Серёжку мать не доносила. Лёг снег, растаял, снова лёг, и под приятным и лёгким покровом предательски скрылась ледяная дорожка. Наташка и поскользнись. Упала навзничь. И что сотрясение небольшое – особо не страшно, копчик сломался. И это на седьмом месяце. Уже в «скорой» могла бы и выкинуть, но даже чуточку стужиться при такой травме не дано стало. Сразу в операционную на кесарево. Мать в реанимацию, ребенка – ни туда ни сюда. В городском роддоме, слышали, камера есть для доходяг-то. Так то в городском! Из района как везти? Помрёт по дороге, и под суд.

А тут бабка Марья, Наташкина мать. Дочь попроведать, да как чего понять. Ей и выносят. Серёжка чёрный, как цыганёнок, скукоженный, еле шевелится. Ни кричать, ни соску взять не может. Ему ещё бы внутри мамы месяца с два дооформиться. И на тебе – горе!

Марья его – цап, за пазуху как котёнка, и ходу на свою окраину. Домик крохотный, но с русской печкой. Серёгу – в валенок и под потолок на лежанку. Дня три допаривался первый бабкин внучек. А у Наташи всё – беда. При кесаревом салфетку внутри оставили, вновь операция, чистить. А копчик ещё, не пошевелиться. Так с месяц в полузабытьи в реанимации той. Едва не схоронили. Вышла: тощая, чернущие глаза навыкате, тёмные пряди отросшие – в платок не вмещаются. Без молока. Муж, Сашка, из армии в письмах извёлся весь, даже отпуск выпросил вне срока, и года не отслужив. Приехал на три дня, а чем помочь? Молока не даст. А вот у родителей своих денег занял. Да Марья с книжки сняла страховые. Закрыла книжку. Корову взяли. Тут и отец зятя подмог. Вредный мужик был, всё не по его. Приказывать любил, ворчать. Но стайку накрыть помог, зима на носу – и корове где жить стало. Сена потом ещё привёз. Купил или выменял – кто знает? Сашкина родня скрытная, ссыльных потомки. Не то из татар, не то армяне они.

И рос Серёга с прищуром узковатым, будто высматривает что галчонком из-под густых бровей. И молчаливым. А чего рот раскрывать при такой проблеме-то? Шестимесячным свет увидел, недоделала его природа. И ходить поздно начал, и окружающее называть правильно. Да меж ног совсем срамно – на горшок как девчонка. Возила его Марья по врачам разным. С трёх лет начала. Те его сухую скокоженку и так, и этак пинцетом вертели, направили в областную. Сашка-то из армии Наташке ещё девчонку наделал, куда ей с пузом? Ещё от прошлых родов путём в себя не пришла. Вот Марья – билет на автобус, пацана на коленки, так и тряслась из года в год. Положат Серёгу в больницу, пару месяцев над ним поколдуют. Через полгода опять направление выписывают. И потихоньку, постепенно провели мальцу оба канала. В школу пошёл, стоя мочась, никто не заподозрил, на смех не поднял.

Но семь операций всё-таки. И так-то был особо не говорун и растеряха. А от наркозов мозги-то будто законсервировались. И читать долго учился, и арифметика не давалась. К средним классам определили в другую школу: задержка развития – сказали. А была-то у него всёго-то мелкая приторможенность. Не мог быстро решения принимать. В магазине чего приобрести – выбирал долго, прикидывал, присматривался, и вроде всё нравится, а купить не решался. Скромным его назвать никто бы не подумал. Застенчивым – разве? Бывало: кто из больших олухов со двора пендель отвесит, обернётся Серёга, и в паузе. Соображает: давать сдачи или нет? На обидчика долго смотрит. И будь тот поумней, не ждал бы, нагленько ехидное сплёвывая. Потому как если Серёга решался, то бил от души, не жалеючи, не останавливаясь, если не оттащат его иль не вывернешься. Оттого и погоняло «псих» как-то выветрилось, и врагов поубавилось, но и друзьями не прирастало. Потому тянулся Серёга к сверстникам, кто подобродушней, без хитрецы за душой. И дружил крепко, беззаветно даже, пусть и десятки лет прошли. В «Одноклассниках» шутит, фотки комментирует беззлобно, но с иронией. А если кто спорить пытается, дурачком прикинется, мол, я лох и тормоз с рождения: в спецшколе для придурков учился.

И надо ж получиться так, что ещё до последней, решающей операции, когда всё же мужчиной доделали, отец его, Сашка, взял да и помер. В тридцать два годка. Сына родил, девчонку потом, и словно выключилась его миссия на земле: смотрел телевизор, да и сполз с кресла на пол с сердцем остановившимся. Так что его род через Серёгу того, шестимесячного когда-то, попёр далее. Надо сказать, что расковыряли ту штуку, через которую род продолжается, пацану изрядно. Исполосовали маковку – заросли шрамы, огромной, почти квадратной, как кувалда, получилась. Не оттого ль Ленка, жена его, свекровь махом три раза бабкой сделала? И сестра Серегина, Маринка, двух внучек потом дала, и своих две, так ещё и пацана! Андрюшка стал середним, вырос, вытянулся каланчой. Смуглый, темноволосой, глаза большие, чёрные – в бабку. Фамилию продолжает, в техникуме учится.

Сам-то Сережка со своей спецшколой заведомо от институтов отлучённый. После восьмого в «шарагу» на электрика пошёл. После армии на права сдал. Грузовой транспорт водил. Работы в начале барыгской экономики хватало. А потом, хоть и «тормоз», сообразил, как это он умел, медленно, но точно, что работодатели его ныне не за людей, а за капиталы переживают: по ремонту машин на каждую деталь скупятся. Вначале кумекал, выжимал из желязяк последний запас прочности, а как встанет машинка – сам же и крайний, весь оштрафованный. А тут – маршруточный бизнес поднялся. Сел Серега за баранку и десять лет людей по городу развозил. Дом прикупил. Старый, но в два этажа. С семьёй из общаги, где уже продыху от тесноты нет, переехали. Соединялись этажи те огромным люком с лестницей. Под горку когда-то расстроились, и получилось два входа: на верхний этаж с улицы – прямой, а с нижнего, что под горой – во двор к бане и стайкам. И снаружи лесенку проложили. Как по кругу ходи. По ступенькам снаружи к бане, сквозь веранду и кухню просторную в люк наверх подняться, и опять – у калитки.

Кто сейчас про шестимесячность, спецшколу помнит? Про операции в детстве? К сорока годам – огроменный мужик. Седина сквозь чёрный волос лезет, пузень нарастает. Сахар вот скаканул, сняли с водителей-то. Так пригодилась самовольность по слесарному делу! Серёга теперь междугородние автобусы чинит. Залезет с утра в яму, к вечеру – весь в соляре – вылезет, и мчат людей во все края тяжёлые и скорые машины! И не скажешь ведь, глядя на пролетария, что книжек прочёл много, что в театре играл.

То в училище случилось. Сокурсницы в народный театр бегали, и Серёгу зазвали. А через год он чуть ли не примой стал. Стеснительным и скромнягой отродясь не был, не боялся публики, веселился на сцене. И бандитов играл с таким-то взглядом из-под косматых бровей! И комиком получалось: детишки в новогодних сказках от его наказанных злодеев в восторге и смехе заходились. Там-то, в театре, и с Ленкой познакомился. Как за девушками ухаживать, так и не додумался, решительности в нём было мало. Потому это она уцепилась, в инициативе вся. Нацеловались вначале, а как чуть дальше, он с ходу ей про операции-то и выложил. Был бзик у Серёжки. Простительный, надо сказать. Не то врачи в детстве брякнули, не то сам так решил: мол, писать-то научился, а вот детей от него не получится. И ну они проверять!

А так хорошо дело наладилось, что к девятнадцати годам, когда Ленка на пятый месяц перешла, уже и свадьбу отыграли. А следом – и Андрюшка. И тут бы притормозить, так нет! Продержались лет шесть, а там и Лерочка появилась. Прямо в канун нового века.

Взяла от бабы Наташи её смоль глазищ – темнущих до непроглядности, от пробабки Марии – волнистую кучерявость. А что у Серегиных детей все черноголовые – и так уже ясно. И от предков его вся смуглость дочке досталась. Испанка какая-то, а не девчонка! Кармен с маминым личиком! Шустрая, хулиганистая и бойкая. И голосок с детства как в театре поставленный: ровный, громкий до басовитости, прямо до дрожи в душу влезает. Серега в шутку её не «ребёнок», а «ведьмёнок» называл.

А к шести годам вышел с дочкой казус. Встала ночью и пошла к люку. Спустилась вдоль кухни и на веранду. Только дверь хлопнула. Проснулась Ленка, и за ней – куда, мол, на улицу в четыре утра! А Леры во дворе и нету! Поднялась неспешно по железной лестнице вдоль дома, вошла в сени, и вновь – к люку. Серёга из спальни высунулся, а у дочки глаза-то закрыты. Спит. И в люк опять. Мимо матери. Та удержать хотела, не смогла. Как груз кирпича – тяжёлая напролом. Спит и идёт. Вновь вдоль дома в горку, по дому – к люку. Трижды обошла, к спаленке развернулась, в кроватку, и как ни в чём не бывало.

– Лунатит, – Ленка шёпотом, укладываясь к мужу.

Тот, как только он может, минут через десять, когда уже засыпала, ответил. Ну что тут сделаешь – Серёга долго решает, проблема выбора у него, с детства такой.

– Нет. Я в книжках читал, что лунатики перед собой руки вытягивают. Так и ходят. А эта… – кивнул в темноте на детскую, хотя кивка никто и не видит, – …просто так ходила, без рук.

Утром Леру расспрашивать, та – в ужимки, и глаза навыкат, вы чего, мол, родители, обалдели? Ничего не помнила такого. Спала да и всё. Ленка тоже после училища, хоть и в театр ходила выступать, особо собой не занималась. Контролёром на вагоноремонтном служит. К бабам в цех: такое вот и как теперь? А бабы чего? Плечами пожали. К психиатру – говорят – надо. Собралась Ленка в поликлинику, на приём записалась, привела девчонку. «Бывает», – им говорят. Детская психика, мол. Штука хрупкая, непредсказуемая. На том и успокоили.

А тут бабка Марья возьми да помри. Не до психик стало. Хоронили, дом потом её, что с печкой русской, продавали, да делили промеж родни. Много её стало, родни-то. Сестра Маринка с мужем нерасписанные и двумя дочками. Ленкина сестра с четырьмя отпрысками. Да баба Наташа, чуть за тридцать овдовев, года через четыре опору себе нашла. Леха, хоть и сидевший, но токарь отменный: с головой не всегда, а с руками дружит. Ещё одного сотворили – Сашку, в память о первом муже. И он уже под-женился.

Время-то несётся, вот и Лерка в школу пошла. Переволновалась, видимо, в первые дни учёбы, и вновь в лунатки подалась. Встала себе ночью, да и бродит с закрытыми глазами. И не вокруг дома, как в прошлом году, а из детской в коридорчик, потом обратно – вышагивает. Андрюха поднялся, усишки уже у парня проклюнулись, и матом на неё – спать приказывает. А та – и ухом не ведёт. Родители в ночную были, а старшая сестра, Настей назвали, к тому времени к парню из дома уже выпорхнула на пожить.

Лера – недолго теперь. Минутки три погуляла всего, и – в кроватку. Отец, когда с работы утром, Андрюха ему – сразу про то. Серёга гоготнул, по-хряпал, что с вечера в холодильнике, и на боковую с ночи. Хотел Ленке потом рассказать, да тут Настя разбудила. У парня её – брат. Да из таких братьев, что чем реже видишь, тем лучше. И вот с дозой не рассчитал. Хоть чужой человек навроде, а похоронить помочь надо.

А потом весной началось. Поднялась Лера и опять маячить. Не разбудить, хоть закричись, не остановить – прёт, как не чует рук на себе. Из комнаты – к люку. Спустится, тут же поднимется, до кровати. И ещё разок.

Звонок потом. У Серёгиного отца был, оказывается, двоюродный брат. Приезжал из Днепропетровска на похороны один раз, когда Серёга мальцом был. Более и не виделись. Жена его всю родню известила – третьего инфаркта не пережил.

И Лера опять встаёт. Спит и ходит по дому. Да долго, с полчаса где-то, кругами. Тут и у Лены маму – раковая была – через пару дней хоронить надо.

Андрюшка, ни слова не говоря, из детской в зал жить перешёл. Разложил свои гаджеты, сигареты смело вытащил. Курит и в ноут шпилится.

В следующий раз Лера вновь вокруг дома пошла. Пять кругов на этот раз сделала. В конце июня дело было, не холодно. Распределились родители с братом. Один следит, чтоб в люк не свалилась, другой – чтобы с лестницы у дома не навернулась. Мать на веранде сторожит.

– Близкий кто-то, – подошла потом к мужу. – Долго ходит. Ты сахар свой давно проверял?

– Ага. Трёхлитровую банку отнёс, – без шутки в голосе, зевнул. – Надо же, какого-то ведьмёнка народили!

– Телефон зарядил? Не выключай на работе завтра.

Но назавтра ничего не случилось. Случилось на второй день. Отчим позвал картошку окучивать. Стоял Серёга на остановке, покуривал и автобуса ждал. Жарень парила на чём свет. И клял он всё подряд. Автобусы, мол, чинит, а тут битый час – ни одного. Плюнул в сердцах, матери отзвонился, мол, в гробу я эту вашу дачу видел, и домой. Ну та сама и поехала. Нашла Лёху с тяпкой среди ботвы. Не дышал уже. И хоть медсестрой всю жизнь, и массаж сердца – на наколки под рубахой – не впервой. А там ведь было – тромб оторвался. Секундное дело.

Пришла баба Наташа в себя, глаза проплакала, тут Серёга к ней. Отец же перед телевизором… Малый совсем – тогда не думал. Родителей его вообще не помнит. Кто такие, мама, не знаешь ли? Шаманы, может, в роду, цыгане? Вон все какие: смуглые, да чернявые выходят! Не знает баба Наташа, не приняла её когда-то семья его, брак не одобрила. Потомки ссыльных откуда-то. Так и ушёл ни с чем. Живёт себе. Автобусы чинит, жена – контролёром на вагоноремонтном, Андрюха техникум заканчивает, в армию собирается, жениться не думает. Настя на стороне где-то жизнь устраивает, да всё не ладится. Лера в третий класс перешла. Иногда ночью лунатит. И если не долго, не далеко от кровати дошла, значит – кто-то из дальней родни. Если из дома не выходит, то кто-то поближе. Вот и Маринкин, сестры, мужик, гнал, только права получив, пешехода насмерть и сам за бордюр в стену. Вот и сестры Ленкиной муж купаться пошёл, да потонул. Нырнул, да и всплыл погодя на рукаве поотдаль.

А Лерка мультики любит, критикует смешариков. Они для детей, мол. А она взрослая! В четвёртый класс скоро, пора учебники готовить. Звонко ругается с Андрюхой, если тот опять в зале накурил. Просится за его компьютер, вконтакте полазить. Голос басовитый, уверенный, как отказать?

– Может, вырастет, и пройдёт? – ни с того ни сего, выпив на майские, за семейным столом – жене.

Ленке не нужно пояснять, о чём он. Долго Серёжка думает. Есть проблема, если решить не знает как, может и полчаса пройти, и месяц, и годы – спросит внезапно.

– А помнишь: совсем крохой была – двое суток проревела? Не знали, как остановить. Спит и ревёт. Ест и ревёт. Играет, а слёзы текут.

– Ну это ей года три или четыре было. В конце лета… что ли, – припомнил Серёга, закивал. Андрюху окрикнул. – Сигареты подай, усатик!

Парень, хоть с девушкой в онлайне, принёс, положил, и обратно за комп. Сам не знал почему, но отца уважал. Хоть тот его и подковыривает, и по матери чуть ли не каждый день. И спецшкола у него, операции, шестимесячный. А вот уважал – и всё. Покурил Серёжка. Ещё замахнул. Ложку крабового салата в рот отправил. Хорошо ему на кухне под горой в своём доме-то. Стена как фундамент заливалась, летом от неё прохладно… И как только это он, приторможенный, умеет, после большой паузы выдал:

– Беслан тогда был, Ленка.