1 августа 1996 года. Москва

«…Севилья — Сармату.

Идальго…»

На Ваш запрос отвечаем, что среди трупов, которые подлежали хоть какой-то идентификации тела, интересующего Вас человека не оказалось. К сожалению, останки большинства погибших изувечены до неузнаваемости, многие из трупов сгорели при пожаре. Все, кто находился при взрыве в радиусе 20–25 метров, не имели ни малейшего шанса выжить. В живых остались двое гостей „Ситаса“, оказавшиеся в ту ночь на вилле.

Из их показаний следует, что примерно за час до взрыва на виллу против своей воли был доставлен и сразу препровожден в каминный зал мужчина, словесный портрет которого прилагается. На мой взгляд, портрет очень похож на описание человека, которого вы ищете. Если это так — примите наши глубокие соболезнования.

Дед налил себе полный стакан «Боржоми». Залпом выпил. Сел, закрыв лицо ладонями. Наверно, это — диалектика жизни. 15 его возрасте четыре из пяти важных событий — потери.

— Считаете, генерал, что надежды никакой? — спросил Сармат, глядя в окно.

— Сам смотри. — Дед протянул ему портрет, сделанный Интерполовским компьютером.

— Да, — вздохнул Сармат. — Это, конечно, он. Компьютер исказил черты. Но это он.

— Ладно, Сармат, иди, — махнул рукой Дед. — Я хочу побыть один, извини.

С воспоминаниями приходит боль. Дед много лет знал эту истину, но ничего не мог с собой поделать.

Давным-давно, 16 лет назад, в другой эпохе, в другой стране, в его кабинет зашел парень. Среднего роста, обычного телосложения. Парень непростой. Три года командовал отрядом спецназа в Анголе. Лез в такие дыры, выводил отряд из таких переделок, что южноафриканские наемники (ребята более чем бывалые) слагали о нем легенды, в которых он фигурировал как Хантер. Африканские князьки-сепаратисты назначали за его голову сумасшедшие премии, однако ряды охотников таяли с каждым месяцем. Клич Джонаса Совимби «поймать Хантера!» быстро стал синонимом выражения «укусить себя за нос».

Дед, тогда — подполковник, командир Особого Отряда спецназа ГРУ, следил за карьерой Хантера два года. Парень был хорош. Самостоятелен и быстр в принятии решений. Молниеносная реакция, неплохое знание двух языков, обостренное чувство справедливости.

Первые же месяцы специального обучения выявили еще один талант — необычайный дар перевоплощения. В считанные секунды он мог измениться до неузнаваемости. Менялось все: голос, походка, рост, возраст; если времени было чуть побольше, то и цвет волос, глаз.

И в каждом новом обличье он был настолько органичен, что ставил в тупик даже преподавателей актерского мастерства. Как и все бойцы Отряда, он получил новое имя и легенду: Александр Георгиевич Воинов, капитан ВДВ, офицер-порученец Генштаба. С каждым новым заданием у Деда формировалось и крепло убеждение: Хантер — восходящая звезда военной разведки, прекрасный аналитик. Использовать его в диверсионном отряде — то же самое, что топить печь ассигнациями.

Дед встал, включил селектор:

— Принесите-ка кофе. Двойного.

— Вам нельзя, генерал…

— А еще мне нельзя заниматься тем, чем я занимаюсь последние годы. Все в порядке, майор. Тащи кофе.

Хантер… Главная профессиональная удача в жизни… Главное разочарование…

Пять лет назад, когда новорожденная страна в эйфории кричала о рае на земле уже через 500 дней, когда жэковские сантехники с позеленевшими от водки и блеска заморских денег глазами бросились в последний крестовый поход за арабскими колготками, когда в подворотнях и подвалах-«качалках» ежесекундно, точно инфузории простым делением, плодились бритые затылки, в хмурое осеннее утро в кабинет к Деду вошел совсем другой человек. Вошел с бумагой в руке. Дед сразу понял, в чем дело.

— Все?

— Все, Дед…

— «Бесперспективность дальнейшей службы»?

— Да.

— Министр подписал?

— Да.

— Не думал, что у тебя кишка окажется такой тонкой.

— С кишками у меня все в порядке. Очень не хочется лезть в то дерьмо, которое вскоре всем вам придется разгребать.

— Объяснись. Конкретней.

— Начинается эпоха Большого Передела, и силовые структуры — ты, Дед, и тебе подобные — станут предметом большого торга. Не все политики — подонки, но у подонков больше шансов в этой драке. И станет тобой руководить бывший комсомольский лидер, фарцовщик по образованию и растлитель малолетних по складу ума. Они считают себя гарантами прогресса, а тебя — пережитком тоталитаризма, нуждающимся в срочном перевоспитании. А я не хочу, чтобы меня воспитывал какой-нибудь моральный урод!

— Ладно, уймись! Народный трибун… Чем думаешь заниматься?

— Съезжу в Португалию на несколько месяцев, отдохну. Душно мне здесь.

— В Португалию? По местам трудовой славы?

— Не без этого, Дед, не без этого…

— Ладно. Отпускаю без всяких условий, но если вдруг возникнет такая ситуация, что без тебя не обойтись, — обращусь. Поможешь?

— Ситуации моделируются людьми… У меня что, есть выбор?

— Ты прав. Выбора у тебя нет. Так что все твои зарубежные легенды остаются в силе. Все. Свободен.

И он ушел. Человек, чья работа являлась учебным пособием по современной разведке. С тех пор они не виделись. И вот — «…ни малейшего шанса выжить…»

Хантер сделал свое дело… И — ушел. Не сегодня — завтра Интерпол, вооруженный собранными Хантером документами, приступит к планомерному и последовательному разгрому божковского наследства. Начнутся аресты, процессы — все то, что является логическим завершением его работы. Венцом карьеры… Терновым…

Дед подумал, что надо бы сообщить обо всем бывшей жене Хантера. Ох, тоска…

 

5 августа 1996 года. Керчь, Украина

Дверь бара с шумом отворилась. Какой-то человек быстро прошел по тротуару — и растянулся на дороге, аккурат перед машиной. Костя резко нажал на тормоз и с удовольствием отметил про себя, что очень вовремя поменял колодки. Красавица «Омега» встала как вкопанная. Костя в задумчивости посмотрел на пьяницу и повернулся к Зурабу:

— Сиварь какой-то. Пойди, дай ему пенделя.

— Я, брат, и ходить-то не могу, а ты — пенделя…

Поставщик не появлялся уже две недели. Уличные «дистрибьюторы», сами, как правило, законченные наркоманы, оборвали Косте телефон.

В Керчь пришла большая ломка. Угроз наркоманов Костя не боялся. За ним стоял Брык, а это — силища! Правда, «силища» тоже уже два месяца как не давал о себе знать, но такое случалось и раньше. Костя открыл дверцу, подошел к любителю спиртного.

— Вставайте, граф!

— Брат, дай руку…

Поморщившись, Костя протянул ему руку — и чуть не заорал от боли. Рука его, казалось, попала в железные тиски. «Пьяница», совершенно трезвый парень лет тридцати, деловито, даже как-то «буднично» защелкнул наручники на Костиных запястьях.

— Пойдем, брат Константин, вон в ту машину. — И кивнул в сторону серой «Волги».

Костя обернулся — и совсем сник: Зураб лежал на капоте, руки за спиной, в наручниках, а здоровенный парень вытаскивал из-за ремня «браунинг». Все. Приехали.

Гели будет обыск дома — приехали надолго. А обыск, конечно, будет. Это не простые керченские менты, эти — явно покруче.

 

5 августа 1996 года. Москва

Султан аккуратно припарковал джип рядом с машинами своих земляков. Внимательно осмотрел площадь перед рынком, снял с заднего сиденья сумку, открыл дверцу, вылез… Зашел в кафе, и, кивнув повару Мамеду, уселся за столик. К нему подошел Гелани, хозяин кафе.

— Салям алейкум, уважаемый!

— Алейкум ассалям, дорогой! Как дела?

— Как семья? Дети?

— На все воля Аллаха, уважаемый Султан! Все в порядке. А у тебя?

— Тоже нормально, хвала Аллаху. Для меня что-нибудь есть?

— Пока нет, но еще рано. Сейчас принесу чай, сыр, лепешки. Посиди, подожди.

В кафе вошли двое, заказали чай, печенье, сели. Русские. Султан поморщился. Нельзя сказать, чтобы он не любил русских, нет. Но любой азербайджанец в Москве знал: Султан — сын очень авторитетного человека, одного из самых богатых людей в республике. А для русских он — пустое место, чурка с рынка. И никакой джип не в силах изменить это отношение.

Время истекло. Уже никто не придет. Султан обернулся — русские тоже уже ушли. Он бросил на стол десять долларов — Гелани любит доллары, — встал и пошел к джипу. Протянул руку к дверце — и вдруг какая-то сила подняла его в воздух и бросила на заднее сиденье.

Он оглянулся. Справа и слева от него сидели двое любителей чая с печеньем. Третий сел за руль.

— Что, уважаемый Султан, много денег в сумке? Сколько же ты, мразь, купил бы на них наркоты?

— В сумке полмиллиона долларов. Она ваша, а я и не приходил на рынок, идет? Берете сумку, вылезайте, а я прямо отсюда уезжаю в Баку.

— Другой расклад, Султан. Сумку-то мы берем, но ты садишься лет на восемь. Как минимум. Уловил?

— Вы что, богатые? Или совсем дурные?

— Мы, Султан, честные. Ты не знаешь, что это такое. В лагере у тебя будет время — возьми словарь, почитай.

— Да вам лечиться надо! А если жена узнает, что от таких денег отказался — не боишься?

— Нас набирают из холостых и неизлечимых.

«Влип, — подумал Султан, — это не менты. С этими ни Аллах, ни отец не помогут».

 

5 августа 1998 года. Амстердам, Нидерланды

Скоро совсем стемнеет. Эдгар увеличил скорость, оторвался от ехавших сзади машин и притормозил напротив бара.

Бармен опять новый. Но это не страшно. Он все равно ничего не знает. Его задача проста — взять у Эдгара портфель на хранение, а вернуть ему уже другой. Получить деньги за пиво, мило улыбнуться и попрощаться. Все.

Уже третий раз Эдгар проезжает мимо Пара. Что-то ему не нравится, а что — не ясно. Тревожно на душе.

Ладно. Тревога — тревогой, а дело — делом.

Он зашел, поздоровался с барменом, заказал кружку пива. А здесь не пусто… Две парочки — у входа. Возле стойки — два молодых спортивных англичанина, оценивают шансы «Манчестера» в Лите Чемпионов. Ждите, родные, ждите. «Аякс» все равно сильнее.

— Можно, я оставлю у вас на время портфель? — обратился к бармену. — Вечно забываю его под столом.

— Разумеется. Какие проблемы?

Он протянул портфель, и… бармен резко потянул его за руки, а один из «англичан» жестом фокусника защелкнул наручники.

Эдгар понял, что именно его смущало. «Англичане» и «бармен» выглядели «выпускниками одного инкубатора». И тут ему стало плохо.

 

6 августа 1996 года. Марсель, Франция

Вечер наступал быстрее, чем хотелось бы. Еще только восемь часов, а уже почти темно. Через час должен прийти Хорхе. Мишель еще раз спустился в трюм, проверил снасти. Все готово. Посмотрим, что там нашел этот испанец. Вообще-то Мишель уже два года не выходил в открытое море и сейчас согласился только за компанию. Рыбалка — просто повод. Испанец обещал привести с собой двух мулаток, которых привез то ли с Тринидада, то ли с Бермуд и которыми «угощал» теперь близких друзей. Вот, кстати, и он. Хорош. Настоящий пират. Высокий, здоровенный, загорелый. Только почему-то один.

— Привет, Мишель! Убери пузо, а то девушек перепугаешь!

— Привет, Хорхе! А где те, кого я должен пугать?

— Они на яхте у босса. Мы подберем их прямо в море.

— К чему такие сложности?

— У них же нет никаких документов, не говоря уже о визах. Они и живут на яхте. Между прочим, условия там лучше, чем в «Шератоне».

— Твой босс — большой человек, да?

— Есть и повыше. Господь Бог, например. Или султан Брунея.

Фонарь яхты босса они заметили около двух часов ночи. «Английская королева свою „Британию“ тоже называет яхтой, — мысленно усмехнулся Мишель, — хорошо бы познакомиться с хозяином этой пироги».

Хорхе, закончив махать фонарями, подошел к Мишелю.

— Босс приглашает тебя в гости. Давай швартоваться.

— Месье Лебеф, насколько мне известно?

— Да, месье..? — Мишель вопросительно смотрел на собеседника. Лет тридцать пять-сорок, высокий, спортивного сложения, не француз и, конечно, не испанец. Скорее, американец или немец.

— Называйте меня просто Кирк.

— Тогда я — просто Мишель.

— Ну и прекрасно. Что будете пить?

— Можно немного красного вина?

— Конечно. Только выбирайте сами. Вы француз. А мы, англосаксы, знаем толк только в крепких напитках. О Хорхе не беспокойтесь — он с девушками уже на вашем катере. А у нас с вами будет серьезный разговор.

Мишель насторожился. О чем можно говорить в два часа ночи, в ста милях от берега, с совершенно незнакомым, судя по всему, безумно богатым иностранцем?

— Расслабьтесь, Мишель. Условие только одно: при любом вашем решении все сказанное в этой каюте должно остаться между нами. Речь пойдет о вашем профессиональном мастерстве. Посмотрите на эти фотографии.

Работа. Деньги. Мишель в душе ликовал. При удачном раскладе можно будет выкупить закладную на дом. Может быть, и еще что-то останется.

— Вынужден вас разочаровать, Кирк. Два года назад суд лишил меня права оперировать. Я безработный.

— Если бы Вы догадывались, Мишель, меня интересует только ваше искусство. Надеюсь, вы не разучились оперировать?

— О нет, Кирк! Более того, я так истосковался по настоящей работе, что сейчас могу из крокодила сделать слона!

— Так взгляните на этого крокодила.

Мишель внимательно посмотрел на фото. Южнославянский тип лица, при этом кое-какие семитские, скорее всего еврейские, черты. Волевой подбородок, залысины на крутом лбу.

— Это лицо трудно изменить до неузнаваемости.

— Его нужно изменить до узнаваемости. Вот до этой.

Индоевропеец. Какая-то дикая помесь индуса и галла, индусского больше. Очень, очень сложно, но реально. Надо поторговаться.

Боюсь, Кирк, что это невозможно. Сегодня пластическая хирургия…

— Мишель! Я вас пригласил как профессионала, а не для торга.

— Можно. Но — очень дорого. И — палата, свет, наркоз, инструменты, ассистент. Затем — полтора-два месяца ухода. Потом — следы от швов. Их будет много. Не на лице, конечно, но останутся.

— Я слышал, что после ваших операций таких следов практически не остается.

— Я всегда делал из одного человека другого. Любого другого. И никогда — совсем другого, но очень определенного другого. Это сложно, Кирк, поверьте. Без всякой торговли.

— Верю. Назовите цифру.

— Учитывая все обстоятельства — секретность, незаконность, мой личный риск и так далее — полтора миллиона франков.

— Договорились. Вот закладная на ваш дом. Я ее выкупил вчера. Вот решение суда об отмене запрета на профессиональную деятельность. Вот чек на полмиллиона франков. Будем рассматривать это как аванс.

— О боже, Кирк…

— Теперь — детали. Вылетаете послезавтра в Лос-Анджелес. На ваше имя забронирован номер в отеле «Билтмор», Гранд-Авеню, Южный Лос-Анджелес. Там с вами свяжутся. И главное: остаетесь там до тех пор, пока не снимете швы. После этого — сразу! — пулей в аэропорт и летите с первым же рейсом куда угодно: в Каракас, в Рио, в Сан-Пауло, в Мехико — туда, где есть крупный аэропорт. И только оттуда возвращаетесь в Европу. Поверьте, все это — ради вашей же безопасности. Здесь с вами свяжется Хорхе. А теперь… может, еще вина?

— Да, с удовольствием. Кстати, как мне называть этого человека?

— Никак.

— Понял. Извините.

 

8 августа 1996 года. Калифорния, США

— Да, Гросс, встретили. — Божко бросил быстрый взгляд на дверь, из-за которой доносился блеющий тенорок, напевающий какую-то французскую песенку. — Переоборудует одну из спален в операционную. Где ты его нашел? У него же рожа настоящего марсельского шулера.

— Не напрягайся, Кирилл! — хохотнул Гроссмейстер. — Этот парень — на хорошем крючке. И вообще, раньше надо было осторожничать.

— Пока жив — не поздно. Ты бы лучше друзей подбирал себе поаккуратнее.

— Если бы он не был моим другом, вряд ли у нас появилась бы возможность беседовать по телефону, — проговорил Гроссмейстер ледяным голосом. — Увиделись бы только на суде. А вообще — совет дельный. Я подумаю, Кирилл. Обязательно. Знаешь, — заметил он после недолгой паузы, — а ведь «амиго» дважды спасал мне жизнь.

— Очень трогательно. — Божко нахмурился. — Поставь ему памятник, приходи гуда по воскресеньям и окропляй гранит скупой банкирской слезой. На моей родине принято еще и напиваться на могиле. Это я так, в порядке информации.

— На твоей родине много странных обычаев. Например, голосовать на президентских выборах за десантных генералов и теоретиков марксизма.

— В этом есть свой резон. Во всяком случае, бабы у нас в стране по два срока не правят, какими бы «железными» они ни были, — огрызнулся Божко. — Кстати, я отправил в Москву фотографию твоего «амиго» на фоне твоей пижонской яхты. Вдруг кто-то опознает?

— В России? Португальца? — изумленно спросил Гроссмейстер. — Это у тебя, Кирилл, предоперационный мандраж. Говорят, очень влияет на воображение. Надеюсь, после операции все образуется. Пока.

— Пока!

Божко отключил телефон и налил себе кофе. Взял утреннюю газету и быстро просмотрел ее. Чушь собачья. Даже печать у них ущербная. Нация без прошлого. «Новости американской культуры». Филологический нонсенс. У Америки нет культуры, как нет и истории. Создали себе море эрзацев и назвали это «американским направлением в искусстве». Вместо философии Достоевского — пьяный бред Хемингуэя. Вместо балета Большого — мюзиклы Бродвея. Вместо театра Чехова — кинематограф Голливуда. Помпезно, дорого, бездарно. Нет, долго я здесь не протяну. А-а-а! Вот оно!..

«5 августа Интерпол при поддержке национальных полиций провел широкомасштабную акцию по задержанию и аресту наиболее активных членов международной преступной организации, занимающейся распространением наркотиков на территории 24-х стран. Аресты проводились одновременно почти в ста городах, что стало полной неожиданностью для наркодельцов.

Нашему корреспонденту удалось взять интервью у одного из руководителей акции, старшего инспектора Отдела по борьбе с наркотиками Французского отделения Интерпола:

— Г-н инспектор, каковы национальные корни этой организации?

— Организация, я бы сказал, принципиально интернациональная.

— Вы уверены в том, что обезвредили всю организацию?

— Чтобы убить змею, достаточно отрубить ей голову. Да, у нас есть такая уверенность.

— Кто стоял во главе организации?

— Обычно до суда мы на такие вопросы не отвечаем, но в данном случае это не секрет. Португальский бизнесмен русского происхождения.

— Он арестован?

— Нет. Мы не успели. Полмесяца назад он погиб во время взрыва на собственной вилле на юге Португалии. Вместе с ним погибли почти все видные члены организации.

— Месть конкурентов?

— Не могу ответить на ваш вопрос. Это — в компетенции полиции Португалии.

— Итак, господа, Интерпол еще раз доказал, что умеет расходовать деньги налогоплательщиков прямо по назначению, Я свободный мир еще раз убедился, что русская угроза — не пустой треп психопатов, помешанных на холодной войне».

Божко отбросил газету, подошел к окну, Сквозь жалюзи была видна вилла, которую шесть лет назад он купил своей бывшей жене. Каждый день он видит и ее, и дочь, Каждый день видит какого-то нелепого толстого хмыря, который приезжает за Людмилой вечером, а привозит ее назад в полночь, а то и позже. Слава богу, сексуальные похождения жены не интересуют его уже лет десять. Другое дело — Верка. Ей ведь только двадцать. Или уже двадцать? Судя по всему, в монахини она тоже не собирается. С занятий ее привозит парень на огромном джипе полумафиозного вида. Этакий Лоренцо Ламас лет тридцати с лишком. Короткий хвостик на затылке, тонкие усики, приросшие к носу черные очки. Ни дать, ни взять — торговец наркотиками из Тихуаны. Какой-нибудь мексиканец или пуэрториканец. Надо к нему получше присмотреться.

Почти две недели наблюдает Божко за виллой. И не покидает его чувство, что наблюдает не он один. Но кто еще? Никакого подозрительного движения на улице он ни разу не заметил.

Конечно, глупо рассчитывать на то, что Интерпол поверил в его смерть и прекратил поиски. Еще глупее думать, что ФБР станет Интерполу помогать. Они будут искать его сами, чтобы приписать себе все заслуги. Они, конечно, идиоты, но кропотливы и старательны, как вьетнамцы. Сядут на «хвост» — не скинешь. И еще проблема — Фицсиммонс.

Чутье подсказывало, что эта проблема — главная. Почти все деньги, заработанные за пять лет, находятся в его банках. Забрать их можно только по доброй воле Кирка. А проявит ли он ее?

Ну вот, опять…

— Что за чертовщина? Доктор, вы не переборщили со своим светом?

— О нет, месье, я все рассчитал!

— Тогда делайте, черт вас подери, что-нибудь! Плевать на телевизор, но вдруг во время операции вырубится опять! И кто это там маячит? Да не здесь! Вон, за забором!

— Сейчас спрошу.

Это уже начало раздражать. Свет во всем доме выключался четвертый раз за сегодняшний день. Этот чертов доктор Лебеф устроил в одной из комнат самую настоящую операционную. Конечно, такого количества сверхмощных ламп никакие предохранители не выдержат.

— Месье, там человек из электрической компании. Это он обесточил дом. Ему надо поменять предохранители в трансформаторной будке. Говорит — текущая профилактика.

— Почему не предупредил?

Из-за спины Лебефа вышел какой-то горбатый очкарик с чемоданчиком.

— Сэр, я звоню вам в дверь уже полчаса. Звонок не работает. Если я проторчу здесь еще час, неприятности на работе гарантированы.

— Меняйте, и поживее. Потом зайдите ко мне.

Монтер зашел через десять минут.

— Пойдемте. — Кирилл провел его в операционную. — Видите эти лампы?

— Сэр, как представитель компании, я обязан вас предупредить…

— Помолчите. Мне надо, чтобы вся эта иллюминация проработала трое суток. Вопросы есть?

— Но, сэр…

— Вот деньги. Столько вы не заработаете и за полмесяца. Сколько уйдет времени, чтобы все устроить?

Монтер то краснел, то бледнел, наконец пошел багровыми пятнами. Абсолютно круглые глаза, готовые выскочить из-за линз, с вожделением взирали на купюры. Казалось, он решил пустить слезу, но вовремя одумался.

— Все лампы выведены на один предохранитель. Он будет перегорать каждые полчаса. Если вам нужно на трое суток, я поставлю времянку. Не возражаете? Это займет примерно сорок минут.

— Действуйте.

— Минутку, сэр. Я бы очень не хотел, чтобы это дошло до руководства компании.

— Все ясно. Даю слово.

Кирилл подумал о предстоящей встрече с Веркой. Как же ей все это преподнести? Ее реакции совершенно не предсказуемы.

— Готово, сэр! Проработает до тех пор, пока не перегорят лампы. Гарантирую.

— Спасибо. Вот еще двести баксов, купи детям сладкого.

Если монтера и не хватил удар, то только из-за боязни потерять эти деньги.

— Благодарю вас, сэр! Если нужна будет какая-то помощь — звоните! Всегда к вашим услугам!

Интересно, а куда ему звонить? Хитрец, хоть бы карточку оставил.

Монтер вышел на улицу. Прошел метров сто до серебристого «Бьюика». Остановился, осмотрелся. Открыл багажник и бросил туда чемоданчик с инструментами. Потом завел мотор, снял очки и медленно отъехал от тротуара.

 

12 августа 1996 года. Москва

Во всех газетах — одно и то же. Франция, Бельгия, Испания и т. д. приветствуют и поздравляют Интерпол с блестящим завершением грандиозной по масштабам операции против наркомафии. Гип-гип — ура! Ай да Интерпол! Ай да сукин сын!

Деду было не по себе. Разумом он все понимал, но сердце не принимало этого. Какой-то заколдованный круг — мир не должен знать в лицо своих настоящих героев, не может даже посмертно отметить их. Все, что сделал Хантер, — незаконно, хотя и сделано во имя Высшей Справедливости. Будь он жив, то считался бы сейчас преступником. При получении вида на жительство в Португалии он скрыл свою причастность к спецслужбам СССР — раз. Вид на жительство он получил не по своим настоящим документам — два. Незаконно занимался розыскной деятельностью на территории Португалии и прочих стран — три. Незаконно проникал в помещение частной фирмы — четыре. Есть еще пять, шесть и т. д. Если бы он все делал законно — ни о какой борьбе с наркомафией и речи бы не шло. Что неправильно — законы или их интерпретация?

Наверное, миру пора понять: ради общего блага должны существовать хантеры, люди с высшим индексом социальной ответственности, с правом — по обстоятельствам — вершить суд в одиночку. Нельзя бороться с волком, будучи Красной Шапочкой. Надо быть, как минимум, лесорубом и иметь топор.

Дед усмехнулся, представив себе реакцию Госдумы на такие его рассуждения.

— Алло, генерал? Сармат. Есть новости. Да. Через двадцать минут.

А Сармат выглядит молодцом. Постоянные перелеты «Москва — Северный Кавказ — Москва», ежедневные переговоры, уточнения, согласования, срочные ночные вызовы в Совет Безопасности, — словом, вся официальная часть его работы никак не отражается на нем внешне. Как будто только что из полноценного отпуска.

— Вот, генерал. Вам известен этот человек?

Дед достал из футляра очки, аккуратно водрузил их на самый кончик носа и внимательно посмотрел на фотографию.

— Григорий Призетко? — Он вопросительно взглянул на Сармата. — Да, конечно. Григорий Призетко, бывший сотрудник центрального аппарата МВД. Сейчас, кажется, на пенсии?

— В смысле государственной службы — да, — кивнул Сармат. — Но трудоустроен, и неплохо. Ныне — один из руководителей частного сыскного бюро «Скиф», которое принадлежит Божко. — Сармат прошелся по кабинету, достал из своего кейса конверт и продолжил: — В Москву прилетел вчера. Прямо из аэропорта отправился в МИД, где имел получасовую беседу вот с этим персонажем.

— Тоже знакомый, — прищурился Дед. — Кажется, ближневосточный отдел?

— Последние несколько лет — да. — Сармат вытащил из конверта лист бумаги, развернул его. На листе красным фломастером были обозначены страны, числом с десяток, и напротив каждой — список каких-то предприятий, фирм, контор и так далее. — Очень долгое время этот импозантный господин служил под непосредственным началом Божко-старшего. Во всех странах, где он нес непосильное бремя дипломатической ответственности, создавались невнятные совместные предприятия, немедленно попадавшие под контроль Божко-младшего, Кирилла.

— Достаточно. Давай соль.

— После встречи в МИДе Призетко отправился в архивы МВД. Его там помнят, кроме того, «Скиф» тесно сотрудничает с МВД. Словом, он ковырялся в компьютере и картотеках до вечера. Вот кого он искал.

Белоснежная океанская яхта на фоне какого-то живописного залива. На переднем плане — загорелый широко улыбающийся Хантер с пиратской повязкой на лбу и с кинжалом в руке.

Дед по-волчьи оскалился, недобро сверкнул зелеными глазами. Потом нахмурился, рубанул ладонью воздух, — видимо, на что-то решился. Наконец заговорил:

— С одной стороны, появление этой фотографии в Москве — явное доказательство того, что Божко жив. С другой стороны — на кой черт ему выяснять что-то о человеке, которого он сам же и взорвал? Любопытно, что ли? И главное: я допускаю, что они каким-то непостижимым образом вышли в Португалии на Хантера. Не очень в это верится, но возможно и такое. Все-таки четыре года перерыва — не шутка. Навыки теряются. Но они могли выйти только на португальца Хантера! Почему же они ищут его следы в Москве, можешь мне объяснить?

Сармат виновато улыбнулся и неуверенно кивнул.

— Кажется, могу. Сожалею, но вышли они скорее всего не на него, а на меня. Нас могли видеть вместе. В этом случае понятно, что важен для них не Хантер. Для них он — португалец. К тому же, увы, мертвый португалец. Им важно отследить мою цепочку, а он — единственное известное им звено в ней. Хотя, впрочем… — Сармат пожал плечами. — Может быть, мы слишком все усложняем. А появление этой фотографии — обычное человеческое любопытство.

— А сам-то ты в это веришь? — Дед усмехнулся. — В любом случае, вовремя ты додумался стереть все данные о нем.

— Вовремя — плохое слово, генерал, — пробормотал Сармат. — Ему-то уже все едино.

— Увы, ты прав. — Дед поднялся, давая понять, что считает тему исчерпанной.

 

12 августа 1996 года. Калифорния, США

Занятия по хореографии отменили, и можно было ехать домой-Домой… Шесть лет Вероника терпела, ждала, надеялась — вот-вот кончится этот кошмар, и отец вернется к ним.

Интервью, перепечатанное почти всеми вчерашними газетами, поставило крест на всем. Надо привыкать к мысли, что отца больше нет. «Русский Пабло Эскабар вместе со всей своей челядью взлетел на воздух!» Отец — главарь наркомафии? Чушь какая-то… На мертвого можно все списать. Типичный пример американского шовинизма. Если русский богат, — значит, или вор, или рэкетир, или наркоделец.

Верка медленно брела по университетскому парку, пока не оказалась на любимом мостике через ручей. На этом мостике они встречались с отцом во время его приездов. На этом мостике около месяца назад она познакомилась с Алексом. Смешной он… Внешность героя голливудского боевика, одевается и ведет себя, как Стивен Сигал. А за всей этой мишурой прячется немолодой уже человек, добрый и мудрый, как вся университетская библиотека. Безошибочным женским чутьем Верка угадывала, что американская идиома «человек с прошлым» — это именно о нем. За постоянной иронией проглядывала грусть, настоящая грусть сильного мужчины, уставшего от потерь. Грусть, не имеющая ничего общего с многозначительной тоской эстетствующих студентов и преподавателей гуманитарных факультетов.

Она закурила, сделала две затяжки и бросила сигарету в ручей.

— Привет, Никушка!

Верка попыталась повернуться — и не смогла. Пальцы, вцепившиеся в перила, свело судорогой. Только один человек во всей Вселенной называл ее этим именем.

Крестный отец наркомафии…

Босс преступного мира…

Кретины, сволочи, недоноски! Папа, папочка, папуленька… Любимый, родной… Жив…

Она бормотала что-то и смеялась, покрывая поцелуями его лицо и заливаясь слезами, размазывая по его щекам тушь и помаду. Она еще никогда не была так счастлива; счастье било через край, она готова была поделиться им со всем миром! И пусть этот мир погряз в пороках, лжи, клевете; пусть он всегда пытается сделать ей больнее, чем она того заслуживает; может быть, от ее счастья мир станет хоть немного лучше, станет достойным этого большого, сильного, красивого человека, которого она с гордостью называет отцом!

Метрах в ста от этого места, скрытый кустами орешника, за Веркиным счастьем наблюдал человек с внешностью голливудской звезды, и его лицо счастьем не светилось. Оно вообще ничего не выражало.

Постояв две-три минуты, он повернулся и с кошачьей грацией скользнул к выходу из парка.

 

7 октября 1996 года. Москва

«…Интерпол — Сармату.

Идальго…»

Получил Ваше послание, в котором Вы делитесь сомнениями относительно смерти г-на Божко. Испытывая искреннюю признательность за оказанную нам помощь и глубокое уважение к Вашим профессиональным и человеческим качествам, считаю своим долгом раскрыть перед Вами картину того, что произошло 14 июня сего года в Виламоуре (Алгарве, Португалия).

При этом буду основываться лишь на тех фактах, которые получены в ходе официального расследования и задокументированы.

1. В 02.15 на место взрыва прибыла бригада криминальной полиции, пожарная команда и санитарная машина. На развалинах были обнаружены:

— шесть трупов, не подлежащих идентификации, так как были разорваны взрывом на мелкие фрагменты, большинство из которых обгорело;

— два трупа с пулевыми ранениями в голову, позднее опознанные как шофер г-на Божко и его личный телохранитель;

— двое живых, но находящихся в шоковом состоянии мужчин, представившихся украинскими коммерсантами, приехавшими в Португалию за несколько дней до трагедии по приглашению г-на Божко.

2. Допрос украинских коммерсантов показал следующее. Примерно в 0.30 на виллу был привезен человек, которого служба безопасности „Ситаса“ искала несколько дней. На вилле в этот момент находились г-н Божко, несколько его компаньонов, в основном — иностранцы, шофер г-на Божко, его телохранитель и два-три охранника. Шофер, Василий Галин, соотечественник коммерсантов, попросил их отогнать один из автомобилей — джип „Тойота-Ленд-Круизер“ — к офису „Ситаса“, что они и сделали.

Обратно они вернулись примерно в 01.35 на такси. Таксист найден, подтверждает их слова полностью. В тот момент, когда коммерсанты заходили на территорию виллы, раздался взрыв. Взрывной волной их отбросило к воротам, чем и объясняется их шоковое состояние.

3. Начальник бригады полиции пришел к выводу: взрыв, вполне вероятно, является терактом международного уровня — потому и вызвал из Севильи сотрудников Интерпола. Полиция провела ряд розыскных мероприятий на автодорогах и в аэропортах, которые, впрочем, ничего не дали.

4. При анализе собранных данных я обнаружил интересный факт. Считаю необходимым поставить Вас в известность:

— 13.06 в 20.30 на ВПП спортивного аэродрома в двух километрах от Виламоуры приземлился двухмоторный четырехместный самолет. Пилот предъявил летную лицензию на имя Кнута Магнуссена, фабриканта электроприборов из Копенгагена, а также договор на трехдневную аренду самолета для полета по маршруту Фуншал — Виламоура — Фуншал.

— Пилот просил заправить самолет и подготовить его к вылету в 23.50 этого же дня. Ему выписали счет, который он тут же оплатил наличными.

— В 23.00 г-н Магнуссен позвонил на аэродром и поинтересовался, готов ли самолет к вылету. Кроме того, он попросил еще об одной услуге. Машину, на которой он приедет, необходимо будет отогнать на стоянку в Кинта ду Лагу, к супермаркету „Алисупер“.

— 14.06.96, примерно в 02.35, к аэродрому подъехал „Мерседес“, из которого вышли г-н Магнуссен и еще один мужчина. Второго мужчину никто не разглядел, так как он быстро сел в самолет. Уже через 5–6 минут они взлетели.

— Утром следующего дня автомобиль на стоянке отсутствовал. Служащий, отгонявший его из аэропорта, номерного знака, к сожалению, не запомнил.

— Установить личность г-на Кнута Магнуссена не удалось даже силами Интерпола. Подозреваю, что такого человека в природе не существует.

Бросается в глаза удивительное совпадение двух событий по времени и месту действия.

5. Из всего вышеизложенного позволю себе сделать некоторые выводы. Подчеркиваю, что делюсь с Вами своим, чисто субъективным, мнением. Нет никаких официальных данных, подтверждающих мою версию. Однако, господин Сармат, разве мы с Вами не отдаем должного нормальной, здравой интуиции в нашей работе?

Итак, г-н Божко незадолго до этих событий почувствовал, что земля горит у него под ногами. Кроме того, он вычислил Вашего человека. В назначенный день в Виламоуру на спортивном самолете прилетает его сообщник, и они с Божко объявляют общий сбор — для всех, через кого можно выйти на Божко и его сообщника, — и подготавливают вполне профессиональное аутодафе. В этот день не везет Вашему человеку: каким-то образом он попадает в руки службы безопасности Божко, и его тоже доставляют на место предстоящей экзекуции.

Божко решает убить двух зайцев (простите за невольный цинизм). Кроме устранения собственной верхушки, он хочет дать понять нам, что и сам пал жертвой неизвестных пиротехников. Но… Есть свидетели его бегства. И он, ничтоже сумняшеся, за несколько минут до взрыва хладнокровно убивает собственных шофера и телохранителя — взрыв такой силы все спишет. И списал бы, если бы не этот необъяснимый самолетик с несуществующим пилотом и таинственным пассажиром.

Первое, что я сделал, узнав о самолете, — пошел искать дантиста Божко. Из нескольких десятков зубов, найденных нами на довольно обширной площади, ни один не принадлежал г-ну Божко.

По мнению наших аналитиков, Божко уже сделал пластическую операцию. Если это так, то наши шансы найти его в обозримом будущем приближаются к нулю. С другой стороны, человеку столь высоких амбиций трудно будет долго оставаться в тени.

За виллой „Вероника“, принадлежащей бывшей жене г-на Божко, установлено наблюдение силами ФБР. Пока оно ничего не дало, да и вряд ли даст в дальнейшем. Если у Вас возникнут какие-то идеи насчет Божко — мы всегда в Вашем распоряжении.

И последнее. Весь наш Отдел потрясен уровнем профессионального мастерства Вашего человека в Португалии. Проделать такую работу менее чем за год, в одиночку, без всякого прикрытия — это, безусловно, высший пилотаж. Тем более ощутима Ваша потеря. Прошу принять наши глубокие соболезнования. Успехов Вам.

 

10 октября 1996 года. Калифорния, США

Вчера сняли повязки. Лебеф полдня проколдовал над швами, а потом куда-то испарился. Лицо жгло. Божко взглянул в зеркало — и в ужасе вздрогнул: было что-то мистическое в этом перевоплощении.

Лицо человека, которого он знал давно. Надо привыкать к мысли, что теперь это — его лицо.

Божко открыл дверь на террасу и зажмурился. После почти месяца тьмы глаза резануло, как ножом. Подождав, когда они привыкнут к свету, он вышел на террасу и подставил лицо под ласковые лучи утреннего калифорнийского солнца. Еще неделька, и новый житель этой планеты готов функционировать взамен истрепавшегося и вышедшего в тираж Кирилла Божко.

Он вспомнил встречу с Веркой. Зря он столько дней к этому готовился — Верка поверила ему сразу, она очень хотела ему поверить. И сама же, без всякой подсказки с его стороны, предложила сделать пластическую операцию. Да еще предложила помощь в покупке нового паспорта… Смех, да и только… «Всего двадцать»! Да… яблочко от яблони…

Внизу бородатый турист в гавайской рубахе навыпуск пялился на балконы и фотографировал их какой-то чудовищной камерой, которая с трудом помещалась на его внушительном брюхе. Их взгляды встретились, и Божко с улыбкой помахал ему рукой. Толстяк тотчас же одобрительно поднял вверх большой палец, «прицелился» камерой и несколько раз щелкнул. Досадно.

Но толстяк уже вовсю щелкал балкон на противоположной стороне улицы, на котором «обозначала» зарядку дама в бикини. Ей-богу, рано она его надела. Чтобы это бикини было ей впору, она должна делать зарядку лет двадцать, не останавливаясь.

Залюбовавшись этой жертвой «Макдоналдса», Божко забыл о толстяке. А тот, казалось, понял это — сразу утратил всякий интерес к архитектурным красотам, сел в серебристый «Бьюик» и укатил в сторону Лос-Анджелеса.

Где же Лебеф, черт его дери?! Нельзя его отпускать!

 

4 ноября 1996 года. Москва

«…Аудиторская комиссия, назначенная по настоянию Интерпола для проверки финансовой ситуации в компании „Ситас Импекс, С.А.“, не обнаружила ни одного нарушения закона. Кроме того, полиция Португалии не видит причин связывать работу компании с нелегальной частной деятельностью ее бывшего президента г-на Божко.

Идальго. Севилья».

Со счетов компании снят арест, после двух с половиной месяцев вынужденного бездействия сотрудники приступили к выполнению своих обязанностей. Новый президент будет назначен до Рождества на Совете учредителей. Точные сроки и место съезда учредителей пока не определены.

Все возвращается на круги своя. «Ситас», любимое детище Божко, функционирует. Этого и следовало ожидать.

— Что-то ты, Сармат, странновато выглядишь. И тебя доконала эта чертова война?

— Боюсь, что так, генерал. Хотя скорее всего всех нас доконает грядущий мир.

— Ладно. Вернемся к делам нашим скорбным, как говаривал Горбатый. Так что там с Призетко?

— Там все в высшей степени интересно. Неделю назад он вдруг отбыл в Грецию. В Салониках встретился с двумя русскими. Показывал им фото на фоне яхты. Встреча писалась из машины, поэтому качество записи — не блеск. Но персонажи, генерал, какие персонажи…

«— …Начальник, ты меня убил! Если это тот, о ком я думаю, — хана тебе!

— Говори, говори…

— Вам там, в МВД, наверное, известно, что служил я в спецназе ГРУ. Он был у меня инструктором. Фамилии не знаю, там в ходу были прозвища. Кликухи, одним словом.

— Он что, русский?

— Черт его знает… Советский, во всяком случае. Он командовал диверсионным отрядом где-то в Африке. После Африки какое-то время провел у нас, в спецшколе. Потом совсем исчез. Говорят, ушел в то самое подразделение, которое называют „спецназ в спецназе“. Это все.

— Твое личное мнение о нем?

— Ничего хорошего. Моя репутация тебе известна, так вот что я скажу: упаси меня Господь иметь такого врага!

— Ты не ошибся? Может, просто очень похож?

— Может, просто похож… Только очень».

— Это тот знаменитый сбежавший киллер?

— Он самый, генерал… Интересная встреча, правда?

— Да уж. Особенно — если послушать МВДэшных генералов. По их словам, они стоптали по сто пар сапог, разыскивая его. Ладно. Что в Америке? От ФБР новости есть?

— Есть фотографии ухажеров Вероники. Вот. Абсолютно случайные люди.

— Что это за Радж Капур?

— Энтони Гринфилд, банкир с Большого Каймана. Родился в Гоа. Наполовину индус, наполовину португалец. Имя при рождении — Антонио Жоаким де Камповерде. А этот красавец-латинос — некто Алекс. В Штатах недавно. Приехал из Бразилии.

 

5 ноября 1996 года. Гибралтар

Через полтора часа на судно вернется команда, отпущенная на берег еще утром, а телефон все молчит. Кирк бродил по палубе в сомнамбулическом состоянии, пытаясь придать своим невеселым мыслям какую-то законченность. Не помогало ни дневное пиво, ни обеденное вино, ни вечернее виски.

Он спустится в каюту, открыл гардероб. После длительных поисков надел шелковую сорочку с широким воротом и шелковый же светлый костюм. Критически осмотрел себя в зеркале. Повязал на шею легкомысленный платок, этакий общий штрих всех богем мира — от Монмартра до Бродвея. Легче не стало.

Прихватив с собой бутылку «Чивас Салют» и ведерко со льдом, Кирк поднялся на палубу. Насыпал в стакан лед, налил виски, закурил. Сделав четыре затяжки, выпил залпом виски. Налил еще. Страх не уходил. Страх, живший в нем в полуэмбриональном состоянии почти три месяца, вырвался наружу и полностью овладел им.

Надо было покончить с Божко еще там, в Виламоуре. Теперь все усложнилось до предела. Глупо и недальновидно было рассчитывать на то, что Божко, сделав пластическую операцию, заляжет на дно.

Кирк твердо решил никогда не возвращаться к финансированию наркобизнеса — себе дороже. Но возвращать Божко все заработанные деньги он тоже не собирался. Линию поведения он выбрал давно, осталось лишь набраться мужества и следовать ей до конца.

Звонок резанул по слуху и нервам. Кирк сделал глубокий вдох, досчитал до десяти, поднял трубку.

— Алло, Гросс?

— Кирк Фицсиммонс. С кем имею честь?

— Это я, Кирк… Энтони Гринфилд.

— Мы с вами знакомы?

— Не сходи с ума, Гросс! Это я!

— Не понимаю… Где мы с вами встречались? И почему вы называете меня Гроссом?

— Почему? А ты Божко не помнишь, ублюдок? Или тебе память освежить? Ты знаешь, за мной не заржавеет!

— Это угроза? Глупо с вашей стороны, г-н Грин… э-э-э… Грюнвальд?.. Что касается г-на Божко, то он, кажется, был президентом компании «Ситас»?

— Да, был… Между прочим, мне и сейчас принадлежит большая часть акций «Ситаса».

— Приятно слышать. Все свои соображения по нашим финансовым взаимоотношениям я направлю факсом новому руководству компании в ближайшие дни. Если возникнут вопросы — почту за честь встретиться. До свидания.

И тут страх ушел. Кирк понимал, что больно ранил зверя. Таких, как Божко, можно только убить. Победить их нельзя. Да и насчет «убить» — проблематично. Как правило, они стреляют первыми.

Кирк отставил в сторону стакан. Мозг заработал, мысли приобрели привычную стройность и законченность.

Вернувшийся через час капитан увидел бодрого, уверенного в себе босса, который громко диктовал что-то по телефону.

 

9 ноября 1996 года. Калифорния, США

— Завтра в одиннадцать, помнишь?

— Да, Джоан. Встретимся здесь же.

— Привет твоему ниндзе! Когда он тебе наскучит, дай знать, не забудь.

Вероника отделилась от стайки однокурсниц, перебежала дорогу — и сразу за углом увидела джип Алекса. Пустой. Значит, ждет в кафе.

Она наклонилась к боковому зеркалу, поправила челку, облизала губы и, обогнув джип, увидела Алекса. Он сидел на открытой террасе кафе и читал журнал. Странная привычка — любую свободную минуту использовать для чтения. У них что — вся Бразилия читает? Сомнительно. Алекс вообще весь соткан из странностей. По-английски говорит старательно, как студент Оксфорда. Американизмов не использует.

В высоком стакане плавает огромный кусок льда. Значит, сидит недавно.

— Молодой человек, вы не меня ждете? — Верка чмокнула его в щеку. Он, как всегда, смутился. Еще одна странность — полное несоответствие внешности и поведения.

— Здравствуйте, Вера. — Алекс церемонно поцеловал ей руку. Эта привычка времен позднего неолита приводила в восторг всех ее подруг; ее же начинала уже раздражать. Она давно ждала более реальных знаков расположения. — Рад, что вы сегодня склонны шутить.

— Это вы о чем? — удивилась Вера.

— Это я о «молодом человеке», — усмехнулся Алекс. — Сегодня утром вспомнил, сколько мне лет, и весь день грустил. А вы развеселили.

— И сколько же? — улыбнулась она.

— Добрый вечер, — выдавил, наконец, официант, давно стоящий рядом. Наверное, здоровался он исключительно от нетерпения.

— Привет, — кивнула Верка. — Кофе принеси. Сандвич с сыром и салатом. Грейпфрутовый сок. Очень холодный, но без льда. — Официант, качнув женственными бедрами, уплыл, и Верка проворчала: — Попросишь со льдом — одной воды принесет, гей неотесанный.

— Не любите геев? — спросил Алекс.

— А вы?

Они посмотрели друг на друга и расхохотались.

— Один-ноль в вашу пользу, — заключил Алекс. На столе появились сандвич, сок и кофе.

— Ну, что я говорила? — грустно вздохнула Верка. — Сок, естественно, теплый, а кофе — холодный. Хорошо, хоть безо льда. Почему они так любят во все лед класть?

— Наверное, горячая американская кровь постоянно в нем нуждается. Тем более — в Калифорнии.

— Да здесь настоящих американцев — один на квартал! — Верка хохотнула. — Я думаю — обычное жульничество. Вместо двухсот граммов сока наливают сто, а дерут — как за литр.

— Это не простое жульничество, Вера. Это — Аmerican Life Way, — улыбнулся Алекс, и они опять рассмеялись.

Верка сделала глоток кофе, и Алекс поморщился, точно от зубной боли.

— Что такое? Что-то не так? — испугалась она.

— Вера, вы же умная девушка, с хорошим вкусом. Как вы можете пить эти помои?

— С удовольствием пила бы хороший кофе, да где его взять?

— Когда-нибудь, Вера, — он отобрал у нее стакан и выплеснул вонючую жидкость в кадку с пальмой, — когда-нибудь мы с вами поедем в Бразилию. Там вы узнаете, что такое настоящий кофе.

Верка отодвинула в сторону пустой стакан.

— Самый лучший кофе в жизни я пила в Португалии, когда гостила у отца.

— А ваш отец, разве он португалец? Вы же русская, насколько я понимаю?

— Я украинка. И отец, естественно, тоже. Он живет в Португалии. — Глаза ее увлажнились, и она тихо добавила: — Жил…

— А где же он теперь? — спросил Алекс, не замечая перемены в ее настроении.

— Он умер. Недавно, — с трудом проговорила Верка, вытирая глаза салфеткой.

Алекс снял очки, протер стекла.

— Ради бога, простите. Я не мог этого знать. Вы никогда не говорили о нем.

— Ничего, Алекс, ничего. — Она накрыла ладонью его руку. — Я уже почти привыкла к этой мысли. Не будем о грустном. Сейчас сюда должен приехать один его друг. Я хочу вас с ним познакомить. Очень интересный человек. Владелец заводов, газет, пароходов…

— Что это значит?

— Есть такой русский стишок… Про гнилого капиталиста. — Она виновато улыбнулась и сменила тему. — А когда вы собираетесь в Бразилию?

Алекс в задумчивости посмотрел на кончик сигареты. Стряхнул пепел.

— Вчера. Сегодня. Завтра. Каждый день. Пока мне сложно ответить на этот вопрос. Не знаю, Вера.

Она посмотрела в сторону дороги — и вдруг спросила:

— Скажите, Алекс: вы очень любите свою родину?

Он улыбнулся, хитро при этом прищурившись.

— Странный вопрос. Да, Вера. Я очень люблю свою родину. Но, к сожалению, не могу пока туда вернуться.

— Здравствуйте, молодые люди!

Перед столом стоял высокий, статный индус, широко улыбавшийся в роскошные усы. Верка бросилась ему на шею, расцеловала.

— Вероника, вы балуете старика! — Индус шутливо ворчал, не пытаясь, впрочем, отстраниться. — Лучше представьте меня вашему другу.

Алекс выжидательно рассматривал магараджу сквозь очки, незаметно оказавшиеся на носу. Индус тоже вцепился в него взглядом, оценивая его, как боксер неизвестного противника в первые секунды боя. Оба едва заметно улыбались, скорее отдавая дань этикету, чем испытывая друг к другу какое-то расположение.

— Мистер Энтони Гринфилд. — Верка присела в реверансе. — Лучший друг и основной партнер моего отца. — Индус вежливо кивнул.

— Сеньор Алекс Герра. — Верка зажмурилась и нараспев продекламировала: — Истинный кабальеро. Прямой потомок конкистадоров. Живой укор современной молодежи.

— Рад знакомству, мистер Гринфилд. — Алекс пожал широкую сильную ладонь индуса.

— Взаимно, сеньор Герра, взаимно. — Гринфилд взглянул в непроглядную темень очков и заметил: — Интересная у вас фамилия. Что, действительно от португальских конкистадоров?

— Наверное, что-то было. Во всяком случае, все мои предки по мужской линии были военными.

— Что ж, это неплохо. — Все трое сели. — Служение Родине — высокая миссия, которую раньше доверяли только лучшим. Сеньор Алекс… Вы позволите мне так вас называть? — Получив утвердительный ответ, индус продолжил: — Сеньор Алекс, как лучший друг и компаньон отца этой очаровательной юной леди, считаю себя ответственным за ее судьбу, поэтому стараюсь знакомиться со всеми ее друзьями. Надеюсь, вы меня понимаете?

— Безусловно, мистер Гринфилд, — кивнул Алекс, ожидая продолжения.

— Вот и хорошо, — улыбнулся индус. — Вы знаете, что Вера — русская.

— Я тоже так думал. Оказывается — украинка.

Гринфилд добродушно рассмеялся.

— Это — одно и то же, сеньор Алекс, поверьте мне. Если ваша Бразилия — не дай бог! — разделится по чьей-то прихоти на два государства, — скажем, по десятой параллели, — станут ли два народа разными?

— Нет, конечно, — хмыкнул Алекс. — Бразильцы этого и не допустят. Война между Севером и Югом у нас ограничивается футбольными баталиями. Ну, еще самбой.

— То же самое и с Россией. Резанули по живому, а у народа никто не спросил. Кирилл мне рассказывал. — Гринфилд на несколько секунд задумался. — Жуткое это зрелище. Один народ, разделенный политиками на три, — там еще есть Белоруссия, если вы о такой слышали.

Алекс вежливо промолчал. Индус, воодушевившись, продолжал:

— Так вот у Веры на родине есть такой обычай — отмечать знакомство шампанским. Или водкой. Но для водки жарковато, не так ли?

— Да, конечно…

— Официант! — Гринфилд откинулся на спинку стула и внезапно стал похож на настоящего магараджу. Не хватало только чалмы с огромным рубином на лбу. — Бутылку «Дом Периньон». Холодного, но не ледяного. Что значит — нет? Так сбегайте и найдите! — В голосе его зазвучал металл. Официант в испуге кивнул — и словно испарился.

— Сейчас, сеньор Алекс, — прищурился индус, — я угадаю, где вы работаете. Наверняка в Голливуде!

— Не трудитесь, мистер Гринфилд, я сам скажу. — Алекс улыбался одним уголком губ. — Я адвокат. Но здесь, в Калифорнии, преподаю восточные единоборства в актерских школах.

— За это хорошо платят? — поинтересовался индус.

— Не очень, — признался бразилец. — Но я не требователен. Довольствуюсь тем, что имею.

— Что-то не верится — при взгляде на вас, — улыбнулся Гринфилд.

— Увы, часть имиджа, — пожал плечами Алекс. — Если бы я выглядел иначе, я не получил бы этой работы.

— Интересно… А почему вы уехали из Бразилии?

Алекс не торопился отвечать. Он медленно отпил шампанского, потом внимательно посмотрел на индуса и поинтересовался:

— Если я откажусь отвечать, то буду вычеркнут из списка друзей Веры?

— Нет, конечно. — Гринфилд в смущении отвел глаза. — Извините меня за назойливость. Надеюсь, ее причины понятны. Кстати, — он мгновенно сменил тему, — мы могли бы с вами встретиться… ну, скажем… завтра? Часа в три? У меня к вам предложение, как к адвокату.

— Если это серьезно — то согласен. Почему бы и нет? — Алекс кивнул и, видимо, о чем-то вспомнив, добавил: — Только не в три. В половине пятого вас устроит?

 

11 ноября 1996 года. Алгарве, Португалия

«Ситас Импекс. С.А.

Президент финансовой группы „Траст оф Гибралтар“ Сэр Кирк Р. Фицсиммонс».

Уважаемые Господа!

В связи с печальными событиями последних месяцев, повлекшими за собой значительные кадровые изменения в руководстве вашей Компании, считаю своим долгом напомнить вам о некоторых фактах, имевших место в истории наших финансовых взаимоотношений.

1. В декабре 1991 года между мной, Президентом финансовой группы „Траст оф Гибралтар“ Кирком Фицсиммонсом, и г-ном Кириллом И. Божко, Президентом компании „Ситас Импекс, С.А.“, было подписано кредитное соглашение на сумму 30.000.000 фунтов стерлингов со сроком погашения пять лет. Все детали соглашения вы, безусловно, найдете в вашем архиве.

2. Безупречно выполняя договор в части выплаты процентов по кредитам, ваша компания, однако, до сих пор не выплатила ни одного фунта в счет погашения основной суммы долга.

3. Все эти годы наша группа закрывала глаза на эти нарушения, веря в деловую хватку г-на Божко и зная его безупречную репутацию в финансовых кругах Европы и Ближнего Востока.

4. В связи с новыми, крайне неприятными для всех нас фактами деятельности г-на Божко, а также его гибелью наша группа не может более позволить себе отсрочку платежа по этому кредиту. Кроме того, срок погашения истекает ровно через месяц.

5. Все технические детали выплаты мы могли бы обсудить на встрече, которую считаю целесообразным провести на следующей неделе в удобное для вас время.

6. Надеюсь, что неофициальный характер моего послания послужит знаком доброй воли и стремления к взаимопониманию.

 

18 ноября 1996 года. Москва

Снегопад, начавшийся еще утром, к обеду сменился мелким противным дождем. Снегоуборочная техника, устало повесив ковши, медленно потянулась в свои ангары. Тяжелые тучи висели, казалось, над самыми крышами домов, висели, нанизанные на шпили антенн, как добрые куски мяса на шампурах. Машины, едва набрав скорость, поднимали волны жидкой грязи, заставляя пешеходов жаться к стенам домов и подставлять свои зонты под струи еще более грязной воды, стекающей с крыш. Липкая, зловонная атмосфера обреченности окутала Москву, стерла с лиц улыбки. Радоваться, откровенно говоря, было нечему.

Надежды, связанные с предвыборными обещаниями Президента, не оправдались. Впрочем, никого это и не удивило. Грустные, с отрешенно-сосредоточенными лицами бродили по Москве недавние гегемоны, несколько месяцев не получающие зарплату. Сквозь стекла витрин за ними без всякой надежды во взоре наблюдали продавцы коммерческих магазинов и киосков, оживляясь лишь при появлении сизоносых «постоянных клиентов». У этих все изменения в жизни сводились лишь к смене ценников на бутылках. Смена времен года, общественно-политических формаций и названия страны прошла мимо них. Если что-то и ухудшилось, так это, по их мнению, качество потребляемого спиртного. Зато никаких временных и территориальных ограничений.

Гнетущая безысходность наполнила капилляры мегаполиса, поразив его вирусом тотальной ненависти и страха. «Новые русские» оттягивались в казино и борделях, сорили деньгами, как больной СПИДом миллиардер. Может показаться парадоксальным, но это поддерживало и экономику Москвы, и ее высокий международный имидж города богатого и щедрого.

В самом центре, недалеко от храма Христа Спасителя, величайший ваятель современности (какова современность, таковы и кумиры) заканчивал свой очередной шедевр — вершину кича. Во всем мире не сыскать места менее подходящего для этого чугунного чудовища, порожденного воображением любителя «Хванчкары».

В ЦКБ американский кардиохирург Майкл Дебейки учил российских врачей, как надо держать скальпель, когда режешь Главного Россиянина, и при этом восхищался их понятливостью, мысленно усмехаясь. Усмехаться было чему: полмира наводнили безработные русские хирурги-эмигранты, каждый из которых способен сделать эту операцию лучше самого Дебейки… России есть чем гордиться…

Самый упорный лучик солнца самоубийственным рывком пробил душную кучевую перину и на миг облагодетельствовал клочок отсыревшей земли к северу от Москвы. Успел лучик блеснуть и на золотой оправе классического «Рэй-Бэна», плотно сидящего на носу не по погоде одетого представительного господина. Впрочем, светлый плащ господина и кремовые брюки отнюдь не бросались в глаза на фоне разношерстной толпы, обтекающей его, стоящего у самого подножия широкой лестницы «Новотеля». Неординарной скорее была внешность господина. Чем-то он походил на героев латиноамериканских сериалов, причем — на всех сразу. Из индивидуальных черт можно было отметить лишь иссиня-черные волосы, собранные на затылке в хвостик.

Представительный господин улыбнулся блеснувшему солнышку, вздохнул и пружинистой походкой направился к стоянке такси. Таксисты и частники, более походившие на разъевшихся боевиков криминальной группировки, бросились ему наперерез. Самый толстый из них оказался, на удивление, и самым проворным.

— Куда, мистер? — дохнул несвежей колбасой в лицо потенциального клиента.

Господин не спеша достал из кармана лист бумаги с нацарапанным на нем адресом. Таксист взглянул на лист, ручкой приписал внизу «100$» и вопросительно поглядел на иностранца. Тот недобро усмехнулся, поднес к носу таксиста увесистый кулак и медленно выпрямил средний палец. Таксист в растерянности обернулся к коллегам. злобно стреляющим глазами. Зачеркнув написанное, вывел «50$». Господин кивнул и уселся на заднее сиденье. Грязно-желтая «Волга», дребезжа и портя воздух, выкатилась со стоянки и поплыла по снежно-дождевой реке в направлении Ленинградского шоссе. «Кожаные» таксисты проводили ее завистливыми взглядами, а высокий белобрысый бугай, облокотившись на крышу раздолбанного «Опеля», сплюнул сквозь зубы и процедил — громко, чтобы все слышали:

— Опять цену скостил, козел!

Иностранец вылез из машины недалеко от станции метро «Динамо» и уверенной походкой направился в арку монументального здания эпохи сталинского барокко. Таксист подождал несколько минут — вдруг вернется? — и, не дождавшись, покатил в сторону Белорусского вокзала. Господин в светлом плаще миновал несколько дворов и вышел на Беговую улицу. Остановил машину.

— Хорошевское шоссе, рядом с метро «Полежаевская», — бросил он водителю на чистейшем русском языке. Тот хотел было поторговаться, но, взглянув на внешность пассажира, молча кивнул. Ясное дело: человек богат, а едет, наверное, на пьянку, потому и не за рулем. С таким лучше насчет цены не бодаться — сам даст, сколько сочтет нужным.

 

19 ноября 1996 года. Москва

Дед выключил двигатель и с тоской посмотрел на небо. На лобовое стекло тотчас же плюхнулось несколько комьев тяжелого мокрого снега. Дед открыл «бардачок», достал миниатюрный японский зонтик, повертел его в руках, хмыкнул и швырнул на заднее сиденье. Открыв дверцу с решительным видом, выбрался из машины и тут же провалился в грязное снежное месиво. Обреченно махнув рукой, захлопнул дверцу и направился к лестнице.

Солдатик отдал ему честь и услужливо открыл тяжелую входную дверь. Дежурный наряд вытянулся во фрунт, а молоденький капитан звонко пропел:

— Здравия желаю, товарищ генерал!

— Здорово, капитан! Тяжко вам, молодым…

— Никак нет, товарищ генерал!

— Вижу-вижу, тяжко… Ты же полминуты думаешь, как обратиться — «товарищ» или «господин».

— Никак нет, товарищ генерал, — заулыбался капитан, покрывшись румянцем. — Я себе памятку составил, кого как величать. Одним нравится так, другим — эдак. Но мы, дежурные, точно знаем, кому что.

— А мне, значит, «товарищ» нравится? — Дед приподнял одну бровь. — Вот уж не знал…

— Никак нет, господин генерал, — по-прежнему улыбаясь, заявил дежурный. — Напротив вашей фамилии — плюс.

— Что это значит?

— По мнению нашего психолога, вам до лампочки! — отчеканил дежурный. — А «товарищ» — это мне больше нравится.

Дед тяжело вздохнул и пробормотал:

— Ох, достали вы меня, господа-товарищи, психологи доморощенные…

Он шагнул в сторону лифта, но остановился, вновь услышав голос дежурного:

— Товарищ генерал, вам посылка. — Капитан держал в руках запакованную в крафт и перетянутую скотчем коробку размером с обувную. — По-моему, брат передал, — неуверенно добавил он.

— Чей брат? — спросил Дед.

— Ваш. Очень на вас похож.

— Мой, говоришь? — Дед задумался, глядя на коробку. — А ты, значит, вот так просто взял — и все?

— Никак нет, товарищ генерал, — обиделся дежурный. — Пиротехники все просветили. Там только бумага.

— Документы у «брата» ты, конечно, не проверил?

— Нет, — смутился капитан. — Да он и не заходил. Передал через солдата — того, что снаружи. Я выскочил, а он только подмигнул мне и ушел.

— Почему же ты решил, что это — мой брат? — Дед криво усмехнулся, стараясь скрыть тревогу.

— Так он похож на вас, как близнец! — выпалил капитан. — Ну, может, на годик-другой моложе…

— Хорошо, капитан, спасибо. — Дед взял коробку и направился к лифту.

Никаких братьев у него никогда не было.

О неожиданном «родственнике» он думал, шагая по коридору. Думал, здороваясь с адьютантом, принимая у того из рук несколько конвертов — вчерашнюю почту. Войдя в кабинет, первым делом просмотрел конверты. На одном из них — белом, без адреса, — размашистым почерком Сармата было написано: «Срочно!» Его-го Дед и вскрыл в первую очередь.

«…Севилья — Сармату.

Идальго, 18 ноября 1996 года».

За последнее время на моем участке произошла целая цепь событий, и я считаю необходимым Вас о них проинформировать. Каждое звено этой цепи, взятое отдельно, объяснимо и не вызывает особой тревоги, но странная синхронность событий и, более того, личности людей, замешанных в этом, рисуют картину, на мой взгляд, в высшей степени интересную. Итак:

1. 13 ноября в офисе „Ситас“ появляется бразильский адвокат Алекс Герра и предъявляет доверенность на ведение дел и распоряжение имуществом и финансами, выписанную ему Кириллом Божко около шести месяцев назад. Графологическая экспертиза подтверждает: подпись Божко подлинная. Экспресс-следствие показывает: доверенность действительно была заверена нотариусом на острове Мадейра.

В руководстве „Ситас“ — немая сцена из „Ревизора“. В довершение всего д-р Герра, ничтоже сумняшеся, заявляет, что располагает запечатанным конвертом с завещанием Божко, который вскроет сразу после официального юридического признания факта смерти последнего. А до тех пор намерен действовать в соответствии с доверенностью, поскольку юридически Божко — жив.

2. Буквально через день, не дав директорам даже отдышаться, появляется некто Энтони Дж. Гринфилд, согласно документам — самый крупный из ныне живых акционер „Ситас“. Это, конечно, если Божко мертв. Из нового руководства никто и никогда не видел в лицо этого Гринфилда, но документы реальны — это факт.

3. Самый примечательный факт — д-р Герра и м-р Гринфилд общались между собой, как старые знакомые, не видевшие друг друга долгое время. Так что ждать между ними войны за раздел сфер влияния, очевидно, не следует.

4. Д-р Жоао Мартиньш, адвокат „Ситас“ после пятиминутной беседы тет-а-тет с м-ром Гринфилдом молча закрыл кабинет, поехал в агентство „Топ-турс“ и уже на следующий день улетел в Макао, к бывшей жене. Он никогда не был героем, но что могло его напугать до такой степени — загадка.

5. Д-р Герра и м-р Гринфилд прилетели в Португалию в разные дни, живут в разных отелях, в свободное время между собой не общаются.

6. Наблюдение за адвокатом показало, что все гораздо сложнее, чем представляется. Он вел себя вполне естественно — и вдруг 17-го после обеда исчез с легкостью, повергшей наших топтунов в состояние шока. До сих пор нигде не обнаружен, причем признаки нетерпения проявляет даже м-р Гринфилд. Совершенно очевидно, что наших людей адвокат вычислил сразу, но до поры терпел.

Такие вот новости, Сармат. Если у Вас есть какие-то идеи — всегда к Вашим услугам.

 

20 ноября 1996 года. Москва, аэропорт Шереметьево-2

Дежурный внимательно вглядывался в экран монитора. Ориентировка, пришедшая вчера днем, составлена довольно толково. «Рост —178–180, возраст — 55–60, телосложение — обычное, военная выправка, прическа — короткий седой ежик. Предположительно одет в длинный светлый плащ и в светлый кремовый костюм».

Одетых подобным образом уже с утра хватает, особенно на южных рейсах. Вот, например, на Афины, в 8.30. Белый плащ, кремовый костюм.

Дежурный поднял телефон внутренней связи:

— Леночка, у тебя там стоит господин в белом плаще, подержи его минут пять, я посмотрю поближе.

Он спустился в зал, подошел к паспортному контролю, встал в соседнюю кабинку. Да, одет этот дядя точно по ориентировке, рост — тот же. Но — возраст. И прическа. Этому никак не больше сорока. Длинные черные волосы, собранные сзади в хвостик. Не то.

Правильно, Леночка, поспрашивай его, поспрашивай. Что, по-русски — «ни бельмеса»? А мы его сейчас по-английски спросим.

— Господин Гуэрра?

— Герра. Буква «у» в португальском языке не читается.

— А вы португалец?

— Бразилец.

— Откуда прилетели в Москву?

— Из Италии. Позавчера.

— Почему так быстро назад? Москва не понравилась?

— Я не турист. Я адвокат. И не назад, а в Грецию. Увы, дела.

Все очень естественно. И доброжелательно. И — без всяких нервов. Видимо, крепкий мужик.

— Счастливого пути, г-н Гуэрра. И удачи в делах.

— Герра. Спасибо.

Стоп! Какой-то хрыч в кремовом костюме, рвется во Франкфурт. Правда, без плаща. Пойдем, побдим.

 

20 ноября 1996 года. Афины. Греция

«Опель» с прокатными номерами кружил по Лагониси больше часа, пока не остановился в тихом тупичке. Из машины вылез мужчина, о внешности которого нельзя было сказать ничего определенного — весь как бы «усредненный», с длинным плоским чемоданчиком в руке. Пройдя метров двести по тропинке, он повернул к пустующей вилле, окруженной густыми зарослями кустарника.

Минуту спустя он уже находился во внутреннем дворике. Видимо, незнакомец никогда не читал Закона о собственности и явился сюда явно без приглашения. Секретный замок сопротивлялся незваному гостю секунд десять, но силы оказались неравны. Мужчина закрыл за собой дверь, поднялся по лестнице на верхний этаж и открыл ставни с восточной стороны. Затем вытащил из чемоданчика телескопический штатив и установил на него слуховое ружье. Прикрутив к стволу оптику, навел его на группу молодых людей, сидящих под навесом возле бассейна на одной из соседних вилл. Никто из них не мог его видеть, так как солнце находилось прямо у него за спиной.

Незнакомец сел на пол, надел наушники, настроил акустику и замер. В такой позе он просидел минут сорок — сорок пять. Затем сложил в чемоданчик оборудование, закрыл ставни и покинул виллу. «Опель» выехал из тупичка и, проехав метров пятьсот, остановился на маленькой стоянке. С этой стоянки прекрасно просматривались ворота виллы, за которой велось наблюдение…

Саша нервничал. До звонка оставалось минут десять, а братва все не собиралась сваливать. Разговаривать при них он не мог, выгнать их — тоже.

— Слышь, Кучер! Через несколько часов стемнеет, а ты все плавишься! Сгоняли бы в Калифеа, кира взяли, телок! Не надоело по ночам «Метаксу» жрать? Сами себя скоро трахать начнете!

— Вставать не в кайф, Сашок! А насчет телок — ты прав. Только как их снимать? Они же по нашему — ни бум-бум, а мы по ихнему… сам понимаешь…

— Ты что, отмороженный? Там же каждая вторая — наша! Подъедете на «мерсах» — они сами к вам подбегут.

— Всей толпой ехать, что ли?

— Там выбор лучше, чем на Тверской. Каждый сам себе и выберет. Мне не надо, я вечером к Наташке свалю.

— Лады. Братва, пошли одеваться.

Звонок! Саша весь внутренне подобрался, подождал, когда все войдут в дом, затем взял трубку мобильного.

— Алло! Я слушаю.

— Саш, ты? Это полковник.

— Здорово. Я же тебя предупреждал: нет Саши! Я Володя. Уловил?

— Уловил. Ты чего хотел?

— Я тут кое-что вспомнил… Можно говорить?

— Говори, защищено.

— Тебе что-нибудь говорит такая кликуха — Брык?

— Что-то слышал.

— Есть такой крымский авторитет. Лет пять назад я был у него в гостях, отдыхал с братвой. Вякали мы с ним как-то за жизнь, за былое, и выкатил он мне на стол карточку своего лютого врага, которого никак не мог найти. Так вот тот его враг и твой лучший друг на фотке с яхтой — одно лицо. Вообще-то Брык — большой баклан, но армейскую кличку своего врага помнил хорошо. Странная такая — Хантер. Я его еще прошлый раз узнал, только вспомнить точно не мог.

— Хантер?! Ты вот что, родной… Ты еще никому об этом не говорил? Ясно, ясно. И не надо.

— Остынь, начальник. Нашел болтуна. А то мне своих врагов мало! Что-то ты там мямлил по поводу бабок за информацию…

— Не бабок, родной. Есть работа.

— Ментом ты был, ментом остался… Ладно, разводи насчет работы.

— Тебе позвонит человек. Ты для него уже работал. Помнишь индуса на Большом Каймане?

Индуса Саша помнил. Они скормили его акулам. Дорогой был индус, хороший.

— На хрена мне твои мемуары? Дело говори.

— Он скажет, что от меня. Заказ крупный, и заказчик — не фраер. Нам с тобой до него, как до неба пешком.

— Ты меня с собой на одну доску не ставь, мусорок. Сколько бабок?

— Торгуйся от потолка, родной. Все. Пока.

Саша выключил телефон, обошел дом. Бультерьеры уехали. Заказ — это хорошо. Аренда этих чертовых вилл сжирает кучу бабок. Местных ментов подмажь — бабки. За каждую новую ксиву — бабки. Жратва и пойло собственных барбосов — бабки. А без них — никуда. Неприкрытым останешься. А голый король — не король, а дерьмо.

Саша взял из холодильника банку пива, открыл дверь, ведущую к бассейну. И наткнулся на ствол, глядевший ему прямо в живот.

— Выходи, Сашок, только не дергайся. Сейчас твоя жизнь не стоит и драхмы.

Саша прищурился, посмотрел в глаза человека, стоящего перед ним. И увидел то, что и ожидал увидеть. Обреченно кивнул:

— Все правильно… Как только увидел твою фотку, сердце так и екнуло. Говорил же себе: «Не лезь, Санек… Закопают…» Куда идти?

— Пошли за стол. Надо поговорить.

Саша недобро оскалился и процедил сквозь новую металлокерамику:

— О чем нам с тобой говорить? Стреляй — и дело с концом.

— Ты меня узнал? — Собеседник говорил и вел себя непринужденно, словно старый приятель, с которым виделись накануне.

— Если бы не узнал — дергался бы. — Саша тоскливо посмотрел на бассейн, пытаясь найти варианты спасения. Безуспешно, впрочем. — Давно меня пасешь?

— Разве сейчас это важно? — Собеседник улыбался. Разговор явно доставлял ему удовольствие. — Ты, Сашок, по сторонам не пялься. Стреляю я лучше тебя.

— Знаю, — неохотно признался Саша. — Спасибо, что раньше не зашел. Пацанов моих сопливых жалко было бы. Они даже не знают, что существуют такие, как ты. Только в кино видели, — усмехнулся он невесело.

— Вот, что, — прервал его Собеседник, и на лице его не осталось ни тени улыбки. — Слушай внимательно. Запоминай крепко. Заказ этот крупный примешь, аванс получишь — и сваливай. Куда хочешь. Только сделай это в течение месяца, потом будет поздно. А надумаешь заказ выполнять — я тебя на дне Марианской впадины достану. Ты меня знаешь.

Саша помолчал, бездумно уставившись в стол. Потом нехотя буркнул:

— Куда же я свалю? Меня же все спецслужбы знают…

— Твои проблемы, — жестко отрезал собеседник. — Я тебе не поводырь. Лучше бы «спасибо» сказал за добрый совет, а не задавал дурацкие вопросы.

— Премного благодарен, отец родной, — проскрежетал Саша. — Между прочим, тебя Брык ищет. Помнишь такого?

— Хочешь еще один совет? — Собеседник словно не слышал вопроса. — Инсценируй собственную смерть. Дорого, но надежно. К покойникам в душу не лезут, стрелять по живым мишеням не заставляют. — Он задумался и, будто вспомнив, сказал: — А Брык… Нашел меня Брык, нашел…

Саша в изумлении вытаращил глаза. Пробормотал:

— Ты его шлепнул, что ли? Брыка?!

— Нет, Сашок, — покачал головой Собеседник. — Сам утонул. — И, чуть скривившись, добавил: — А еще говорят — дерьмо не тонет. Ладно, все. Ты меня не видел. Я еще дам о себе знать.

— Лучше не надо, — выпалил Саша, отвернувшись к бассейну. Когда он обернулся, гостя уже не было.

Саша подождал несколько минут, пытаясь унять дрожь во всем теле. Налил стакан водки, выпил залпом. Налил еще. Вернувшийся через час Кучер увидел картину, поразившую его воображение. На травке перед бассейном, в луже собственной блевотины, лежал непьющий герой криминального мира Саша и не мог сказать «мама». Когда братки перенесли его в комнату с кондиционером, он открыл глаза, погрозил одному из них пальцем и прошептал: «Сгинь, Хантер! Я все понял! Ложусь на дно!» Глупо хихикнул и окончательно вырубился.

 

21 ноября 1996 года. Алгарве, Португалия

— Вы с ума сошли, Алекс! Завтра встреча с Фицсиммонсом, а мы совершенно не готовы!

Гринфилд был взбешен. Акцент его стал еще заметнее. Алекс сидел напротив и с абсолютно невозмутимым видом разглядывал какие-то четки.

— Мистер Гринфилд, нам с вами надо бы определиться. Во-первых, этот тон оставьте для своего великого адвоката доктора Мартиньша. Во-вторых, если мы не будем уважать чувства друг друга, ничего у нас не получится.

— Какие чувства, Алекс?

— Религиозные, мистер Гринфилд. Я не знаю, кто ваш бог — Махатма Ганди или Лев Троцкий, но я — добрый католик. Приехав в Европу, я просто не мог не посетить Ватикан. А что касается завтрашней встречи — вот перечень вопросов, которые необходимо задать. Ведь ясно, что никаких финансовых проблем мы завтра не решим. Главное — определить позицию Фицсиммонса.

— Для меня она и так ясна — никаких денег, и весь сказ.

— Зря вы все так упрощаете. И вот что еще: беседу поведете вы. Я вмешаюсь только в том случае, если вас понесет не туда. Хорошо?

— Хорошо. — Спокойствие и самоуверенность бразильца просто пугали. — Алекс, вам не кажется, что в нашей связке вы из ведомого превращаетесь в ведущего? А плачу-то вам я…

Совершенно обезоруживающая улыбка.

— Смотрите на вещи философски. Я еще не решил, брать ли с вас деньги. Контракта-то мы никакого не подписывали. Всего хорошего, мистер Гринфилд. Если понадоблюсь — я в отеле.

Гринфилд подождал, когда закроется дверь. Досчитав до десяти, схватил трубку.

— Ну что?

— Ничего, босс. Билет в Рим на 18.11.96, билет из Рима сегодняшним утренним рейсом. Счет из отеля за четыре дня. Куча ватиканских сувениров.

— Ладно, сваливайте. Он выехал.

 

21 ноября 1996 года. Москва

Мысли цеплялись одна за другую, образуя какие-то сюрреалистические построения и тут же рассыпаясь, как банальный карточный домик. Дед закрыл балкон — холодно уже. Сел за стол., взял бумагу, карандаш. Итак, что мы имеем?

1. Видеокассета с записью хирургической операции, превратившей Божко в Гринфилда. Съемка сделана при прекрасном освещении, с удобного места — хорошо видно и Божко, и хирурга.

2. Фотографии встречи Божко с дочерью в какой-то роще, на мостике через ручей. Качество похуже, но вполне сносное.

3. Фотографии Гринфилда на балконе. Сделаны, очевидно, сразу после снятия швов и повязок.

4. Текст, набранный на компьютере, с датами, фамилиями главных действующих лиц и предполагаемыми направлениями развития событий.

— Генерал, — раздался из кухни голос Сармата. — Я тут кое-какую закуску соорудил. Вы будете продукт? Чистый, как слеза ребенка.

Дед вспомнил круглые глаза кардиолога и проворчал:

— Буду. Пятьдесят граммов еще никому не вредили.

Сармат приволок и уставил весь стол вазочками и тарелочками с грибами, ветчиной, сыром и хлебом. В центр торжественно водрузил запотевшую фляжку «Абсолюта». Они выпили, молча закусили.

Сармат не спеша дожевал бутерброд, вытер салфеткой губы и, откинувшись на спинку стула, посмотрел на Деда:

— Итак, генерал…

— Ты сам все видел и читал. — Дед встал из-за стола, прошел из угла в угол, хмыкнул, как незабвенный красноармеец Сухов, опять сел.

— Хочу знать твое мнение.

— Нет у меня никакого мнения. — Сармат, тщательно избегая генеральского взгляда, снова наполнил рюмки. — Ну не знаю я, кто это вдруг решил заниматься благотворительностью в нашу пользу. Одно ясно — это человек из ближайшего окружения Божко. Остальное — темный лес…

— Не ври, — прервал подчиненного Дед. — И не торопись: успеем еще выпить. У тебя не может не быть своего мнения, и не прикидывайся дураком, не поверю. Выкладывай.

— Попробую. — Сармат достал из кармана сигареты, повертел пачку в руках, вопросительно глядя на Деда.

— Кури, — поморщился тот, но пепельницу к Сармату подвинул.

— Там, в тексте… — Сармат кивнул на бумаги, стопкой сложенные на углу стола. — Там указаны все, кого мы знаем. Кроме одного человека бразильского адвоката Алекса Герры. Это он. Вернее, так… — Сармат выпустил дым в сторону открытой форточки. — Из всех, кого можно считать приближенными Божко, сделать эти фотографии мог только Алекс Герра.

— И написать пояснительный текст по-русски, — тихо обронил Дед. — Сармат, ты что, правда дурак? Или ловко прикидываешься? Какой, к чертовой матери, Герра? Никакого Герры в природе не существует! На, читай! — Он выдернул из папки и бросил на стол два листа. — Это списки пассажиров, прилетевших восемнадцатого из Рима и улетевших двадцатого утром из Москвы в Афины.

Красным фломастером в обоих списках было подчеркнуто одно имя — Алешандре Жорже Герра.

— Что он здесь делал? — в изумлении прошептал Сармат.

— Привез и передал мне эту макулатуру, чтобы мы с тобой, два дурня, не шарили в потемках! — прорычал Дед. — Ты стал ленив, Сармат. Тебе лень ухватить даже то, что лежит на поверхности! Ну-ка, переведи мне его имя на русский язык!

Сармат закрыл лицо ладонями и глухо проговорил:

— Александр Георгиевич Воинов… — Он поднял на Деда глаза. — О Господи… Генерал… Дед… Ведь это же Хантер!

— Вот теперь мы выпьем! — прохрипел Дед, шарахнув кулаком по столу так, что зазвенели рюмки.

 

22 ноября 1996 года. Алгарве, Португалия

Кирк Фицсиммонс прослушивал запись переговоров с Гринфилдом, анализируя каждую фразу в поисках собственных ошибок, и с удовлетворением отмечал, что их просто нет. Его стратегия — единственно верная.

Незнаком, не встречались. Да, что-то слышал о вас от господина Божко. Рад знакомству — сухо, дань этикету. И Кирилл, черт возьми, Гринфилд, — совершенно не нервничал. Наверняка придумал какую-то пакость.

«…— Ни вы, мистер Гринфилд, ни вы, доктор Герра, не знали, вероятно, что с Кириллом Божко мы были настоящими друзьями. К сожалению, он предал нашу дружбу, использовав мой кредит в преступных целях. Я не могу допустить, чтобы даже тень этого скандала пала на руководимую мной группу, и именно поэтому я настаиваю на немедленном возврате денег и разрыве всяких взаимоотношений.

— Но ведь все наши активы находятся в банках, контролируемых вашей группой! Вы можете просто вычесть сумму кредита и вернуть нам остальные деньги!

— Вы правы, мистер Гринфилд. Я рад вашей осведомленности. Счета вашей компании по моему распоряжению заморожены. Там действительно есть сумма, сопоставимая с суммой долга. И вот мое последнее предложение: вы забываете о ваших счетах в моих банках, я же, со своей стороны, забываю о кредите и уничтожаю все документы, с ним связанные. Этим мы убиваем сразу много зайцев. Во-первых, уходим от неизбежного в таких случаях судебного разбирательства и связанной с ним огласки. Во-вторых, вы оба сохраняете полный контроль над „Ситас“. В-третьих, я покрываю все свои расходы по этому кредиту. Есть возражения?

— Есть. По моим данным, наших денег у вас, как минимум, в три раза больше, чем сумма долга.

— Это всего лишь слова, мистер Гринфилд, а я, потомственный банкир, привык верить только документам. Есть они у вас?

Долгая пауза. Затем реплика доктора Герры, все это время безучастно смотревшего в окно:

— А вам не кажется, мистер Фицсиммонс, что огласки надо бояться вам, а не нам? Мы — новые люди, моральной ответственности за преступления предшественников не несем. А вот хваленая репутация вашей группы… Вы же ее оберегаете, как перезрелую дочь-малолетку.

Умно. И актуально. Но именно на этот случай у Кирка был заготовлен главный удар.

— Что касается огласки — я ее не боюсь. Неприятно, но не более того. А вот насчет репутации… Вы правы, доктор Герра. В отличие от вас, господа, я испытываю серьезный душевный дискомфорт, когда думаю о тех десятках тысяч несчастных, которых Божко и его подручные превратили в зомби. Эти деньги поставили их на грань, эти же деньги должны и вернуть их к нормальной человеческой жизни. А чтобы развеять ваши сомнения в серьезности моих слов, добавлю: позавчера руководство Всемирной организации здравоохранения при финансовой поддержке моей группы учредило Фонд реабилитации жертв наркомании. Пусть деньги, заработанные Божко на человеческом горе, вернут этим людям радость. Или хотя бы право называться людьми».

Кирк удовлетворенно хмыкнул, но тут же осекся. Именно в этот момент что-то произошло.

Он закрыл глаза и начал вспоминать.

Реакция Гринфилда — предсказуема до банальности Злоба, только злоба, ничего, кроме злобы. Не то. Есть! Вспомнил. Случайно перехваченный взгляд доктора Герры. Недоверие, переходящее в одобрительное удивление. Хороший взгляд, взгляд друга. И… Странно… Очень, очень знакомый…

Где-то раньше Кирк уже встречал этот взгляд. Необычный, незабываемый. Где?

Внезапный телефонный звонок прервал его размышления.

— Мистер Фицсиммонс?

— Да. С кем имею честь?

— Вы меня не знаете. Если вас интересуют планы Гринфилда — приезжайте в ресторан «Родизио а Бразил». Только один. Я к вам подойду.

Что за новости? Приехать я приеду, только вот насчет «один» — не выйдет. Уже неделю Кирка круглосуточно охраняли восемь здоровенных парней из службы безопасности «Траст оф Гибралтар». С Гринфилдом шутить не резон.

— Пауло! Двоих срочно отправь на яхту. Возьми кого-нибудь с собой, поезжай в «Родизио». Знаешь, на виа де Фонте Санта? Я подъеду через двадцать минут. Ко мне кто-то должен подойти. После разговора отправь напарника проследить за моим собеседником, а сам посмотри, не будет ли «хвоста» за мной. Вот деньги.

В ресторане Кирк провел больше двух часов. Никто к нему не подошел. То ли доброхот засек Пауло, то ли Кирка просто хотели вытащить из дома. Проходя в туалет, Кирк задержался возле столика Пауло.

— Заплати за мой ужин, но после того, как я выйду. Беру такси, еду на яхту. За мной ехать не надо. Вернусь утром, вместе с твоими ребятами.

Он прошел мимо первого такси — там уже кто-то сидел — и сел во вторую, свободную, машину.

— В Марину де Виламоура, со стороны пляжа Фалезия.

Метров через четыреста их обогнало первое такси. Кирк, погруженный в свои мысли, этого даже не заметил, а водитель пробурчал под нос что-то явно не предназначенное для ушей иностранца.

В Виламоуре Кирк попросил водителя покружить по улицам и, убедившись, что «хвоста» нет, поехал в бухту.

Что-то тихо на яхте. Эти два лоботряса-охранника, очевидно, занимаются ревизией спиртного. Кирк бесшумно скользнул по трапу вниз, закрыл люк на засов.

— Спасибо, что пришел один, амиго.

Не надо включать свет. Поговорим так.

Кирк сразу же понял, кто это. Силы покинули его, он безвольно сполз по стене и уселся прямо на пол.

 

22 ноября 1996 года. Афины, Греция

— Алло! Владимир?

— Да. С кем я говорю?

— Я от полковника. Насчет заказа.

— Где я могу получить информацию?

— Помните, где вы брали информацию по индусу? Там же будет и эта.

— Хорошо. Там же должен быть и чек.

— О’кей. По таксе Брыка.

— Я не Брык.

— Наслышан о вашем уровне. Сто штук хватит?

— Я так понимаю, браток, что твой парень не прост.

— Сто двадцать.

— Двести.

— Круто берешь, бычара! Сто пятьдесят.

— Если ты, козел, еще раз назовешь меня бычарой, я тебя за свой счет шлепну! Въехал?

— Ладно, не кипятись. По рукам. На кого выписывать чек?

— Записывай…

 

22 ноября 1996 года. Алгарве, Португалия

Кирк пил виски маленькими глотками, оттягивая, насколько это возможно, начало разговора. Не потому, что сказать было нечего. Он понимал, насколько нажил мерная фраза, верно взятая нота, и никак не мог определиться с ней. Как, например, его называть? «Амиго»? Не смешно… « Я рад, что не сумел тебя убить?»… Н-да… Кирк и впрямь был этому рад, но сейчас такая фраза прозвучала бы по меньшей мере странно.

— Прости… Прости меня. — Кирк тщательно прятал глаза. — Не знаю даже, как тебя теперь называть. — Он поставил на столик стакан и пальцем отодвинул его от себя. — Поверь, я рад, что ты жив. Я не хотел тебя убивать.

Пауза раздражала. Кирк никак не мог найти правильную интонацию. «Черт, — подумал он, — мне специально дают возможность выговориться, а я молчу как корабельный сундук! Кто же он такой?»

— Божко предполагает, что ты русский. Правда?

— Правда. — Ни один мускул не дрогнул на лице собеседника.

— Ясно. — Кирк кивнул и предположил: — КГБ?

— Почему КГБ? Просто русский.

— Просто русский?.. — Кирк задумался. — Как мне тебя называть? «Амиго» вроде не ко времени…

— Гринфилд, то есть Божко, называет меня Алексом. Отчасти это соответствует действительности.

— Зачем ты пришел? — Кирк решил расставить все точки над «i». — Если убить — стреляй и уходи. Если говорить говори.

— Как ты, наверное, догадываешься, я знаю про тебя и Божко все. Почти. Вряд ли тебе понравится, если Интерпол узнает о тебе столько же, сколько о нем. Я понятно излагаю?

— Да, — кивнул Кирк. — Но хочу тебя сразу предупредить: между нами — все в прошлом. Финансирование его операций — самая большая ошибка в моей жизни, и я не собираюсь ее повторять.

— Это — не ошибка, Кирк, — мягко возразил Алекс. — Не надо все так упрощать.

— Ладно, хорошо! — заявил Кирк. — Это преступление, и я должен за него ответить! Что ты предлагаешь? Явиться с повинной? И получить через несколько дней пулю в лоб? Тебя это удовлетворит?

— Божко тебя уже заказал. — Русский равнодушно пожал плечами. — Хочешь знать, сколько стоит твоя жизнь?

— Не хочу! — Кирк сорвался на крик. — И не пугай меня! Я свое отбоялся! — Он надолго замолчал. Потом глухо проговорил: — Хотелось бы знать, как выбраться из этого переплета. Живым.

— Конструктивно, — улыбнулся Алекс. — Я помогу тебе. Но сначала — несколько вопросов. Поверь, для меня это очень важно. Где Лебеф?

— Ты и это знаешь? — удивился Кирк. — У меня. Некролог в газетах — блеф.

— Божко и не поверил. Ищет его повсюду. Следующее: деньги действительно переведены в Фонд?

— Да, переведены, — ответил Кирк. — И управляет Фондом комиссия, назначенная ВОЗом. Я, конечно, вхожу в состав комиссии, но — с одним голосом.

— Это хорошо, Кирк, — с удовлетворением в голосе заметил Алекс. — Это твоя индульгенция.

— Погоди-ка… — вспомнил Кирк. — А где моя охрана?

Собеседник поморщился, будто проглотил лимон.

— В кают-компании. Развяжешь их, когда я уйду. Теперь — о твоей жизни. Слушай меня внимательно…

 

25 ноября 1996 года. Алгарве, Португалия

Гринфилд просматривал проект годового отчета бухгалтерии «Ситаса» и ничего не понимал. Нет, отчет составлен, как всегда, безупречно. Просто голова была занята совершенно другим.

Он отложил в сторону бумаги, просмотрел накопившиеся за выходные факсы. Не то, все не то… Вот! Именно этого Гринфилд ждал уже несколько дней. Факс от информатора из картеля города Кали:

«…Алешандре Жорже Герра, уроженец Сан-Паулу, бразилец. Доктор права. С начала 80-х тесно сотрудничал с верхушкой наркокартелей Бразилии, Боливии и Колумбии. Предположительно, являлся одним из инициаторов большой встречи наркобаронов в Медельине, на которой был создан Союз южноамериканских картелей. Многократно — и не без успеха — отстаивал в судах интересы наркодельцов. Коллегами характеризовался как очень талантливый, могущественный и совершенно беспринципный адвокат. В 1993 году в ходе совместной операции ФБР и колумбийской полиции против крупного форпоста медельинского картеля в колумбийской сельве попал под бомбежку.

С тех пор нигде не проявился. Официально считается убитым…»

Итак, Герра — человек Союза Картелей. Логическая цепочка: Союз не трогал Божко, не желая сталкиваться с «русской мафией». После смерти Божко латины приставили к его дочери Герру, понимая, что преемник Божко просто обязан появиться около нее. Вывод: знакомство Герры с Гринфилдом было просчитано Геррой заранее.

Впервые в жизни Гринфилд испугался. Союз — самая богатая и могущественная криминальная сила в мире. Именно Союз выдавил со многих рынков триаду, якудзу, мафию, полностью подмял под себя нигерийцев.

В позапрошлом году к ним ездили Эмиссар с Брыком, заключили пакт о разделе сфер влияния. Союзу это было выгодно: в Юго-Восточной Азии и Европе Божко наступал на хвост триаде и якудзе, на Ближнем Востоке и опять же в Европе — мафии, лишая их большей части рынка и ослабляя их. Не лез Божко только в Америку и Африку, где безраздельно господствовали, соответственно, Союз и его партнеры — нигерийцы.

Теперь, со смертью Божко, Эмиссара и Брыка пакт самоликвидировался. Естественно, Союз тут же решил подмять под себя все рынки Божко. В самом деле, преемник Божко — это не Божко, и у Союза нет перед ним обязательств. Конечно, с этим и был делегирован доктор Герра. Прощупать преемника, пронюхать ситуацию на рынке.

Прямое устранение Герры означало бы начало войны с Союзом картелей и неминуемое поражение. Выход один: скомпрометировать Герру перед Союзом, обвинив его в двурушничестве, и перед официозом, обвинив его в связях с Союзом. Остается только выбрать тактику.

Гринфилд взял чистый лист бумаги, ручку. На несколько минут задумался. Внезапно лицо его расплылось в широкой улыбке. Он начал быстро писать.

«…Вилла „Санта Круз“, Медельин, Колумбия.

Уважаемый дон Ромеро!

Со всем почтением к Вам Энтони Гринфилд, волею судеб вынужденный взять на себя управление благословленным Вами делом, которое начал мой ближайший друг и Ваш талантливый ученик Кирилл Божко. Мир праху его!

Обратиться к Вам меня заставили странные обстоятельства, разъяснить которые в состоянии только Патрон Вашего уровня.

Дон Ромеро! Вам, безусловно, известно, что с некоторых пор в орбиту моей деятельности попал человек из Вашего Союза — доктор Алекс Герра. Некоторые странности поведения д-ра Герры заставляют меня просить Вас подтвердить полномочия доктора на ведение переговоров и принятие решений от Вашего имени…»

Через десять минут факс был готов, еще через двадцать — переведен на испанский и отправлен. Кто бы ни был д-р Герра, этот факс — приговор для него.

Гринфилд удовлетворенно хмыкнул и приступил к составлению текста для португальской полиции и Интерпола. Скоро, скоро все вернется на круги своя. Саша-киллер шлепнет Фицсиммонса, исполнители Союза картелей покончат с Геррой, и м-р Гринфилд приступит к своим обязанностям по руководству «Ситасом».

 

29 ноября 1996 года. Алгарве, Португалия

Маскарад, похоже, заканчивается.

Кирк и Лебеф отплывают на Канары и затаятся там до моего звонка. За Гринфилдом ходят. Судя по повадкам — Интерпол. Значит, Сармат запустил в ход машину правосудия.

Я отхлебнул кофе, через стекло витрины взглянул на улицу. Опять серебристая «Королла» с двумя южноамериканцами. Это по мою душу. Случайно в Алгарве по пять раз в день не встречаются. Кто же они такие? Скорее всего — люди Гринфилда. Профессионализма у них — ноль. Какие-то бандиты-латинос. Гринфилд, конечно, мечтает от меня избавиться. Вот и прислал черт знает кого. Хорошо, разберемся.

Захожу в туалет, снимаю парик, очки, раздеваюсь, складываю все это в пакет. Тщательно растрепываю свою не очень тус-тую шевелюру. Остаюсь в белой рубашке и шортах. Не по сезону, но для туриста сойдет. Выхожу из кафе, прохожу метров двадцать, нагибаюсь, бросаю взгляд в боковое зеркало припаркованной машины. Мои пастухи не шевелятся. Ладно, посмотрим, что будет дальше…

Захожу в «Россио».

— Привет, Тейшейра!

— Привет. — Тейшейра отвечает, не глядя в мою сторону. — Что будем пить?

— Я, вообще-то, не пью.

Тейшейра оторвался от газеты, и лицо его начало жить отдельной жизнью. Простые, чтобы не сказать — примитивные, эмоции уступали место более сложным; наконец, зафиксировалась довольно устойчивая гримаса, отражающая целую гамму чувств. Превалирует радость, смешанная со страхом.

— Святая Дева Мария! Кого я вижу!

— Стоп, Тейшейра, стоп! Я очень рад тебя видеть, но поговорим обо всем вечером. Мне срочно нужна машина. Часа на два-три.

— Вот ключи. Вечером жду. Я тебя не видел, да?

— Точно, приятель. Ты меня не видел.

Разворачиваюсь, пристраиваюсь в двадцати метрах позади «Короллы». Там только водитель. Второй выбегает из кафе, что-то кричит первому, жестикулируя так, что развеивает мои последние сомнения в гениальности Дарвина. Еду за ними до самого офиса «Ситаса».

Побежали, касатики, докладывать. Жаль, нельзя послушать, о чем они там с Гринфилдом беседуют.

Вышли, поехали в сторону Виламоуры. Надеваю парик, очки, переодеваюсь, иду к Гринфилду.

— Мистер Гринфилд, уберите от меня этих обезьян. Хотя бы до тех пор, пока не закончится их эволюция.

Замешательство. Он явно обескуражен моим появлением, но быстро берет себя в руки.

— Хорошо, Алекс. Я просто опасался за вашу жизнь.

— И от кого вы меня защищали?

— От Фицсиммонса. Надеюсь, через полчаса будет уже не от кого.

— Что?! Ты, ублюдок, ты отправил их к Кирку? — Полные ужаса глаза Гринфилда. И я понимаю, что кричу по-русски. Плевать! Хватит с меня этого цирка! — Молись своим придурковатым богам чтобы я успел!

Бью его в челюсть так, как не бил, кажется, никогда и никого. Проваляется минимум полчаса. Что это за бумажка на столе? Билет. В Афины. Вряд ли он ему понадобится. Да и не до этого сейчас. Бегу к машине. Выжимаю полный газ, стартую с диким свистом. В висках молотом стучит одна мысль: не успею, не успею, не успею…

 

30 ноября 1996 года. Алгарве, Португалия

«…Вчера вечером, около 20 часов, на одной из яхт в бухте Виламоуры бригада криминальной полиции обнаружила душераздирающую картину. Восемь трупов! Владелец яхты — единственный, кто остался в живых, — в критическом состоянии доставлен в госпиталь Фару. На момент подписания этого номера в печать врачи вели борьбу за его жизнь. Полиция воздерживается пока от каких-либо комментариев. Все, что нам удастся узнать в дальнейшем, — в наших следующих номерах…»

(«Regiao Sul», 30.11.96)

 

4 декабря 1996 года. Москва

«…Севилья — Сармату.

Идальго 4.12.96».

Сармат! Развязка наступила неожиданно. 29.11. в 19.40 в полицию позвонил человек, представившийся Энтони Гринфилдом, тем самым, на которого от Вас пришла ориентировка. Сообщил он следующее:

Двое убийц, нанятых руководством медельинского картеля, планируют ликвидацию известного банкира Кирка Фицсиммонса, Убийство намечено на 20.00, сегодня, на яхте Фицсиммонса. Руководит всей операцией один из адвокатов Союза Южноамериканских картелей Алекс Герра, который, кроме того, пытался в течение длительного времени шантажировать м-ра Гринфилда его общими делами с покойным Кириллом Божко.

Приехав на место, полиция обнаружила жуткую картину, На палубе — трупы капитана яхты и двух матросов, с контрольными выстрелами в голову. В кают-компании — трупы телохранителей Фицсиммонса, также с контрольными выстрелами в голову.

Фицсиммонс — в своей каюте, с четырьмя пулевыми ранениями, но живой. Очевидно, убийц что-то отвлекло. В одной из гостевых кают — изрешеченный пулями труп, некоего д-ра Мишеля Лебефа, марсельского врача с весьма сомнительной репутацией.

И самое примечательное. На пороге каюты Фицсиммонса — трупы двух латиноамериканцев, без видимых следов насильственной смерти. Рядом — два револьвера с отпечатками их пальцев. Кроме того, один из них сжимал в кулаке парик — длинные черные волосы, схваченные сзади в хвостик.

Криминалисты определили, что все пули были выпущены из двух найденных револьверов. Очевидно все, кто находился на яхте, включая охрану, были застигнуты врасплох и не успели воспользоваться оружием.

Самые же интересные результаты мы получили при вскрытии трупов предполагаемых киллеров. Оба они умерли от внезапной закупорки сердечных клапанов, у обоих с левой стороны груди — едва заметные гематомы. Фантастика!

Д-р Герра рассчитался в своем отеле и съехал в 20.30 — интересное совпадение, не находите? И главное: он был коротко острижен, без своего обычного хвостика!

М-р Гринфилд — как сквозь землю провалился; надеюсь, что ненадолго.

Кирку Фицсиммонсу сделана операция по удалению пуль. Он по-прежнему находится в коматозном состоянии. Врачи говорят, что он скорее всего выживет, но останется инвалидом — позвоночник перебит в двух местах.

Ориентировки на м-ра Гринфилда и д-ра Герру отправлены по сети Интернета во все подразделения Интерпола и ФБР. Надеемся на быстрое их задержание.

Дед дважды перечитал факс, криво усмехнулся. Выпил традиционный стакан боржоми, подошел к зеркалу и придирчиво осмотрел тонкую щеточку усов. Провел ладонью по седому короткому ежику.

— Не молчи, — обратился он к стоящему у окна Сармату. — Поделись со стариком своими умными мыслями.

Тот нехотя задернул занавеску, тяжело опустился в стоящее неподалеку кресло.

— Плохо, генерал. Крови — море, а Божко опять ушел. Почему Хантер все предпочитает делать в одиночку?

— Вот-вот, — кивнул Дед. — Ответ именно на этот вопрос я и хотел от тебя услышать. Видимо, напрасно.

Сармат склонил голову набок и начал неторопливо рассуждать вслух.

— Странностей в его поведении хватает и без этого. Поначалу они казались вполне объяснимыми. Божко его раскрыл, поэтому, пока тот жив и на свободе, Хантер нигде не мог чувствовать себя в безопасности. Этим объясняется и его калифорнийская партизанщина, и маскарад с бразильским плейбоем. Но теперь… — Сармат развел руками. — Доказательства пластической операции он нам передал. Интерпол уже работает. Казалось бы, ложись на дно и жди, когда полиция подметет всю честную компанию. А потом — живи себе дальше! Что-то здесь не так. С какой стати он поперся на яхту какого-то миллиардера?

— Тепло, Сармат, тепло, — одобрительно кивнул Дед. — Не горячо, но тепло. Подумай вот о чем. Если он сумел прожить неузнанным несколько месяцев под одной крышей с Божко, что заставило его вторично раскрыться? А он в этой мясорубке раскрылся — я убежден. Почему он передал мне документы столь странным образом? Мог бы позвонить… Встретились бы, посоветовались…

— Не хотел раскрываться до ареста Божко, — предположил Сармат.

— Чушь. Он не стал бы тогда гримироваться под меня. И нашел бы другой способ для передачи документов, — убежденно заявил Дед. — Этим жестом он дал понять, что имеет в деде свой интерес и никакого задания не выполняет. Там что-то личное, Сармат. И это личное связано не с Божко. Может быть, месть. Может, что-то другое. Хантер — сложный человек.

— А сейчас он загнал себя в ситуацию, из которой нет выхода, — подхватил Сармат. — Божко он спугнул. У того осталось два пути: или — опять менять внешность, что, на мой взгляд, нереально; или — прятаться на берегу озера Титикака, что для деятельной натуры Божко неприемлемо. Божко озлобился, и никакие изменения внешности Хантеру не помогут — тот никого к себе не подпустит. Значит… — Сармат осекся и в растерянности посмотрел на Деда.

— Н-да, — тяжело вздохнул генерал. — Хантер его просто убьет. И я не стану его останавливать, даже если бы мог.

 

5 января 1997 года. Афины, Греция

Вы когда-нибудь встречали Новый год на шикарной — пусть и забытой хозяевами — вилле в фешенебельном квартале Афин? Что, завидуете? Ну-ну… А если я скажу, что встречать его пришлось в суровом одиночестве, сидя на надувном матрасе, грустно глядя на сиротливую пару консервных банок и бутылку какой-то газированной греческой бурды, пить которую могут только сами потрепанные жизнью потомки гордых некогда эллинов? Что это вы так поскучнели? Дома лучше? Согласен… А если нет его, дома? Тогда как? Если за простенькое право иметь свой дом — да и свою жизнь! — приходится черт знает чем заниматься, и встреча Нового года на заброшенной вилле — еще не самое худшее?! В самом деле, при всей своей запущенности, вилла — не склеп…

Как же мне все это надоело… Божко, который прячется где-то рядом, но где? Саша-киллер, запуганный божковскими ребятами до полусмерти и пытающийся утопить свой страх в круглосуточных оргиях с дружками и новой пассией. Сармат с Дедом, втянувшие меня в эту историю…

Да я сам себе надоел! Я, крепкий когда-то профессионал Хантер, расслабившийся в самый неподходящий момент и потерявший тем самым последнюю возможность дожить до старости. Хорошо еще, с места взрыва успел вовремя сбежать… Надо бы свечку поставить. Выяснить бы еще — кому? Вряд ли в православной церкви есть святой, оберегающий наемников.

А потом, в Калифорнии… Вспоминать не хочется… Все эти маскарады с переодеваниями. Бразильский мафиози, таксист, электрик, пузатый турист… Так и до шизофрении недалеко. А любимая дочура Божко, похотливо облизывающаяся и ежеминутно готовая рухнуть в постель? Тоже, знаете ли, выдержка нужна.

Но самое страшное — первая встреча с Кирком. Очень хотелось вырвать ему горло… Странно, что он сразу меня не раскусил. Его ведь ни гримом, ни контактными линзами не обманешь. Видимо, был слишком взволнован, поэтому не обратил внимания на мое произношение.

Спросил бы сейчас меня Сармат, хочу ли я в это вмешиваться. Я бы ему доступно объяснил… Нервы, что ни говори, на пределе. Вот и в животе покалывает… А может, не нервы виноваты, а неделя жизни на консервах?

Ситуация сложилась неординарная. Земной шар — большой, пять миллиардов вмещает, так что друг друга люди задевают, только когда очень этого хотят. А вот нам двоим — мне и Божко — тесно. Если Божко — не приведи Господь! — опять изменит внешность — я его потеряю. И он вполне может найти меня раньше, чем я — его. Так что сейчас я пекусь не о здоровье тысяч незнакомых мне наркоманов, а о собственной жизни.

А время, однако, работает на него. Надо форсировать события. Телефонная болтовня Саши ничего не дает. Необходимо его подтолкнуть. Тогда он может привести меня к Гринфилду. Попробуем.

— Алло! Саша? Ну, как жизнь?

— Кто это? — Такое впечатление, что он трезвый.

— Приятель, Сашок. В последнюю встречу я сказал, что еще дам о себе знать.

— Ты где? — Охрипший голос выдает. Боится.

— В аэропорту. Подъезжай, поговорим.

— Как тебя там найти? — В голосе появилась надежда. Зря.

— Я тебя сам найду. — Я постарался глупо хохотнуть. — Только ты мне нужен один, без эскорта. Не бойся, убивать я тебя на глазах у изумленной публики не собираюсь, Пока не собираюсь.

— А я тебя не боюсь! — Истерика — это хорошо.

— Болтаешь много. Через час жду.

Что-то сейчас должно произойти. Никуда он, конечно, не поедет. Бросил своих дружков, направился в дальний конец сада.

— Алло! Алло! Мистер Гринфилд? Это Саша.

— Идиот, я же запретил тебе сюда звонить! — заорал Божко. — И уж во всяком случае без имен ты мог бы обойтись?

— Ситуация… — начал Саша. — Хантер…

— Кто? — рявкнул Божко. — Заткнись! Ни слова больше! Ко мне, быстро!

Началось! Быстро сворачиваю свои вещи, осторожно покидаю виллу. Машина — за пустырем, поросшим кустарником. Настраиваю приемник на нужную волну. Маячок, торчащий в заднем бампере Сашиного «Мерседеса», пиликает все слабее. Значит, он уже выехал и быстро удаляется.

Проезжаю мимо его виллы. Остальные машины на месте: одни поехал, без своих барбосов. Кружу по городу, ориентируясь по силе сигнала, — и теряю его. Лихорадочно мечусь по проспекту, по переулкам. Снова возвращаюсь к тому месту, где приемник пискнул в последний раз — все тщетно.

Останавливаюсь в тихом тупике, выключаю двигатель. Спокойно, спокойно… Вытираю вспотевшие лоб и ладони, в сердцах швыряю насквозь промокший платок в урну. Мимо.

Как глупо. Впрочем, девяносто девять процентов хорошо продуманных и организованных мероприятий рассыпаются из-за мелочей. А у меня — все на скорую руку. Идиот! Третьего шанса найти Божко у меня скорее всего не будет. Значит, во что бы То ни стало надо найти Сашу.

Раскрываю на коленях карту Афин, ставлю крестик в том месте, где сигнал был потерян, обвожу крестик тремя концентрическими кругами. Еду по первому — с меньшим радиусом. Тишина. По переулку выскакиваю на второй и сразу слышу слабый писк приемника. Минут через десять, когда писк становится непрерывным, замечаю его машину. Стоит за красивой кружевной решеткой во дворике неброской, утонувшей в цветах виллы.

Вилла вроде бы небольшая, даже скромная. Однако все, что связано с Божко, может иметь двойное дно. Точно. Из недр подземного гаража один за другим выкатывают два американских джипа и длиннющий «Шевроле-Каприз». В машинах с десяток мордоворотов, явно не знакомых с трудами Аристотеля, но внешне решительных и наверняка вооруженных. Уж не на торжественную ли встречу некоего Хантера с обязательным его отловом они собрались? Тем лучше…

Автомобили медленно подкатили к перекрестку и, дождавшись зеленой стрелки, умчались в сторону аэропорта. Пора? Нет, наверное, рано. Так и есть. Недовольный, а точнее — злой на весь мир, Саша решительно подходит к своей машине, тщательно вытирает лицо, швыряет окровавленный платок на газон, включает двигатель и рвет с места, как ошпаренный. Очевидно, Божко не хватило словарного запаса, и он объяснялся с Сашей при помощи жестов. Отсюда — и разбитый нос, и окровавленные губы.

Медленно объезжаю квартал. Оставляю машину недалеко от ворот виллы, имеющей общий забор с божковской. Дожидаюсь, когда улица опустеет, и быстро перемахиваю через забор. Только бы собаки не было! «Беретта», закрепленная скотчем во внутреннем кармане куртки, норовит выскочить наружу. Привинтив к стволу глушитель, опускаю ее в боковой карман. От виллы Божко меня отделяет метровый каменный заборчик, с обеих сторон закрытый живой изгородью. Преодолеваю первый ряд кустов — порвал рукав куртки и, кажется, оцарапал щеку. Пригнувшись, продвигаюсь вдоль забора, пытаясь хоть что-то разглядеть сквозь сплошную стену кустарника. Бесполезно. Осторожно раздвигаю ветки и…

Божко — то есть, конечно, Гринфилд — сидит в шезлонге в четырех метрах от меня.

На столике перед ним — мобильный телефон и газета, раскрытая на странице с цветной фотографией Жириновского. Вокруг — ни души. Синева бассейна кажется неестественной. Темной тенью в воде отражается вилла, которая в действительности раза в три больше, чем кажется с улицы. Замер, жду. Минуту, две, пять… Ничего не меняется. Тишину изредка нарушает поскрипывание шезлонга.

Я, конечно, не ожидал, что мое появление вызовет у него прилив энтузиазма. Но его реакция — вернее, отсутствие таковой — выбила меня из колеи. Он вел себя так, будто я весь день провел в соседнем шезлонге и отлучился лишь несколько минут назад, — скажем, сбегал на кухню за пивом.

— Мог бы и не рвать на себе тряпки, — усмехнулся Божко. — Охранник на входе предупрежден: если появишься — пропустить.

— А куда же ты, в таком случае, головорезов своих отправил? — Что-то он слишком спокоен. Не нравится мне это.

— А зачем они? — Божко пожал плечами. — Нам наши проблемы вдвоем решать надо. Они только мешать будут. При них ты не пришел бы, а я уже устал ждать.

Мне вдруг стало скучно и — совсем чуть-чуть — страшно. Сейчас Божко будет меня покупать. Дважды он пытался меня убить — не вышло. Третьей осечки он не допустит. Я невольно покосился на окна виллы, где, учитывая примитивность ситуации, должен был сидеть снайпер. Но он выстрелит лишь по какому-то знаку Божко, которого я, естественно, не знал. Что-нибудь вроде почесывания подбородка, оттягивания мочки уха… Открытых окон не было, а разглядеть что-либо за зеркальными стеклами невозможно. Стул, на котором я сижу, стоит здесь, разумеется, не случайно. Лучше всего он простреливается из бокового окна второго этажа. К сожалению, из этого окна легко простреливается все пространство вокруг бассейна, так что нет смысла в лишних телодвижениях.

— Кирилл, — обратился я к нему, боковым зрением наблюдая за окном. Мою фамильярность он пропустил мимо ушей — не до этикета. — Я моложе тебя и, наверное, не знаю многих вещей, в которых ты ориентируешься, как рыба в воде. Но играть со мной в такие бирюльки, — я кивнул в сторону виллы, — не тебе. И не твоим балбесам. В этих играх я — на своем поле и многому мог бы научить тех людей, что тренируют твою службу безопасности.

— Что ты имеешь в виду? — он попытался удивиться.

— Через окно стрелять он не будет, — объяснил я. — Стекло искажает картинку, и прицелиться точно — невозможно. Стоит ему открыть окно — и я тебя шлепну, поверь. Да и целиться ему приходится против солнца.

— Ладно. — Божко в растерянности кивнул и скрестил руки над головой. Через полминуты из-за угла показался озабоченного вида паренек со снайперской винтовкой. — Положи ружье. — Парень недоверчиво посмотрел на шефа, но ружье положил. Глаза у него слезились, и он никак не мог проморгаться. Еще бы — столько времени смотреть против солнца. — Сядь там. — Божко указал ему на шезлонг по другую сторону бассейна.

Я кивнул. Парень постоянно будет находиться в поле моего зрения.

— Вот что, Алекс, — начал Божко. — Или как тебя называть? — Я промолчал, давая понять: называй, как хочешь. — Мы оба хотим жить. Буду с тобой откровенен. Через неделю у меня назначена еще одна операция. Пластическая, не торговая, — хохотнул он. — Если ты меня сегодня «случайно» потеряешь, то больше никогда не найдешь. Желательно, чтобы и не пытался. Твое положение в спецслужбах, насколько мне известно, дает тебе полное право отказаться от дальнейших поисков. — Он помолчал, ожидая от меня подтверждения. Не дождавшись, продолжил: — Можешь хоть завтра возвращаться в Португалию и жить спокойно. О деньгах не беспокойся. Этот вопрос — если договоримся об остальном — мы решим в течение получаса.

— И через месячишко старый рыбак из Ольяо будет очень удивлен, обнаружив в сетях среди сопливых сардин разбухшее тело сорокалетнего мужика без документов, — закончил я его мысль.

Божко поморщился, сложил ладони в замок и, втянув голову в плечи, возразил:

— Алекс, — он решил называть меня так, — ситуация, в которую мы оба себя загнали, обязывает нас верить друг другу. Не скрою, мне хотелось бы застраховаться. Нет человека, как говорил генералиссимус, — нет проблемы. Я думал об этом. Но пришел к выводу, что в данном случае лучше договориться. Ты — крепкий орешек, Алекс.

Таких противников лучше не убивать, а привлекать на свою сторону. Конечно, я не надеюсь, что уговорю тебя сотрудничать, но хотя бы не вмешиваться — почему бы и нет? Подчеркиваю, никаких гарантий я от тебя не жду, достаточно твоего слова.

— У тебя все? — спросил я после короткой паузы. Интересно, играл он в «Зарницу» в пионерском возрасте? Если нет, то он меня не поймет… — Теперь слушай меня. Сейчас мы поедем в аэропорт, и там ты выберешь, что тебя больше устроит. Или мы летим в Севилью, и я сдаю тебя в местное отделение Интерпола, или — в Москву. Там тебе придется пообщаться с людьми, у которых накопилось к тебе много вопросов. Другие предложения, как бы заманчиво они ни звучали, для меня, увы, неприемлемы.

Во время моего короткого монолога Божко побледнел, напрягся. Вместе с шезлонгом придвинулся ближе к столу и бросил быстрый взгляд на парня. Парень опустил ресницы и незаметно, как ему казалось, сунул руку в карман.

Дальнейшее зависело целиком от моей реакции. Я упал на бок, успев ногой толкнуть подлокотник божковского шезлонга, Уже падая, услышал негромкий хлопок. В спинке моего стула образовалось внушительное отверстие. Стрелял я на поражение, из-под стола. Голова парня дернулась, шезлонг покачнулся — и парень медленно, точно при замедленной съемке, скатился в бассейн.

Божко стоял на коленях по другую сторону стола. Стоял, сжимая обеими руками рукоять чудовищных размеров пистолета, выхваченного из-под портрета Владимира Вольфовича. Мое тело спружинило, казалось, раньше, чем мозг успел осознать происходящее. Перекатываясь влево, я успел заметить фонтанчик земли, вырванный из газона выстрелом божковской ручной мортиры.

Не могу вспомнить, как ни пытаюсь: хотел ли я в него стрелять, или палец на миг вышел из повиновения?

Но факт остается фактом: с этого мгновения говорить о Кирилле Божко и Энтони Гринфилде можно было только в прошедшем времени. Он ушел из жизни, с удивлением глядя на яркое греческое солнце и голубое небо, в котором отражалась вся синева Эгейского моря; а редкие жиденькие облака выглядели островками, описанными гениальным Гомером еще три с половиной тысячи лет назад. Или наоборот? В море отражалось небо? На что же он тогда смотрел? Чему так удивлялся?

Не знаю, сколько времени я просидел, тупо глядя на высокий лоб человека, который мог бы стать, наверное, крупным философом (где ты, Ломброзо?), если бы, как говорят в Одессе, не серьезные дела…

Я чувствовал себя настолько опустошенным, что, кажется, перестал ориентироваться во времени и пространстве. Вернул меня к действительности только сигнал клаксона, раздавшийся с улицы. Я вскочил на ноги, осмотрелся — и все стало на свои места. Пора рвать отсюда, пока не поздно. Клаксон — это, наверное, головорезы Божко вернулись из аэропорта. Значит, мне уже можно туда.