о страшном потрясении в их частях, произведенном неожиданным залпом, о большом количестве раненых, убитых и контуженых.

— Дайте еще один залп! — предложил генерал Смирнов.

— Обязательно нужен такой залп, чтобы окончательно сбить с фашистов спесь, — убеждал Костина начальник политотдела пехотного училища батальонный комиссар Томилин.

— Было бы хорошо дать сразу же второй залп, но нет подходящей цели, — ответил Костин. — Майор Орешников! — обратился он к начальнику разведки, сидевшему возле телефонного аппарата и запрашивавшему у командиров частей данные о противнике. — Есть что-нибудь новое?

Орешников отрицательно покачал головой.

— Товарищ полковник, — к Костину подошел командир дивизиона, — разрешите доложить?

Взглянув на майора, Костин подумал, что он тоже будет просить поскорее дать залп, выполнить задачу и отбыть отсюда.

— Если мы нанесем удар по малозначащей цели, — говорил майор Дементьев, — то подорвем авторитет нового оружия; желательно бы усилить разведку и, когда обнаружим настоящую цель, дать по ней залп.

В тот день несколько групп разведчиков направились в тыл противника.

У многих командиров появилась уверенность, что фашисты, понеся большие потери от нашего огня, и особенно от залпа реактивных минометов, не смогут наступать. Однако вечером немецкие батареи с закрытых позиций открыли огонь по боевому охранению.

Определить огневые позиции вражеской артиллерии было трудно. Да и орудий у нас было мало. Поэтому приходилось надеяться только на глубокие траншеи и окопы, отрытые курсантами.

Минут через двадцать обстрел прекратился, на опушке дальнего леса показались цепи вражеской пехоты, до десяти танков. Один из гаубичных дивизионов накрыл противника своими снарядами на рубеже огневого заграждения. Огонь других батарей пришелся по выходящим из леса новым цепям фашистов. Атакующего противника косили пулеметным огнем и курсанты боевого охранения.

Фашисты залегли перед позициями боевого охранения, затем попятились назад, отошли и танки. Три машины горели на опушке леса. Их поразили из своих сорокапяток курсанты артиллерийского училища.

— Товарищ полковник, взгляните на опушку дальнего леса. Там сосредоточиваются крупные силы противника, — сообщил Костину командир дивизиона.

— Вы хотите дать залп?

— Так точно, — ответил майор и помчался к себе в дивизион.

Минут через десять на шоссе вышли боевые машины с минами на направляющих. Они так же быстро, как и первый раз, развернулись в поле, дали залп и немедленно снялись с позиций.

Когда машины на большой скорости миновали КП, направляясь в тыл, кто-то крикнул: «Самолеты!» С запада вдоль шоссе на высоте не более километра шли пикирующие бомбардировщики. Гул авиационных моторов нарастал. Сердце у полковника сжалось. Забросают фашисты бомбами. Вскоре на КП донесся грохот разрывов. Пропали ракетчики…

Но не прошло и часа, как на КП прибыл командир дивизиона.

— С трудом выскочили, — докладывал он полковнику Костину. — Только установили машины на позиции, как наблюдатели подали сигнал «Самолеты с фронта!». Что делать? Дали залп и рванулись по шоссе к лесу. Поняв, что до своего поворота доехать не успеем, водитель головной машины свернул к большой воронке у самого кювета. Машина едва не перевернулась. Следом за первой машиной направились и остальные. Самолеты, идущие в сомкнутом строю, не смогли сманеврировать и отбомбились по пустому месту.

И все находившиеся в штабе командиры отметили смелые и решительные действия майора Дементьева и его бойцов.

— Не меня надо благодарить, — ответил он полковнику Костину, вынесшему ему благодарность за самообладание, — а в первую очередь наших водителей. Особой благодарности заслуживает шофер головной машины Ротобельский…

В это время в блиндаже появился комиссар батареи политрук Иванов. Он сбивчиво доложил:

— У нас несчастье. Батарея по приказу командира стрелкового полка направлялась в третий батальон. Возле деревни Зеленино напоролись на засаду фашистов. Нашей пехоты там уже не оказалось. В перестрелке погибли капитан Россиков, старший лейтенант Костогрыз и шесть курсантов. Но прорвались через вражеский заслон, вышли к своим и заняли позицию…

Всего неделю воевал Россиков, один из лучших командиров батарей училища, любимец курсантов. Его артиллеристы семь суток не выходили из боя, истребили несколько сот фашистов, уничтожили более сорока танков и бронетранспортеров. И вот сейчас батарея потеряла своего командира. Но не растерялись, не пали духом артиллеристы. Действуя под командованием комиссара Н. М. Иванова и командира взвода П. А. Карасева, они разгромили вражескую засаду.

Просматривая много лет спустя свои фронтовые записи, документы, И. С. Костин найдет среди них короткое донесение о бое артиллеристов батареи Россикова против фашистской засады.

Противник устроил засаду при въезде в деревню Зеленино. Фашисты пропустили вперед бойцов охранения, а когда подошли автомашины с орудиями на прицепе, открыли по ним огонь из автоматов. Сразу же были убиты командир батареи и его помощник. Курсанты били фашистов в упор. Михаил Зернов уничтожил до десяти вражеских автоматчиков. Курсант Портной, будучи раненным, быстро снял орудие с передка и открыл огонь. Курсант Ермолов первым же выстрелом разнес вражескую пушку. Фашисты не выдержали натиска наших воинов, начали разбегаться. Батарея пробилась в расположение своих сил, взяв при этом двух пленных.

— Наша девятнадцатая танковая дивизия успешно воевала во Франции. А сегодня получилось совсем плохо. Русские солдаты не хотят сдаваться в плен. Они нас подвели. Мы могли всех вас перестрелять, поступили по-благородному, предложив вам жизнь и почетный плен, а что наделали ваши юнкера? Просто разгромили нашу роту и взвод орудий. Разве так можно воевать? — возмущался гитлеровец.

Передовой отряд, самоотверженно сражаясь с наседавшим противником, позволил укрепить оборонительные позиции на ильинском рубеже, сосредоточить, насколько позволяла обстановка, силы.

На западе полыхали пожарища.

Длинная октябрьская ночь дала возможность эвакуировать в тыл раненых. Сегодня их было значительно больше, чем вчера.

В части подвезли боеприпасы, продовольствие.

Оставив за себя на КП майора Копелева, полковник Костин вместе с начальником политотдела Суходоловым в сопровождении курсанта Михаила Гиммельфарба направился на позиции.

Разговаривали с молодыми бойцами и не услышали никаких жалоб на трудности, а их было немало. Ночи холодные, а костры разводить запрещено. В гарнизонах дотов обнаружили раненых курсантов. Оказывается, многие из них раньше срока покинули медицинский пункт. Пришлось возвращать раненых в тыл.

Близился рассвет. Уходящая ночь была похожа на предыдущие. Всюду висели гирлянды осветительных ракет: вражеские самолеты бомбили дороги. За бугром, где шоссе поворачивало на Медынь, — зарево огней: сплошным потоком движутся немецкие машины с войсками.

Светало. Послышались выстрелы вражеской артиллерии. Вслед за ними гремели разрывы снарядов в районах наших дотов и полукапониров. По-видимому, вчерашний урок не пошел фашистам впрок: большие потери в живой силе и технике их не беспокоили. Они форсировали подготовку штурма укрепленного района.

Подошел начальник политотдела пехотного училища батальонный комиссар М. И. Томилин.

— По всему видно, — проговорил он, — что фашистская артиллерия получила задание «раздеть» наши доты. Вчера снарядами разбросало маскировку с двух дотов, обнажились их бетонные стены.

— Надо маскировку немедленно восстанавливать, в этом наша устойчивость, — заметил Костин.

По темпу артиллерийского и минометного огня чувствовалось, что противник вот-вот начнет атаку. Все чаще санитары выносили с передовой раненых. К Костину приблизился курсант Сергей Забаркин. Он нес на спине товарища, раненного в ногу, который был почти вдвое больше его.

— На обратном пути подойдите ко мне, — сказал ему Костин.

Забаркин возвращался назад с двумя ящиками патронов, переброшенных на ремне через плечо.

— В вашей роте много потерь? — спросил полковник.

— О роте не знаю, товарищ полковник, а в нашем взводе из сорока двух курсантов осталось восемнадцать. Но и фашистам тоже досталось!

— Вы сегодня опять по своей инициативе в атаку ходили?.. Я же запретил.

— Товарищ полковник, разве можно удержаться…

— Бить фашистов надо так, чтобы их положить побольше, а себя сохранить. Разъясните это своим товарищам.

Над головами на небольшой высоте пролетели «юнкерсы», и невдалеке послышались разрывы бомб.

— Товарищ полковник, разрешите вопрос задать? — спросил Забаркин. — Сегодня вражеские самолеты бомбят ближние тылы, лес, дороги. Курсанты беспокоятся, как бы они не накрыли наши реактивные установки. И тогда те не смогут выйти на позиции.

— Как это не смогут? — произнес появившийся здесь командир дивизиона майор Дементьев. — Передайте курсантам, как только будет найдена подходящая цель, мы немедленно выедем из леса и «сыграем»…

Забаркин направился в свою роту, бегом преодолел поле, обстреливаемое редким артиллерийским огнем, и скрылся из виду.

Противнику удалось разметать на некоторых дотах маскировку, обнажить бетонные стенки. Особенно много снарядов разорвалось у полукапонира, расположенного вблизи разрушенного моста. Огонь все усиливался, несмотря на противодействие нашей гаубичной артиллерии.

Разведчики установили, что основной обстрел противник ведет, как и накануне, с опушки леса.

Полковник Костин взял у командира дивизиона карту. На ней были уже нанесены рубежи возможного вызова огня.

— Сколько вам надо времени, чтобы подготовить исходные установки для стрельбы по участку в районе опушки леса? — спросил он Дементьева.

— По заштрихованным участкам установки для залпа уже исчислены, — ответил майор.

— Давайте залп!

Противник усиливал огонь. С опушки другой рощи начали стрелять вражеские орудия прямой наводкой по нашим дотам.

Почти одновременно с выходом на позиции дивизиона наблюдатели доложили, что из одного дота повалил густой черный дым. Это означало, что вражеский снаряд угодил через широкую амбразуру внутрь каземата. Костин и находящиеся рядом с ним командиры с тревогой думали о положении гарнизона дота. Разорвавшийся снаряд мог погубить всех, кто находился внутри железобетонного сооружения.

Мощные раскаты взрывов стали доноситься из района, выбранного дивизионом для удара. Но тут произошло то, чего меньше всего ожидали. Когда боевые машины дивизиона, выпустив мины, одна за другой выезжали на шоссе, вражеская артиллерия начала обстрел, намереваясь отрезать им путь. Сейчас может произойти катастрофа. Головная машина, идущая с большой скоростью, попадет под вражеский снаряд или в большую воронку на дороге, а следующие за ней боевые машины наскочат одна на другую, погибнут бойцы. Так могло случиться, если бы не решительные действия капитана Прокопова. Он успел нацелить на дальнюю опушку рощи четыре орудия, расчеты которых открыли огонь прямой наводкой по вражеским пушкам и подавили их.

Вдруг у моста прогремел взрыв. Густой дым валил из дота. Когда вражеские снаряды стали рваться рядом с дотом, возможно, командир приказал расчету не оставлять боевого поста. Это было бы правильно, если бы доты имели защитные броневые плиты на амбразурах.

Для предотвращения напрасных потерь Костин решил распорядиться, чтобы в случае прямого обстрела противником амбразур обнаруженного дота расчет немедленно выкатил пушку на запасную позицию, тут же замаскировал ее.

Чтобы ускорить дело, полковник Костин написал под копирку на бланках полевой книжки распоряжение, отправил его в гарнизоны дотов с посыльными.

Не прошло и часа, как на КП привели фашистского офицера в чине обер-лейтенанта. Курсанты доложили, что они обнаружили двух гитлеровцев вблизи командного пункта, которые пробирались через кустарник в накинутых на плечи красноармейских шинелях. На окрик фашисты открыли огонь из автоматов. Одного из них курсанты уложили на месте. Офицер поднял руки. У него отобрали оружие, полевую сумку, фотоаппарат. С большим трудом удалось выяснить, что он является командиром диверсионной группы, выброшенной с парашютами прошедшей ночью к нам в тыл с заданием разыскать новое оружие.

На вопрос Костина, для какой цели у него был фотоаппарат и что он успел заснять, гитлеровец с ехидной улыбкой ответил:

— Пленку засветить не успел, и она ответит лучше меня.

Рассматривая содержимое его полевой сумки, Костин вздрогнул, увидев один из экземпляров недавно отправленного распоряжения.

С трудом подбирая немецкие слова, полковник Костин спросил:

— А где тот боец, у которого вы взяли документы?

Обер-лейтенант хорошо понял вопрос и выразительно провел ладонью по горлу. Встретив в кустарнике курсанта, они схватили его и тут же убили.

Увидев наше негодование, немец понял, что его ожидает. Торопясь и заикаясь, пересыпая свою речь русскими словами, фашист говорил, что даст очень ценные сведения, если будет переводчик. Из отдельных его слов можно было понять, что в 19-ю танковую дивизию вчера прибыло высокое начальство, которое возмущалось нерешительными действиями ее частей. Пленный сообщил о готовящемся сокрушительном наступлении на их участке фронта. Он сказал также, что в ближнем лесу находится до тридцати солдат и офицеров из диверсионной группы, и все переодеты в красноармейскую форму.

Пленного отправили на автомашине в Малоярославец. Для его охраны комендант штаба майор Загоскин назначил двух курсантов. Они сели по обе стороны офицера; все трое закурили.

Отъехали от штаба километра три-четыре; на повороте, возле плохо засыпанной воронки, шофер притормозил машину. Гитлеровец внезапно с большой силой стукнул курсантов головами, схватил винтовку и, выпрыгнув из машины, бросился в лес. Пока водитель сообразил, что произошло, и остановился, фашист успел скрыться.

Показания гитлеровского офицера на многое открыли глаза. Теперь стало ясно, почему исчезали посыльные. Фашистские диверсанты в красноармейской форме убивали их, а трупы прятали в кустах.

Приняли меры по усилению охраны, посыльных стали направлять группами по три-четыре человека.

Активность противника усиливалась. Помимо 57-го моторизованного корпуса, наступавшего на Малоярославец, появлялись новые части. Возрастало воздействие с воздуха. Теперь вражеская авиация делала налеты на наши боевые порядки более крупными силами. После непродолжительного артиллерийского обстрела и удара авиации около трех батальонов гитлеровцев при поддержке танков пошли в атаку на деревню Малая Кубинка.

Орудия Ф. П. Горячих и Н. И. Захарова, стрелявшие прямой наводкой с временных позиций, уничтожили пять фашистских танков. Остальные десять бросили свою пехоту и повернули к себе в тыл. Вражеские пехотинцы тоже отступили, оставив на поле боя много убитых. На отдельных участках курсанты поднимались в контратаки, чем способствовали разгрому противника.

Два раза дивизион «катюш» выезжал на позиции, правда, не так лихо, как прежде, а осторожно, осмотрительно, и производил сокрушительные залпы.

Бой проходил без перерыва на «обед», чего не бывало у противника раньше. Но такой безалаберной стрельбы вражеской артиллерии мы еще не видели. То ли гитлеровцы решили воздействовать на психику наших бойцов, или так приказало высокое начальство — разрывы снарядов в основном приходились по пустому месту.

— Товарищ полковник, — докладывал начальник штаба артиллерии боеучастка майор Копелев, — противник подтянул сюда еще несколько танковых батальонов.

— А сколько артиллерии у него?

— В общей сложности не менее двухсот орудий.

— Да… — произнес Костин. — Это на фронте в четыре километра. Во много раз больше, чем у нас.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

Если на центральном участке обороны (Ильинское — Кудиново) действовало до двух батальонов курсантов, то Большую Шубинку и Зайцево, что южнее Ильинского, прикрывал лишь 3-й батальон с дивизионом артиллерии. А между тем это направление могло нас крепко подвести — для противника оно было кратчайшим выходом на Малоярославец в обход центрального участка обороны.

Еще накануне начальник Подольского пехотного училища генерал Смирнов сменил командира 3-го батальона, назначив туда старшего лейтенанта Г. А. Бабакова. Новому комбату удалось быстро организовать взаимодействие пехоты и артиллерии, наладить управление.

Потерпев неудачу в атаке на Большую Шубинку, противник не успокоился. После артиллерийской подготовки и налета авиации теперь уже двумя полками снова атаковал деревню.

Наша артиллерия прижала вражескую пехоту к земле. Дивизион «катюш» произвел по залегшей пехоте два мощных залпа. Район, по которому пришлись разрывы снарядов, покрылся густым черным дымом, а затем в нескольких местах поле воспламенилось. Фашисты, словно обезумевшие, метались по полю. Тут с нашей стороны открыли огонь не менее десяти станковых пулеметов. Как это ни странно, но стихийно возникшая контратака курсантов оказалась единственным спасением для немцев. Чтобы не погубить своих, комбату Бабакову пришлось прекратить огонь пулеметов.

Этот бой произвел на курсантов огромное впечатление. Они еще раз на опыте убедились в своем превосходстве над врагом, а для командиров всех степеней это было наглядным примером значения организации четкого взаимодействия. В тот день фашисты больше не предпринимали попыток овладеть Шубинкой. Видимо, потери у них были слишком велики.

Оценивая обстановку, генерал Смирнов и полковник Костин пришли к выводу, что противник вряд ли на этом направлении станет завтра наступать. Ведь ему успеть бы убрать трупы с поля боя.

Под вечер появились вражеские самолеты и начали бомбить район расположения 3-го батальона. Костин запросил по телефону Бабакова:

— Как у вас дела, старший лейтенант?

— Странная штука происходит…

— Что такое?

— Противник сбрасывает бомбы только на противотанковые рвы, эскарпы.

— Понятно. К утру подготовим на вашем направлении противотанковый резерв.

Командир батальона Бабаков был не из тех, кто ждет только распоряжений. Он организовал разведку противника. Лейтенант Докукин, вернувшись из расположения фашистов, доложил, что перед фронтом обороны в лесу сосредоточено много пехоты и танков.

Было ясно, что противник готовит новое наступление. Вероятно, главный удар будет наносить по 3-му батальону. Прорвав здесь оборону, противник получит возможность ближайшим путем через деревню Зайцево выйти в тыл наших основных сил.

Ранним утром 13 октября загрохотала вражеская артиллерия, наша же имела ограниченное количество боеприпасов и не могла противостоять огню врага. Курсанты берегли снаряды для противодействия немецким орудиям, стреляющим с открытых позиций по амбразурам наших дотов.

В блиндаж вошел военный инженер Демидов.

— Трудно понять, что творится? — взволнованно заговорил он. — Ехали мы по шоссе из Малоярославца на Ильинское, на повороте полуторка замедлила ход. Навстречу шли наши танкисты, подняли руки, просили, по-видимому, чтобы их подвезли. Мы торопились и поехали дальше. Тогда они стали стрелять по машине и ранили нашего интенданта.

— Свои так поступить не могли, это вражеские диверсанты, — мрачно сказал Леонов.

Пока собирали взвод курсантов для патрулирования шоссе и других дорог, инструктировали их, поступили новые сведения: какие-то люди в красноармейской форме обстреляли походные кухни. Нерастерявшиеся повара подстрелили одного. Им оказался гитлеровский ефрейтор, надевший танкистский шлем. Вскоре курсанты из взвода патрулирования задержали еще двух «красноармейцев». На допросе они сообщили, что ночью к нам заброшено пятнадцать парашютистов-диверсантов, одетых в красноармейское обмундирование. Причем трое из них со знаками различия лейтенантов. Главная их цель — разыскать «катюши». Пленные подтвердили наши сведения о приказе их командования форсировать прорыв Малоярославецкого укрепленного района.

Как обезвредить диверсантов? Ведь вражеский десант высадился вблизи склада боеприпасов и продовольствия, расположенного в районе деревни Черкасове. Надо срочно выделить Демидову, отвечающему за снабжение снарядами, хотя бы взвод охраны. Но где взять бойцов? От курсантского батальона осталось не более роты. Два взвода охраняют фланги и ведут разведку. Взвод обеспечивает дивизион «катюш». Пришлось из артиллерийской роты, охранявшей командный пункт, выделить взвод курсантов, направить его на охрану склада. Вместе с тем Костин тут же приказал снаряды на складе не разгружать, а доставлять в район командного пункта.

В полдень вражеская авиация снова нанесла бомбовый удар по противотанковому рву. Сбрасывались бомбы весом до пятисот килограммов. Весь артиллерийский огонь противник нацелил на подавление наших огневых средств, на уничтожение дзотов.

В 14.00 противник перешел в атаку. Его шестнадцать танков, преодолев противотанковый ров, вместе с пехотой медленно продвигались к Большой Шубинке, тесня наши подразделения.

Бой длился до самого вечера и носил ожесточенный характер. Устоять перед численным превосходством гитлеровцев, мощным огнем их орудий, минометов, танков мы не смогли. Противник подавил несколько наших гаубичных батарей и вклинился в оборону на глубину до пятисот, местами до восьмисот метров, овладел деревней Большая Шубинка. Восстановить положение было трудно.

Командир 3-го батальона Бабаков приказал личному составу готовиться к ночной атаке, которая была назначена на 24.00. Курсантские цепи заблаговременно подтянулись к окраине деревни на бросок ручной гранаты и в полночь с криком «Ура!» бросились в атаку. Это была первая ночная атака, в которой участвовал личный состав сводных рот. Видимо, и для противника наше наступление ночью явилось полной неожиданностью. Не сумев организовать сопротивления, гитлеровцы стали поспешно отходить. Положение на переднем крае было полностью восстановлено. В этом ночном бою наши бойцы сожгли пять вражеских танков и истребили свыше двухсот немецких солдат и офицеров. Остаток ночи прошел спокойно.

Как правило, боевые действия противник начинал с рассветом массированными ударами авиации, мощным артиллерийским и минометным огнем. Утро 14 октября исключения не представляло. В восьмом часу началась вражеская артподготовка. Огонь вели до двух артполков. Затем последовали налеты бомбардировщиков группами по 15–20 самолетов. Основной удар авиации пришелся по переднему краю нашей обороны. Почти полностью разрушив противотанковый ров, большинство дзотов, частично первую и вторую траншеи, проволочные заграждения, противник силами четырех батальонов пехоты при поддержке двадцати танков атаковал позиции 3-го батальона. Бой длился весь день.

И весь день непрерывно гудели в небе вражеские самолеты, от взрывов горела земля.

Овладев второй траншеей, противник вклинился в оборону на глубину до километра и тем самым подставил свой левый фланг под кинжальный огонь нашей артиллерии и пулеметов, которые были хорошо замаскированы от наземного и воздушного наблюдения. Бойцы 9-й роты пулеметным огнем прижали фашистов к земле, а артиллеристы батарей Горячих и Прокопова уничтожили пять танков, ослабили натиск противника.

Противник усиливал натиск, вводя в бой свежие силы. К исходу дня гитлеровцы полностью овладели районом 11-й роты и закрепились в ее траншеях. Попытки курсантов контратаками восстановить положение успеха не имели: сил у нас не хватало. Решено было закрепиться в третьей траншее.

Бой длился до наступления темноты.

— Еще один такой бой — и мне не с кем будет воевать, — докладывал ночью генералу Смирнову командир батальона Бабаков. — В батальоне осталось всего девяносто восемь бойцов вместе с легкоранеными. Люди спрашивают, придет ли к нам подкрепление? Поймите меня, товарищ генерал, — продолжал комбат, — бойцы голодные, боеприпасы на исходе…

— Я могу послать вам роту курсантов, — отвечал Смирнов, — это все, чем располагаю. Питание и боеприпасы вам подвезут. Но замены нам не будет. Мы должны здесь стоять насмерть и во что бы то ни стало задержать врага. Другого приказа у меня нет.

Не легче было в этот день и на центральном, ильинском направлении. Пусть бой был не такой напряженный, как у Бабакова в Большой Шубинке, однако на поле и здесь горело более десяти вражеских танков.

В селе Ильинском фашистам ценой больших потерь удалось захватить несколько окраинных домов и один орудийный капонир. Но и здесь так же, как и в Большой Шубинке, при артиллерийской поддержке курсанты пехотного и артиллерийского училищ поднялись в атаку, уничтожили до сотни гитлеровцев, а остальных обратили в бегство.

Этот день надолго остался в памяти бойцов. Они были горды тем, что им удалось измотать врага, нанести ему значительный урон.

Возвращаясь с обхода боевого участка, Костин встретил у своего блиндажа взволнованного командира гаубичного артполка.

— Товарищ полковник, — обратился к нему подполковник Викторов, — мы получили приказание немедленно сняться с позиций и уходить под Боровск. К рассвету мы должны стать там на новые огневые позиции.

— Очень жаль, — ответил полковник, — но приказ есть приказ.

Обернувшись к подошедшему командиру дивизиона «катюш», Костин горько спросил:

— Вас также отзывают на новый участок фронта?

— Нет, пока не имею никаких распоряжений, а вот ополченческая дивизия уже уходит…

— Час от часу не легче. С чем же мы остаемся? — вздохнув, произнес комиссар Леонов.

Майор Копелев с картой в руке порывался что-то доложить.

— Что у вас? — спросил Костин.

— Товарищ полковник, в батальонах пехотного училища в строю осталось менее половины курсантов. Орудий в противотанковой обороне девятнадцать.

— Завтра вражеская артиллерия будет снова с той опушки стрелять по нашим дотам, — промолвил Суходолов. — Теперь вся надежда на «катюши».

— Настанет время, и их надо будет отправлять в тыл, — сказал Костин, — а поэтому капитану Прокопову надо немедленно поставить четыре-пять орудий на запасные позиции для стрельбы по той коварной опушке леса. Ничего другого не придумаешь.

Мрачные мысли не оставляли полковника Костина. То, что противник переносит направление своего удара на Боровск, — это понятно, но он не ослабит натиска и на Малоярославец. Ведь без Варшавского шоссе ему не обойтись. Фашистское командование знает, что в осеннюю распутицу по грунтовым дорогам не проехать. Враг будет стремиться овладеть Ильинским.

Ночь на 15 октября выдалась промозглой и холодной. Дул порывистый, пронизывающий насквозь ветер. Продумывая дополнительные меры по усилению участков обороны, командиры понимали, что приближаются решающие бои. Каждый из них сознавал, что нельзя пропустить врага к столице.

Всю ночь гремели орудийные выстрелы не только на переднем крае, но и в тылу нашей обороны. У Костина сжималось сердце за судьбу реактивного дивизиона. Его непрерывно искали фашистские диверсанты. Восемь раз дивизион наносил удары по врагу, один другого сильнее. Костин принял решение возвратить дивизион командующему 43-й армией, чтобы не подвергать новое оружие дальнейшему риску.

Он вызвал майора Дементьева.

— Вот и пришла пора нам расставаться, — сказал полковник с грустной улыбкой. — Положение нашего боевого участка таково, что я не имею права здесь вас держать.

Майор согласился с полковником, но при этом сообщил, что в дивизионе еще не израсходованы запасы снарядов.

— Укажите цель, — просил он, — на рассвете мы дадим два залпа и налегке пойдем в тыл.

Долго обсуждали район подавления, боялись ошибиться.

Подошедший в это время капитан Кондратюк сказал, что разведчики 3-го батальона, действовавшие под командованием лейтенанта Докукина, перед заходом солнца обнаружили сосредоточение войск противника, видимо, недавно подошедших из тыла; это в лощине, по которой мы еще не стреляли.

Ночь подходила к концу. Рассвет еще не наступил, а воздух дрожал от разрывов снарядов. Далекие выстрелы слышались откуда-то слева, что серьезно тревожило командиров. Казалось, фашисты, сомневаясь в успехе прорыва укрепленного района, обходили его с фланга.

К Костину подошел начальник штаба артиллерии майор Копелев и сообщил, что уже два часа слева гремит артиллерия. Видимо, в направлении Полотняного Завода. Это как раз там, где 4-й батальон пехотного училища с батальоном 616-го запасного полка и полубатареей прикрывает с юго-запада направление на Малоярославец.

— А вы посылали туда связных? — спросил Костин.

— Да, но от них ни слуху ни духу.

Разговор был прерван возникшей внезапно автоматной и пулеметной перестрелкой в направлении склада боеприпасов.

— Товарищ полковник! — обратился командир дивизиона Дементьев. — Похоже на то, что у нас в тылу завязался бой. Разрешите дать залп, и я буду прорываться по лесной дороге.

— Нет! Теперь мы не можем вас отпустить. Вначале выясним обстановку, скоро вернется разведка. В случае чего, пробьем вам дорогу, — успокаивал его Костин.

Командир дивизиона взглянул на часы:

— Осталось пятнадцать минут до залпа.

Постепенно недавно выпавший снег стал светлеть.

Вскоре небо прочертили огненные трассы реактивных мин. Дивизион, как стало потом известно, дал самый удачный залп.

Боевые машины возвратились на прежние выжидательные позиции в лес. А командир дивизиона снова прибыл на КП; прислушавшись, сказал:

— Что-то стихло, наверное, опять с диверсантами была стычка?

— Да, — подтвердил Суходолов. — Я только что оттуда вернулся. Вчера восточнее деревни Черкасово, в пяти километрах от артиллерийского склада, за час до рассвета высадился десант противника.

Курсант, находившийся в секрете, хотел окликнуть подходивших солдат, но, услышав немецкую команду, предупредил своих выстрелами. Гитлеровцы тоже открыли огонь из автоматов. Когда стало светло, фашисты заметались по заснеженному полю в поисках спасения. Но их быстро перебили. На этот раз переодевание обернулось для них провалом. Они были хорошо видны на снежном покрове в своих черных комбинезонах. Около десятка гитлеровцев успели скрыться, и поэтому надо осторожнее ездить в тылу, — предупредил Суходолов.

Прощаясь с командиром дивизиона, полковник Костин испытывал такое чувство, будто они расстаются навсегда. Предчувствие, к сожалению, не обмануло. Позже пришло сообщение, что дивизион, проезжая лесом между Черкасовом и Малоярославцем, был обстрелян вражескими диверсантами, при этом майор Дементьев был смертельно ранен.

Большую горечь испытывали артиллеристы, привыкшие к майору за эти пять боевых дней. Костин невольно думал, ведь как бывает — живешь, работаешь с иным человеком год, два, а расстанешься и скоро о нем забываешь. А вот встретился человек ненадолго, а память о нем сохранится на всю жизнь.

Вскоре из батареи политрука Левина прибыл курсант — единственный, оставшийся в живых боец. Батарея своим огнем поддерживала 4-й курсантский батальон, действовавший в районе Полотняного Завода. Там на одну из рот навалилось не менее четырех батальонов противника. Расстреливая фашистов прямой наводкой, артиллеристы помогли курсантам роты соединиться с основными силами батальона. Но сами оторваться от наседавших со всех сторон фашистов не смогли. Автомашины сгорели, половина орудийных расчетов выбыла из строя. В этой тяжелой обстановке политрук Левин решил подкатить орудия к ближнему дому, занять оборону.

Несколько часов батарейцы бились с фашистами. Не сумев одолеть оборону батареи и потеряв на подступах к зданию немало своих пехотинцев, противник подтянул два броневика. И один из них тут же был подбит выстрелом в упор. Затем фашисты обрушили на дом артиллерийский огонь.

Батарея погибла, выполнив до конца боевую задачу.

Бои разгорелись на всем участке нашей обороны. Командиры батарей из легко раненных бойцов, способных стрелять из винтовок и передвигаться, создавали отдельные группы, давали им задание деблокировать свои полукапониры и орудийные расчеты, находившиеся в дотах. Курсантские роты, а чаще взводы, бросались в контратаки и выбивали вражеских автоматчиков из занятых ими отдельных опорных пунктов.

Небо затянуло облаками, шел мелкий, похожий на крупу, снег. Противник обрушил на наши боевые порядки шквал артиллерийского огня. Вскоре его пехота атаковала батальон Бабакова, стремясь прорвать оборону и выйти во фланг Ильинского опорного пункта. Связь с батальонами и боевыми группами прервалась. Вооружившись автоматом и гранатами, Костин с группой курсантов направился в расположение подразделений. Переходили от дота к доту — ползком, уцелевшими траншеями.

Поздней ночью начальник медико-санитарной службы Шатров сообщил, что половина курсантов артучилища выбыла из строя. Однако многие легкораненые не хотят отправляться в госпиталь. При этом начальник медслужбы назвал санитарных инструкторов Анну Корчагину, Екатерину Самычину, Надежду Бабенко, которые спасли жизнь многим десяткам курсантов, вынесли их из-под огня.

Артиллеристы рассказали о подвиге орудийного расчета из состава 222-го зенитного артполка, взаимной выручке зенитчиков и гарнизона дота.

Четыре зенитных орудия, рассредоточенных на значительной площади, занимали позиции в километре от моста, вблизи шоссе. Перед расчетами стояла задача уничтожать вражеские танки, прорвавшиеся через наш передний край. Орудия не имели своей тяги, и переход на запасные огневые позиции был возможен только ночью. Поэтому зенитчики имели ограниченную задачу.

Весь день они наблюдали, как вражеская артиллерия обстреливала наши доты. Но вот артиллеристы увидели, что на дальнюю опушку рощи выехали мощные вражеские орудия, стали на прямую наводку. Вскоре оттуда донеслись выстрелы. Снаряды рвались по соседству с андроповским дотом. В нем зияла большая амбразура, уже не имевшая маскировки. Еще минута — и снаряд угодит в амбразуру.

Доложить на КП о сложившейся обстановке невозможно, телефонная связь выведена из строя. Командир зенитной батареи решает прямой наводкой немедленно уничтожить вражеское орудие. Он понимал, что и его пушка вскоре подвергнется удару, потому что выдаст свою огневую позицию. Но нужно спасать курсантов. Несколькими снарядами удалось уничтожить вражескую пушку с расчетом. Затем перенес огонь на соседние орудия. Замолчали еще две пушки. Вражеские артиллеристы разбежались.

Но вот вблизи окопа разорвался снаряд, за ним другой. Командир батареи приказал расчету уйти в укрытие. Обстрел продолжался. Через некоторое время командир батареи увидел, как ствол пушки уткнулся в землю; видимо, оказался поврежденным подъемный механизм орудия.

Командир батареи несколько раз пытался вытащить пушку из окопа, но тут же противник начинал артиллерийский обстрел. Лишь под вечер бойцы вытащили трехтонное орудие из укрытия. Но вскоре противник с той же опушки леса накрыл зенитчиков снарядами. Казалось, уже не спасти пушку, как вдруг из соседнего дота послышались гулкие выстрелы. Это артиллеристы били по фашистам. Так гарнизон дота выручил зенитчиков, и они сумели оттащить пушку в укрытие.

Проводная связь, по существу, бездействовала. Восстанавливать линии под постоянным огнем не представлялось возможным. Для поддержания связи с артиллеристами полковник Костин на каждый орудийный расчет выделил несколько курсантов, которые были посыльными, несли охранение.

Последняя линия связи КП с 3-им батальоном и командиром артполка вышла из строя ночью. Курсанты, доставлявшие на медпункт тяжелораненых, сообщали, что им с большим трудом удавалось пробиваться в тыл. Гитлеровцы на ряде участков просочились в расположение нашей обороны. Из леса то и дело доносились короткие автоматные очереди, разрывы ручных гранат. Там шел бой.

Гарнизоны дотов, заняв круговую оборону, оказывали противнику ожесточенное сопротивление. В штабе знали, что они ждут поддержки, но сил у нас не хватало. Да артиллеристы и сами понимали это и больше рассчитывали на взаимную выручку, огневое взаимодействие дотов.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Бои становились все ожесточеннее. За один день 15 октября на позиции оборонительного участка вражеская авиация произвела 14 налетов, в каждом из которых участвовало 20–25 бомбардировщиков. В перерывах между налетами вели обстрел позиций минометы и пушки. В результате бомбежек и обстрелов вся земля в нашем расположении превратилась в хаотично изрытое поле. Курсантские подразделения, занимавшие позиции в промежутках между дотами, были отведены в тыл. Накануне вечером зажигательными снарядами из танков фашисты подожгли деревянные строения, расположенные в тылу дотов. Горящие постройки освещали местность. Пользуясь этим, несколько групп вражеских автоматчиков просочились в наше расположение. Фашисты стремились блокировать доты, уничтожить их гарнизоны.

Девять бойцов дота заняли круговую оборону. Трое во главе с лейтенантом Деремяном находились у орудия, шестеро вместе с Костиным расположились в траншее. Укрываясь за плетнями и кустами, автоматчики открыли по траншее сильный огонь.

Ребята растерялись, стали прижиматься к стенкам траншеи. Но быстро взяли себя в руки, на огонь ответили огнем. Фашисты отпрянули. Но тут со стороны шоссе в нашу сторону устремились автоматчики. Если бы не обнаружили их вовремя, они могли забросать нас гранатами. Курсант Григорьянц длинными очередями из ручного пулемета уложил вражеских солдат.

Пользуясь скрытым подступом и темнотой, к доту снова приблизилась группа фашистов. Три гранаты, брошенные ими в амбразуру, ударились о щит орудия, вывели его из строя, был разбит противооткатный механизм.

Нас была горстка по сравнению с оравой гитлеровцев, окруживших дот. Как бы мужественно ни отражали их натиск, без поддержки нам было бы не выстоять.

Вдруг из глубины нашей обороны подошло подкрепление — курсанты. Огнем пулеметов, гранатами гитлеровцы были опрокинуты и обращены в бегство.

Подошло утро 16 октября. Мы привыкли встречать наступление дня в грохоте разрывающихся бомб и снарядов. А тут полнейшая тишина. Враг замышлял какую- то каверзу.

В доте побывал ружейный мастер Евстратов. Он быстро устранил неисправности в ручном пулемете, но отремонтировать орудие не смог. Пришлось сделать дот пулеметным.

Полностью заправили все магазины, установили пулеметы на место орудия. Пулеметчиками стали Григорьянц и Болдырев.

В полдень появились вражеские танки. Один из них подошел к доту, где гарнизоном командовал Андропов, и в упор стал стрелять из пушки по амбразуре. Из дота ответили пулеметным огнем. Видимо, пушка там не действовала. Выпустив 6–8 снарядов, фашисты полагали, что дот подавлен. Нас они не обнаружили. Танкисты открыли люк, один из них вылез из башни и направился к доту, но тут же был срезан пулеметной очередью. Появилась большая группа гитлеровцев. Подпустив их на 20–25 шагов, Деремян метнул одну за другой три гранаты…

После того как снялись с позиций гаубичные батареи и ушел в тыл дивизион «катюш», оборона центрального участка уже не представляла единого целого. Теперь вся тяжесть боев легла на опорные пункты. Курсанты глубоко сознавали суть указаний А. С. Щербакова: нанести противнику как можно больше потерь, ослабить его, задержать на дальних подступах к Москве, чтобы дать возможность командованию подтянуть резервы.

Иногда в штабе получали сообщения об угрозе окружения того или иного опорного пункта. Тогда на помощь бойцам высылался взвод или сводная рота. Но чаще сами командиры выручали своих соседей.

В полдень, после бомбардировки, над нашим расположением вражеский самолет разбросал листовки. «Доблестные красные юнкера! Вы мужественно сражались, но теперь ваше сопротивление потеряло смысл: Варшавское шоссе наше до самой Москвы. Через день- два мы войдем в нее. Вы настоящие солдаты. Мы уважаем героизм. Переходите на нашу сторону. У нас вы получите дружеский прием, вкусную еду и теплую одежду. Эти листовки будут служить вам пропуском».

Это была очередная провокация фашистского командования. До Москвы гитлеровцам было так же далеко, как и две недели назад, когда они начали «генеральное» наступление.

Вечером послышался рокот танковых моторов. Но приближался он не с запада, со стороны речки, а с востока. Вот показался головной танк, за ним второй, третий. Целая колонна боевых машин. На башне головного танка развевается флаг. Большой красный флаг!

Бойцы вскочили на брустверы окопов и, размахивая пилотками, шапками, радостно приветствовали танкистов. Никто не сомневался, что они прибыли из Малоярославца для поддержки.

И вдруг прогремел выстрел, за ним еще и еще. Это лейтенант Шаповалов, командир взвода 4-й батареи, рассмотрев в бинокль белые кресты на бортах машин, открыл по ним огонь из своего орудия. Два танка тут же загорелись, остальные, увеличив скорость, развернулись и, стреляя на ходу, ринулись на наши позиции.

Теперь все опознали вражеские танки. Расчеты быстро заняли свои места у орудий. Почти одновременно несколько пушек встретили врага огнем.

На удобной позиции стояли орудия лейтенанта Мусерадзе. Наводчик Александр Ремезов поразил фашистский танк первым выстрелом, тот сразу загорелся. Но курсант не учел отката орудия, и окуляром прицела ему поранило глаз. Его место тут же занял командир орудия Юрий Добрынин. Вот вспыхнул еще один фашистский танк. Другой снаряд угодил в автомашину с боеприпасами — огромный взрыв метнулся над шоссе.

С вражеских танков, бронетранспортеров снялись автоматчики. Рассыпавшись по лесу, они подбирались к артиллерийским позициям.

Юрий Добрынин действовал уверенно. Выстрел! Еще один танк загорелся. Открыли огонь по фашистским бронированным машинам шаповаловские и прокоповские орудия.

Бой длился не более семи-восьми минут. Только один танк, шедший с красным флагом в голове колонны, пытался на максимальной скорости прорваться через позиции, но возле Сергиевки его накрыли наши снаряды. Лейтенант Алешкин со своими курсантами бил без промаха. В корпусе танка потом обнаружили десять попаданий.

В этом бою артиллеристы уничтожили 14 танков, 10 автомашин и бронетранспортеров, истребили около 200 фашистских автоматчиков. 6 танков и 2 бронетранспортера сожгли курсанты расчета Юрия Добрынина.

Позднее выяснились и другие детали разгрома вражеской колонны, пытавшейся расколоть нашу оборону и захватить участок Варшавского шоссе.

Фашистские танки обошли нашу оборону южнее Митрофаново и вышли к селу Шумятино. Отсюда, прикрываясь красным флагом, танки ринулись по шоссе на Сергиевку, Ильинское.

Дот лейтенанта Алешкина был хорошо замаскирован. Он находился почти в центре деревни Сергиевка в одном ряду с домами. Гитлеровцы долго не могли обнаружить его. Каждый раз, когда фашисты врывались в Сергиевку, гарнизон дота выкатывал из полукапонира орудие, занимал запасной окоп и метко разил вражеские танки. Крепко доставалось и их пехотинцам. Однако во время боя с танковой колонной, когда последний танк был уничтожен Алешкиным непосредственно возле дота, фашисты обнаружили орудийный полукапонир. И с этой минуты за дотом началась настоящая охота…

Бессонные ночи, постоянное нервное напряжение, предельная усталость брали свое. Бойцы, не обращая внимания на стрельбу, буквально валились с ног и засыпали. И полковник Костин не представлял исключения. Полусонный отдавал распоряжения, выслушивал донесения. Необходимо было максимальное напряжение всех сил.

Подошел Суходолов. Он только что возвратился из подразделений, которые занимали самый уязвимый участок обороны — опушку рощи перед противотанковым рвом.

— Как там у них?

— Ребята отбивают атаку за атакой. Политрук Шурин тяжело ранен. Мало их осталось: с легкоранеными — тридцать шесть бойцов.

«Что делать? — мучительно думал Костин. — Как подольше удержать за собой Варшавское шоссе. Как сохранить жизнь этих вчерашних мальчишек, а сегодня возмужавших курсантов, почти готовых командиров- противотанкистов?» Вспоминались трудные бои в начале войны, выход из окружения. Видимо, и сейчас надо объединять разрозненные группы в одно подразделение и, ломая сопротивление врага, пробивать себе дорогу. Полковник Костин принял решение: с наступлением темноты подтянуть к командному пункту все группы, создать один боевой отряд.

— Георгий Михайлович, примите меры, чтобы сегодня ночью отправили всех раненых в тыл. Буквально всех. Я имею в виду и легкораненых.

— Правильно, товарищ полковник, — горячо поддержал Суходолов. — Конечно, наш долг сохранить хотя бы часть этих мальчишек. Сами ляжем здесь — это неважно. Главное — спасти их!

Появился майор Копелев и доложил, что попытки связаться с гарнизонами дотов первой линии ни к чему не привели. Не удалось также установить, кто командует тяжелой батареей, что стреляет из района Кудинова.

Около полуночи полковник Костин собрал своих помощников и попросил их проследить за отправкой раненых. Нашли двух парнишек из Ильинского, знающих лесные дороги до Малоярославца, стали грузить раненых на машины. И вдруг плачущий возглас медицинской сестры Нади Бабенко:

— Товарищ полковник, прикажите раненым выезжать…

Оказывается, большинство раненых, которые могли передвигаться, с винтовками и гранатами залегли в траншее, занятой курсантами из охраны штаба. Костину пришлось строго приказать им занять место в машине, но и это не помогло. Тогда он вызвал к себе в блиндаж трех наиболее недисциплинированных, как ему показалось, раненых.

— Вы что, не верите в возможность доехать до Подольска? — спросил полковник нарочито суровым голосом.

Вперед вышел Юрий Тримайлов. Только тут полковник заметил, как изменился за прошедшие двенадцать дней этот курсант. Возмужал, повзрослел.

— Товарищ полковник, мы не о себе думаем. Мы считаем нечестным уезжать отсюда теперь, когда наша часть в тяжелом положении. Каждый из нас еще может сражаться. Винтовки, гранаты есть. Наше положение нам известно…

— Поймите меня правильно, — начал Костин. — Мы не складываем оружия и готовы выполнить приказ до конца. Нам, видимо, придется нанести противнику удар и прорвать окружение. А это могут сделать только не раненые. Вас здесь оставить мы не можем. Мы должны отправить раненых, чтобы не сковывать себя.

Через полчаса четыре машины с ранеными одна за другой отправились в Подольск.

К этому времени у артиллеристов, прикрывающих Варшавское шоссе в районе командного пункта, оставалось лишь два исправных орудия. Было еще четыре ящика противотанковых гранат. Курсанты могли еще сражаться, могли удерживать шоссе.

В течение ночи группы бойцов под командованием лейтенанта Никольского смогли добраться до некоторых осажденных гарнизонов дотов, передали им приказ пробиваться в район командного пункта. В ряде мест они деблокировали боевые группы. Радовали сообщения из 3-го батальона; его командиру, старшему лейтенанту Бабакову, удалось сковать значительные силы противника, нанести ему огромный урон. Теперь Бабаков, получив приказ, начал отводить своих бойцов. К ним присоединились артиллеристы 31-го дивизиона. Его командир капитан Прокопов руководил боем мастерски.

Поступали донесения о гибели многих командиров, курсантов. Погиб лейтенант Василий Алешкин. Почти двое суток он удерживал шоссе в районе деревни Сергиевки, отражая натиск крупных сил противника. Пали смертью героев курсанты его батареи Николай Маслов, Сергей Журавлев, Михаил Климкин, Вадим Соколов, Александр Илюшин, Василий Шипилов.

17 октября выпал снег, и вокруг все стало белым- бело. Наступали холода.

Вражеское кольцо сжималось. Чтобы раненые не попали в лапы фашистов, их заранее перенесли в землянки, расположенные возле командного пункта. Но и там уже было тесно.

Бои не прекращались ни на час. В критические минуты КП направлял взводы и отделения курсантов, чтобы освободить блокированные доты и батареи. Не всегда эти операции проходили успешно, и курсанты несли потери. Заметно редели их ряды.

Противнику удалось подавить почти всю первую линию наших дотов. Однако с теми огневыми точками, что находились возле моста и на шоссе, враг ничего сделать не мог. Он упорно лез на штурм и всякий раз откатывался, неся большие потери.

Старшему политруку Лепехину было приказано координировать действия гарнизонов наиболее ответственных орудийных полукапониров, расположенных у разрушенного моста. Он сумел так организовать взаимодействие между гарнизонами этих дотов, что гитлеровцы называли их «воскресающими».

К вечеру обстановка еще более осложнилась. Взводы, которые направлялись к переднему краю, теперь не могли пробиться даже на позиции второго эшелона. А вражеская пехота все лезла и лезла на последнюю линию обороны — вокруг командного пункта. Но реденькая цепочка курсантов встречала врага гранатами, автоматными очередями, последние уцелевшие пушки — картечью в упор.

Когда почти стемнело, наблюдатель доложил полковнику Костину, что колонна вражеских танков перешла речку и движется по шоссе. Как остановить фашистов? Орудия, что занимали позиции возле КП, могли поразить танки только прямой наводкой. А до шоссе было километра полтора.

«Далековато… Что же предпринять?» Костин лихорадочно искал решение. А наблюдатель Гога Чалов тем временем докладывал:

— Танки движутся по Ильинскому. Наших там не видно… Входят в Сергиевку… Проходят мимо разбитой зенитной батареи… Ура! — вдруг закричал боец. — Горят, горят! Кто-то подбил сразу два танка! А вот и еще один загорелся! Еще один! Товарищ полковник, танки разворачиваются и уходят к речке…

Кто стрелял по вражеским машинам, Костин не знал. Но это были настоящие герои.

В ту ночь на КП и в окопах никто не спал. Каждый понимал, что наступает решающее время, и противник, захватив Ильинское и Сергиевку, не остановится на этом. Он будет пытаться ликвидировать последнюю преграду на Варшавском шоссе, чтобы открыть себе дорогу на Малоярославец.

Повзводно курсанты расположились вокруг КП. В редком лесу вблизи противотанкового рва занимали позиции орудие капитана Базыленко и сорокапятка Карасева в готовности к стрельбе по вражеским танкам. Разведчики доложили, что в трехстах метрах от КП в противотанковом рву скопилось до двух вражеских батальонов. Южнее шоссе тоже накапливалась фашистская пехота.

Возвратился взвод курсантов, сопровождавший машины с ранеными. Автомобили благополучно прошли по лесным дорогам до Малоярославца, не встретясь с противником. Костин с удовлетворением подумал, что теперь ребята прибыли в Подольск. Но тут подошедший врач доложил, что более двадцати раненых курсантов самовольно остались в лесу, заняв позиции.

Их разговор прервал шум мотора. Появился вражеский самолет. Резко снизившись, пролетел над траншеями и опушкой рощи. Странно, но с нашей стороны не раздалось ни одного выстрела. Летчик высунулся из кабины, помахал рукой и выбросил листовки.

Майор Загоскин бросился к бойцу, стоявшему вблизи с ручным пулеметом.

— Почему не стреляешь? Огонь!

Но было уже поздно: самолет быстро скрылся за лесом.

Через час начался минометный обстрел опушки леса. Мины рвались кучно, по-видимому, стрельба велась многими батареями. Появилась группа бомбардировщиков. Прошли над КП, не сбросив бомб. Только потом по звукам разрывов поняли, что они бомбили загадочную батарею. Через полчаса появилась еще одна группа самолетов. И только после второй бомбежки гитлеровцы стали боязливо подниматься в атаку. Пулеметным огнем курсанты прижали их к земле. Поднялись в контратаку. Ее возглавил майор Загоскин. На шоссе загорелись два танка, подбитые из сорокапятки, третий свалился в глубокую воронку.

В полдень противник снова предпринял артиллерийскую подготовку. Падали вековые березы и ели. Со стороны шоссе доносился удушливый запах гари и дыма от подбитых танков. Но вот из противотанкового рва поднялись цепи фашистов и, стреляя на ходу, устремились к нашим траншеям на опушке рощи. Снова курсанты обрушили на противника пулеметный и автоматный огонь. То тут, то там слышались разрывы ручных гранат.

В ходе очередной атаки противнику удалось снова потеснить обороняющихся; курсанты отступили в глубь лесной поляны, наспех отрывая окопы, соединяя их ходами сообщения. Фашисты укрепились на кромке леса.

Но вот последовала атака противника уже с другой стороны. Ее отбили сосредоточенным огнем. Костин в недоумении: почему фашисты не пытаются атаковать танками по шоссе? Видимо, не хотят рисковать? А ведь сейчас их нечем было бы задержать. Не осталось у защитников укрепрайона ни орудий, ни гранат!

Тут курсанты представили полковнику незнакомого красноармейца-пехотинца. Он был ранен, с трудом держался на ногах.

— Товарищ полковник, нас было семеро… Вот пробился один… Получите пакет из штаба армии…

Костин вскрыл конверт. Строки перед глазами расплывались: «…вывести подразделения артиллерийского училища из боя в Подольск и произвести выпуск…»

Поступившее из штаба 43-й армии распоряжение было слишком запоздалым: очень поредели в боях подразделения артучилища. Но приказ есть приказ, и его следовало без промедления выполнять.

— Без тщательной разведки мы из окружения не выйдем, — ответил Костин на нетерпеливые вопросы сослуживцев. — Ведь фашисты всюду устраивают засады, ловушки. В первую очередь надо организовать вывод раненых, выделить охрану.

— Это я возьму на себя! — сказал Суходолов.

— Второе, — продолжал Костин. — Копелеву организовать три отдельные группы курсантов с автоматами и гранатами для разведки путей выхода из окружения. Командиром первой группы назначаю лейтенанта Никольского. Ваше направление — вдоль шоссе. Командиром второй — лейтенанта Деремяна — в направлении на северо-восток. Гиммельфарб идет командиром центральной группы — на деревню Рылово, а далее на северную окраину Малоярославца…

— Товарищ полковник, — послышались взволнованные голоса его помощников. — В километре к югу фашисты пытаются атаковать наш взвод…

— Пусть держатся! Будем отходить, когда стемнеет!

Теперь задача состояла в том, чтобы продержаться здесь до темноты.

— Копелеву организовать два взвода с пулеметами для прикрытия группы с тыла и с флангов. Всем курсантам разъяснить: без команды не стрелять и не бросать гранаты.

Но обстановка складывалась не так, как рассчитывали. До сумерек оставалось еще часа два, а враг нажимал отовсюду. Число раненых увеличивалось. От опушки пришлось отойти в глубь леса.

Последняя решительно отбитая атака фашистов, видимо, обескуражила их. Обложив нашу оборону со всех сторон, они перешли к минометному обстрелу. В воздухе непрерывно кружил самолет и корректировал огонь.

Вскоре возвратился со своей группой Гиммельфарб и доложил:

— Дорогу через лес нашли, но на обратном пути фашисты нас обстреляли, одного курсанта ранили. Здесь в нашем тылу расположилась какая-то часть — до трех сотен фашистов.

Вскоре прибыл Никольский, разведывавший направление вдоль шоссе, и сообщил, что и там обнаружена вражеская часть, солдаты окапываются и устанавливают легкие минометы.

Третья группа разведчиков тоже принесла невеселые вести. По всей вероятности, фашисты торопятся до темноты окружить наше расположение, покончить с курсантскими подразделениями.

— Дальше ждать нельзя, — решает Костин. — Еще полчаса — и будет трудно пробиться к своим.

Он приказал подтянуть взвод, назначенный для прикрытия раненых, к его землянке, а всем другим приготовиться к атаке.

Полковник то и дело поглядывал на солнце и на часы и с тревогой отмечал, что очень медленно тянется время. До захода солнца оставался еще целый час…

Все боевые группы изготовились к прорыву вражеского кольца, ждали только сигнала.

— Товарищ полковник, — сказал вполголоса батальонный комиссар Томилин, — минометный обстрел затихает. Что это значит?

Костин прислушался и ответил:

— Фашисты боятся поразить своих…

И как бы в подтверждение его слов от шоссе с тыла появились цепи фашистов — не менее двух рот.

Подошло время действовать.

— Вперед! За Москву!

Неудержимой лавиной курсанты с криком «Ура!» бросились навстречу гитлеровцам, огнем из пулеметов и автоматов обратили их в бегство. Тут неожиданно из воронки поднялся здоровенный верзила с флагом в руке. Хлестнули по нему автоматной очередью. С головы фашиста слетела каска, и он, как подкошенный, взмахнув руками, свалился в ту же воронку.

Отойдя километра на четыре от рубежа, курсанты разобрались по ранее составленному расчету и, выставив охранение, двинулись в направлении деревни Рылово.

Вскоре вышли к новому КП пехотного училища. Генерал-майор Смирнов, прочитав распоряжение командующего 43-й армией, попросил Костина доложить по команде, что пехотное училище также выполнило свои задачи, а силы на исходе…

Наметив маршруты движения и выслав разведку, курсантская колонна двинулась по лесным дорогам на Малоярославец. До рассвета оставалось не более трех часов. Надо было быстрее пройти через расположение противника.

Не менее часа полковник инструктировал курсантов о порядке движения ночными дорогами, где возможны засады. Требовалась самая строжайшая дисциплина. Никто не смел без команды открывать огонь. Костин сообщил при этом, что по вине отдельных недисциплинированных бойцов гибли сотни и тысячи выходивших в начале войны из окружения красноармейцев.

Перед выходом к опушке леса появился Гиммельфарб и взволнованным голосом доложил Костину, что на поле расположились танки, их пушки направлены в сторону леса. Танки можно обойти только слева, на близком расстоянии. А дальше и левее расположилась еще одна часть противника.

Что предпринять? Увести колонну из двухсот человек в глубь леса и попытаться найти другую дорогу? Но где гарантия успеха? Костин подал команду «Вперед» и сам занял место в голове колонны. Суходолов и Копелев задержались, чтобы разъяснить курсантам, как следует соблюдать тишину.

Возле дороги в поле расположилось десятка два танков. Курсанты проходили рядом с ними. Вражеские танкисты, вероятно, спали, даже не выставив охранения. Проходя рядом с танком, Костин подумал: «А что, если кто-нибудь из курсантов забудет про осторожность и швырнет в него гранату?» И тут же он услышал шепот: «Не смей! Погубишь всех!..» Костин остановился как вкопанный. К счастью, многие командиры чересчур горячих курсантов не выпускали из поля зрения, сдерживали.

Утром подходили к Малоярославцу. Встретили красноармейца на коне, который сказал: «В Ярославце наших частей нет, а дивизия окапывается за рекой Мочей». Чувство облегчения охватило всех. Вот они рядом, наши войска. Решили сделать привал в кустарнике на склоне бугра. Справа как на ладони был виден город с пустыми улицами. Внизу небольшая река поблескивала на солнце льдом.

Настроение у всех было приподнятое. Даже раненые, несколько суток не менявшие бинтов, и те приободрились. Появился Гиммельфарб и возбужденно доложил:

— Товарищ полковник! Направо от нас из леса выходит колонна фашистов! Направляется в город!

— Их не больше батальона! Вот бы ударить!

Там и тут слышалось лязганье затворов автоматов, винтовок.

Появились майор Копелев, лейтенант Никольский и другие командиры.

— Товарищ полковник! Давайте ударим в последний раз, по-курсантски!

— Приготовиться к атаке! — скомандовал Костин. — Без сигнала не стрелять! — еще раз предупредил полковник.

На опушке леса показались цепи фашистов. Двигались одна за другой, словно на параде. Офицеры впереди. Это, очевидно, была какая-то новая часть, прибывшая из тыла. Не хватало только оркестра. Костин уже прикидывал, что цепи будут проходить своим флангом, примерно в километре отсюда.

Огляделся и вдруг увидел выползавшие из леса справа и сзади, всего в полукилометре, вражеские танки.

Многие курсанты уже высматривали для себя цели, и поданную команду могли понять неправильно, броситься в атаку. Полковник Костин поднялся во весь рост и стал руками показывать в сторону танков. Внимание бойцов приковал вначале шум моторов, затем они увидели и сами танки. Так удалось предотвратить катастрофу.

Танки, стреляя по противоположному берегу реки, обогнали свою пехоту и приблизились к городу.

Лейтенант Никольский сообщил, что справа к реке движется вражеская пехота.

Выход был один: быстро преодолеть реку, берега которой густо поросли кустарником. Разведчики ринулись в воду. После недолгих поисков они обнаружили брод до полутора метров глубиной. Полковник приказал всем раздеться и с оружием над головой начал переправу. Лед был не толстый и, раздвигая его руками, курсанты один за другим выходили на противоположный берег в расположение занявших оборону войск.

 

МНОГО ЛЕТ СПУСТЯ

Мало осталось курсантов подольских училищ, героически защищавших Москву в трудные октябрьские дни 1941 года.

Многие эпизоды этого подвига остаются еще нераскрытыми. И каждая встреча автора этих строк, Ивана Семеновича Стрельбицкого, с участниками боев на ильинском рубеже — это новая страница…

Даже через толщу лет, прошедших после окончания войны, чувствовалось ее горячее дыхание. Это можно было заметить и на лицах, и в интонации голоса участников боев на ильинском рубеже. Особенно обращал на себя внимание Александр Иванович Оношко — бывший курсант Подольского пехотного училища. Взгляд его больших, выразительных глаз был взволнованным, лицо нервно подергивалось.

Направляемся к рубежу обороны. Миновав мост через речку Выпрейку у села Ильинское, мы оказались возле пулеметного железобетонного дота. На нем еще сохранились следы вражеских снарядов и бомб. Слушаем взволнованный рассказ Оношко.

— Я родился в двадцатом, в бронепоезде на Туркестанском фронте. Командиром и комиссаром поезда был отец. Мать служила там же медицинской сестрой. Рос я среди военных и еще мальчишкой мечтал стать военным. — Он на минуту остановился и снова продолжал: — В начале войны нас, нескольких бойцов, окончивших полковую школу, направили в Подольское пехотное училище. Пятого октября сорок первого с пулеметной установкой мы выехали на фронт. Нас привели к этому бетонному доту и объявили: «Ваша боевая задача — не допустить фашистов к мосту и прикрывать своим огнем расположенный слева орудийный дот».

Оношко осмотрелся по сторонам, как бы уточняя местность, затем быстро поднялся на боевое покрытие дота.

— Тогда здесь было открытое поле. Лес, который шумит сейчас, вырос позднее. Взяв с собой несколько коробок с патронами, мы разместились в доте, установили пулемет «максим». Дот был замаскирован под стог сена. Я был командиром пулеметного отделения, в расчете — пять курсантов, из них четверо из Коми АССР. Вскоре начались ежедневные бомбардировки. Тогда мы не догадывались, что вражеские летчики стремились сорвать маскировку и тем самым обнаружить железобетонные огневые точки. Вдруг мы увидели, как прямым попаданием бомбы разметало сарай над орудийным дотом. Во все стороны разлетались комья земли, обломки досок, и обнажились его светло-серые бетонные стены.

— А как же с артиллеристами? — спросил кто-то из ветеранов.

— Мы сразу же бросились к ним на помощь. К счастью, бомба не пробила метровую толщу боевого покрытия, по пушкарям досталось: амбразура дота была широкой, и осколки залетели в каземат, ранив двух курсантов. Кстати, и нам доставалось. Броневой заслонки на амбразуре тоже не было. Залетали осколки, проникала гарь. А налеты с каждым днем усиливались.

С ребятами из орудийного дота мы быстро подружились. Это были курсанты Подольского артиллерийского училища, комсомольцы. Душа радовалась, глядя, как они били фашистские танки перед мостом. Мы тоже не терялись и пулеметным огнем пришивали вражескую пехоту к земле! — Оношко размахивал руками, глаза его горели. Он снова переживал радость боевых успехов.

— Когда гитлеровцы убедились, что в лоб нас не возьмешь, они перешли к ночным действиям, стали засылать к нам диверсантов. Ночью то справа, то слева слышались автоматные очереди, взрывы ручных гранат. А утром нам сообщили, что гитлеровцам удалось пробраться к одному из наших дотов и забросать гарнизон ручными гранатами.

Артиллеристов в орудийном доте было больше, чем нас, — десять курсантов и два командира. Особенно запомнился лейтенант, кавказец. Это был настоящий герой. Он не мог усидеть на месте и все придумывал, как бы больше уничтожить фашистов. Жаль, фамилию его забыл!

— А если я покажу вам фотографии артиллеристов — узнаете?

— Да, конечно!

Среди десяти фотографий Оношко сразу указал на карточку лейтенанта Деремяна и радостно воскликнул: «Вот, вот он!» И продолжал свой рассказ:

— Как-то под вечер пришел к нам лейтенант Деремян и говорит:

— Пехоты у нас осталось мало. Давайте на ночь устроим засаду у самой речки. Фашисты хотят забросать наши доты гранатами, а мы перехватим их.

Лейтенант мне нравился, и я согласился. Оставил за себя одного бойца, а сам с ручным пулеметом поступил в его распоряжение. С наступлением темноты мы укрылись в кустарнике у самой речки. Холодно, зуб на зуб не попадает. Ждали долго. Но вот послышался шорох, показались силуэты ползущих фашистов. Много ли их? — мелькнула мысль. А лейтенант шепчет: «Не стрелять, пока не переправятся через речку. Нам их автоматы нужны!»

Как так не стрелять? Он почувствовал мое нетерпение и снова шепчет: «Спокойно, дарагой, шашлык будет первый сорт!» Его шутка меня успокоила.

Без шума гитлеровцы переправились на наш берег. «Ползут прямо на нас, видимо, наш дот их интересует», — подумал я. Гитлеровец улегся в одном шаге от меня. Слышно его прерывистое дыхание, вот он отвинчивает пробку на фляге и, стуча зубами, жадно пьет. «Пора!» — думаю, делая движение, но лейтенант молча сжимает мой локоть. Лежу не дышу, кажется, сердце разорвется, ведь сейчас немец перестанет пить и услышит мое дыхание. Не помню, по команде или так мы открыли огонь из пулеметов в упор. Что произошло — трудно передать! Даже сейчас волнуюсь, когда вспоминаю: ни один из них и выстрела не сделал. Кто уцелел, сразу плюхнулся в воду.

— Ну а много автоматов вы добыли тогда? — спросил кто-то Александра Ивановича.

— Тогда ночью? Ни одного…

— Как же так?

— Левее взорванного моста вновь прибывшая рота еще с вечера заняла окопы, и мы не успели с бойцами договориться. Пехотинцы, услышав стрельбу, застрочили из пулеметов в нашу сторону. К своим дотам мы добрались, можно сказать, чудом. Перед рассветом поползли к речке, собрали десятка полтора автоматов, взяли у убитых обоймы с патронами.

Бойцы нашего дота хорошо выполняли свою задачу, и артиллеристы не раз благодарили нас за точность огня. Но вот наступили тяжелые бои. Мы отказывали себе в воде, берегли ее для «максима», опасались, как бы от перегрева не разорвало кожух ствола. Кипела вода, а когда фашисты приближались к реке, пулемет снова и снова преграждал им путь. Я вел огонь, а остальные бойцы набивали ленты патронами.

На пятый день мы увидели, что к нам приближается группа «юнкерсов» — семнадцать самолетов. В результате бомбежки наш дот замолк. Пришел я в сознание спустя двое суток в подольском госпитале. Мои товарищи погибли.

После выздоровления курсант Оношко получил звание младшего лейтенанта и приказ об отправке на фронт. Командуя стрелковой ротой, он был снова тяжело ранен. Встал на ноги офицер, и ему предложили должность в запасном полку, вдали от фронта, но Оношко не согласился.

В октябре 1943 года старший лейтенант Оношко прибыл в ровенские леса. Здесь орудовали бандеровцы. Вначале все благоприятствовало Оношко, и он со своим отрядом одержал несколько побед над противником. Но нашелся предатель, небольшой отряд советских патриотов был схвачен бандитами. Первой жертвой стала девушка — комсомолка, радистка. Но она не выдала врагам тайны. Может быть, ее стойкость придала твердость и силу духа советским бойцам в тяжкие минуты испытаний. Никто из них не просил пощады.

Последним подтащили к могиле Оношко. От него потребовали стать на колени спиной к бандитам. Обессиленный, он истекал кровью, но не склонил головы перед врагами, не стал на колени. Он встретил смерть стоя…

Очнулся Оношко ночью с двумя пулевыми ранениями. Окликнул своих, никто не отозвался. Все восемнадцать разведчиков погибли от рук бандитов. Лейтенант с трудом выбрался из ямы и пополз. Всю ночь, окровавленный, медленно передвигался он, временами впадая в беспамятство. Бил озноб. Ему казалось, что он замерзает. Не помнил Оношко, как подобрали его свои люди, был без сознания. А потом, словно через мутную пелену, он вдруг услышал приглушенные голоса:

— Ну и счастливый парень! Сразу видно, что ушел из-под расстрела.

— А сегодня ночью он будет в Москве!

Оношко очнулся окончательно: «Как в Москве?.. Кто вы такие?»

— Мы — советские люди. Нашли тебя случайно, вот здесь на тропе. А насчет Москвы, придем на место — узнаешь.

К полудню они бережно принесли его в свое расположение. Тщательно замаскированный на поляне стоял транспортный самолет.

В сумерки Оношко погрузили в самолет, а через несколько часов он был уже на операционном столе. Организм у него оказался крепкий. Через полгода он вышел из госпиталя и снова попросил направить его на трудное дело…

Кто он, этот офицер? За какие подвиги ветераны войны отдают в Ярославле почести курскому гражданину, а пионеры приносят цветы и клянутся быть достойными Ивана Докукина?

В Ярославском краеведческом музее-заповеднике есть уголок, посвященный разведчикам-докукинцам, сообщил подольским ветеранам полковник запаса В. И. Малков.

В центре уголка — бронзовый бюст и фотографии командира разведроты Ивана Докукина. Он изображен в маскировочном халате, в шапке-ушанке, на груди автомат, в руке бинокль, за поясом противотанковая граната. Серьезные, умные глаза. Внизу на фотографии надпись, сделанная им самим в сорок пятом году: «Достоин жизни тот, кто борется за жизнь и не достоин ее тот, кто боится борьбы».

Еще одна фотография. Офицер в гимнастерке, туго перетянутой ремнем, фуражка надвинута на лоб. Это фуражка курсанта Подольского пехотного училища, с ней лейтенант Докукин не расставался даже на фронте, берег ее как талисман. Рука сжимает приклад автомата. И опять надпись: «Жизнь моя — жизнь народа. Родине — вечная свобода».

Здесь же рядом с фотографией Докукина — портреты разведчиков: командиры взводов — украинец лейтенант Яков Шевченко и чуваш Петр Васильев; веселый, вовсе мальчишка — боец Михаил Голубев. Это о нем писала газета: «Рота залегла под пулеметным огнем, и тогда Михаил Голубев подполз с правого фланга по косогору к амбразуре дзота и за ствол выдернул пулемет из рук гитлеровца. Затем, забросав дзот гранатами, лейтенант Докукин, старший сержант Борисов и красноармеец Голубев ворвались внутрь и захватили „языка“».

У старшего сержанта Борисова строгое волевое лицо. Вот друг Голубева — Михаил Круглов. Здесь же ярославец Владимир Чистяков, Дмитрий Ершов из села Брейтова. Суровое, умное, как будто высеченное из гранита лицо пулеметчика Алеши Сотскова. Это он прикрывал отход групп захвата, а когда было необходимо, вызывал огонь на себя.

В каждом портрете разведчика есть что-то общее с командиром: это и внутренняя сила, и душевная чистота, и твердость характера. Они, как бы вглядываясь в будущее, хотят разгадать: «А каким ты будешь, наш преемник, за счастье которого отдано столько жизней?»

Отец лейтенанта Докукина Афанасий Андреевич служил на броненосце «Потемкин». В 1905 году моряки перешли на сторону революции и под красным флагом привели свой броненосец в Одессу. За докукинцами на всю жизнь установилось прозвище «Матросовы». Спросят в селе: «Вам кого? Докукиных? — А! Матросовых!»

Окончив школу, Ваня Докукин поступил в Подольское пехотное училище. Боевое крещение принял под Москвой, на ильинском рубеже. А затем с группой лейтенантов — выпускников училища Докукин был направлен в Ярославскую коммунистическую 234-ю дивизию командиром отдельной 225-й моторазведывательной роты.

В первых боях на Калининском фронте бойцы роты Докукина уничтожили из засады штабную автомашину противника, захватив важные документы. Вскоре разведчики берут своих первых «языков». Затем, получив задание, идут в рейд по тылам врага. Подрывают мосты на железной и шоссейной дорогах, склады с боеприпасами.

В одном из вражеских складов лейтенант Докукин обнаружил ящики с патронами.

— Нам везет! — сказал он своему помощнику, указывая на патроны. — Они нам будут очень кстати для трофейных автоматов. Подготовьте десяток ящиков. Возьмем с собой.

— А кто же их понесет?

— Рабочая сила есть, — улыбнулся Докукин, — нести ящики заставим пленных! Дайте каждому по два ящика, обеспечьте веревками, чтобы могли нести через плечо.

И как же пригодились потом эти патроны!

Дивизия, отрезанная от основных коммуникаций, вела тяжелые бои. До сих пор о них вспоминают ветераны.

Лейтенант Докукин получил задание пробраться в тыл противника и разгромить его гарнизон в одной из деревень.

Саперы заминировали перекресток дорог. Оставив в засаде часть сил, Докукин повел роту на деревню, где расположился противник. Пытаясь уйти от огня, гитлеровцы отступали к перекрестку дорог. На рассвете там прогремели взрывы. На воздух взлетали танки и автомашины с немецкими захватчиками.

Новое важное задание. Докукин тщательно готовился к проведению операции: изучал оборону противника, регламент жизни его гарнизона. Возглавив группу захвата, офицер ночью, обойдя опорный пункт оврагами, снял часовых и прошел по селу в белом маскхалате, засекая огневые точки. Разведчики взорвали здание немецкого штаба и, захватив «языка», исчезли.

Много замечательных боевых дел совершили разведчики во главе со своим отважным командиром.

Подразделение готовилось к выступлению. Воины давно ждали этого часа. Но не суждено было майору Докукину возглавить бойцов. В один из дней 1943 года он был тяжело ранен.

На занесенной снегом железнодорожной станции стоял одинокий состав. Здесь разведчики простились со своим командиром. Его образ каждый солдат уносил в своем сердце.

Опираясь на палку, подошел подтянутый сухощавый майор с Золотой Звездой Героя Советского Союза.

— Товарищ генерал-лейтенант, бывший курсант Подольского артиллерийского училища Дмитрий Трофимович Иванов, — четко доложил он. — А сейчас старший инженер орехово-зуевского завода «Респиратор».

Трудно было узнать в нем того, семнадцатилетнего, ловкого и порывистого в движениях курсанта. А его бывшие товарищи, ныне ветераны войны Мусерадзе, Пилац и Бутурлов, едва не задушили бывшего курсанта в своих объятиях.

— Это ведь вы, именно вы, Митя Иванов, сообщили, что курсанты между собой называют взводного лейтенанта Мусерадзе «Бусол нол-нол!».

— Так точно! — улыбаясь, подтвердил Мусерадзе. — Такую команду я подавал на занятиях с буссолью.

Все рассмеялись. Громче всех смеялся Мусерадзе.

Мы начали обход участка. Несмотря на протез, Иванов шагал уверенно, твердо, поспевал за Мусерадзе и Ремезовым. Они довольно быстро нашли свой участок.

Все остановились возле развалин дота, гарнизоном которого в то время командовал Мусерадзе, а пулеметчиком был Дмитрий Иванов.

— Вон там впереди, — указал рукой Дмитрий Трофимович, — проходил противотанковый ров. Помню, получил ручной пулемет. Моей обязанностью было охранять подступы к доту. Больше всего запомнился бой 15 октября. Фашисты, чтобы сломить нас, кружным путем направили к нам в тыл колонну танков, бронетранспортеров и грузовиков с автоматчиками. — Как бы проверяя себя, Дмитрий Трофимович умолк и через минуту снова продолжил рассказ. — Ведя бой, мы все посматривали в сторону Малоярославца, откуда ожидали подхода подкрепления. Но вот послышался гул моторов. Наблюдатели доложили, что с тыла, прямо по шоссе, приближается колонна танков, бронетранспортеров. Я заметил на переднем танке большой красный флаг и учуял в этом что-то подозрительное. Не могут быть эти танки нашими. Наши не ездят с такими огромными флагами, — подумал я и тут же крикнул: «Фашисты!» Мусерадзе подал команду «К бою». Сначала было трудно разобрать, но вскоре мы различили кресты на бортах танков. Мусерадзе и Белов скомандовали: «Бронебойным, огонь!»

Наводчик поймал в прицел головной танк с заданным упреждением. Выстрел! И танк вспыхнул. Но с наводчиком произошло что-то неладное: он присел на землю, закрыл руками глаза, по лицу текла кровь. Оказывается, он не рассчитал отката, и прицелом повредило ему глаз. Секундная заминка. За наводчика встал другой курсант, и стрельба продолжалась. Вижу, как башни вражеских танков поворачиваются орудиями в сторону нашего дота. Тут, как назло, три снаряда прошли мимо танка. Наконец четвертый попал, и бронированная машина загорелась.

Слева вело огонь орудие Юры Добрынина. Оно поразило еще один танк. Включились в бой и те орудия, которые стояли на позициях возле шоссе, и в том числе пушки капитана Прокопова. Один за другим загораются танки, но фашистская пехота изготовилась к бою и ринулась на наши позиции. Этого словно ждали пулеметчики, и вскоре гитлеровцы под ожесточенным огнем поползли с поля боя. Но не таковы курсанты, чтобы не воспользоваться выгодным моментом: они поднялись в решительную контратаку…

Через две недели после этого боя, уже в Куйбышеве, был произведен в училище досрочный выпуск. Тем курсантам, которые отличились в боях, присвоили звание лейтенанта. В их числе оказался и Дмитрий Трофимович Иванов.

— В сорок втором мне не повезло, — говорит Иванов. — Был ранен. Но в сорок третьем был снова на фронте — стал командиром отдельного противотанкового дивизиона. Участвовал в освобождении Белоруссии, Польши. Особенно запомнились бои на Висле…

Однажды командир дивизии крепко отчитал меня за то, что сам берусь за наводку. Он правильно указывал — артиллерийский командир должен управлять дивизионом. Однако в бою бывали такие обстоятельства, когда приходилось вставать за орудие и стрелять. В то время дивизия, прорвав оборону противника, наступала. Орудия, как и полагается, следовали в боевых порядках пехоты, их продвигали на руках. И вдруг противник, собрав силы, контратаковал нас. Пехотинцы залегли. Пушки остановились в мелком кустарнике. Ни ровиков, пи окопов. Кругом свистят пули. А тут еще на бреющем полете проносятся вражеские истребители и строчат из пулеметов по нашим пушкам. Расчеты тоже залегли. Во фланг нашей пехоте выходят два бронетранспортера и открывают огонь из пулеметов. Я подбежал к ближайшему орудию, дослал в патронник снаряд и выстрелил, да так удачно, что бронетранспортер сразу же загорелся. Потом нагнулся за другим снарядом, но тут меня ослепило и отбросило в сторону. Оказалось, из-за бронетранспортеров вышел легкий танк и, обнаружив наше орудие, выстрелил по нему. Снаряд разбил левое колесо пушки. Но расчет соседнего орудия не растерялся, уничтожил все три вражеские машины. Меня в тот раз контузило. Командир дивизии снова отчитал, но представил к ордену Красного Знамени.

— А Золотую Звезду где заслужили? — спросил кто- то из ветеранов.

— В сорок четвертом, — начал Иванов, — под ударами войск Первого Белорусского фронта фашисты отходили к Висле. Стрелковая дивизия, в составе которой находился и наш отдельный противотанковый дивизион, преследовала врага. Легко сказать, преследовала, когда гитлеровцы уничтожали все переправы, минировали дороги. Командир дивизии создал передовой отряд, в состав которого включили и противотанковый дивизион. Задача состояла в том, чтобы вырваться вперед, выйти к берегу Вислы и закрепиться там до подхода основных сил дивизии.

К исходу дня, пройдя с боями до 120 километров, отряд вышел к Висле в районе села Застув Полянувски, южнее города Казимеж. Все бойцы — пехотинцы, артиллеристы и танкисты понимали, что им придется преодолевать эту широкую реку, на противоположном берегу которой противник создал прочную оборону. Командир дивизии усилил передовой отряд стрелковым подразделением, и с рассветом начали форсирование Вислы «на подручных средствах». В ход пошли лодки, самодельные плоты. Дивизион поддерживал высадку своим огнем и, как позлее рассказывали стрелки, очень удачно. Но надо было торопиться переправлять на противоположный берег орудия, иначе противник своими танками сомнет пехоту. Вместе с первыми пушками переправился и командир дивизиона.

Вовремя подоспели наши орудия. Когда появились вражеские танки, их встретили сосредоточенным огнем. Несколько раз гитлеровцы бросались в контратаки, но откатывались назад, неся большие потери. Наступила пауза. Мы понимали, что затишье будет коротким, и приступили к отрывке орудийных окопов и щелей для номеров. Свежевыброшенную землю надо было немедленно маскировать. Для маскировки использовали снопы недавно скошенного хлеба. Вражескую авиацию долго ждать не пришлось. Началась бомбежка, и снова я вспомнил Ильинское. Когда загорелась маскировка на орудиях и снарядных ящиках, артиллеристы бросились прочь. Тут припомнился подвиг моего однофамильца Николая Михайловича Иванова, который, спасая снаряды, бросился в горящий автомобиль. Раздумывать было некогда. За мной поспешили все пушкари.

Пламя обжигало лицо и руки, но нам удалось растащить снопы в стороны. Снова пошли в атаку вражеские танки. И снова они попали под наш губительный огонь…

Среди ветеранов находился и командир 3-го батальона Подольского пехотного училища, участник боев на ильинском рубеже, ныне полковник запаса Григорий Афанасьевич Бабаков.

— Удалось ли разыскать свои позиции? — спрашивают его.

— Конечно! — возбужденно ответил он. — Сохранились остатки блиндажей и дотов, полузасыпанные траншеи.

Многие боевые события ожили в его рассказе…

— Командир взвода нашей разведки лейтенант Докукин доложил, что перед фронтом нашей обороны в лесу сосредоточено до двух батальонов вражеской пехоты и десять танков. Мне стало ясно — противник готовит новый удар. Прорвав оборону нашего батальона, гитлеровцы получили бы возможность ближайшим путем выйти через деревню Зайцево в тыл боевой группе курсантов. В сведениях, которые доложил воспитанник Подольского пехотного училища, никто не сомневался, мы хорошо знали этого офицера.

Утром противник открыл артиллерийский и минометный огонь по всему району обороны 3-го батальона. Его авиация наносила бомбовые удары по противотанковому рву. И вот гитлеровцы перешли в атаку. Пять танков, преодолев ров, вместе с пехотой медленно продвигались к деревне Большая Шубинка, тесня курсантов. Бой длился до вечера и носил ожесточенный характер. Устоять перед численно превосходящим противником, ураганной силой его артиллерийского и минометного огня, танков и авиации мы не смогли. Фашистам удалось вклиниться в нашу оборону на глубину до пятисот метров и овладеть деревней Большая Шубинка.

Батальон не имел достаточной артиллерийской поддержки, мы надеялись лишь на стойкость и мужество курсантов. Приказал командирам рот готовить личный состав к атаке, назначенной на полночь.

Командиры рот в 23 часа доложили о готовности к атаке. Захватив деревню, гитлеровцы подожгли ночью на ее окраине ряд построек, и при свете пламени мы видели, как они резали поросят, кур, готовя ужин. Все это они делали под прикрытием охранения, которое выставили по окраинам деревни.

Цепи наших рот приблизились к домам на бросок гранаты. И по сигналу курсанты с криком «Ура!» бросились в решительную атаку. Это была у них первая ночная атака. Курсанты забросали гранатами крайние дома, где находились вражеские солдаты, приготовившиеся к ужину. Гитлеровские вояки, побросав оружие, в панике бежали. Наши воины, воодушевленные успехом атаки, начали преследовать противника. К трем часам ночи положение на переднем крае было восстановлено. Приготовленный фашистами ужин пришелся по вкусу курсантам, которые весь день ничего не ели. Пять танков противника, расположенных на восточной окраине деревни, были сожжены бойцами старшины Китаева. Затем мы занялись восстановлением траншей.

Было ясно, что фашистское командование не смирится с потерей деревни и постарается отбросить нас, выйти в тыл нашей боевой группе. Поэтому мы организовали разведку перед передним краем обороны.

На рассвете начался артиллерийский и минометный обстрел нашего расположения. Огонь вели до двух артполков. Фашистская авиация бомбила передний край. Почти полностью разрушив противотанковый ров и большинство дзотов, значительную часть первой и второй траншей, минные и проволочные заграждения, гитлеровцы атаковали наши позиции. Курсанты под командованием старшины Китаева отбили три атаки врага. Решающую роль сыграл артиллерийский и пулеметный огонь из района обороны 9-й роты. Противник, овладев второй траншеей, вклинился в оборону на глубину до трехсот пятидесяти метров и подставил сбой левый фланг под огонь. Наша батарея уничтожила пять фашистских танков и этим ослабила натиск врага.

Курсанты самоотверженно отстаивали каждую позицию. Однако остановить противника не удалось. Подразделения были отведены в третью траншею, проходившую по опушке леса восточнее деревни Большая Шубинка. 9-я рота частью своих сил удерживала основные позиции.

Но к исходу дня гитлеровцы полностью овладели районом обороны 11-й роты, первой и второй траншеями и деревней Большая Шубинка. Однако овладеть районом обороны батальона и выйти в тыл им не удалось. Хорошо развитая система ходов сообщения и траншей позволяла нам маневрировать, укрываться от огня.

Подлинный героизм проявили курсанты взвода лейтенанта Тимофеева. Занимая оборону в деревне Малая Шубинка, они отбивали все атаки противника. 14 октября к концу дня взвод оказался во вражеском кольце, но и в таких условиях не давал фашистам передышек. В ночь на 15 октября курсанты прорвали кольцо и соединились со своими. Правда, силы во взводе были уже на исходе: все оказались ранеными.

В полдень 15 октября лейтенант Докукин сообщил, что в деревню Зайцево минувшей ночью противник выбросил десант. Об обстановке, сложившейся на участке, было доложено генерал-майору В. А. Смирнову, его просили оказать помощь в восстановлении обороны, уничтожении вклинившегося противника. Командир боевой группы выслал на участок 3-го батальона свой общевойсковой и противотанковый резервы в составе роты курсантов под командованием капитана Черныша и старшего политрука Курочкина. Пополнение прибыло до наступления рассвета. Группа резерва во взаимодействии с подразделениями батальона, при поддержке артиллеристов смелой атакой отбросила противника на участке 9-й роты. Почти весь район обороны роты был восстановлен. Фашисты при сильной огневой поддержке не раз предпринимали атаки, чтобы сбить нас с позиций.

9-я рота и группа резерва, понеся значительные потери, вынуждены были отойти к третьей траншее и закрепиться там.

Группы вражеских самолетов по 20–25 машин с малой высоты бомбили весь район обороны. Часами не умолкал гром артиллерийской канонады и вой авиабомб. Все поле было изрыто воронками. Столбы пыли и дыма поднимались вверх. Это был настоящий ад.

И выдержать его могли только советские воины. В этом бою пали смертью храбрых капитан Черныш и старший политрук Курочкин.

Обстановка с каждым днем обострялась. 15 октября 3-й батальон совместно с резервом командира боевой группы отразил семь яростных атак противника.

С утра 16 октября небо было затянуто облаками, шел снег. Стояла тишина, лишь отдельные выстрелы предвещали новые бои. Во второй половине дня противник усилил натиск, намереваясь прорвать нашу оборону и выйти во фланг Ильинскому опорному пункту, но все атаки были отбиты. Однако нам с каждым днем все тяжелее было отражать эти атаки. На переднем крае обороны одни доты были разрушены, другие же сооружения и опорные пункты настолько ослаблены, что уже не могли активно сопротивляться, как это было пять дней назад. Курсантские гарнизоны, проявляя взаимную выручку, кинжальным и фланговым огнем наносили врагу большой урон. Раненные в боях курсанты были вывезены в Подольск. Помню, начальник боевого участка генерал Смирнов подошел к нам на опушке рощи и спросил:

— Как у вас дела?

— Оборону Большой Шубинки привели в порядок, но вот разведка принесла плохие вести: противник снова сосредоточил крупные силы…

— А вы проверили данные? — спросил генерал.

— Проверили, — отвечал я, — ведь сам Докукин подтверждает эти сообщения!

— Тогда это правильно, — промолвил генерал. — Докладывайте по порядку!

Я развернул немецкую карту, испещренную черным и красным карандашами.

— А карта откуда? — спросил генерал.

— Докукин принес час тому назад. И «языка» взял — обер-лейтенанта.

— Молодец Докукин, — похвалил генерал. И улыбнулся…

— Товарищ генерал, а как же было с загадочной тяжелой батареей? Помните, которая продолжала стрелять, даже когда противник уже подошел к командному пункту, — взволнованно спросил один из участников встречи, бывший курсант Саша Ремезов.

— Возможно, сегодня мы выясним, — ответил генерал. — Приехал бывший командир взвода этой батареи, и если ему удастся найти через три десятка лет свои орудийные окопы, то еще одна тайна будет раскрыта.

Не успел он досказать, как к группе подошел Онуфриев.

— Василий Иванович! Ветераны интересуются «загадочной батареей»…

— Как же, как же, окопы я нашел. Пойдемте на тот рубеж…

Василий Иванович быстро отыскал следы орудийных окопов, ровики для номеров с прогнившими бревнами.

— Вроде вчера это было, — начал он. — Не верится, что прошло столько лет, все так свежо в памяти. — Он замолчал, хмуря брови. — Да в то время ничего не было известно о тяжелой артиллерийской батарее, поддерживающей курсантов в самое трудное время. Кто же вел огонь?.. А было так… Но сначала не об этом.

…Было нам, комсомольцам-лейтенантам, по девятнадцать, когда тревожным летом сорок первого мы прибыли в Подольск. Там формировался тяжелый артполк, и мы получили назначение в третью батарею. Но здесь нас охватило разочарование и уныние. Вместо отличных, мощных орудий мы увидели пушки старого образца на массивных деревянных колесах. Музейные экспонаты! Больше одного выстрела в пять минут не сделаешь! Да и накатывать их надо каждый раз на свои места, и дальность стрельбы всего лишь 8 километров. Плохи были дела, плохи!

Мы мечтали вести огонь из современных орудий, а своих артиллеристов представляли кадровыми рабочими, призванными с передовых московских предприятий, которые хорошо знали технику. Однако в орудийных расчетах были люди самых различных, далеко не рабочих профессий.

Война, казавшаяся еще где-то далеко, приближалась к Москве. По Варшавскому шоссе тянулись в столицу беженцы из подмосковных деревень, везли раненых воинов.

И вот на станции Подольск выгружаются новые, самые современные орудия. Настроение изменилось. Мы ликовали. По-хозяйски подготовили орудия и все необходимое для боя артиллеристы, призванные из запаса.

Нашему дивизиону была поставлена задача задержать врага на дальних подступах к столице.

Почти трое суток передвигался на тракторах наш дивизион к Ильинскому. Бойцы учились на ходу. В первый день на огневой позиции оборудовали орудийные окопы, ровики, блиндажи, возвели прочные укрытия. Бои наступили быстро.

Батарея вела огонь по противнику, поддерживая действия курсантов. Телефонисты и разведчики батареи докладывали о решительных контратаках воинов- комсомольцев. Противник нажимал. Но курсанты, хорошо понимая сложность обстановки, отвечали усиленным огнем. «Умрем, но не пропустим врага!» — так думал каждый воин.

Связь была повреждена, и линию восстановить не удалось. Раненый связист с трудом добрался до батареи, чтобы передать приказ командира дивизиона: «В случае выхода из строя связи батарее самостоятельно вести огонь по шести ранее пристрелянным участкам скопления противника».

Вражеские автоматчики много раз пытались прорваться к орудиям, но получали отпор.

Перед последним боем на батарее осталось всего лишь пятнадцать бойцов и по десять снарядов на орудие. В полдень над лесом появились «юнкерсы». Они начали забрасывать бомбами огневую позицию батареи. Грохот разрывов. Пушечно-пулеметная стрельба. Едкий дым. Нечем дышать! Когда последний самолет отбомбился, стало удивительно тихо. Командир батареи тяжело поднялся из полузасыпанного землей окопа и увидел одно из орудий искореженным, а в трех метрах от себя группу фашистов. «Юнкер, сдавайсь!» — завопили они истошными голосами. Эти голоса и вывели командира из оцепенения.

— Вперед, за мной! — скомандовал он. За командиром батареи поднялось несколько воинов.

А потом целую неделю батарея воевала в окружении…

— Ну теперь-то, Василий Иванович, вы назовете командира? — спросили Онуфриева.

— Он перед вами, — смущенно ответил Василий Иванович.

— А почему же батарея не ушла на новое направление — под Боровск, как приказывал командир полка?

— Такого приказания я не получал. Посыльный по пути на нашу батарею погиб. Я же считал, что мое место — на курсантском рубеже.

— Окончив московскую артиллерийскую спецшколу, я с группой ребят десятого июня сорок первого года прибыл в Подольское артучилище, — говорит Геннадий Позняк.

5 октября по тревоге мы всем училищем выехали на фронт, на ходу формируясь в боевые подразделения. Меня назначили во взвод разведки лейтенанта Маловатова — помощником командира. Бои были горячие, и нам приходилось помимо ведения разведки вместе с другими подразделениями училища участвовать в боях.

На всю жизнь запомнился бой 10 октября. Впереди Ильинского, левее Варшавского шоссе, два наших орудия вступили в схватку с танками и пехотой противника.

Расчеты наших орудий отбили уже несколько атак: три фашистских танка замерли вблизи огневых позиций. Но вскоре одно орудие замолчало. От прямого попадания снаряда весь расчет погиб. Замолчало и второе орудие. Мы устремились к артиллеристам. Противник открыл бешеный автоматный и пулеметный огонь. Прижав гитлеровцев своим огнем к земле, мы упорно, шаг за шагом продвигались к огневым позициям. Нам уже было видно, что у второй пушки действует только один курсант. До него оставалось пройти метров двести, как снова двинулись танки.

Фашисты, видимо, полагали, что орудийный расчет подавлен, и весь огонь сосредоточили на нас, стремясь проложить дорогу своей пехоте. Но неожиданно орудие вновь открыло огонь. Три выстрела — и два танка остановились, задымили. Тут наводчик, обессиленный, упал на станину. Третий танк надвигался на пушку. Казалось, еще мгновение — и танк раздавит ее. Но здесь произошло неожиданное. Наводчик поднялся, дослал снаряд, надавил на спуск. Выстрел был сделан в упор. Танк какое-то мгновение полз вперед, навалился на орудие и взорвался. Оставшиеся танки повернули назад. Больше в этот день фашисты не решались предпринимать атаки.

Мы так и не узнали имени героя курсанта…

Особенно памятны последние бои на ильинском рубеже. Фашисты оттеснили нас от Варшавского шоссе к лесу. Но и здесь, несмотря на огромное превосходство в силах и боевых средствах, противник не смог сломить сопротивление курсантов. Они вели по врагу ожесточенный огонь. Помню, решили мы занять более выгодные позиции. Пробежав с цепью метров тридцать, я провалился в канаву. Это был ход сообщения, который привел меня в землянку. В ней лежали ящики со снарядами. Значит, рядом должно быть и орудие. Огляделся и, действительно, метрах в семи справа увидел пушку, вокруг разбросаны стреляные гильзы. Расчета нет. Фашисты, заметив меня, открыли огонь по дверному проему землянки. Бросил одну из имевшихся у меня гранат. Фашисты отпрянули, но усилили огонь, не позволяя подойти к орудию. Я понимал, что с карабином против автоматчиков устоять трудно. К тому же осталась лишь одна граната. И тут созрело решение: взорвать последней гранатой снаряды и себя вместе с фашистами, если они приблизятся.

Мысленно попрощался с товарищами, открыл ящик со снарядами, взвел гранату. Взглянул на меленький ящик у входа, отбросил ногой крышку и увидел в нем ручные гранаты. Тут же одну за другой метнул несколько гранат. Бросал и кричал «Ура!» от злости и радости. Слышались стоны и крики фашистов, которые откатывались назад. Забросив карабин за спину, схватил сразу четыре снаряда и кинулся к орудию. Выпустил два снаряда — разогнал отступавших фашистов. Потом увидел три танка, которые приближались к нам, ведя пулеметный огонь. Снарядом разбил гусеницу головному танку, и тут возле орудия появился старший сержант Носов, зарядил орудие. Вместе с ним мы подбили еще один вражеский танк, третий уполз в низину и больше не появлялся. Мы перенесли огонь на автоматчиков. Поддержали курсантов, которые отразили натиск противника.

В последний день боев на ильинском рубеже нас, четырнадцать курсантов, направили разведать маршрут по лесным дорогам в направлении Малоярославца. Мы выполнили приказ.

Но я не попал в тот раз в Подольск. Решил остаться на фронте. Встретил там же лейтенанта Васендина, который командовал батареей «катюш». С этим дивизионом и прошел по фронтовым дорогам немало боевых верст…

* * *

Так много лет спустя встретились ветераны боев на Варшавском шоссе. Почти все, кто вернулся в октябре 1941 года в училище, вскоре стали коммунистами. Среди них были лейтенанты Павел Александрович Карасев и Ирадион Илларионович Мусерадзе, курсанты Забаркин, Лебединский, Бычков, Лебедев. Перфильев…

В книге названы имена многих подольских курсантов. Рядом с ними сражались бойцы стрелковых и артиллерийских частей, стремившихся любой ценой задержать вражеские войска, остановить их, отстоять столицу нашей Родины. Героические подвиги курсантов, как и всех участников беспримерной битвы под Москвой, не могут быть забыты.

 

Иллюстрации

Генерал-лейтенант артиллерии И. С. Стрельбицкий. В октябре 1941 года — командующий артиллерией Ильинского боевого участка Малоярославецкого укрепрайона.

Полковник Бабаков Григорий Афанасьевич. Во время боев на Варшавском шоссе командовал ротой курсантов, затем третьим батальоном.

Лейтенант Рыжков Иван Петрович. Командир взвода курсантов.

Лейтенант Никольский Евгений Алексеевич. Командир взвода курсантов.

Старший сержант Алешкин Афанасий Иванович. Командир взвода курсантов.

Схема противотанковой обороны Ильинского боевого участка.

Медицинская сестра оказывает помощь раненому курсанту.

Батальонный комиссар Суходолов Георгий Михайлович — начальник политотдела артиллерийского училища.

Полковник Базыленко Владимир Иванович. В период боев под Ильинским командовал дивизионом передового отряда.

Полковник Новиков Лев Георгиевич. В 1941 году курсант артиллерийского училища.

Полковник Деремян Амаяк Капрелович. В боях на Варшавском шоссе командовал огневым взводом.

Лейтенант Липчук Исаак Моисеевич. В 1941 году курсант артиллерийского училища.

Курсант военно-инженерного училища Большаков Иван Иванович.

Батальонный комиссар Андропов Степан Николаевич — старший преподаватель артиллерийского училища.

Воентехник 1 ранга Таранов Василий Григорьевич — командир взвода разведки.

Старший лейтенант Россиков Яков Серафимович — командир артдивизиона.

Курсант артиллерийского училища Поздняк Геннадий Иванович.

Председатель Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинин среди военнослужащих, получивших правительственные награды за отличие в боях на Ильинском рубеже.

В Подольске воздвигнут памятник курсантам — героическим защитникам Москвы.

Развалины этого артиллерийского дота сохранились до наших дней.

И этот дот был также мощной преградой на пути врага.

Железобетонное сооружение напоминает о жестоких боях на подступах к нашей столице.

Памятник подольским курсантам, воздвигнутый в селе Ильинском.