Получив пропуск, полковник Костин поднялся по лестнице и длинными коридорами старинного здания направился к начальнику артиллерии Красной Армии Н. Н. Воронову.

Прежде чем войти в кабинет, он остановился перед большим зеркалом. Вид имел далеко не парадный: гимнастерка выгорела, стала белесой, сапоги стоптаны. Лицо усталое, измученное. Полтора месяца боев в окружении… «Ну ничего, — успокоил он себя, — день-другой отосплюсь и приду в норму».

Поправив перевязь, на которой покоилась раненая рука, и еще раз бегло оглядев себя, Костин открыл дверь кабинета.

— Разрешите, товарищ генерал? Командир восьмой отдельной противотанковой бригады полковник Костин по вашему приказанию прибыл.

Генерал-полковник артиллерии Воронов поднялся из-за стола и вышел навстречу. Прервав рапорт, он обнял Костина, затем отступил на шаг и торжественно произнес:

— Поздравляю вас, Иван Сергеевич, с высокой правительственной наградой. Вот читайте: орденом Красного Знамени! — И Воронов протянул ему газету: среди награжденных Костин увидел свою фамилию.

Это явилось для него неожиданностью. Он вспомнил своих артиллеристов, многие из которых были достойны самых высоких наград. В памяти возникли жестокие бои с фашистскими танками… Прошло только пять дней, как они вышли из окружения. Скорее на фронт!

Это желание было настолько сильным, что он даже вздрогнул, словно во сне.

Николай Николаевич взял Костина под руку и указал на кресло.

— Ну садитесь, садитесь, голубчик! Рад вас видеть. Исхудали-то как… Вам бы сейчас в самый раз отдохнуть…

— Нет, нет, товарищ генерал! На фронт…

— Гм, так, так… А где ваша семья? Вам удалось ее эвакуировать?

— Да, — ответил Костин, всматриваясь в лицо генерала и стараясь предугадать ход дальнейшего разговора.

Лицо Воронова было спокойным, доброжелательным. Он был медлителен, говорил не спеша, некоторые слова, как казалось полковнику, нарочито растягивал. Но за этим внешним спокойствием Костин смутно угадывал тревогу и сознавал, что главный разговор впереди. Полковник ждал, что генерал вот-вот заговорит о его возвращении на фронт. Но вместо этого Николай Николаевич встал, прошелся по кабинету и снова принялся расспрашивать о семье.

— Вы знаете, я вас еще тогда хотел предупредить, когда вы уезжали в город Лиду, чтобы не спешили брать с собой семью в пограничную зону, да как-то не представилось возможности. Я очень рад, что все обошлось благополучно. — И вдруг безо всякого перехода — Генерал Болдин, докладывая товарищу Сталину о боях наших войск в окружении, тепло отзывался о вас.

Воронов развернул перед Костиным большой лист ватмана, вверху которого значилось: «Совершенно секретно». Ниже красной тушью было аккуратно выведено: «Схема противотанковой артиллерийской дивизии резерва Верховного Главнокомандования».

— Это что-то новое, — не удержался полковник.

— Обратите внимание на гриф.

— Да, понял.

— И вам, мой дорогой, придется этим соединением командовать, — немного заикаясь, с улыбкой проговорил Николай Николаевич.

Подсев к столу, Костин с восторгом рассматривал схему… Подумать, только, десять противотанковых полков по тридцать шесть пушек в каждом! Да такой силой можно преградить дорогу самой мощной танковой группировке врага. И как умно все предусмотрено, даже моторизованные саперные батальоны… Они могут быстро минировать подступы к нашей обороне и взаимодействовать с пушкарями. Да это же мечта каждого артиллериста…

— Готов выехать немедленно! — Костин быстро поднялся со стула, не в силах скрыть радостного волнения. — На какой фронт прикажете?

— В Подольск, — коротко ответил Воронов.

— Как? — поперхнувшись, спросил полковник. — Подольск — это же под Москвой?

Воронов сочувственно добавил:

— Я вас должен огорчить. Дивизии такой еще нет. А десять артиллерийских полков будут создаваться при Подольском артучилище. Вы вступите в командование училищем и заодно будете следить за формированием полков…

— Но пушки-то для тех полков есть? — спросил Костин с надеждой.

— Вот это у нас самое больное место. Орудия будут поступать по мере изготовления их на заводах.

Тут полковник понял, что чудо-схема пока остается только на бумаге.

Заметив, как сникло его настроение, Воронов сказал:

— Организуйте как следует учебный процесс в училище, а через месяц-два будете командовать единственной в Красной Армии противотанковой артиллерийской дивизией. Тогда мы сразу же направим вас на фронт — навстречу вражеским танкам. Да и рука ваша к тому времени заживет. Учтите, — подчеркнул Воронов, — товарищ Сталин интересуется созданием этого соединения.

В тот же день, несколькими часами позже, Костин уже побывал в казармах, учебных помещениях, конюшнях Подольского артиллерийского училища. С удовлетворением отметил продуманное расположение корпусов, манежей для верховой езды, артиллерийского парка. По всему видно, что службу несут здесь исправно. Разве только можно было заметить некоторый крен к парадности… Но больше всего Костина поразила какая-то открытая детскость в лицах курсантов. Некоторые из них еще ни разу не брились и, наверное, никуда не ездили без родителей. А ведь через три-четыре месяца они пойдут в бой командирами огневых взводов противотанковых артиллерийских батарей. Полковник с грустью вспомнил фронтовую поговорку: «Противотанкист, как и сапер, ошибается только один раз». Найдут ли они в себе силы, мужество и умение командовать в боевой обстановке людьми, многие из которых будут намного старше их? Смогут ли они противопоставить свою выдержку опытному, сильному противнику?

Августовский день уже был на исходе, жара заметно спала. Только сейчас Костин почувствовал, как сильно проголодался и устал, но ему хотелось взглянуть и на те десять формирующихся артиллерийских полков, о которых говорил генерал Воронов. Они располагались где-то здесь недалеко, в дубовой роще.

В лесу было многолюдно. «Красноармейцы почти все в возрасте — тридцати пяти — сорока лет, не то, что курсанты», — подумал он и невольно поймал себя на мысли о том, что тревожится за своих юнцов.

Бравый старшина, видимо, недавно пришедший из запаса, деловито распоряжался красноармейцами.

— Какого полка и давно ли формируетесь? — спросил его полковник.

— Докладывает старшина Федоров, двести сорок первого противотанкового полка. Формируемся мы около месяца. Одна беда, товарищ полковник, — добавил он доверительно, — орудий, кроме двух пушчонок, у нас нет. Трудно заниматься. Каждый день ждем, вот пришлют. Какое занятие, когда материальной части нет, сами понимаете.

В расположении формирующегося тяжелого артполка, несмотря на сгущающиеся сумерки, бойцы занимались огневой службой. Но что это? Костин не сразу поверил своим глазам: орудия образца 1877 года — ровесники русско-турецкой войны на Балканах. Молоденький лейтенант, командир взвода Ануфриев посетовал:

— Окончили мы ускоренный курс Ленинградского училища. Мечтали о том, что сразу же попадем на фронт, а вместо мощных гаубиц — на тебе, осваивай эти старинные пушки. Да из них больше одного выстрела в пять минут не сделаешь.

Сказал он это с такой нескрываемой обидой, что полковнику снова стало не по себе, откуда ему было знать тогда, что этот юноша в скором времени проявит в бою исключительную отвагу.

Совсем стемнело, надо было возвращаться в училище, и тут невдалеке послышался рокот машин, короткие команды.

Через несколько минут командир одного из полков радостно сообщил Костину:

— Ну вот мы и дождались новых противотанковых пушек. Пришел приказ — на фронт. Этой ночью грузимся!

Новые орудия получил и другой полк и также спешно отправлялся на передовую.

Костин подумал, что замысел о создании противотанковой артиллерийской дивизии вряд ли сейчас осуществим. Так на самом деле и произошло: в течение сентября все артполки, едва успев получить долгожданные орудия, тут же отбывали на фронт.

Первое впечатление, вынесенное полковником Костиным об утвердившихся в училище порядках, было верным.

Некая парадность просматривалась и в подчеркнутой четкости несения службы нарядами, и в отшлифованной выправке курсантов и командиров. Даже обычную форму одежды здесь носили как-то по-своему — словно готовились к большому смотру. Чрезмерно увлекались верховой ездой. Все это было бы терпимо, если бы не пренебрегали здесь овладением новыми методами огневой подготовки. При сокращенной программе обучения противотанкистов требовалось отводить максимум времени на занятия в поле. А в училище обучали по старинке, больше налегали на теорию да на конное дело. Прибыв на стрельбы на полигон, полковник Костин удивился: каждое орудие отбивало атаку лишь одного танка.

Но ведь на фронте все обстоит иначе. При массированных атаках противника на каждое орудие двигается четыре-пять танков. Костин предложил курсантам отбивать атаку нескольких боевых машин, и никто с этой задачей не справился. Выработав привычку стрелять по одной цели, они, в лучшем случае, поражали две. Остальные танки «противника» уничтожали расчет.

Новому начальнику училища пришлось на ходу перестраивать программы, сосредоточивая основное внимание на практических занятиях, стрельбах. С фронта в училище приходили отличившиеся в боях противотанкисты. Как здесь пригодился их опыт!

Каждый день приносил новые заботы. Напряженность обстановки чувствовали и курсанты. За многие годы военной службы полковник Костин не видел еще столь высокого усердия в учебе, чем тогда, в августе- сентябре 1941 года.

Вскоре после принятия Костиным училища в Подольск приехал командующий войсками Московского военного округа генерал-лейтенант П. А. Артемьев. Вид у него был усталый, изможденный. Но тем не менее он внимательно изучил материалы последних боевых стрельб и остался доволен их результатами.

— А как с материальной частью? — спросил он.

— Плохо, очень плохо, — ответил Костин. — Орудия учебные. Из них не многие могут стрелять боевыми снарядами. А в обычные мы вкладываем винтовочные стволы и стреляем патронами, чтобы как-то имитировать артиллерийскую стрельбу.

— Да… — произнес Артемьев, выслушав доклад начальника училища. — Но вот что я хочу посоветовать, — голос Артемьева звучал жестко, требовательно. — Подумайте, как и эти учебные орудия приспособить для ведения огня. Они должны стрелять снарядами…

Костин растерялся:

— Как? Вы хотите их забрать у нас?

— Нет, — твердо ответил генерал. — Но они должны стрелять, полковник. Спешите. Ремонтируйте!

Курсанты спешили. Занимались в три смены. Изношенные пушки не выдерживали и одна за другой выходили из строя. В училище имелись опытные мастера- ремонтники. Целыми ночами они «колдовали» над орудиями и к утру приводили их в порядок: из них снова можно было стрелять.

Среди курсантов были ребята, только что окончившие артиллерийские спецшколы. На них опирались преподаватели, организуя обучение. Участвуя позднее в боях, они показали стойкость и высокую выучку.

Создание этих школ непосредственно связано с начавшимся процессом усиленной механизации и моторизации Красной Армии. В ведущих капиталистических странах увеличивалось производство танков, в сухопутных войсках формировались танковые соединения. Было ясно, что противостоять танкам способна только артиллерия. В составе советской артиллерии увеличивалось количество специальных противотанковых орудий. Вместе с тем принимались меры по подготовке военных кадров. По предложению Маршала Советского Союза М. Н. Тухачевского в 1937 году было принято решение о создании спецартшкол. В ряде средних общеобразовательных школ учащихся старших классов стали готовить к поступлению в военные артиллерийские училища.

В Подольское артиллерийское училище в 1941 году прибыли все выпускники 1-й Московской спецартшколы. Ребятам было тогда по семнадцать лет. Они чувствовали себя уверенно. Совсем по-иному выглядели курсанты, пришедшие после окончания обычной десятилетки. Им явно не хватало времени для усвоения всех предметов.

В одну из ночей Костин решил проверить, как отдыхают курсанты. В казарме тишина. «Кажется, сегодня авиационного налета не будет», — подумал Костин. В то время почти каждую ночь фашистские бомбардировщики пролетали над Подольском, стремясь прорваться к Москве. Некоторые самолеты сбрасывали свой смертоносный груз и на Подольск.

Ночь была тихая. Исправно несли службу дневальные, дежурные, крепко спали натрудившиеся за день курсанты. Костин уже собрался уходить из казармы, как услышал приглушенные голоса. Что бы это могло значить? Прислушался. Разговоры доносились из-за плотно прикрытых дверей туалетных комнат. Полковник открыл дверь. Подготовка к зачетам шла полным ходом. В роли репетиторов выступали выпускники спецшколы.

— Почему нарушаете порядок? — строго спросил Костин.

Курсанты молчали. Затем робким голосом кто-то произнес:

— Товарищ полковник, разрешите доложить?

— Докладывайте!

Перед Костиным стоял курсант невысокого роста, совсем еще мальчишка — Игорь Тримайлов.

— Товарищ полковник, — голос курсанта срывался от волнения, — через три месяца нас выпустят лейтенантами, а мы еще многого не знаем. Времени не хватает…

— Выходит, что вам надо продлить срок обучения, ну, скажем, на полмесяца? Так как в положенное время вы не успеваете усвоить программу?

— Что вы, товарищ полковник? — горячо проговорил Тримайлов, — мы никак не дождемся выпуска, вдруг война без нас закончится!

Полковник смотрел на исхудавшие, побледневшие лица ребят, понимая, что такие ночные занятия у них нередки и, по всей видимости, спят они не больше четырех-пяти часов. Смотрел и не мог скрыть своего восхищения.

Полковник Костин внимательно присматривался к комсомольским вожакам училища. Пожалуй, наиболее деловыми были комсорги первого и второго дивизионов — курсанты Ходнев и Холод. Быстрый, порывистый Ходнев уже воевал на Халхин-Голе и имел медаль «За отвагу». Тогда это было большой редкостью, и он по праву гордился наградой. Холод же, напротив, как бы оправдывая свою фамилию, был очень спокойным парнем, вместе с тем отличным организатором.

Как-то после разговора с ребятами Ходнев представил начальнику училища худенького курсанта.

— Вот, товарищ полковник, Анатолий Кузнецов, он из студии Большого театра, молодой артист. Спор у нас тут возник. Где место артиста во время войны?

Костин не успел ничего сказать, как к нему протиснулся курсант Петров, коренастый парень с широким русским лицом, лет двадцати пяти.

— Товарищ полковник, разрешите мне сказать. У нас тут многие считают, что во время войны артисты должны заниматься своим делом. Но я, да и не только я, считаю, что когда идет такая страшная война, не на жизнь, а на смерть…

Послышались негодующие голоса, с ним не соглашались. Но Петров настойчиво продолжал:

— Да, да… Когда идет война на истребление целых народов, музы могут и помолчать! Наше место в строю, с пушками, пулеметами, воевать должны все без исключения, тогда мы будем бить фашистов на их территории, а не под Смоленском…

— Подождите, подождите, — прервал полковник Петрова. — Вы не правы! Вот послушайте, что произошло в двадцать первом году. Махновцы напали на курсантскую бригаду. На помощь курсантам бросились бойцы интернациональной кавбригады, которая располагалась неподалеку. В атаку повел свой полк командир Вольдемар Шпаде. Но силы были слишком неравны: махновцев оказалось раза в два-три больше. Бой был тяжелый: полк понес большие потери, и, конечно, настроение у людей упало. Вот тут-то комиссар второго кавалерийского полка Иштван Сабо организовал концерт. А потом после выступления артистов бойцы так лихо отплясывали венгерский чардаш, так задушевно пели, что люди преобразились.

Утром махновцы снова напали на село, и тут уж они получили должный отпор. А вы говорите, музы могут и помолчать… Нет, они должны нам помогать.

— Расскажите, расскажите, товарищ полковник, как вы громили махновцев.

Костин нахмурился. С такой просьбой курсанты обращались к нему уже не раз. Он даже жалел, что как- то проговорился о своем участии в разгроме банд Махно. В то же время он чувствовал, как с каждым разом курсанты все больше тянулись к нему. Вспомнив что-то, Костин улыбнулся.

— Ну что ж, — согласился он. — Представьте себе бескрайнюю степь. — И мысленно сам полковник перенесся в другое время и в иную обстановку. Его рассказ был нетороплив. — Села лежали на большом расстоянии одно от другого. Кое-где виднелись помещичьи усадьбы с водонапорными башнями и огромными скирдами необмолоченного хлеба. Было начало ноября. Холодный северный ветер гнал тяжелые тучи. Вот-вот пойдет дождь, а может быть, и снег. Но настроение у нас было отличное. Нам выпало счастье попасть в знаменитый заповедник Аскания-Нова.

В полдень мы подъехали к небольшому поселку, от которого тянулись к югу массивы заповедника — бывшего крупного имения. Большие добротные амбары, сараи, загоны для скота… Огромный колодец напоминал шахту; барабан вращался парой лошадей. И таким образом из колодца поднималась железная бадья с водой. Воду в таврических степях доставали с больших глубин, достигающих иногда двухсот — трехсот метров.

Возле колодца топталось десятка полтора кавалеристов. Стояли нагруженные две тачанки, запряженные битюгами. В кавалеристах можно было безошибочно узнать махновцев. Тогда они какое-то время действовали вместе с нашими войсками. Но послушайте дальше, что из себя представляли эти союзнички. Вооружены они были обрезами — винтовками с укороченными стволами и прикладами, одеты по-разному: у одного — шинель, у другого — гражданское пальто с чужого плеча. Некоторые из них были изрядно пьяны и сквернословили.

Когда бетонное корыто наполнилось, мы подвели своих коней на водопой. Пьяные уставились на нас глазами, полными ненависти.

— Ишь нацепил ремешки, звездочки, — приставал ко мне один из них, — только погонов не хватает. Комиссаром состоишь?

— Угадал! Я как раз и есть военком батареи.

— А вы что, квартирьерами будете или так, мимо проезжаете? — допытывался другой.

— Мы квартирьеры. Вон за бугром на подходе кавалерийская бригада, — поспешил ответить мой ординарец красноармеец Домницкий.

Махновцы повернули головы в сторону бугра. Там ветер кружил пыль и, поднимая ее клубами, заволакивал местность. Пьяный бандит прицелился в меня сбоку из нагана. Другой, рядом стоявший махновец быстрым движением выбил из его руки револьвер. Бандит, пытавшийся стрелять в меня, истошно закричал:

— Пусти меня! Я хочу тому комиссару звезду на лоб посадить!

Напоив коней, мы направились в поселок. Настроение у нас, надо сказать, испортилось. Скажи им правду, они расправились бы с нами.

Через несколько дней мы прибыли в Асканию-Нову. В центральной усадьбе застали взволнованных служащих. Они сообщили, что прибывшие сюда махновцы стреляют на озере заповедника в редких птиц — фламинго, гоняются за страусами, безобразничают. В это время послышались крики. Любопытство оказалось сильнее осторожности, и мы направились за сарай, где стояли две тачанки с пулеметами и привязанными к дышлам лошадьми. Пестрая толпа пьяных махновцев дико хохотала, окружив лежащее на земле связанное животное.

— Кто такой? — подойдя ко мне, подбоченившись, спросил один из них. На нем был цилиндр, из-под которого выбивался лоснящийся от грязи чуб. На ногах — узконосые лакированные туфли, надетые на босые ноги и стянутые ремешками от шпор.

— Из интеркавбригады, — ответил я.

— Та-ак, — зловеще протянул другой, спешившись и подойдя ко мне. На его голове красовался пробковый шлем, который носят в тропиках. Сзади кителя, сшитого из плюшевой портьеры, приколоты две огромные птичьи лапы с золочеными когтями. Поверх сапог надеты старинные лакированные ботфорты с огромными козырьками. Я невольно улыбнулся и подумал: «Разграбили театральный реквизит».

— Образованный? Студент? — спросил он, похлопывая нагайкой по голенищу.

— Студент! — я нащупал в кармане наган.

— Подходяще! Ответь нам в таком разе, что такое зебра и почему она полосатая.

Толпа стихла. Взгляды махновцев устремились на меня. Я объяснял, все молча слушали. Моя справка удовлетворила лишь немногих. Из сбивчивых выкриков я понял, что среди махновцев идет жаркий спор — на бочку самогона. Большинство утверждало, что зебра — это просто лошадь, а немецкий барин — бывший владелец заповедника для забавы ее просто выкрасил.

— Вот посмотри, как мы ее в естество приводим! — указал махновец плеткой на толпу. Два парня при сосредоточенном внимании окружающих портянками, смоченными в самогоне, старательно терли шкуру поваленной и связанной зебры.

Послышались топот, улюлюканье, свист. На площади появилась толпа конных махновцев со страусом на аркане. Банда окружила диковинную птицу. Страус дрожал, мелко перебирал ногами и вытягивал вверх длинную шею. Среди гама слышны были выкрики: запрячь в тачанку, оседлать его.

— Стой, хлопцы! — рявкнул здоровенный детина в широких шароварах, видимо, тоже взятых из реквизита. — Вона ж горилки требуе. Бачьте, як морду задирает та глазами раздывляется, кто ж поднесе?

Под общее одобрение он влез на забор и подвязал к тополю голову несчастной птицы. В раскрытый клюв страуса махновцы стали выливать самогон.

С трудом сдерживая себя, я оглянулся, надеясь найти сочувствующих. Увидел почти рядом с собой пожилого человека в потертой каракулевой шапке и поношенном пальто. Он стоял, прислонившись к дереву, лицо его выражало негодование.

Заметив мой взгляд, он торопливо подошел ко мне, вполголоса проговорил:

— Только не вмешивайтесь, ради бога! Разве вы не видите, что они пьяные? На вас еще эти ремни, которые они считают комиссарскими. Прошлый раз бандиты убили двух красных командиров за попытку воспрепятствовать грабежу, а трупы их бросили вон в то озеро. — Помолчав, он добавил — Я научный сотрудник заповедника Иванов. Подождите, я кое-что придумал!

Он подошел к махновцу, у которого на кителе красовались птичьи когти, и, сняв шапку, сказал:

— Вы, я по всему вижу, человек образованный и правильно рассуждаете. Бывший владелец усадьбы эту зебру выкрасил для забавы химической несмываемой краской. Не стоит над ней зря трудиться. А вам я предложу удовольствие, вполне достойное вашего рыцарского поведения.

Махновцу понравилось такое обращение, и предложение его заинтересовало.

— А ну, что ты предлагаешь? — сказал он, приосанившись. — Мои хлопцы хотят повеселиться!

— Вон за тем загоном, недалеко отсюда, у нас пасутся дикие степные лошади — терпаны. Оседлать их могут только самые ловкие и смелые люди. Скачут они в два раза быстрее наших лошадей, и по выносливости им нет равных на свете: по тридцать верст проходят рысью да галопом. Вот попробуйте их обуздать — самое благородное занятие…

Махновец щелкнул плетью по ботфортам:

— А верно, старик, говоришь — подходящее дело! Гей, братишки, кто со мной? — и в карьер пустил свою лошадь по указанному направлению. За ним с гиканьем и свистом помчались другие махновцы.

Возле тачанок остались лишь пулеметчики да перепившиеся вояки.

Близился вечер. Перспектива ночевать вместе с бандитами не сулила ничего хорошего.

Мы знали, что М. В. Фрунзе, придавая большое значение сохранению заповедника Аскания-Нова, приказал для его охраны выделить специальный отряд. Это было поручено одному из эскадронов, находившемуся в резерве интеркавбригады. Однако этот охранный эскадрон мы не встретили.

Научный сотрудник заповедника предложил нам переночевать в его доме.

— Вам, пожалуй, и самому надо укрыться, — посоветовали ему.

Вскоре примчались махновцы. Охоты на диких лошадей не получилось. У многих были побиты головы, изранены руки. Они были обозлены. У главного заправилы на щеке зияла рана; из нее сочилась кровь: терпан откусил у «благородного рыцаря» часть щеки. Папахой прикрывая рану, он зычным голосом орал на служащих заповедника:

— Не найдете старика — из пулемета обстреляем ваши дома.

Но вот появились конники 2-го интернационального полка. Махновцы растерялись. Наступила тишина. Командир эскадрона на ломаном русском языке обратился к махновскому атаману:

— Приказ Фрунзе: я буду охранять Асканию-Нову. Вам, махновцам, немедленно выезжать отсюда. Быстро!

— И ушли? — тихо спросил один из курсантов.

— А вы как думаете? — спросил полковник.

— Ушли, ушли! — уверенно заговорили притихшие было курсанты.

На полковника Костина было устремлено множество восторженных глаз. «Любопытно, думал он, попросят ли они еще рассказать что-нибудь? Ведь они слушали минут десять, не меньше». Нет, никто не попросил. «Тактичные ребята», — отметил он с удовлетворением.

Полковник Смирнов, заместитель начальника училища, часто ворчал: «Не дело это, не дело! С курсантами нужна строгость. Только строгость!»

Виктор Андреевич Смирнов был своеобразным человеком. Высокого роста, с пышными рыжими усами, закрученными кольцами, несмотря на шестидесятилетний возраст, он был строен и всегда подтянут. Гордился своей принадлежностью к наиболее передовой части старого русского офицерства и тридцатилетним стажем работы в военно-учебных заведениях.

Его могли бы удивить некоторые мысли Костина о взаимоотношениях командиров и красноармейцев, проверенные им в боях. Командир силен своей душевной близостью к бойцам, которыми он командует. Костин это выверил в самых критических обстоятельствах, когда командир в глазах воинов прежде всего человек, а потом уже начальник. Смирнов вряд ли это понимал.

Через несколько дней училище было поднято ночью по сигналу воздушной тревоги. Курсанты и командиры быстро занимали места в узких щелях, специально отрытых вблизи казарм. Высоко в небе, натужно гудя моторами, летели к Москве вражеские самолеты. И опять, не пробившись к цели, фашисты сбрасывали свой груз где попало. Прогремели разрывы бомб в районе Подольска. И как всегда после взрывов, установившаяся тишина казалась мертвой.

В эту минуту откуда-то из конюшен донеслись слова команд.

— Что это такое? Что там происходит? — спросил полковник Костин у своего заместителя.

Смирнов в недоумении пожал плечами.

Вместе они направились к конюшням. Подойдя ближе, отчетливо услышали:

— По танкам, два снаряда, прицел двадцать, беглым — огонь!

В помещении ярко горел свет. Увидев командиров, ребята вытянулись по стойке «смирно». Курсант Василий Могильный, дежурный по конюшне, четко отдал рапорт.

— Что тут происходит? — спросил начальник училища.

Дежурный коротко ответил:

— Отрабатываем командный язык, товарищ полковник.

— Продолжайте, — одобрил Костин.

Выйдя из конюшни, он сказал Смирнову:

— Используют малейшие возможности…

Полковник Смирнов глубоко вздохнул.

— Чем недоволен, Виктор Андреевич? — спросил его Костин.

— Ну что это за порядок, когда и ночью не дают отдыха лошадям…

— Дорогой Виктор Андреевич, и все же пусть курсанты учатся. Кстати, прошу вас завтра же пересмотреть расчет времени на конное дело и вдвое сократить часы на верховую езду. А эти часы посвятим огневой подготовке и тактическим занятиям.

Однажды на полигоне проводились стрельбы из орудий винтовочными патронами по макетам танков. Костин заметил, что некоторые курсанты как-то по-особому на него посматривали. Ему стало не по себе. Он подошел к расчету, изготовившемуся к стрельбе, и спросил наводчика:

— Как будете стрелять?

— Точно так, товарищ полковник, как вы стреляли под Минском по фашистским танкам.

— Откуда вам это известно?

Сигнал «Огонь» прервал разговор. Промчались упряжки лошадей, тянувшие на стальных тросах макеты танков. Кое-кто из орудийных номеров нервничал, но наводчик спокойно выжидал приближения макета к красному флажку, потом очень быстро одну за другой поразил пять целей. После того как осмотрели макеты, подсчитали пробоины, полковник Костин снова спросил наводчика:

— Какие результаты?

— Курсант Позняк выполнил упражнение. Из пяти патронов три пробоины в макетах.

— Разрешите доложить, товарищ полковник, — вмешался командир батареи капитан Базыленко, — курсант Позняк неправильно сказал. Его результаты — из пяти патронов пять пробоин!

Костин осмотрел макеты: в каждом из них было попадание.

— Так почему же вы уменьшаете количество пробоин?

— Товарищ полковник, — твердо и уверенно докладывал Позняк, — два макета поражены в самой верхней части, а, как известно, там броня имеет наклон и вызывает рикошетирование снарядов. Об этом нам рассказал курсант Гиммельфарб, который был с вами под Минском заряжающим.

«Вот почему они так пытливо сегодня смотрели на меня, — подумал Костин и с уважением взглянул на краснощекого семнадцатилетнего курсанта, — ведь, пожалуй, следует внести в учебное пособие поправку. Правда, поправка несколько усложнит обучение, но зато будет осуществляться более тщательная и осмысленная наводка в танк в боевой обстановке».

— Товарищ полковник, получена телефонограмма. Вас вызывают в Кремль, к Михаилу Ивановичу Калинину, для вручения награды — ордена Красного Знамени, — отрапортовал полным голосом подъехавший на коне адъютант лейтенант Добин.

К начальнику училища торопливо подходили курсанты батареи. Глаза их искрились радостью. Послышались голоса: «А что я говорил?», «Разве не так?» Полковник с недоумением смотрел на ребят, силясь понять, о чем они спорят. Внес ясность командир батареи Базыленко.

— Товарищ полковник, еще при выезде на стрельбу разнесся слух, что вас сегодня вызовут в Москву для вручения награды…

Костин поблагодарил курсантов за отличную стрельбу и напомнил, что успешное поражение целей всегда зависит от слаженной работы номеров орудийного расчета.

Прошло уже больше месяца, как полковник Костин принял училище. Ребята мужали на глазах. Он ввел новую методику огневой подготовки. Результаты учебных стрельб были отличными. Трудно было даже подумать, что курсанты смогут так метко стрелять из этих старых, изношенных орудий. Многие в училище увлеклись рационализаторством. Каждый день поступали предложения, иногда очень дельные, касающиеся усовершенствования обучения стрельбе и ремонта орудий. Повышению творческой активности людей способствовала и обстановка, сложившаяся на фронте. В районе восточнее Смоленска вражеские войска перешли к обороне. В газетах публиковались материалы о боевых подвигах советских воинов. И это находило отклик в училище: командиры батарей с гордостью докладывали о новых отличниках. Полковник Костин чутко следил за настроением курсантов.

Как-то вечером после напряженного учебного дня Костин беседовал с курсантами 2-го дивизиона. Смотрел на ребят и чувствовал, что они чем-то удручены.

— Что вас беспокоит, расскажите? Только откровенно!

Некоторое время все молчали, потом на задних скамейках зашушукались. Поднялся невысокий с румяными щеками курсант — старший сержант Геннадий Позняк.

— Товарищ полковник, нельзя ли тех, кто пришел из спецшкол, выпустить раньше? А то так и война закончится!

— Курс надо пройти полностью, — коротко, без лишних объяснений ответил начальник училища.

Его ответом курсанты были огорчены. Ах эти буйные ребячьи головы! Им не терпится скорее попасть на фронт.

Полковник Костин что-то вспомнил и не мог скрыть улыбку. Курсанты притихли.

— В двадцатом году я был таким же молодым и рвался на фронт. Помню адъютанта нашего дивизиона. Небольшого роста, лет тридцати пяти, с темной бородкой и лихо закрученными вверх усами, — начал разговор полковник. — Адъютант прошел перед строем, остановился, не спеша вытащил из кармана очки и принялся читать приказ. Читал он медленно и, дойдя до четвертого параграфа, еще раз окинул взглядом строй красных командиров, потом продолжал: «Командиров взводов Костина Ивана и Рушанга Карла за недисциплинированность и дерзкое требование отправки на фронт взять под арест. Первого на пять суток, второго на трое суток с содержанием на гарнизонной гауптвахте.

Параграф пятый: предупредить весь командный состав запасного артдивизиона, что в случае повторения назойливых просьб об отправке на фронт к виновным как к дезорганизаторам дисциплины будут приняты более суровые меры».

Может быть, и мне так поступить?

Курсанты заулыбались. Между начальником училища и его питомцами установилось полное понимание.

Проходя по учебному плацу, Костин встретил Михаила Гиммельфарба. Оглядываясь по сторонам, тот подошел поближе к Костину и очень тихо сказал:

— Товарищ полковник, я только что был в штабе и слышал, как дежурный по училищу принимал телефонограмму от начальника Главного артиллерийского управления Красной Армии. Вас вызывают сегодня в Москву, к двадцати часам.

— Ну и что же? Почему такая таинственность?

— Так это же на фронт направляют. Пожалуйста, не забудьте меня и Николая Петрова взять с собой, — как-то очень просительно проговорил Гиммельфарб и, видя, что не реагируют на его просьбу, добавил: — Если не на фронт, то почему же вызывают так поздно?

Костину не понравилась его назойливость, и он приказал ему отправляться в свою батарею, заметив при этом:

— Я же вам говорил, что всюду будете со мной!

— Товарищ полковник, разрешите идти? — обрадованно проговорил он и пустился бегом в казарму, где его ожидал Петров.

— Да, — произнес Костин вслух, — совсем еще подростки. И тут же подумал: «Не случайно вызывают ночью. Неужели на фронт?»

В Москве полковника Костина принял заместитель начальника Главного артиллерийского управления генерал-лейтенант Б. И. Шереметов. Как всегда, он был подвижен, энергичен: какие-то необычные шпоры на его сапогах издавали мелодичный звон.

— Николай Николаевич Воронов поручил мне переговорить с вами по двум вопросам. И вызвали вас так поздно потому, чтобы вы могли выполнить срочную работу к утру.

— Ну что ж, я готов!

— Первая задача. Вы должны разработать схему организации противотанковой артиллерийской бригады. К вашим предложениям Николай Николаевич относится с особым вниманием, так как этими вопросами вы занимаетесь уже много лет. Между прочим, он согласен с вами относительно громоздкости прежней, предвоенной организации бригады. Вторая задача несколько иного плана. — Тут генерал, выдвинув ящик стола, взял гранки книги Костина. — Ваше пособие по огневой подготовке противотанкистов получило высокую оценку. Оно необходимо для формирующихся частей противотанковой артиллерии. Мы предлагаем издать это учебное пособие не как авторское, а как официальное, уставное.

Полковник Костин заметил на титульном листе книги надпись: «Главное артиллерийское управление Красной Армии».

Генерал Шереметов прошелся по кабинету, остановился против Костина и проникновенно сказал:

— К авторскому труду одно отношение, а к официальному — совсем другое. Мы опасаемся, что выйдет ваша книга и начнутся вокруг нее разговоры, ненужная полемика. А нам надо, чтобы к книге не примерялись, а немедленно, сегодня же, взяли ее на вооружение. Конечно, вы имеете полное право не согласиться с предложением — это ваш труд, и никто вас не осудит.

— Я согласен, товарищ генерал! Пусть будет пособие официальным. Главное, чтобы была польза.

— Вот и спасибо! А польза будет огромная!

Прощаясь с генералом, Костин спросил:

— Как на фронтах наши дела?

— В двух словах можно сказать, что на Западном, Брянском фронтах положение несколько стабилизировалось. Идут бои местного значения, а вот на юге положение, прямо скажем, тревожное, — ответил Шереметов.

Наступил октябрь. В Подмосковье моросил мелкий дождь. На улице зябко; на душе полковника Костина тревожно. Обстановка усложнилась: на подступах к Ленинграду по-прежнему идут бои. Противником занят Орел. Тяжелые бои развернулись на вяземском и брянском направлениях. Фашистские войска крупными силами вели наступление…