«ИНДЕЙСКОЕ ЛЕТО»
Наше путешествие начиналось от Белого дома. Но не потому, что мы искали в этом какой-то символ, а просто потому, что банк, где мы получали переведенные нам из Москвы деньги на дорогу, расположен наискосок от резиденции президента Соединенных Штатов Америки.
Было раннее утро. Ветхий старик с плакатом на груди «Верните наших сыновей из Вьетнама!» стоял у чугунной решетки и смотрел на зеленую лужайку, на фонтан, на белые колонны Белого дома.
Негры-уборщики сгребали шуршащие листья к подножиям памятников полководцам.
В еще не совсем опавшей листве скверов беззаботно посвистывали птички.
Банк еще не открывался. Мы поставили машину у столбика-счетчика под квадратным знаком «Стоянка 20 минут», опустили в щелочку счетчика «дайм» — десятицентовую монету и принялись гулять по тротуару. Нам не терпелось поскорее отправиться в путь, мы поглядывали то на часы, то на двери банка. По-видимому, лица у нас были возбужденные и озабоченные. Из-за стеклянной двери нас с подозрением разглядывал сторож банка. Челюсти его находились в движении: он сосредоточенно жевал свою утреннюю резинку. Когда мы подходили к двери слишком близко, челюсти замирали и напружинивались, как у бульдога, вцепившегося в загривок врага.
Мы явно мешали ему наслаждаться резинкой и действовали на его нервную систему. И не удивительно: за последний год в Вашингтоне было около двухсот ограблений банков. Грабили и вот этот, возле которого мы сейчас прогуливались. Вашингтонец видел сценку ограбления по телевидению. Правда, не в те же самые минуты, а в выпуске последних известий. Скрытые камеры, которыми снабжены все здешние банки, очень удачно запечатлели и перекошенное от ужаса лицо молоденькой кассирши и грабителя, который держал одну руку в кармане, а другой подхватил бумажный мешок с деньгами. Торопясь к выходу, он нечаянно толкнул какую-то даму и с полупоклоном попросил у нее извинения. Все очень тактично, очень вежливо, как в цивилизованном обществе. И качество съемки было просто прекрасным. Камеры засняли всю сцену справа и слева, а когда специалисты смонтировали пленку, получилось лучше, чем в Голливуде.
Полиция знала, что она делала, показывая этот киносюжет в последних известиях по телевидению. Не успел грабитель на экране выйти из банка на улицу, как в полицейских участках затрезвонили телефоны: несколько телезрителей опознали героя. Им оказался некий Билл Брайг, владелец небольшой ремонтной мастерской на окраине Вашингтона.
Не спуская с нас тяжелого взгляда, сторож попятился и исчез в глубине банка.
— Наверное, пошел проверять, включены ли камеры, — заметил Вашингтонец.
Через минуту сторож снова появился у стеклянной двери. Челюсти его двигались с мрачным ожесточением. В руке он держал полицейский приемник-передатчик «Токи-Воки». Сторож вытянул штырь и, проглотив слюну, что-то сказал в передатчик.
— Очевидно, вызвал полицию, — сказал Москвич. Мы сочли благоразумным забраться в машину и загородились от сторожа свежим номером газеты «Вашингтон пост». До открытия банка оставалась четверть часа, которых нам вполне хватило, чтобы совершить путешествие ровно на сутки назад — в день вчерашний. Листая газетные страницы, мы выяснили, что президент Никсон не мог из окон Белого дома видеть сейчас старика с плакатом на груди по той простой причине, что президента не было в это утро в Вашингтоне.
Президент отдыхал на побережье Флориды, в местечке Кибискейн, где расположена его осенне-зимняя резиденция. Вечером ему пришлось прервать отдых, чтобы в последний момент предотвратить грандиозную забастовку рабочих семи железнодорожных компаний страны.
Не мог видеть старика, требующего вернуть американских сыновей из Вьетнама, и главный военный чин Америки генерал Уиллер, потому что накануне его самолет приземлился на американской военной базе близ Сайгона.
«Дела идут хорошо, солдаты! — гаркнул генерал, обращаясь к почетному караулу. — Победа за углом!»
Со второй страницы газеты на нас сурово смотрела старуха с крупными, почти мужскими чертами лица. Это была Голда Меир, премьер-министр Израиля, приехавшая в Америку договариваться о поставках американских бомбардировщиков-истребителей «Фантом».
«Я приехала домой», — сказала она репортерам.
Вчера в городе Милуоки, что в штате Висконсин, мадам премьер-министр посетила начальную школу, в которой училась шестьдесят три года назад.
На третьей странице нас приветствовал добродушный по виду толстяк, улыбка которого источала безграничный оптимизм. Оптимистом оказался министр финансов Дэвид Кеннеди, миллионер и однофамилец знаменитых Кеннеди из Бостона. Выступая вчера на какой-то комиссии конгресса, министр-миллионер уверял законодателей, что рост безработицы полезен для экономики страны, ибо является одним из средств борьбы с инфляцией.
Изучить четвертую страницу нам не удалось: открылся банк.
Операция получения денег, переведенных из Москвы, продолжалась несколько дольше, чем обычно. Дело в том, что управляющий банком пожелал познакомиться с двумя советскими журналистами, отправляющимися в длительное путешествие по Америке.
— Никто из моих знакомых не пересекал страну от океана до океана на машине, — сказал управляющий.
Он долго жал нам руки и почему-то успокаивал:
— Вот увидите, ребята, все будет о'кэй. Держу пари, вы вернетесь олл райт!
Скрытые камеры снимали эту трогательную сцену справа и слева…
Через полчаса широкая автострада вытолкнула нас из Вашингтона.
Мы ехали теперь то густым парком, то среди пожелтевших нив.
Стояла изумительная пора «индейского лета» — пора, которую мы в России называем «бабьим летом». В такие дни загородная Америка полна пленительного очарования. Разноцветным осенним пламенем полыхают окрестные леса. Если съехать подальше с шоссе на проселочную дорогу и заглушить мотор, почудится, будто слышишь поднебесный крик журавлей. По обеим сторонам дороги, на опушке дубравы вдоль голосистого ручья, то, прячась в кустах, то, обнаруживая себя, тянулась колючая проволока. Иногда она портила лесной пейзаж, придавая солнечным полянкам унылый лагерный вид. Забегая вперед, скажем, что колючая проволока, прилипнув к дорогам, тянется за ними через всю Америку, вдоль полей и лесов, поднимается в горы и спускается к берегам рек. Даже в безжизненной пустыне штата Нью-Мексико мы видели колючую ограду.
— Охрана природы? — поинтересовался Москвич.
— Охрана частной собственности на землю, — уточнил Вашингтонец. — Попробуй перемахнуть через проволоку и лечь позагорать вот на том лужке. Ты познакомишься с разъяренным хозяином, который натравит на тебя овчарок или, чего доброго, выпалит из дробовика.
Иногда из леса к самой дороге подступали аккуратные домики, словно сошедшие с красочных рекламных проспектов. Мы совсем не видели пешеходов. Навстречу лился поток элегантных автомашин. Дорожные указатели любезно предупреждали нас о поворотах, о въездах в тоннели и на мосты, приглашали свернуть с дороги, отдохнуть, выпить чашечку кофе.
Из окон автомобиля мы видели яркую, сочную, ухоженную землю, и казалось, что все вокруг дышит спокойствием, беззаботностью и самодовольством.
Лишь в одном месте сердца наши наполнились тревогой. Мы увидели впереди красно-белые блики фонарей полицейской машины. Две полосы автострады были закрыты для движения: на это указывали стоящие на асфальте прутики бенгальских огней. Разноцветные искры от них, казалось, впиваются в шины нашего автомобиля. С воем промчалась мимо машина «Скорой помощи». Было ясно, что впереди «эксидент» — несчастный случай.
Подъехав ближе, мы не сразу поняли, что случилось: мешали автомобили. Тут их было целое стадо — две-три полицейских, одна «Скорой помощи», две пожарных, две с подъемными кранами, с которых свисали огромные каторжные цепи. Машины скорбно урчали моторами, перемигивались красными, зелеными, желтыми лампочками. Разномастные и разноцветные, они окружали свою несчастную легковую сестру, которая, увы, бездыханно лежала поперек дороги вверх колесами. Под ботинками у полицейских хрустело разбитое стекло. Пожарник в резиновых сапогах и черном блестящем плаще струей из шланга смывал с асфальта кровь.
— Проезжайте, проезжайте! — строго прикрикнул на нас полицейский, заметив, что мы собираемся остановиться.
Москвич полез, было в карман за рекомендательным письмом, составленным в «Правде», но, встретившись взглядом с полицейским, осекся. А полицейский, здоровенный парень в кожаной курточке и в брюках с желтыми лампасами, сделал четыре одновременных движения: нахмурил брови, метнул левую руку к бедру, где висели пистолет и никелированные наручники, правой рукой ловко и энергично крутанул в воздухе полуметровую дубинку на кожаном ремешке и шагнул к нашей машине. Все это было грациозно, изящно и в то же время сурово. Но этого было достаточно, чтобы Вашингтонец, проживший в Америке в общей сложности уже около десяти лет и знакомый с правами, которыми обладает полиция в этой стране, покорно нажал на газ.
— Когда разговариваешь с американским полицейским, никогда не лезь в карман за документом, если он его не потребовал, — объяснил Вашингтонец Москвичу. — Полицейский может подумать, что ты лезешь за пистолетом, и выстрелит, так сказать, первым.
— Ну, это уж ты загнул, — засмеялся Москвич.
— Нимало! — возразил Вашингтонец. — Об этом написано в памятке для английских туристов, которые им раздают в Лондоне перед поездкой в Соединенные Штаты. Спроси, наконец, любого американца, и он подтвердит, что с полицией шутки плохи.
Мы поехали дальше, а позади осталась чья-то трагедия. Одна из американских трагедий, начало которым было положено еще в конце прошлого века.
Девятого января 1899 года в Нью-Йорке произошло невиданное доселе событие, взволновавшее всю страну. Это случилось на острове Манхэттен, на углу 24-й улицы и Бродвея. На город опускался вечер. Тут и там зажигались газовые уличные фонари. Портной Иосиф Блум, эмигрант из Польши, торопился домой. Шестерка коней, запряженных цугом, везла по Бродвею телегу с бочками пива «Бадвайзер». Портной Иосиф Блум, спешивший в трущобы Ист-Сайда к трем своим дочкам и беременной жене, перебежал дорогу перед самыми мордами мохнатых добродушных тяжеловозов и… угодил под колеса, как тогда писали, «безлошадной самодвижущейся повозки», которую позднее люди называли автомобилем.
Портной Блум умер через несколько часов, не приходя в сознание. Он был первым американцем, которого человечество принесло в жертву автомобилю. До этого фыркающие бензиновым газом «безлошадные самодвижущиеся повозки» давили на улицах американских городов лишь кур, свиней, кошек да собак.
Прошло восемь месяцев, и на углу 74-й улицы и Сентрал Парк Уэст-авеню под колесами автомобиля испустил дух нью-йоркский торговец недвижимым имуществом Джи Джи Блисс. Смерть наступила мгновенно. Так началась война автомобиля против человека. К 1951 году автомобиль убил первый миллион американцев. На это потребовался пятьдесят один год. Тогда на дорогах страны было около пятидесяти миллионов автомобилей. Сейчас количество жертв автомобиля перевалило уже за полтора миллиона, что равняется населению нынешнего Манхэттена, где так и не догадались поставить памятник портному Иосифу Блуму.
Чтобы прикончить второй миллион, понадобится, по-видимому, меньше двадцати лет: в стране уже сейчас около ста миллионов автомашин. Только в прошлом году в результате дорожных «эксидентов» погибло почти 56 тысяч американцев и свыше 190 тысяч было ранено Это больше, чем Америка потеряла убитыми на полях сражений за все годы первой мировой войны. Сейчас на дорогах погибает около тысячи двухсот американцев каждую неделю.
Следует пояснить, что погибают отнюдь не пешеходы, а сами автомобилисты. Смерть пешехода — редкость, и, если такое случается, шуму вокруг этого происшествия бывает почти столько же, сколько было при трагической смерти нью-йоркского портного Блума в 1899 году. Дело в том, что американцы, если они в своем уме, никогда не выходят на проезжую часть дороги и не перебегают улицы на красный свет. Здесь даже собаки покорно стоят у светофора, дожидаясь зеленого огонька.
В свою очередь, и автомобилисты проявляют джентльменское отношение к пешеходам. Если вы не успели перейти улицу на зеленый свет, красный захватил вас на середине мостовой, не паникуйте, не пугайтесь: автомобили не тронутся с места, пока вы не ступите на тротуар. Делая правый поворот, автомобилисты обязательно затормозят и будут терпеливо дожидаться, пока пешеходы не уступят им дорогу.
Автомобилисты погибают в столкновении с автомобилистами. Бывает, что на широченных, прямых, как стрела, автострадах, где автомобили несутся со скоростью 100–120 километров в час, ошибка одного водителя приводит к столкновению двадцати и больше машин.
К чести американцев нужно сказать, что в подавляющем большинстве это искусные и дисциплинированные водители. И, тем не менее, автомобиль убивает их без всякой пощады.
Так что же такое автомобиль? Благо или наказание? В Америке — и то и другое. Автомобиль задавил общественный транспорт в городах, превратив автобусы, троллейбусы и трамваи в бедных родственников, которым уже нет места на улицах.
От этого страдают люди с низким заработком. Расплодившись в невероятном количестве, автомобиль требует, чтобы сносили жилые дома и на их месте создавали платные стоянки. И опять страдают люди с низким заработком. Автомобиль уничтожает тротуары во многих «резиденшэл», то есть жилых районах американских городов, лишив возможности человека пройтись пешком хотя бы до дома друга, живущего в двух кварталах от него, или до ближайшего магазина. Наконец, автомобиль создал в городах такой чад и угар, что «проблема воздуха, которым мы дышим», стала одной из главных американских национальных проблем.
Но американцы не забывают, что именно автомобиль создал Америке шоссейные дороги — предмет ее гордости и один из источников ее экономического прогресса. Многие американские ученые, по-видимому, не без основания, утверждают, что автомобильные шоссе сделали для развития страны, ее промышленности, сельского хозяйства, торговли, обслуживания населения гораздо больше, чем в свое время железные дороги. Это заметили и наши писатели. В главе «На автомобильной дороге» И. Ильф и Е. Петров писали: «Дороги — одно из самых замечательных явлений американской жизни. Именно жизни, а не одной лишь техники… Америка лежит на большой автомобильной дороге».
Вот по этой большой автомобильной дороге нас и мчала наша «Акулина»… Впрочем, стоп! Мы же до сих пор не познакомили читателей с «Акулиной». Это машина корреспондентского пункта «Правды» в Вашингтоне. Национальность — американка. Год рождения — 1968-й. Родилась в Детройте, на заводе «Шевроле», принадлежащем самой крупной в мире автомобильной корпорации «Дженерал моторс». Особые приметы — справа от панели управления изображена антилопа в прыжке. Возможно, даже антилопа-гну.
«Акулиной» окрестил ее Москвич за то, что ее номерной знак, выданный по месту жительства, начинается с букв «АК». Дети Вашингтонца — Юля и Вася, зовут ее иначе «Black beauty» — «Черная красавица». «Акулина», несомненно, красива. Но для детей главное то, что так называется автомашина у местного телевизионного кумира, смелого и непобедимого Бэтмэна — Человека — Летучая Мышь.
Вашингтонец был очень доволен машиной. Он уже успел объехать на ней несколько американских штатов, цифры на счетчике уже приближались к двадцати тысячам миль (американская миля — 1,6 километра), как вдруг в корреспондентский пункт «Правды» пришло письмо из «Дженерал моторс». В письме говорилось примерно следующее:
Дорогой сэр!
Прежде всего, мы имеем честь поздравить Вас с тем, что Вы обладаете такой прекрасной во всех отношениях машиной. Вы, конечно, уже убедились, сколь она хороша, послушна, изящна и т. д. Вы, разумеется, уже поняли, что продукция нашей фирмы на голову выше изделий всех прочих автомобильных фирм и т. д. Надеемся, что Вы и в дальнейшем будете покупать только наши прекрасные машины и т. д.
К сожалению, мы считаем своим долгом обратить Ваше внимание на маленькие дефекты в этом поистине замечательном автомобиле. Дело в том, что отработанные газы могут проникать в машину. Вы можете их не почувствовать и неожиданно (надеемся, этого никогда ее случится!) потерять сознание и даже (поверьте, нам тяжело об этом писать) умереть. Кроме того, на большой скорости может произойти досадная поломка в карбюраторе, и тогда Вам не удастся сбросить газ (мы молим бога, чтобы он этого не допустил) и остановить машину. Если же это произойдет, мы рекомендуем Вам переключить скорость, легонько нажать на тормозную педаль и т. д. Просим Вас как можно скорее привести Вашу прекрасную машину в одну из наших фирменных мастерских, где опытные механики бесплатно устранят перечисленные дефекты.
Вашингтонец был потрясен. В голове прыгала и вертелась строка из пушкинской «Песни о вещем Олеге»: «И примешь ты смерть от коня своего…»
И тогда Вашингтонец вспомнил, что где-то в вихре газетной информации он уже встречал сообщения о несчастных случаях с автомобилями «Дженерал моторс». Порывшись в досье, он нашел телеграмму агентства Юнайтед Пресс Интернэшнл, которая начиналась так:
«Детройт, 26 февраля 1969 г. Корпорация «Дженерал моторс» объявила сегодня, что она намерена временно изъять из продажи, а также подвергнуть проверке уже проданные машины в количестве 4 миллионов 900 тысяч штук. В это число входят 2 миллиона 400 тысяч машин типа «Шевроле» выпуска 1965–1968 годов».
Вашингтонец пошел к соседу по дому, у которого тоже была машина «Шевроле». Сосед, уже пожилой американец, был настроен философски. Смешивая для гостя виски с содовой водой, он говорил:
— Мой друг! Вам никогда не понять, что такое для американца автомашина. Я научился ее водить в том возрасте, когда еще нетвердо знал, сколько будет дважды два. Вся моя жизнь связана с автомобилем. Вы помните, где вы впервые поцеловали девушку? Я тоже помню: как и девяносто девять процентов американцев, — в машине. Это был «Форд» голубого цвета с четырьмя цилиндрами. Я не знаю свадебных обычаев других народов, но мы, американцы, прямо со ступенек церкви, где нас обвенчали, садимся в машину, от крыши до колес испещренную надписями: «Только что поженившиеся», «1 + 1 = 3», «Твои друзья всегда готовы прийти тебе на помощь» и прочей шутливой чепухой. Сзади к машине привязана связка консервных банок. Включив фары, мы с грохотом и воем клаксонов мчимся домой, сопровождаемые вереницей гудящих автомобилей родственников и друзей. А когда много лет спустя я приехал в родной городишко навестить мать, соседи выглядывали из окон и смотрели, прежде всего, не на меня, а на мой автомобиль, чтобы понять, что я теперь за птица и как у меня идут дела. И в свой последний путь на кладбище я поеду в машине, только не в своей собственной, а в похоронном «кадиллаке» черного цвета с шофером-негром в белых перчатках. И снова будет идти за мною вереница машин с включенными фарами, только уже не будет ни рева клаксонов, ни шутливых надписей… А письмо из «Дженерал моторс» я тоже получил, — кивнул головой сосед в в сторону письменного стола. — Полтора года ждали, сукины дети, что я задохнусь в их прекрасной машине!
… Рассуждая, таким образом, об удивительной судьбе, которую человек уготовил автомобилю, а автомобиль человеку, мы весело катили по землям штата Пенсильвания. И вдруг чуть ли не в самое ветровое стекло нашей машины ткнулась испуганная лошадиная морда. «Акулина» шарахнулась в сторону и остановилась у обочины. Мы выскочили на дорогу. Мимо нас промчался фаэтон, громыхая железными ободьями, натянутыми на два деревянных колеса. Пожилой человек с густой, окладистой бородой, но без усов, перебирая в руках вожжи и цокая языком, отчаянно погонял рыжую, в белых пятнах кобылу. На кучере была широкополая пасторская шляпа, черные брюки и такой же черный жилет, надетый поверх голубой рубахи. Рядом с ним сидела женщина в черном домотканом сарафане. На коленях она держала девочку, укутанную в черный платок.
Мы долго смотрели вслед этому странному экипажу. Вдруг мы заметили, что на пустынную дорогу выезжает карета, которую тащила пара гнедых. — Что же такое кругом творится! — воскликнул Москвич. — В трех часах езды от столицы самой автомобильной державы мира уже ездят на каких-то саврасках! Куда же девались «форды», «плимуты», «доджи», «кадиллаки» и «линкольны»?
— Наблюдательный глаз должен обнаружить немало и других любопытных явлений, — ответил Вашингтонец. — Обрати внимание: вокруг нет никаких проводов — ни электрических, ни телефонных. А видишь, вон там, на косогоре мужик идет за лошадкой и ковыряет землю плугом, который в иных местах можно увидеть лишь в музее.
Москвич тревожно оглянулся на «Акулину», опасаясь, что и она под воздействием неведомых нам законов уже превратилась в допотопный шарабан с двигателем в одну лошадиную силу. Но «Акулина» стояла на месте, сияя великолепными штампованными боками и мерно дыша всеми восемью цилиндрами. Она показалась Москвичу уэллсовской машиной времени, примчавшей нас из века лазера в давно минувший мануфактурный век.
— Американской цивилизацией здесь и не пахнет, — промолвил Москвич. — Мне кажется, что мы очутились где-то в средневековой Европе.
— Если говорить точнее, в средневековой Голландии, — поправил его Вашингтонец. — Предки этих крестьян, разъезжающих в фаэтонах, бежали сюда из Голландии в начале восемнадцатого века, спасаясь от религиозных преследований. Американцы называют их «голландскими немцами». Сами себя они зовут «простыми людьми», или эмишами. Я уже как-то раз проезжал по этим местам и запасся кое-какими справочными материалами.
Вашингтонец полез в машину, достал из портфеля свой старый блокнот и прочитал:
«Эмиши живут общиной, полностью сохраняя быт своих предков. Отвергают современную цивилизацию, которая, по их мнению, несет закабаление, превращает человека в раба денег и вещей. Они не летают самолетами, не имеют автомобилей и вообще не удаляются от своего дома далее чем на сто миль. Передвигаются в повозках или каретах, которые, кстати говоря, послужили образцом для кузова самой первой автомашины Форда. Эмиши не смотрят телевизор, не слушают радио, не ходят в кино, не пользуются телефоном. Они убежденные пацифисты. Еще их предки брили усы, чтобы не походить на офицеров. Современные эмиши следуют этой традиции. По этой же причине эмиши не пользуются пуговицами, полагая, что они придают одежде сходство с военными мундирами. Их девиз: «Земля никогда не предаст тебя, если ты отдаешь ей свою любовь. Земля никогда не сделает тебя несчастным, если ты любишь ее».
— Странно, однако, как это можно жить в двадцатом веке по обычаям восемнадцатого? — усомнился Москвич. — Интересно было бы поговорить с кем-нибудь из «простых людей».
— Вряд ли это удастся, — сказал Вашингтонец. — Эмиши не станут разговаривать с чужим человеком. Нелюдимость эмишей всем известна. Власти гарантируют им охрану от назойливости туристов. Существует также соглашение между «простыми людьми» и прессой: не посылать сюда журналистов, фотокорреспондентов, не пытаться брать интервью.
— Тогда давай попробуем подъехать поближе к какой-нибудь ферме, — предложил Москвич. — Просто посмотрим.
Машина свернула на проселочную дорогу, и вскоре мы остановились у частокола. Нам хорошо был виден высоченный дом, построенный из крупного камня еще, пожалуй, лет двести тому назад. Рядом стоял громадный амбар, откуда доносилось кудахтанье курицы и мычание коровы. У амбара были сложены поленницы дров: здесь не признавали ни газа, ни электричества. На дворе резвились босые дети в коротких штанишках на помочах. Женщина в черном сарафане крутила колесо колодца. Хозяин, широкоплечий, бородатый детина, стоя на ступеньках дома, точил косу. На цепи бесновался здоровенный волкодав.
Москвич высунул голову из машины и вежливо обратился к хозяину:
— Мистер, не могу ли я задать вам один вопрос?
— На него ответил мой волкодав, — не поворачивая головы, бросил безусый бородач. — Убирайтесь, пока я не спустил с цепи собаку!..
Дополнительных разъяснений нам не потребовалось.
Москвич откинулся на сиденье, а Вашингтонец нажал на газ.
Проехав несколько миль, мы заметили одноэтажное здание школы. Занятия еще не начинались, и примерно сорок ребят выстроились на лужайке перед школой в одну линию, как бегуны перед стартом. Мальчики были в подтяжках и в таких же, как у взрослых, широченных шляпах. На девочках были старушечьи платки и сарафаны с передниками.
Но вот раздался звонок, и дети стремглав помчались в школу.
На скамейке у входа сидел старик. Мы сначала подумали, что это сторож, но оказалось, что старик привел в школу внука. Вопреки ожиданиям старый эмиш ответил на наше приветствие. Он дотронулся рукой до шляпы и сказал:
— Мир вам, добрые люди.
Мы заглянули в окно. В широкой комнате стояло восемь рядов парт. Оказалось, что в единственной комнате школы одновременно шли занятия четырех классов — с первого по четвертый. Сегодня был день арифметики; каждый день в школе эмишей посвящается какому-нибудь одному предмету.
Обойдя школьное здание со всех сторон, мы снова приблизились к старику.
— Скажите, а где будет учиться ваш внук, когда окончит четыре класса?
— Нигде, — ответил старик. — У нас нет других школ. Они и не нужны. Вполне достаточно окончить четыре класса. А дальше человек должен черпать знания не в школе, а в жизни, в труде, в любви к своей семье, в мудрости старших.
— Но в наше время этого явно недостаточно, — затеял, было дискуссию Москвич, имевший опыт агитационно-масовой работы среди населения. — Люди уже давно летают в космосе. Вы, конечно, слышали об этом?
— Ничего не слышал. Это нас не касается, — хмуро сказал старик.
Он встал и, не оглядываясь, пошел от нас прочь…
Мы бы, наверное, так и решили, что жизнь «простых людей» наглухо скрыта от посторонних глаз, если бы на пути не попался музей эмишей. Вернее, это был самый обыкновенный магазин, где продавались вещи эмишей: одежда, вышивки, кухонная утварь, орудия труда. Здесь кончились тайны, и исчезла романтика. С красочных журнальных страниц, с цветных открыток на нас глядели позирующие безусые бородачи, женщины в черных сарафанах без пуговиц и дети в черных грубошерстных платках…
К музею-магазину подошел автобус, из которого высыпали туристы. Молодой гид в ярко-красной водолазке и джинсах объявил в мегафон, что желающие могут осмотреть дом эмишей.
— Сущие пустяки, доллар тридцать со взрослого, шестьдесят пять центов с ребенка, — завлекал туристов гид.
Бизнес был тем тараном, который беспощадно взламывал глухие стены средневековой общины эмишей…
Мы вышли из магазина-музея и направились к машине. Навстречу нам выехал фургон, доверху заваленный сеном. Сверху восседал парнишка-эмиш. Оглянувшись по сторонам и не заметив никого из своих, он достал из-за пазухи транзисторный приемник и приложил к уху. До нас донесся вой тысячеголосой толпы и захлебывающийся мужской голос, Популярный спортивный комментатор вел репортаж со стадиона города Чикаго о встрече регбистов Пенсильвании и Иллинойса…
Земля эмишей заканчивалась за четвертым холмом. Мы выбились на магистральное шоссе и вскоре свернули к таверне: наступала обеденная пора.
Официантка приняла заказ, сказала «о'кей» и тут же повторила наш заказ в микрофон, который был, закреплен на краю стола.
— Интересно придумано, — отметил Москвич и взглянул на часы. Ровно через четыре минуты сорок пять секунд управляемый по радио повар уже выдал наши бифштексы.
Рядом с нами сидел молодой человек c красивыми, печальными глазами. Черная вьющаяся борода и тонкие мушкетерские усы удивительно шли к его молодому лицу. Покончив с обедом, молодой человек развернул перед собой карту автомобильных дорог США и начал путешествовать по ней взглядом от Техаса до канадской границы.
— В Канаду? — спросил его Вашингтонец. Парень оторвал взгляд от карты и улыбнулся.
Видно было, что он понял, о чем его спрашивают.
— Нет, отправка во Вьетнам мне пока не угрожает, — ответил он. — Но если будет угрожать, то стану и я пассажиром «подземной железной дороги».
Кто-то «подземной железной дорогой» назвал цепочку людей, которые переправляли беглых негров в северные штаты, где рабство было уже отменено. Теперь так называют тайные пути-дороги, ведущие в Канаду, куда спасаются бегством от отправки во Вьетнам тысячи американских солдат и призывников. Им удается перебраться туда с помощью пацифистских, религиозных и студенческих организаций и просто американцев, не входящих ни в какие организации, но считающих американскую агрессию во Вьетнаме преступлением. Недавно в газеты просочилась такая цифра: из вооруженных сил США за год дезертировало свыше семидесяти трех тысяч человек, из них можно было бы сформировать несколько дивизий.
— Что же вы думаете об этой войне? — спросили мы у нашего соседа.
— Как и многие, считаю ее аморальной, бесчестной, более того, преступной.
Парень говорил твердо, как о вопросе раз и навсегда решенном, Да, он любит свою страну, но не хочет быть участником ее преступлений, Вина за эти преступления не покидает его «и день, ни ночь. Чтобы хоть как-то облегчить свою совесть, он, окончив университет, поступил в «корпус мира», работал в Колумбии.
— Разочаровался, — вздыхает он. — Какую я колумбийцам принес пользу? Никакой. Я им лекции о литературе читал, а в это время Рокфеллер грабил их без стыда и совести.
Видно, что парень честный, искренний, тяжело переживает вину своей страны перед другими народами. Таких, как он, сейчас в Америке немало. Говорит, что решил принять участие в демонстрациях за немедленное окончание агрессии США во Вьетнаме.
— Прощу вас, — сказал он на прощание, — не судите об американском народе по заявлениям генералов и безответственных конгрессменов. Если хотите понять Америку, встречайтесь больше с простыми людьми.
Радиофицированная таверна скрылась за поворотом, и опять наша «Акулина» понеслась по широкой автомобильной дороге.
Перед вечерам поток машин стал помаленьку редеть. Наиболее практичные седоки уже спешили выбраться из суетливого автомобильного стада и сворачивали на боковые дороги, к придорожным мотелям, чтобы найти для своих «доджей», «плимутов» и «шевроле» стойла подешевле.
Издалека мотели напоминали какие-то типовые сельскохозяйственные постройки, выполненные, однако, с необычайной (старательностью и аккуратностью. Длинное приземистое здание с чуть выступающим помещением оффиса в центре, с тонкими деревянными стенами под легкой покатой крышей, с дверьми, выходящими прямо на улицу, с маленькими зашторенными окнами, под которыми белыми прямоугольниками обозначены места для машин, — таким предстает перед путником мотель из окна машины.
Москвич уже заприметил, что небольшие американские городки, похожие друг на друга, как два «форда» одной модели, сошедшие с заводского конвейера 'в один и тот же час, начинаются и кончаются мотелями. Их много. Чтобы отвоевать, друг у друга постояльцев, они затеяли тяжелую конкурентную возню. Еще городка не видать, а рекламные щиты, как «солдаты в атаке, ворвались на придорожные лужайки, захватили господствующие над шоссе высоты. Мальчишка с медвежьей головой и в длинной ночной сорочке работал от фирмы «Трэвел лодж». С ним полемизировал важный пожилой господин в красном камзоле, сшитом еще во времена мистера Пикквика, который представлял интересы компании «Ромада инн». Сделанный из папье-маше пятиметровый ковбой чувствовал 'свое бесспорное превосходство перед рисованными конкурентами и самодовольно улыбался, указывая огромным перстом в сторону «Солнечного мотеля». И все они дружно сулили, свежую постель, уют, всякие удобства, которых, казалось, никак нельзя было ожидать от этих не веселящих глаз одноэтажных зданий.
— Где будем ночевать? — спросил Вашингтонец. Москвич пожал плечами. Ковбой из папье-маше не внушал ему доверия. Мальчишка с медвежьим лицом выглядел вульгарным дегенератом. Перспектива провести скучный вечер в обществе старомодного английского джентльмена не улыбалась ни Вашингтонцу, ни Москвичу.
— Давай доберемся до восьмидесятой дороги, пока еще светло, — предложил Вашингтонец.
И мы мчались вперед мимо рощ, полей и городов, не обращая внимания на ехидную ухмылку ковбоя, на приглашения вульгарного мальчика и на галантные поклоны чопорного зазывалы в красном — камзоле.
Внезапно оранжевый закат потух, качнулись верхушки ближнего леса. Ветер пригнал с океана грозовые тучи и разорвал их над самой восьмидесятой дорогой. Крупные капли дождя забарабанили по капоту. На асфальте опустевшей дороги расплывались морщинистые лужи. Стало темно и жутко. Отвергнутый мальчонка из «Трэвел лодж» казался теперь символом гостеприимства и уюта.
Мы еще долго разбрызгивали лужи на восьмидесятой дороге, прежде чем фары нашей машины выхватили из темноты контуры спасительного мотеля. Фыркая от восторга, «Акулина» перепрыгнула через обочину и ворвалась на заезжий двор. И хотя мы остановились в каких-нибудь трех метрах от парадной двери, выйти из машины было не просто: с неба низвергался сплошной поток воды.
На пороге появился парнишка. Он раскрыл над нами гигантский зонт, под которым могла бы спрятаться не только легковая машина, но и грузовик.
Выйдя сухими из воды, мы так обрадовались, что долго трясли руки нашему молодому избавителю и сгорбленному, сухому человеку, стоящему за конторкой. Он оказался владельцем мотеля мистером Чарльзом Уайтом. Пока мы обменивались взаимными приветствиями, ливень кончился. Вашингтонец отправился к машине, а хозяин мотеля пригласил Москвича взглянуть на отведанные номера.
— Здесь будете спать вы, а в комнате рядом — ваш спутник, — сказал мистер Уайт, распахивая дверь.
Москвич шагнул за порог и остановился в удивлении. Он не ожидал, что внутри невзрачного типового строения могут находиться такие отличные комнаты. Номер этого придорожного мотеля, затерявшегося в лесах штата Огайо, по существу, ничем не отличался от номера столичной гостиницы, в которой накануне останавливался Москвич.
Всю площадь пола занимал синтетический цветной ковер. Мебель была легка и удобна. Москвич отодвинул верхний ящик письменного стола и увидел в нем авторучку, конверты, бумагу, бланки для телеграмм, цветные открытки с видом мотеля, телефонную книгу и маленькую библию.
Над столом на полочке стоял небольшой телевизор. Полочка была на шарнирах, и телевизор можно 'было разворачивать вправо или влево, в зависимости от того, сидите вы в кресле или легли в постель. Чтобы телевизор не увезли в качестве сувенира, он был прочно прикован к стене изящной цепью.
— Вы, надеюсь, знаете, как пользоваться кофеваркой, эркондишеном и электрической печью? — спросил владелец мотеля. — А если хотите, чтобы ваш сон был крепок, мой вам совет: бросьте двадцатипятицентовую монету в автомат, — он дотронулся до маленькой металлической коробки на ночной тумбочке, — тогда кровать сама сделает вам легкий массаж. Вам потребуется лед? Дайте мне знать, я принесу. Впрочем, вы можете взять его сами в ящике около оффиса. А купаться не хотите? Бассейн с подогретой водой по ту старому мотеля, только я полагаю, что купаний вам на сегодня хватит…
В крохотной душевой все сияло изумительной белизной. Стаканы на стеклянной полочке были завернуты в целлофановую бумагу с надписью «стерилизовано». Даже унитаз подчеркивал свою девственность: чтобы пользоваться им, нужно было сорвать с него бумажную ленточку с надписью «стерилизовано». У кранов с холодной и горячей водой стопкой громоздились четыре полотенца разных размеров. Рядом лежала замшевая тряпочка для чистки ботинок.
— Если даже вы увезете эту тряпочку в кармане, — пошутил мистер Уайт, — мне будет выгоднее купить новую, чем отстирывать следы ваших ботинок с простыней.
Тем временем Вашингтонец подогнал машину прямо к двери своего (номера, и мы пошли в оффис. Пока мы расплачивались с мистером Уайтом, из боковой двери вышла жена хозяина и поставила на столике тарелку с жареной кукурузой.
— Прошу вас, господа, если вас не смущает это блюдо, — сказала она, улыбаясь. — Я читала в газете интересную историю. Один джентльмен так пристрастился к этому занятию, что жевал кукурузу даже ночью в постели. Его жена, не видя иного выхода, подала на развод. И, что вы думаете, суд нашел все основания для расторжения брака…
— Опасная вещь эта жареная кукуруза, — подтвердил Москвич, протягивая руку к тарелке.
— Да, для некоторых. Но мы с мужем любим кукурузу, а вот живем дружно. Недавно купили этот мотель…
— Сколько стоит это здание? — полюбопытствовал Москвич.
— Цена самого здания не имеет значения, — вступил в разговор мистер Уайт, который подошел к столику и взял горсть зерен. — Можно владеть отличным мотелем и прогореть, если не будет постояльцев. Это — как игра в рулетку. Я покупал не здание, я покупал бизнес. Разумеется, в рассрочку. Я должен уплатить прежним хозяевам очень много денег. Но при полной загрузке мотеля расходы оправдаются уже через три-четыре года.
— А служащих здесь много?
— Мы с мужем да наш сын, — ответила миссис Уайт. — Правда, утром нам приходят помогать две негритянки. Как ни говорите, надо убрать двадцать четыре номера. Везде сменить белье…
Мистер Уайт, его жена и сын совмещают в своих лицах весь многочисленный штат, который могла бы выдумать ретивая административная душа для этого небольшого мотеля.
— Я работаю и как директор, и как бухгалтер, экспедитор, уборщик мусора, телефонистка и портье, — сказал мистер Уайт. — Одна беда: спать мало приходится.
— Дела у нас, слава богу, идут пока неплохо, — улыбнулась хозяйка.
Мистер Уайт взглянул на нее с упреком.
— Ну, а вот если рядом начнут строить эти роскошные трехэтажные мотели компаний «Холидей инн» или «Говард Джонсон», мы погибли. Тогда мне уже не вернуть долга…
По-видимому, эта тема была не новой в семье Уайтов. И, судя по всему, это была ох какая неприятная тема! Миссис Уайт даже побледнела и перестала жевать кукурузу.
— Они богатые, — сказала она раздраженно. — Они даже в уборных телефоны ставят, в ванных комнатах, чтобы, плескаясь в ванне, постоялец мог поболтать с Лондоном или Парижем. Что мы против них? Они нас, конечно, раздавят, отец, — обратилась она к мужу. — Рано или поздно раздавят.
Воцарилось молчание.
— Хватит! — вдруг рявкнул мистер Уайт. — Хватит, мать, об этом, если не хочешь, чтоб я сошел с ума.
— А что нового в мире? — спросил Вашингтонец, пытаясь изменить тему разговора.
Хозяин махнул рукой.
— То же, что и вчера. Отдохните лучше с дороги. Посмотрите телевизор. В ваших комнатах он цветной.
Ну что ж, телевизор так телевизор. Один из нас повернул выключатель и испуганно отдернул руку: на экране бушевал пожар. Яркое пламя, казалось, вот-вот вырвется из гудящего ящика и опалит все вокруг. Комната наполнилась воплями вьетнамских женщин, ищущих в пламени своих детей. Но вот пожар исчез, и вместо него с экрана полетели в нас красно-белые блики вертушек полицейских машин, и ядреные полицейские дубинки с глухим стуком и хрустом пошли гулять по спинам, головам, ключицам негров. Человеческая кровь полилась по экрану, и нам показалось, что она сейчас выплеснется на ковер нашей комнаты.
Но вот исчезла и кровь. Мы увидели старинный парк, опаленный пламенем «индейского лета», зеленую лужайку перед Белым домом, фонтан, чугунную решетку и дряхлого старика с плакатом на груди: «Верните наших сыновей из Вьетнама».
День кончился. Телевизионные летописцы подводили итоги.
