Он ушёл, а я долго не мог уснуть, размышляя об услышанном. Теперь, когда я остался один, мне показалось, что все три происшествия – чистая случайность, хотя и повторяющаяся. Да и вообще, трудно сделать какие-то определённые выводы: быть может, сама случайность – это своего рода закономерность, завершающая цепь последовательных событий. Возможно, случайность – это не действие, совершающееся вопреки законам, наперекор им, а сам закон, пока не заключённый в границы формул, цифр, символов, привычной логики. Хаос – по-нашему признак беспорядка, бессистемности, отсутствие любого проявления закона, – на самом деле это форма существования, а раз форма существования, то, следовательно, и хаос – это определённая, более сложная, чем обычные, форма движения материи.

Мир сложен, материя едина, и, следовательно, если одно подчиняется законам, то и другое не может не подчиняться им. В любом хаосе кроется закон, как в хаотическом броуновском движении частиц скрывается закон теплового движения молекул.

И как же, однако, мир сложен. Дурак – сказавший, что он прост, как облупленное яйцо. Мир прост только для дураков – это тоже простейший закон, по которому можно судить о человеке: если, мир для него прост, значит человек глуп. Нет, я себя не могу отнести к последней категории людей и не потому, что не хочу выглядеть глупцом, но откровенно признаюсь, что мир для меня был непостижимой загадкой с самого детства, и его сложности приводили меня в восторг и одновременно ввергали в пучину ужаса перед его непостижимостью.

Как бы то ни было, но случившееся с моим другом Феликсом требовало доказательств, чтобы ряд случайностей объединить в закономерность.

Прошла неделя, вторая. Я с нетерпением ждал Филина, не желая обращаться к нему первым, чтобы своей назойливостью не помешать течению его мыслей. Я понимал, что ему сейчас необходимо тщательно продумать план действий, обмозговать всё до мельчайших подробностей, прежде чем принять решение. Я даже предполагал, что он может отказаться от эксперимента ввиду опасности, однако ровно через месяц Филин появился у меня опять. Лицо его выглядело решительным, строгим, и достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что эксперимент состоится. Теперь меня интересовало только одно – кого он выбрал на главную роль.

– Сценарий подобран, – сообщил Феликс, как только переступил порог дома. – Думаю, ты прав в некотором роде: актёр морально способен настроить себя так, что именно психологический настрой приведёт его к физической гибели, но он не должен настроить другого человека на убийство, тем более, что другой – это чаще всего посредственность с ограниченной гаммой чувств.

– Кто согласился на главную роль? Ты предупредил его, что это эксперимент? – нетерпеливо спросил я.

Феликс нахмурил брови.

– Главную роль сыграю я сам. Подобное заявление меня удивило.

– В таком случае эксперимент бесполезен, – заявил я с уверенностью.

– Почему? – сухо спросил Феликс.

– Ты уже пятнадцать лет не играешь на сцене. Ты не актёр, а режиссёр.

– Я предвидел твой ответ, – усмехнулся Феликс и полез в нагрудный карман пиджака. – Под твоими словами надо подразумевать – сам-то я, как актёр, достаточно ли талантлив для такой роли? Конечно, о себе судить трудно, но вот мнение других обо мне, как об актёре, – он протянул старую газету.

Я прочёл заголовок: «Яркий талант молодого актёра», посреди статьи – фотография моего друга в годы юности. Статья была хвалебного содержания, Феликса превозносили, столбцы пестрели эпитетами: превосходный, необычный, новый, самобытный и прочими в том же духе. Когда мои глаза оторвались от последней строчки, Феликс улыбнулся:

– Критикам можно верить. К тому же, я думаю, из плохого актёра никогда не получится хороший режиссёр. Это во-первых. Во-вторых, я не могу больше рисковать никем, кроме себя. И в-третьих, за пятьдесят лет жизни я не встретил ни одного человека, агрессивно настроенного лично ко мне, то есть у меня блестящая кандидатура. К тому же, ты ведь не веришь в зависимость между выбором роли и актёра.

– Сомнительно, но всё-таки кто его знает… – пожал я плечами. – А какова гарантия безопасности?

– Она проста, – ответил Феликс. – Я нахожусь под твоим неусыпным наблюдением. Главное, как в болезни – предотвратить.

– И долго мне придётся наблюдать за тобой?

– Пока не «выйду» психологически из роли. Думаю, если бы я сразу обратил внимание на зависимость между ролью и гибелью актёров, смерть можно было бы предупредить. Впечатлительный, талантливый актёр подсознательно продолжает жить сыгранной ролью до следующей роли. Им необходимо было дать тут же какую-нибудь другую роль, пусть даже незначительную, но отвлекающую от прежней. Новая роль обязательно должна быть положительной и с хорошим концом. Это и есть возвращение актёра к жизни, его воскрешение.

– Так сразу после фильма ты займёшься новым сценарием? – уточнил я.

– Нет, в целях эксперимента я займусь им только спустя два месяца. Ну как, согласен? – спросил он меня так, как будто главная роль была поручена мне.

– Согласен, – буркнул я.

Итак, с этого дня начались репетиции, поиски, началась кропотливая работа.

Я присутствовал на всех репетициях и знал каждую роль почти наизусть. Феликс, как я вскоре убедился, играл превосходно, и пресса ему не льстила, а только констатировала высокие результаты актёрского мастерства.

Начались съёмки. Действие фильма развивается вначале медленно, затем, как по спирали, быстрей и быстрей, и вот, наконец, съёмки финальной сцены. Я с волнением смотрю на будущие кадры фильма.

Передо мной артисты в гриме, костюмах. Фильм военный, русский разведчик Соколов, действующий, в тылу врага, успешно выполняет одно задание за другим, срывая замыслы врага. Ему удаётся добиться даже повышения по службе и, казалось бы, ничто не предвещает трагической развязки, но случайно он выдаёт себя жалостью к человеку.

Везя документы в штаб контрразведки, Соколов проезжает через захваченную немцами польскую деревушку. Двое немецких солдат пытаются вырвать из рук старухи кусок сала, который она крепко прижимает к себе. К старухе подбегает ребёнок, плачет, бьёт кулачками солдата, а тот ногой, как щенка, отбрасывает его далеко в сторону. Малыш падает лицом вниз, плачет. Сало вырывают из рук старой женщины и, повалив наземь, озверело бьют прикладами автоматов.

– Остановись, – командует Соколов шофёру и, выскочив из машины, сильными руками хватает солдат за шивороты и встряхивает, приводя в чувство.

Он молча вырывает сало из рук одного из них и, подняв старуху, молча протягивает ей, затем командует солдатам:

– Шагом марш!

И они покидают чужой двор.

Соколов продолжает путь. Однако один из солдат докладывает начальству о недостойном поведении немецкого офицера. Он запомнил номер машины. По номеру находят Соколова, за ним начинается слежка.

И вот однажды его застают на месте преступления.

Соколов в своей комнате играет на рояле. Плавная лирическая мелодия наполняет всё вокруг, глаза Соколова полузакрыты, он наслаждается музыкой. Неожиданно на его плечо ложится тяжёлая рука, и возглас: «Закругляйтесь, господин майор», – обрывает игру.

Я вижу мужественное и умное лицо друга. Он поворачивается неторопливо и хладнокровно. Сзади стоит его подчинённый, офицер Штангер. Дверь открывается, входят ещё офицер и четверо солдат с автоматами.

– Вы арестованы, товарищ Соколов, – объявляет Штангер, называя его подлинную фамилию.

– С какой стати?

Соколов, не поднимаясь, спокойно смотрит на офицера. Сколько, однако, мудрой силы и благородства таится в его глазах. Знать, что всё кончено и сохранять спокойствие, когда в голове проносится десятки вариантов для своего спасения, из которых необходимо за доли секунды выбрать один; сохранять спокойствие, когда внутри тебя всё напряжено до предела и человеческая психика совершает колоссальную работу по решению логических задач.

– Не притворяйтесь, – зло кривит губы Штангер. – Только что на рояле вы передали секретные сведения. Магнитофон! – повелительно щёлкнул он пальцами.

Солдат подносит ему чемоданчик, офицер нажимает кнопку. С плёнки льётся только что проигранная мелодия. Офицер металлическим голосом переводит музыку на слова:

– Двадцать первого двести восемьдесят шестая дивизия будет переброшена в район Курска. Количество танков…

Офицер не договаривает – Соколов сбивает его с ног, молниеносно разбивает стулом на котором сидел, люстру и бросается к окну. Во мраке слышен звон стекла, тёмная фигура мелькает в проёме, но, опережая её, воздух рассекают автоматные очереди. Фигура в проёме странно вздрагивает, и мёртвое тело вываливается из окна.

Я с ужасом слежу за событиями. В последний момент у меня перехватывает дыхание и хочется крикнуть: «Гады, какого человека убили!» Подбегаю к Феликсу. Рубашка его, по сценарию, в крови, лицо бледно. Последний кадр отснят.

– Феликс! – взволнованно восклицаю я.

Он поднимается медленно, тяжело и смотрит так, что у меня волосы встают дыбом. Кто видел настоящего артиста после того, как он умер на сцене и гром аплодисментов не успел вернуть его к действительности? Мне показалось, что он находится в состоянии клинической смерти, и только мой крик помог ему очнуться и прийти в себя. Он смотрел на меня каким-то мертвенно-неподвижным взглядом, от которого кровь застыла бы в моих венах, если бы меня не бросило с испугу в жар. Само лицо его оставалось неприятно бледно-жёлтым без всякого грима, губы отливали синевой, и мне казалось – он не дышит.

– Феликс, очнись! – я схватил его за руку – она была холодной, как у умирающего человека. – Может, тебе коньячку?

Я боялся, что он умрёт тут же, не прожив после роли и часа. На всякий случай я сунул руку ему за пазуху и проверил, не продырявлено ли его тело на самом деле. Мало ли как бывает, может автоматы по ошибке зарядили не холостыми, а боевыми патронами. Но нет, тело его было цело, это меня обрадовало.

Феликс тяжело поднялся, держась за мою руку.

– Пойдём, выпьем чего-нибудь горяченького, – уже успокаиваясь, предложил я и, оглянувшись, увидел в стороне смеющихся актёров, игравших немецких солдат.

– Чего испугался? Убили твоего друга? – крикнул мне один из них. – Хочешь, мы и тебя продырявим?

И он направил на меня дуло автомата.

Я погрозил ему кулаком и, держа Феликса под руку, подвёл его к стулу.

– Отдохни. Я сейчас в буфет сбегаю.

Когда я вернулся, держа поднос с двумя чашками кофе и четырьмя бутербродами, он сидел задумчиво в той же позе, что я его и оставил. Другие артисты отдыхали, разговаривали, смеялись, радуясь, что съёмки закончены и тяжёлая работа позади.

Я поставил поднос на стул, сел на другой и буквально всунул в одну руку друга бутерброд, в другую – чашку кофе.

– Очнись, – бодро сказал я.

Он встряхнул головой, отбрасывая мысли и, улыбнувшись, сказал:

– Первая часть эксперимента закончена.

– Да. Ты играл превосходно. Я даже испугался, не поцарапали ли они тебя холостыми зарядами, – я засмеялся.

Оживлённые лица артистов и съёмочной группы вокруг приободрили меня. Но я помнил: для нас самое тяжёлое не позади, а впереди.

Феликс съел бутерброды, выпил кофе и постепенно пришёл в себя.