Домой Сергей летел, как на крыльях, загоревшись надеждой на полное выздоровление отца, но дома его ждала неприятность. Распахнув наружную дверь, он сразу услышал в комнате хозяйки громкую музыку, шум пьяных голосов. Отца в их комнате не оказалось, тогда он легонько постучался к хозяйке.
Чей-то развязный голос заорал:
– Кто там такой благородный, вваливай!
Отец, как и предполагал Сергей, занял место среди прочих гостей.
Увидев молодого человека, хозяйка квартиры, Дарья Даниловна, женщина масштабная в смысле собственных габаритов, не вставая из-за стола, зазывающе махнула рукой:
– Заходи, Серёженька. Я сегодня приехала и сразу решила отпраздновать возвращение в родные стены. Посиди с нами, отдохни. – Квартирант скромно присел у края стола. – Маша, подай ему чистую тарелку и наложи салатов, – приказала хозяйка своей старой приятельнице, сидевшей рядом с Сергеем.
– Покушай, милок, чай голодный, – ласково проговорила женщина, накладывая ему винегрет и салат. – Мы-то уже наелись, часа три гуляем. Рюмочку налить?
– Не надо. Не пью.
– Сухое винцо-то, – масляным голоском лебезила Марья Тихоновна.
– Если чайку нальёте, не откажусь. Я – за трезвый образ жизни. Вы последнее постановление читали? – сухо заговорил он и таким милицейским тоном, что Марья Тихоновна сразу заняла оборонительные рубежи:
– Ну что ты, милок, мы же пенсионеры, газет не читаем. И потом мы позволили себе всего-то по рюмочке сухого винца.
После этого оправдательного монолога она переключилась на соседа слева, предоставив гостя самому себе.
Компания состояла из шести человек, в основном пожилых людей. Николай Афанасьевич сидел рядом с Дарьей Даниловной и что-то упоённо «заливал» ей. Впрочем, та слушала с удовольствием и над вторым подбородком то и дело раздвигались складки толстых губ, выражая довольную улыбку. Лицо её лоснилось и от собственного жира и от внутреннего удовольствия, зрачки глаз то и дело игриво вращались вокруг своих орбит или мгновенно косели в порыве крайнего удивления в такт речей соседа. Мимика её выглядела крайне нелепой. Но что поделаешь! И нелепости украшают женщину, если они подчёркивают её индивидуальность.
– Эх, славно сидим, – заплетающимся языком проговорил Николай Афанасьевич, и Сергей с подозрением подумал, что от него, пожалуй, сухим винцом и не пахнет, а в дикции речи явно угадываются более крепкие градусы. Но отец не обращал на сына никакого внимания, он находился в своей компании и снова только в своём узко-ограниченном мирке холостяка-эгоиста, где всё существовало только для него, а что было не для него, то не замечалось, ускользая из поля зрения.
– Хорошо сидим, – вновь повторил он громко и развязно.
Другие подхватили:
– Да, да. Почаще бы так.
– А мы и будем почаще, – по-хозяйски стукнув кулаком по столу, заявил Николай Афанасьевич. – Дарья Даниловна приехала. Какая женщина. Теперь каждый день для нас… – он хотя сказать «праздник», но слово вылетело у него из головы, и он заговорил как помнил: – … как первое мая, как восьмое марта, как день морского флота…
Дарья Даниловна зарумянилась от его слов, как добрый окорок над горячими языками пламени. Так и казалось, что с ее второго подбородка закапает в огонь жир, чтобы ещё больше воспламенить пламенного оратора, но тот, пока перечислял праздники, потерял нить речи и переключился на другое.
– Я тоже служил в пехоте. Мной командиры завсегда были довольны. А вы служили? – обратился он сурово к Дарье Даниловне, но она восприняла его вопрос как шутку и засмеялась, завращав игриво глазами:
– Да что вы, я же ни в один окоп не помещусь и ни в один танк.
Николай Афанасьевич серьёзно крякнул:
– Да, точно – ни в одном. А вы знаете… – он вдруг прервал свою речь и подозрительно уставился на левый краешек её губ. – Подождите, – заботливо предупредил он и постарался заскорузлым пальцем что-то смахнуть с уголка рта.
Дарье Даниловне было неловко такое чрезмерное внимание на глазах у всех и, засмущавшись, она слегка отклонилась назад. Но Николай Афанасьевич, одержимый в данную минуту манией чистоты, не заметил последнего движения, все его внимание было приковано к уголку губ дамы, где, по его мнению, примостилось нечто неприличное, и он жаждал его смахнуть. Это ему никак не удавалось. Тогда он послюнил палец и постарался оттереть с ее лица маленькую чёрную родинку, в которой ему упорно мерещилась крошка. Родинка никак не желала покидать своего места.
– Ишь, присохла, – сообщил он недовольно и послюнил палец более старательно. Лицо его выражало крайнюю сосредоточенность и усердие.
– Не надо, не надо, я сама, – отмахнулась хозяйка, еще окончательно не поняв, что же старается убрать с её лица гость.
Но Николай Афанасьевич настойчиво тянул мокрый слюнявый палец к полным губам, и бедная Дарья Даниловна уже не знала, как от него спастись. Но тут сильный рывок вырвал Николая Афанасьевича, явно пахнувшего огуречным лосьоном, из рядов «теплой» компании, и крепкие руки сына поволокли его к выходу.
– Чего это? Чего? Положь на место, – заартачился отец. – Я хочу с ними.
– Нам пора спать, – внушительно произнёс Сергей, и в следующий момент оба очутились в своей комнате.
Здесь родитель попробовал взбунтоваться:
– Я не буду молчать, я не из таких. Ты меня не знаешь. Ишь, лапы пораспустил. Я вот тебе… – он схватил свою любимую английскую книгу с картинками и собрался было запустить ею в сына, но тот навалился на него, скрутил, связал простыней и, уложив на раскладушку, пожелал:
– Спокойной ночи.
– Ты – меня… и так… – Николай Афанасьевич попытался запрыгать на раскладушке, чтобы встать, но так как был спеленат, как младенец, то только в ярости пошевелил кончиками ботинок, поскрежетал в ярости зубами и тут же захрапел – сон сломил его, как молния могучий дуб.
На следующее утро, проснувшись чуть свет, он недовольно спросил:
– Ты чего это меня связал?
– Чтоб не выступал, – сердито пояснил сын, вставая с постели и натягивая брюки. – Запомни, – предупредил он, – если хоть раз выпьешь еще – поколочу.
Николай Афанасьевич хмуро окинул спортивную фигуру сына с широкими плечами, крепкими бицепсами и угрюмо протянул:
– Конечно, вымахал как – отца в дугу согнул.
– Пока не согнул, а будешь выступать – согну.
– Убегу, – глядя отрешенно в потолок, мрачно бросил Николай Афанасьевич.
– Найду и всыплю как следует, – пригрозил сын и для пущей убедительности помахал крепким кулаком.
Отец совсем нахмурился и заворчал, но уже более примирительно:
– Кому сказать: дети уже родителей воспитывают. На свою шею нашёл сынка. А он дохнуть не дает… Ну, ты меня развяжешь, или весь день мне колодой лежать?
– Развяжу. – Сергей наклонился над спеленатым телом. – Но запомни: чтоб не пил, не курил. По выходным будешь ходить в баню, в массажный кабинет. Там займутся твоею рукой.
– А что рука? Я к ней привык, – забеспокоился Николай Афанасьевич. – Она мне совсем не мешает, я левой приспособился есть.
– Вот то-то, что есть. А надо ещё и работать. Я не собираюсь быть тебе слугой. Кой-какие дела по дому обязан выполнять. Ты – член коллектива, семейного, и должен по мере сил вносить вклад в общее дело. Я один за всем не успеваю, а ты целый день бездельничаешь. Рукой займись серьёзно и без всяких выкрутасов.
Он развязал отца и, одевшись, вышел на кухню приготовить завтрак.
Николай Афанасьевич, кряхтя, поднялся с раскладушки, размял приседанием ноги и заворчал:
– Ишь, как с отцом обращается. Никакого уважения. Ох, что-то я опять разволновался, того гляди – паралич последнюю руку разобьёт. – Он пошарил в кармане широких брюк. – Где же оно? – и ничего не найдя, переключился на второй карман, но и тот его ничем не порадовал. – Куда же оно запропастилось? Так ведь и пропасть с горя можно. – Он похлопал себя по бокам и от радости даже вскрикнул: – Вот она, родимая! Ишь, куда запропастилась. Ну ничего, «лучше поздно, чем никогда» – сказала бабка, когда помер дед, – с этой прибауткой Николай Афанасьевич извлек из-под рубахи небольшую зелёную бутылочку с надписью «Лосьон огуречный». – Да простит меня Дарья Даниловна. – Он опустошил пузырек и, успокоив нервную систему, заворчал: – Он меня, видите ли, – учит. А я вот возьму и не пойду на массаж или убегу в другой город и поминай как звали… – но при последних словах Николай Афанасьевич смолк и насупился. Куда ему бежать теперь, старому да однорукому, кому он нужен. Он вздохнул и осторожно выглянул в кухню, но тут же пришлось спрятаться: там сын в тактичной, вежливой форме запугивания давал наставления хозяйке квартиры.
– Поймите меня правильно, Дарья Даниловна, я не против хорошего застолья среди старых друзей, но времена сейчас не те, мы боремся с пьянством и объявляем ему непримиримый бой. Вся общественность стоит именно на этих позициях, а вы не хотите перестраиваться по новому. Я на вас не донесу, но заглянет сюда кто из соседей, по нюху сразу определит, чем вы занимаетесь или заметят, с каким блеском в глазах выходят от вас люди. Скажут – она спаивает народ, а за это может быть срок.
– Да? – Дарья Даниловна озадаченно подперла пухлой рукой двойной подбородок. – И срок могут дать? Что ж так строго? Как же тогда праздники справлять, гостей принимать?
– Покупайте электрический самовар, пеките пироги – и будут ваши гости не менее довольны.
Хозяйку он оставил в глубокой задумчивости, впрочем, как и отца.