Час пик. Люди, прятавшиеся ещё несколько минут назад за стенами зданий, бегавшие по этажам, как муравьи в муравейниках, люди, приводившие в движение станки, двигатели, молекулы и частицы микромира, высыпали на улицу и сами, движимые законами природы и общества, засновали по улице, напоминая направленное движение частиц в бурлящем потоке улиц.

Татьяна брела по тротуару, не думая о том, кто она в этом мире – частица, движимая природой или, наоборот – высокоорганизованная материя, воздействующая на природу. Она работала простой медсестрой в детской поликлинике, и ей не было дела до высоких материй. Она чувствовала себя обычным, заурядным человеком, а точнее, женщиной одинокой и малоинтересной.

Было ей тридцать два года – возраст, в котором уже не приходится надеяться на любовь и внимание мужчин, так как к этим годам всех нормальных мужчин «разбирают», а ненормальные предпочитают оставаться в холостяках до самой смерти. К этой категории мужчин Татьяна относила себялюбцев, эгоистов, пьяниц; сюда, собственно говоря, причислялось огромное количество холостяков, не желающих по тем или иным причинам обременять себя семьёй и узами долга. Существовала ещё одна категория мужчин, на которых могли рассчитывать старые девы – это разведённые. Но если человек не сумел наладить отношения с одной женщиной, он вряд ли сможет наладить их и с другой; если он разбил жизнь одной женщине, кто даст гарантию, что он не разобьёт и второй, и третьей? Поэтому подобную категорию Татьяна опасалась больше всего, и стоило ей узнать о ком-то, что он разошёлся с женой, как ей тотчас же начинало казаться, что у него чего-то не хватает, как бывает не хватает руки или ноги, или по крайней мере, в нем есть что-то лишнее, как например, горб или шишка. И если такой человек приближался к ней, она пугалась и старалась поскорее отдалиться от него.

Внешне она не отличалась привлекательностью – скромная молодая женщина, ничем не выделяющаяся в толпе: ни одеждой, ни лицом. И даже волосы, которые другим женщинам удавалось превращать в великолепную приманку для мужчин, Татьяна использовала словно бы только для того, чтобы не выглядеть лысой: гладко зачёсывала их назад и, собрав в пучок, сворачивала на затылке улиткой. Маленькая тонкая фигурка её не выделялась броскими формами, напоминая скорее фигуру подростка, чем женщины. Единственная её примечательность – доброта. Она лучилась из глаз, из мягкого овала лица, пряталась в уголках губ, проскальзывала в движениях рук. Но холодная красота и нарядная одежда привлекают куда большее внимание, чем добрые глаза и дела, поэтому Татьяна всегда оставалась в тени.

Она медленно брела по улице в потоке людей, находя радость в тёплом летнем вечере, в сочных красках июньской природы, в лицах прохожих, весёлых и грустных, беспечных и озабоченных. Она шла в этом огромном потоке никем не замечаемая, тихая и спокойная. От работы до дома было километра три, но Татьяна в любую погоду ходила пешком, не пользуясь услугами общественного транспорта. Дорога дарила ей радость ощущения жизни, ощущения движения. Она тянулась мимо современных многоэтажных зданий, мимо старых деревянных домов, извивалась по пустырю и снова выходила к пятиэтажным корпусам нового микрорайона, здесь, в доме, расположенном перпендикулярно дороге, и жила Татьяна, занимая на первом этаже благоустроенную однокомнатную квартиру.

По мере отдаления от центра людской поток редел, улица становилась спокойнее, тише. А молодая женщина всё шла и шла, любуясь знакомым пейзажем. Возле старых деревянных домов в глаза ей бросилась высокая чёрная собака. Она стояла на тротуаре и вглядывалась в прохожих, словно кого-то высматривая. Собака принадлежала, очевидно, к породе дворняжек, но несмотря на свою беспородность, отличалась прекрасным телосложением. Чёрная короткая шерсть, как чёрный костюм на человеке, подчёркивала силу её мышц, стройность молодого тела. Пушистый хвост над спиной изгибался в упругое полукольцо, как символ здоровья и бодрости духа. Нет, пёс блистал не породой – почитаемой условностью, не родословной – заслугами предков, а самим собой. Чёрные умные глаза смотрели на прохожих внимательно и пытливо.

Увидев Татьяну, он тронулся с места и побежал ей навстречу. Татьяна побаивалась собак и потому свернула в сторону, уступая дорогу. Но пёс, поравнявшись с ней, приостановился и протянул чёрный нос к её ногам. Молодая женщина постаралась не подать виду, что опасается его, и, не прибавляя шагу, сдержанно прошла мимо.

На краю города собаки встречались почти в каждом дворе. Маленькие и большие, коротконогие и длинноногие, остроухие и лопоухие, толстые и худые, белые, каштановые, чёрные – они разгуливали свободно по улицам, забывая о своих обязанностях сторожей, смешивались с толпой прохожих, как бы стараясь показать, что и они участвуют в водовороте жизни, что и у них есть свои, собачьи дела, по которым они торопятся в данную глину ту. Но бывало, что собаки забывали и об обязанностях, и о делах и, праздно прогуливаясь по улицам, из любопытства тыкались в ноги прохожим, перебегая от одних запахов к другим, как перебегает взглядом человек от одного лица к другому.

Татьяна шла, не оборачиваясь, и хотя сзади ничего не было слышно, чувствовала, что пёс следует за ней. Так и казалось, что он сейчас вопьётся зубами в ногу. Страх заставлял сердце томиться в напряжении. Не выдержав неизвестности, она оглянулась. Пёс бежал шагах в пяти от неё, глаза его смотрели дружелюбно, хвост приветливо торчал кверху. Облегчённо вздохнув, Татьяна прибавила шаг и, уже не оглядываясь, последовала дальше, решив, что новый знакомый вскоре отстанет. Только возле самого дома случайно или преднамеренно, не зная того сама, она обернулась и обнаружила, что пёс от неё не отстал. Увидя, что женщина остановилась и смотрит на него, он приветливо вильнул хвостом. Татьяна в ответ улыбнулась и вошла в подъезд. Она сразу же забыла о своём провожатом, но на следующий день, возвращаясь с работы, опять увидела ту же собаку на том же самом месте.

Пёс сразу выделил её из массы прохожих и опять увязался следом. На этот раз в Татьяне проснулось любопытство.

«И чего это он за мной бежит?» – думала она, и ей было приятно, что из сотни идущих мимо людей собака выбрала именно её. Теперь Татьяна то и дело оглядывалась, интересуясь, следует ли пёс за ней. В душе её появилось странное желание – хотелось, чтобы он обязательно бежал, как и вчера, до самого подъезда.

Пёс весело семенил сзади на высоких сильных лапах, обегая встречных. Изредка он сворачивал в сторону на газоны, обнюхивая кусты, иногда совал нос в цветы, и Татьяне казалось, что он наслаждается их запахом.

«Ишь ты, – улыбалась она, – он, кажется, любит цветы и общество людей. Одному скучно… А может он голодный? – вдруг мелькнуло у неё в голове. – Ждёт, что я накормлю, а я сама сыта и не догадаюсь, чего ему надо».

Она достала из суши купленную в магазине булку белого хлеба и, отломив горбушку, бросила псу.

– На, ешь.

Пёс осторожно взял кусок хлеба в пасть и, словно из вежливости подержав его, положил на асфальт.

– Да ты, видать, не голоден, – заметила Татьяна, – А может, ты привык к мясу? Но мяса у меня с собой нет. Как хочешь. Было бы предложено.

Каблучки её снова застучали по асфальту.

На улице вдруг сильно потемнело. Огромная чёрная туча, повисшая над городом, угрожающе сверкнула суровым взглядом молний и загрохотала так, как будто передвигала по небу сотни шкафов и табуреток. Первые редкие капли дождя тяжело упали в пыль, отчего её гладкая поверхность стала ноздристой.

– Ого, сейчас, кажется, будет ливень, – сказала сама себе Татьяна и, достав из сумки складной зонт, раскрыла над головой. Прохожие вокруг заспешили, засуетились, разбегаясь кто куда. Татьяна повернулась к своему провожатому и проговорила:

– Беги домой. Видишь – дождь. Промокнешь.

Пёс остановился и, навострив уши, внимательно прислушался к звукам её спокойного голоса. Блестящие чёрные глаза смотрели на неё так, словно он пытался осмыслить иностранную речь.

– Уходи домой, – снова повторила Татьяна, – гроза будет.

Но собака оставалась на месте.

Дождь усиливался. Отдельные капли дождя забарабанили по зонту более настойчиво, как бы требуя, чтобы им не мешали смачивать землю. В небе грохотало всё страшнее. Татьяне ничего не оставалось, как прибавить шагу.

«Ничего, – думала она, – надоест мокнуть – убежит».

Дождь между тем перешёл в настоящий ливень. Гром грохотал раскатисто и басовито уже над самой головой. Асфальт из серого превратился в чёрную ленту. Все неровности его заполнились водой, на лужах вскипали пузыри. Прохожие исчезли, словно сквозь землю провалились, лишь бы не мокнуть на её поверхности. Татьяна шла по улице одна. Летний дождь ей нравился. Он вносил в её дорогу новизну ощущений и делал окружающую природу особой, не столько мокрой и сырой, сколько яркой и необыкновенной.

Татьяна любовалась тоненькими сильными струями, льющимися на землю, пузырями на лужах, зеркалом асфальта, в котором отражались вверх ногами и кусты, и деревья, и дома. Увлечённая новым зрелищем, она совершенно забыла про собаку. Но неожиданно сзади донеслось шлёпанье мокрых лап. Пёс, промокнув до последней шерстинки, бежал за ней, не выбирая дороги. Вода ручейками стекала по его спине и морде на землю. Он слегка моргал глазами, когда какая-нибудь капля норовила попасть ему в глаз. Но несмотря на всё это, вид у него был бодрый, и он, казалось, тоже наслаждался и лужами, и тёплым душем, льющимся с небес.

Татьяна улыбнулась:

– Иди домой, иди, – снова повторила она, но пёс упорно продолжал следовать за ней.

Дорога пошла через пустырь. Асфальт кончился. Земля, размокшая от обилия влаги, громко чавкала, цеплялась за ноги, делая походку неуверенной, неуклюжей. Но и грязь не остановила его. Он, казалось, совершенно не замечал, что лапы вязнут и разъезжаются в липком месиве.

Татьяна вдруг почувствовала в душе угрызения совести: сама она под зонтом, а пёс – под проливным дождём; ноги её в туфлях, а его лапы шлёпают по грязи. И чем дольше он мок, тем больше мучила её совесть, но вернуть его назад ей никак не удавалось, да теперь было и бессмысленно – впереди показался её дом. Татьяна подошла к подъезду, открыла дверь и тихо позвала:

– Иди, иди сюда.

Пёс посмотрел на неё, на открытую дверь и, подойдя к подъезду, осторожно понюхал воздух.

– Заходи, заходи, – пригласила его Татьяна.

Решив принять приглашение, он вошёл в тамбур и встряхнулся. Брызги, как испуганные воробьи, разлетелись во все стороны.

Татьяна закрыла входную дверь, прошла вперёд и, открыв ключом свою квартиру, опять тихо пригласила:

– Заходи.

Пёс посмотрел ей в глаза и, словно доверившись им, медленно вошёл в коридор.

Татьяна, повесив зонт и сумку, обратилась к нему, как к человеку, испытывая непонятное чувство долга – долга за оказанное доверие и внимание. Ей редко кто оказывал знаки внимания, хотя она была очень чувствительна к ним. Поэтому даже внимание собаки наполнило неожиданно её сердце чем-то тёплым и прекрасным. Она почувствовала, что обязана ей за это ещё большим вниманием.

– Сейчас ты у меня обогреешься, обсохнешь, – сказала она ласково псу. Тот в ответ приветливо вильнул хвостом. Контакт налаживался, взаимное понимание тоже. – Проходи в комнату и чувствуй себя, как дома.

Татьяна распахнула дверь в комнату.

– Я сейчас приготовлю что-нибудь поесть. Мы оба проголодались.

Пока пёс знакомился с её обстановкой, она разогрела на газовой плите суп. Себе налила бульон, а мясо положила на чистую тарелку для гостя. Тот после знакомства с мебелью прилёг на пол, отдыхая и ожидая хозяйку. При появлении её он пружинисто вскочил на сильные ноги, как бы чувствуя, что при даме лежать не прилично. Татьяна присела на корточки и поставила перед ним тарелку.

– Ешь.

Собака понюхала мясо и как будто проглотила слюну, но есть не стала, а уставилась на неё каким-то непонятным выжидающим взглядом. Татьяне никогда не приходилось иметь дело с собаками, она не знала их повадок и боялась обидеть гостя непониманием.

– Может, ты меня стесняешься? – указала она рукой на себя. – Так я уйду.

Она встала и удалилась на кухню, где её ожидал бульон. Ела не торопясь, потом вымыла посуду, постояла у окна и, наконец, решилась войти в комнату. Но мясо на тарелке как лежало, так и оставалось лежать.

Собака сидела в стороне, как бы стараясь держаться подальше от соблазна, но глаза её были устремлены на вкусно пахнущий кусок в какой-то особой собачьей задумчивости.

Татьяна мягко улыбнулась и спросила:

– Ты почему отказываешься от угощения? Я же знаю – ты голоден. Дорога была длинной, ты успел проголодаться.

Она присела перед ним и осторожно погладила. Пёс прищурил глаза, наслаждаясь лаской и задушевным тоном речи. Татьяна гладила и гладила его осторожно и нежно, приговаривая:

– Ах ты, хороший пёс, любишь, чтобы тебя ласкали. Ты же выбрал меня не из-за куска мяса, не из-за подачки? Ты выше того. Я думаю, мы с тобой подружимся.

Пёс словно весь размяк от тёплого тона голоса и нежной руки, он смотрел на неё, слегка моргая, и в глазах его сквозило доверие и безмятежность.

Желая ещё раз проверить, возьмёт ли теперь пёс угощенье из её рук, Татьяна взяла тарелку и поднесла ему к самому носу, но он только виновато посмотрел на неё и отвернулся. Татьяна отнесла мясо на кухню, решив больше не искушать пса.

– Ты прав, что отказываешься от угощения, от этого жалкого куска поощрения, – проговорила она, вернувшись и усаживаясь на диван напротив его. – Дружбу не купишь ни куском мяса, ни куском золота. Настоящую дружбу. А мы, люди, ещё так низки в этом отношении. Вот видишь, и я поддалась этому пороку – хочу за твоё доверие заплатить куском мяса. Да, это действительно низко, ты прав.

Пёс слушал её внимательно, и уши его, как локаторы, были направлены в её сторону.

– Мне ужасно приятно, что ты проводил меня до самого дома и зашёл в гости. У меня ни гостей, ни провожатых не бывает. Я прихожу сюда, в эту маленькую комнату и как бы умираю для всех, – она тяжело вздохнула и пояснила: – Характер у меня не компанейский, а семьи нет. Вот и сижу вечерами одна с телевизором да книгой. Поэтому понимаешь, как я тронута твоим вниманием.

Они сидели долго. За окном давно стемнело. Татьяна говорила, пёс слушал, обоим было хорошо. Наконец, хозяйка замолчала. Пёс встал и, подойдя к двери, выжидательно посмотрел на неё. Она поняла.

– Ты уже уходишь? Ну что же, задерживать не могу. Спасибо за вечер.

Она выпустила его на улицу и, стоя в дверях тамбура, продолжала смотреть вслед. Пробежав несколько шагов, он остановился, посмотрел на неё, как бы прощаясь, и затем, свернув за угол, скрылся с глаз.

На улице горели фонари. Мокрый асфальт отражал жёлтые огни вечернего освещения. Улица была пуста и тосклива. Сердце Татьяны защемило. Так случается, когда от нас уезжает в неведомые края хороший друг, и мы не знаем, когда он вернётся, но ясно осознаём, что именно его нам долго-долго будет не хватать. Испугавшись чернеющей пустоты ночи и тоски, сжавшей сердце, Татьяна поспешила назад, в комнату, отгораживавшую её от всего, что напоминало об одиночестве.

«Будет ли он завтра встречать меня?» – думала она. Ей так хотелось, чтобы он каждый день в знакомом месте выбегал ей навстречу, приветливо помахивал хвостом и провожал до самого дома. Ей так хотелось увидеть его завтра на том же самом месте! Но если люди непостоянны в своих поступках, то что можно ожидать от животного?

Но пёс не захотел разочаровывать её, он оказался удивительно пунктуальным и встречал её почти каждый день, кроме субботы и воскресенья. Они познакомились поближе, и он уже позволял себе при встрече радостно прыгать вокруг, а приходя к ней в квартиру, лежать на полу в её присутствии. Вечера они проводили вместе, смотрели телевизор, разговаривали, чего не могла позволить себе Татьяна раньше; точнее, говорила она, а он добросовестно и внимательно слушал, понимающе поглядывая на неё.

Однажды, когда Татьяна принесла в дом соседского котёнка и, взяв к себе на руки, стала поглаживать по пушистой шерсти, пёс вдруг жалобно заскулил и, подойдя к ней, положил голову на колени. Хвост его нервно и беспокойно метался по полу, а чёрные глаза смотрели на Татьяну так жалобно и так умоляюще просили бросить чужого котёнка, что она улыбнулась и проговорила:

– Да ты, оказывается, ревнивый. Но пойми, он маленький, ему тоже нужна ласка.

Пёс смотрел виновато, но понимать не хотел. Он жалобно скулил, требуя внимания только к себе. Прижав котёнка одной рукой к себе, другой она успокаивающе погладила пса по голове. Он радостно дёрнулся всем телом, взвизгнул от счастья, что его не отталкивают, что и его принимают, и ободрённый знаком внимания, возбуждённо гавкнул на нежеланного гостя, требуя: «Уходи, это моя знакомая».

– Нехорошо, как нехорошо, – укоризненно проговорила Татьяна. – Я надеялась, вы подружитесь. Ну ладно, у котёнка есть своя хозяйка, я отнесу его. А нам и вдвоём чудесно.

Когда она вернулась одна и села на диван, пёс бросился к ней и радостно гавкнул, как бы благодаря за то, что она убрала «третьего лишнего». Им действительно было так хорошо вдвоём. Он положил голову к ней на колени, глядя на неё преданными собачьими глазами, преданнее которых и не может быть ничьих других, а она гладила его по чёрной короткой шерсти нежно, ласково и тихо говорила:

– Я понимаю тебя, очень понимаю, с одного взгляда. Если бы ты был человеком, каким бы замечательным человеком ты был! Ты так любишь ласку и добрые слова. Я тоже очень люблю, но мне их никто никогда не говорил, – Она тяжело вздохнула, но желая подбодрить себя, возразила: – Но что слова? У меня есть твой преданный взгляд. Кто ещё в этом мире может так радоваться мне – невзрачной одинокой женщине? Только ты. Мужчинам нужна красота. Неужели она может заменить добрые слова, неужели она сильнее нежности? А ведь я могу быть такой нежной и ласковой… – голос её задрожал.

Бёс беспокойно приподнял голову и тявкнул, словно возражая: «Не то ты говоришь, не то. А я разве не понимаю тебя?»

– Да, да, – согласилась она. – Я буду говорить ласковые слова тебе. Ты их так любишь и понимаешь. А, быть может, в жизни самое главное – это говорить слова тому, кто их понимает, чтобы они не пропали впустую, не развеялись по ветру. Человеку можно сказать, а он не поймёт на своём родном языке, собаке можно сказать на непонятном ей языке, и она поймёт. Поэтому не надо лить воду на засохшие цветы.

Она снова погладила пса по голове. Он успокоился, уткнул нос ей в колени и так, в оцепенении, стоял некоторое время, слушая её плавную речь.

Но всегда, как бы они ни были заняты разговором или игрой, в девять часов вечера пёс подходил к двери и просился на улицу. Как он определял время, Татьяна не могла сказать, но за месяц их дружбы он ни разу не ошибся. Хотя её это и удивляло, она не очень задумывалась над причинами, побуждающими пса покидать её в определённое время.

Неделю спустя после этого вечера он встретил Татьяну удивительно вяло; пёс стоял на дороге с понуро опущенным хвостом и тусклым взглядом.

– Здравствуй! Ты что это сегодня не в духе? – спросила она.

Пёс виновато исподлобья взглянул на неё и слабо вильнул хвостом.

– Не заболел ли ты, или тебе не хочется провожать меня сегодня? Как хочешь. И у собаки может быть плохое настроение.

Но когда она двинулась по дороге, пёс последовал за ней. И тут она обнаружила, что её друг сильно хромает на заднюю лапу.

– Ах, вот в чём дело! – огорчённо воскликнула Татьяна. – Ты покалечил себе лапу. Теперь ясно, почему у тебя такой вид.

Она отошла к старым деревянным домам и присела за куст, подальше от любопытных глаз.

– Иди сюда, я посмотрю, что с тобой.

Пёс подошёл. Татьяна осмотрела лапу. Нижний сустав её распух, хотя видимой раны не было. Достав из сумки маленький носовой платок, она крепко перевязала им больную лапу.

– Так тебе будет легче, – пояснила она и задумалась. – Что же мне с тобой делать? Тебе нельзя провожать меня, надо лежать. Иди-ка в свою будку, отдохни, – ласково посоветовала она.

Пёс грустно посмотрел на неё, но в будку не пошёл, а прихрамывая, поплёлся за ней. Татьяна не стала больше отсылать его к неизвестному хозяину, в неизвестный дом, понимая бесполезность уговоров. Придя в свою квартиру, она сразу же приложила к суставу холодный компресс, затем тщательно перебинтовала лапу и хотела, как обычно, погладить его по голове. Но при первом же слабом прикосновении руки пёс дёрнулся в сторону.

– Ты что? Не хочешь, чтобы тебя гладили? – удивилась Татьяна.

Такого с ним ещё не было. В ответ пёс только печально посмотрел на неё, лёг на пол и положил морду на передние лапы. Вид его стал ещё унылее. Чувствуя что-то неладное, Татьяна осторожно, едва уловимыми движениями, свойственными только, нежной женской руке, стала раздвигать шерсть на голове: на темени пса зияла свежая рана. Татьяна закусила губу от охватившего её смешанного чувства – жалости к животному и ненависти к тому, кто поднял руку на это доброе существо. Тогда она принялась осматривать его спину, бока и обнаружила на теле ссадины и глубокие царапины. Пёс был кем-то жестоко избит.

– Бедный ты мой! – тихо вымолвила она. – Кто же это так безжалостно с тобой обошёлся?

Пёс грустно моргнул веками., он не жаловался, не скулил, а молча переносил обиду и боль. Бока его часто и тяжело вздымались, глаза устремились в одну точку.

Татьяне очень хотелось облегчить его страдания. Она порылась у себя в аптечке, нашла только марганцовку и бинт. Этого было мало. Тогда она помчалась по этажам, нашла мазь, ускоряющую заживление ран и после этого приступила к врачеванию: тщательно обработала марганцовкой все повреждения на коже и смазала их мазью.

Пёс терпеливо лежал на полу и только иногда, когда какую-нибудь из наиболее глубоких ранок начинало печь, слегка вздрагивал.

– Какой ты терпеливый, умница, – похвалила его Татьяна. – Скоро всё заживёт.

Прошло две недели. Пёс снова ожил и повеселел. Всё было по-прежнему: он радостно встречал её, провожал до дома, и вечера они проводили вместе. Только теперь Татьяне казалось странным; почему в девять часов он убегает от неё, почему, несмотря на их дружбу, никогда не притрагивается к пище в её квартире? Но однажды он удивил её ещё больше.

Как-то возвращаясь домой, она не застала его на обычном месте и решила, что сегодня ей придётся провести вечер в одиночестве. Сна долго сидела на диване, не включая телевизора, одной не хотелось смотреть. Сидела и грустила. За последнее время она так привыкла к обществу пса, что совсем забыла о своём одиночестве и о неудавшейся личной жизни. Жизнь женщины украшает любовь. Но если её нет, приходится довольствоваться другими радостями, искать их и, находя, заполнять ту брешь, в которую должна была поместиться любовь.

Время приближалось к девяти. Вдруг у наружной двери послышалось лёгкое царапанье. Татьяна встрепенулась, рванулась в коридор. Да, это был он.

Увидев её, он завилял хвостом и без особого приглашения заскочил в комнату. Татьяна прошла за ним и, сев на диван, посмотрела на часы. Стрелки показывали без двадцати минут девять – время, в которое пёс обычно покидал её.

– Что-то ты сегодня поздно, – проговорила она. – Чем же ты сегодня был занят?

Пёс подошёл к ней, открыл пасть – в подол Татьяне упали золотые часы.

– Это что такое? – изумилась она и осторожно взяла их в руки.

Часы были маленькие, аккуратные, круглой формы, с изящными ушками для браслета, с тонкими золотыми стрелками и крошечными золотыми цифрами на зелёном циферблате.

– Откуда ты их взял? – держа подарок в руке, обратилась она к псу.

Тот смотрел на неё довольными глазами и, казалось, сиял от радости, что сумел отблагодарить её такой дорогой вещью. В следующую минуту, вильнув хвостом, он подбежал к двери, просясь на улицу.

– Забирай их с собой, – решительно заявила Татьяна и сунула часы ему под нос. – Отнеси, откуда взял. Я их не возьму.

Но как она ни уговаривала взять их, пёс отворачивался и только всё беспокойнее скрёб лапой дверь.

– Иди уж, – сказала она, чувствуя, что не имеет права задерживать его дольше: до девяти оставалось семь минут.

Татьяна выпустила его на улицу – и тут же он скрылся в темноте ночи. Непреодолимое желание разгадать странное поведение животного овладело ею. «Надо хотя бы узнать, где он живёт, кто у него хозяева, – думала она. – Может, он взял часы у своей хозяйки и решил отблагодарить ими меня за то, что я его вылечила?»

Следующим вечером, как только пёс выбежал на улицу, Татьяна сунула ноги в туфли и, закрыв дверь на ключ, выбежала следом. Пёс бежал по пустынной дороге, освещенной фонарями, метрах в двухстах впереди. Его чёрная мускулистая фигура хорошо выделялась на её серой поверхности.

Татьяна прибавила шаг. Ветер дул в лицо, поэтому можно было не опасаться, что пёс почувствует её запах. На этот раз он не спешил и бежал мелкой трусцой, зная, что уложится в срок. Татьяна некоторое время шла быстрым спортивным шагом, боясь выпустить его из виду. Возле старых домов пёс мог свернуть в сторону и затеряться в темноте среди бесчисленных построек и густых зарослей. Поэтому надо было приблизиться к нему настолько, чтобы предупредить неожиданное исчезновение. Расстояние между ними постепенно сократилось.

Татьяна сдерживала дыхание, шаги её стали едва слышимыми. Пёс же об осторожности не заботился. Он свернул с дороги и побежал по узкой малоосвещённой улице, но Татьяна улавливала его силуэт на бледном фоне тропинки и осторожно следовала сзади. Наконец, он остановился возле одного из старых деревянных домов и проскользнул в квадратное отверстие, прорезанное в калитке специально для собаки. Всё затихло. Татьяна прислонилась к дереву, слившись с его стволом, и попробовала рассмотреть за решётчатым забором двор. Но мешала темнота. Всё воспринималось одним чёрным расплывчатым пятном.

Прошло несколько минут, двор был окутан тишиной, такой же непроницаемой и скрытной, как и темнота. Татьяна не надеялась, что может увидеть что-нибудь интересное. В такой поздний час люди обычно собираются спать, и мало кого тянет освежиться на свежем воздухе. Но вдруг наружная дверь дома, где жили предполагаемые хозяева её нового друга, со скрипом отворилась, и на деревянном крыльце в свете проёма появился невысокий коренастый мужчина с взъерошенными волосами, с неряшливо заправленной в брюки рубахой.

– Док! – тихо, но властно позвал он. Никто не откликнулся на его призыв.

– Док! – более громко и сердито повторил он.

На этот раз почти пулей к его ногам метнулся пёс. «Док, – отметила про себя Татьяна, до сих пор не знавшая имени своего друга. – Запомним.»

– Скотина! Ты почему сразу не отзываешься? – злобно проговорил мужчина и пнул пса ногой. Тот тихо взвизгнул и поджал хвост. – Смотри мне, чтоб от двери ни шагу, – приказал он и, войдя в дом, захлопнул дверь.

Снова двор погрузился во тьму. Чёрный пёс слился с чернотой ночи.

«Злюка, – мысленно послала Татьяна вдогонку хозяину. – Ишь, как пинками разбрасывается, было бы за что.» И хотя, казалось, ждать больше нечего, она продолжала стоять под деревом, прижимаясь к стволу. Прошло полчаса. Дверь снова распахнулась, прорезав темноту снопом света. На крыльцо вышел хозяин. На этот раз на нём были надеты пиджак и фуражка. Пёс сидел на том же месте, где был оставлен, и ждал. По тому, что мужчина выключил свет в коридоре и запер дверь снаружи на ключ, Татьяна поняла, что кроме него, в доме никого нет. Заскрипела калитка, и только тут она сообразила, что сейчас Док и хозяин пойдут мимо, и она будет узнана псом. Но бежать было поздно, ничего не оставалось, как прижаться плотнее к дереву. На её счастье они направились в противоположную сторону. Дав им возможность удалиться на некоторое расстояние, Татьяна осторожно двинулась следом, стараясь выдерживать дистанцию.

Мужчина шёл не торопясь, пёс бежал рядом. Хвост его не был загнут колечком, как обычно, а поджат книзу. Сначала они шли между какими-то складами, потом опять вышли к жилым домам, и тут Татьяна их потеряла. То ли она отвлеклась, то ли они куда-то повернули слишком быстро, но улица стала безлюдной.

Домой Татьяна вернулась в полночь, усталая и озябшая. На следующий же день она постаралась через соседей узнать, кто живёт в интересующем её доме. Словоохотливая соседка – старушка, отдыхающая на лавке, сообщила ей, что в доме по соседству живёт Лапин Михаил. Дом этот он купил год назад. До этого здесь жила одна семья, но она переехала в другой город. Лапин жил одиноко, кроме собаки, никого не имел. Правда, в этом же городе жила его мать, на которую он, по словам старушки, очень походил. Мать изредка захаживала к сыну в гости, но была малоразговорчива, и как ни пытались соседи проникнуть в её жизнь, она оставалась для них белым пятном. Не удалось выяснить ни её отношений с сыном, ни места, где она проживала в данный момент, ни того, была ли у сына когда-нибудь семья. Собственно говоря, соседи были не очень любопытны, как сообщила старушка, и до чужой семьи им не было дела, лишь бы в их семью не лезли. Ну а то, что касалось общественной стороны жизни Лапина – тут было всё ясно, ибо то, что знает коллектив, знают все… даже соседи. Поэтому они были осведомлены, что Лапин находится на инвалидности и поэтому работает сторожем на бондарном заводе. Чем он занимается днём в свободное время вдали от трудового коллектива – опять же никто сказать не мог.

Познакомившись вкратце с подобной биографией, Татьяна разочаровалась. «Всё очень просто, – думала она. – Что может быть проще ночного сторожа, охраняющего бочки? Золотые часы могли остаться у него от жены или какой-нибудь родственницы. Не один же он жил всю жизнь. Надо теперь вернуть их незаметно, иначе он убьёт Дока, уж больно злой. И в прошлый раз он его избил».

Но как проникнуть в дом – оставалось неразрешимым вопросом. Самый простой способ – через форточку (о дверях не могло быть и речи ввиду отсутствия ключа). Но в этом доме форточек не имелось, и окна никогда не открывались. К тому же, в деревянных домах окна делались такими крошечными, что проникнуть через них в комнату можно было не иначе, как выставив всю раму. Оставалось ещё одно отверстие, ведущее внутрь – дымоходная труба. Но оно было настолько узким, что, несмотря на свою миниатюрность, Татьяна не могла им воспользоваться. Оставить же часы себе не позволяла ей совесть, а подойти и отдать их хозяину – кто знает, какие будут последствия. Как объяснить ему, не выдав Дока, каким образом они к ней попали? Не найдя ответа, она в один из воскресных дней, прогуливаясь вдалеке от интересующего её дома, заметила, что хозяин с Доком куда-то отправились. Когда они скрылись из виду, Татьяна подошла к их калитке и стала прохаживаться взад-вперёд, присматриваясь к бревенчатому строению. Но ничего нужного для себя не высмотрела.

В соседней калитке появилась старушка, рассказывавшая ей о соседе. Татьяна приветливо поздоровалась с ней и спросила, как она себя чувствует.

– Хорошо, доченька. Слава богу, пока здорова, – охотно ответила та, усаживаясь на лавку.

Татьяна остановилась напротив.

– Вы здесь, наверное, давно живёте, местная жительница?

– О-о, – протянула старушка, – очень давно, почти с самого детства. Мой отец этот дом сам построил, – она указала корявым пальцем на свой дом. – Я у родителей одна была. Только меня замуж выдали, сами померли от какой-то проклятой хворобы. А мы с мужем, молодые, повалялись с месяц в постели да выздоровели. Наш дом первый был на этой улице.

Старушка охотно рассказывала, Татьяна слушала.

– А соседский выглядит не моложе вашего, – указала она на дом Лапина, – хотя он, наверно, построен намного позже.

– Да, его лет на десять позднее строили, и строил мой муж.

– Неужели? – удивилась Татьяна и незаметно постаралась подвести разговор к интересующему её вопросу. – Я читала – все старинные дома имели по нескольку входов и выходов, или это касалось только домов богачей?

– Да нет, – возразила старушка, – вон в моём парадный вход, чёрный, да ещё из подвала через пол. И в том доме сделали так же.

Поговорив для видимости ещё о том, о сём, Татьяна распрощалась.

Вечера она проводила по-прежнему вместе с Доком, но выходные посвящала наблюдениям за сторожем. Подарок Дока лежал тяжёлым камнем на её совести, и ей хотелось поскорее избавиться от него. Наблюдая за домом Лапина, она заметила, как однажды хозяин вынырнул откуда-то снизу, хотя, на первый взгляд, отверстий в цоколе никаких не было. Татьяна ещё долго бы бродила вокруг да около, не решаясь на что-то большее, если бы однажды вечером Док не решил «порадовать» её ещё раз.

В этот вечер они играли с ним в комнате довольно свободно: Татьяна позволяла ему запрыгивать на диван, где переворачивала его на спину и весело тормошила. Они бегали по комнате, и пёс радостно гавкал. Глаза его блестели от восторга, и он вёл себя, как беззаботный щенок: трепал тапочки, норовил спрятать их куда-нибудь подальше. Татьяна шутя отнимала, а он ловко проскакивал мимо её ног с какой-нибудь из тапочек и начинал весело трепать ее в другом углу. Устав, Татьяна села на диван и проговорила:

– Хватит, Док. Ты меня загонял. Я ведь не такая молодая, как ты.

Пёс понял, что игра окончена, принес тапочки к её ногам и, подойдя к двери, запросился на улицу.

– Что-то ты рано уходишь сегодня, – выпуская его, заметила Татьяна.

Но спустя час пёс вернулся и, как обычно, когда приходил без приглашения, поскрёб дверь лапой. Татьяна открыла. Док бросился к ней, вскочил на задние лапы, упёрся передними ей в грудь и ткнулся мордой в руку, что-то предлагая. Татьяна раскрыла ладонь. Из пасти пса выпало узкое золотое колечко с красным камнем.

– Док, да ты что! – воскликнула изумлённая Татьяна. – Забери назад!

Но пёс молниеносно юркнул в дверь и исчез.

– Этого мне только не хватало, – обеспокоилась ещё больше Татьяна. – Если обнаружат пропажу и примутся искать, по псу легко доберутся до меня и найдут пропавшие вещи. Попробуй тогда доказать, что с Доком ты подружилась без всяких корыстных мыслей.

Подобные предположения ещё сильнее напугали её и заставили действовать более решительно. В ближайший же выходной вечером, надев рубашку, брюки и резиновые сапоги (Татьяна надеялась, что резина сбивает собаку со следа), захватив карманный фонарик, она отправилась на знакомую улицу и, притаившись в кустах, стала ждать.

В обычное время из калитки вышли хозяин с собакой и направились на дежурство. Постояв ещё с полчаса в укрытии, Татьяна приказала себе: «Пора, нечего трусить. Надо спасать своё честное имя, а Дока от побоев». Приведя неоспоримые доводы, по которым неминуемо требовалось действовать, Татьяна, стараясь ступать как можно тише, направилась к дому. Но, как нарочно, под ней трещали ветки, гремели камни, скрипели сапоги, и её давно бы заметили, если бы поблизости кто-нибудь был. Но старая улица страдала одиночеством, особенно по ночам. Редкий прохожий соизволил беспокоить её в такую пору, и улица грустно смотрела жёлтыми глазами окон в безбрежное чёрное небо с золотистыми звёздочками и печально вздыхала тихим шелестом листьев. Как много на свете одиночек – улица, небо, женщина, собака. В эту ночь они были связаны незримыми нитями, хотя не каждый сознавал это.

Татьяна подошла к невысокой калитке, перекинула через верх руку, намереваясь открыть засов, но вдруг решила: то, что закрыто рукой хозяина, должно быть ею же и открыто. «Поменьше следов», – приказала она себе и, кое-как вскарабкавшись на забор, спрыгнула внутрь двора. Обойдя дом, она действительно обнаружила со стороны дворового фасада чёрный ход, но попасть через него внутрь оказалось так же невозможно, как и через переднюю дверь: обе были заперты.

Татьяна продолжила осмотр стен, но ничего подходящего для себя не нашла. Раздосадованная, что её затея рушится, она забыла о всякой осторожности, и уже не только ветки трещали под её ногами, но с грохотом отлетела в сторону бочка, на которую она по неосторожности наткнулась в темноте. Спохватившись, она замерла, прислушиваясь, не выйдет ли кто из соседей на грохот, но никому не было дела до шума в чужом дворе. Поставив бочку на прежнее место, Татьяна задумалась, стараясь припомнить, в каком именно месте вынырнул из-под дома хозяин. Почему сейчас она не может ничего найти? Глаза её плохо видели в темноте, фонарик зажигать было нельзя. Тогда Татьяна решила идти ощупью.

Бревенчатый цоколь дома по хозяйским соображениям был обит до самой земли досками. Чуткие пальцы её заскользили по их шероховатой поверхности, ощупывая каждую трещину, каждый стык. Поиск оказался кропотливым, но не безрезультатным. Пальцы её, наконец, наткнулись на едва заметную прорезь, побежали по ней вниз, вверх, обнаружив прямоугольник. Через некоторое время они наткнулись на проволочную петлю. Татьяна потянула за неё – и перед ней открылся проём, пролезть в который можно было только согнувшись. Татьяна присела на корточки и осторожно влезла внутрь, прикрыв за собой дверцу. На неё пахнуло плесенью и сыростью. Темнота не давала понять, где она и что вокруг. Прислушавшись, не слышны ли снаружи шаги, она включила карманный фонарик. Луч его заскользил по земляному полу, валявшимся на нём доскам, мусору, висевшей на потолке паутине.

На корточках Татьяна двинулась вперёд, осматривая потолок и надеясь обнаружить в нём люк. Высота подполья позволяла перемещаться и стоя, согнувшись в пояснице, но в таком положении лучше всего обозревался только земляной пол. Поэтому выбранная поза оказалась наиболее удобной для изучения верхней части подполья. Но обещанного старухой лаза она не заметила.

Луч заскользил по стенам, покрытым плесенью и тёмными разводами сырости. В самом дальнем углу из темноты выплыла вторая дверца величиной с первую, ничем не замаскированная, грубо сколоченная из корявого горбыля и обитая железом.

Татьяна толкнула её, и она легко открылась. За дверцей находился старый подвал с обшарпанными кирпичными стенами и выщербленным цементным полом. Четыре ступени вели вниз. В подвале ничего не было, кроме деревянной стремянки, упиравшейся в люк. Татьяна поднялась по ней и, ткнувшись головой в крышку люка, приподняла её. Удивительно, но этот ход делал доступным проникновение в дом каждому, кому было известно местоположение наружной дверцы; никаких запорных устройств, кроме обычных крючков с внутренней стороны, не имелось ни на дверцах, ни на крышке люка. Но если замки настораживают на тайну, на секрет, то открытая дверь, наоборот, притупляет бдительность и не вызывает никаких подозрений. Что можно найти там, куда открыт доступ каждому?

Татьяна влезла через люк в комнату. Ею оказалась столовая. В ней стоял старый круглый стол, старинный буфет и несколько стульев. На спинке одного из них висела не то тряпка, не то женское платье темно-коричневого цвета с мелкими жёлтыми цветочками и такими же мелкими зелёными листиками.

Не успела она оглядеться, как со стороны подполья послышался шорох и приглушённые голоса. Сердце её в испуге дёрнулось и бешено заколотилось. Она метнулась в соседнюю комнату, оказавшуюся спальней, и спряталась за открытую настежь дверь. Искать другие, более укромные места не оставалось времени.

Снизу из подвала отчётливо донеслись два мужских голоса.

– Давай, давай, доставай всё, – требовал один, низкий и хриплый. – Свою долю получишь, как всегда.

– Надбавь хотя бы десять процентов, ты же обещал, – просил второй, гундосый, словно говорили, зажав нос рукой.

– Мало ли что обещал. Обстоятельства изменились.

Вскоре крышка люка приподнялась, и из подвала вылезли двое: один из них хозяин, второй неизвестный. Сердце Татьяны продолжало бешено колотиться. «Если сейчас вылезет ещё и Док, – мелькнуло у неё в голове, – я пропала».

Но Дока они с собой не захватили, оставив его, очевидно, в сторожке. Хозяин бросил что-то на стол – оно звякнуло, потом полез в буфет и, достав из верхнего ящика свечу, зажёг её. Теперь в узкую щель между дверью и стеной стало видно всё происходящее в соседней комнате.

Второй мужчина был худощав, тёмен лицом, с неприятными чёрными глазами и бородавкой на лбу. Пододвинув к столу потёртый стул, он плюхнулся на него так, что тот жалобно заскрипел.

Хозяин поставил свечу в пол-литровую банку посреди стола и стал разворачивать тряпку, брошенную на клеёнку. В тусклом пламени свечи в его руках что-то засверкало, заискрилось жёлтыми бликами. «Золото» – поняла Татьяна. В тряпке лежали несколько золотых часов, колец, цепочек.

– Хорошо, но мало, – заметил гость. – И это весь летний улов? Стареешь. Надо бы проворней работать.

– Трудно стало, – буркнул хозяин. – Годы не те.

– А часы и перстень нашёл? – властно спросил гость.

– Нет. Как сквозь землю провалились, – зло ответил хозяин и выругался.

– Если спрятал – смотри, – и гость многозначительно сунул ему костлявый кулак под нос.

– Не брал я, – гнусаво стал оправдываться хозяин, – да и не возьму – я тебя знаю.

– То-то и оно. Хоть из преисподней, хоть из дерьма, а достань. Как – это уж не моё дело. Я не люблю, когда что-то нечисто.

Он протянул к золоту руку и, доставая каждую вещь в отдельности, стал рассматривать, приговаривая:

– Пятьсот восемьдесят третья проба. Пятьсот восемьдесят третья…, это тоже, это тоже, это триста семьдесят пятая, похуже, – он недовольно скривился.

Перебрав так все драгоценности, он завернул их в ту же тряпку и, крепко завязав, сунул к себе за пазуху.

– Беру всё. Приду месяца через два. Ты, кстати, когда пойдёшь на дело?

– Послезавтра.

– Давай-ка по стаканчику хлобыстнем за удачу.

Хозяин полез в буфет и достал раскупоренную бутылку водки и два стакана.

– Вечно у тебя распечатанные, – недовольно проговорил гость. – Уж мог бы для меня и целую приберечь. Во всем у тебя пренебрежение, неряшливость. Знаешь, так ведь в конце концов можно и пролететь.

Хозяин молча разлил водку по стаканам. Так же молча выпили.

– Ладно, пошли, – прогнусавил он, – а то меня ещё хватятся.

Потушив свечу и не убрав бутылку со стаканами, мужчины скрылись в люке.

Только тут Татьяна облегчённо вздохнула. От страха на лбу у неё выступил холодный пот. «Вот попала в историю», – подумала она и, подойдя к окну, выходившему на улицу, увидела, как мимо проскользнули две мужские тени. Прислушиваясь к каждому шороху, затаив дыхание, она ещё некоторое время постояла у окна, боясь внезапного возвращения хозяина. Но кругом воцарилась мёртвая тишина. Время было за полночь.

Унылая, Татьяна вернулась домой. Дело обстояло хуже, чем она могла предположить. Возвращать золотые вещи владельцу теперь оказалось бессмысленным. С хозяином было всё ясно. Загадкой казалось теперь одно: откуда Док знал, какие именно вещи предпочитают люди?

«Послезавтра», – вспомнила Татьяна обещание хозяина и решила – послезавтра она пойдёт с ними.

На этот раз она надела на ноги тёплые носки, а не резиновые сапоги, чтобы ступать как можно мягче. В половине десятого вечера хозяин с Доком отправились на дежурство. Татьяна, притаившаяся в кустах, осторожно двинулась за ними. Теперь она не боялась, что Док, как это обычно делают собаки, отстав по своему собачьему любопытству от хозяина, обнаружит её и бросится к ней с радостным лаем. В присутствии хозяина он вел себя совершенно не так, как при ней: бежал только рядом, не позволял себе свернуть в сторону или подать голос, хвост его затравленно болтался между ногами, словно он боялся в любую минуту получить пинок.

Хозяин шёл, не обращая внимания на пса, уверенный, что тот как привязанный, бежит рядом. Шли долго. На этот раз Татьяна не позволила им скрыться из виду, как это случилось в первый раз. Она то догоняла их, то, наоборот, отставала, прячась за встречные деревья, кусты, лавки и выступы в заборах. Толстые и мягкие носки позволяли скользить бесшумно.

Но хозяин привел её не куда-нибудь, а на бондарный завод, расположенный в южном районе города. Территорию его огораживал высокий деревянный забор, украшаемый в двух местах металлическими воротами. Хозяин подошёл к одним из них, внизу сплошным, вверху – решётчатым. Рядом с ними приютилась небольшая металлическая калитка, через которую и прошёл сторож с собакой. Сторожка располагалась тут же, за воротами, напоминая собой собачью будку увеличенного размера. Прямо за сторожкой начинали грудиться бочки самых разных размеров, с обручами и без обручей, рассохшиеся и новые. Территория перед заводом была пуста и просторна, образуя что-то вроде площади. По ней пролегала дорога, залитая светом фонарей и кончающаяся где-то за воротами. На некотором расстоянии от дороги лежали железобетонные кольца, приготовленные для строительства канализационного колодца. Метрах в двадцати от них в два ряда росли старые осины, обрамляющие с одной стороны площадь и соединяющие её с жилой частью города.

Не решаясь приближаться к заводу, Татьяна взобралась на одно из низкорослых деревьев и стала наблюдать за воротами. Сидеть на ветке с непривычки было крайне неудобно, но она упорно не слезала с выбранного поста, хорошо помня слово хозяина: «Послезавтра». В час ночи из калитки завода вышли сторож с собакой и куда-то направились. Спустившись с дерева, Татьяна крадучись двинулась за ними. Хозяин, несмотря на внешнюю неуклюжесть, шёл быстро, она еле поспевала, стараясь не упустить их из виду. Но вот они замедлили ход, и Татьяна поняла, что приближаются к цели. Вскоре хозяин остановился.

Они находились в восточном районе города, застроенном частными деревянными домиками. Здесь же возвышались и два пятиэтажных жилых здания.

Постояв в отдалении от них, покуривая сигарету, хозяин настороженно наблюдал за одним из пятиэтажных домов. Док смирно сидел у его ног. Наконец, бросив сигарету наземь, он что-то приказал псу, и оба быстро подошли к зданию. Улица была безлюдна. Татьяна спряталась за угол крайнего деревянного дома. Отсюда ей хорошо было видно происходящее напротив. Вот, оглядевшись по сторонам, сторож подошёл к угловому окну и, достав из-под полы какую-то тонкую железную пластину, сунул её в форточку. Через несколько секунд она открылась. Хозяин спрятал инструмент в пиджак, постоял, внимательно огляделся, затем взял Дока и помог ему пролезть в форточку.

Прошло минут десять. Хозяин ждал, хотя поза выражала непринуждённость человека, вышедшего подышать из своей квартиры свежим воздухом. Только изредка он зорко оглядывался по сторонам, в доли секунд оценивая обстановку.

Но вот в окне появился пёс. Он вспрыгнул на подоконник и, встав на задние лапы, выглянул в форточку. Чёрная фигура его почти сливалась с чернотой окна, но глаза Татьяны, настроенные именно на неё, угадывали очертания его сильного мускулистого тела. Хозяин поднял руку и что-то взял из его пасти. Затем Док опять исчез. Вторично он отсутствовал ровно столько, сколько требовалось времени, чтобы взять нужную вещь и снова вспрыгнуть на подоконник. Передав хозяину ещё что-то, он в третий раз вернулся в квартиру, но на этот раз явился без добычи, и хозяин, схватив его за передние лапы, вытащил наружу. Закрыв форточку, хозяин с Доком вернулись на бондарный завод. Татьяна отправилась домой.

Теперь стало ясно, почему Док разбирается в золоте и знает, что самый лучший подарок человеку – это золотая вещь. Встретившись с ним на следующий вечер и приведя его к себе в комнату, Татьяна грустно посмотрела на своего друга и тихо заговорила:

– Сколько проблем ты для меня поставил. Но я тебя не обвиняю, я понимаю тебя. Бедный пёс, ты любишь добро, а тебя заставляют делать зло, ты любишь ласку, а тебя заковали в цепи грубости, – она провела рукой по чёрной спине.

Док сидел у её ног, не шевелясь, и, слушая грустный голос, как бы понимая, что его винят, смотрел на неё виновато и покорно.

– По натуре своей ты – благородное животное, – продолжала рассуждать Татьяна, – намного благороднее человека. Ты рискуешь своей жизнью из преданности хозяину, который вскормил тебя. За доброе отношение к тебе ты пытаешься расплатиться золотом. Но не за всякую дружбу надо платить. Я привязалась к тебе сердцем, а не из корысти, и поверь мне – сердце связывает прочнее, чем самый дорогой металл.

Док слушал внимательно, уши его навострились, словно он боялся пропустить хотя бы одно слово и старался запомнить всё, что она говорит.

– Ты не виноват, что хозяин твой – вор. Дети не выбирают родителей, собаки – хозяев, кому что достанется. Ты понимаешь, что он плохой человек, но не знаешь, как от него избавиться. Я помогу тебе.

Избавиться от хозяина не представляло труда – достаточно было только заявить в милицию. Но Татьяна не спешила. Ночь, проведённая в доме хозяина, через неделю покрылась туманом сомнений. Золото ли видела она на столе или груду железок для какого-нибудь мотоцикла или велосипеда? Мало ли что могло ей померещиться в узкой дверной щели при тусклом свете свечи. В тот момент она была слишком напугана, чтобы реально воспринимать происходящее. Татьяна ходила мимо отделения милиции день, второй, третий, не решаясь переступить порог органов правопорядка. «Действительно ли Док передавал через форточку золотые вещи? А если не их, так что же тогда? Как в чужой квартире собака могла разыскать их?» Татьяна мучилась сомнениями и ещё больше запутывалась в своих домыслах.

«Надо проследить за хозяином ещё раз, – решила она. – Если всё повторится, значит, сомнений больше не может быть. Останется только обо всём рассказать в милиции. К тому же, за две кражи у него соберётся несколько золотых вещей. При обыске это будет серьёзная улика».

С этого дня, как только Док убегал от неё, она быстро переодевалась в обычный свой костюм; рубаху, брюки, носки – и спешила к старому деревянному дому. Две недели ей не удавалось заметить в поведении Лапина ничего предосудительного. Он ходил с псом на работу и вёл себя ничем не хуже обычного сторожа. Татьяна измучилась, не досыпая по ночам, но упорно продолжала вести наблюдения.

Никаких гостей больше в доме Лапина не появлялось. Только однажды, отправившись по делам службы в южный микрорайон города, она неожиданно столкнулась с матерью хозяина. Не узнать её было невозможно: сын являл собой вылитый портрет матери. Старуха казалась только пошире и посутулее, даже в походке их было что-то общее. Она шла по улице прямо на Татьяну, и в первую минуту той захотелось свернуть за угол или перейти на противоположную сторону улицы. Но в следующий момент она взяла себя в руки, вспомнив, что ни Лапин, ни его мать никогда её не видели, и пошла навстречу. Старуха была одета в тёмно-коричневое с жёлтыми цветочками платье, спускавшееся ниже колен. Из-под него выглядывали ноги в простых коричневых чулках и обычных домашних тапочках. Поверх платья была накинута серая шерстяная кофта, на голове повязан платок.

Татьяна поравнялась с ней и, набравшись смелости, взглянула на неё в упор. Но Лапина не обратила на молодую женщину никакого внимания, прошаркав с безразличием мимо, и вскоре свернула во двор одного из многоэтажных жилых домов. Что-то мрачное, зловещее почудилось Татьяне в глазах старухи, и она невольно повернула за ней.

И тут вдруг в памяти Татьяны всплыла цветастая тряпка на спинке стула в доме Лапина. Да, это было платье. Теперь она отчётливо вспомнила эти мелкие жёлтые цветы по коричневому полю. Значит, мать посещала сына уже после её прихода.

Татьяна свернула в тот же двор, что и мать хозяина, и вскоре увидела её рядом с двумя пенсионерками на скамейке возле одного из подъездов. В отличие от той характеристики, которую дала Лапиной соседка, она выглядела, наоборот, словоохотливой и вела оживлённый разговор со своими сверстницами. Усевшись на скамейке возле противоположного дома так, чтобы не попадать в поле зрения беседующих, Татьяна стала наблюдать за матерью Лапина. Но та была увлечена разговором и не обращала внимания на окружающих. Проболтав с пенионерками целый час и вдоволь насытившись разговором, она, наконец, встала, но направилась не в подъезд, как ожидала Татьяна, а дальше по улице. Татьяна собралась было последовать за ней, но передумала, решив: старуха от нечего делать болтается по всему городу, и за ней не угнаться. Вскоре она забыла о Лапиной, продолжив свои наблюдения за ее сыном.

Третья неделя прошла так же безрезультатно. Но в начале четвёртой недели, во вторник, как только хозяин вышел из калитки своего дома, она почувствовала каким-то шестым чувством, что сегодня он собирается «на дело». Лапин шёл спокойно, вразвалку, но Татьяне казалось, что в его обрюзгшей фигуре есть особая звериная настороженность, предрешённость.

Лапин, как обычно, зашёл в свою сторожку, зажёг свет и до полуночи не показывался. Пёс дремал перед дверью. Татьяна спряталась в железобетонные кольца, откуда лучше просматривалась сквозь решётчатые ворота сторожка.

Примерно в час ночи дверь её открылась, и на пороге появилась мать хозяина. Как и когда она попала в сторожку, Татьяна не могла сказать, но узнала её сразу. Только сейчас на ней был накинут серый плащ и такой же серый платок покрывал голову. В руках она держала трость с толстой рукояткой. Ночью старуха выглядела моложе и энергичнее: пропали сутулость и вялость в движениях, и появилось что-то кошачье – осторожное, крадущееся. Старуха вышла за ворота, постояла некоторое время, обозревая местность, затем закрыла калитку и, опираясь на трость, засеменила через площадь, залитую светом фонарей.

«Мать решила подменить сына, – отметила про себя Татьяна, – те же воровские замашки, та же походка. Сынок – это её достойный ученик. Неужели она пойдёт „на дело“? Сынок остался в будке. Свет горит», – сомневалась она, решая, продолжать ли следить за сыном или последовать за матерью. Но Док побежал за старухой, разрешив её сомнения. «Где собака, там и „дело“», – сделала она вывод и осторожно двинулась за ними.

В полночь около завода не появлялось ни души, да и вообще, прохожих и гуляющих можно было встретить только в центре. Старуха быстро достигла тени деревьев и слилась с ними. Дальше она старалась не выходить на свет. Это было на руку и Татьяне. Тень прикрывала всех троих друг от друга.

Док бежал рядом покорно и понуро, словно действительно понимая, что люди, с которыми он связан, втягивают его в грязные дела, но собачья привязанность и страх не давали ему возможности выйти из повиновения, уйти, убежать, ослушаться. Хозяин приучил его побоями никогда не брать куска из чужих рук, приучил в девять часов быть дома, следовать рядом и среди множества вещей находить золотые. Но он не сумел сделать его сердце злобным, недоверчивым. И чем грубее хозяин обращался с ним, тем настойчивее пёс искал ласку и добро среди чужих людей.

Они остановились около того самого дома, где неделю назад Татьяна видела старуху болтающей с пенсионерками. Теперь стало ясно, откуда хозяин узнавал, какая именно квартира пустовала: его мать, присев поболтать с жильцами дома, осторожно выведывала у них, кто с семьёй уехал в отпуск, кто – в командировку, а кто отлучился в гости к родным.

Всё повторилось, как и в первый раз, только теперь вместо Лапина действовала его мать. Она помогла Доку влезть б форточку, а сама прислонилась к стене, опершись на трость и приняв вид согбенный, немощный и ещё более старческий. Одинокая старая женщина, мучимая бессонницей, мало у кого могла вызвать подозрения или привлечь чьё-нибудь внимание.

Пёс искал добычу долго, и старуха уже начала беспокойно переминаться с ноги на ногу. Но, наконец, он вспрыгнул на подоконник и высунул голову в форточку. Татьяна находилась довольно далеко от окна и не могла рассмотреть, что именно держал в зубах Док. И хотя сомневаться уже не приходилось в совершаемом преступлении, она решила подойти поближе, чтобы увидеть и передаваемые предметы, и самого Дока. Какой он во время «дела»? Может, она ошибается в своём друге, и в нём прячется такая же порочность, как и в хозяине?

Глубокое разочарование охватило её вдруг. Как льстила ей собачья любовь, как подняла она её в собственных глазах, сколько счастливых вечеров проведено вместе! Она знала его доброго, справедливого, гордого, ласкового, но Док, совершающий преступления, был ей незнаком.

Присев на корточки, «гусиным шагом» Татьяна продвигалась ближе и ближе к окну. За последнее время она научилась двигаться бесшумно, сливаться со стволами деревьев, растворяться в листве кустарника, прятаться за еле заметными неровностями земли. Она подкралась к окну настолько близко, что стали хорошо видны раздвинутые цветастые шторы, лицо старухи, настороженное, по-волчьи выжидающее.

В окне чёрной тенью метнулась собака. В то же время вверху, на третьем этаже зажёгся свет, кто-то вышел на балкон. Старуха сделала знак рукой, прижавшись к стене. Пёс замер в окне, опершись лапами об оконный переплёт. В зубах у него болтался круглый кулон на тоненькой цепочке. Татьяна отчётливо видела и кулон, и Дока, замершего в оконном проёме с немигающими, словно стеклянными глазами.

Но вот балконная дверь захлопнулась, свет наверху погас. Однако в этот вечер Лапиной не везло. Не успела она протянуть руку к зубам пса, как где-то зазвенела гитара, послышались молодые голоса. Лицо старухи перекосилось от ярости. Она торопливо открутила у трости рукоятку, сунула внутрь кулон, и снова палка превратилась в трость. Голоса приближались. Не желая дальше рисковать, Лапина бросила трость на землю и стала вытаскивать пса.

Только тут Татьяна поняла, что приблизилась на опасную дистанцию и слишком поспешно рванулась назад. Какая-то предательская ветка громко треснула у неё под ногой. Старуха развернулась с необычайной для неё проворностью, не успев вытащить Дока. Глаза их встретились – испуганные и злобные старухины, и Татьянины – вызывающие и в то же время ненавидящие. Татьяна поднялась во весь рост, видя, что скрываться бесполезно. Старуха сбросила пса на землю и метнулась, ломая кусты, к ней. Платок её зацепился за ветку дерева, она дёрнулась, платок слетел с головы. И тут Татьяна увидела перед собой кровожадные в своей дикой злобе глаза Лапина, коротко подстриженные волосы и леденящий блеск ножа, взметнувшегося в руке. Мать на глазах превратилась в сына. Не помня себя, Татьяна истошно закричала и рванулась в сторону. Тяжёлые шаги настигали её, и спина уже чувствовала прикосновение холодного лезвия, но вдруг хозяин тихо охнул, сзади послышалась какая-то возня. Татьяна оглянулась. На руке хозяина висел Док, вцепившись зубами и не обращая внимания на удары, сыпавшиеся ему на голову, бока, спину. Нож выпал из руки Лапина.

– Помогите! – отчаянно закричала Татьяна.

Хозяин, пытаясь освободиться от мёртвой хватки Дока, поднял его окровавленной рукой как можно выше и что было силы ударил о землю. Но и это не помогло разжать ему зубы.

Татьяна услышала, как глухо ударило тело пса. Всё внутри её перевернулось от ужаса и негодования. Забыв о минутном страхе, она бросилась на помощь своему другу. В это мгновенье в руке хозяина снова блеснул нож, поднятый с земли. Татьяна отпрянула назад. Но на этот раз удар предназначался не для неё. Длинное острое лезвие молнией сверкнуло в темноте и вонзилось в тело пса.

– Предатель! – прохрипел с ненавистью хозяин.

Но не успел он разогнуться, как на него насели двое молодых парней, успевших первыми примчаться на зов о помощи. Завязалась борьба. Показать своё мастерство в ближнем бою Лапину не удалось. Минуту спустя подоспели ещё трое молодых ребят. Хозяина скрутили.

– Это мужик или баба, я что-то не пойму? – насмешливо спросил один из парней, оглядывая пойманного.

– Мужик, – уверенно ответил другой, заправляя выбившуюся во время драки рубаху в брюки. – Непонятно только, для чего это он женщиной нарядился? Морду набить ему или в милицию оттащить? – обратился он к Татьяне.

– В милицию. Он убил моего друга, – тихо вымолвила она, и на лицо её легла тень безысходной скорби.

– А вы как же?

– Я приду потом, – ответила она срывающимся голосом и опустилась на колени перед Доком.

Больше объяснений не потребовалось. Парни, стараясь не мешать, оставили её одну рядом с распростёртым на земле телом пса.

Татьяна осторожно погладила его по голове, как гладила раньше.

Нет, он был ещё жив. Даже сквозь агонию смерти он продолжал чувствовать добрую и ласковую руку, прикасающуюся к нему.

Док открыл глаза, посмотрел на Татьяну и лизнул ей руку. Он благодарил её за всё доброе, человеческое, что сумела она ему дать, благодарил скупо, по-собачьи. Но эта благодарность была дороже любого золота, любых ценностей, условно возведённых людьми в высший ранг. Затем глаза его закрылись и на этот раз навсегда.

Слёзы текли по щекам Татьяны. Она сидела на земле перед ним и продолжала гладить его остывающее тело, словно надеясь, что он сумеет пересилить смерть, как сумел пересилить несправедливость. Любовь к добру в нём была сильнее зла, навязанного ему чужой волей, и в решающий момент он, не колеблясь ни секунды, вцепился в это зло зубами, чтобы навсегда покончить с ним в своей жизни.