Заявление пенсионера Смирнова поступило к Фомину при обстоятельствах несколько диковинных, но вполне типичных для Путятина с его провинциальными нравами. Простые люди ничего не предпринимают спроста. Непременно с подходцем.

Фомин ходил в парикмахерскую на Пушкинской два раза в месяц, по пятницам после работы.

Он стригся всегда у добродушной и неповоротливой Татьяны Ивановны. В далекие детские годы его водил к ней строгий дед, признававший для себя и для внука единственную мужскую стрижку «бокс». Татьяна Ивановна обрабатывала Колькин затылок машинкой и оставляла впереди скромную челочку.

Потом он стал ходить в парикмахерскую самостоятельно и обзавелся чубом до бровей, чтобы иметь устрашающий вид.

В старших классах отпустил лохмы до плеч и обходил парикмахерскую за три версты. Но время от времени директор школы отсылал его из класса с категорическим приказом: «Нестриженым не возвращайся!» Добросердечная Татьяна Ивановна чуточку состригала концы волос — зато обильно прыскала одеколоном, что служило доказательством покорного выполнения директорского приказа.

Вернувшись в родной Путятин после долгого отсутствия, Фомин потряс Татьяну Ивановну молодцеватым видом, мундиром и погонами. Она и не надеялась, что он сядет в ее кресло. Все молодые путятинцы стриглись у нового мастера Люси, к Татьяне Ивановне ходили только старики и мелюзга. Однако Фомин сел в ее кресло. Татьяна Ивановна ужасно разволновалась и обкорнала его до безобразия. Это не помешало Фомину остаться ее верным клиентом, и она стригла его вполне удовлетворительно.

Но в прошлую пятницу Татьяны Ивановны в парикмахерской не оказалось.

— Ваш мастер болеет, — сочувственно прощебетала прекрасная Люся. — И не скоро выйдет. Собирается на пенсию — давно пора… Конечно, после Татьяны Ивановны вас может не устроить моя работа, — кокетливо продолжала Люся, уверенная в своем превосходстве, — но прошу вас, вы только попробуйте…

Фомину не понравилось, что она его так уговаривает. Его всегда настораживало повышенное внимание со стороны продавцов и работников службы быта, нервная суетливость или слишком бурная радость по поводу появления сотрудника милиции. Но не будешь же ходить нестриженым.

Сидя в кресле и не очень-то вслушиваясь в болтовню Люси о сказочных доходах Валерия Леонтьева, Фомин увидел в левой створке зеркала нетерпеливо подрагивающую ногу. Бело-голубая кроссовка «Адидас», голубой вельвет джинсов. В коридорчике перед мужским залом ожидал своей очереди Джека Клюев, руководитель ансамбля «Радуга».

«Что я знаю про Джеку Клюева?» — спросил себя Фомин.

Оказалось, он знал не так-то мало.

Джека начал свой путь к славе в школьном ансамбле «Юность». Путятин переживал тогда музыкальный бум. На каждом краю города тренькала и пела своя группа. «Каскадеры», «Инопланетяне», «Анжелика», «Примус»… Знаменитый в Путятине мастер Витя Жигалов был завален заказами на электрогитары. Считалось, что жигаловские электрогитары не уступают мировому стандарту.

Самодельные электрогитары наводили Фомина на грустные размышления. Откуда берутся детали, которыми не торгуют в Путятине? К тому же Фомин понимал, что на самоделках музыкальный бум не остановится. Каждый ансамбль мечтает о настоящих покупных инструментах.

В размышлениях, куда может завести ребят электромузыка, Фомин руководствовался своим опытом голубятника. Мальчишка начинает с простых сизарей, а потом не умеет себя удержать. И пошло-поехало… Одних продал, других купил, третьих заманил и в конце концов докатился до кражи, до Уголовного кодекса.

Два ансамбля законно обзавелись покупными инструментами и всей полагающейся аппаратурой. Первый комплект, полученный путятинским универмагом, перехватил директор ПТУ для своего ансамбля «Радуга». А второй достался школе для «Юности», где всем заправлял Джека Клюев, хотя официальным руководителем считался молодой учитель Олег Сергеевич.

Между школой и ПТУ существовали давние контры. Страсти кипели на футбольных матчах и на районных смотрах самодеятельности. Но такого соперничества, как между «Юностью» и «Радугой», Путятин еще не видывал. Все юное население города раскололось на два лагеря — одни за «Юность», другие за «Радугу».

И тут случилось то, что Фомин предвидел и ожидал. Джека Клюев кончил десятый класс и, несмотря на протесты своего отца, всеми в городе уважаемого врача-педиатра, поступил в ПТУ, в группу наладчиков. Впрочем, ходили слухи, будто директор ПТУ клятвенно обещал Джеке: «Никакой наладкой станков заниматься не будешь. Только «Радугой».

Одним ударом «Юность» лишилась блистательного гитариста, певца, поэта, композитора, а «Радуга» обрела нового перспективного руководителя. Джека сразу засадил ребят из ансамбля за серьезные музыкальные занятия. У него открылся и коммерческий талант — «Радуга» выступала за плату в городском парке и в колхозных клубах.

«Портят парня», — размышлял Фомин, наблюдая в зеркале нахально раскачивающуюся ногу в голубом вельвете и бело-голубой кроссовке.

Фомин помнил Джеку Клюева примерным мальчиком, самым одаренным учеником Путятинской музыкальной школы по классу рояля. На отчетных концертах Джека, то есть тогда Женя Клюев, выходил в белой рубашечке с голубым бантом и бойко отстукивал на рояле пьески собственного сочинения.

От наблюдений за Джекой, вернее, за его ногой, отраженной в левой створке зеркала, Фомина оторвали загадочные действия, возникающие с другой стороны. В правой створке отражалась дверь, ведущая в подсобные помещения парикмахерской, откуда, как знал Фомин, имелся черный ход во двор.

Дверь стала поминутно приоткрываться, кто-то подавал Люсе призывные знаки. Фомин разглядел очки в металлической оправе и сивую бороду.

— Вас зовут, — сообщил он Люсе, упорно не замечавшей призывных знаков. Или притворявшейся, что не замечает.

Люся удивленно пожала плечами, отправилась в подсобку, пробыла там считанные секунды и вернулась, плотно прикрыв за собою дверь. Фомин понял, что деловой разговор в подсобке состоится после его ухода.

Наконец Люся завершила свои труды над головой Фомина, занятой уже другими, далекими отсюда мыслями. Из коридора, где ждал своей очереди Джека, послышался одобрительный возглас:

— Люси! Ты превзошла себя! Отличный скальп!

Фомин вздрогнул и поглядел в зеркало. В самом деле скальп! Он не узнал свои родные волосы. Они стали шедевром парикмахерского искусства.

Такую работу совестно уносить домой. Хоть снимай с себя голову и оставляй здесь для украшения витрины.

— Не нравится? — кокетливо прощебетала Люся.

— Блеск! — с фальшивым восторгом произнес Фомин, прикидывая про себя, куда завернуть по дороге, чтобы ликвидировать немыслимую красоту.

За шедевр ему пришлось заплатить ровно столько, сколько с него брала Татьяна Ивановна за свою немудрящую работу. Люся категорически отказалась взять с Фомина хоть на копейку больше. За их препирательством с усмешкой наблюдал Джека, плюхнувшийся по-свойски в кресло перед зеркалом.

— Ну-ка давай отсюда! — Люся бесцеремонно выставила звезду эстрады в коридор и умоляюще поглядела на Фомина. — Николай Палыч! Одна малюсенькая просьба. — Для убедительности она прижала руки к груди, и Фомин уставился на золотое колечко, засверкавшее фиолетовыми искрами. — Нравится? — прощебетала Люся. — Аметист…

Фомин чуть не спросил: «Когда купили? А чек имеется?»

Никакой просьбы у Люси не было. Она завела Фомина в подсобку и раздраженно бросила прятавшемуся там старику:

— Вот тебе милиция, дядя Проша, а я пошла, меня клиенты ждут…

Теперь Фомин узнал старика. Прокопий Лукич Смирнов. Живет на Парковой улице, в собственном доме. Лет ему не так уж много, а на вид благообразный старец, борода лопатой, седой венчик вокруг лысины.

Когда-то Лукич ходил с палочкой и в валенках с калошами чуть ли не круглый год. Считалось, у него больные ноги, ревматизм. По слабости здоровья Лукич служил на фабрике вахтером.

Потом вахтер Смирнов оказался причастным к краже ситца с фабричного склада — ситец среди бела дня вынесли через проходную. Каким-то образом Лукичу удалось выкрутиться. С фабрики его, конечно, уволили, и он устроился грузчиком на железную дорогу.

Ревматизм у Лукича к тому времени исчез. Он хвастал, будто вылечился сам, припарками из трав. Вранье, конечно. Однако, еще будучи вахтером, Лукич приторговывал на рынке мятой, душицей и зверобоем. А по бесплатному железнодорожному билету он стал ездить со своими травами в Москву. Обтерся там, кое-чему подучился и в корне переменил образ жизни. Отрастил бороду, научился говорить мудреными словами, увесил дом иконами, раздобыл старинные книги и открыл прием больных. Знахари-травники сейчас в моде, и народ к Смирнову повалил валом. Из самых дальних краев.

Все это Фомин припомнил, пока благообразный старец извлекал из внутреннего кармана старомодного, добротной ткани пиджака кожаный бумажник с монограммой из желтого металла, очевидно золотой.

— Извините, что побеспокоил столь необычным путем. Узнал от племянницы, когда вы здесь бываете, и вот… — Знахарь выудил из бумажника сложенный вчетверо тетрадный листок. — Прошу ознакомиться. Намедни обнаружил в почтовом ящике. Идти в милицию не имею смелости: за мною следят.

«Артист, — отметил про себя Фомин. — Намедни… Специально вкручивает словечки».

На тетрадном листке в левом верхнем углу красовалась зловещая эмблема пиратов и бдительных электриков. Череп и скрещенные кости… Фомин чуть не расхохотался в лицо знахарю. Нашел чего испугаться!

Текст записки и старательный школьный почерк вполне соответствовали рисунку:

В субботу вечером положите 1000 рублей в почтовый ящик дома 25. Не пытайтесь жаловаться в милицию. За вами следят.

Фомин повертел листок и так и сяк. Подписи никакой.

— Глупая шутка, — уверенно заявил он. — Дурацкий розыгрыш. А вы, взрослый человек, поверили…

— Я надеюсь, что правоохранительные органы примут меры, — с достоинством произнес знахарь.

— Поймаем, — неуверенно обещал Фомин.

Знахарь достал клетчатый носовой платок, вытер пот со лба и нервно скомкал.

— Это обещание меня не устраивает. Я прошу у милиции защиты!

«Не играет! — решил Фомин. — Напуган по-настоящему…»

Никаких симпатий к знахарю он не испытывал. Но в данной ситуации знахарь был гражданином, обратившимся за помощью.

— Моя жизнь в опасности. Если я им тысячу не выложу, меня убьют. А где я возьму такие деньги?

— В записке не сказано, что убьют, — увещевал Фомин.

— Дом спалят… Где я приткнусь на склоне лет?

Трусость знахаря внушала отвращение. Но Фомин продолжал задушевное собеседование.

— Идите домой и не беспокойтесь. Валерьяновый корень у вас есть? Очень помогает для успокоения.

— Валерьяновый корень у нас не произрастает, — уныло ответствовал знахарь. — А травам из аптеки я, извините, не доверяю. И вам не советую. Мои запасы к вашим услугам. При стрессах я бы рекомендовал пустырник и душицу. — Фомин сделал вид, будто слушает с огромнейшим вниманием, и знахарь воодушевился. — Людям вашей профессии необходимо лечить нервную систему. У каждого организма свои потребности. Люди привыкли пить валерьяну и проходят мимо таких прекрасных средств, как синюха и марьин корень.

Фомин не собирался лечиться травами. Он вообще никогда не болел. Но плавная речь знахаря его заинтересовала. Фомин использовал представившуюся возможность, чтобы понять, какими приемами Лукич околпачивает доверчивых клиентов.

Участковый инспектор из Крутышки докладывал на летучке в городском управлении, что неоднократно пытался пресечь деятельность знахаря, показывая ему в Уголовном кодексе 221-ю статью — незаконное врачевание. Но Смирнов предъявил в качестве возражения собранные в папку газетные статьи в защиту народной медицины. Затем он сказал, что если на рынках разрешают торговать грибами и клюквой, то, стало быть, дозволены к продаже и другие дары природы, собранные своими руками. И в заключение знахарь воздел руки к небу: «Люди ко мне едут за исцелением. Благое ли дело отправить их восвояси с разрушенными надеждами!»

Получив такой квалифицированный отпор, участковый тоже занялся собиранием газетных статей — но не тех, что защищали лекарей, травников, а других, где разоблачались невежественные врачеватели. Увы, все статьи с разоблачениями неумолимо свидетельствовали, что знахарей-травников развелось много, а привлечь их к уголовной ответственности удается с великим трудом.

«Хитер старик, — размышлял Фомин под степенную речь знахаря о сроках сбора целебных трав, о том, что коренья и болотное зелье лучше всего брать на Симона Зилота, двадцать третьего мая, а мяту и серебориный цвет в Иванову ночь, седьмого июля. — Да, хитер… С участковым у него отношения испорчены, вот и пришлось подлавливать меня… Но почему такой прожженный жулик принял всерьез записку, написанную детским почерком да еще с дурацким черепом в углу?…»

Задавать этот вопрос напрямик Фомин не собирался.

— Почему в записке назван дом двадцать пять? — спросил он знахаря. — Вам известно, кто там живет?

На морщинистом лбу высыпали капли пота, знахарь смахнул их скомканным платком.

— В том-то и дело… Никто не живет… Пустой дом… То ли ломать собираются, то ли ремонтировать. Дом не частный, принадлежит автобазе. Жильцы полгода как съехали. Ночью мимо идешь — мурашки от страха. Вроде бы кто смотрит из окон. А сегодня я шел и думаю — дай погляжу, где там место для денег. В самом деле, висит на дверях почтовый ящик. Вместо замочка проволочкой снизу закручен. И до того мне жутко стало! Спиной чую — следят…

Фомин поглядел на трясущиеся губы знахаря. Деньги у него, конечно, есть. И вся улица знает, сколько народу к нему ходит и почем он берет. Автора записки надо искать где-то по соседству.

— Ладно… — Фомин сложил записку и спрятал в карман. — Будем заниматься вашим делом без промедления.

Он уже решил, что нет смысла докладывать начальству о дурацкой записке. Пока хватит и дружинников. Вообще-то этим делом должна бы заняться Нина Вороханова, инспектор по делам несовершеннолетних. Но зачем портить ей субботний вечер. Нину можно подключить потом.

— Значит, план операции таков, — принялся объяснять знахарю Фомин. — В субботу вечером, часиков в девять, вы выходите из дома и кладете конверт в указанное вам место. Не забудьте сунуть в конверт пачку бумаги, нарезанной в формате денежных купюр. И не бойтесь — мои люди будут сидеть в засаде. Но для виду оглядывайтесь с опаской. А затем возвращайтесь домой и на улицу больше не выходите, даже если услышите шум. И можете не сомневаться, что тот, кто придет за конвертом… — Фомин сделал выразительный жест, а затем в лучших традициях детектива отвернул рукав, поглядел на часы и отчеканил: — Сейчас я уйду двором первый. Ваш уход — через пять минут.

Одной минуты хватило Фомину, чтобы ликвидировать под краном во дворе шедевр, сотворенный руками прекрасной Люси.