Знакомое лицо

Стрелкова Ирина Ивановна

В книгу входят повести «Похищение из провинциального музея», «Знакомое лицо», «Опять Киселев!» и «Одна лошадиная сила», действие которых происходит в наши дни в старинном русском городке и объединено одними и теми же главными героями: лейтенантом милиции и его добровольным помощником, школьным товарищем. Много драматических событий связано с подростками; писательница показывает, как важны знание их психологии, чуткость, тонкость в развязывании сложных узлов, как велика роль милиции в профилактической работе с молодежью.

 

I

Володя мог беспрепятственно ходить по городу, стоять в очередях наравне с домохозяйками, прогуливаться по пятачку, посиживать на скамейке в городском саду. Его не преследовала восторженная толпа поклонников, ему не досаждали расспросами: «Как вам удалось раскрыть преступление века?» Город ничего не знал. Ни-че-го… Володя свято исполнил обещание, данное вдове художника.

Любой детектив имеет право в финале закурить трубку и поведать потрясенным слушателям, как ему удалось распутать хитросплетения преступника. А Володя? Он блестяще — да, блестяще, к чему скромничать! — провел первое в жизни расследование, и что же? В финале на шоссе у въезда в Путятин ему пришлось уговаривать Н. П. Фомина: «Картина нашлась, и ладно. Что тебе еще нужно?» Фома внял мольбам и сказал, что не будет возбуждать дела. В конце концов, следователь тут ничего не терял. Это Володе досталось гордо нести свою безвестность. Рыжий Саша по-родственному не задавал лишних вопросов. Он взял у Володи картину, принес в музей и стал просить у Ольги Порфирьевны прощения за то, что снял картину со стены без спросу. «Но ведь всего лишь на денек! — заикался красный от стыда, совершенно не умеющий врать Саша. — Я не думал, что в музее перепугаются». Ольга Порфирьевна удовольствовалась на радостях такой грубейшей версией.

Проводив Таньку и Сашу в Москву, Володя засел за монографию о Пушкове. Вот в чем его призвание. «Я исследователь, литератор, а не какой-то детектив…» Но работа шла из рук вон скверно. Когда Танька была рядом, она то и дело приставала с глупейшими вопросами. Володя возмущался, вскакивал из-за стола, принимался воспитывать сестрицу, а тем временем мысль — важнейшая, может быть, даже гениальная! — напрочь вылетала из головы. Однако при Таньке, несмотря на все помехи, его посещало творческое вдохновение. А теперь… «Увы, излишне благоприятные бытовые условия не на пользу творчеству, — уныло говорил себе Володя. — Человеку необходимы тернии и преграды. Преодолевая их, обретаешь необыкновенный прилив энергии».

Танька в Строгановку не поступила. Она даже не осмелилась отнести туда свои работы. По совету рыжего Саши Танька подала на художественный факультет текстильного института. Володе принесли телеграмму: «Принята на ура воск». Володя вздохнул с облегчением. Даже если не «на ура», Таньке теперь не угрожает судьба вольной художницы. После института получит назначение на какую-нибудь фабрику, а то и вернется в Путятин… В одно прекрасное утро Володя изорвал в клочки неудачную страницу. Надо на время прервать работу над монографией, заняться чем-нибудь другим. Он поднялся в кабинет Ольги Порфирьевны и с порога заявил, что намерен составить научно обоснованный маршрут экскурсии по монастырю.

— Там семнадцатый век! Там вся история возвышения и падения патриарха Никона! — Володя энергично рубил воздух правой рукой. — Мне стыдно, что я не занялся монастырем еще год… нет, два года назад! Ведь все материалы по истории Путятинской обители… — Володя подошел к одному из книжных шкафов, распахнул дверцу, — вот они, на этих полках! Кубрина весьма интересовал патриарх Никон…

В понедельник, нерабочий для музея день, Володя решил с утра пораньше приступить к осмотру монастыря. У самого Володиного дома начиналась тропинка, петляющая вверх по холму к пролому в монастырской стене. Мальчишкой Володя взлетал по тропинке в один дух. Посадские ребята облюбовали монастырское подворье для игры в двенадцать палочек. Колька Фомин жил тогда в бывшей монастырской гостинице. А в одной из келий жила Володина и Колькина одноклассница Валька Семенова, ничем не примечательное существо. И еще обитал там Алька Петухов, гроза всех посадских.

Поразмыслив, Володя пришел к выводу, что сегодня ему противопоказан кратчайший и простейший путь на монастырское подворье. Только через главные ворота, историческим путем богомольцев, словно бы смешавшись с ними, в жалком рубище и с посохом в руке!

Узкими проулками меж глухих садовых заборов Володя выбрался на улицу Лассаля, главную магистраль Посада. Недавно ее укатали асфальтом. Булыжник XVII века остался лишь на крутом подъеме к воротам монастыря, над которыми висела облупленная табличка: «Улица Лассаля, дом № 122». Чуть выше смущающей душу таблички торчали из кирпичной кладки концы железных балок, вделанных в, стену для большей прочности, потому что над входом в монастырь возвышалась надвратная церковь Архангела Михаила.

Пройдя сводами, Володя очутился во дворе, выложенном плитами песчаника, с каменным корытом посередке — тут в старину был не святой источник, а обыкновенный монастырский водопровод. Володя уселся на край корыта, вырубленного из цельного камня, и огляделся вокруг.

На веревках реяло белье, у дверей монастырской гостиницы стояли детские коляски, красная и синяя, возле паперти собора — оранжевый мотоцикл. По плитам песчаника расхаживали меченные лиловыми чернилами куры, в монастырском саду Володя узрел привязанную к колышку козу.

Вся эта современность мешала ему сосредоточиться. Володя закрыл глаза. Когда он их вновь открыл, он уже не видел ни белья, ни колясок, ни кур, ни козы. Только постройки XVII века. Мощнейшие стены. Башни, крытые медным листом. Но боже, как его разочаровала эта всероссийски чтимая путятинская мужская обитель! Какая казенная, стандартная архитектура! За спиной строителя, несомненно, стоял сам патриарх Никон. Благодаря его ценным указаниям в Путятине не сложился единый ансамбль.

— Разноголосица, эклектика, — бормотал Володя. — Памятник вмешательству начальства в творческий процесс.

В общем, к огорчению Володи, Путятинскому монастырю не повезло с самого основания и не везло потом. Он славился богатством, купцы жертвовали оклады на иконы из золота и серебра, но сами иконы с художественной точки зрения считались у знатоков явной посредственностью. Вся утварь тоже малохудожественная, ее можно было ценить только по весу. Впрочем, ничто из монастырских драгоценностей не сохранилось. Они были конфискованы после революции. Однако в Путятине ходили слухи, будто монахи до прихода комиссии по конфискации успели многое припрятать или растащить.

«На чем же строить экскурсию?.. А что, если на истории раскола, связанной с именем Никона?»

Володя представил себе, как он ведет экскурсию к воротам монастыря по булыжной мостовой XVII века и рассказывает про патриарха Никона и протопопа Аввакума.

А дальше — на монастырском дворе — он расскажет, какую страшную силу отрицания противопоставил русский раскол царю-реформатору Петру Великому. И совсем наоборот, при Екатерине II раскольники, получив гражданские права, способствуют развитию отечественной промышленности. Купцы из раскольников основали фабрики и по Москве, и в Ярославской, Владимирской губерниях. Взять ту же Путятинскую мануфактуру — чертовски интересный материал!.. Но согласится ли Ольга Порфирьевна утвердить такую тему для экскурсий?..

— Руки вверх! — рявкнул вдруг кто-то за спиной.

Володя вскочил. Что за дурацкие шутки? Перед ним был не кто иной, как лейтенант милиции Н. П. Фомин.

— Здорово напугал? — спросил Фомин, улыбаясь.

Он был одет более чем странно. Штаны с заплатами на коленях, линялая ковбойка, капроновая шляпа с изломанными полями. В руках — зачехленные удочки и ржавая банка с червями.

— У тебя вид переодетого сыщика, — сдержанно сообщил Володя.

После истории с «Девушкой в турецкой шали» бывшие одноклассники при встречах кивали друг другу, но не заговаривали.

Однако сегодня Фомин держался как ни в чем не бывало.

— Неужели похож? — спросил Фомин нарочито невинным голосом. — Это батины штаны и дедова шляпа. По семейным поверьям, приносят рыбацкую удачу. У меня сегодня отгул. Иду на заветное дедово местечко. А ты какими судьбами? Строишь планы реставрации монастыря?

— Размышляю. — Володя еще не решил, как держаться с Фомой.

— Над чем, если не секрет?

— Над судьбой русского раскола! — Володя смягчился.

Ему сейчас был очень кстати такой слушатель, как Фома. Типичный средний экскурсант, имеющий неглубокие, но более или менее систематизированные знания по истории.

— Понимаешь ли, — продолжал Володя, воодушевляясь, — раскол чрезвычайно разнороден…

— Извини! — бесцеремонно перебил Фомин. — Что-то я сегодня не настроен слушать лекцию. Да и клёв боюсь пропустить. Расскажешь как-нибудь в другой раз… — И добавил озабоченно: — Мне еще надо забежать к одному старику, передать привет от моего деда…

Фомин повернулся к Володе спиной и пошагал. Как всегда, самоуверенный, непробиваемый Фома. Что ему весь многосложный русский раскол? Как говорит Лабрюйер, невежество — состояние привольное и не требующее от человека никакого труда, поэтому невежды исчисляются тысячами.

Но куда это направляется Фома? К зданию келий?

— Постой! — вскричал Володя, молниеносно забыв свою обиду.

Фомин оглянулся:

— После, после!.. В другой раз!

Но все-таки остановился, подождал Володю.

— Фома! Удобно будет, если я пойду с тобой?

— Зачем тебе? — Фомин устремил на Володю профессиональный проницательный взгляд.

— Мне очень нужно побывать в кельях, посмотреть, как жили монахи.

— Да там от прежних времен ничего не осталось. Ты что, забыл? Обыкновенные коммунальные квартиры. Мы же с тобой когда-то тут все излазили.

— Но были тогда ленивы и нелюбопытны! — парировал Володя. — А в одном старинном описании монастыря упомянуто какое-то загадочное воздушное отопление.

— Врут! — уверенно заявил Фомин. — Были обыкновенные печи, жрали уйму дров.

— У вас-то, я помню, была печь. Но вы жили в бывшей гостинице. А в кельях будто бы топки были только на первом этаже и оттуда каким-то образом теплый воздух подавался наверх.

— По трубам, что ли?

— В описании не сказано.

— Ты не очень-то доверяй поповским книжкам, — веско посоветовал Фомин. — Сейчас мы их данные проверим и разоблачим.

Длинное здание келий делилось на два крыла церковкой с очень тонкой, очень высокой колокольней. Фомин повел Володю в правое крыло здания. Над крыльцом угрожающе навис ветхий козырек с остатками железных кружев. За распахнутой настежь дверью открывалась узкая лестница на второй этаж. Фомин оставил на крыльце банку с червями, а удочками рисковать не стал, прихватил с собой.

— На первом этаже Петуховы живут и Семеновы. — Фомин показал на обитые мешковиной двери по обеим сторонам небольшой каменной площадки. — Помнишь Вальку Семенову? Она теперь в школе физику преподает. Получила квартиру в новом доме, а мать отказалась переезжать. У нее тут живность, коза, а в новом доме негде держать. — Фомин вел Володю вверх по узкой, крутой, плохо освещенной лестнице. — У стариков свои привычки. Мой дед, когда переехали, и то ворчал: хороша квартира, да выноса нет. То есть ни подвала, ни сарайчика. Тут, в монастыре, насчет выноса — будь здоров! Хватило бы на целый микрорайон. Если интересуешься, можем потом пройтись по здешним подземельям.

На площадку второго этажа тоже выходили две двери, обитые уже не мешковиной, а дерматином. Возле дверей — электрические звонки. Под потолком в круглом оконце бесшумно крутится вентилятор, к нему ведет провод из квартиры номер 11.

— Анкудинов. Ты увидишь, он с фокусами, — сказал Фомин, нажимая звонок в 11-ю квартиру. За дверью грянула африканская барабанная дробь. — Изобретатель, одним словом. — Фомин поколебался и выжал еще порцию бешеных тамтамов.

Дверь отворилась, выглянул мальчишка в очках, испуганно отпрянул.

— Вам кого?

— Анисим Григорьевич дома? — спросил Фомин.

— А вам он зачем?

Володя мог бы поклясться, что очкарика не обманул рыбацкий маскарад. Мальчишка узнал Фомина, работника милиции. Узнал и потому так напугался. Мальчики-очкарики всегда имеют вид круглых отличников, разрядников-шахматистов, но на самом деле это может быть обманчивым впечатлением.

— Так дома он или нет? — спросил Фомин построже.

— Женя! — послышался из глубины квартиры стариковский голос. — Кто пришел?

— К тебе! — взвизгнул очкарик. — Иди скорей! — Мальчишке явно было страшно стоять тут одному.

— Пускай войдут! Я сейчас!

Фомин и Володя вошли в квадратную сводчатую комнату.

— В кельях всюду одинаково, — принялся разъяснять Фомин. — Стандартная планировка. Это помещение служит прихожей. Из каждой прихожей три двери ведут в три кельи. Дед рассказывал, что полы были прежде каменные. На семью давали по келье. В прихожих устроили общие кухни. Наша семья сначала жила в келье. Потом деду дали две комнаты в гостинице.

Старик все не показывался. Мальчишка, навострив уши, слушал объяснения Фомина.

— Теперь здесь и газ появился. — Фомин указал на плиту в углу. — Баллоны ставят снаружи. Насчет прочих удобств ты, конечно, помнишь, здесь не очень…

Володя вертел головой, разглядывая прихожую. Капитально строились монахи, не то что сейчас. В панельных домах каждый чих слышен сквозь стены и потолки, а здесь даже внутренние стены толщиной в метр — видать по дверным проемам. А двери-то, двери… Цельный дуб! Одна из дверей цельного дуба отворилась, вышел сухонький старичок в железных очках.

— Извините, дело стариковское, вздремнул.

— Вы нас извините, дядя Анисим! — возразил Фомин.

Услышав его голос, старик склонил голову набок:

— Коляня?

— Я! — подтвердил Фомин.

— Теперь и в очках плохо вижу, — пожаловался старик, — только по голосу признал. Фоминский голос у тебя — как не признать. — И забеспокоился. — Тебя Ваня послал? Случилось что?

— Все живы-здоровы! — успокоил Анкудинова Фомин. — Я рыбачить шел. Помните дедово место под ивой? Туда шел. Да вот встретился товарищ из музея, интересуется, как тут монахи жили…

— В каком смысле интересуется?

— В смысле быта. Уютно ли жилось монаху в келье. Товарищу неловко врываться к незнакомым людям, вот я и привел его к вам.

Старик слушал и одобрительно кивал головой:

— Чего ж не показать! С моей кельи и начнем.

Фомин и Володя вошли в квадратную сводчатую комнатушку. Кирпичные, неровно оштукатуренные стены чисто выбелены. Оконце похоже на бойницу в толстенной крепостной стене. Под ним — письменный стол, справа у стены — железная кровать, слева — черный от старости книжный шкаф.

— Откуда здесь столько света? — изумился Володя. — Да еще при такой тяжести сводов над головой!

— Своды, говорите, давят? — Анкудинова чрезвычайно обрадовали Володины рассуждения. — А вы приглядитесь! Не в них ли секрет хорошего освещения? Обратите внимание — оконце расширяется внутрь. Свет вливается с улицы и плавно расходится вширь по полукружьям сводов. В комнате с прямыми стенами и плоским потолком при любом размере окна остаются темные углы, а тут углов нет.

Только в самой келье могли родиться столь своеобычные разъяснения. Володя возмечтал запереться под сводами на месяц и потрудиться с пером в руках, не разгибая спины. Мыслить надо на просторе, а писать — вот в такой тесной келье, уплотняя каждую фразу.

Оглянувшись, он увидел, что Женя Анкудинов стоит в дверях, доставая макушкой притолоку. Очкарик уже не выглядел напуганным. Какая-то опасность, значит, миновала.

Женя Анкудинов постоял еще немного и ушел. Старик водил Фомина и Володю из кельи в келью и с жаром разъяснял, как было устроено монастырское отопление, служившее и вентиляцией. При кладке стен строители оставляли внутри пустоту. Топки были в кельях первого этажа, где жили монахи попроще. На второй этаж, где жили ученые монахи, тепло поднималось по ходам, оставленным в стенах. Ходы служили не только для обогрева и очищения воздуха. Благодаря им все кельи прослушивались насквозь. Даже шепот можно было разобрать, даже слабый шелест бумаги. Монастырская жизнь была насквозь пронизана шпионством.

— Штучки Никона! — сказал Володя. — Патриарх, несомненно, боялся измены.

Анкудинов утвердительно закивал.

— Монахи терпели. Им куда деваться, кому жаловаться? А нам ихний телефон ни к чему. Ткачи, как перебрались сюда, сразу стали затыкать слуховые отверстия. Да и с топливом тогда было трудновато, поставили в кельях «буржуйки», вывели в окна железные трубы. Потом настоящие печи появились. Старую систему теперь вряд ли восстановишь, да и незачем. То же и с водопроводом, — продолжал старик, наслаждаясь вниманием слушателей. — При монахах воду из реки качали по подземным трубам в колодец посреди двора. В случае вражеской осады монастырь бы без воды не остался. Когда монастырь упразднили, монахи вредительски разрушили всю систему. Нам пришлось возить воду с реки в бочках, пока горкомхоз не раскошелился на новый водопровод. А старинные трубы в земле лежали-полеживали. Чистый свинец. В войну их выкопали — и на переплавку, на пули… — Старик остановился перед последней дверью и постучал.

— Нельзя! — отозвался изнутри внук. — Я заряжаю!

— Там у нас с Женей фотолаборатория и мастерская, — похвастался старик. — Верстачок, токарный станочек… Все сами, своими руками…

— И пчел по-прежнему держите? — полюбопытствовал Фомин.

— И пчелки есть, пять ульев. Без меду не сидим. У нас чистый, натуральный…

Получилось, что они сами напросились на угощение. За чаем с медом семи сортов дед Анкудинов и Фомин перебрали всех, кто еще жил в монастыре. В их оживленном разговоре Володя участия не принимал. Его удивляло, что Фомин забыл о рыбалке, сидит и слушает кухонные сплетни про своих бывших соседей. И Анкудинов тоже хорош! Ну ладно рассказывал он Фоме про Петуховых, про то, что Алька вернулся из заключения, а Колька с Юркой еще сидят… Но как не стыдно старику болтать про дочку соседей Каразеевых! Почему она школу бросила, кто ее провожает по вечерам, — все старик выложил Фоме. Потом принялся стучать внуку в фотолабораторию, требовать фотографию Каразеевой. «Превосходный снимок. Ты, Коляня, сам убедишься». Очкарик долго упрямился, но старик продолжал стучать, и наконец из-под дубовой двери скользнула цветная глянцевая фотография.

Фомин глянул мельком и протянул снимок Володе. Смуглая черноволосая девушка в простеньком домашнем платье стояла на паперти Успенского собора. Очевидно, она не хотела фотографироваться: сердито махнула рукой как раз в тот момент, когда щелкнул затвор фотоаппарата.

Чем больше всматривался Володя в довольно удачный для любительского снимок, тем яснее становилось ему, какой он осел и простофиля. Но не он один. На удочку Фомы попался и Анкудинов. Старик вовсе не сплетник, а доверчивый добряк. Во всем виноват Фома: он бессовестно выуживает у старика нужные сведения. Кто-то из живущих в монастыре интересует Фому, но для маскировки он расспрашивает про всех. А ведь прикидывался перед Володей таким милым простаком! Я, мол, давно не был на рыбалке. Володю возмутил бессовестный обман. И неприятно чувствовать себя дураком, которого обвели вокруг пальца, использовали как прикрытие.

Анкудинов, ничего не подозревая, на прощанье вручил Фомину баночку липового меда.

— Не стыдно? — весь кипя от злости, спросил Володя, когда они вышли на крыльцо. — Не стыдно тебе, черная душа, брать мед из рук доверчивого старика?

Фомин несколько смутился:

— Стыдно. Даже очень. Но пришлось. Не к кому обратиться, кроме него. Если хочешь знать, я своему деду честно сказал, куда иду и зачем. Имею его разрешение.

Некоторое время шли молча. Потом Фомин спросил:

— В подземелья хочешь заглянуть?

— Я тебе нужен опять для прикрытия?

Фомин засмеялся:

— Нет, только для компании. Там темно и жутковато.

В подземелья вел пологий каменный спуск, туда когда-то заезжали на телегах. С детства Володя помнил ближнюю небольшую часть монастырских хранилищ. Теперь они с Фоминым прошли через все каменные коридоры и отсеки. Здесь действительно можно было держать запас продовольствия на год вражеской осады. Путятинский мужской монастырь, как и все русские монастыри, имел оборонное значение. Но ему посчастливилось не испытать ни одного нападения.

«Впрочем, — подумал Володя, — с исторической точки зрения это приходится считать недостатком Путятинского монастыря: подвергнись он хоть раз вражеской осаде, было бы больше оснований хлопотать о реставрации, о создании в монастыре филиала городского музея».

Ничего интересного ни Володя, ни Фомин, за которым он незаметно наблюдал, в подземельях не обнаружили. Сырость, паутина, выброшенный за ненадобностью скарб.

— Ну и как? Доволен осмотром? — не без иронии спросил Володя, когда они выбрались наружу, на солнышко.

— Вполне, — благодушно отозвался Фомин.

— На самом деле пойдешь ловить рыбу?

— А почему же нет? Кстати, у меня две удочки. Приглашаю составить компанию.

— Вопросы задавать будешь?

— Ни в коем случае! Пойдем, а? Посидим в лодке, помолчим. Милое дело рыбалка — покой, тишина…

Фомин уговаривал слишком настойчиво. Володя заподозрил обратное. «Фома хочет меня спровадить. Использовал в своих целях и теперь намерен отделаться. Назло ему пойду!»

Фомин повел Володю через задичалый монастырский сад. Отсюда можно было спуститься к реке в нескольких местах. Через небольшие воротца, некогда запиравшиеся на бронированный щит, через угловую башню и через лаз, который мало-помалу образовался на месте небольшого отверстия, устроенного древними строителями, очевидно, для стока талой и дождевой воды. Фома направился к лазу и пропустил вперед Володю. Пришлось становиться на карачки и нырять в лаз. Следом за Володей этот путь проделал Фомин.

Отсюда город был совершенно не виден. Внизу река делала крутую петлю, надежно охватывая подножие холма. Сама природа назначила стоять тут, за естественной преградой, белокаменным крепостным стенам. Берег реки со стороны монастыря лет триста назад был обсажен тонкими прутиками. Теперь там склонились над водой могучие старые ивы. Под самой старой могучей и, быть может, самой мудрой ивой покачивалась щегольская лодочка.

— Твоя?

— У Витьки еле выпросил.

Витька был старший брат Фомина, работавший начальником ткацкого цеха, заядлый рыболов-любитель.

«Возможно, и удочки Витькины, — подумал Володя, соединяя легкие трубки из какого-то коричневого синтетического материала. — Отличные удочки и наверняка дорогие». Володя устроился на носу лодки Фомин оттолкнулся от мягкого травянистого берега и отгреб метров на десять. Якорем служил камень. Фомин осторожно, без плеска спустил камень на дно.

— Сейчас и у самого берега могут брать, и на глубине. — Фомин насадил червя, поплевал и забросил поплавок к берегу, в светлое местечко среди зарослей камыша.

Володя нарочно передвинул поплавок подальше от крючка и закинул удочку с противоположной стороны, на глубину. Теперь он и Фомин сидели спиной друг к другу.

— Есть! — Фомин подсек и вытащил окунишку, умещающегося поперек ладони. Бережно, чтобы не порвать губу, снял окунишку с крючка и бросил в камыши. — Иди, пришли своего старшего брата! — Сыскал в банке червя подлинней, насадил и старательно поплевал. — Слушай, Киселев, ты вообще-то не трепач. Тебе можно сказать. — Он привстал, напружил удилище и послал червя точнехонько на прежнее место меж камышинок. — К тому же и нет никакого секрета…

Фомин сделал паузу, но Володя безучастно помалкивал. Фомин достал пачку сигарет, перебросил Володе.

— Ах да, ты не куришь! — спохватился он. — Давай сигареты обратно. Так вот, могу поделиться, почему расспрашивал Анкудинова. Веду сейчас абсолютно пустяковое, скучнейшее дело. Это тебе не похищение из музея. Никаких тайн, никакой психологии, никаких экскурсов в историю. Просто-напросто из нашего клуба украдены четыре фотоаппарата. Новенькие, только что купленные. Рассказать?

— Валяй, — равнодушно согласился Володя, не сводя глаз с задрожавшего поплавка.

Какая-то мелкая кража в клубе его совершенно не интересовала. Володя горел одним лишь желанием — наловить больше, чем Фома!

 

II

Клуб Путятинской фабрики был построен в конце двадцатых годов по проекту архитектора-модерниста. Согласно смелому замыслу, здание имело форму веретена, поставленного торчком. Веретено пронизывали насквозь витки стальной винтовой лестницы. Первого этажа не было — голое пространство и посредине виток лестницы. Поднявшись по ней, посетитель попадал на второй этаж, разделенный пополам. В одной половине предположительно могли устраиваться массовые праздники, а в другой помещался зрительный зал, куда можно было попасть по двум закругляющимся коридорам, охватывающим зал с обеих сторон. Подъем на третий и на четвертый этажи был тоже по винтовой центральной лестнице.

Сначала все восторгались оригинальностью и смелостью замысла, особенно тем, как революционно использована форма веретена. «А что вы скажете про стальные витки лестницы?» — «Гениально!»

Однако вскоре выяснилось, что клуб несколько неудобен. Люди жаловались, что от кругов и витков у них темнеет в глазах. Поэтому вскоре к веретену пристроили нормальный первый этаж и нормальные лестницы через все этажи. Зал для массовок нарезали на клетушки. Фасад украсили шестью колоннами, на фронтоне поставили фигуру работницы с веретеном в руке.

Таким клуб был, когда Володя занимался в изокружке, таким остается по нынешнее время. Люди постарше ходят сюда только на Май, на Восьмое марта, на Октябрьскую и на годовщину знаменитой Путятинской стачки. Все прочие дни в клубе собирается молодежь. Не только с фабрики, но и со всего Путятина, а также из ближних деревень. Тут работают разные кружки; особенно славится хореографический. Ансамбль песни и пляски путятинского клуба занимает призовые места на областных смотрах. Иногда он выступает и в клубном зале. Но обычно тут по вечерам — из коммерческих соображений — показывают кино. Директор клуба Анфиса Петровна каким-то образом умудряется получать новые фильмы на неделю раньше, чем городской кинотеатр «Салют».

Тротуар перед клубом, а также эта сторона улицы — на двести метров в сторону вокзала и на сто пятьдесят в сторону фабрики — составляют городской пятачок. Вечерами тут народу — не протолкнешься. Такие пятачки — непременная принадлежность российских небольших городов.

В тот вечер на пятачке у клуба было особенно людно — шла кинокомедия с участием Евгения Леонова. Подъехала грузовая машина, из кабины выбрался с тяжелым чемоданом руководитель фотокружка Валерий Яковлевич Шарохин.

Кто-то из стоявших у двери громко спросил:

«Валерий Яковлевич! Привезли?»

Как удалось установить Фомину, вопрос Шарохину задал активист фотокружка, работник горкомхоза, без пяти минут пенсионер.

«Привез, привез. Завтра увидишь!» — ответил Шарохин и понес чемодан в клуб.

В этом чемодане и лежали четыре фотоаппарата. На другой день утром Шарохин обнаружил, что их украли.

Выслушав Фомина, Володя небрежно заметил:

— Да уж действительно дело не из крупных. Фотоаппараты сейчас стоят недорого. Каких-нибудь там двадцать рублей.

— Ошибаешься! — возразил Фомин. — Бывают даже дешевле, за пятнадцать, но учти на будущее — бывают и за семьсот.

— Ну, а какие были у Шарохина?

— «Зенит» ТТЛ с объективом «Гелиос». Цена двести сорок рублей. За штуку…

— Шарохин, конечно, шутит? — Володя не раз был свидетелем скандалов руководителя фотокружка с Ольгой Порфирьевной. Шарохин приносил заказанные музеем снимки, Ольга Порфирьевна придирчиво проверяла представленный им счет, уличала в обмане, и начинался бой за каждую копейку.

— Нет, Шарохин скис! — Фомин усмехнулся. — Шумит Анфиса Петровна. На Шарохина. И на меня раскричалась. Вынь да положь четыре коробки с фотоаппаратами. Собаку требовала для розыска. А что там делать собаке, если спозаранку уборщицы надраили полы мастикой!

— Мастикой? — Володя насторожился. — Занятное совпадение. Учти, Фома, натирка полов обычно производится по графику. Шарохин о ней заранее знал.

Этот дельный совет Фомин, к сожалению, пропустил мимо ушей. Ему сейчас было не до фотоаппаратов. Среди рыбной мелочи на светлом мелководье началась паника. Там появился кто-то крупный. Так и есть. Матерый окунище распугал окунят и с налета хапнул червя. Даже подсекать не надо — заглотал до желудка. Фомин выволок окуня в лодку, подлил на дно водички и пустил красноперого плавать. Тот заплескался со страшной силой, но Володя из самолюбия даже не оглянулся на удачливого рыболова. Фомин закинул удочку и не спеша продолжал рассказывать подробности доставшегося ему скучнейшего дела.

Шарохин взял для поездки в Москву огромный чемодан — из тех, в которые клубный ансамбль укладывает костюмы, отправляясь на гастроли по району или на смотр. В чемодан Шарохин натолкал запас химикалиев, пленки и фотобумаги, а сверху бережно поместил четыре коробки с фотоаппаратами. Замков на чемодане нет, он закрывается на две самодельные петли, устроенные довольно хитроумно, не сразу сообразишь, как их отпереть. Московский поезд приходит в Путятин вечером. На платформе Шарохину встретился знакомый шофер — заехал на вокзал купить пива в вагоне-ресторане. Шофер довез Шарохина до клуба. С громоздким чемоданом в автобус не влезешь.

Сойдя с машины и ответив на вопрос фотолюбителя, Шарохин понес чемодан в клуб. Как раз в эту минуту раздался звонок, зрителей стали пускать в зал.

Из-за нехватки помещений фотокружок загнали в бывший туалет, находящийся в конце правого полукруглого коридора, на втором этаже. В начале коридора расположен кабинет директора клуба. Анфиса Петровна, по ее собственному выражению, всечасно держит руку на пульсе клубной жизни. Если директор у себя в кабинете, дверь непременно распахнута настежь. Так было и на этот раз. Директор сидела за письменным столом и разговаривала по телефону. Увидев проходящего Шарохина, она прикрыла ладонью трубку и крикнула:

— Отнеси чемодан и заходи! Ты мне нужен! — и продолжила разговор по телефону.

Шарохин отнес чемодан в фотолабораторию, снял плащ и сразу же пошел к директору. Препирания с Анфисой Петровной из-за предстоящей фотовыставки заняли минут десять. Все это время фотолаборатория оставалась незапертой. Затем Шарохин вернулся туда, взял свой плащ, запер дверь и отправился домой. Он хорошо помнит, что чемодан стоял там же, где он его оставил. На другой день Шарохин увидел чемодан на прежнем месте. Поднял его на стол, отстегнул петли, откинул крышку и обмер: коробок с фотоаппаратами не было. Шарохин оставил все, как есть, и побежал звонить в милицию.

Фомин, приехав в клуб, обнаружил, что замок на двери фотолаборатории липовый, отпирается любым ключом. Вор мог открыть дверь и украсть фотоаппараты когда угодно. Конечно, не исключена возможность, что дорогую покупку выкрали, пока Шарохин находился у директора, а дверь бывшего туалета оставалась незапертой. Анфиса Петровна уверяла Фомина, что именно так все и было и что Шарохин проявил возмутительную халатность. Однако не исключаются другие варианты, в том числе кража в поезде, поскольку чемодан не запирается, а Шарохин, по его показаниям, отлучался из купе.

Выслушав предположения Фомина, Володя иронически улыбнулся:

— Надеюсь, что и его самого ты оставляешь на подозрении. Шарохин мог загнать фотоаппараты в Москве, а по приезде инсценировал кражу. Тебе не кажется странным, что никто в Путятине не видел коробок с фотоаппаратами? У тебя, Фома, кажется, есть опыт по расследованию подобных дел… — Володя намекал на недавнюю заметку «Будни милиции» в городской газете. В ней сообщалось о потрясающей проницательности лейтенанта Н. П. Фомина.

В Нелюшке глухой ночью сгорел дотла магазин сельпо. Н. П. Фомин, осмотрев пепелище, уличил продавщицу в поджоге. Она тут же призналась, что совершила растрату, потому и подожгла.

— Шарохин вообще-то темная личность. — Фомин сменил червя и закинул поплавок на прежнее место. — Превратил фотолабораторию в частную лавочку. К примеру, для вашего музея печатал репродукции, получал по договору… А где брал фотобумагу, химикалии? Покупал на свои деньги? Дудки! Сам признался, что брал из кружковских. Но на кражу он вряд ли способен. Да и зачем ему лишать себя оборудования, необходимого для халтуры и левых заказов? — Фомин похмыкал, довольный собственной неотразимой логикой. — Кроме того, существует еще одно довольно странное обстоятельство. Судя по этому обстоятельству… Нет, не Шарохин, не он, не он, не он…

Фомин зачастил, как старая патефонная пластинка, когда игла безвыходно бежит по кругу. Володя оглянулся — что случилось?

— Не он, не он, — приговаривал Фомин, спешно перехватывая левой рукой выше по удилищу. — Она! — Удилище изогнулось, блеснула серебром рыба, повисла в воздухе, заизвивалась, пытаясь сорваться с крючка.

— Хватай! — дико заорал Володя. — Уйдет!

Фомин поймал рыбу растопыренной пятерней.

— Она, брат, она! Плотвичка! А я-то смотрю, кто там хитрит, водит…

Низменная зависть кольнула Володю: «А у меня, хоть лопни, не клюет!»

Вообще-то, если честно, у него никогда не клевало. Поэтому Володя не любил рыбалку. И зачем только ему понадобилось сегодня увязаться за Фомой!

— Такие вот пироги! — Удачливый Фомин забросил удочку и уселся поплотнее. — Ничего нет хуже мелких дел. Эти четыре коробки могут как в воду кануть. Выплывут, конечно, со временем. Протреплется кто-нибудь. На продаже попадется. Но…

— Ты упомянул какие-то особые обстоятельства, — напомнил Володя. — Конечно, если служебная тайна, можешь не говорить…

— Никакой тайны! Весь пятачок уже знает. Опять объявился «Синий дьявол».

— Кто-о-о? — Володя чуть не выронил удочку. — Какой дьявол?

— Синий. Ты что, никогда не слыхал про «Синего дьявола»? Ах да, ты же радио не увлекаешься.

— При чем тут радио?

— При том! «Синий дьявол» вчера опять вышел в эфир. «Всем, всем, всем… Я знаю, кто обокрал фотокружок». Три раза повторил. И, возможно, он не врет, а на самом деле знает, видел вора своими глазами. Весьма возможно… — Фомин положил удочку, достал сигареты, чиркнул зажигалкой. Володя самолюбиво безмолвствовал. — Ты что, все еще не понимаешь? — удивился Фомин. — А я-то считал, ты с полуслова схватываешь. Преклонялся перед твоей проницательностью. Ей-богу, даже завидовал. Мне бы такие дедуктивные способности!

Поиздевавшись над Володей, Фомин рассказал ему о том, как год назад в Путятине боролись со злостным радиохулиганством.

Это было очередное повальное увлечение. Подростки и парни постарше мастерили простейшие радиопередатчики и выходили в эфир на средних волнах, мешая служебным переговорам авиации, «скорой помощи», пожарных. «Ковбои» и «Пираты», а также «Сатурны» и «Юпитеры», «Тарантулы» и «Крокодилы» в основном занимались глупой болтовней или передавали музыку по заявкам слушателей. Случалось, что «Ковбой» диктовал «Сатурну» решение задачи по алгебре, заданной на дом. Какие-то умельцы часами переговаривались по техническим вопросам и консультировали новичков, как сделать то-то или то-то. Среди умельцев главенствовал «Тарантул». А королем эфира заделался некий «Черный пират» — как впоследствии установили, шестиклассник Васька Петухов, ни уха, ни рыла не смысливший в радиотехнике. «Черный пират» повадился петь под гитару блатные песни, а затем стал начинать передачи с ругани: «Тра-та-та, говорит „Черный пират“. И вот тогда-то в эфир вышел „Синий дьявол“. Он пригрозил „Черному пирату“: „Кончай хулиганить или — клянусь небом! — я передам для общего сведения твое имя, фамилию и адрес“. Эту угрозу „Синий дьявол“ повторил на другой вечер. Васька Петухов струсил и прекратил свои передачи. „Синий дьявол“ больше в эфир не выходил.

Комсомольцы из дружины по охране порядка несколько раз передавали на тех же средних волнах, что за радиохулиганство будут привлекать к уголовной ответственности, что суд может конфисковать всю радиоаппаратуру. Предупреждение не подействовало. Дружинники начали пеленговать радиохулиганов. Сидит какой-нибудь «Ковбой» у себя дома, развлекает музыкой приятеля на другом краю города, и вдруг стук в дверь. А потом суд. Всей улице делается известным, что «Ковбоя» по молодости пожалели, ограничились штрафом, но вместе с самодельным передатчиком конфискован и дорогой радиоприемник. Сразу же во всех домах уничтожают все подозрительные самоделки.

Радиохулиганство пошло на убыль так же стремительно, как и началось. Но дружинники практически уже знали поименно всех «Ковбоев» и «Юпитеров». Кроме «Синего дьявола». Ходил слух, что это какая-то девчонка, но искать и проверять никто не стал.

— Вот тебе пример, как важно в нашем деле не оставлять даже самую мелочь невыясненной! — назидательно закончил Фомин. — Если бы мы своевременно установили, кто такой «Синий дьявол», сейчас у нас в руках была бы верная ниточка.

Володя пренебрежительно фыркнул:

— Сомневаюсь! Мало ли кто сейчас мог назваться «Синим дьяволом»… Например, для того, чтобы поводить милицию за нос.

— Ну ты даешь!.. — Фомин усмехнулся. — Полчаса назад ты вообще ничегошеньки не знал о радиохулиганах, а теперь рассуждаешь с апломбом.

— Погоди, не перебивай! Значит, вот для чего ты зашел к Анкудиновым. Ты подозреваешь, что Женя и есть «Синий дьявол»? И что кражу совершил Васька Петухов? Погоди, погоди… Тут есть над чем поломать голову. Ты заметил, как Женя тебя испугался? И потом он явно не хотел пускать нас в фотолабораторию. Кстати, он наверняка ходит в кружок к Шарохину. А что, если…

— Сменил бы червя, — благодушно пробурчал Фомин. — Рыбы его давно обсосали, пока ты философствуешь.

— Проверим! — Володя эффектно взмахнул удочкой. На крючке бодро извивался целехонький червяк. — Вот видишь, Фома, тут все в порядке! — Володя развернулся слишком лихо. Крючок залетел в камыш и зацепился намертво. — В каждом расследовании возникают свои тонкости, — невозмутимо продолжал Володя, пытаясь высвободить крючок. — Могу ли я считать, что ты обратился ко мне за советом? Или даже за помощью?

— Я? К тебе? — Фомин вскочил, лодка угрожающе качнулась. — За советом?! Ты с ума спятил!.. Да ты что дергаешь! — заорал он. — Дергаешь зачем?

— Спокойно! — Володя с величайшим удовольствием применил любимое слово лейтенанта Н. П. Фомина. — Не волнуйся! — Володя положил удочку поперек лодки и обеими руками потянул за леску.

— Витькина удочка! Японская леска! Английский крючок! Витька мне голову оторвет! — Фомин торопливо тащил из воды камень, служивший якорем, и одновременно подгребал рукой.

Лодка медленно перемещалась к берегу. По бортам прошуршали стебли камыша, днище взбуровило ил. Володя перегнулся и высвободил крючок.

— Все в порядке. Прощай! — Он спрыгнул на берег.

Фомин сел на весла и яростно погреб к другому берегу.

 

III

Поднявшись наверх, Володя сел передохнуть у лаза. На обозримом участке реки он уже не обнаружил лодки.

«Хорошо, что Фома убрался, — сказал себе Володя. — Он мешал бы перенестись мысленно в семнадцатый век».

Из-за деревьев, склонившихся над рекой, выплыла стая гусей. Володя пересчитал — семь белогрудых. С высоты казалось, будто возвращаются из дальнего плавания величавые старинные ладьи.

Володя перевел взгляд за реку, в засиненную даль. Темной стеной стоял заповедный монастырский лес. К нему подступало клином ржаное жнивище, уставленное снопами. Ближе к реке расстилались монастырские заливные луга с изумрудной сочной травой…

И вот вышли из реки семь коров тучных. И после них вышли из реки семь коров других, худых видом и тощих плотью. И съели коровы худые видом и тощие плотью семь коров хороших видом и тучных… И проснулся фараон!..

Володя ожесточенно затряс головой.

Исчезли луга, исчезли коровы фараона.

На противоположном низком берегу стояло бесчисленное войско. Над зелено-сизыми шеломами распростерлось радужное сияние. Володя протер кулаками глаза. На противоположном берегу искусственный дождик поливал совхозную капусту. Володя вспомнил, что Путятинский совхоз славится высокими урожаями овощных культур. Современное высокомеханизированное предприятие! Ольга Порфирьевна, несомненно, обрадуется, что есть возможность завершить экскурсию по монастырю чем-то современным. Но удастся ли в обмен на современную капусту получить разрешение Ольги Порфирьевны на пересказ библейского сна фараона?

Володино воображение тут же нарисовало его разговор с директором музея.

Он. Ведь мы же преподаем в школе античную мифологию. Вам не кажется, что с точки зрения нравственности похождения Зевса более чем сомнительны? А учителя заставляют детей изучать, сколько жен было у Зевса и сколько незаконных детей…

Ольга Порфирьевна. Но мифы — часть великой исчезнувшей культуры.

Он. Ну и что? Зачем они нам сегодня?

ОльгаПорфирьевна (начинаявыходитьизсебя). Вы сами прекрасно знаете, зачем! Без знания мифов не разберешься в сюжетах классической живописи! Пушкина не поймешь!

Володя (обрадованный). Прекрасно! Однако в классической живописи есть и Христос, и божья матерь, и тайная вечеря… Современному культурному человеку необходимо знание легенд христианской религии. Взять хотя бы тех же семь коров тучных и семь коров худых. Речь идет о пророчестве, что страну ждут семь урожайных лет и семь неурожайных.

Ольга Порфирьевна. Когда вы наконец избавитесь от привычки умничать и щеголять эрудицией? Идите, Киселев, и подумайте над тем, что я вам сказала из самых добрых чувств.

Он (уходя). Всего трудней доказать очевидное.

На этом придуманный Володей разговор закончился. «Но самое смешное, — сказал себе Володя, — состоит в том, что я действительно заведу с ней такой дурацкий спор».

Вернувшись из мечтаний па грешную землю, он обнаружил, что сидит на краю мусорной кучи. Сюда, в лаз, выбрасывали всяческий хлам. Володю всегда возмущали стихийные урбанистические свалки по берегам рек, по склонам оврагов, у полевых дорог и на лесных просеках. Возмущали и удивляли. Что за фантастический подбор предметов! И кому занадобилось везти куда-то вдаль от жилья кузов битого кирпича, десяток искореженных унитазов, проржавелую ванну?

В свалке у монастырской стены его внимание привлек обломок железобетонной плиты. Какой богатырь и по какому обету принес этакую тяжесть сюда?

Остальные предметы оказались попроще. Неплохо сохранившаяся железная с завитушками кровать, возможно, XIX век, интерьер фабричной казармы. Затем ржавый остов велосипеда «Орленок», мечты Володиного детства. Громоздкий полированный ящик выпотрошенного телевизора. Пара мужских резиновых сапог… А это что? Целая груда банок из-под растворимого кофе! Банки совершенно новенькие. Володя мог поклясться, что таким кофе никогда не торговали в магазинах Путятина. Он встал, поднял одну из банок. Фирма «Нестле», поставлявшая свой товар в Россию еще до революции.

С отвращением Володя запустил банкой в сторону реки, туда, где прятался Фомин. Мало того что этот горе-следователь использовал сегодня Володю как прикрытие при сборе компрометирующих сведений о жильцах бывшего монастыря, из-за Фомы интеллигентный человек ни с того ни с сего начинает копаться в отбросах!

«Вот уж действительно, — сказал себе Володя, — с кем поведешься, от того и наберешься! А банки… Что банки? Их накопили где-то в кафе, в столовой, только и всего… Загадка четырех пропавших фотоаппаратов окажется такой же примитивной, — рассуждал Володя. — Их украли оболтусы, прогуливающиеся по вечерам на пятачке в широких брюках, украшенных понизу золочеными цепочками. Для Фомы прекрасный случай отличиться и еще раз попасть в заметку „Будни милиции“. Он подозревает в краже вернувшегося из колонии Петухова или его младшего брата Ваську, который год назад безобразничал на средних волнах под кличкой „Черный пират“. Фома мыслит предельно просто, по шаблону, — продолжал рассуждать Володя. — Год назад некий „Синий дьявол“ припугнул разоблачением „Черного пирата“, то есть Ваську Петухова. Васька перестал выходить в эфир с нецензурными словесами. Теперь тот же „Синий дьявол“ бросает в эфир, что ему известен вор, похитивший в клубе фотоаппараты. Фома делает отсюда вывод, что в краже замешан Васька Петухов. Он намерен через Ваську выйти на старшего брата. Фома явно проговорился о своих планах, отпуская окуня-малька: „Пришли старшего брата!“ Но тогда при чем тут хитрая плотвичка?»

— Но постойте! — вслух произнес Володя. — Постойте, следователь Фомин! Ваш «Синий дьявол» — Женя Анкудинов или кто-то другой — враг он Петухову или друг? Вот тут-то и возникает зацепочка для ума, привыкшего открывать нешаблонные пути. Если враг, то зачем «Синему дьяволу» остерегать «Черного пирата»? Если друг, то зачем ему наводить милицию на Ваську Петухова?! При этом не исключено, — напомнил себе Володя, — что кто-то другой мог воспользоваться кличкой, которую — а это многим известно! — милиция в свое время не раскрыла. Но на глупую шутку новое появление «Синего дьявола» не похоже. Нет, это ни в коем случае не шутка! Это очень серьезно!

Володя мысленно перебирал все, что узнал от Фомина и что говорилось в келье Анкудинова. Почему Женя не хотел показывать снимок? Действительно ли Фомина интересовали поклонники Каразеевой? Кто они? Какой-то поммастера из прядильного Евдокимов, танцор из клубного ансамбля Жора Суслин (работает в телеателье), шофер автобуса «Вокзал — Посад» рыжий Митя (фамилию Анкудинов не знает, этот Митя по утрам нарочно копается в моторе, дожидаясь смуглую красавицу)…

Скорее всего, Фомин расспрашивал о поклонниках Каразеевой для виду. Интересовал его лишь Петухов.

Володе вспомнилась глянцевая цветная фотография — девушка в домашнем платье, сердито отмахнувшаяся от фотографа. А Каразеева действительно красавица. Совершенно необычный тип русского лица и в то же время истинно русская красота. Снимал, несомненно, мастер. Женя Анкудинов? Сам старик? Или еще кто-то? Почему Каразеева не хотела фотографироваться? Что-то тут кроется…

Даже самый беглый обзор фактов, имеющих отношение к краже в клубе, наводил Володю на мысль, что преступление может оказаться далеко не шаблонным. В таком случае Фома пропал. Искренне жаль Фому, однако нешаблонные дела не для него.

Володя отряхнул запылившиеся брюки, обтер о траву забрызганные илом ботинки, нырнул в лаз и увидел в десяти шагах от стены, в тени дерева, девушку в старинном наряде, сидящую на коврике с книгой на коленях. Он узнал ее не сразу, хотя проучился вместе десять лет. На траве под древней яблоней сидела с книгой Валька Семенова. Володя хотел незамеченным проскочить мимо, но она услышала шаги и подняла голову:

— А-а-а… Киселев… — У бывшей круглой троечницы успел выработаться строгий учительский взгляд и требовательный голос. — Ты что тут делаешь? — Она спрашивала так, словно Володя был ее ученик, причем нерадивый.

— Дышу свежим воздухом, — иронически ответствовал он и тут же поймал себя на том, что иронизирует на уровне десятиклассника.

— Ты все такой же, — снисходительно заметила Валентина Петровна. — Совершенно не меняешься. Тебе на вид не дашь и девятнадцати лет. Скажи, неужели тебе еще не надоело корпеть в музее?

— Нет, не надоело, — сухо ответил Володя, не выносивший, когда ему напоминали о его невзрослой наружности.

— Извини, я забыла поздравить! — спохватилась она.

— Интересно, с чем же?

— Как с чем? Твоя Татьяна поступила в институт! Она молодец! Я ей всегда говорила: «Ты, Киселева, очень способная, только ленишься учить».

Володя заскучал. Какое банальное суждение! Можно представить себе, как серо, шаблонно ведет Семенова уроки физики. Наверняка ей опостылели школа, товарищи по работе, ученики, не проявляющие никакого интереса к законам термодинамики. Да, ей опостылела школа, поэтому она уверена, что Володе надоело корпеть в музее.

Он покосился на отброшенную в траву раскрытую книгу. У читательниц такого рода можно увидеть в руках что попало. «Аэропорт», «Вселенная полна неожиданностей», «Преступление и наказание», «Застава в горах», «Сестра Керри», «Королева Марго»… Все без разбора. Классический роман, детектив, научно-популярное сочинение… Но только не томик стихов любимого поэта!

Валентина Петровна поймала его любопытствующий взгляд на книгу, засмеялась, покачала головой:

— Нет, нет! Не проси и не надейся! Самой дали в библиотеке на два дня.

Володя отвернулся. «Этого еще не хватало! Ей кажется, что я такой же, как она, любитель массового чтива». И тут же ему вспомнился — со всеми обидными подробностями — проигранный спор с боссом Юрой насчет массовой культуры и культуры для масс.

Володе не о чем было говорить с Семеновой, но почему-то расхотелось уходить из сада. В ушах отчаянно зазвенело, заколоколило. Нет, это не в ушах. Звенит душный воздух задичалого сада, рассекаемый крылами летучих существ. Вдалеке меж стволами виднелись из высокой травы несколько ульев — пасека старого Анкудинова. К угловой башне слетелись и вились у своих гнезд ласточки. У крепостной выкрошившейся стены белые куры в фиолетовых чернильных воротничках купались в тончайшей пыли веков. Где-то жалобно заблеяла коза. В ответ залилась лаем собака.

Володя расчувствовался: «Простые, реалистические штрихи жизни. Как гармонирует со всем окружающим старинный наряд, строгая длинная юбка, белая сборчатая кофта с пышными рукавами…»

Он аккуратно поддернул брюки и сел рядом с Валентиной Петровной.

— Нравится? — Она пощипала сборки широкого рукава. — Только что вытащила из бабушкиного сундука. Узнаешь? Выходной наряд ткачихи. Конец девятнадцатого — начало двадцатого века. Не хватает козловых сапожек со скрипом. Ну как? Нравится?

— Ничего, — пробурчал Володя, краснея.

В школе Валька Семенова считалась совершенно пустым местом. В пятом, что ли, классе несколько дур придумали выставить всем отметки «по красоте». Семеновой они еле-еле натянули троечку с минусом — и Семенова не пикнула. Володя тоже получил тройку и, по правде говоря, здорово обиделся. Он считал, что у него красивые глаза. Умные, выразительные. Это все-таки что-нибудь да значит! А они — тройку. Дуры! Фоме с его поросячьим носом они вывели четверку. Явно побоялись, что иначе он их отлупит. Пятерок вообще не оказалось. Себе-то специалистки по красоте отметок не ставили.

Для Володи по зрелом размышлении вся история с отметками «по красоте» обернулась элементарным примером из области психологии. В нормальной ситуации эти дуры с куриными мозгами не пользовались в классе никаким влиянием. Но когда они зачитывали отметки — Володя заметил! — класс оказался в их власти. Как торжествовали те немногие, кому достались четверки! Володе пришлось собрать всю свою волю. Он презрительно расхохотался. Конечно, ему, мужчине, проще. А девчонку тройка по красоте может навсегда лишить веры в себя, унизить и обезобразить. Девочке надо с малых лет внушать: «Ты прекрасна, мила, пригожа…» Тогда она вырастет красавицей. При любой внешности. Некрасивой красавицей, как Полина Виардо.

Открыв еще в пятом классе такой важный фактор психогигиены, Володя внушал Таньке с малых лет, что она красавица. Навнушался на свою голову! Но Валька… Володя совершенно не помнил, как она выглядела в школьные годы. Что-то бледное, невыразительное.

«Она ли сейчас сидит рядом? — изумлялся он. — Разумеется, внешность можно изменить. Существует косметика, парикмахерские и тому подобное. Не говоря уж о пластических операциях носа, губ… Но глаза! Они не меняются! Во внешности человека Володя огромное значение придавал глазам. Неужели у Семеновой всегда были эти прекрасные серые глаза с коричневыми искорками?

— Ты что так странно на меня глядишь? — Валентина Петровна отвернулась. — Извини, Володя, я пошутила. Неужели ты поверил, что на мне наряд ткачихи из бабушкиного сундука? Я сама сшила! Ты без Татьяны совсем отстал от моды. Теперь носят длинное, макси.

— Ну, все… — вырвалось у Володи. — Это крах! Какой подлый удар со стороны моды. В последние Танькины школьные годы семейный бюджет выстоял только благодаря мини. А что будет теперь? Как Танька в Москве выкручивается?

— Знаешь, я рада, что с мини все кончено, — продолжала Валентина Петровна. — Наденешь юбку покороче, другие учительницы косятся, завуч делает выговор. Наденешь подлиннее, чувствуешь себя старой девой. — Она засмеялась. — Представляю себе, в каких платьях до пят заявятся все старшеклассницы первого сентября. И наш завуч начнет воевать против длинных юбок с тем же рвением, с каким мы столько времени боролись против мини. Кстати, у твоей Татьяны была самая короткая юбка в школе. — Она помолчала и спросила с неловкостью: — Володя, правда, что твоя сестра вышла замуж?

— Правда.

— За того художника?

Володя кивнул. Он только сейчас сообразил, что Валентине Петровне все двадцать пять и она не замужем. А из Танькиного класса уже несколько девчонок выскочили замуж. Просто нахальство с их стороны.

— Счастливая! — Валентина Петровна вздохнула. — Живет в Москве. А мы с тобой застрянем в Путятине на всю жизнь. Кому как повезет.

— Нет! — со всей страстью убеждения возразил Володя. — Я с тобой не согласен. Я и сам иной раз, несмотря на силу воли, попадал в полосы уныния, разочарования, переставал верить в себя. Поэтому я тебя очень хорошо понимаю. Счастье и несчастье людей зависят не только от внешних обстоятельств, но и от душевного состояния каждого из нас. Эта мысль принадлежит Ларошфуко. И еще кто-то из мудрецов сказал, что глупец ищет счастья вдали, а мудрец выращивает его рядом с собой… Можешь рассчитывать на мою помощь и поддержку.

Опять заблеяла коза, затявкала собачонка, со двора донеслись мерные удары палки по ковру. И весь задичалый сад отозвался чудесным звоном множества крыльев.

Книжные премудрости вылетели из Володиной головы.

Он вдруг ощутил себя простым путятинским парнем.

— Валь, а Валь, — предложил он, — давай сходим сегодня в кино.

Чудесные серые глаза взглянули удивленно:

— А что сегодня идет?

— В клубе «Как украсть миллион».

— Детектив? — Она безнадежно покачала головой. — Не достанем билетов.

— Будем считать, что ты согласна пойти со мной в кино! — решительно резюмировал Володя. — Насчет билетов не беспокойся.

Он сразу прикинул, что билеты сможет достать через Шарохина. Валерий Яковлевич все сделает, чтобы удружить постоянному заказчику. Мысль о том, что Шарохину сейчас не до билетов, даже не приходила Володе в голову.

Они еще поболтали о том, о сем. Валентина Петровна взглянула на часы:

— Мне пора. — Свернула полосатый коврик, подняла из травы раскрытую книгу, захлопнула и сунула в прозрачную сумку.

Володя узнал обложку популярной серии зарубежных детективов. Теперь ясно, почему книгу дали в библиотеке только на два дня! Последний выпуск — французские детективные романы. Володя провел бессонную ночь, расследуя фантасмагорическое путешествие дамы на чужом роскошном автомобиле с трупом в багажнике.

«Она увлекается детективами, — пронеслось в голове. — Если бы она знала, кто рядом с ней!..» Впервые Володя пожалел о своей гордой безвестности. Представится ли ему еще когда-нибудь счастливый случай блеснуть своей проницательностью, своей интуицией, безупречной логикой?

«Кража четырех фотоаппаратов в клубе? Нет, кража в клубе из бывшего туалета, ныне фотолаборатории, пускай остается „буднями милиции“, серыми буднями Фомы… Хотя, впрочем… Кража в клубе вряд ли уж такое скучное и заурядное дело… Это для Фомы заурядное, но для меня…»

— Ты идешь или остаешься? — нетерпеливо окликнула Валентина Петровна.

— Иду. — Володя взял у нее сумку, и они пошли садом. — Валь, ты не удивляйся… У меня есть просьба… — Володя запнулся. «Нет, всю правду ей говорить не стоит. Всю правду я расскажу потом, в финале…»— Понимаешь, музею нужен… ну, не совсем специалист, а так, любитель… Кое-что нужно переоборудовать. Несложную радиоустановку. Я подумал, кто-нибудь из твоих старшеклассников, заядлых радиолюбителей… — Володю смущал ее пристальный, подозрительный взгляд. — Мы платим гроши, — пробормотал он, — взрослый не пойдет…

— Среди нынешних у меня что-то не видно радиолюбителей. Повальное увлечение мотороллерами и мопедами. А из прежних?.. — Она задумалась. — Петя Евдокимов! Ну конечно, Петя… Вася Кондаков служит в армии, Витя Жуков учится в Ленинграде, а Петя здесь, никуда не уехал. Он работает на фабрике, я его недавно встретила. Ужасно хвастался, что установил коротковолновую связь с каким-то австралийцем…

— У него свой передатчик? Дома? — насторожился Володя.

— Нет, в клубе. Петя там просиживает все ночи.

«Вот как! В клубе! Все ночи! — возликовал про себя Володя. — Не этот ли Евдокимов бывает в монастыре у Каразеевой?»

— Я недавно мельком слышал, — он приотстал от нее, благо дорожка через сад была узкая, — будто какие-то подростки хулиганили в эфире на средних волнах. Твои, наверное, тоже. Мальчишкам интересно… «Ковбой», «Черный пират», «Синий дьявол»… Жутко и таинственно. Обожаю все таинственное… Приключения, фантастику…

Валентина Петровна оглянулась через плечо:

— Ладно, не хитри… Если ты мне обещаешь вернуть книгу завтра, ну, скажем, часам к пяти…

Володя молниеносно вспомнил запись из дневника Льва Толстого. Женщины употребляют слова не для выражения своих мыслей, а для достижения своих целей. Поэтому они и других людей понимают навыворот. Валя считает, что он заговорил о «Черном пирате», чтобы выпросить детектив. Ну и логика! Володя невольно расхохотался.

— Ах, да! — Валентина Петровна обиделась. — Как я могла забыть! Киселева интересуют только умные книги.

— Нет, почему же, — возразил Володя, — можно совмещать серьезное чтение и пустяки. Дмитрий Иванович Менделеев после сорока лет вообще не читал серьезных книг. Только Рокамболя, Поль де Кока, вообще бульварную литературу. Я тоже…

Теперь пришел черед смеяться Валентине Петровне:

— Ты тоже!.. Закон Киселева и Менделеева!

Во дворе монастыря она хотела распрощаться с Володей.

— Мне еще нужно заглянуть к матери.

— Я подожду, — решительно заявил Володя.

Ждать пришлось довольно долго.

— Опять с мамой поссорилась! — пожаловалась Валентина Петровна. — Мама ни за что не хочет переезжать отсюда. Не прихожу — обижается. Приду — непременно под конец рассоримся. Она… — Валентина Петровна запнулась. — Мама есть мама. Учит меня, как жить. Увидела в окошко тебя и давай расспрашивать: кто, да почему, давно ли знакомы. Я ей говорю: «Мы вместе учились». Она не верит, что ты — это ты, Володя Киселев. «Чего, говорит, не зашел, не поздоровался?»

— Я бы охотно зашел.

— Ты бы зашел… А у нее не убрано. Мне бы еще больше попало — зачем привела гостя без предупреждения. И мама усадила бы тебя пить чай. Ты узнал бы, что она думает о современных браках. — Валентина Петровна печально улыбалась. — Мама сейчас смотрит на нас в окно. Не вздумай обернуться, она у меня проницательная. И держись солидней, она непременно будет смотреть нам вслед…

С залитого солнцем двора они попали в темноту длинного тоннеля монастырских ворот.

Впереди, в светлом проеме, возникла странная фигура. Плечи непомерно широки, голова непропорционально мала, руки до колен. Человек вразвалку двигался навстречу.

— Валюха! Сколько лет, сколько зим! — Хриплый голос был подхвачен и усилен каменным эхом.

Глаза Володи успели привыкнуть к темноте. Он разглядел молодого парня с неприятным одутловатым лицом. Острижен под машинку — вот отчего казалась маленькой голова. Костюм широк, делает парня ниже ростом, почти квадратным. Володя мог поклясться — костюм только что куплен парнем в путятинском универмаге. Конечно, всучили неглаженый! Володя прекрасно знал обычаи продавщиц из отдела мужской одежды.

— Алик! Здравствуй! — воскликнула Валентина Петровна. — Очень рада тебя видеть.

Квадратный остановился, давая им подойти к нему, словно бы к старшему, более уважаемому. Смерил взглядом Володю и просипел:

— Здороваться надо! Плохо видишь? Очки носи!

Володя весь напрягся:

— Простите, но мы с вами незнакомы.

— Валька! А он туго соображает! Разъясни! — Квадратный хрипло хохотнул и пошел дальше.

Там, где темнота тоннеля кончалась и сверкали залитые солнцем плиты двора, квадратный обернулся. Он знал, что ему будут глядеть вслед.

— До скорого! — неизвестно кому послал он свою угрозу — Валентине Петровне или ее спутнику.

— Пойдем! — Она взяла Володю под руку. — Ты что, на самом деле не узнал? Это же Алька Петухов. Он с нами учился до второго класса, а во втором остался. Два года во втором, два в третьем, два в четвертом. Думаешь, он неспособный? — Они вышли из ворот и остановились у начала спускающейся в Посад мощеной дороги. — Вполне мог бы учиться. Но не хотел. Все Петуховы такие. Алька, Коля, Юра… И теперь вот младший, Вася…

Валентина Петровна быстро шла вниз по дороге, держась мягкой обочины. Володя еле поспевал за нею по вздыбленным булыжникам.

— Ты, может быть, помнишь… — Она говорила, глядя себе под ноги, — в шестом классе… Меня вызовут — стою столбом у доски, а потом иду на место с двойкой в дневнике и с этакой наглой блатняцкой улыбочкой. Не помнишь? Ну, да тебе в шестом не до того было, у тебя мама болела. А я, знаешь, сейчас увижу у какой-нибудь из девчонок наглую жалкую улыбочку, и сердце обрывается. Я-то понимаю, что на душе, когда вот так улыбаются… — Валентина Петровна остановилась. — Посидим, что ли… О таких вещах не говорят на ходу.

У поворота дороги с давних времен стояла грубая, тесанная топором скамья. Они сели.

— Я, Володя, тогда попала в Алькину компанию. Мы собирались, если летом — где-нибудь в башне, зимой — в подземелье. Алька нас всех держал в руках. Зато и в обиду не давал. В школе я никто, а в Алькиной компании — королева, подруга атамана. Мальчишки добывали папиросы, вино. Если не достанут, Алька выдаст из припрятанного. Он любил устраивать тайники. Говорил, будто знает, где подземный ход из монастыря. Врал, наверное. Укреплял власть. У Петуховых тогда умер отец, ты его должен помнить, он нигде не работал, жили они неизвестно на что…

— Помню, — сказал Володя.

— Я знаю, Алька носил краденое домой, Алькина мать не спрашивала, откуда взял. Иногда страшно делалось — посадят нас всех. Ночью не спишь и думаешь. Но еще хуже, — она зябко поежилась, — Алька и ребята отнимали у маленьких деньги. У кино, у магазина… Отнимут у маленького десять, двадцать копеек, он идет, плачет. Ему на мороженое дали или на кино. Самое подлое дело — маленьких обирать. Говорю Альке — не понимает. «Подумаешь, десять копеек. Ему еще дадут». Дурак несчастный! Самому-то, когда маленький был, много давали на кино, на конфеты? Ничего не давали. Говорю — не понимает. Уйти — боюсь. «Вход — рубль, выход — два». Так нам Алька говорил. Запугивал… И вдруг мне повезло. Врачи нашли ревмокардит, положили в больницу, а оттуда послали в санаторий. Помнишь? Меня с вами не было в седьмом классе, а потом я приехала…

— Разумеется, помню! — Володя соврал. Никто и не заметил тогда отсутствия Семеновой.

— Я вернулась и нарочно прикидываюсь больной, еле-еле хожу. Они от меня отстали. Потом Альку забрали в колонию, вся компания развалилась. Вот так… Люди школы кончают, техникумы, институты, а Петуховы все одной дорогой. Алька третий раз сидел. Теперь вернулся. Только надолго ли…

— Он давно вернулся?

— Мама говорит, вторая неделя. Она не хочет, чтобы я сюда ходила. Говорит, мало ли что можно ждать от Петухова.

— Но ведь ты его больше не боишься!

— Нет, мне его жаль. — Она подняла на Володю грустные серые глаза. — А мама надеется, что Альку скоро заберут и опять можно жить спокойно.

— Мама есть мама, — повторил Володя ее же слова.

— Слушай, Кисель, я плохая учительница? — требовательно спросила Валентина Петровна. — Танька и другие ребята из ее класса тебе что про меня говорили?

— Я и не знал, что ты преподавала в Танькином классе.

— Вот-вот… Ну ладно, не плохая, про плохих хотя бы говорят. Я — средняя.

— Ерунда! — убежденно возразил Володя. — Ерунда все эти разговоры о выдающихся и средних учителях. Есть светила педагогической науки, но — заметь! — из их учеников, как правило, не выходят крупные ученые, писатели, вообще не выходят значительные таланты. И в то же время у всех выдающихся людей были в детстве обыкновенные средние учителя. Кто учил Толстого? Чехова? Кто учил Павлова? Какие-то неизвестные люди.

— Ты помнишь Анну Серафимовну? — спросила Валентина Петровна.

— Прекрасно помню! — подхватил Володя. — Типичная средняя учительница! Три типа басен дедушки Крылова. Пять вопросов по образу Евгения Онегина.

— Вот-вот… — Валентина Петровна сокрушенно кивнула. — Вот ты и выразил свое отношение. Да, у другой учительницы мы бы смелее судили и рядили о литературных героях. Зато Анна Серафимовна была очень добрая. Тебе она разрешала опаздывать, потому что ты отводил Таньку в садик. Двоечников она оставляла после уроков, писать диктанты. Никто никогда не хвалил Фомина, только Анна Серафимовна говорила, что он любит и понимает живую природу, что у него прекрасные голуби и на голубятне всегда чисто. Меня она как-то погладила по голове и сказала: «Деточка, ты Анну Серафимовну не обманешь, тебе на самом деле совсем не весело»… Вот так! Никто и никогда не приезжал к Анне Серафимовне за опытом. Доброте не ездят учиться. Или доброта есть, или ее нет. Мне иногда кажется, что мы в школе больше заботимся о методах, о кабинетах, а о простой доброте забываем. Ничего не хочу, только хочу быть для ребят, как Анна Серафимовна. И чтобы Петухов мог учиться, как все люди! — Она обернулась и погрозила взглядом мрачным монастырским стенам, как давно уже им никто не грозил. — Ваську я не отдам!

Володя смолчал, понуро опустив голову. Он-то знал, кого подозревает в краже Фома. И еще его грызло раскаяние. Час назад он позволил себе судить свысока о бывшей своей однокласснице: и читает она не то, и учит школьников без радости.

«Да какое я имел право! И ведь говорили мне, говорили не раз, что я выношу суждения наспех, не имея веских оснований».

Когда крепко отругаешь самого себя, является спасительное чувство, что ты не так уж безнадежен.

 

IV

Рыбалку Фомин уважал. Сидишь себе посиживаешь с удочкой, вроде бы ни о чем не думаешь, но именно за этим тихим и мирным бездельем в голову незаметно приходят самые толковые мысли.

Отмахав веслами с полкилометра вверх по реке, Фомин добрался до моста и привязал лодку к бетонной опоре. Удача его не покинула. Вскоре Фомин вытащил приличного подлещика. И пошло…

Первое время мысли лейтенанта вращались вокруг старшего Петухова. Приходит человек из заключения, и вскоре в городе случается кража. Есть между двумя событиями связь или нет?

У каждого преступника имеется свой профессиональный почерк. Каков же почерк Альфреда Петухова? Родители придумали первенцу необыкновенное имя. Может быть, связывали с его рождением какие-то высокие мечты. Дальше пошло без мечтаний — Колька, Юрка, Васька…

Фомин отлично помнил, каким был Альфред Петухов в отроческие годы. Ребятами из своей шайки он вертел как хотел. У Альки имелись задатки вожака — властность, жестокость. Строил из себя Аль-Капоне. Он и Фомина хотел прибрать к рукам, но не вышло. У Фомина сколотилась своя крепкая компания голубятников. Хитрый Алька то объявлял Фоме войну, то вступал в дипломатические переговоры. Потом Фомины переехали, и вся Колькина компания перебазировалась в район новых домов. Дед выхлопотал в горсовете разрешение построить коллективную голубятню по последнему слову науки.

Алька остался единственным властителем Посада. В городе он появлялся в сопровождении свиты. Впрочем, довольно трусливой. Дрались они только всемером против одного. Малышню обирали — и то всей компанией. Подловатый народец подобрался у Альки. Они его мигом продали, как только милиция стала доискиваться, кто украл ящик сигарет из вокзального ларька. Посадского Аль-Капоне отправили в колонию.

Изучив дела, по которым Петухов попадался после возвращения из колонии, Фомин установил, что Алька с возрастом напрочь утратил качества вожака. Никаких крупных, умно организованных преступлений он не совершал. Крал в одиночку и довольно примитивно. Его профессиональным почерком была, пожалуй, лень, нежелание загодя все обдумать и лишний раз шевельнуть рукой. Альфред Петухов крал, что называется, халтурно. Там, где прилежный вор постарается обделать все аккуратно, чистенько, Петухов непременно напортачит, наследит. Есть люди, которые в местах заключения подучиваются воровскому делу, а этот наоборот…

— Какой там профессиональный почерк! — бормотал себе под нос Фомин, насаживая свежего червя. — Тут скорее проявляется почерк семейный…

Фомин помнил отца Петуховых, умершего от пьянства. Их мамашу можно каждый день встретить на базаре — неопрятная, крикливая бабища, известная всему городу спекулянтка. Детьми она сроду не занималась. Петуховы росли, как растет по задворкам крапива: неприхотливые, выносливые, стрекучие. Никакие болезни к ним не приставали. По всему двору корь, а Петуховы бегают как ни в чем не бывало. Для них слечь — все равно что пропасть. К себе они никого не водили. Но по Альке и по другим видно было, что семейного уюта они не знают.

Жильцы монастыря побаивались Петуховых. Вопреки правилам, по которым воры будто бы не трогают своих соседей, Петуховы тащили все, что плохо лежит. Не дай бог оставить на ночь белье на веревке или даже днем вынести в холодок кастрюлю с компотом. Белье исчезало бесследно, пустую кастрюлю потом находили в бурьянах. Если бы Фомин сегодня оставил удочки у крыльца, то, выйдя от Анкудиновых, он бы удочек не нашел. Но Фомин, бывалый монастырский жилец, конечно, прихватил снасть с собой, тем более что она Витькина. Витька бы здорово разозлился: «Ты что? Забыл Петуховых?»

Общая дружная молва приписывала всем Петуховым какую-то особенную воровскую неслышную походку, цепкий и зоркий взгляд, необычайное проворство. Школа ничего не могла поделать с Петуховыми. Традиции семьи вели всех ребят одним путем. Николай и Юрий следом за старшим братом побывали в воспитательно-трудовых колониях, а сейчас оба отсиживают свои сроки в исправительно-трудовых.

«Спасибо, дочек ей бог не дал!» — сказала о Петуховой тетка Семенова, до сих пор живущая в монастыре. И она сказала так деду Фомину неспроста. Семенова очень боялась за свою Вальку. Еще бы! Валька ходила задрав нос — подруга атамана, вся шпана перед ней на задних лапках. Тетка Семенова прибежала к Фоминым, переехавшим в новый дом, просила у деда совета и помощи. Дед придумал отправить Вальку на год в санаторий, уговорил врачей, выхлопотал на фабрике путевку. Валька ни о чем не догадывалась, никто не догадывался. Фомин и сам только вчера вечером услышал от деда про путевку. И то лишь потому, что раскрытия тайны потребовали интересы дела — так заявил принципиальный дед. Он еще заставит внука сходить извиниться перед стариком Анкудиновым. Непременно заставит!

А старик Анкудинов, между прочим, сообщил нечто важное: Алька Петухов приударяет за Верой Каразеевой.

Каразеевых в монастыре числили почему-то цыганами, хотя фамилия говорила скорее о татарских предках. Смуглые, чернявые, горбоносые. Отец у них пришел с войны без ноги, служил на фабрике вахтером. Мать работала в прядильном цехе, стала от вечного шума туговата на ухо и говорила громко. Каразеевы все выросли очень голосистыми. Жили они дружно, не любили лишних хлопот и осложнений, все у них получалось прямо и просто. Заканчивали школу, шли работать. Сыновья уезжали на военную службу, дочери — на учебу или куда-нибудь с мужьями. Теперь с матерью оставалась одна младшая, Вера. Сам Каразеев умер два года назад от рака.

В отличие от старших Вера, по мнению старика Анкудинова, выросла избалованной. Уж она-то могла закончить десять классов — без всякой там вечерней учебы. Но нет. Еле-еле досидев в школе восьмой, Вера пошла работать на фабрику. При этом она вовсе не собиралась доучиваться в вечерней школе или в техникуме, а уж тем более перетруждаться в цехе. У нее талант, она солистка ансамбля песни и пляски, ей идут на работе всякие поблажки — то у Каразеевой репетиция, то гастроли, то смотр. Попробовал бы мастер ее не отпустить! Директор клуба Анфиса Петровна сжила бы мастера со света.

Насчет ненормальной обстановки в ансамбле Фомин был достаточно осведомлен. Недавно на бюро горкома комсомола обсуждали случаи «звездной болезни» среди участников клубной самодеятельности. Говорили, что Анфиса Петровна умудряется выколачивать для своих любимцев все, даже квартиры вне очереди. Главный инженер Гнедин возмущался тем, что нарушителям трудовой дисциплины дают в драмкружке роли передовиков производства. Командир городской комсомольской дружины привел пример, как одного парня из ансамбля, Жорку Суслина, работающего мастером в телеателье, задержали за спекуляцию и сообщили по месту работы. В клуб тоже сообщили. И что? Через день Жорка выступал на ответственном праздничном концерте.

Разгневанная Анфиса Петровна не дала командиру договорить. Дружинники уж лучше бы помалкивали в тряпочку. Они не только задержали Жорку за сущий пустяк, — они его остригли наголо, под машинку. Солисту ансамбля пришлось плясать в парике, взятом у драмкружковцев. «Стыд и позор!» — закончила Анфиса Петровна и поглядела на Фомина.

Фомин был готов сквозь землю провалиться. Конечно, возмутительное самоуправство. Парня, додумавшегося остричь Жорку, из дружины выставили. О Жорке Фомин был самого невысокого мнения. Суслин плясал в паре с Каразеевой. Она — вихрь, огонь, а Жорка — пустое место. На бюро Фомин узнал, что в самодеятельности мужчин не хватает — не только у нас, в Путятине, но и во всем мире. Приходится принимать в ансамбль любого, кто пожелает. На эту тему Анфиса Петровна произнесла грозную речь. Все присутствующие на заседании бюро мужчины оказались перед ней кругом виноватыми. Можно было не сомневаться, что и после строгого решения бюро порядки в клубе не переменятся. Веру Каразееву будут по-прежнему портить славой и поблажками. Но что общего может быть у клубной знаменитости и вернувшегося из заключения Петухова?

От этой психологической загадки мысли Фомина сделали скачок к младшему Петухову, к Ваське. Не его ли опять предупреждает «Синий дьявол»?

Васька похож лицом на старшего брата. Но старший невысокого роста, квадратный, а Васька вымахал в каланчу, типичный акселерат. Отрастил волосы до плеч, обзавелся брюками чудовищной ширины, украсил их понизу цепочкой. Что еще человеку надо? Такому, как Васька, — ничего! Кроме денег на мелкие расходы. Однако где их взять? Другие ребята Васькиного возраста давно сообразили где. Подростков не берут на городские предприятия, но рядом совхоз, не хватает рабочих рук на прополке, на сенокосе, на сборе ягод. Иди нанимайся. Но Ваську Петухова в совхоз не заманишь.

В тот вечер, когда Шарохин вернулся из Москвы, Васька, по своему обыкновению, околачивался возле клуба. Он мог слышать, как фотолюбитель спросил Шарохина, удалось ли купить фотоаппараты. Нетрудно было догадаться по ответу, что покупка сделана.

Тем временем публику начали пускать в зал. Пока все войдут, рассядутся, проходит несколько минут. Для вора вполне достаточно. Он из зала прошмыгивает в коридор, видит, что Шарохин оставил дверь бывшего туалета незапертой, что в кабинете Анфисы Петровны идет увлеченный разговор. Вор крадет фотоаппараты, но выйти с коробками из клуба он не может. Вор прячет коробки в укромном месте, возвращается в зал, усаживается на свое место и смотрит фильм. За фотоаппаратами он является потом, допустим, ночью. Никем не замеченный, он выносит их из клуба.

Версия возможная, но, поразмыслив, Фомин ее отверг. Зачем вору красть в два приема? Зачем рисковать быть застигнутым на месте преступления, если все равно надо явиться за краденым ночью? Не проще ли отложить дело целиком на более позднее время? Вор пробирается в клуб, легко открывает бывший туалет, берет фотоаппараты и тем же путем удаляется. Если он знал, что уборщицы придут спозаранку натирать полы мастикой, то он именно так и поступил.

То, что дверь бывшего туалета оставалась в течение десяти минут незапертой, могло не иметь никакого отношения к делу. Но Анфиса Петровна, имеющая обыкновение баловать звезд самодеятельности и держать в ежовых рукавицах штатных сотрудников клуба, сразу же обвинила руководителя фотокружка в преступной халатности. Взбудораженный и напуганный Шарохин жаловался на Анфису Петровну каждому встречному и поперечному. Незапертая дверь сделалась какой-то уж слишком значительной деталью преступления, привлекла к себе слишком много внимания. Словно кто-то нарочно отвлекает этой дверью от других обстоятельств кражи, более ценных для следствия, мельком отметил Фомин, вытаскивая еще одного подлещика. Но если своровал Петухов, то почему он не схалтурил, не напортачил, а сработал вполне чисто? За спиной Фомина в тень моста неслышно вошла старая просмоленная лодка. Сидящий в ней рыбак тихонько касался воды куцыми, словно бы обгрызенными веслами. На нем красовалась кавказская войлочная шляпа с полями, загнутыми на ковбойский манер, с черным ремешком под подбородком.

— Николай Палычу! — шепотом поприветствовал путятинский ковбой, причалил к соседней опоре, сдвинул шляпу на нос, показав Фомину белобрысый затылок и красную шею, пошебаршил удочками, затих и — минуты не прошло! — вытащил крупного леща.

Фомин крякнул от зависти. Вот что значит приловиться к месту! И старый Евдокимов всегда тут стоит. Их законное семейное место.

О молодом Петре Евдокимове Фомин имел самые исчерпывающие сведения. Петр после окончания школы ездил поступать в летное училище, не прошел медкомиссию, вернулся, год болтался без дела, был пойман дружинниками на месте преступления как радиохулиган по кличке «Ковбой». В настоящее время, кажется, взялся за ум, работает в прядильном помощником мастера. Эту неделю — во второй смене, утром свободен. Что еще? Посещает радиокружок при клубе, недавно в городской газете появилась заметка о том, что П. Евдокимов переговаривается по УКВ с Австралией… Бывший «Ковбой» действительно просиживает все свободное время у коротковолнового передатчика в комнатушке на втором этаже, рядом с кабинетом Анфисы Петровны. Находился он там и в тот вечер, когда была совершена кража.

«Глухая тетеря! — сказала о нем Анфиса Петровна. — Ему хоть стены обвались, от радио не отойдет». А дед Анкудинов видел, что поммастера Евдокимов провожал до ворот монастыря Веру Каразееву…

Фомин прекрасно знал золотое правило не болтать на рыбалке, но не удержался и шепотом спросил:

— Слушай, Петь, ты вчера «Синего дьявола» слыхал?

Евдокимов молча кивнул.

— Прежний? Или кто другой?

Евдокимов сначала отрицательно покачал головой: «Нет, не прежний». Потом утвердительно кивнул: «Да, другой».

— А ты не знаешь, кто тогда назывался «Синим дьяволом»?

Евдокимов недовольно дернул плечами. Мол, отстаньте, дорогой Николай Палыч! Всю рыбу распугаете! Петр был такой же фанатик рыбалки, как и его отец, из которого даже на суше не вытянешь ни слова, до того настроился на молчанку.

Фомин помолчал и снова завел:

— Петь, ты извини, еще только один вопрос… Относительно Васьки Петухова…

Евдокимов глянул на Фомина злющими глазами и прошипел:

— Ну видел я его, видел! Со спины! Васька на лестницу поворачивал. Больше я ничего не видел. Никаких фотоаппаратов. У Васьки в руках ничего не было. Все, Николай Палыч! За остальным вызывайте на допрос! — Евдокимов демонстративно зажал рот ладонью.

Фомин поспешил оставить Евдокимова в одиночестве. «Значит, Васька там все-таки был… Один или с братом? Васька уходил с пустыми руками. Возможно, он только караулил в коридоре…»

Вниз по течению лодка шла легко.

У Фомина сложился полностью план расследования кражи в клубе.

Володя забежал на почту и отправил Татьяне двадцать рублей. Все, чем он может ее поддержать при переходе с мини на макси, черт бы побрал капризы моды! В кармане осталась трешка и мелочью рубль с чем-то. На сегодняшний вечер должно хватить. К счастью, в Путятине все еще нет вечернего кафе. До зарплаты остается неделя. Ничего, не привыкать. Продержимся, начнем помаленьку рыть молодую картошку.

Возле клуба толпились подростки в широченных штанах, украшенных понизу всевозможной металлической фурнитурой. Над уличной кассой висела табличка: «Билеты на все сеансы проданы». В вестибюле Володе преградила путь суровая старуха с красной повязкой на рукаве теплой кофты.

— Валерий Яковлевич здесь? — спросил Володя.

— Тебе зачем? — После кражи тут изображали строгость и бдительность.

— По делу. Я из музея.

Старуха окинула его запоминающим взглядом. Володя невольно поежился. Ну прямо как в «Пиквикском клубе». Когда мистера Пиквика посадили в тюрьму, какие-то мрачные типы принялись изучать его лицо. В те времена это заменяло фотографирование преступника — анфас и в профиль.

— Иди! — мрачно изрекла старуха. — И не отклоняйся! Прямо к Шарохину!

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Володя предался размышлениям о том, что когда-то фотография произвела переворот в сыскном деле. Сегодня уже не встретишь детективный роман, где не фигурировала бы фотография разыскиваемого преступника или жертвы преступления. Любительский снимок, на котором кто-то выглядывает из-за кустов, уже в XIX веке давал сыщику важную нить…

Володе вспомнилась встреча в воротах монастыря. Что произвело тогда наиболее сильное впечатление? Диспропорция фигуры Петухова-старшего? Угроза в сиплом голосе? Нет! Самое сильное впечатление на Володю произвела внезапная потеря цветового восприятия мира. Лицо Петухова показалось ему черно-белым. И причина тут не в плохом освещении.

«Странно, странно, — размышлял Володя. — Собака видит мир черно-белым, человек — цветным. Однако сны у людей, как правило, не цветные, а черно-белые. Цветной сон может присниться человеку с расстроенной психикой, а также натуре, одаренной художественным воображением. Я уже не раз ловил себя поутру на том, что мне виделся цветной сон. У меня действительно есть дар художника: я рисую, писал стихи, теперь пишу документальную прозу о художнике Пушкове… И вот именно мне, натуре впечатлительной, человеку, видящему периодически цветные сны, кто-то показался черно-белым… Я увидел не лицо — живое, в движении, в красках, — а словно бы некий моментальный снимок базарного фотографа.

Однако, — продолжал философствовать Володя, — эти моментальные снимки (если принять за аксиому, что оптика бесстрастна) достойны самого пристального изучения. Достоевский писал, что человек не всегда на себя похож, а потому художник отыскивает тот момент, когда человек наиболее похож на себя, то есть «главную идею его физиономии». Очевидно, выдающиеся фотографы, иначе говоря, фотохудожники, умеют отыскивать нужный момент и передавать «главную идею физиономии». Халтурщики щелкают, не задумываясь. В результате бесстрастная оптика запечатлевает человека в тот момент, когда он на себя не похож. Приходишь и видишь на шести одинаковых снимках какую-то жуткую рожу, но это ты в тот момент, когда ты не похож на себя. Оптика не ошиблась, как не ошибается и вахтер в проходной. Мельком взглядывает на жуткую рожу, вклеенную в пропуск, и безошибочно узнает, ты это или не ты. Возможно, причина мгновенного узнавания в том, что вахтер лишь на краткий миг остановил свой взгляд на снимке. Миг, равный выдержке, которую делает фотограф. Глаз вахтера срабатывает, как оптика фотоаппарата…»

…Перед Володиными глазами завертелись радужные — цветные! — колеса.

«Кажется, я перенапряг воображение».

Он остановился, потряс головой и увидел, что стоит в полутемном коридоре перед дверью с черно-белой табличкой: «Фотолаборатория». В дверь врезаны новые петли, на полу белеют свежие стружки и опилки. Однако висячий замок размером с калач болтается на ручке двери. Значит, внутри кто-то есть. Володя прислушался. Да, там разговаривают, плещет из крана вода.

Володя осторожно подергал за ручку двери. Заперта на внутренний замок. Он хотел постучать, но рука самопроизвольно остановилась, затем нырнула в карман брюк, извлекла связку ключей. Володя с сомнением покачал головой, но пальцы сами нащупали плоский ключ от кабинета в музее. Оставалось вставить ключ в замок и осторожно повернуть.

«Да, Фома абсолютно прав — сюда подходит любой ключ, пилка для ногтей, перочинный нож и, возможно, любая мелкая монета».

Отпертая дверь со скрипом растворилась.

— Эй, ты! — приказал мальчишеский голос. — Быстрее! Засветишь!

Володя прошмыгнул в темноту и захлопнул за собой дверь. Никто не спросил, что ему тут надо. Люди были заняты делом. Тесно, голова к голове, они сгрудились у стола, где чуть теплился красный свет. Володя сделал шаг и оказался у кого-то за плечом. Теперь ему стало видно, что на столе в пластмассовой фотографической ванночке плавает большой белый лист и кто-то подергивает лист пинцетом.

На фотобумаге начали проступать тени. Мало-помалу обрисовались фигуры танцоров и чуть в сторонке — на табуретке баянист. По неясным еще фигурам и в особенности по баянисту можно было догадаться, что пляшут русскую. Парень вприсядку, а девушка кружится, разметав руки.

Володя примечал, как проступили пуговки баяна, вытаращенные глаза плясуна, лаковый козырек фуражки, но женская фигура все еще оставалась нечеткой, как в тумане.

— Стоп! — скомандовал голос Шарохина. — А то передержишь!

Пинцет ущемил фотографию за уголок, и перебросил в другую ванночку. Мальчишечьи головы переместились следом за фотографией. Володя уже сообразил, что попал на занятия детской группы. На него по-прежнему никто не обращал внимания. Этих лопухов можно было обворовать во время занятий.

— Выставочный снимок! — мечтательно произнес Шарохин. — Обратите внимание, как передано движение. Партнер схвачен, запечатлен, а она неуловима. Молодец, Анкудинов, ты делаешь успехи!

Услышав, кто делает успехи, Володя насторожился.

— Баяниста я бы отрезал, — заметил мальчишечий голос.

— Что ты! — Шарохин ужаснулся. — В позе баяниста такое старание! Такая истинная любовь к искусству!

— На выставку не пропустят, — сказал кто-то из мальчишек веско. — Верка требует, чтобы ее показывали во всей красе. Она любит позировать. А тут ее вообще не видать. Что вы, Верку не знаете? Как она скажет, так и будет, — вот увидите, на выставку не пройдет.

— И Жорка тут похож на идиота, — добавил тот, который предлагал отрезать баяниста.

— Ну и что? — обиженно отозвался Женя Анкудинов. — Какой есть, такой и получился.

— Жорка тебе попомнит! — предупредил веский.

— Не вижу идиота! — задумчиво произнес Шарохин. — Вы вглядитесь. Он пляшет. Он забыл обо всем на свете. Думает только о ней!

Мальчишки фыркнули:

— Так он же за Веркой бегает! Он ей жениться предлагал. Нам, говорит, квартиру дадут без очереди. А она вчера…

— Чтоб я не слышал у нас в студии грязных сплетен! — вспылил Шарохин. — Давайте все поздравим от души Женю Анкудинова с большим творческим успехом. На этом занятие объявляю законченным. Встретимся послезавтра, в три. До свидания, идите тихо. Чтоб мне на вас никто не жаловался! А ты, Женя, останься, доведи свою работу до конца.

В темноте мальчишки один за другим прошмыгнули мимо отступившего в сторону Володи. Без сомнения, теперь они заметили постороннего человека, но не проявили никакого интереса. Кажется, юные фотолюбители привыкли к визитам частных клиентов своего руководителя.

Однако Володя очутился в неловком положении. Оставшиеся за столом Шарохин и Женя не догадывались о его присутствии. Как теперь объявиться? Не придумав ничего лучшего, Володя кашлянул. Откуда он мог знать, что Женя такой пугливый! В ответ на тихое «кхе-кхе» раздался пронзительный визг. Потом Женя нажаловался Шарохину:

— Валерий Яковлевич! Чего они дразнятся!

— Ребята, кончай баловаться! — бросил Шарохин, не оборачиваясь. Как видно, Женю тут пугали не впервой.

— Это не ребята. — Володя сделал шаг. — Это я, Валерий Яковлевич. Из музея, Киселев.

— Владимир Александрович? Мы и не слыхали, как вы вошли.

— Да я только что, — промямлил Володя.

Шарохин встал и, привычно ориентируясь в темноте, подошел к Володе.

— Мы уже кончаем, через минуту зажжем свет. — Шарохин подвел Володю к столу: — Поглядите. Каков снимок?

Володя похвалил замечательную работу Жени Анкудинова.

— Талант, — сдержанно сообщил Шарохин. — Вот только темноты боится.

Наконец вспыхнул свет. Володя увидел знакомую лисью мордочку фотографа, блеклые усики, свисающие по углам рта. Плотный и рослый Женя Анкудинов выглядел в своих огромных очках гораздо солидней Шарохина. Трудно было поверить, что этот самый Женя только что визжал, как девчонка.

— Покажи Владимиру Александровичу, чем ты снимаешь, — приказал Жене руководитель.

Мальчишка протянул Володе фотоаппарат какой-то иностранной марки. С аппаратом в руках Володя сразу же ощутил себя невеждой. Он не мог оценить все достоинства великолепной игрушки.

— Последняя модель. — Шарохин вздохнул. — У Жени дядя на дипломатической работе. Поехал за границу, зашел там в магазин, купил без всяких накладных. Просто, как заурядную «Смену». У нас только через спекулянтов достанешь. — Шарохин почмокал губами. — Какие фотоаппараты я видел в Москве у комиссионки, но цена-а-а! — Его глазки грустно увлажнились.

«Что надо было Шарохину у комиссионки?» — подумал Володя.

Аккуратный Женя накатал снимок, снял клеенчатый фартук, взял свой фотоаппарат и ушел. Шарохин, бережно переливая растворы из ванночек в стеклянные бутыли, принялся жаловаться Володе на гонения, которым подвергается фотокружок:

— Вы сами видите, в какой тесноте я вынужден работать! Конечно, фотолюбители — не ансамбль песни и пляски. Массовость в нашем деле не нужна, фотография — увлечение индивидуальное. Хорошо, я согласен, пускай не дают приличной комнаты для фотостудии, но зачем же принижать нас духовно? Руководство клуба считает, что плясуны, певцы, художники, драмкружок — это народное творчество. Выпиливание по дереву, радиолюбители, автокружок — это техническое творчество. А фотография — это всего лишь подсобное предприятие, клубная служба быта! Наше дело — фиксировать творческие успехи других, и только!

Каждое слово Шарохина казалось Володе фальшивым. Фальшь буквально резала ухо. Особенно когда Шарохин заговорил о краже, умудрившись поставить исчезновение фотоаппаратов в один ряд со всеми прочими фактами притеснения фотостудии и ее руководителя. Вор чуть ли не вступил в заговор с Анфисой Петровной, которую Шарохин называл Ан-Фис.

— С новыми фотоаппаратами мы бы себя показали! — фальшиво негодовал Шарохин. — Но кому это нужно? Ан-Фис? Конечно, нет!

Володя с интересом наблюдал за игрой Шарохина. Непонятно, как мог Фома счесть двоедушного фотографа непричастным к краже.

Наконец Шарохин спохватился, что явно переигрывает, и проявил любопытство: что привело заместителя директора музея в лабораторию?

— Вы к нам, надеюсь, не с претензиями? — заискивающе спросил он. — Есть новый заказ?

Володя признался, что ему нужны два билета на первый вечерний сеанс.

— Трудно! — Фотограф напыжился. — Однако осуществимо! — Он полез в ящик стола, достал пакет из черной бумаги. — Следуйте за мной!

В вестибюле Шарохин направился в темный закуток, куда выходила дверь кассы. На его стук дверь приоткрылась. Фотограф проворно сунул в щель черный пакет. Дверь открылась пошире. Володя увидел пожилую кассиршу. Она, улыбаясь, вынимала из пакета фотографии.

— Прелесть что за девочка! Чудо-ребенок! — умильно нахваливал Шарохин, наполовину протиснувшись в дверь. Затем обернулся к Володе: — Давайте рубль! — И опять сунулся в дверь: — Снимок, который вам больше всего понравится, мы увеличим. — Рука Шарохина пронесла Володин рубль в дверь и вручила растроганной кассирше: — Два билетика на шесть часов.

Кассирша протянула Шарохину два билета. Не отрывала, не размечала места своим толстым синим карандашом. Володя понял, что билеты были заранее для кого-то отложены!

— Четырнадцатый! Середина! — Шарохин восторженно причмокнул. — Вот что значит затронуть чувства любящей бабушки! На таких местах у нас сидят только звезды самодеятельности.

Шарохин для чего-то посмотрел билеты на свет и Володе велел посмотреть. На голубой шершавой бумаге Володя обнаружил еле заметное, синим карандашом: «П. Е.».

— Петька Евдокимов, — злорадно сообщил Шарохин. — Мой личный враг. На прошлой неделе починил кассирше телевизор, который давно пора в утиль. Про Евдокимова я бы мог вам много… — Шарохин вдруг страшно побледнел. Володе показалось, что фотограф кого-то увидел и перепугался. — Опять я забыл запереть студию! — вырвалось у Шарохина. — Если Ан-Фис застукает, я погиб! — Он без оглядки помчался к себе на второй этаж.

— Шебутной! — пустила ему вслед суровая старуха с красной повязкой.

«Опять забыл запереть студию? Странно, странно, — думал Володя. — Но что же он мне хотел сказать о Евдокимове?»

Внимание Володи привлекла толстая колонна посреди вестибюля, увешанная фотографиями. Володя подошел ближе и догадался, что это за колонна. После сооружения первого этажа и нормальных лестниц стальную винтовую лестницу, пронизывающую здание-веретено, забрали в деревянный, обшитый фанерой футляр. Оказалось очень удобно наклеивать и прикалывать на фанеру всевозможные объявления, афиши, фотомонтажи. Шарохин развернул тут постоянную выставку работ своего кружка. На фотографиях Володя увидел многолюдные пляски, сцены из спектаклей, кубки, модели, вышивки, президиумы торжественных заседаний. Пожалуй, Шарохин не преувеличивал, когда говорил, что фотокружок используют для обслуживания других кружков. Ага, вот и фотография П. Евдокимова, склонившегося над передатчиком… С виду простачок…

Володя не спеша двигался вокруг колонны. В вестибюле стояла тишина, он слышал, как за деревянной обшивкой неутомимо трудится мышь. Володя представил себе заключенный внутри виток стальной лестницы. Что там нашла мышь? Или, может, она затащила внутрь корку? Нет, мышь явно прогрызалась куда-то, проедала ход…

Грызенье внезапно прекратилось. Володя увидел на фотографии яркое, вызывающее лицо. Девушка в русском сарафане явно позировала фотографу. Да это же Вера Каразеева! Володя прочел подпись: «Снимок Е. Анкудинова». Вот еще Верина фотография, еще, еще… В молдаванском костюме, в украинском, узбекском, грузинском. Под всеми фотографиями мелконько подписано: «Е. Анкудинов». С поразительным увлечением фотографирует своевольную Веру Каразееву мальчик в очках, боящийся темноты. На том снимке, который Женя подсунул под дверь своей домашней фотолаборатории, Вера в простом платье сердито грозила фотографу. «Любит позировать», — говорили о ней мальчишки. А на последнем Женином снимке ее вообще не видно, фигура смазана. Зачем это понадобилось Жене Анкудинову?

Володя вызвал в памяти роковой портрет Таисии Кубриной. «Нет, яркой Вере Каразеевой далеко до девушки в турецкой шали. В Вере есть что-то… — Володя поискал определение поточнее и после некоторых колебаний признал, что Вера выглядит все-таки вульгарно. — Слово „пошлость“ ей не подходит, но „вульгарность“ да… Впрочем, что-то вульгарное, несомненно, было и в Настасье Филипповне, — размышлял он. — Вульгарность чаще оборачивается трагедией, чем тонкий вкус, хорошее воспитание. В девушке из ансамбля песни и пляски есть что-то… какая-то тревога в черных смеющихся глазах. Женя действительно мастер!.. Женя и Вера Каразеева живут рядом, — с беспокойством продолжал размышлять Володя. — Фома выспрашивал у старика Анкудинова, кто ходит к младшей дочке Каразеевых. Выяснилось, что Верой заинтересовался вернувшийся из заключения старший Петухов».

— Скверно, — пробормотал Володя, — очень скверно!

Сделав еще несколько шагов вокруг колонны, он натолкнулся на какого-то очень знакомого человека, рассматривавшего фотографии. Володя машинально поздоровался. Тот взглянул на него с удивлением: мол, я вас в первый раз вижу.

— Простите! — выдавил Володя. Перед ним стоял Евдокимов. — Мы действительно не знакомы. Я вас узнал по снимку. Кстати, мне о вас говорила ваша учительница, Валентина Петровна Семенова. Я с ней советовался. Я работаю в музее, нам нужен на время специалист по радио…

— Я халтурой не занимаюсь! — отрезал Евдокимов.

— Может быть, вы мне порекомендуете, к кому обратиться?

— Да вот хотя бы к нему, — Евдокимов показал на вошедшего в вестибюль тоже знакомого Володе по фотографиям солиста ансамбля, партнера Веры Каразеевой, мастера телеателье Жору Суслина.

«Рост метр шестьдесят, не больше, — определил Володя. — На снимках Суслин не выглядел таким маленьким. Еще один фокус Жени Анкудинова. Кроме того, на снимках у солиста роскошные кудри, а сейчас — короткая стрижка».

— Суслин, на минутку! — окликнул Евдокимов.

Солист подошел. Володе показалось, что он чем-то очень взволнован. Но это не помешало Суслину проявить деловые качества.

— Договоримся завтра, — сказал Суслин Володе. — Приходите ко мне в телеателье. — Схватил Евдокимова за рукав, отвел в сторонку. — Слушай, Петя, очень важное дело… Петухов…

Больше Володе ничего не удалось расслышать, эти двое перешли на шепот.

«Впрочем, для начала у меня впечатлений более чем достаточно», — думал Володя, направляясь к выходу. В дверях он столкнулся с Фоминым.

— Ты что здесь делаешь? — спросил Фомин.

— Купил билеты! — Володя вынул из кармана голубой клочок, помахал перед носом Фомина. — Между прочим, по знакомству, с черного хода. — Оглянувшись, он убедился, что Суслин и Евдокимов успели исчезнуть. Эти двое явно не хотели попасться на глаза Фомину.

«Так и запишем», — с удовлетворением сказал себе Володя.

— Ты маг и волшебник! — объявила Валентина Петровна, когда он подвел ее к креслам в самой середине зала.

Рядом два кресла оставались свободными. Свет люстры начал слабеть. В проходе показалась запоздавшая пара. Вера Каразеева и Петухов направлялись прямиком к свободным местам. На ней было длинное пестрое платье из ткани, более подходящей для домашнего халата, и вульгарные позолоченные босоножки. До того, как свет погас, Вера успела смерить высокомерным взглядом премьерши скромную учителку и ее спутника — его-то за что?! А Володя не успел разглядеть, отутюжил ли Петухов свой новый костюм. Лицо Петухова опять осталось в зрительной памяти черно-белым. И глазки-пуговки — как на моментальном снимке базарного пушкаря.

 

VI

Каждый раз, приходя в штаб комсомольской дружины, Фомин оказывался перед портретом мальчишки в ситцевой крапчатой рубашонке нараспояску, в тяжелом отцовском картузе, осевшем на оттопыренные уши. Портрет был спечатан и увеличен с группового снимка боевой дружины Путятинской мануфактуры. Фотографировались смело, открыто. Был 1905 год. Во время знаменитой стачки, когда вся полиция попряталась по углам, дружина охраняла порядок в городе. Затем дружинники, вооруженные револьверами, пытались не пустить в Путятин казачью сотню. В этом бою фабричный мальчонка Ваня Фомин снял с коня дюжего казака, рассадив ему лоб камнем.

Комсомольцы-дружинники считали себя прямыми преемниками рабочих-боевиков. Штаб дружины, как и семьдесят лет назад, помещался в краснокирпичном здании на Пушкинской улице. Тогда тут был Народный дом, ныне — городская библиотека имени Фурманова. Читатели ходили через парадный подъезд, а дружинники — со двора, как и в те исторические времена. Место было удобное в стратегическом отношении — на краю городского пятачка.

— Что новенького? — спросил Фомин дежурного по штабу Алешу Скобенникова, благодушного парня с льняными кудрями до плеч, работающего на фабрике электриком.

— Пока все в норме, Николай Палыч. Но ожидаем…

Алеша имел обыкновение высказываться кратко. Нынешней осенью он собирался идти на военную службу. Алеша мечтал попасть на подводную лодку. Где-то прочитал об акустиках и решил, что такая военная специальность по нем. В электрических приборах, в радио и в телевизорах Скобенников разбирался великолепно. Он и был тем «Тарантулом», который давал на средних волнах подробнейшие технические консультации. Когда дружинники вышли в эфир с требованием прекратить радиохулиганство, «Тарантул» передал призыв организовать встречу всех заинтересованных сторон за круглым столом. В назначенный «Тарантулом» час никто из «Ковбоев» и «Сатурнов» не явился на условленное место, опасаясь ловушки. Но сам «Тарантул» пришел, принес кипу чертежей и собственноручно составленный проект двустороннего соглашения между радиолюбителями и горсоветом. Так началась его дружба с ребятами из дружины.

Фомин сел за стол напротив Скобенникова.

— Так что же вы ожидаете?

— Сегодня в клубе детектив, а после детектива количество нарушений примерно в три раза выше, чем после кинокомедии… — серьезно сказал Скобенников.

Фомин вспомнил, что кража в клубе произошла после кинокомедии, но с Алешей в спор не вступил.

— Я сам подсчитал по итогам дружины и сведениям кинопроката за полугодие, — продолжал Скобенников, — комедия и детектив дают по мелкому хулиганству один к трем. Но характерно, что в истекшем полугодии шли и такие фильмы, после которых никаких происшествий не случалось. Я специально проверил — это мюзиклы и творческие поиски, как их называют в журнале «Экран».

— Скажи пожалуйста! — На Фомина произвела впечатление Алешина статистика.

Этот парень на самом деле произвел расчеты влияния фильмов на путятинский пятачок. Ай да технарь! Даром что кудри отрастил.

— Слушай, Алеша, а почему ты тогда назвался «Тарантулом»?

— Не по принципу личного сходства, — немного подумав, ответил Скобенников. — Искал звучное слово, поменьше глухих и шипящих. Та-ран-тул! Вы прислушайтесь. Звучит лучше, чем «пират» или «фантомас».

— А «Синий дьявол» как? Звучит?

— Лучше бы «Зеленый дьявол», а то «синий» с писком выходит. Я помню, «Синий дьявол» срывался на первом «и». Но «дьявол» звучит. Лучше «пирата», лучше «Сатурна». Веское слово… — Скобенников несколько раз, меняя интонацию, произнес: — Дьявол, дьявол, дьявол…

— Как ты думаешь, Алеша, зачем понадобилось «Синему дьяволу» опять вылезть в эфир? Сейчас мало кто слушает на средних волнах…

Скобенников неопределенно пожал плечами:

— Мало, но слушают. Я сам его вчера не слышал, но от ребят знаю, что «Синий дьявол» выходил осторожно, как и тогда. — Скобенников помолчал. — Вряд ли он радиолюбитель. Случайно имеет доступ к радиопередатчику.

— Но ведь его с одного раза или с двух мог не услышать тот, к кому он обращался, — заметил Фомин.

Скобенников похмыкал:

— До кого надо, дойдет. Древним путятинским способом.

Фомин достал сигареты, предложил дежурному. Скобенников отказался: он бросил курить, чтобы быть готовым к строгостям службы на подводной лодке.

— Еще вопрос можно? — Фомин спрятал сигареты.

— Давайте.

— Кто тогда сделал Петухову передатчик?

— Ваське? — Скобенников задумался. — Мог и сам. Примитивная штука.

— Для тебя примитивная, — возразил Фомин, — но не для него.

— Для любого, Николай Палыч. Элементарно.

Выйдя из штаба дружины, Фомин решил прогуляться по пятачку. Он не страдал предубеждением против тех, кто тут околачивался каждый вечер. Когда-то лейтенант и сам был завсегдатаем пятачка, откликаясь на прозвище «Фома». Ну и что? Вырос, стал человеком, как и многие другие завсегдатаи пятачка тех лет. Кто работает на фабрике, кто в городских учреждениях. Из завсегдатаев пятачка вышли и рабочие, и учителя, и врачи, и офицеры. «А что Петуховы попадают за решетку — в этом виноват не пятачок», — размышлял Фомин, делая первые шаги по старинному тротуару, затейливо выложенному красным кирпичом.

Фома не спеша брел мимо собирающихся компаниями парней в подтяжках поверх маек с иностранными надписями и девчонок в длинных юбках, в кофтенках навыпуск с рукавами-буфами. Молодой Путятин словно получил указание сверху о смене формы одежды. На всем пятачке не видать ни кружевных мужских сорочек, ни женских брюк, ни юбчонок-мини.

«Точно так же когда-то и я сам уже не решился бы показаться на пятачке в узких брюках — пришла мода на широкие, в остроносых мокасинах — пришла мода на тупоносую обувь. Да я бы лучше босым и голым сюда явился, чем старомодным!»

В ту славную пору труженик пятачка по прозвищу Фома с полуслова, с одного взгляда получал всю нужную информацию. Например, кому сегодня врежут, кто врежет и за что. Но сейчас пятачок обменивался непонятными словами, незнакомыми жестами и глядел мимо лейтенанта Н. П. Фомина. Лейтенант двигался по знакомому до последнего кирпичика тротуару, как заморский гость, ни бельмеса не смысля в происходящем. Между тем он был уверен, что тут сейчас происходят какие-то важные встречи, обмен взглядами и уже известно, кому и за что вскоре очень крепко врежут. Возможно, не пойманный вор тоже прохаживается сейчас по пятачку. Здесь же находятся его сообщники, если они были, а также те, кто что-то видел, слышал или предполагает, но не спешит поделиться всеми сведениями со следствием.

Неожиданно за спиной лейтенанта послышался открытый текст:

— …а он ей говорит: «Я тебя как истинный друг предупреждаю: фотокружок он обчистил»…

— А она что?

— Она говорит: «Врешь, не верю».

— Ой, ду-у-ура!

— Я их только что видела, они в кино пошли.

— Ой, она всегда достает билеты! Ну всегда!

Разговаривали три девчонки не старше пятнадцати лет. Фомин их только что обогнал. Девчонки держались вызывающе, вихляли тощими бедрами, смолили сигареты, задевали встречных мальчишек. Однако чувствовалось, что они тут еще почти ничего не знают и не понимают, ни с кем толком не знакомы — делают первые робкие шаги.

Фомин прислушался в надежде узнать, кто же «он» и кто «она». Но разговор уже перешел на киноартистов — который из всех самый красивый. Девчонки перебрали множество фамилий, обсудили носы, глаза и дошли до губ, проявив такую осведомленность в вопросе, что Фомина бросило в краску, и он ускорил шаги.

Отойдя на достаточное расстояние, Фомин оглянулся на бойкую троицу и постарался всех запомнить.

«Предупреждаю как истинный друг: фотокружок он обчистил…» Фраза означала, что кто-то из парней знает вора и предупредил девушку, но она не поверила и пошла с вором в кино. Если вор и его девушка сидят сейчас в кино, то…

Фомин мысленно прикинул. В зале четыреста мест. Можно ли как-то ограничить круг подозреваемых? Билеты достала «она» по знакомству. Можно ли установить, кто «ну всегда» получает в кассе билеты? Можно, однако трудно. Знакомые есть не только у пожилой кассирши. Анфиса Петровна снабжает билетами в кино массу нужных ей людей. Этим же занимаются все без исключения сотрудники, вплоть до ночной сторожихи. Таким образом, если не подозревать в связях с вором городское начальство, которое благодаря заботам Анфисы Петровны сейчас тоже смотрит детектив, то в круг подозреваемых входят родственники сотрудников клуба, вся клубная самодеятельность плюс нужные люди: продавщицы, парикмахеры, закройщицы из ателье… Прибавим сюда же аптеку, получающую дефицитные лекарства, поликлинику, баню… Список будет бесконечен! Если детектив идет первый день, то все места в зале заняты только теми, кто «ну всегда» может достать билеты, как достает их «ну всегда» неизвестная «она», которая пошла с «ним» в кино, несмотря на предупреждение некоего «друга».

Фомин вытер платком вспотевший лоб. Хорошо, что в зале только четыреста мест. Круг подозреваемых вернулся в исходное положение, поколебался немного и слегка уменьшился. Четыреста минус городское начальство и минус сотрудники милиции, которые тоже любят смотреть детективные фильмы.

Фомин взглянул на часы. Без четверти восемь. Сейчас закончится первый сеанс, и публика будет выпущена из зала через единственные двери. Не помешает очутиться поблизости и проверить некоторые предположения.

Он не успел дойти до клуба. Внезапно все переменилось на пятачке. Смолкли гитары, лица вопросительно повернулись в одну сторону. Фомина обдало знакомым холодком. Старый опыт кое-что значит. Фомин понял, что кому-то сейчас уже врезали. Залился свисток, раздался топот бегущих ног. Фомин услышал близко тяжелое дыхание, и наконец кто-то истошно взвыл.

Когда Фомин подбежал, дружинники заламывали руки Ваське Петухову. Васька вырывался и выл от злости. Кровь из носа капала на рубашку. Васька, швыркая носом, силился пнуть ботинком кого-то лежащего на земле. Один из дружинников наклонился над лежащим и помогал подняться. В пострадавшем Фомин узнал Суслина. «За что ему врезали?» — пронеслось в голове. Впрочем, Суслин не так уж сильно пострадал. Фомин углядел у него под глазом среднего размера припухлость, обещавшую превратиться в обыкновенный синяк.

Солист ансамбля достал носовой платок, вытер грязь с лица и принялся оттирать платком джинсы и замшевую куртку.

— Давай, давай проходи! — Дружинники спроваживали любопытных, но народу все прибывало.

Фомин понял, что киносеанс закончился. Сейчас набегут все четыреста зрителей — посмотрят продолжение детектива.

— Уведите его скорее! — сказал Фомин дружинникам.

Несколько ребят поволокли упирающегося Ваську. Один дружинник, с виду увалень, остался с пострадавшим.

— За что он тебя? — участливо спросил дружинник Суслина.

— Черт его знает, дурака! — огрызнулся солист. — Распустили хулиганье!

Публика поддержала солиста. Суслин возвысил голос и принялся честить ротозеев дружинников и мягкосердечную милицию.

— Ладно тебе! Раскудахтался!.. — Увальня допекла Жоркина демагогия. — Взрослый человек, а испугался сопляка. Ты его мог одной рукой…

— Рукой? — взвизгнул Жорка. — А он меня ножом?!

— Не было у него ножа! — уверил Жорку дружинник.

Но его никто не хотел слушать. «Был нож!», «Вот такой!» Кто-то даже видел, как хулиган выбросил в кусты маузер.

Сквозь толпу протиснулся солидный товарищ:

— Вы бы, молодой человек, взяли на заметку, что народ говорит. Бандит успел выбросить оружие. Бандитское оружие — холодное или горячее — необходимо найти!

— Да не было ножа! — твердил дружинник.

— Я, в конце концов, требую проверить! — прикрикнул солидный.

— Спокойно! — посоветовал ему Фомин. Он узнал солидного: ревизор из горфо.

— А-а-а! — Финансист обрадовался, он тоже узнал Фомина. — Вот и милиция пожаловала с опозданием. Давно пора, товарищ Фомин, взяться за хулиганов по-настоящему. Вы передоверили свои прямые обязанности дружинникам. Хулиганы терроризируют нашу лучшую молодежь.

— Пошли, — сказал Фомин дружиннику.

— А этот с нами? — Дружинник кивнул на Жору.

— Не «этот», а потерпевший, — поправил Фомин и повернулся к Жорке: — Товарищ Суслин, если не ошибаюсь? Будьте добры, пройдите с дружинником в штаб.

— А если я не желаю? — возопил Суслин, обращаясь не к Фомину, а к публике.

— Дело ваше. Но все-таки лучше, если бы вы пошли. А то на словах все против хулиганов, но случись что…

Фомин не договорил. Жорка ужасно вытаращил глаза, взялся левой рукой за сердце, правой за голову и простонал:

— Мне ничего не надо… Мне бы добраться до дому, лечь…

Догнав дружинников, которые вели в штаб упиравшегося Ваську, Фомин увидел своих бывших одноклассников Киселева и Семенову. Они выглядели взволнованными. Семенова бежит впереди, Киселев за ней и вроде бы пытается ее остановить.

— Товарищи! В чем дело? — возмущалась Семенова. — Отпустите его, это мой ученик! Петухов, кто тебя ударил? Скажи мне, не бойся!

Васька ей ничего не отвечал, продолжал вырываться. Киселев шел за Семеновой и повторял:

— Валя, ты так все испортишь, мы не сможем никого убедить.

«Не надо было рассказывать Киселю про кражу в клубе», — подумал с досадой Фомин.

— Посторонних не впускать! — распорядился он, проходя в штаб.

Двое парней встали на крыльце, загородив путь возмущенной Валентине Петровне и Володе.

— Не имеете права! — протестовала она. — Я учительница!

На крыльцо вышел привлеченный шумом Скобенников.

— Учительница? — Чуткие уши будущего акустика слегка шевельнулись.

— Учительница! Я не классный руководитель Васи Петухова, но я его знаю. И я настаиваю, я обязана присутствовать…

Скобенников подергал себя за ухо и сказал дружинникам:

— Вы что, сдурели? Она учительница. Пропустите.

— Лейтенант не велел, — возразили они. — Ты сначала его спроси.

— Самим надо думать, — добродушно посоветовал Скобенников. И обратился к Володе: — Вы тоже учитель?

— Я историк. — Володя, в общем-то, не соврал. — А Валентина Петровна преподает физику.

— Физику? — Скобенников хмыкнул и покрутил ушастой головой. — Тогда все ясно. Проходите, Валентина Петровна!

Следом за разгневанной и решительной Валентиной Петровной Володя вошел в штаб. Все складывалось на редкость удачно. Сейчас дружинники будут разговаривать с Васькой. Не о краже, а о драке. Но все равно за этим разговором многое откроется для проницательного наблюдателя, каким себя считал Володя.

 

VII

Ваську усадили посреди комнаты на табурет. Алеша сел за стол. Фомин расположился на старом, продавленном диване, и Васька оказался спиной к нему. Валентина Петровна и Володя пристроились на скамейке возле двери. Дружинник-увалень уселся рядом с ними, остальные ушли.

Васька весь обмяк. Мосластые кисти рук свешивались до пола. Поза выражала бессилие, но маленькие глазки настороженно шныряли по комнате.

«Он боится не наказания за драку, — догадался Володя, — он еще чего-то боится».

Мальчишка ни разу не оглянулся на Фомина, сидевшего близко позади него. Однако Володе казалось, что Васька не забывает о присутствии в комнате лейтенанта милиции. Наблюдая за Васькой, Володя вспомнил, какое странное, черно-белое, фотографическое воздействие произвело на него — дважды! — лицо старшего Петухова. Васька похож на брата. Широкие плечи, короткая шея, низкий лоб, сильные надбровные дуги. Ну, а каков будет младший Петухов на воображаемом мгновенном снимке? Тоже черно-белым, со зрачками, похожими на булавочные проколы?

В отличие от старшего брата Васька проявлялся в Володином — разумеется, условном! — фотографическом восприятии цветным. Возможно, причиной цветного впечатления была кровь из носа, размазанная по скулам и запятнавшая грязную голубую рубашку. Но, кроме алого и голубого цвета, Володя увидел на воображаемом снимке золотисто-карие глаза, рыжеватые брови, а кожа лица оказалась с зеленым оттенком — верный признак, что Васька рано пристрастился к курению.

— У тебя платок есть? — благодушно спросил Ваську Алеша Скобенников.

Васька не ответил. Он словно впал в забытье — ничего не видит и не слышит.

«Артист!» — подумал Володя.

Алеша Скобенников пошарил в ящиках стола, вытащил лоскут миткаля размером с носовой платок.

— На, утрись! — Скобенников протянул лоскут Ваське.

Васька не шевельнулся. Володя почувствовал, как напряглась Валентина Петровна. Сейчас вскочит, подбежит к столу, возьмет лоскут…

Валентину Петровну опередил увалень, сидевший рядом с нею. Взял лоскут, смочил водой из графина, придержал Ваську левой рукой за подбородок, а правой утер мокрым лоскутом окровавленное лицо. Все было проделано просто и умело. Володя догадался, что парень где-то научился обращаться с беспомощными младенцами. В отцы он по возрасту не годился. У него, наверное, есть младший братишка или сестренка.

— На! — дружинник сунул Ваське в руку порозовевший миткаль. — Приложи, а то опять потечет.

Васька взял розовый лоскут и будто бы приложил к носу, а на самом деле заслонил всю нижнюю часть лица.

«Хитер и умеет действовать исподтишка», — мысленно определил Володя.

Скобенников положил перед собой лист бумаги.

— Ну что, Петухов, — скучным голосом начал он, — как говорится, давно не видались. Опять будешь изворачиваться, врать? Опять мы услышим, что ты ни в чем не виноват, что ты никого не трогал? Ты тихонечко прогуливался, ни о чем плохом не думал, а тебя, не разобравшись, схватили и повели… Так было дело, Петухов?

— Так, — сказал Васька и поглядел на потолок. — Я больше не буду.

— Чего ты не будешь делать? — Скобенников притворился, будто очень удивлен.

— Драться! — провозгласил покаянно Васька.

— Значит, ты дрался?

— Дрался! — Васька всхлипнул.

Оба знали свои роли назубок. Но, на Володин взгляд, Скобенников играл свою роль с отвращением, вяло, а Васька — с большим удовольствием и на редкость естественно. По Ваське было видно, что кадры артистов, способных исполнять роли дураков, для кино практически неисчерпаемы.

— Надоело с тобой возиться! — подбросил реплику Скобенников.

— Отпустите меня! — подхватил Васька и зарыдал в розовый лоскут. Теперь тряпица закрыла целиком всю Васькину физиономию.

— А если не отпустим? — серьезно спросил Скобенников.

Васька, продолжая свою привычную игру, допустил тактический промах — он загородился тряпицей и утратил контакт со Скобенниковым.

— Я больше не буду! — прорыдал он невпопад.

Скобенников промолчал. Васька убрал лоскут с лица и вопросительно взглянул: «Где твоя реплика? Забыл, что ли?»

— Вот так-то лучше, — удовлетворенно заметил Скобенников. — Скажи, Петухов, почему ты сегодня вечером напал на человека, который намного старше тебя и не имеет никакого отношения к твоей компании?

Скобенников вышел из-за стола, приблизился к Ваське.

— В чем дело, Петухов? — серьезно продолжал Алеша. — Может быть, тебя кто-то попросил затеять драку с Суслиным? А? Кто-то приказал? Ребята говорят, что видели там Евдокимова.

Васька помотал головой и снова уткнулся в тряпицу.

— Или, может быть, Суслин тебя чем-то обидел? — продолжал Скобенников.

Казалось, последнего вопроса Васька не услышал. Он окаменел в плачевной позе и словно потерял всякий интерес к происходящему и к своей собственной несчастной судьбе.

— Что ты перед нами дурака валяешь?

Спросил не Скобенников, а Фомин. Спросил негромко, спокойно. Однако эффект оказался потрясающим. Васька вскочил, выронил тряпицу. На лице его выразился страшный испуг. Он постоял, как в столбняке, и рухнул на пол, забился в припадке, исступленно выкрикивая:

— Не имеете права сажать! У меня алиби! Я смотрел кино! У меня алиби! Я их не брал! Я их не видел!

Валентина Петровна кинулась к нему:

— Вася, успокойся! Ребята, ну помогите же! Он болен! Володя, вызови «неотложку»!

Скобенников и увалень, оказавшийся очень проворным, отстранили Валентину Петровну, подняли Ваську, усадили на табурет. Володя видел, что звонить в «неотложку» не надо. Эти ребята давно знакомы с Васькиными фокусами.

«Васька все время помнил, что Фома сидит у него за спиной, — отметил Володя. — Помнил и был готов отразить любое его вмешательство. Но почему он упрямо связывал свое „алиби“ с тем, что был в тот вечер на сеансе и что приятели это могут подтвердить. А может быть, насчет алиби мальчишка кричал без притворства, с ним случилась настоящая истерика? Чего-то он сильно боится. Чего-то или кого-то… Или за кого-то…»

Валентина Петровна продолжала хлопотать вокруг сидящего на табурете Васьки. Она гладила его по длинным лохмам, а Васька увертывался от ее рук. Она подошла к столу, налила воды в стакан, поднесла к Васькиным губам. Васька словно бы в забытьи, однако очень точно боднул головой. Стакан полетел в сторону. Дружинник, умевший ходить за младенцами, ловко поймал стакан на лету и поставил на стол.

Валентина Петровна, как наседка, защищающая своего цыпленка, налетела на Фомина:

— Я не допущу, чтобы моего ученика запугивали!

— Кто его запугивает? — запальчиво спросил Фомин.

— Вы! Вы до смерти перепугали мальчика своим неожиданным и грубым вмешательством!

— А вы отдаете себе отчет в своих словах? Вы учительница! Вас слушает ваш ученик!

Володя остался в стороне, наблюдал. Они, в общем-то, выглядели потешно — Фома и Валька, проучившиеся вместе десять лет и теперь швыряющие друг другу официальное «вы».

— Ваш ученик систематически запугивает других подростков! — чеканил Фомин. — Ваш ученик сегодня избил взрослого человека! Не кажется ли вам, что школа тоже несет ответственность за его поведение? Вам должно быть известно, что в семье он получает исключительно плохой пример!

— Я не считаю возможным обсуждать в присутствии моего ученика положение в его семье! — негодовала Валентина Петровна.

Васька сидел, заслонившись лоскутом миткаля, и внимательно водил глазами — от Фомина к Валентине Петровне, от нее к нему. При этом у многоцветного Васьки, когда он посматривал на лейтенанта, в глазах вспыхивала желтая злость, а при взгляде на Валентину Петровну — зеленый смешок.

Володя догадался, над чем посмеивается про себя Васька. Над тем, что дружинники приняли дочку тетки Семеновой за его, Васькину, учительницу. А она работает в другой школе. Васька торжествовал, что и Фомин из милиции попался на дурачка, поверил, что дочка тетки Семеновой и ее фраер из музея приперлись в штаб дружины как учителя, ответственные за хрупкий организм своего ученика… Но вот Володя увидел в Васькиных глазах что-то новое. Искру чистого любопытства. Кажется, мальчишка призадумался над тем, ради чего все-таки прибежали в штаб учительница из другой школы и заместитель директора музея. «Думай, Васька, думай!» — радовался Володя. Меж тем Алеша Скобенников встал между Фоминым и Валентиной Петровной.

— Извините, пожалуйста, — обратился он кротко к Валентине Петровне. — Вы в каких классах работаете? В пятых — восьмых?

Неожиданный простейший вопрос остудил ее гнев.

— Не все ли равно, в каких? — сказала растерянно Валентина Петровна. — Но если вам так хочется знать, я веду девятые и десятые.

Скобенников повернулся к Ваське:

— Если ты, Петухов, когда-нибудь все-таки доползешь до девятого класса, в чем я сомневаюсь, ты хоть физику-то учи по совести.

Сбитая с боевой позиции, Валентина Петровна вернулась на скамейку у двери.

— Ты зря погорячилась! — упрекнул Володя. — Начиналось что-то очень интересное. Теперь твоего Петухова уведут, а мы многого еще не узнали.

— Куда уведут? — забеспокоилась она.

— Хорошо, если бы его посадили. Только на одни сутки.

— Ты что? — Она возмутилась. — Ты в уме?

— Я сейчас умен как никогда! — с гордостью признался Володя. — Ты даже не представляешь себе, насколько я сейчас гениален.

— Нашел время для шуток!

— Очень скоро я напомню тебе про эти слова! — уверенно обещал Володя.

По его убеждению, в интересах расследования кражи четырех фотоаппаратов было бы необходимо продержать Ваську до завтрашнего вечера или здесь, в штабе дружины, или еще где-нибудь. Но напрямую подать Фоме совет Володя не решился: «Пускай Фома как можно дольше не догадывается, что параллельно его расследованию ведется другое, „частное“ расследование»

К великому Володиному сожалению, Ваську Петухова не посадили. Скобенников составил протокол, напомнил Ваське, что это уже седьмой протокол за лето, так дело продолжаться не может, будут приняты самые решительные меры, и велел мальчишке топать домой прямиком, никуда по пути не сворачивая, а также избегая встреч и с врагами и с друзьями.

Обрадованный Васька вскочил и исчез за дверью. Володе хотелось кинуться следом за Васькой, догнать его и дать всего один совет, но он удержался. Володе надо было оставаться в штабе дружины, чтобы осуществить два замысла. Первый — ликвидировать конфликт между Валей и Фоминым. Второй — раздобыть еще кое-какие сведения. Фактически он уже целиком выстроил свою концепцию, не хватало самых пустяков, да и то лишь ради формальности. Володя живо представлял себе, как удивится Фомин, когда узнает от него завтра, кто вор…

Валентина Петровна охотно пошла на мировую. Она понимала, что судьба Васьки Петухова во многом будет зависеть от отношения к нему Фомина. Ей хотелось привлечь на свою сторону и дружинников, убедить их, что Васька не такой уж пропащий, он исправится.

Скобенников не выказал удивления, когда учительница и лейтенант заговорили на «ты».

— Ты пойми, Валя, мне самому жаль таких ребят, как Петухов, — уверял Фомин. — И Альку я тоже помню. Но я гораздо чаще, чем ты, встречаюсь с людьми, нарушившими закон. Я знаю, что о многих можно сказать: не он виноват, а обстоятельства жизни — плохая семья, чье-то влияние. Бывает так, что человек совершил преступление, но при этом сердце у него доброе. — Фомин покосился на Володю и произнес с нажимом: — Добрее, чем у некоторых честных и порядочных граждан! Всякое, Валя, бывает. Однако независимо ни от чего за преступление надо отвечать. Преступник должен понести заслуженное наказание. И для этого его надо найти. Надо. Понимаешь? Я люблю свою работу, я ее выбрал не на школьной скамье, я походил в дружинниках, как эти ребята. Кто-то должен охранять покой других людей. Для этого надевают милицейскую форму. — Фомин помолчал и сказал жестко: — Вот Киселева, который занимается розысками для развлечения, я понять не могу! Володя не верил своим ушам: «Фома знает?»

— Для развлечения и для удовлетворения своей непомерной амбиции! — добавил Фомин.

— Давай, давай! Развивай свою мысль! — проворчал уязвленный Володя.

— Вот что я тебе скажу! — Фомин шагнул к Володе. — Ты эти игрушки кончай! У нас не было, нет и не будет частных детективов!

— Ты о чем? — удивленно спросила Валентина Петровна.

— Да так… — успокоил ее Володя. — Фомин вспомнил один наш старый теоретический спор. Но сейчас не время и не место к нему возвращаться. — Володя с удовольствием отметил, что Фомин поражен его нахальством. — Мы еще к этому вернемся, милый Коля. На досуге… Ну что ты, Коля, так зло на меня глядишь? — Володя снисходительно потрепал Фомина по плечу. — Поговори-ка лучше с Валей, успокой ее, скажи, что Васька не крал фотоаппараты.

— Еще рано говорить, крал или не крал! — Фомин сбросил с плеча Володину руку.

Валентина Петровна приняла его слова за утверждение Васькиной вины.

— Если ты его посадишь, он пропадет, как все его братья. А Васе еще можно помочь.

— И в колонии люди воспитываются! — утешил Фомин. — Впрочем, насчет Васьки еще ничего не известно. Никто его не собирается сажать. С чего ты взяла, что я специально за ним охочусь? Я ищу вора. Кто он, следствием пока не установлено. Пойми, Валя, я разыскиваю неизвестную мне личность, хотя скорее всего окажется, что вора я очень хорошо знаю. Может быть, даже с детства… Что дружил с ним когда-то или дрался. Я же здесь родился и вырос. Поверь, Валя, следователю работать в своем родном городе не легче, а труднее.

Володя удивленно поглядел на Фомина. «Как верно сказано! Вор пока не известен, но он наверняка лицо знакомое. Даже обидно, что это сказал Фома, а не я…»

— Так должен ли я оставить вне подозрения Петуховых? — продолжал Фомин. — Ответь сама. И тот и другой могли украсть или нет?

— Нет! Я не верю! — В голосе Валентины Петровны звучала не твердость, а отчаяние.

«Валя понимает, что Петуховы — и старший и младший — могли украсть, — размышлял Володя. — Когда-то она считалась подругой атамана, вторым человеком в шайке, но потом поняла, какая судьба ждет Альку, и испугалась за себя, отошла. Однако что же другое могла сделать девчонка? Спасти своего атамана? Чепуха, ей это было не по силам. Но теперь, когда она видит, во что превратился Алька, ее мучает совесть. Вряд ли у Вали сохранились к старшему Петухову хоть какие-нибудь чувства, кроме чувства вины. Она увидела его сегодня с Верой Каразеевой и очень обрадовалась за него, очень…»

Володя припомнил, какими добрыми глазами глядела Валя на идущую по проходу между рядами яркую, вульгарную Веру в золотых босоножках. Доброта Вали и высокомерие Веры Каразеевой, несомненно, имели какое-то значение в той запутанной истории, распутыванием которой Володя занялся вовсе не для развлечения и не для удовлетворения своей амбиции, как полагает Фомин. «Не встреть я Валю, разве захотел бы я доискиваться до правды и тем самым помочь Ваське Петухову? Обратного пути нет! Я уже не посторонний в деле Петухова, а в некотором роде участник событий, действующее лицо. Фома обмолвился, что вести расследование в родном городе не легче, а иной раз труднее. Он интуитивно набрел на нечто замечательное, однако затем, по своему обыкновению, свернул на шаблонный путь. Но ведь тему родного Путятина можно развить дальше. Во всей расследуемой истории присутствуют дух и образ жизни небольшого города, в котором так много сирени — от снежно-белой до густо-лиловой, до почти багряной. Когда в Путятине девушке подносят ветку сирени, нетерпеливая девичья рука начинает искать соцветия из пяти лепестков. Танька, бывало, стоит под цветущим кустом, выщипывает из свисающих гроздьев счастливые пятинки и жует, жует. Дикость несусветная — жевать счастье! Но разве я сам не выщипывал из сиреневой грозди горьковатые на вкус счастливые пять лепестков? Как утверждает Лессинг, суеверия, в которых мы выросли, не теряют своей власти над нами даже и тогда, когда мы познали их…»

Размышления Володи прервал приближающийся топот ног, визгливая перебранка. Дверь в штаб распахнулась, но никто не показывался.

— Безобразие! — кричали за дверью и всхлипывали. — Какое вам дело! Мы гуляем, никого не трогаем!

Володя заметил, как Скобенников не спеша полез в стол, достал куски миткаля. По-видимому, там хранился изрядный запас обтирочного материала. Подумав, Скобенников выдвинул верхний ящик, выставил на стол круглое зеркало. А Фомин вытянул шею и словно бы уже знает, кто там расшумелся.

Наконец дружинники ввели в штаб трех девчонок в цыганских сборчатых юбках до полу, с печатью ужаса на юных лицах. Присмотревшись, Володя обнаружил, что на юных лицах не столько ужас, сколько черные потеки от бровей и ресниц.

— За что задержали? — строго спросил Скобенников своих ребят.

— За нападение. Шел Петя Евдокимов со своей знакомой, а они пристали.

— Напали или пристали? — уточнил Скобенников.

— Сначала пристали, а потом напали, то есть ударили. Несколько раз.

— Евдокимова?

— Да нет, девчонку. Ему немного только попало, когда он разнимал.

«Это была не Вера, — подумал Володя. — Веру бы назвали. Это просто какая-то девчонка».

— Мы ни к кому не приставали! — возмущалась бойкая троица. — Мы его вовсе не знаем! Мы ее с ним первый раз видим!

Дождавшись, пока девчонки выкричатся, проворный увалень разъяснил Скобенникову:

— Они со мной в одном доме живут. Им еще по пятнадцати нет, а вы поглядите…

— Разрешите мне… — Валентина Петровна намеревалась и тут вмешаться, но Володя ее удержал.

Алеша Скобенников деловито придвинул к себе лист бумаги:

— Из какой школы?

— Мы больше не будем! — заныли девчонки.

— Что вы больше не будете делать? — осведомился Скобенников.

— Кра-а-аситься! — заревели девчонки. — Дра-а-ться! А чего она! — и пошли перечислять какие-то непонятные горькие обиды на ту девчонку. — Мы разве хуже? Мы не хуже!

Новый поток слез еще живописней разукрасил их лица. К черным разводьям прибавились малиновые. Смывался маникюр, наведенный фломастером. Дружинники прыснули со смеху.

— Вам тут что, цирк? — осадил своих Скобенников.

— Они дуры, — простосердечно сообщил Алеше увалень. — Вот эти, — паренек ткнул пальцем в одну, в другую, — вот эти еле-еле перешли в девятый с круглыми тройками. А эта, — он с презрением указал на третью, — эта дурища с переэкзаменовкой по математике.

— Без грубостей! — одернул Скобенников и посмотрел на девчонок. — Низкие отметки, а тем более экзамен на осень усугубляют ваше положение. Плакать полезно в первом полугодии. Крайний срок — третья четверть. Запомните на будущее.

Он поманил девчонок к столу. Они послушно подошли, взяли по лоскуту миткаля. Куда только девалась вся их бойкость!

— Они сейчас приведут себя в божеский вид, — сказал Скобенников пареньку, — и ты их проводишь домой, сдашь родителям с рук на руки. Родителей мы обязаны ставить в известность.

Троица умоляюще поглядела на паренька.

— Алеша… — он помялся, — может, родителям не сообщать?

— При одном условии: ты проконтролируешь занятия по математике.

— Есть! — уныло ответил дружинник.

Вырывая друг у друга зеркальце и шепотом переругиваясь, девчонки стирали краску с лиц лоскутами миткаля.

— Так нельзя. Это же девочки! — шепнула Володе Валентина Петровна.

Володе представилось, как девчонки весной искали счастье в сирени и жевали горькие лепестки! И сегодня они готовились к выходу на пятачок, как Наташа Ростова к первому балу. С самыми светлыми упованиями, ожидая встречи с чем-то необыкновенным, прекрасным, взрослым! Почему же все завершилось стычкой с такой же девчонкой? Где же нынешние Пьеры Безуховы? Нынешние Болконские? А Евдокимов, значит, только разнимал! Всюду этот простачок Евдокимов, который, увидев в клубе Фомина, почему-то поспешил незаметно скрыться.

Девчонки вытерлись начисто, положили на стол черно-красные лоскуты.

— Теперь и я вижу, что вы еще только-только перешли в восьмой, — дружелюбно сказал Скобенников. — Идите, никого не бойтесь, у вас есть провожатый. И чтобы ту ни-ни, даже пальцем… Понятно?

— Понятно! — Девчонки обрадованно кинулись к дверям.

— Минутку! — Фомин свирепо оглянулся на Володю и спросил девчонок напрямик: — Про какую девушку вы сплетничали сегодня? Будто кто-то из ее знакомых вор?

— Мы? Сплетничали? — Все три изобразили крайнее удивление. — Мы своими ушами слышали. Жорка Суслин подошел к Верке Каразеевой…

— Стоп, стоп! — перебил Фомин. — Никаких Жорок и Верок. Тем более, когда говорите о тех, кто старше вас.

— Подумаешь, Каразеева! Воображает о себе! А Суслин с Евдокимовым… — Сосед по дому не дал девчонкам высказаться, поспешил увести из штаба.

«Значит, вот кого предупреждали… Веру Каразееву! Так я и предполагал…» Фомин был доволен, что поговорил с бойкой троицей сегодня. К завтрашнему дню они бы все начисто позабыли. А сыщик-любитель Киселев, хотя и прислушивался с многозначительным видом, вряд ли что-то понял. Пока Кисель строит свои оригинальные дедуктивные варианты, вор, унесший фотоаппараты, будет найден. Фомину даже стало жаль бывшего одноклассника. Вечный неудачник этот Кисель!

— Не пора ли по домам? — обратился Фомин к Володе. — Давай проводим вместе Валю.

«Очень ты мне нужен! — подумал Володя. — И без тебя бы обошлись!»

— Пошли, ребята! — Валентина Петровна обрадовалась. — Я вас чаем напою. С вареньем! Земляничным!

— Самое мое любимое! — заявил Фомин, — Я принимаю приглашение. А ты, Киселев?

— И он принимает, — ответила за Володю Валентина Петровна.

Скобенников, прощаясь с Фоминым, что-то шепнул ему на ухо. Что-то очень важное, как понял Володя по вытянувшемуся лицу Фомина.

 

VIII

На другой день Володя поднялся пораньше, торопливо поел, взял приготовленный с вечера этюдник и отправился осуществлять свой тщательно продуманный план. Посад просыпался, хлопали калитки. За монастырем вставало солнце. Володя полюбовался на порозовевшие башни и купола, на небо цвета спелой антоновки. Еще бы немного облаков! Они бы пригодились Володе для антуража. Почему-то зеваки убеждены, что художника вдохновляют эффектные облака. «Обратите внимание, — советует зевака, — во-о-он то облако похоже на бегемота». Будто художник может написать на небе бегемота! Облако пишут как облако. Из всех неэстетичных сравнений Володе казалось допустимым только одно. Танька в детстве прозрачно намекала брату, что облака очень похожи на мороженое. У нее рано проявилась склонность к прикладному искусству. Выучится на художницу — нарисует рекламу: все небо в пломбире. Володя-то ей покупал обычно молочное, за одиннадцать копеек.

Для начала Володя забежал в музей и попросил сторожиху тетю Дену передать Ольге Порфирьевне, что ее заместитель появится на работе только во второй половине дня. Володя был уверен, что узел развяжется раньше полудня, но на всякий случай оставил запас времени.

Из музея он направился в клуб. Тут все двери и окна были настежь, по этажам слышалась перекличка пришедших спозаранку уборщиц. Ночная сторожиха уже ушла, дневная дежурная с красной повязкой еще не появлялась. По утрам, до прихода Анфисы Петровны, тут не изображали сверхбдительность.

Володя вошел в вестибюль, постоял, послушал. Из переклички уборщиц складывалось вполне определенное представление о том, что делается в клубе, и не только в клубе, но и во всем Путятине. Володя получил кое-какие сведения, имеющие непосредственное отношение к делу о краже четырех фотоаппаратов. Затем он прошелся по вестибюлю, внимательно перечитал объявления, нашел расписание дежурств у радиопередатчика, полюбовался фотовыставкой, обратив при этом внимание, что мышь больше не грызется. Из вестибюля Володя, никем не остановленный, поднялся на второй этаж, прошел закругляющимся коридором до бывшего туалета, вернулся в фойе второго этажа, потрогал для чего-то сбитые из досок щиты, прикрывающие винтовую лестницу.

Остановка автобуса № 1 «Вокзал — Посад» находилась в квартале от клуба. Сев в автобус, Володя увидел за рулем рыжего парня. На конечной остановке возле монастыря рыжий вылез из кабины с гаечным ключом, откинул какую-то заслонку и сделал вид, что занимается самым срочным и необходимым ремонтом. Это был, конечно, упомянутый Анкудиновым Митя, поклонник Веры Каразеевой.

Бодро помахивая этюдником, Володя пошагал вверх по булыжной мостовой XVII века. Еще вчера вечером он набросал план подворья и определил, из какой точки он сможет контролировать и главный вход, и спуск в подземелье, и монастырскую гостиницу, и крыльцо справа от Никольской церкви, и часть сада с лазом. Все линии наблюдения сошлись на паперти Успенского собора. Расположившись там и удостоверившись в превосходном обзоре, Володя раскрыл этюдник и приступил к работе.

Ни одно знание не бывает лишним. Володе сейчас очень пригодилось знакомство с примитивистами, расписывавшими новое кафе. Избрав их трактирную манеру, он в полчаса намалевал колокольню Никольской церкви, кусок стены и надвратную церковь Архангела Михаила.

У художников в ходу критическое замечание, что «краски кричат». На Володином этюде они не кричали. Они вопияли, стонали, хрипели. Но Володя уже не глядел на свое творение, он не спускал глаз с монастырского подворья.

Немногие из монастырских жильцов торопились на работу — тут теперь в основном обитали пенсионеры. Последней скрылась в воротах Вера Каразеева. На Володин взгляд, она оделась слишком экстравагантно для будничного утра. Красная юбка до пят, синяя, тесно облегающая трикотажная кофта с большим вырезом. Из-под юбки выглядывали все те же золотые босоножки. «Возможно, они у нее единственные. Но возможно, для Веры вся жизнь — сцена, и она собирается прошагать по ней не в простых, а в золотых босоножках».

Оставшиеся жильцы сновали по хозяйству — выпускали кур, развешивали на веревках белье, несомненно не досохшее вчера, но не оставленное на ночь из опасения перед Петуховыми.

Братья Петуховы не показывались. Их мать вышла из дома в четверть девятого и отправилась с большой кошелкой по своим делишкам, явно не смущаясь своего засаленного платья. Братья, возможно, еще спят. Или не ночевали дома.

На крылечке справа от Никольской церкви показался свеженький, выспавшийся, умытый Женя Анкудинов. Осмотрелся по сторонам, протер очки и еще раз осмотрелся. Обнаружив — не сразу — на паперти художника, погруженного в работу, Женя принялся кружить по двору. С каждым кругом он оказывался все ближе к каменным ступеням и наконец осмелился подняться.

— Извините, можно посмотреть, как вы пишете?

Володя в ответ буркнул невнятно. Женя принял это за разрешение и стал у Володи за спиной.

«Вежливый мальчик, — подумал Володя. — Извинился. Но почему-то не поздоровался, хотя он меня знает, мы уже дважды встречались. Ладно. Сейчас он начнет приставать с вопросами, и можно будет шугнуть: „Мальчик, ты мне мешаешь, ступай отсюда…“

Но Женя не задавал вопросов и даже не сопел. Он тихо стоял за спиной, понуждая Володю продолжать мазню. Разговор пришлось затеять самому:

— Ты что же не поздоровался?

Женя ужасно смутился:

— Простите, я вас не узнал. Только сейчас, по голосу. У меня зрение плохое.

Вот оно что! Нечаянно Володя задел больное место мальчишки. Женя плохо видит, а в темноте, когда люди с нормальным зрением различают только очертания предметов, мальчишка, наверное, вообще, как слепой. — Володе хотелось загладить свою бестактность.

— Мне очень понравились твои работы на фотовыставке в клубе.

— Спасибо, я рад, что вам понравились, — скромно ответил Женя.

— Лучше всего тебе удаются портреты. Чувствуется, что ты стремишься передать характер человека. Я обратил внимание на несколько снимков девушки из самодеятельности. Как ее… Забыл фамилию…

— Вера Каразеева. Она здесь живет, в монастыре.

— Каразеева? Вот скажи хотя бы про Каразееву. Какой ты хотел ее изобразить?

Женя задумался.

— Она добрая… — медленно начал он. — Верит людям. Ей скажи — она верит. Я ей однажды сказал, что у меня фотоаппарат с цветными линзами, она поверила. Приходит и говорит Валерию Яковлевичу: «Пускай другие меня не снимают. Пускай только Анкудинов, у него цветные стекла».

«Верит людям? — Это сообщение Володю очень заинтересовало. — Но не поверила, что старший Петухов — вор…»

Как только дошло до любимого дела, Женя оказался разговорчивым.

— Я всех соседей снимаю, когда попросят, а когда и сам, скрытой камерой. Бабушку Семенову с козой я хотел на конкурс послать, но дед отсоветовал. Говорит: «Уж больно они вышли друг на дружку похожи — Семенова и коза».

— А ребят, приятелей своих, ты тоже снимаешь?

— Здесь нет ребят, которых интересно снимать. В нашем подъезде живет Петухов, но я с ним не дружу.

— Петухов? — переспросил Володя. — Где-то я слышал эту фамилию. Да, говорили мне… Известный всему городу хулиган.

Женя отрицательно мотнул головой:

— Он не хулиган, просто дурила. Я не вижу в темноте, а он нарочно заведет в подземелье и убежит. Я его просил вчера подсветить при съемке, это не трудно, только подержать лист бумаги, чтобы от листа отражался свет. Он не захотел. Ему когда надо, я пожалуйста… — Женя осекся, чуть не сболтнув лишнее.

Володя сделал вид, что ничего не заметил. Решительно ткнул кистью в кармин и влепил красный блик на зеленый купол церкви Архангела Михаила. На мальчишку Володина смелость, кажется, произвела потрясающее впечатление.

— Можно, я вас сфотографирую?

Не дожидаясь ответа, Женя умчался в дом и тотчас выскочил со своей замечательной фотокамерой.

— Вы работайте, не обращайте на меня внимания, — приговаривал юный фотограф, кружась вокруг Володи и целясь объективом то снизу, то сверху. — Не обращайте внимания, будто меня тут нет, — просил Женя, щелкая затвором. — Не надо делать вид, что вы размешиваете краску. Вы на самом деле размешивайте! Вот так! Естественней!

Володя понял, что его крепко взяли в оборот. Мальчишка словно нарочно мешает вести наблюдение за подворьем, загораживает собой то ворота, то спуск в подземелья. Кроме того, Володя отвратительно чувствовал себя под дулом замечательной фотокамеры. У мальчишки несомненный дар запечатлевать снимком больше, чем можно увидеть самыми зоркими глазами. Обладая слабым зрением, Женя Анкудинов научился колдовать с помощью линз. Черт его знает, какую «главную идею физиономии» он обнаружит в Володе. Потом увидишь себя как голенького на выставке! И другие увидят!

Наконец он перестал вертеться вокруг Володи.

— Я быстро! — крикнул Женя, убегая. — Проявлю и отпечатаю!

Володя лихо влепил зеленый мазок на розовую стену и с облегчением положил кисть. На подворье установилась тишь и благодать. Петуховы все еще не выглядывали, никто к ним не приходил.

Милицейский синий «газик» въехал в ворота монастыря ровно в девять, развернулся по двору и встал передом к воротам. Открылась правая дверца кабины, на каменные плиты соскочил Фомин. Сегодня он был в форме. Из кузова с зарешеченными оконцами вылез пожилой усатый милиционер, выпрыгнула черно-серая овчарка.

«Начинается!» Володя захлопнул этюдник.

По монастырскому подворью пронесся тревожный шорох. С треском распахивались окна бывшей гостиницы. На каменных крылечках келий возникли пенсионеры в полной боевой готовности. Только Петуховы упорно не показывались. И Женя с дедом. Но с ними все ясно: Анкудиновы затворились в домашней лаборатории.

Фомин и милиционер с собакой направились прямиком к спуску в подземелье. Володя не стал скрываться, двинулся им наперерез.

— И ты здесь? — холодно бросил Фомин и прошел мимо.

Володя занял позицию у мощеного спуска в подземелье. Две фигуры в милицейской форме и собака пропали в темноте. Пенсионеры оставались на своих крылечках. Петуховы как вымерли. Володя напряженно прислушивался к звукам, доносившимся из подземелья. Наконец раздался радостный лай. «Нашла!» Володя со всех ног помчался туда.

Четыре коробки, перевязанные шпагатом, собака обнаружила под старым матрацем с торчащими пружинами и прогнившей мочалой, бог весть когда выброшенным в подземелье.

— Не успели перепрятать, — говорил проводник Фомину.

— А мне думается, наоборот — успели! — уверенно возразил подошедший Володя.

— Киселев! — строго прикрикнул Фомин. — Не лезь не в свое дело!

Собака ощерилась и рявкнула.

Презирая опасность, Володя наклонился и внимательно осмотрел коробки.

— Я так и думал! — Он выпрямился, ожидая расспросов, но Фомин не проявил никакого любопытства. — Я так и думал! — еще загадочней повторил Володя. — Мышь все-таки успела отгрызть уголок. Представь себе, Фома, я слышал, как она трудилась. Хочешь знать, где я это слышал?

Фомин игнорировал все попытки Володи привлечь к себе внимание.

— Вы бы отошли, молодой человек, — попросил усатый проводник. — Мешаете собаке работать.

Овчарка потянула из подземелья наружу. Проводник и Фомин поспевали за ней вприбежку. Володе тоже пришлось поторопиться.

Во дворе что-то переменилось. Пенсионеры на крылечках вытянули шеи и смотрели в одну сторону. Но не на милиционеров с овчаркой. Через двор полусонной походкой брел Васька Петухов. Нашел время наконец проснуться и выбраться на свежий воздух.

«Просто дурила!» — вспомнились Володе рассудительные слова Жени Анкудинова.

Васька, ничего не подозревая, двигался навстречу овчарке, охваченной азартом поиска. Все ближе они сходились, ближе… Пронесся общий вздох — сейчас овчарка хватанет вора за штаны! Но собака, почти налетев на Ваську, даже не оторвала сопящего черного носа от земли. Натягивая поводок, овчарка потащила проводника дальше, через монастырский сад, к лазу в крепостной стене. Громкий выдох разочарования раздался во дворе.

— Дворняга! — полетело вслед розыскной собаке. — Бобик!

Володя прошел садом, нырнул в лаз. Овчарка металась внизу, у воды. Значит, тот, кто спрятал фотоаппараты, приплыл на лодке, поднялся по тропе, побывал в подземелье и тем же путем вернулся обратно.

Сверху Володя видел, как тщательно обыскивают берег Фомин и проводник с собакой. Надеются, что вор оставил хоть какую-нибудь улику — отпечаток ботинка, клок от штанов. Поиски не дали результатов. Фомин и проводник стали подниматься вверх к лазу. Володя быстро пошел обратно через сад.

Пенсионеры занимали свои прежние позиции. Васька сидел посреди двора на каменном корыте, оставшемся от бывшего монастырского колодца.

Из сада вышли проводник с овчаркой и Фомин. У всех троих был крайне деловой, решительный вид.

— Можно тебя на минутку? — окликнул Володя Фомина.

— Что вам нужно? — Фомин остановился, упер в Володю профессиональный проницательный взгляд.

— Мне? — спросил Володя с высоты своего скромного величия. — Мне ничего не нужно!

— Тогда до свиданья!

— Погоди! — взмолился Володя. — Я дам тебе хороший совет! По дороге отсюда, на Пушкинской, остановись, пожалуйста, напротив телеателье, и пусть Жора Суслин увидит, что с тобой служебная собака. И что собака сидит, положив свою благородную, умную морду на коробки с фотоаппаратами. Я думаю, что этого будет достаточно. Собака может не входить в телеателье. Иди один. Жора сам во всем признается. Можешь быть спокоен.

— Я и так спокоен! — в сердцах ответил Фомин. — Но ты мне надоел хуже горькой редьки! — Он залез в кабину и высунулся в окошко: — Глаза бы мои тебя не видели!

Проводник с собакой забрались в кузов, и «газик» укатил.

Володя оглядел подворье. Пенсионеры исчезли, Васька по-прежнему сидел на каменном корыте. Володя направился к нему, уселся рядом:

— Брат еще спит?

— Спит, — хрипло ответил Васька. — А я вот встал, курить охота. У вас не найдется?

— Я не курю.

Васька сразу же потерял всякий интерес к Володе.

— Слушай, — Володя решил взять быка за рога, — ты ведь знал, что фотоаппараты украл Суслин.

— Ну! — Васька лениво сплюнул. — Знал. А что?

— Да то, что ты даже видел своими глазами, как он их вынес из фотолаборатории.

— Видел, не видел… — Васька с хрустом потянулся. — Вам-то зачем?

— Суслин их спрятал на винтовой лестнице. Правильно?

— Ну, правильно! — В Васькином ответе прозвучала некоторая заинтересованность.

— А ты откуда видел?

— Сверху, — сообщил Васька.

— Ты заранее забрался на третий этаж, чтобы попасть без билета в зал. Так?

Васька только хмыкнул.

— Почему ты не сообщил, кто вор?

— А кому?

— Кому полагается.

— Еще чего! — На Васькиной физиономии появилась презрительная ухмылка. — Еще чего захотели!

Через двор бежал Женя Анкудинов, размахивая только что отпечатанным снимком.

— Передатчик «Черному пирату» он делал? — быстро спросил Володя.

— Он! — Васька хохотнул. — А вы и поверили? Я делал. Сам! — И пошел вразвалочку к воротам.

Подбежавший Женя Анкудинов положил влажную фотографию на край каменного корыта:

— Все-таки успел! Посмотрите!

— Прекрасный четкий снимок! — лицемерно похвалил Володя.

Фотография ему совершенно не понравилась. По правде сказать, она была отвратительна!

На красочном глянцевом снимке перед раскрытым этюдником, напыжась, позировал самодовольный, самовлюбленный, самонадеянный примитивист!

«Неужели это и есть главная идея моей физиономии?» — ужаснулся Володя.

 

IX

Наконец-то наступил финал детектива, и Володя мог поведать сгорающим от любопытства слушателям, как ему удалось изобличить преступника…

Володя снял с летней плиты кастрюлю с молодой картошкой, потыкал вилкой — готова! — наклонил кастрюлю и стал сливать воду, отворачиваясь от щекочущего пара. Затем Володя поставил кастрюлю ненадолго на огонь, чтобы картошка обсохла. Сполоснул из кружки пучок укропа — тоже со своего огорода, — нарезал, посыпал укропом картошку и потащил кастрюлю в палисадник.

В кустах сирени за пятигранным столом сидели гости — Валентина Петровна и Фомин, догадавшиеся купить по дороге банку сметаны. Молодую картошку в Путятине предпочитают есть со сметаной. Недурно и с простоквашей, особенно если она густая и шлепается в тарелку пластами. Володя это прекрасно знал, однако последние деньги он истратил на торт, шедевр путятинской городской пекарни, изукрашенный пузатыми розами из крема непонятного цвета. С этим дизайном Володин тонкий вкус смирился после долгой, жестокой борьбы. Но без торта сегодня нельзя. Такой день!

— Наваливайтесь! — Володя водрузил кастрюлю на стол.

Валя заглянула под крышку и ужаснулась:

— Куда нам столько!

— Съедим! — Фомин с наслаждением потянул ртом картофельный пар. — На свежем воздухе, в приятной компании, за дружеской беседой… Съедим!

— Давай накормим Кольку, чтобы от сытости он заплакал, как крокодил! — предложил Володя Валентине Петровне, изображая ее перед Фоминым своей соучастницей.

— Крокодилы плачут от сытости? — невинно спросил Фомин. — Вот не знал! А что еще умеют крокодилы?

— Об аллигаторах, кайманах, гангских гавиалах, достигающих в длину более шести метров, побеседуем как-нибудь потом! — заявил Володя, накладывая Вале полную тарелку картошки. — Сегодня у нас другая тема.

— Менее интересная. — Фомин с аппетитом принялся за картошку.

Когда кастрюля наполовину опустела, Валентина Петровна категорически потребовала, чтобы ей рассказали — все по порядку, — как удалось изобличить вора.

— Пускай он рассказывает! — Фомин уничтожающе поглядел на Володю. — Это его последнее «частное» расследование. Если он еще раз полезет не в свое дело, он будет привлечен к уголовной ответственности. Статья сто девяносто четвертая: самовольное присвоение власти.

— При чем тут присвоение власти! — запротестовал Володя. — Я читал уголовный кодекс. Никакого присвоения власти не вижу. Если бы я допрашивал, нажимал, угрожал или, скажем, появился в милицейской форме… Ничего подобного. Я просто мыслил! Это никому не запрещается! Но не каждый умеет!

— Ну, ты от скромности не умрешь, — сказала Володе его неверная союзница.

— Ребята! — взмолился Володя. — Ну дайте мне хоть немного покрасоваться! Ты, Фома, сегодня герой в глазах твоего начальства. Будь великодушен, дай мне побыть героем в узком кругу. Что тебе, жалко?

— Ладно уж! — отступил Фомин. — Геройствуй!

— Володенька, давай, не тяни… — подольстилась Валентина Петровна.

И Володя с важностью начал:

— Итак, Шерлок Холмс раскурил свою трубку и задумчиво сказал… Он сказал, ребята, что после одного необыкновенного случая, с которым его свела жизнь, ему приходилось частенько размышлять над тем, что же такое провинциальность. Фома знает случай, о котором я говорю, — пояснил Володя Валентине Петровне.

— Ты уж очень издалека заехал, — проворчал Фомин.

— Так надо! — Володя тонко улыбнулся. — Кража четырех фотоаппаратов — не совсем обыкновенная кража. Суслину нравится Вера Каразеева, и он решил напакостить старшему Петухову. С этой целью он крадет фотоаппараты и подбрасывает сопернику.

— Не совсем так, — заметил Фомин.

— Коля, не мешай, — попросила Валя.

— И подбрасывает сопернику! — уверенно повторил рассказчик. — В большом городе такой случай маловероятен. Нужен маленький город, единственный клуб и такая девушка, как Вера Каразеева. Провинциальный сюжет! Не представляю себе, чтобы кто-нибудь мог пустить себе пулю в лоб от любви к кинозвезде Элле Гребешковой, но из-за таких девушек, как Вера Каразеева, провинциальные молодые люди способны на преступления…

Фомина смешили рассуждения Володи, но он сдержался. Ладно, пускай пофантазирует. Володя продолжал с увлечением:

— Итак, во-первых, надо было принять за основу провинциальность, знаменитую путятинскую сирень и так далее… А во-вторых, я — сначала интуитивно, а потом вполне осмысленно — стремился при расследовании кражи фотоаппаратов применять метод фотографического воображения. Например, старшего Петухова я воспринимал как черно-белую моментальную фотографию. Зато Васька у меня получился цветным, и это мне помогло разобраться в его поведении… Помните, в штабе Васька кричал, что у него алиби? Я понял, что он знает, кто украл, знает, когда украли — перед началом сеанса, — и даже видел, как это происходило. — Володя с удовольствием оглядел изумленных слушателей. — Но больше всего мне дали фотографии Жени Анкудинова. На них я увидел тревогу в глазах Веры Каразеевой и, главное, увидел характер Суслина.

— Володя, ты меня совсем запутал своими рассуждениями, — перебила Валентина Петровна. — Ты попроще не можешь?

— Не может! — вставил Фомин.

— Простоту я уступаю тебе! — парировал Володя. — Ты очень просто заподозрил в краже Петуховых. Нет, я бы не вмешивался в твое расследование, если бы не Валя. Она встревожилась за Ваську. Ты мог его погубить! Вот почему я обязан был вмешаться в это дело. Ради Вали!

— Дать бы тебе по шее! — мечтательно произнес Фомин.

— По правде говоря, сначала я блуждал в потемках тайны… — признался Володя. — Каждый человек казался мне подозрительным. Например, Женя Анкудинов. Почему он испугался, перетрусил, увидев Фому? Потом Шарохин. Его поведение было насквозь фальшивым, я не поверил ни единому слову. Но потом, увидев, как естественно врет Васька, я понял, что Шарохин ни в чем не виноват. Искренние переживания очень часто кажутся нам ненатуральными, утверждал Лев Толстой. Шарохин был очень расстроен случившимся, для него ужасна потеря фотоаппаратов, он обожает всю эту фототехнику, но говорит мне не о своих истинных чувствах, а о каком-то заговоре против фотокружка. — Володя повернулся к Фомину: — Ты был абсолютно прав, сняв сразу же всякое подозрение с Шарохина.

— Спасибо и на этом, — пробурчал Фомин.

— Некоторое время, — продолжал Володя, — я подозревал в краже радиолюбителя Евдокимова. Во-первых, как я установил по расписанию, он в тот вечер дежурил у передатчика. Во-вторых, увидев тебя, Фома, он почему-то поспешил скрыться.

— Потому что я с ним кое о чем перед этим побеседовал, — проворчал Фомин.

— Жаль, что ты мне ничего не сказал о разговоре с Евдокимовым! — упрекнул его Володя.

— Этого еще не хватало! — возмутился Фомин.

— Ребята, не ссорьтесь! — вмешалась Валентина Петровна. — Вы оба молодцы. Кто бы мог подумать, что вор — Жора Суслин! Он ведь из нашей школы. Когда мы кончали, он учился в шестом, и неплохо. Я его хорошо помню, я была в его классе вожатой. Суслин увлекался радио, но как-то по-барышнически, спекулировал дефицитными деталями.

— В телеателье мне сообщили, что он постоянно занимался махинациями. — Фомин с усмешкой повернулся к Володе: — Помнишь, я тебе рассказывал про радиохулиганов? Суслина тогда тоже засекли. — Фомин помолчал, потомил Володю и добавил: — Кличка у него была не «Синий дьявол». Суслин назывался «Юпитером». А Евдокимов «Ковбоем».

— Ни на минуту не считал ни того, ни другого «Синим дьяволом»! — вскричал Володя. — Я сразу же, когда впервые от тебя услышал, что «Синий дьявол» опять вышел в эфир и заявил, будто знает вора… Знаешь, Валя, наш Фома очень серьезно отнесся к сигналу «Синего дьявола» и по этому сигналу заподозрил в краже Петухова. Но когда Фома рассказывал — а я еще ничего не знал! — у меня мгновенно сработал логический расчет, и я понял, что все далеко не так, а «Дьявол» типичный недоумок…

При этих словах Володи Фомин ехиднейше ухмыльнулся.

— Типичный недоумок! — горячо продолжал Володя, не замечая ухмылки Фомина. — Тогда я еще не мог предположить, что «Синий дьявол» — это сам Васька Петухов.

— Васька? — вырвалось у Валентины Петровны. — Не может быть! Я…

Ее перебил Фомин:

— Киселев имеет в виду не старые дела, а недавний выход «Синего дьявола».

— А-а-а… — Валентина Петровна понимающе кивнула.

— Этот «Синий дьявол» всех сбил с толку. Разумеется, должно было возникнуть предположение, что «Синий дьявол» опять обращается к Ваське Петухову. Даже я не сразу сообразил! Я! — При этом скромном Володином признании Фомин и Валентина Петровна переглянулись. — Мне в последний момент помог все тот же талантливый фотограф Женя Анкудинов, умеющий понять «главную идею физиономии». Он сказал, что Васька не хулиган, а дурила. При этом у Жени вырвались слова, ничего не значащие для непосвященного, но я-то понял. Женя по просьбе Васьки делал ему передатчик. А Васька действительно не мыслитель. Он хотел припугнуть Суслина. Но как? Васька вспоминает, что сам когда-то очень испугался угрозы «Синего дьявола». Он выходит под этим именем в эфир и заявляет, что ему известен вор. Как говорится, глупее не придумаешь. Но именно ход глупца может иногда сбить с толку: он непредсказуем, тогда как ходы опытного, умного преступника могут быть логически вычислены. С умным мне лично было бы легче…

Фомин демонстративно встал и заглянул в кастрюлю:

— Ты уж очень долго тянешь, я успел проголодаться! — Он положил себе на тарелку несколько картофелин. — Чуть тепленькие, — сообщил Фомин Валентине Петровне. — Тебе положить?

— Парочку! — попросила она.

— А тебе? — обратился Фомин к Володе.

— Я сам себе положу! — проворчал Володя. — Моя система расследования вас, кажется, совершенно не интересует?

Фомин не ответил, он был занят справедливым дележом остатков сметаны. Затем Фомин откинулся на скамейке, пошарил рукой под кустами сирени и вытащил бутылку шампанского.

— Узнаешь? — спросил он Володю. — С прошлого раза осталась, когда ты тут художников принимал.

Володя вспомнил спор с примитивистами, появление второй копии «Девушки в турецкой шали»… И вдруг откуда-то взялся Фома, произнес: «Спокойно!» — а у самого в руке вместо огнестрельного оружия бутылка.

На этот раз Володя сохранил выдержку.

— Если Валя не возражает, я принесу бокалы.

Валентина Петровна не возражала. Володя сбегал в дом за бокалами. Гости дружно объявили, что первый тост должен быть за хозяина дома.

— За проницательного детектива, — торжественно произнес Фомин.

— За великолепного рассказчика! — подхватила Валентина Петровна. — А теперь, — попросила она, — объяснил бы ты мне все еще раз и понятней. Значит, Шарохин привез в чемодане четыре фотоаппарата… А дальше что?

— Дальше? — Володя выдержал паузу. — Дальше он их оставил в незапертой комнате и пошел к директору. Это видел Суслин. Он направлялся к директору, чтобы выпросить себе квартиру вне очереди. Суслин собирался жениться на Вере Каразеевой и надеялся, что уж для нее-то Анфиса Петровна расстарается. Услышав в кабинете директора бурный разговор и увидев, что комната фотокружка не заперта, Суслин понял, что у него есть возможность пойти и взять дорогие новехонькие фотоаппараты. Он утверждает, что мысль о фотоаппаратах явилась неожиданно и что вообще он собирался только подшутить. Это его версия, на ней он будет стоять до конца. Риск у Суслина был самый малый. Даже если бы Шарохин застал его в лаборатории, Суслин легко бы объяснил, что заглянул туда по-приятельски. Быстро управившись с мудреными, но ему-то хорошо знакомыми застежками чемодана, Суслин вытащил фотоаппараты, незаметно прошмыгнул мимо кабинета директора и спрятал коробки за обшивку винтовой лестницы. Затем он убедился, что Шарохин не обнаружил пропажу. А утром уборщицы натерли полы, Суслин решил, что все шито-крыто, никто его не видел. Но на самом деле его видел Васька Петухов. А Ваську, оказывается, видел Евдокимов, дежуривший в тот вечер у передатчика. Что Васька там был, Евдокимов говорил двоим… Суслину и тебе, — Володя многозначительно взглянул на Фомина. — Я своими ушами слышал, как Евдокимов рассказывал Суслину про Ваську и, очевидно, про беседу с тобой. В тот же вечер Суслин сообщает Каразеевой, что фотоаппараты украли Петуховы, но она ему не верит. Она добрая — так утверждает Женя Анкудинов — и доверчивая. Но не поверила в виновность Петухова…

— Мама говорит, что они скоро поженятся и уедут на стройку в Сибирь, — перебила Валентина Петровна. — Мама говорит, что она зря плохо думала про Альку, он переменился…

— А Суслин… — Володя опять сделал паузу, — может быть, он сразу прикинул, что коробки с фотоаппаратами удобнее всего припрятать в подземельях монастыря, а потом, выбрав удобный момент, отвезти куда-нибудь и продать. Связи со спекулянтами, как мы знаем, у него есть. Или, может быть, после разговора с Евдокимовым, который ему рассказал о беседе с тобой, Фома, и о том, что видел Ваську в коридоре второго этажа, Суслин решил подкинуть краденое Петуховым. Или, как я уже говорил, он с самого начала действовал с целью напакостить сопернику. — Володя улыбнулся Валентине Петровне: — Помнишь, я тебе сказал тогда, в штабе, что Ваське полезно провести ночь не дома. Я знал, что утром в подземельях найдут фотоаппараты, и хотел, чтобы Васька не подвергался никаким случайностям!

— Ты просто молодец! — похвалила Валентина Петровна, словно он был ученик, решивший трудную задачу.

Володю ее похвала немножко кольнула. Он ожидал от Вали иного… Ну, пусть просто молчаливой благодарности!

А Фомин молчал. Но если бы смущенно!.. Фомин молчал на редкость самоуверенно.

— Итак, все встало на свои места! — с пафосом объявил Володя, не сдаваясь. — Одно только остается невыясненным: кто был «Синим дьяволом» год назад.

— Почему невыясненным? — Фомин искренне удивился.

— Тебе что-то известно? — быстро спросил Володя.

— Не только мне. И Валя знает. — Фомин ухмыльнулся. — Это она была год назад «Синим дьяволом». Так ведь, Валя?

Валентина Петровна молча кивнула: так. Володя окаменел. Только что он назвал «Синего дьявола» недоумком.

— Для учительницы… «Синий дьявол»… Придумано не очень удачно, — наконец выдавил Володя.

— По-твоему, ей надо было выйти в эфир без клички? — Фомин запищал женским голосом: — «Внимание, говорит Валентина Петровна! Петухов, прекрати ругаться! Иванов, выключи музыку, садись за уроки! Сидоров, я прекрасно слышу, кому ты передаешь решение задачи!»

Валентина Петровна расхохоталась:

— Коля, ты-то как догадался?

— Мне сказал «Тарантул». Помнишь дежурного в штабе? Он готовится в акустики, у парня отличный слух, он тебя узнал по голосу. Ты у кого брала передатчик? У Жени Анкудинова?

— Не брала, а заходила к ним. И не к Жене, а к деду. Когда Жени не было дома.

Володя испытующе взглянул на Фомина:

— Этот «Тарантул»… он тебе сказал про Валю вчера вечером? Значит, ты еще вчера все знал?

— Естественно! — ответил Фомин.

Володя вылез из-за стола, пошел на кухню, принес свой знаменитый, весь в медалях, самовар. Методично, не спеша заварил чай, укутал чайник холщовым полотенцем, чтоб настаивался, принес и нарезал торт с розами.

— Ладно уж, наваливайтесь!

Из кустов сирени за его спиной послышался треск. Володя обернулся:

— Васька! Вылезай!

— Зачем? — спросили кусты.

— «Зачем, зачем»! — передразнил Володя. — Чай пить! С тортом! — Он с ловкостью опытной хозяйки наполнил четыре чашки, разложил торт по четырем тарелкам.

— Володечка! — восхитилась Валентина Петровна. — Ты с самого начала знал, что Вася прячется в кустах?

Володя неопределенно пожал плечами и, не ответив Вале, сердито бросил в гущу сирени:

— Я тебя долго буду дожидаться?!

Проломившись сквозь сирень, Васька плюхнулся за стол.

— Ты все слышал? — строго спросила Валентина Петровна.

Васька оторвался от чашки, помотал головой:

— Слышал… Не все. — Желто-зеленые глаза сощурились и превратились в щелочки.

— Я тебе обязательно расскажу! — обещал Володя. — Это, брат, увлекательнейшая детективная история…

Фомин крякнул и промолчал.

«Детская литература», 1980 г.