И вот над Америкой снова «индейское лето». Снова разноцветным осенним пламенем полыхают леса и парки. Снова чудится, будто слышишь в небе печальное курлыканье усталых журавлей, летящих с «севера милого в сторону южную». Но это только чудится. Когда Вашингтонец говорит об этом знакомым американцам, они смеются и сочувствуют:

— Это у тебя от тоски по России, Борис.

Имя Вашингтонца они произносят не по-нашему: Борис, с ударением на первом слоге.

Минул год с того дня, как, провожаемые тяжелым взглядом банковского сторожа, мы хлопнули дверцами черного «шевроле» и, обогнув Белый дом, отправились в путешествие по Америке.

«Правда» опубликовала одиннадцать наших репортажей, написанных в пути. Мы передавали их в редакцию по телефону обычно глубокой ночью (в Москве в это время уже утро). Мы кричали в телефонную трубку имена и названия городов, пугая соседей, которые со сна думали, что в мотеле начался пожар или случилось убийство.

Где-то в Техасе, листая утром местную газету, мы набрели на заголовок, который нас насторожил и даже испугал. Крупными буквами в центре второй страницы было напечатано:

«К мэру Москвы без пол-литра не попадешь».

Прочитав статью, мы успокоились: это был вполне добросовестный пересказ нашего репортажа из «самого центра» Соединенных Штатов, опубликованного в «Правде» и переданного из Москвы корреспондентом американского телеграфного агентства. К статье была подверстана маленькая заметочка из Канзаса, в которой говорилось:

«Мистер Гескл, мэр миниатюрной Москвы, затерявшейся в прериях Среднего Запада, не скрывает своей гордости той рекламой, которую неожиданно создали канзасским москвичам двое путешествующих русских журналистов. Мэр торжественно заявил нашему корреспонденту, что он надеется когда-нибудь посетить советскую Москву, которая, по нашим подсчетам, примерно в двадцать тысяч раз больше американской и старше ее приблизительно на семьсот с лишним лет».

Откликнулся и оклахомский миллионер Б. Дж. Эдди, тоже прочитавший о себе в материалах, перепечатанных из «Правды» в американской прессе. В письме, которое он прислал в корреспондентский пункт «Правды» в Вашингтоне, мистер Эдди писал: «Мне бы очень хотелось получить тот экземпляр вашей газеты, где опубликован репортаж из Оклахомы. Это было бы достойным украшением моего альбома с газетными вырезками, где рассказывается обо мне и о моем бизнесе».

Неожиданно нас почтил своим вниманием журнал «Тайм», посвятивший репортажам в «Правде» специальную статью «Советский портрет Америки». В начале статьи «Тайм» сдержанно похвалил репортажи за объективность («Авторы высоко оценивают американское гостеприимство, мотели, придорожные таверны и методы строительства небоскребов»), в другом месте сквозь зубы выразил общее согласие с содержанием репортажей («Нет сомнения, авторы описывают подлинные кризисные явления и противоречия современной американской жизни»), а несколькими строками ниже приписал нам такие глупости, прочитав о которых американские читатели должны были убедиться, что мы отъявленные лгуны.

Выяснив, что статья была подготовлена в московском бюро «Тайм» — «Лайф», Москвич связался по телефону с корреспондентом журнала Джерролдом Шектером. Припертый к стенке, американский репортер через несколько дней прислал в редакцию «Правды» покаянное письмо:

«Благодарю Вас за то, что Вы обратили мое внимание на ошибку, допущенную нами в статье «Советский портрет Америки» в номере журнала «Тайм» от 23 февраля 1970 года.

Я довел это до сведения наших редакторов в Нью-Йорке, и они внесут в материал соответствующие изменения, чтобы эта ошибка больше не повторилась. Я полагаю, что это недоразумение явилось результатом неточного перевода Вашей статьи в Нью-Йорке, и ценю Ваше понимание и отношение к данному вопросу…»

Вскоре после того, как в «Правде» был. опубликован репортаж «Проснись, Америка», кто-то позвонил Вашингтонцу и пообещал:

— Подожди, найдется и на тебя веревка!

Мы поняли, что «южному консерватору», отставному майору Колмэну репортаж не понравился и он еще напомнит о себе.

Едва закончилось наше автомобильное путешествие, как Вашингтонец стал получать пачками по почте литературу ультраправых организаций. Не было сомнения, что об этом позаботился владелец кафе «Дубовая ветка».

А дальше началась совсем уж загадочная история. Наверное, произошла какая-то путаница, и почтовый адрес Вашингтонца попал в списки наиболее активных «ультра». Как бы там ни было, а в вашингтонский корпункт «Правды» стали приходить письма, подписанные самим сенатором Барри Голдуотером.

«Дорогой мой друг и единомышленник! — писал сенатор. — Вы, конечно, помните эту сцену: американский флаг, сорванный с флагштока, летит в толпу молодежи, которая рвет его на куски… Отвратительная сцена, не правда ли? И все это произошло у здания министерства юстиции в ноябре прошлого года во время антивоенной демонстрации. Сейчас левые элементы готовят так называемое «весеннее наступление» против войны во Вьетнаме. Наша задача — разгромить это наступление. На этот раз с Вашей помощью, мой друг, мы их остановим. Члены организации «Молодые американцы за свободу» — пятьдесят тысяч бойцов — будут контратаковать этих «мирников», где бы они ни появились».

Затем пришло письмо от генерала Томаса А. Лэйна.

«Вы обязаны быть ответственным за судьбу Америки», — сурово напоминал генерал. И безо всякой дипломатии брал быка за рога: молодым штурмовикам требуется денежная поддержка для подавления студенческих волнений. Нужно проявить патриотизм и внести 500, 250 или 100 долларов в зависимости от степени патриотизма.

Вашингтонец окончательно опешил, когда получил письмо от посла Южной Кореи.

«С помощью американских антикоммунистов, подобных Вам, мой высокочтимый друг, — рассыпался з лести посол, — радиостанция «Свободная Азия» стала важным оружием в борьбе против идей Маркса — Ленина в странах Азии… Я надеюсь, что Вы не откажете нам в поддержке… и т. д.».

Вместе с литературой ультраправых Вашингтонец стал получать и религиозные издания. В данном случае никакой тайны не было: Ричард Гартвиг, который в городе Сан-Антонио угощал нас «проамериканским ужином», вместе с рождественскими поздравлениями прислал квитанции на подписку трех религиозных журналов и двух бюллетеней. Потеряв, по-видимому, надежду обратить нас в капиталистическую веру посредством пищи материальной, Гартвиг решил испробовать на нас пищу духовную.

Однажды почтальон принес в корпункт долгоиграющую пластинку в изящном картонном переплете, на котором были изображены синеющие вдали горы и цепочкой устремленные к ним крытые фургоны переселенцев. Вашингтонец поставил пластинку на диск проигрывателя и приготовился послушать старинные американские народные песни о Диком Западе, о бедняге ковбое, у которого заболел конь, о матери-старушке, что напрасно ждет домой своего непутевого сына… Вместо этого могучий бас провозгласил нараспев: «Помолимся, братья и сестры во Христе…»

Подобные пластинки приходят теперь довольно часто. Соседи Вашингтонца с удивлением прислушиваются к религиозным гимнам, то и дело торжественно звучащим в корреспондентском пункте «Правды». Че-251 ловеку непосвященному может показаться, что здесь оборудована баптистская молельня, функционирующая семь дней в неделю.

Откликнулись и другие герои наших репортажей. Смертельно обиделся на «Правду» руководитель вашингтонского Центра для иностранных корреспондентов мистер Роберт Бауэр, хотя обижаться ему было совсем не за что. Если бы он мог читать по-русски, он бы сам в этом убедился. Мы подозреваем, что ему тоже «по ошибке» неправильно перевели то место из репортажей, где говорится о нем. Но как бы там ни было, мистер Бауэр даже слышать теперь не хочет о Вашингтонце, в сердцах вычеркнул его фамилию из всех списков иностранных корреспондентов в столице Соединенных Штатов и не присылает ему больше приглашений на пресс-конференции, ни брошюрок, ни бюллетеней, которые Центр выпускает в огромном количестве.

Позвонила из Таоса мадам Александра Фешина. Читатель помнит, что мы нашли ее больную, со сломанной ногой. — Сейчас она чувствует себя хорошо.

Прислал письмо Гарри, студент Джорджтаунского университета. Тот самый, который однажды где-то в Вирджинии попросился к нам в машину, и мы подбросили его до Вашингтона. «В дороге мы беседовали с Вами об американской молодежи, — писал Гарри в своем письме. — Вы просили меня нарисовать портрет молодого американца. Теперь этот портрет уже почти закончен. Его нарисовала сама жизнь. Он написан кровью крестьян из деревни Сонгми, во Вьетнаме, кровью студентов университетов Кента и Джексона».

Это письмо пришло вскоре после вторжения американских войск в Камбоджу.

В первый день нашего путешествия по Америке дорога № 80 провела нас в пяти километрах от маленького и тихого университетского городка Кент. Мы не могли туда заехать: Кент находится в закрытом для советских журналистов районе. В конце поездки мы побывали в Джексоне. Жесткие сроки командировки удержали нас qt соблазна зайти в тамошний университет. Да и тишина нас обманула. Погруженный в истому «индейского лета» Джексон казался сонным. Могли ли мы тогда знать, что через полгода названия «Кент» и «Джексон» замелькают на страницах газет всего мира!

У американских журналистов есть профессиональное выражение: «На кухне что-то варится!» Это означает, что следует ожидать каких-то важных новостей или событий. В конце апреля семидесятого года вашингтонские журналисты заметили, что варится что-то не где-нибудь, а на кухне Белого дома. Президент Никсон неожиданно прервал свой отдых и, прилетев в Вашингтон, немедленно созвал совещание своих главных советников. Бдительные репортеры, дежурившие, несмотря на ночь, у ворот Белого дома, насчитали у подъезда семь «кадиллаков», принадлежащих Пентагону.

На следующее утро в Белом доме состоялось заседание Совета национальной безопасности. Вечером еще одно. Репортеры заметили, что портфели некоторых военных, приехавших на прием к президенту, были прищелкнуты цепью к запястью: так в США перевозят наиболее секретные документы.

Политические обозреватели гадали: Лаос? Ближний Восток? Северный Вьетнам? Куда?

Утром 30 апреля Вашингтонец и еще два иностранных журналиста ожидали сенатора Фулбрайта на ступеньках Капитолия. Мы хотели спросить у него, что же в конце концов «варится на кухне».

В знакомом клетчатом пиджаке и черных очках, сенатор не спеша пересекал огромную зеленую лужайку от библиотеки конгресса. Мы уже собирались было поздороваться с ним, как между нами и сенатором очутился известный в столице репортер, прикомандированный к конгрессу.

— Сенатор, что вы скажете о вторжении в Камбоджу? — выпалил он, едва переводя дыхание.

— Что вы имеете в виду? — насторожился сенатор.

Репортер извлек из кармана кусок телетайпной ленты и скороговоркой прочитал сообщение из Сайгона о том, что американские и южновьетнамские войска при поддержке авиации пересекли камбоджийскую границу.

Не поверив, по-видимому, услышанному, Фулбрайт выхватил бумагу из рук репортера, сдвинул очки и впился в строчки. Он был потрясен, в этом не было сомнения. Оказывается, даже он, председатель сенатской комиссии по иностранным делам, не знал, зачем целую неделю подряд президент вызывал к себе генералов из Пентагона.

— Безумие! — растерянно и горько произнес он. — Политическое безумие!

Эти слова в тот же вечер попали в газеты. Они заняли отведенные им редакторами места в ряду тысяч других слов, в потоке фраз и восклицаний, в море интервью, заявлений, речей, содержащих протесты или одобрение, растерянность или ликование. Потом эти слова — «политическое безумие» — превратились в заголовки газетных статей. Их с гневом произносили ораторы на стотысячном антивоенном митинге у Белого дома. В конце концов эти слова стали признанным определением тех апрельско-майских событий семидесятого года, которые всколыхнули всю Америку и привели ее, по признанию самих американцев, к самому серьезному национальному кризису со времен гражданской войны.

Война порождает войну. Насилие рождает насилие. В мае 1970 года американцы снова познали эту горькую истину. В то самое время, как американские бомбардировщики и танки стирали с лица земли камбоджийские города Мимот и Сноул, прозвучал залп на территории университетского городка в Кенте, и четверо студентов не поднялись с зеленой лужайки около стадиона. Прошло всего несколько дней, и прозвучал новый залп, унесший еще несколько жизней. На этот раз в университете города Джексон в штате Миссисипи.

В середине мая волнениями было охвачено около четырехсот пятидесяти университетов и колледжей страны. Во многих студгородках горели здания военных факультетов, где «профессора» в погонах готовят из студентов офицеров запаса. Облака дыма и слезоточивого газа сутками висели среди деревьев университетских парков. Отважные телевизионные репортеры в солдатских касках, в противогазах и пулезащитных жилетах с риском для жизни снимали войну на «внутреннем фронте». Сосед Вашингтонца по дому рассказывал, что, включив однажды телевизор на середине последних известий и глядя на мелькающие перед ним разъяренные лица солдат, военные грузовики и бронетранспортеры, долго думал, что он видит репортаж из Юго-Восточной Азии. Оказалось, что передача велась из Висконсинского университета.

В начале лета по стране прокатилась волна черносотённых погромов. Начало было положено в Нью-Йорке, на знаменитой улице Уолл-стрит, у подножия строящегося небоскреба. Во время обеденного перерыва несколько десятков строительных рабочих, доев свои бутерброды и аккуратно спрятав термосы с кофе в жестяные сундучки, неожиданно напали на антивоенную демонстрацию молодежи.

Погромщики крушили направо и налево снятыми с голов стальными касками. Этими касками они в кровь разбивали лица юношей и девушек, валили их на землю, топтали ногами. И не только тех, кто участвовал в демонстрации, а всех парней и всех девушек, которые попадались им под руку.

Через неделю руководители профсоюза строительных рабочих попросились на прием в Белый дом. Они принесли с собой символический подарок — стальную каску с надписью на ней: «Верховный главнокомандующий». Символика была настолько ясна, что смущенный помощник президента позвонил в газеты и попросил не публиковать фотографий Никсона с подаренной каской на голове.

Вскоре в печать просочились сведения, что погромщики действовали вовсе не стихийно, как могло показаться вначале. Более того, выяснилось, что им обещали оплатить «прогулку» на Уолл-стрите и обещание сдержали. Стал понятен смысл письма сенатора Барри — Голдуотера, которое по ошибке попало в корреспондентский пункт «Правды». Стало понятно также, на какие цели призывал раскошелиться «патриотов» генерал Томас А. Лэйн.

Страна расколота. Чтобы почувствовать это, не надо быть социологом. Недавно в журнале «Лайф» на странице писем читателей было опубликовано письмо некоего Ричарда Макмиллана из штата Канзас. «И все равно останутся два крайних фланга — те, кто хочет немедленного вывода войск из Вьетнама, и те, кто хочет сбросить на Ханой атомную бомбу, — писал он. — А между этими флангами — люди, которым наплевать на все».

Людей, которым наплевать на все, кроме своего собственного благополучия, если даже это благополучие достигнуто страданиями другого, в Америке очень и очень много. Они и есть то самое «молчаливое большинство», на сытое равнодушие которых уповают политические капитаны, стоящие у штурвала Америки.

Политическая мораль обывателя из «молчаливого большинства» покоится на известной формуле: «Права или неправа Америка, она моя страна». Что касается политического кругозора обывателя, то о нем можно составить представление хотя бы из эксперимента, который совсем недавно предпринял репортер газеты «Майями геральд» Колин Дэнгаард.

Это было 4 июля, в День независимости Соединенных Штатов. Репортер стоял на одном из самых оживленных перекрестков Майами. В руках у него был лист бумаги с отпечатанным на машинке текстом знаменитой Декларации независимости, принятой 4 июля 1776 года. «Мы придерживаемся тех совершенно очевидных истин, — говорится в исторической Декларации, — что все люди созданы равными, что создатель наделил их неотъемлемым правом на жизнь, свободу и стремление к счастью».

Репортер останавливал прохожих, давал им прочитать текст Декларации и просил подписаться под ним. Лишь один человек из пятидесяти одобрил прочитанное и согласился поставить свою подпись. Другие, просмотрев текст, пожимали плечами и молча уходили прочь. Третьи ругались.

Репортер записал некоторые замечания прохожих.

Вот они:

— Хочешь, чтоб я позвал полицейского, приятель?

— Что ты суешь мне эту коммунистическую пропаганду!

— Вы, мистер, поосторожней с этой антиправительственной писаниной.

— Какой сумасшедший это написал?

— Чушь какая-то!

— Надо обратить внимание ФБР на эту пакость!

— Я не могу этого подписать, пока с текстом не ознакомится мой босс, но, предупреждаю, вряд ли он одобрит это.

— Меня не интересует религия, дядя!

А тот единственный, который одобрил текст, прежде чем подписаться, предупредил:

— Вам это будет стоить 25 центов, мой друг. Согласны? Гоните монету и получайте подпись.

Однако война во Вьетнаме, самая длинная война, которую когда-либо вела Америка, рост цен и налогов, связанный с этой дорогостоящей войной, наконец, расширение войны на весь Индокитайский полуостров испугали и заставили заговорить даже «молчаливых американцев». Весной семидесятого года Вашингтонец в здании конгресса изо дня в день наблюдал такую картину: дюжие почтальоны волоком тащили по коридору брезентовые мешки с почтой.

— Посторонись, посторонись! — покрикивали они на клерков, сенаторов, туристов, репортеров.

Мешок в одну дверь, мешок в другую, мешок в третью. В каждую приемную по мешку, а в некоторые по два и даже по три. Почтальоны смахивали пот со лба и уходили к грузовикам за новыми мешками.

Помощникам сенатора Фулбрайта не стало уже хватать помещений для работы: теснили мешки с почтой. Секретарша сенатора сказала Вашингтонцу, что со дня вторжения американских войск в Камбоджу Фулбрайт получил свыше трехсот пятидесяти тысяч писем и телеграмм со всех концов страны. Сперва почта была такая: шесть к одному против расширения агрессии. Через неделю уже тридцать к одному против Пентагона. В начале лета пятьдесят к одному.

Вашингтонец пошел наугад в приемную к сенатору Айкену и там тоже спросил о почте.

— Обычно сенатор получает примерно тысячу писем в неделю, — ответили Вашингтонцу. — Но сейчас поток писем увеличился раз в двадцать — тридцать. Содержание? Примерно двадцать к одному против вторжения в Камбоджу.

Необычную картину Вашингтонец застал в парикмахерской конгресса. (Вот уж, кажется, место, где меньше всего можно ожидать необычного!) К парикмахерам стояла очередь длинноволосых и бородатых студентов, пришедших на Капитолийский холм с петициями протеста против войны. Звенели ножницы, стрекотали машинки, и негр-уборщик не успевал подметать в совочек волокнистые пряди и локоны, устилавшие кафельный пол парикмахерской.

Оказывается, эти парни решили, что лохматые головы, нечесаные бороды и вызывающе грязные джинсы как средство протеста против войны явно недостаточны. Студенты решили, что активное участие в избирательной кампании (в ноябре 1970 года состоялись промежуточные выборы в сенат, в палату представителей и на должности губернаторов ряда штатов) может дать больший эффект. Тысячи добровольцев-студентов стали агитировать за кандидатов, выступающих с программой мирного урегулирования индокитайской проблемы. Другие добровольцы разоблачали кандидатов от военно-промышленного комплекса. Студенты, что называется, пошли в народ.

Один из таких добровольцев, расставаясь с пиратской шевелюрой в парикмахерской конгресса, говорил Вашингтонцу:

— Мы собираемся стучаться в каждую дверь и беседовать с каждым, кто захочет нас выслушать. Но мы не хотим, чтобы нас принимали за одичавших хиппи, которые уже достаточно скомпрометировали себя.

— Скорее всего мы наивные идеалисты, — задумчиво размышлял другой, поглаживая свежий ежик на голове. — Вероятно, поражение сенатора Юджина Маккарти, избирательную кампанию которого мы поддерживали в 1968 году, ничему нас не научило. Но мы хотим, черт возьми, попробовать еще раз.

Эти парни еще верят, что социальные пороки Америки можно исправить путем избрания в конгресс соответствующих людей, путем парламентских дебатов, петиций и политических дискуссий в университетских аудиториях.

За эту политическую наивность им иногда приходится расплачиваться разбитыми носами. Весной на выпускной вечер в университет Луизвилла был приглашен бывший губернатор штата Кентукки Чэндлер. Студенты окружили его и стали задавать политические вопросы. Бывшему губернатору вопросы не понравились. Исчерпав аргументы, Чэндлер схватил одного из своих юных оппонентов за длинные волосы и кулаком разбил ему лицо.

Больше всех пришел в восторг от этого поступка директор Федерального бюро расследований Эдгар Гувер. Он немедленно послал Чэндлеру письмо. Если бы все так поступали почаще, писал Гувер, мы бы давно решили все проблемы.

Помните, читатель, судью Хоффмана из Чикаго, который приказал приковать подсудимого Бобби Сила к стулу и заклеить ему рот клейкой лентой? У этого на вид безобидного дачного дедушки решение всех проблем не отличается сложностью. Через четыре месяца после нашего посещения зала суда Хоффман закончил процесс тем, что посадил в тюрьму не только семерых обвиняемых, но и двух их защитников за «неуважение к суду».

А томящегося в тюрьме уже несколько лет Бобби Сила ожидает еще один судебный процесс и, может быть, даже смертельный приговор. Ведь Бобби Сил — лидер партии «Черные пантеры», организации молодых негров, которые уже не верят в то, что капиталистическую систему и белое расистское общество можно улучшить посредством избирательных бюллетеней и речей в конгрессе. «Черные пантеры» призывают своих темнокожих сограждан к революционным методам борьбы, хотя им самим, судя по всему, эти методы не всегда ясны.

Мы упоминали в нашем последнем репортаже, что в каком-то мотеле видели по телевизору, как полицейские штурмовали штаб-квартиру «черных пантер» в Чикаго. С тех пор ночные нападения на квартиры негритянских активистов сделались чем-то вроде спорта. Здесь шутят, что шеф ФБР Гувер выдал своим парням вечные лицензии на отстрел «черных пантер». От этой мрачной шутки отдает цинизмом, но в ней правда. За минувший год от пуль полицейских и агентов ФБР погибло около сорока руководителей партии в разных городах страны. Даже буржуазный журнал «Ньюсуик» и тот уловил в действиях полиции запах геноцида.

«Не существует ли тайного плана правительства, цель которого — уничтожение «черных пантер»? — спрашивает журнал. — Сами негритянские деятели убеждены в этом… После многих кровавых столкновений полиции с «черными пантерами» к разговорам о таком замысле стала прислушиваться более широкая аудитория».

Особенно рассержен журнал на чикагских полицейских, которые, убив руководителя «черных пантер» штата Иллинойс Фрэда Хэмптона и его помощника Кларка, не сумели спрятать кровавые концы в воду. Впрочем, предоставим слово самому журналу: «Чикагская полиция, — рассказывает «Ньюсуик», — пытается навязать свою версию вооруженного налета, во время которого погибли Хэмптон и Кларк (оба якобы убитые в перестрелке). Однако, по данным неофициальной медицинской экспертизы, проведенной по просьбе «черных пантер», Хэмптон был застрелен спящим».

Споры усилились вслед за публикацией газетой «Чикаго трибюн» двух вводящих в заблуждение фотографий, полученных от полиции, и показом по местному телевидению получасовой программы, в которой события были воспроизведены исключительно по рассказам полицейских.

«Чикаго трибюн» вышла с огромным кричащим заголовком на. первой странице: «Только в нашей газете». Под этим заголовком была опубликована полицейская версия кровавого налета на квартиру Хэмптона, а в подтверждение слов полицейских были помещены фотографии двери и дверной рамы с пулевыми пробоинами — «доказательством» того, что полицейские подверглись обстрелу со стороны «черных пантер».

Однако «сенсационные фотографии» оказались липовыми. Расследование на месте события показало, что «пулевые пробоины» — это шляпки забитых гвоздей. Пробитая же пулями дверь «ванной» на самом деле оказалась дверью спальни, изрешеченной пулями полицейских.

Редактор «Чикаго трибюн» в свое оправдание заявил, что сотрудники газеты и сотрудники окружной прокуратуры, дескать, неправильно поняли друг друга из-за спешки во время публикации «сенсационных» материалов.

Но все это уже позади, и американцы захвачены уже новыми сенсациями, на которые так щедра Америка.

Утром 7 августа 1970 года в калифорнийском городе Сан-Рафаэль, что в пятнадцати милях от Сан-Франциско, разыгрались события, о которых до сих пор пишут американские газеты. Пишут, впрочем, не только о самих событиях, которые были здесь восприняты без особого удивления (и не такое бывало в этом четырежды безумном обществе!), сколько о странных последствиях этих событий.

В то августовское утро в местном суде шел процесс над Джеймсом Макклейном, тридцатисемилетним негром, который обвинялся в убийстве охранника в тюрьме Сент-Квентин. Макклейн отрицал свое участие в убийстве. Его судили уже второй раз. Первый суд — в июне месяце окончился безрезультатно: присяжные заседатели разделились во мнении относительно его виновности. Тюрьма Сент-Квентин, где Макклейн отбывал срок за какое-то уголовное преступление, хорошо известна даже за пределами Калифорнии. В начале года там едва не вспыхнул бунт заключенных, не выдержавших издевательств со стороны надзирателей. Тюремщики избили до смерти близкого друга Макклейна. Вскоре один из истязателей был найден мертвым с ножевой раной в груди. Подозрение пало на Макклейна.

7 августа в зал суда в Сан-Рафаэле вошел семнадцатилетний ученик средней школы Джонатан Джексон. В руке у него был саквояж, на плечах — плащ.

— Он кивнул мне и сел в рядах для публики, — рассказывал впоследствии служащий суда. — Я еще подумал, что ему должно быть жарко в плаще. Через несколько минут юноша вскочил с места. В руке у него был пистолет. Он распахнул полу плаща — ив другой руке у него оказался карабин…

Джексон освободил от кандалов Макклейна и еще двух заключенных, находившихся в зале суда. Держа пистолет у виска судьи, Макклейн произнес перед испуганными присяжными заседателями короткую речь, в которой еще раз отрицал свое участие в убийстве тюремщика.

Макклейн и его сообщники объявили заложниками судью, заместителя окружного прокурора и трех присяжных заседателей.

— Мы не причиним вам никакого вреда, — пообещал им Макклейн. — Мы отпустим вас, как только окажемся на свободе.

Заложников вывели на улицу. Судья увидел, что здание суда уже окружено полицией и охранниками из тюрьмы Сент-Квентин. Их было не менее ста человек.

— Осторожнее, ребята! — обратился к полицейским шестидесятипятилетний судья. — На карту поставлена жизнь людей.

Заложников втолкнули в микроавтобус. Вслед за ними туда впрыгнули беглецы. Макклейн медленно развернул машину.

Дальше рассказывает судебный клерк Ричард Фонтэйн:

— Автобус медленно прошел мимо группы полицейских. Рядом со мной стоял тюремный охранник. Неожиданно он выхватил-винтовку и выстрелил в водителя. Еще один выстрел. Автобус потерял управление, наткнулся на столб и остановился. Затем выстрелы полицейских слились в сплошной гул…

— Я не поверил своим глазам, — продолжает судебный клерк. — Полиция буквально изрешетила автобус с заложниками.

«Невероятно, но полиция, которая знала, что в автобусе находятся пять заложников, по свидетельству большинства присутствующих при этой сцене, первой открыла ураганный огонь», — писал об этой сцене журнал «Тайм».

Когда полицейские, прекратив стрельбу, открыли двери автобуса, они нашли там четыре окровавленных Трупа и троих раненых.

Дальнейшие события приняли неожиданный оборот. Этим убийством воспользовались определенные влиятельные круги, чтобы начать новый поход против… Коммунистической партии США и других прогрессивных организаций страны. Невероятно, но это так.

Выяснилось, что Джонатан Джексон, принесший в зал суда оружие и убитый пулями полицейских, — брат Джорджа Джексона, ожидающего смертной казни в калифорнийской тюрьме Соледад. Он, как и двое других его товарищей, без каких-либо доказательств был обвинен в убийстве. На самом деле они политические заключенные, с которыми намерены во что бы то ни стало расправиться.

Трое заключенных стали известны в прогрессивных кругах США как «братья из Соледад». Возникшее в их защиту движение возглавляют такие известные всему миру люди, как лауреат Нобелевской премии Лайнус Полинг и доктор Бенджамин Спок. В движении принимала активное участие и молодая негритянка Анджела Дэвис, бывшая помощница профессора философии Калифорнийского университета. На митингах протеста против готовящейся расправы с «братьями Соледад» рядом с ней видели Джонатана Джексона. Этого оказалось достаточным для нового сенсационного «дела», которое срочно принялась стряпать американская охранка.

Анджела Дэвис известна многим американцам. Ее портреты обошли всю американскую печать. Но не потому, что она одна из самых красивых женщин Америки. А потому, что дирекция университета, узнав, что она член коммунистической партии, закрыла перед ней двери учебного заведения. Под давлением общественности суд признал это решение незаконным и вернул Анджелу Дэвис в университет. Теперь реакционеры решили взять реванш.

Вскоре после кровавых событий в Сан-Рафаэле Федеральное бюро расследований (ФБР) заявило, что оружие, которое принес в зал Джонатан Джексон, будто бы принадлежало… Анджеле Дэвис. Судебные власти Калифорнии немедленно объявили ее соучастницей похищения и убийства членов суда. По калифорнийским законам такое обвинение грозит смертной казнью.

Агенты ФБР не нашли Анджелу в Калифорнии. Тогда ФБР внесло ее в список «Десяти наиболее опасных преступников». И снова ее портреты появились во всех газетах и журналах страны. Более того, ее портреты анфас и в профиль были развешаны на стенах всех полицейских участков и почтовых отделений «для опознания». Подпись под портретами предупреждала, что девушка, «возможно, вооружена и поэтому особенно опасна». Практически это означало, что 24-летняя Анджела Дэвис может быть застрелена любым опознавшим ее полицейским.

Анджелу схватили в нью-йоркском отеле «Говард Джонсон». Никакого оружия при ней, разумеется, не было. Прежде чем ворваться в ее номер, агенты ФБР вызвали к отелю репортеров и телеоператоров. Миллионы американцев видели по телевидению, как дюжие агенты числом не менее десятка вели к машине с решетками хрупкую девушку в стальных наручниках. Сейчас Анджела в тюрьме.

Год назад, приехав в Лос-Анджелес, мы разговаривали с ней по телефону. Условились встретиться в СанФранциско, куда Анджела улетала через несколько часов. Увы, в Сан-Франциско мы не смогли ее разыскать.

Жители Сан-Франциско в те дни находились в страхе перед неуловимым убийцей детей по имени Зодиак (мы упоминали о нем в главе «Ужин в Сан-Антонио»), Прошел год, а Зодиак и поныне на свободе.

За это время на восточном побережье Америки появился еще один Зодиак. Теперь страхом охвачены жители Хамдена — города в штате Коннектикут.

Родители здесь не выпускают детей на улицу одних. Провожают их до дверей школы и встречают у школы. В полиции то и дело раздаются звонки: на улице появился неизвестный человек. Если полицейская машина задерживается, страх принимает размеры паники.

Дело в том, что в Хамдене один за одним были похищены семь детей в возрасте от пяти до восьми лет. Все они потом были найдены убитыми. Полиция не может напасть на след преступников.

Не так давно Вашингтонец увидел в газете снимок знакомого здания. И сомнения быть не могло, это было здание чикагского отеля, в котором осенью прошлого года он останавливался вместе с Москвичом. Что же там стряслось?

Японцы американского происхождения избрали этот отель для проведения там ежегодного съезда членов благотворительной организации «Японо-американская гражданская лига». Вечером восемнадцатилетняя Кэрол Ямада вышла из зала заседания, спустилась к портье и попросила ключ от комнаты, в которой она жила вместе со своей подругой Эвелин Окудо. Через несколько минут на щите телефонного коммутатора отеля зажегся красный огонек.

— Я вас слушаю, — сказала телефонистка.

Ответа не было.

— Я вас слушаю, — повторила телефонистка и уловила в трубке тяжелое, клокочущее дыхание.

Встревоженная, она кликнула полицейского (наверное, того самого гиганта с пистолетом на животе, мимо которого мы проходили к лифту) и послала его наверх.

Кэрол Ямада лежала около опрокинутой телефонной тумбочки. Из распоротого ножом горла хлестала кровь. Ее подругу нашли в ванной. Горло ее тоже было перерезано. «Смерть — это прекрасно» — было написано на листке из ученической тетради, который валялся на полу.

Жильцы отеля были так напуганы случившимся, что многие съехали в тот же вечер. Женщины — члены «Японо-американской лиги» — ночевали в зале заседания, который всю ночь охраняли мужчины.

Но забыта и эта сенсация. Внимание Америки уже приковано к Лос-Анджелесу, где идет «процесс века» над убийцами киноактрисы Шарон Тэйт, о которой мы рассказывали в репортаже «Король голых».

Судят опустившихся, ошалелых от наркотиков и оргий трех девчонок и одного парня, попавших под влияние изощренного и жестокого психопата Мэнсона, объявившего себя «новым Иисусом Христом» и мечтавшего о мировой славе Герострата.

Помимо суда над группой Мэнсона, который, как полагают, будет развлекать американскую публику не меньше года, Лос-Анджелес, а вернее, Голливуд, обратил на себя внимание еще и новым кинофильмом, рецензии на который дали все газеты Соединенных Штатов. «Король голых» Расе Майер закончил кинокартину «По ту сторону Долины кукол». Критик из вашингтонской газеты «Ивнинг стар» приветствовал этот новый шедевр такими словами:

«Это грязь, мусор, пакость, вонючий ночной горшок. После его просмотра надо обязательно принять душ… Но доходы этот грязный фильм, между прочим, принесет немалые».

Сенсации… Сенсации… Сенсации… Среди них както незамеченным осталось послание президента о бедственном положении индейцев. Только газета «Вашингтон пост» посвятила этому событию передовую статью, в которой ехидно заметила, что если у индейцев хорошая память, то они могли бы назвать несколько подобных посланий — сегодня объявленных, а завтра уже прочно забытых. Очень многие белые, продолжала газета, относятся к индейцам как к порабощенному народу или как к военнопленным. Очередное послание вряд ли что-нибудь здесь изменит.

Не вызвало сенсации и специальное «слушание» в конгрессе, посвященное «современным рабам» — сезонным сборщикам фруктов, работающим на компанию «Кока-кола». Их жизнь один из здешних буржуазных публицистов назвал «худшим скандалом нашей капиталистической системы».

… Человеку, привыкшему к деловой сутолоке Москвы или бешеному ритму Нью-Йорка, столица США кажется тихой зеленой деревней. Это открытие принадлежит не Вашингтонцу, но когда в центре города он убеждается, что из-за щебетания скворцов и шороха опавших листьев он не слышит шума улицы, соблазн еще раз сравнить Вашингтон с деревней берет свое.

Вообще Вашингтон — очень уязвимый город в области сравнений. Вы можете назвать его самым большим в Америке пристанищем «белых воротничков» — чиновников и будете правы, потому что больше половины взрослых жителей Вашингтона работают в государственных учреждениях. Вы можете назвать Вашингтон столицей преступного мира Америки и не ошибетесь, потому что в последние месяцы этот город начал обгонять по росту преступности Нью-Йорк, Чикаго и Сан-Франциско. Наконец, вы можете назвать Вашингтон заповедником «медных касок» — военных, — и у вас для этого будут все основания, ибо, кроме огромного Пентагона, где работает свыше тридцати тысяч человек, военному ведомству принадлежат в Вашингтоне еще сто два здания.

Есть в этом тихом городе еще одна особенность: в нем, как нигде, пожалуй, в Соединенных Штатах, ощущаешь вьетнамскую войну. Ее то и дело чувствуешь, как удары электрического тока сквозь непрочные изоляционные прокладки тишины и чопорности.

Лимузин с генералом въезжает в ворота Белого дома. К запястью левой руки генерала прикован портфель с секретными документами. Это Вьетнам. Полицейский у двери, за которой заседает сенатская комиссия. Вход посторонним строжайше запрещен. Это Вьетнам. Огромные транспортные самолеты садятся на военно-воздушную базу под Вашингтоном. Это Вьетнам. Нескончаемые ряды могильных камней на Арлингтонском национальном военном кладбище. Это Вьетнам, Аршинные драматические заголовки газет. Это тоже Вьетнам.

Как далеко война, и как она близко! Она под крышей каждого дома. Она в каждой квартире. Технический прогресс приблизил войну к уютной тахте американского обывателя и постарался трансформировать страдания и смерть в обыкновенное зрелище, наподобие бокса или хоккейного матча. Восемь раз в сутки передаются последние известия из Вьетнама по местному телевидению. Операторы ведут репортаж прямо с линии огня. Убитые падают в двух шагах от вашего дивана. Прямо на вас из горящих хижин бегут кричащие от ужаса вьетнамские дети. Это передается по семи каналам. Цветное телевидение гарантирует реализм: джунгли зеленые, пламя напалма оранжевое, кровь ярко-красная. И даже что-то вроде юмора, как в настоящем американском шоу. Измученный, оборванный и небритый американский солдат благодарно целует крестик, что висит на шнурке у него на шее.

— Помогает? — спрашивает телерепортер.

— Как видите, я еще жив, — едва шевелит губами солдат.

— А ты знаешь, где полковой священник, который раздавал вам эти крестики? Взгляни-ка сюда…

Телекамера скользит по трупам. Зеленые джунгли. Оранжевое пламя. Ярко-красная кровь.

С разными чувствами смотрят американцы на экран телевизора. Одни неожиданно приобщаются к трагедии, ибо эта ярко-красная кровь, показанная крупным планом, может оказаться кровью их сына, брата или мужа.

Для других это минуты мучительных размышлений, переоценки ценностей и стыда за свою страну.

Для третьих — возможность повоевать против «красных», не слезая с тахты и без малейшего риска быть убитым, раненным или пропавшим без вести.

Может быть, потому в этом тихом городе, как нигде в Америке, ощущаешь вьетнамскую войну, что именно здесь проросли ее семена? Или потому, что Вашингтону ни с какой столицей не сравниться в лицемерии и ханжестве? Здесь любой «белый воротничок» с апломбом эксперта рассуждает о войне, познав ее, сидя на своем диване перед телевизором. Как-то один из таких «ветеранов» сказал Вашингтонцу:

— Рекомендую четвертый канал. Он показывает бомбежки крупным планом. И, конечно, нужен цветной телевизор. Да, сэр, цветной!

Но Вашингтонец знает и других американцев, он дружит с ними. Они зовут его Борис и добродушно посмеиваются над его желанием услышать в осеннем небе крики русских журавлей. Без этих людей жить здесь было бы неизмеримо труднее. Они не позволяют его сердцу покрыться коркой холодной отчужденности к стране, где он провел уже больше десяти лет. Недавно один из них показал письмо старого американского солдата, возвратившего правительству все свои боевые награды. «Я не в состоянии кратко изложить причину моего поступка, для этого бы понадобилось написать книгу, — говорилось в сопроводительном письме солдата. — Прежде всего, я считаю безумием бессмысленное истребление ни в чем не повинных мужчин, женщин и детей во Вьетнаме и других странах Азии. Каково бы ни было политическое положение во Вьетнаме, я не верю, что оно действительно является угрозой для нашей национальной безопасности. Может быть, оно угрожает некоторым частным финансовым интересам, но не Америке. А частные финансовые интересы кучки американцев, конечно, не стоят того, чтобы ради них погибло 40 или 50 тысяч наших парней, а сотни тысяч других были ранены и искалечены… Кроме того, я считаю, что мы ведем расистскую войну… Америку сейчас ненавидят во всем мире так же, как когда-то ненавидели нацистскую Германию…»

— В Америке много честных, мужественных и добрых людей, — говорит друг Вашингтонца. — Если бы их не было, Америка давно бы провалилась в тартарары.

И мы соглашаемся с ним.