Пятница, 12 июня, 6 часов 38 минут. Из района Секретной базы № 6 движется неприметный серо-голубой фургон с французским номерным знаком. Он только что проехал Эшерпфар и направляется к французской границе. В фургоне едут члены «Группы М», кошмара полиций всей Европы. За пять лет около двухсот взрывов, сорок два похищения, дерзкое нападение на здание ландтага в Гессене и на полицейское управление в Мюнхене, пущенный под откос экспресс «Базель — Париж»… В общем, порядочно. На каждого из членов группы приходится с пятнадцать смертных приговоров, а счет годам тюрьмы идет на тысячи. Они не случайно назвали себя «Группой М». Это (чего не знает пока ни одна полицейская ищейка в Европе) первая буква испанского слова la muerte, смерть. А почему испанского? В сущности, неизвестно. Как-то так вышло.

А вот те, кто едет в фургоне.

За рулем — Челли, которого подчиненные называют el commandante, глава группы. Человек без имени, фамилии, адреса, даты рождения и вообще без каких-либо достоверных данных. Рост более 180 см, лет 30, кто по национальности — неизвестно: скорее всего австриец, швейцарец или баварец. Не исключено также, что он говорил правду, мимоходом помянув о своем происхождении из семьи немецко-бурских колонистов в Юго-Западной Африке. Точно никто не знает, и допытываться не положено.

Первый пассажир — Карл-Христиан Штеппе, если держаться нынешней его фамилии, как он сам говорит, восьмой в его жизни. Мать — итальянка, отец — онемечившийся голландец. Детство Карл-Христиан провел в Бразилии, кончил среднюю школу в Пакистане, был студентом в Нантере и Западном Берлине. Около 30 лет, рост 178 см. В «Группе М» Карл-Христиан выполняет, по его же словам, обязанности мясника: без промаха, всегда с одинаковой меткостью, стреляет в охранников, полицейских и тайных агентов. Совершает казни заложников. В группе он занимается оружием и взрывчаткой. Поскольку мокрая работа не вызывает у него никаких эмоций, получил когда-то прозвище Рыба — так и пошло.

Второй пассажир — Андре Пишон-Лало, очередной гений «Группы М». Доктор по электронике, окончил химический факультет в Цюрихе, стипендиат Форда. 36 лет, рост 155 см. Пять лет назад одна стройная и смазливая барышня неосмотрительно сказала что-то обидное насчет роста доктора Пишона и изъянов его внешности. А еще — что в компании он неинтересен. Доктор Пишон поклялся, что мадемуазель Марго о нем еще услышит, после чего исчез с горизонта, да так, что офицеры контрразведки в шести странах пакта не на шутку занервничали, а изображение мосье Пишона попало на видное место в розыскных объявлениях «Интерпола». Этот человек имел когда-то доступ к строго секретным исследованиям на стыке физики и военной электроники. Хуже того — какое-то время он был даже консультантом фирмы «Даугрин индустри», о которой нельзя, пожалуй, сказать, что она занимается усовершенствованием пылесосов.

Челли Пишона терпеть не может. Но хорошо знает, что без этого проклятого докторишки группе не удалось бы добиться таких потрясающих успехов. Этот человек временами и впрямь гениален. Он всегда находит выход из безвыходного, по общему мнению, положения. От некоторых его идей прямо дух захватывает. Это он подсказал шефу мысль о нападении на Секретную базу № 6. И провел всю предварительную подготовку.

Третий пассажир — Лючия-Моника Верамонте, 23 лет, итальянка. Воспитанница монастырской школы в Милане. В «Группе М» исполняет самые разнообразные поручения: пишет письма, перевозит опасные грузы, собирает газетные вырезки, делает покупки, если надо — готовит. Ее белокурые волосы и невинный, почти детский взгляд не раз помогали избежать неприятностей, когда полиция брала группу в кольцо. Эту девушку и правда трудно заподозрить в склонности к террористической деятельности.

Четвертый пассажир — Руди Штаар, 27 лет, подмастерье-маляр из Гамбурга, в прошлом — вице-чемпион земли Северный Рейн-Вестфалия по боксу. Руди — веселый и симпатичный парень, хорошо поет, руки у него золотые, справляется с любой работой. Лишь иногда лицо его темнеет, и тогда лучше к нему не обращаться. В таком вот приступе бешенства он пырнул ножом своего мастера, ну, а потом предпочел не иметь дела с прокурором.

В фургоне есть и пятый пассажир, к группе отношения не имеющий. Это потерявший сознание, истекающий кровью унтер-офицер Паушке. В последний момент Рыба заметил, что начальник патруля не был убит в перестрелке. Рыба хотел его добить, чтобы в живых не осталось ни одного свидетеля, но Челли велел бросить раненого в фургон. Зачем — в сущности, непонятно. Возни с ним будет до дьявола и еще сверх того.

Никто в группе не знает, что этот молоденький блондинчик, который хрипит каждый раз, когда встряхивает фургон, — сын известного Арнима Паушке, писателя и драматурга, чья непримиримая позиция в вопросе о нейтронном оружии вызвала недавно беспримерный раскол среди граждан Федеративной Республики. В конце концов Паушке под каким-то предлогом привлекли к суду, а его девятнадцатилетний сын, не вынеся бойкота со стороны приятелей и газетной травли, бросил университет и поступил добровольцем в бундесвер. Год назад это было довольно громкое дело. Газеты с восторгом писали, что сын столь недостойного отца проявил характер и патриотизм. Если бы Челли знал, кого везет, многое могло бы повернуться иначе. Вместе с Пишоном они придумали бы какую-нибудь славную штуку назло всем буржуа и правительству.

Но никто, кроме Лючии, не обращает особого внимания на этого подыхающего блондинчика. Так ему и надо, дураку. Зачем стрелял из укрытия? Чуть-чуть — и продырявил бы Карла-Христиана. К счастью, Рыба был, как всегда, проворнее. Всякому, кто служит в армии и полиции, нечего рассчитывать на снисхождение у «Группы М». Таких надо ликвидировать решительно и не задумываясь.

Все члены группы то и дело поглядывают на трофей сегодняшней акции. Это стальная ферма длиной 140 сантиметров с приспособлениями для переноски с помощью крана, хотя весит эта штука всего-навсего шестьдесят кило. Карл-Христиан и Руди без труда вынесли ее со склада и погрузили в фургон. Внутри лежит на резиновых подушках тонкая, закругленная на конце и блестящая, как ртуть, сигара. Кажется, что она выкована из одной металлической заготовки, но сзади, на вертикальном срезе, виднеются пять винтов, подогнанных тщательно, как в часах. Достаточно снять корпус, чтобы увидеть, что там внутри. Почти всякий, кто это впервые видит, испытывает такое желание.

На правом боку сигары — ярко-красная надпись:

Keep off — do not touch! Not to be removed except by authorized personnel. Neutron warhead. Yield: 0,5 kt. Serial number: 02233-Y5-0063721. Property of U.S. Army. [2]

Красивая игрушка. Стоило потрудиться, чтобы ее заполучить.

Руди знает один бункер, заросший лесом, на старой линии Мажино, сразу как переехать французскую границу. Там они и спрячут на время боеголовку. Группа рассеется, чтобы скрыться от полицейского глаза. Ну, а потом можно будет побеседовать с правительством господина канцлера Лютнера. И, само собой, с итальянским правительством, которое на тринадцать лет засадило за решетку двух отличных парней из «Группы М». Уж Пишон-то сумеет взорвать эту штучку. И в том месте, которое выберет группа. Скажем, на железнодорожном вокзале во Франкфурте-на-Майне. Или в аэропорту Орли. Или посреди Мариенплатц в Мюнхене.

Первая часть плана — налет на Секретную базу — удалась превосходно, без сучка и задоринки, если не считать блондинчика, который, как идиот, начал палить. План Пишона был, как выяснилось, идеальным. Не зря он просидел над ним три месяца и потратил тысячу марок из революционного фонда группы.

Теперь надо осуществить вторую часть плана — перевезти эту штучку за границу. Но и здесь все продумано до мелочей. В сумочке у Лючии сто граммов героина, чтобы подбросить его в какую-нибудь машину, которая станет впереди фургончика в очереди на таможенный досмотр. Таможенники накинутся на перепуганного водителя (ах, как он будет клясться, что героин ему подкинули!) и вряд ли обратят внимание на обшарпанный фургон, в котором везут старый токарный станок: он спрятан в сарае недалеко от границы. Его погрузят в фургон таким образом, чтобы в станине уместилась боеголовка. За руль сядет Руди, единственный, чьи приметы полиции пока неизвестны. Остальные перейдут границу пешком по проверенной и совершенно безопасной дороге.

— Надо стереть эту надпись, — говорит Рыба. — А вдруг они начнут осматривать станину? Можно будет сказать, что везем канистру с маслом. Только как стереть?

— Есть три варианта, — отвечает Пишон и перечисляет, как на экзамене: — Ацетон, если это обычная нитрокраска. Бензин, если надпись сделана краской, быстро окисляющейся при полете. Понимаете, из-за повышения температуры. Наконец, это может быть краска на синтетических смолах. Тогда придется повозиться. Понадобится специальный растворитель. Довольно дорогой. Его трудно достать.

Лючия вынимает из сумочки флакончик с жидкостью, смывающей маникюр, смачивает ею платок и красивыми длинными пальцами пробует стирать надпись на боеголовке. Цифры номера одна за другой пропадают, словно их и не было.

Челли явно доволен, хотя он не из тех, кто легко выдает свои чувства.

— Ну, сегодня нам везет, — произносит он, не отрываясь от руля. — Кто бы подумал, что эта чепуховина так хорошо смывает! Ты говоришь, Пишон, что эта штука не дает сейчас никакого излучения, или как это там еще называется?

— Ничего такого я не говорил, — заявляет Пишон. — И с конструкцией снаряда детально не знаком. Можно было бы все выяснить при помощи счетчика радиоактивности, которого у нас нет, потому что ты, Челли, счел его покупку напрасной тратой денег. Не первый раз у меня такие затруднения. А потом еще предъявляешь претензии.

Лючия резко отдергивает руку, в ужасе бросает платок и неподвижно застывает. В фургоне воцаряется мертвая тишина, которую нарушают только стоны Паушке.

Этот Пишон — настоящее чудовище. Придумал и смастерил приспособление, которое вывело из строя Главную сеть безопасности на Секретной базе, установил при помощи подслушивания, каков на базе порядок караульной службы. Определил дислокацию помещений и складов, раскрыл код главного въезда, одурачил дежурного офицера, а сейчас спокойненько говорит, что не разбирается в нейтронных боеголовках.

— Я читала, — прерывающимся голосом говорит Лючия, — что после этого облучения очень медленно умирают. И что это очень мучительно, потому что обезболивающие средства не действуют.

— Заткнись! — кричит Челли. — Начиталась всякой ерунды. Надо тебе опять всыпать. Уж я об этом позабочусь. Ну, а господин доктор снова оказался гением-кретином. Послушай, Андре, сколько, по-твоему, процентов за то, что это чертово свинство дает излучение?

Пишон на миг задумывается и заявляет в свойственной ему флегматичной и бесстрастной манере:

— Пятьдесят на пятьдесят. В принципе физических процессов в головке не происходит. Излучение возникает лишь в момент реакции плутония. Но у известного процента головок всегда есть какой-нибудь дефект в конструкции. Именно поэтому при их складировании соблюдаются самые строгие правила. Во-вторых, нельзя исключить, что при складировании головку предохраняют на случай… ну, скажем, ее вывоза не назначенными для этого лицами. На месте складирования было чересчур много кабелей, счетчиков и сигнализаторов, чтобы сразу в этом разобраться. Мне кажется, они должны были что-то придумать, чтобы обезопасить себя, допустим, от захвата склада десантом противника. Проще всего было бы сделать так, чтобы головки, без разрешения снятые с мест постоянного размещения, начали испускать излучение, причем достаточно большой силы. Но это лишь мое предположение. В точности я ничего не знаю.

— И ты только сейчас об этом говоришь? — тихо спрашивает Руди, и в его потемневших от гнева глазах появляется тот страшный блеск, который наводит трепет на самого Рыбу. — На черта твои дипломы, если ты таких важных вещей не знаешь? Кто поручится, что через час мы не начнем кровью блевать?

— Я первая, — шепчет Лючия. — Я сижу рядом и стирала надпись.

— Не думал, — с каменным спокойствием говорит Питон, — что вам это так небезразлично. Мы ведь все равно рано или поздно будем болтаться на виселице или нас упрячут в такое место, что впору мечтать о цианистом калии. От лучевой болезни помирают самое большее за неделю. На такой случай у нас припрятано порядочное количество морфия.

Снова наступает молчание.

— А кроме того, — не скрывая иронии, продолжает Питон, — вы, верно, помните, что было полчаса назад. Я предлагал вместе с этой штукой взять свинцовую рубашку. Это такой кожух, который надевается на ферму. Свинец с вплавленными внутрь графитовыми стержнями. Но Челли запретил, он ведь во всем разбирается. Может, этого не было?

— Что ты плетешь? — трясет головой Руди. — Этот кожух весит с полтонны, мы едва стянули его с фермы. Как можно было его забрать? И нам бы места в машине не осталось.

— Ничего не могу поделать, — отвечает Пишон. — Законы физики не обманешь. Это только наш «команданте» думает, что весь мир под его дудку пляшет. Может, теперь вы что-нибудь поймете.

— Постой, — говорит Рыба. — Значит, ты знал, что есть опасность облучения, и нас не предупредил?

— Во-первых, такая возможность еще не доказана. Я только что пытался вам это объяснить. Во-вторых, я отчетливо потребовал взять кожух, но меня, разумеется, не послушали. Пишон хорош, когда надо головой работать, но, как последний из солдат, должен подчиняться нелепым приказам. В-третьих, меня удивляет ваша внезапная любовь к жизни. Революционеры, подпольщики, бойцы, а если до чего дойдет, из вас сразу прет мелкая, буржуазная душонка.

— С тобой надо разделаться, — взрывается Челли. — Вредная ты сволочь! Сукин сын и паршивец! Может, работаешь на легавых и решил нас прикончить? Ладно. Еще посчитаемся. Теперь все заткнитесь. Бросаем барахло и смываемся.

Они проезжают через Майергоф, небольшой сонный городишко. Челли тормозит, сворачивает в узенькую улочку, минует школу и кино, снова делает поворот.

Остановив машину, он выходит, оглядывает окрестные дома. Лавка мясника, погребальная контора, витрина магазина для филателистов.

— Выходи! — кричит Челли. — Бросаем это чудище здесь. Идем до ближайшей железнодорожной станции и едем к границе. Сбор в бункере… Впрочем, только Руди знает это место. Сделаем по-другому. Рыба и Руди пойдут вперед, а я постерегу нашего уважаемого доктора.

— Ты одурел, Челли, — фыркает Пишон. — Похоже, ты хочешь меня арестовать?

— Нет. Хочу проломить тебе череп, если у кого-нибудь из нас носом пойдет кровь.

— Эй, не торопитесь, — говорит Рыба. — А что с этим блондинчиком? Он ведь еще жив, и черт его знает, что он запомнил.

Рыба хватается за пистолет и оглядывается по сторонам.

— Идиот, ты хочешь стрелять? — вполголоса говорит Челли. — Здесь, на маленькой улице, где выстрел прогремит, как залп артиллерийского полка? Ни в коем случае. Лючия! Возьми себя в руки и перестань хлюпать. Ты довольно пожила. Полезай в фургон и загляни в штаны этому блондину. Кажется, ему угодило в живот. Если потроха вылезли, спокойно его бросаем. Через полтора часа сдохнет. А если живот цел, надо что-нибудь придумать.

— Лезть туда? — с неприязнью отзывается Лючия. — В этот гроб?

Челли хватает ее за шиворот и пинком подталкивает к фургону.

Рыба не спеша прогуливается по противоположной стороне. С интересом разглядывает марки на витрине. И вдруг из-за поворота выскакивает полицейский на мотоцикле. Быстрым профессиональным взглядом окидывает группу мужчин на улице, запоминает французский номерной знак на фургоне. Похоже, хочет о чем-то спросить и на миг сбрасывает скорость, но потом прибавляет газ и исчезает за следующим поворотом.

Из фургона выходит бледная, как выбеленное полотно, Лючия, осунувшаяся и постаревшая на пятнадцать лет.

— Помер, — шепчет она стоящему рядом Карлу-Христиану. — Пульса нет.

— Ты посмотрела на его живот? — спрашивает Челли.

— Нет… Это лишнее. Он совсем холодный.

— Ладно, — говорит Челли. — Руди и Рыба идут первые. Я с Пишоном за ними. Зайдем в какой-нибудь бар. Надо слегка побеседовать насчет нашего прекрасного мира.

— Сейчас только семь утра, — бормочет Пишон.

— Ничего. Подходящее время. Ты видел в этой стране город, где нельзя было бы чего-нибудь выпить в любое время суток? Не ворчи. У тебя еще есть шанс. Лючия доберется одна. Встречаемся в четырнадцать ноль-ноль на станции Верденберг у билетной кассы. Напоминаю: это последняя станция перед границей. Каждый добирается до Верденберга, как сумеет: поездом, такси, на попутной. Если встреча не состоится, соберемся завтра в девять утра на французской стороне, на площади в Анвере. Справа от церкви небольшой бар — «Бистро Равель». Кто не явится ни сегодня, ни завтра, будем считать, что случилось самое худшее.

— Челли, — неуверенно спрашивает Руди, — а если мы через час или два заболеем… Ну, этой самой лучевой болезнью? Как тогда встретимся?

— Тогда, — отрезает Челли, — будет на все наплевать. Кто хочет, может вернуться к мамочке и умереть дома, в постельке.

— Это все-таки маловероятно, — вмешивается Пишон. — Я все обдумал. Такой способ предохранения головок был бы слишком дорог. Автоматическое включение радиации обошлось бы дороже самой головки. Хотя, с другой стороны… Нет, в сущности, другого способа предохранить головки от похищения.

— Пишон! — орет Челли. — Перестань над нами издеваться! Сейчас же заткни свою поганую пасть. Сколько времени проходит от облучения до первых симптомов болезни?

— В зависимости от дозы, — флегматично отвечает Пишон. — При облучении свыше тысячи рентген первые симптомы появляются примерно через пять часов.

— Прекрасно. У тебя, милый доктор, остается еще пять часов жизни, и обещаю: на легкую и приятную смерть не надейся. Знаешь небось, как мы караем предателей?

— Ты дурак, Челли, — возражает Пишон. — Я никого не предал. Все время был с вами и ехал в фургоне. Это тебя надо бы спросить, чего ты здесь распоряжаешься. Собственно, кто ты такой? Откуда ты взялся?

— Верно, ты заглотал какие-нибудь таблетки, — смотрит на Пишона Руди. — Знаю я вас, инженеришек. Тебе ничего не будет, а из нас вот-вот захлещет кровь.

— И это ты говоришь, Руди? — иронизирует Пишон. — С каких пор тебя так волнует вид крови? Что за перемена! Меня лично это не беспокоит. Никаких таблеток я не принимал просто потому, что ничего подобного нет в природе.

— Тише, черт побери! — кричит Челли, надевая смешную клетчатую шапочку. — Пишон, вынь передатчик из-под капота. Заодно перережь провода. Пошли отсюда, а то нас накроют.

Через семь минут «Группы М» уже нет на узкой улочке Майергофа.

Лишь спустя полтора часа Фридрих-Вильгельм Кнаупе, владелец погребальной конторы на Восточной улице, заметит кровь, капающую из брошенного фургона, и уведомит полицию.